Белое и чёрное

Ярослав Васильев

Белое и чёрное

Предисловие

На конкурсе фантастического рассказа "Под чужими звёздами" литературного портала "Миры фэнтези" http://forum.fantasy-worlds.org к одной из работ я в шутку написал маленький фанфик (обидно стало за бедных злодеев из рассказа). Потом фанфик стал прологом, появилась книга и мир "Белого и чёрного".

Я не стал переделывать по распространённой нынче моде километры в лиги, месяцы заменять всякими травнями, всё равно читатель переводит их в привычные величины и названия. Замена только усложняет понимание, да и самому запутаться можно. К тому же, если подумать, — правит король, а вряд ли в придуманном мире был Карл Великий, от имени которого правителей и зовут королями. То же самое можно сказать про некоторые слова, которые кто-то сочтёт "анахронизмом" ­— описанные предметы и явления существовали в самых разных, даже древних культурах (например природный асфальт применяли ещё финикийцы и древние египтяне, а мобилизацию активно применяли в Римской республике). И потому выдумывать новые слова и плодить не нужные сноски я не стал.

Эпиграфами к главам первой части служат касыды классика персидской средневековой поэзии Абу-т-Тайиба Аль-Муттанаби.

Эпиграфами к главам второй части служат стихи "Серебряного века" русской поэзии — Брюсов, Фет, Тютчев, Багрицкий.

Эпиграфами к главам третьей части служат стихи поэтов буйного и бурного двадцатого — Брюсова, Левитанского, Самойлова, Волошина, Твардовского.

Немного об именах некоторых персонажей. Имя главного персонажа Герман происходит от латинского germanus — "брат". Великий Хан Степи носит имя Субудей (Субэдэй) — в истории это был виднейший монгольский полководец, соратник Чингисхана. Урождённое имя Птаха — Стефанос и означает венец, а в более позднем значении ещё и корона, и происходит от древнегреческого στ?φανος (стефанос) — "венец".

За информацию про значения имен спасибо замечательному ресурсу "Европейские имена: значение и происхождение" http://kurufin.narod.ru/index.html или http://kurufin.ru/

Спасибо Виктории aka Viki за идею и Наталье aka Plamya за терпение и снисходительность к ошибкам при вычитке и корректуре.

Часть I — Полночь

Пролог

Император мрачно смотрел в окно. Он не любил свой дворец, чужой ему своей ажурной нечеловеческой архитектурой и мёртвой древностью. И резиденцией сделал, исключительно поддавшись политической необходимости. Лишь рабочий кабинет, с потемневшими от времени дубовыми панелями стен, книжными шкафами до потолка и резной мебелью, помнившей, наверное, ещё род Морских Королей казался ему живым. День за днём, словно преданный пёс, встречая хозяина огромным столом, заваленным срочными документами и донесениями. Но сегодня мысли владыки были далеки от государственных дел, а сам кабинет вдруг показался большой и дорогой клеткой в огромном виварии по имени столица.

"Очирбат, умница и весельчак, лучший друг... Ну почему ты кинулся за ней сломя голову, почему, узнав о побеге, не предупредил меня? — с тоской подумал Герман. — Теперь... эльфийка сбежала, отряд гвардии попал в засаду, ты погиб, а по твоим следам крадется пламя войны".

— Сир! — за спиной раздался почтительный голос канцлера.

— Хватит, Птах. Мы одни.

— Как хочешь, — император услышал, как друг бросил на стол папку с бумагами и уселся в одно из кресел. — Герман, у нас неприятности. И, между прочим, виноват в них твой сувенир. Почему ты не избавился от девки тогда, два года назад?

— Сувенир, сувенир... Сколько людей во дворце считают так? Не говори, сам знаю, что каждый второй. Всё проще и сложнее.

Император мельком посмотрел на наглого полуэльфа, который по хозяйски развалился в кресле, и перенёс взгляд обратно за окно.

— Мы с тобой встретились, когда я уже был нукером[1] Субудея... Мне было тринадцать, когда отец отказался жертвовать благом княжества по указке лорда Клёна, и за это меня вместе с матерью "прекрасные эльфы пригласили в светлые чертоги, оказав великую честь правящей семье Княжества Древлянского". Сам знаешь, как это бывало: красивое посольство, где величавые златокудрые полубоги зовут избранных "счастливчиков". Едва маги по их приказу оставляют человека без защиты, следует ментальный удар, жертва радостно спешит надеть ошейник раба, а остальные стоят рядом и улыбаются, поздравляют счастливчика.

