Белое и чёрное

Дорогу из Степи стерёг город Аннан, окруженный высокими толстыми стенами из обожжённого кирпича, с большим гарнизоном и немалыми запасами. Обычно скупой во всём, здесь ван Пархэ не пожалел расходов на магов — поэтому разрушить стены проклятьем или землетрясением было невозможно. Крепость считалась неприступной — или, по крайней мере, была способна выдержать многомесячную осаду. Но хитрый дарга-батор не стал ни штурмовать город, ни осаждать его. Командующий обороной ожидал, что войска противника подойдут только через несколько месяцев. Поэтому, когда небольшие, бедно одетые отряды начали уничтожать посевы и деревни рядом с городом, — ачжосси[6] гарнизона за взятку легко пошёл на поводу у местных землевладельцев и приказал уничтожить "бандитов". Войска выходили из города, сверкая на солнце доспехами и радуя глаз разноцветными плюмажами. Жители махали вслед и криками призывали привести побольше пленников для развлечений на главной площади.

Чосонцы успели отойти от города всего на три часа пешего хода, когда были окружены степным войском. Пытавшихся сдаться в плен рубили нещадно, лишь два или три десятка "случайно" ускользнули из ловушки, чтобы рассказать горожанам о жестоких и неисчислимых полчищах. Так что, когда орки подошли к крепости, лишённой защитников, и предложили выбор — открыть ворота или подвергнуться поголовному истреблению — жители города не раздумывали. Крепость, которая по расчётам ванна могла продержаться полгода, пала меньше чем за неделю.

Узнав о захвате Аннана, княжества, граничащие с Пархэ, поспешили присоединиться к Джучи: ещё недавно дрожав от страха перед Расширителем земель, теперь они спешили извлечь выгоду из грабежа соседа. Армии трёх ванов и множество отрядов свободных дворян двинулись вглубь Пархэ, стремясь первыми собрать богатства страны — пока этого не сделали степняки. Дарга-батор же, глядя на неорганизованные отряды "союзников", обременённые обозами и маркитантами[7], только посмеивался. Медленные, постоянно боящиеся потерять награбленное добро, склонные к буйствам и насилию... прекрасный щит перед армией врага. Пусть же изломают друг друга! А когда ослабленная сражениями войско Пархе, к тому же расслабившаяся после лёгких побед, придёт к нему — то сама станет лёгкой добычей.

У степняков, если в набег шёл не малый отряд, а армия — сбор и хранение добычи был совершенно иным. Вся добыча отдавалась десятнику, который вел строгий учёт — что и кем было принесено. Десятники сдавали полученное сотникам, а те — тысячникам и дальше вся добыча уходила в специальный обоз под охрану. В обозе же тщательно подсчитывали доли, отделяли положенное хану и охране обоза — а остальное воин или его семья получала уже в Степи. Само же войско всегда было налегке и могло заниматься тем, для чего и создавалось — воевать. Когда же город, который "брали на щит", был недостаточно велик для войска или не было возможности отправить на грабёж всех воинов — например, как в Аннане — то город делился на коны и раздавался по туменам[8], которые выделяли часть сотен для сбора добычи.

Джэбэ въезжал в город, с интересом рассматривая не только дома, но и жителей — до этого, встречая в степи чосонцев, он всегда считал их внешний вид исключением, вызванным примесью степной крови. А после близкого знакомства с Сиро совсем уверился, что люди повсюду одинаковы: типичный уроженец Солнечных островов, Сиро отличался от древлян и варягов лишь чёрными как смоль волосами, да чуть более светлой кожей. Здешние же жители были чем-то схожи с орками — хотя взгляд и не казался таким раскосым, как у степняков. Да и веки здешних жителей были тоньше, нос казался не таким плоским, среди зубов не выступали клыка, а скулы выпирали гораздо меньше... Словно перемешали человека и орка, получив что-то среднее — на Сиро здешние обитатели были похожи лишь черными как сажа волосами.