— Ты бежал, — последовал вопрос-утверждение.

— Не сам. Эльфам помешали оруженосец отца и вампир, которого Асмунд прятал у себя. Этот кошмар не один год преследовал меня ночами: я вижу, как облик эльфов охраны посла плывёт, руки удлиняются до коленей, молочно-белая кожа синеет, волосы меняют цвет на зелёный, лицо сминается в уродливую маску из черт демона и человека, на которой багряным горят глаза и губы. Асмунд рубится с этим кошмаром... а вокруг пустые, ничего не замечающие глаза людей во дворе и тереме. И мама среди них. Через много лет я узнал, что мать затравили собаками на королевской охоте в честь визита Дагейда IV, — слова постепенно становились еле слышны, словно воспоминания давили не только на сердце, но и на голос. — Бьёрг вытащил меня из города и помог добраться до орков. А там Великий хан взял меня к себе. Зачем?.. Разве что насолить эльфам, с которыми степняки воюют уже не один век... Извини, но предать память Асмунда и отдать приказ о казни беременной женщины я не смог. Даже запрятал девушку в дворцовые подвалы, чтобы какой-нибудь очередной искатель справедливости не смог отомстить Василисе за годы унижения.

Закончив рассказ, Герман помолчал несколько минут. А затем добавил уже для себя: "Прав был Страж Запада, тысячу раз прав. Когда учил меня, что если воину пристало милосердие, то правителю — осмотрительность".

Внезапно император, словно очнувшись, отвернулся от окна и повернулся к другу, который всё ещё сидел в хозяйском кресле:

— Докладывай! — уже обычным голосом сказал Герман. Воспоминания закончились: теперь в кабинете снова были не старые друзья, а император и канцлер.

Птах встал и разложил на столе принесённые бумаги.

— Василиса нашла помощь у эльфов за Гранью. Не знаю, что наплела им эта гадюка, но скоро нас ждёт вторжение. Её дети несут кровь драконов, так что Полные Врата она сможет открыть в любой момент. Тамошние эльфы всё равно не оставили бы нас в покое, но теперь до начала войны у нас всего шесть месяцев. Максимум год. Пора начинать мобилизацию.

— Думаешь, рискнёт собственными детьми? Хотя да, эта ради власти рискнёт. Уверен, что мы выдержим? — в голосе императора прозвучала усталость. — Посмотри, — рука показала на небо за окном, затянутое чёрными тучами, — прощальный подарок гномов ещё висит над западными провинциями. Разрывы хоть и появились, но когда эта гадость исчезнет, не берётся сказать никто. Что с магами?

— С боевыми и некромантами проблем нет. С целителями и адептами Порядка хуже, да и тех, что нашли, подготовить как следует не успеваем. А довериться чародеям старой выучки — не рискну. Пусть уж лучше сидят по уютным камерам.

— Шли гонца к Субудею... и готовь приказ о частичной мобилизации, я подпишу, — подвел итог император. После чего решительно добавил. — Мы выстоим. Мы должны выстоять!

[1] Нукер (монг, затем тюрк) — друг, товарищ. Так назывались дружинники ханов, составлявших постоянное личное войско

Глава 1

Тот, в чьём сердце — ад пустыни, в море бедствий не остынет,

Раскалённая гордыня служит сильному плащом.

Ночь — странное время. Все искажается, тени и предметы меняют форму и смысл, далёкое становится близким, а близкое — далёким. Особенно вольно ночная тьма себя чувствует в Нижнем городе, где фонари большая редкость, а крепкие мостовые за пределами широких главных улиц сменяет грязь. Вот и в этом переулке возле самой городской стены ночь царит полновластно, превращая людей в едва заметные призраки и оставляя им лишь голоса.

— Бьёрг, ты должен сопровождать меня дальше! — голос властный, но какой-то детский. То ли сорвётся на гнев, то ли расплачется.

— Должен? Тебе? Я-то думал, что должен Асмунду. Если бы не он, щенок, стал бы я возиться с тобой! — мужской голос, но какой-то странный. Есть в нем что-то фальшивое: как в музыкальной шкатулке, исполняющей мелодию вместо оркестра.

— Я княжич!..

— Ты? Ты — никто. Княжич давно в светлых чертогах эльфов, а ты — так, мелкий побирушка. Хватит. Ещё одно слово — катись куда хочешь. До первого мага. И Асмунд тогда погиб зря.

Из мальчика как будто выпустили весь воздух:

­— Это нечестно! Я не хотел...

— Он был воином и сам решал, когда и за кого сражаться. Пусть чертоги Вальхаллы примут его... хоть вы и забыли Вотана. Одевайся!

— В это рваньё? Ой, больно же, ухо-то зачем! Понял, понял...

— Иди в Степь, там ты сможешь укрыться. И забудь, что умеешь читать и писать. Грамотных теперь мало, так что тебя легко вычислят ищейки Совета. Чего умеешь ещё?

В разговоре возникла долгая пауза.

— Ну... корзины плести нянька учила.

— Для бродячего коробейника — самое то. Заодно обувь будешь чистить, — Бьёрг усмехнулся, — княжич чистит сапоги, такое этим напыщенным индюкам даже в голову не придёт! Если ничего не изменилось за последние семьдесят лет...

Выглянувшая на несколько минут из-за туч луна ярким фонарём высветила, как мужчина тронул один из камней кладки — и в городской стене неожиданно открылась калитка, до того совершенно неразличимая.

— Есть! Быстрее! Всё, мы за стеной. К утру ты должен быть на Рудном Тракте. Пройдёшь по нему южнее Рифейских гор. А там и до Великой Степи рукой подать.

Бьёрг несколько минут смотрел на опустевшую тропинку, а потом двинулся обратно в город. Надо замести следы, пока не рассвело...

"Вчира, в пять тридцать утра на берегу р. Ствига в районе северных тарговых пакгаузов был найден труп мальчика предположительно 13-14 лет. Волосы русые, цвет глаз зелёный. Рост примерно метр шестдесят пять. Труп обезображен бродячими собаками, По одежде (смотри прилажение 1 "список обнаружинных предметов"), а также по остаткам ауры (смотри прилажение 2 "результаты посмертнаго анализа ауры") данное тело принадлежит похищенному вампиром пять дней назад княжичу Герману. Результаты вскрытия показывают, что тело подвергалось кроваотсосу непрерывно в тячении последних четырёх или пяти дней до полного обезкровлевания (см. прилажение 3 "Акт взкрытия"), что привело к полному разрушению головного мозга и делает невозможным посмертнае сканирование трупа".

Подписи

Старший следователь г. Вручий ­— Панкратий

Дежурный маг — Радигост

Патологоанатом г. Вручий — Павлос.

Сим заверяю. Начальник стражи г. Вручий — Влассис.

Глава Древлянской гильдии магов скомкал листок и с презрительной миной на лице бросил его под стол собеседника.

— Андрей, как это понимать? Я не говорю об убогом стиле этой писанины, но почему об этом докладывает городская стража, а не твои люди?

— Указывать будешь прислуге, Георгий, — отозвался канцлер, недовольный хамским поведением гостя. На несколько мгновений он представил, как сначала возит этого выскочку мордой по драпировке стен и паркету, а потом приказывает выкинуть наглеца и из кабинета... не время. И, справившись со сладостными мечтами, невозмутимо продолжил. — Ретивый дурак, за это мы его и поставили. Вот и решил выслужиться. Мои люди уже проверили, всё сходится. Похоже, княжич мёртв — так какая разница?

— Тебе, может, и никакой, а мне эльфы срубят голову за промах, — с нотками паники взвизгнул Верховный маг.

— Мы в одной лодке. Его великолепию Пресветлому Фойбосу сообщим, что проблема устранена. Но на всякий случай... я прикажу "Ночным теням" поискать мальчишку. А твои маги пусть присматриваются к подходящим аурам.

Два с половиной месяца после печальных событий в столице для страны прошли почти незаметно. Все также трудились на полях крестьяне, так же зазывали купить свой товар ремесленники. Продолжали важничать рыцари и маги. Только купцы ворчали, что отношения с Полесьем совсем испортились — но ворчали вполголоса. После того, как князь слёг от горя, всесильный канцлер стал равнодушен к опеке над малолетней полесской княжной и уже решённой свадьбе с Германом. К тому же с пропажей княжича затея с браком и объединением земель теряла всякий смысл: других сыновей князь не имел, а у его младшей сестры были одни девочки. Старшую из княжеских племянниц почти открыто называли невестой Всеволода, сына канцлера и никто не сомневался, что после смерти старого князя на престол взойдёт именно Всеволод, править же при нём будет отец. А то, что соседи обиделись да войной пойти грозятся — не впервой, обломаем. Людей больше тревожила наступающая зима.

На окраине большого села сидел мальчик и охрипшим голосом зазывал брать корзины, которые стояли тут же. Очередной бродячий коробейник: такие часто проходили по тракту, заглядывая в сёла и предлагая что-нибудь купить. День перешел за полдень, но, судя по стопке корзин, торговля сегодня шла плохо.