А вот Аннан молодому воину не понравился, хотя крепость стала первым восточным городом, который он увидел. Покинув лачуги предместий, отряд въехал в городские ворота и сразу же уткнулся в маленькие кривые улочки, полные грязи и мусора — о мостовых здесь не было и речи. Вдоль улицы безликими громадами стояли огромные шести и даже семиэтажные кубы доходных домов, которые, судя по всему, состояли из множества комнатушек, заполненных желтокожыми жителями в бурых от времени и грязи одёжках. Словно ты уменьшился и стоишь перед входом в исполинский муравейник — и перед тобой не люди, а суетливые безликие насекомые. Ощущение было настолько сильным, что Джэбэ даже вздрогнул, сбрасывая противный морок. А ещё вонь... запахи отходов, нечистот и человеческого тела смешивались в такие отвратительные ароматы, что после Вручия и Хэнтей-Батора бедные кварталы Аннана вызывали тошноту. Даже нищета не вызывала сочувствия — скорее какую-то брезгливость, да желание покинуть эту помойку как можно скорее.

К счастью в кварталах бедноты его полусотня не задержалась: стоящей добычи здесь взять было нельзя. Именно поэтому здешних обитателей почти не тронули, лишь несколько сотен опытных воинов попугали их возможностью грабежа, старясь не отобрать "ценности", а устрашить как можно сильнее. И словно сам собой после нескольких дней "разорения" возник слух, будто если город прогневит степного владыку или подымет против него оружие — Аннан сровняют с землёй, а жителей лишат даже одежды. После чего чернь была готова разорвать на части любого, кто хотя бы заикнётся об изгнании захватчиков — лишь бы сохранить нетронутым своё убогое достояние. Что вполне устраивало Джучи, крепость была важна для дальнейшей военной кампании.

Замирив чернь, степняки принялись потрошить город "по-настоящему": именно в районы позажиточнее да роскошные особняки богачей в центре города и направлялся сейчас отряд Джэбэ. Выехав из "чёрных" кварталов Джэбэ на несколько минут удивлённо придержал коня: здесь, где жили люди с достатком, дома уже не теснились. Улицы стали чистыми, без мусора и отходов — хотя и представляли собой лишь утрамбованную до твёрдости камня землю. Дома строились уже не из дешёвого сырцового кирпича, а из камня или обожженных глиняных блоков, да и двускатные крыши здешние хозяева делали не из гнилой соломы и связок плохо просушенного бамбука — а радовали глаз красной черепицей, украшая конёк головами драконов. Когда же полусотня добралась до особняков богатых купцов, чиновников и знати — и Джэбэ, и остальные воины из тех, кто был в пределах чосонского города впервые, замерли, удивлённо разинув рот. И дело было не в том, что кровли состояли из небольших металлических пластин, выкрашенных в различные цвета от тёмно-красного до густо-синего. Сами крыши удивляли необычным видом, словно показывая: мы не плоские как стол навесы, чуть выступающие за стены домов нищих кварталов, мы не простые крыши с коньком и наклоном, выступающие от стен меньше чем на полметра. Мы — дитя от союза денег и мастерства! Чешуйки пластин были подогнаны так тщательно, что казались натянутой шкурой какого-то исполинского зверя, а сами крыши словно не имели ни одной прямой линии и чуть загибаясь по углам вверх широко раскидывались за пределы стен, укрывая просторные веранды. Да и опорные столбы были произведением искусства, изображая драконов, кошек, каких-то мифических зверей — и ни разу не повторялись.

Пришельцы, наверное, могли бы стоять в немом удивлении ещё долго. Но пожилой десятник, не раз бывавший в княжествах, объяснил, что местные жители верят, что такие изогнутые линии отпугивают злых духов. А поскольку построить "кривую" кровлю стоит недёшево, позволить себе такую "защиту" могут далеко не все. Веранды же, как и широкие козырьки, спасают обитателей дома в душные месяцы лета и в период зимних ливней. Наваждение, навеянное необычными кварталами ушло, хотя все дни, пока шёл сбор добычи молодые воины нет-нет да и засматривались на особо искусную резьбу или совсем уж необычное творение мастера-кровельщика.

В богатых домах, которые достались его отряду, Джэбэ пришлось выдержать свой первый экзамен в должности командира. Душный воздух и липкий страх перед грозными пришельцами окутывал кварталы, словно липкая паутина — так и подбивая молодых воинов, которых в полусотне было немало, проявить свою удаль и власть над склонившимися перед саблей. Потому-то и должен был командир сдержать железной рукой горячие головы, приучая молодёжь в любой ситуации оставаться с холодным и ясным разумом. Не зря Воинская яса[9] строго карала за мародёрство, женское насилие и прочий разгул: всё это не совместимо с воинской дисциплиной как основой армии. Конечно орки, при нужде, спокойно творили по отношению врагу и местному населению творили такие жестокости, что перед ними бледнели самые чудовищные непотребства княжеских армий — но только по приказу командиров. Сейчас такого приказа не было, поэтому лишь изредка был слышен звон оружия особо рьяных защитников своего добра или чей-то крик разрывал тишину.

Сбор добычи продолжался почти четыре дня, и ещё несколько дней войско стояло лагерем — ждали, пока "союзники" подойдут поближе к столице. Но едва дарга-батор получил новости, что войска Пархэ ринулись на перехват, он тоже двинул армию в сторону моря — только не напрямую, а обходя сцепившихся противников по широкой дуге.

Войско степняков словно огромное страшное чудовище неторопливо двигалось к побережью, широко раскинув щупальца разъездов. Оставляя на своём пути опустошённую землю... Встреченные города и посёлки стирались с лица земли нещадно. Жителей же — тех, кто не пытался брать в руки оружие — продавали как вилланов соседям. Очень скоро оркам перестало встречаться хоть какое-то сопротивление. Пусть вилланов ждал тяжёлый труд, особенно непривычный изнеженным горожанам — это лучше, чем умереть от голода в опустошённой стране или под саблей завоевателя. Сражаться пытались лишь небольшие отряды дворян, которым было, что терять.

Когда армия покинула Аннан, кто-то вспомнил о службе Джэбэ на границе и его немалом опыте лесных боёв и засад — и потому полусотня стала одной из тех, что вела разведку или тревожила врага лихими рейдами. Здесь Джэбе впервые почувствовал вкус и горечь войны. Он нападал — и убегал. Познал кипящую удаль схваток, когда враг падает под ударом сабли — и хоронил павших товарищей. Сегодня отряд проезжал через сожженные поля и деревни, а завтра жёг их сам. И каждый день войны: когда он смотрел на слёзы и плачь ребёнка, который встречается с первой в жизни серьёзной потерей и не понимает, почему родители, такие умные и сильные — не пытаются потушить горящий дом, а лишь покорно становятся на колени перед страшными пришельцами; когда убитая горем женщина, стоя над телом мужа с ненавистью смотрит на чужаков, грабящих её дом; раздирающая на себе рубаху девушка, чей жених пал под саблей, пытаясь защитить любимую от "насильников"... каждый такой час и миг оставлял на его сердце небольшой шрам, всё больше и больше уводя молодого полусотника от юного княжича, когда-то пришедшего в степь.

В один из вечеров, глядя на своих удальцов, жгущих очередную дворянскую усадьбу, Джэбэ вспомнил стихи поэта из библиотеки Альвара, что война возвышает человека — и горько усмехнулся. Война может сделать жестче и сильнее. Она может выковать характер и волю... Но никогда не сможет возвысить человека до созидания прекрасного. Война разрушитель, а не творец.