Герман в очередной раз крикнул: "Корзины! Корзины! Кому корзины?" и понял, что окончательно охрип и замёрз. Надо собираться и идти дальше, вот только сил совсем не осталось. Вдруг перед разложенным товаром остановился мужчина: ещё не старик, но крестьянская жизнь уже разрисовала его лицо и руки морщинами, а в волосах пробивалась седина.

— Ты ничего здесь не продашь, парень. Вот что, ты в своей куртчонке совсем заледенел. Пойдём-ка ко мне, хоть поешь и отогреешься.

Это было знакомо: его иногда пускали переночевать на сеновал или давали чего-то съестного. Но чаще помогали пожилые женщины, похоже, его исхудалый вид вызывал у них материнское чувство. Мужчины обычно давали какую-то работу: дрова поколоть, коровник почистить.

Дважды его пытались продать в рабство. Хоть на землях княжества иметь рабов было запрещено, отдельные шайки временами крали людей и, по слухам, продавали к Закатному морю. Первый раз он сбежал, когда услышал планы работорговцев — помогло знание западных наречий. Во второй раз выручило умение обращаться с оружием — никто не ожидал от оборвыша умения драться в закрытых комнатах и бросать ножи. После этого в глухом лесном домишке остались два трупа, мальчик неделю не мог уснуть спокойно, а привычный кошмар сменили два мерзавца с залитыми кровью лицами. Надо бы отказаться, но он так устал... Будь что будет!

В доме вкусно пахло молоком и кашей, в сенях сушились прутья для корзин и связки каких-то трав.

— Ешь, — сказал мужчина. — И не проверяй ты нож. Я всё равно вижу, а здесь тебя никто не тронет. Филин. Филином меня кличут. Ты ешь, ешь, не стесняйся.

Дождавшись, когда мальчик уснул, разомлев в тепле от еды, Филин укрыл его одеялом и, стараясь не шуметь, вышел на улицу. Надо быстрее поймать ведуна, пока тот не внёс запись в учётную книгу.

Улица шла длинной дугой, напоминающей подкову. Быстрица, где жил Филин, считалась одним из самых больших и богатых сёл на Рудном Тракте, так что дворов было много. Дом ведуна находился на другом конце дуги, у съезда на тракт, но идти напрямик огородами Филин поостерёгся. Опять нарвешься на Плаву — больше времени потеряешь. Вредная бабка считала, что он ещё мужчина хоть куда и постоянно ругала мастера за холостой образ жизни. В чём её поддерживала половина женщин села, мечтавших выдать дочек за такого уважаемого человека. Старушка настолько загоняла бедного корзинщика, что тот готов был бегом проделать втрое больший путь — лишь бы обойти бабкин огород как можно дальше.

— Пахом! Пахом, хрыч ты старый! Ты где? — гаркнул с порога Филин.

— Здесь я, мочалка горластая! Чего надо? — отозвался приятель из подпола.

— Дело есть.

— Ну давай, коль не шутишь. Будешь? Пока Агапея у дочки? — Филипп захлопнул за собой крышку, воровато оглянулся и достал из-за печки большую бутыль самогона.

— Ты это, осторожней. От второго инфаркта я тебя не вылечу.

— Ладно тебе, я ж по маленькой, — смутился Пахом. Но бутыль убрал в сторону и вместо неё достал из печи чугунок с травяным отваром. — Так чего надо-то?

— Дело есть. Мальчонку я сегодня подобрал, учеником хочу взять.

— Так бери, в чем проблема-то? Сирота небось, родители жаловаться не будут, — демонстративно пожал плечами ведун, показывая, что из-за такой мелочи его можно было и не беспокоить. — Да и были бы — не жаловались! Сам Филин к себе берёт!

— В том то и дело, издалеча он. Из столицы, похоже. Впиши в учётную книгу, что не сегодня он пришёл, а с прошлой среды у меня.

— Под каторгу меня подвести хочешь? — ведун резко подобрался. — За подделку записи сам знаешь, что будет...

— Да не выпрыгивай ты из штанов! — резко оборвал его Филин. — Какая разница? Шесть дней всего. Если всплывет чего — да числа просто попутал, грамоту плохо разумеешь. И ещё... — голос мастера стал мягким и вкрадчивым, — тебе мальчишку не жалко? Сам знаешь, канцлер да верховный маг под каторгу скольких за последнее время подвели, да всё вместе с семьями. А мальчонка — явно из Таких. Да пусть отец канцлеру не угодил, но мальцов-то за что? Будь человеком.

Вдруг сквозь благодушный и мягкий облик старого корзинщика на несколько мгновений проступил кто-то другой: жестокий и привыкший повелевать. А в голосе появились стальные нотки: "Да и должок у тебя передо мной... за тот случай".

— Не напоминай. Сам помню... — сник ведун, — да и без этого помогу. Видел я его сегодня, пропадет ведь. Ноябрь скоро...

Вдруг на лице Пахома появилась отчаянная обречённость: "Но если что — ответ с тебя будет!"

— Вот и договорились, — в дом вернулся добрый мастер-корзинщик. — Я к себе, пока парень не натворил чего с испугу. А ты давай, с этим делом, — Филин звонко щёлкнул по бутыли, — завязывай.

Когда Филин пришёл домой, мальчик всё ещё спал. "Можно было столько сон-травы и не сыпать", — подумал мастер.

— Вставай, лежебока! — толкнул он гостя.

— Что?! — Герман очнулся, одновременно хватаясь за нож, спрятанный в куртке.

— Ты железку-то брось, не пригодится. Если б хотел чего, так давно уж сделал. Вот что, ученик мне нужен. Травам научу, да и корзины плести тоже. У тебя талант хоть и есть, да выучка никакая. Небось, сынок благородного из столицы? Сбежал?

По тому, как мальчик сжался, Филин решил, что угадал.

— Да не бойся ты, не выдам, — как можно мягче начал мастер. — Много вас теперь таких, стараниями-то нашего всеблагого канцлера да его сиятельства Георгия... Мне всё равно, чем твой папка им не угодил. Сбежал — и ладно. Только вот пропадешь, ноябрь скоро, а там и зима на носу. А я тебя и от зимы и от ищеек, если что, укрою. Ведун здешний должник мой, запись в книге жителей он поправит. Так что ты у меня ещё с той недели в учениках числишься. Согласен?

— Согласен! — не раздумывая ответил мальчик.

— Вот и хорошо. Давай-ка во двор, пока дождя нет — дров поколи. Баньку распарим, воняет от тебя с дороги... А корзинщику чистота — первое дело, в корзины люди снедь класть будут, или ещё чего. Да и травнику чистота не последнее дело.

Баню успели истопить перед самым дождём. Обратно пришлось бежать сквозь мелкую водяную пыль, которую заносило под навес. А потом пили душистый мятный чай с листьями малины и смородины. Впервые за последние дни мальчик засыпал в тепле, не думая о завтрашнем дне. Капли дождя стучали по крыше звонкой барабанной дробью — трам-тарарам, завтра будет новый день! Ещё лучше и интереснее вчерашнего!

Глава 2

О гроза, гроза ночная, ты душе — блаженство рая,

Дашь ли вспыхнуть, умирая, догорающей свечой,

Дашь ли быть самим собою, дарованьем и мольбою,

Скромностью и похвальбою, жертвою и палачом?

Дождь лил всю ночь. Утро встретили воздух, пропитанный водой, да мелкая морось дождя, который силился поспеть за убегающими облаками. Влага норовила собраться на чём угодно, чтобы потом холодными каплями свалиться за шиворот и на землю. Ещё вчера везде царила золотая осень, а уже сегодня стало ясно, что яркие краски осеннего багрянца уступили место ноябрьской серости. Лес по-прежнему стоял в золоте, но уже совсем ненадолго. Природа, словно готовясь отойти ко сну, умылась и начала раздеваться, чтобы затем сладко уснуть под пушистым снежным покрывалом. Вслед за природой и людей охватила щемящая смесь радости, грусти и облегчения: вот и закончился год. Пусть до солнцеворота и новогодних гуляний ещё почти два месяца

Залесскому посаднику утро облегчения не принесло. Наоборот, к остальным проблемам добавилась головная боль от погоды. Ну не могли этого проклятого торгаша зарезать в каком-нибудь другом городе?!

Достопочтенный ростовщик Северьян Панкратыч был убит неделю назад в своём доме. Редкие рифейские изумруды, естественно, пропали. В городе ходили слухи, что купца задрал вампир, но посадник от этого только морщился: зачем вампиру камни и золото, тем более что убили купчину ножом в спину? Да и случай похожий год назад был. Тогда вся округа шепталась об оборотне, нападавшем на одиноких прохожих. Когда мерзавца словили, при нём нашли искусно сделанные волчьи челюсти.