Все дни, когда его конь топтал пыль чосонских дорог, Джэбэ не переставал изумляться живущим в Пархэ: если бы такой враг вторгся на его родину или в Полесье — ему пришлось бы брать с боем каждую деревню и каждый город. Здесь же предпочитали открывать ворота, пытаясь откупиться имуществом. Не меньше его удивляла и разница между городскими жителями и вилланами. И на западе горожане нередко смотрели на крестьян свысока, но если приходилось бежать из города, спокойно занимались сельским трудом, вспомнить того же старика Матвея. Здесь же, когда городских жителей угоняли для продажи в вилланы на север — они громко стенали, жалуясь на свою судьбу. Селяне же к смене места жительства относились спокойно: собирали свой нехитрый скарб и послушно двигались, куда укажет плеть завоевателя.

Эту странность объяснил всё тот же старый десятник. В северных княжествах вилланы были достаточно свободны: отсутствовали личные повинности[10]], была какая-то своя собственность и земля, имелось возможность перейти в другую вотчину или на свободные земли, даже в город. Здесь же вилланы были ограничены во всём: от произвольных повинностей и барщины "по воле владетельного хозяина", до запрета покидать свои наделы. И единственным отличием от раба было то, что крестьянина согласно закону, не могли по прихоти убивать да продавать на рынках как скотину.

Джэбэ слушал старого десятника внимательно и охотно, не стесняясь обращаться к тому за советами — ведь старик ходил в набеги на чосонцев ещё тогда, когда не родился отец бывшего княжича. А старый воин делился премудростью, про себя восхищаясь молодым командиром: далеко пойдёт. Умен, рассудителен, не стесняется спрашивать то, чего не знает — ­ но решает всегда сам. В бою страшен, но от крови не пьянеет, а полусотней командует, как своей рукой. Потому-то и ластится к нему воинская удача.

Впрочем, оказалось, что удача — девушка капризная, и вскоре их полусотня хлебнула её переменчивого настроения полной мерой. В одном из рейдов они неожиданно наткнулись на армию Пархэ: та скрытно шла наперерез врагу, уничтожая все встреченные на пути разъезды. Спасла их лишь предусмотрительность старика, который своей волей поставил десяток в подозрительном месте и принял на себя удар латных конников гвардии вана.

Их отряду первому удалось вырваться из западни и принести весть своим, но почти половина осталась лежать на пыльных дорогах. Среди погибших оказался и весь отважный десяток. Старый воин, наверное, был доволен — он умер не в постели, а с саблей и ушёл, захватив с собой немало врагов. А Джэбэ, после доклада самому дарга-батору первым из ушедших в этот поход молодых офицеров получил в награду косицу сотника и серебряный венок отличия. Уцелевшие воины и друзья шумно поздравляли удачливого командира и товарища, и Джэбе, натянув на лицо маску веселья, также радостно шутил и принимал похвалы. Только вот и награда, и смерть старика стали ещё одним шрамом на сердце — самым глубоким, самым страшным за эту войну.

Получив важную новость о подходе врага, степняки успели подготовиться. И когда войско вана, утомлённое маршем, вышло на поле боя — их встретили свежие воины. В основной сече Джэбэ не учувствовал — вместе с новой сотней он в составе тысячи лёгкой конницы ждал в резерве. Отсюда же Джэбэ и смотрел с интересом и восхищением на искусство дарга-батора. Как в самом начале сражения, запутав противника дымом от подожженной травы, степняки выманили на спрятанные колья и волчьи ямы кавалерию чосонцев, а затем кинулись осыпать стрелами беззащитную пехоту. Та заколебалась, пытаясь прикрыться щитами и ответить на обстрел своими стрелами — и пропустила атаку железных клиньев варягов и оркских мечников. Степная пехота разрезала строй врага, словно раскаленный нож масло, разбив ровные линии на отдельные полки и дворянские дружины. Чосонцы ещё могли переломить ход сражения, всё-таки их было намного больше... Но потеряв в дыму соседей, избиваемый врагами и падающими стрелами, каждый их отступающих отрядов думал, что остался один, что всех остальных перебили. Отступление быстро превратилось в бегство, а лёгкая кавалерия ринулась истреблять бегущих.