После убийства купца город перерыли сверху донизу, всех подозрительных хватали и запирали в городской тюрьме, сквозь дыбу пропустили половину главарей банд и булыней[1]. Удалось выяснить, что налётчиков было двое или трое, а один из грабителей — норманн с явным пристрастием к чёрной конопле. Последнее вытрясли из Таракана, крупнейшего в Залесье скупщика. Северянин пришёл к нему на рассвете следующего дня, чтобы продать один из камней. Выглядел он плохо: расширенные глаза, шелушащаяся кожа, боязнь света и нервные пальцы. Все это выдавало в нём наркомана со стажем, который давно не пробовал настоя. Камень продал не торгуясь, и поспешил в одну из забегаловок, где торговали дурным зельем. Хозяин притона тоже опознал необычного посетителя, но сказал, что получив дозу, тот поспешил скорее убраться.

Получив ниточку, люди посадника и "Ночные тени" ещё раз обыскали город и окрестности самым тщательным образом. Но банда словно сквозь землю провалилась. Новость уже дошла до столицы, и казначей, разъяренный смертью родственника, добился отправки комиссии из Надзорного приказа. Всё бы ничего, но этот жирный боров — глава местного отделения "Ночных теней" — вдруг решил перевалить всю ответственность на посадника. Скотина! Сначала неделю сидит в своём поместье, скинув расследование на заместителей, а теперь пытается копать под посадника: не выполнил секретный циркуляр самого канцлера! А кто должен был проверять всех побирушек и бродяг по этому циркуляру?! Уж не сам ли посадник лично? Да и вообще: канцлеру приспичило — вот пусть служба канцлера и бегает! Если отожравшийся вислоухий козёл Гостибыл не в состоянии оторвать зад и приехать — это не городское дело. И тюрьма не безразмерная, а сажать матёрых бандюков для допросов куда-то надо: вот и пришлось всех оборванцев, пойманных за неделю, гнать из камер. Пусть радуются, хоть кому-то от гибели кровопийцы Северьяна польза будет. А если Гостибылу нужны побирушки — пусть селит их у себя дома!

Последняя мысль так понравилась посаднику, что он наконец-то взял себя в руки. С интересом оглядев стол, на котором валялись сломанные перья и порванные бумаги, вдруг злорадно подумал: "А про циркуляр-то, Гостибыл, ты зря заговорил. Я тебе его припомню, и неделю, когда кое-кто отсиживался после ограбления — тоже. Выжидал, как повернётся, на нас хотел всё повесить? А вот тебе! И виноватым со всех сторон выйдешь именно ты!"

Глава местного отделения "Ночных теней" давно уже не вызывал у посадника ничего кроме глухого раздражения. Столичный бездельник, получивший должность по чьей-то протекции. Особых дел в Залесье у него не было: разбойников на Рудном тракте вылавливала городская стража, да и мало находилось охотников нападать на вооруженные до зубов караваны гномов и рудокопов. Шпионов же в городе не видели с момента основания: с гномами отношения были неплохими (попробовали бы залессцы иначе!), а орки лазутчиков не засылали. Да и не вышло бы у орка спрятаться в городе: двухметровых детин с жёлтоватой кожей и клыками среди людей не встречается. Вот и оставалось Гостибылу вытрясать деньги с купцов, брать взятки, да набивать поместье роскошью и крестьяночками. Посаднику, искренне переживавшему за свой город, такой образ жизни был откровенно противен. Да, он, конечно, и сам не гнушался подарками. И в казну лапу запускал, чего таить. Но в трудный год страшной засухи не постеснялся выложить большую часть состояния в помощь городу, о чем никогда не жалел.

Посадник позвонил в колокольчик, вызывая секретаря.

— Пиши. "Его превосходительству главе Ночного приказа высокочтимому Ратмиру. Спешу уведомить вас..."

Канцлер устало отложил письмо из Залесья.

— Всё, Георгий. Это уже шестая жалоба. И все — на твоих выдвиженцев. Больше никого по твоей просьбе я назначать не буду. И княжеский суд по твоему желанию на каторгу и плаху никого больше не пошлёт.

— Андрей, друг мой, — голос Верховного мага был полон мёда, — мы же с тобой договаривались...

­— Я помню наш договор. Но, по-моему, двух месяцев вполне достаточно, чтобы свести счёты. Хватит. Мне умные нужны, и не для того чтобы камни ломать. Ты и так разгромил полторы сотни боярских родов, причём почти все — из старых фамилий. Хватит, так и до бунта недалеко.

С каждым словом между собеседниками ощутимо нарастало напряжение. Казалось, ещё немного, и они вцепятся друг другу в бороды. Это было бы смешно: брызжущий слюной, невысокий, полненький, с оттопыренными ушами и лохматой курчавой бородёнкой маг — и спокойный, статный канцлер, напоминающий собаку-овчарку. Смешно, если бы не грозило перерасти в усобицу самых влиятельных людей страны.

Внезапно в кабинет ворвался тёмно-русый парень лет двадцати пяти:

— Отец!

— Мы продолжим позже, ваша светлость!

— Как изволит ваше высокопревосходительство, — сквозь зубы процедил чародей и вышел из кабинета. Георгий торопился настолько, что чуть не налетел на лакея, открывавшего дверцу кареты. От немедленной расправы слугу спасло то, что маг торопился включить Подслушника, ловко спрятанного в кабинете соперника. Всё-таки навыки из далёкого детства пригодились. Тогда он ловко обчищал карманы, а теперь!.. Георгий вслушался в происходящее.

— Зачем? Сядь. Сядь, я сказал. Ты не понимаешь, почему я приказал везде трубить о твоей свадьбе? Почему терплю этого напыщенного индюка? Мы — бояре. И принадлежим не себе, а княжеству. Всё что идет на благо княжеству — хорошо, всё, что идёт во вред — плохо. И неважно, выгодно ли это нам или нет. Старый князь совсем плох. Лекари говорят, он протянет не больше трёх-четырёх месяцев, а то и меньше. Что нас ждёт потом? Усобица? Когда забывшие о своём долге будут рвать страну на части? Ты подумал, сколько горя это принесёт простым людям? Которых ты, боярин, должен защитить? Твоя свадьба — это жертва, которую ты приносишь за своё положение. А моя жертва — терпеть оскорбления этого надутого индюка и слухи за спиной.

— А союз с Полесьем...

— Забудь. Если бы планы князя удались, соседи ударили бы по нам со всех сторон. И гномы бы их поддержали — им ни к чему наша монополия на зерно для Рифейских гор. Поэтому Светлый совет и отнёсся к этой идее неодобрительно. Кому он был выгоден? Купцам да мастеровым, которые лишь о мошне и думают. А остальному люду... Остынь. Свадьбу сыграете через месяц. Родители Татьяны согласны. Да, как там матушка...

Остальное было не интересно. Георгий рассеял Подслушника и усмехнулся: "Да ты оказывается идеалист, Андрей. Кто бы мог подумать. А индюка я тебе припомню отдельно! Высокорождённый идиот!"

Благородных Георгий ненавидел люто. До самых кончиков пальцев, до судорог! Как он радовался, когда его, мелкого карманника, приметил один из магов Светлого совета и дал стипендию в Академию. О беззащитного сироту вытирали ноги и сокурсники, и преподаватели. Он держался, зубами прогрызал дорогу! Запись в списке учеников "без происхождения" рядом с фамилией закрывала перед ним все жирные места в жизни. Он старался... Интригами, взятками, лестью и талантом создавал карьеру, продвигаясь от мелкого мага в дыре на краю мира до главы Магической Гильдии одного из самых сильных государств. Но даже когда он достиг вершины, проклятое "без происхождения" снова проявилось как клеймо. Да, с главой Гильдии имели дело, он обладал немалой властью... но при каждом удобном случае проклятые дворяне кичились своими предками, родами... Как будто специально каждый старался напомнить: ты грязь, у тебя никого нет.

Узнав о мечтах канцлера, Георгий с жаром ухватился за них. Именно себя Верховный маг считал вдохновителем и основой всего! Заслуженная награда не заставила себя ждать: последние два месяца стали для Георгия раем. Он наконец-то смог отомстить! Как сладко оказалось смотреть на избитых благородных в камере, самому пытать их магией и железом. Как валялись в ногах боярские красавицы, прося за мужа, брата... а ведь до этого даже не смотрели в его сторону. — "Всех, всех, кто меня презирал, изведу!" — кипело внутри.

— Значит, Андрей, говоришь, всё на благо родного края? Тем лучше. С патриотами так легко работать... И так удобно менять одного патриота на другого. Ты перестал меня слушаться — ай, ай, ай. Значит, пора поискать какого-то другого патриота. Посговорчивее. Всех, всех вас к ногтю, высокомерные ослы. А пока... стоит назначить встречу кое-кому из истинных благодетелей княжества.

Верховный маг махнул вознице, и карета понеслась по улице. Чтобы попасть в резиденцию Гильдии, необходимо было проехать в Средний город, но быстро добраться не получилось, упряжка встала, упершись в ремонт дороги. Городской голова давно уже хотел заменить перед ратушей дубовую мостовую каменной, подражая Верхнему городу. Естественно, предупредить о начале работ никто не озаботился, и доски выворотили как раз в тот момент, когда Верховный маг был у канцлера.

Объехать этот разгром по соседним улицам возница даже не пытался: на узких, полутёмных переулках богатых кварталов едва расходились всадник и пешеход — что уж говорить о роскошной карете. Пока все дома в городе строили из дерева, каждый год по всем улицам проезжал всадник с особым мерным шестом: любой дом или забор, который задевала мерка, нещадно заставляли перестраивать. Теперь же, вместе с модой на каменные хоромы, пропало и правило измерять все новостройки: городские богатеи не желали ломать дорогие дома и раз за разом проваливали проверку. Широкими остались только главные улицы да проходы в районах победнее: их по-прежнему осматривали ежегодно.

Пришлось карете Верховного мага возвращаться обратно и ехать через Южные ворота, откуда до нужного места полгорода. Выбравшись, наконец, на Купеческую улицу, карета помчалась, распугивая прохожих, но Георгию всё равно казалось, что они едут слишком медленно. Он не любил Вручий и бывал здесь только по необходимости. Хотя дома в городе теперь всё чаще строились из камня, и улицы почти все замостили досками, людские города для Георгия выглядели убого. С каким удовольствием он поселился бы в городе Академии, где устремляются ввысь шпили магических башен, где дома утопают в зелени палисадников...

— И где все улицы покрыты асфальтом! — с раздражением подумал он, чуть не прикусив язык на очередной выбоине. Увы, секрет асфальта канул вместе со многими другими секретами четыреста лет назад, в эпоху Войны Рассвета. Тогда тёмные полчища диких орков жгли города вместе с библиотеками, и в огне погибло немало сокровищ. Жизнь и свободу с помощью эльфов удалось отстоять, но драгоценные крупицы знаний пропали безвозвратно. Что-то потом сумели восстановить гномы, но коротышки секреты берегли, а труд свой продавали втридорога.

Домой карета добралась только ближе к вечеру. Георгий второпях написал несколько строк и быстро наложил защиту на письмо. Пока не закрылись на ночь ворота, надо было срочно отправить гонца, а "светить" свою личную печать на ночном пропуске Верховный маг не хотел. Той же ночью двое мужчин сидели в одном из домов Княжеского града. Весело играл огонь в камине — не для тепла, а просто так, для настроения. По стенам небольшой комнаты плясали причудливые тени, а свечи рядом с креслами выхватывали из полумрака только лица сидящих. У окна стоял резной столик, где были расставлены глинтвейн и фрукты, и воздух вокруг был наполнен причудливыми ароматами.

Канцлер посмотрел сквозь бокал на главу "Ночных теней". Куда делся тот усталый человек, который спорил с магом? Или возвышенный патриот? В комнате сидел хищник: сильный, решительный, в глазах играло веселье.

— Ратмир, он проглотил наживку?

— Да. Уже послал письмо главе рода Медведей, что готов поддержать притязания на княжество.

­— Копию с письма, надеюсь, сделал? Пригодится, когда отправим нашего замечательного высокочтимого мага на суд Светлого Совета. По обвинению в нарушении кодекса "пункт о невмешательстве в политические дела территорий". Заигрался Георгий, заигрался.

Андрей разлил по бокалам следующую порцию глинтвейна, и какое-то время оба друга сидели молча, наслаждаясь играющим на языке напитком. Допив свою часть, Ратмир на несколько секунд прикрыл глаза от удовольствия, а затем вернулся к разговору:

— Скажи, зачем? Неужели нельзя было обойтись без него? К чему такие сложности?

— Как это ни удивительно, Георгий в чём-то прав. Я действительно хочу видеть Древлянское княжество сытым и богатым. Когда я узнал, что Светлый Совет недоволен планами князя — это был шанс. Шанс, который выпадает раз в жизни! Дорога к трону! Пусть не я сам, но сын! Потому-то я и напоминал старому упрямцу про долг перед покойным полесским другом. Когда пришло время действовать — на переворот посмотрели бы сквозь пальцы. А то, что эльфы вмешались сами, вообще удача из удач. Но я не хочу оставлять сыну выжженную пустыню, обломки от страны. Сколько знатных родов не согласилось бы со мной? И сколько попыталось бы добиться своего силой... Я не желаю прийти к власти как кровавый палач, истребивший всех неугодных. Плохой пример заразителен, а я собираюсь оставить спокойное наследство. Как раз и подвернулся этот спесивый дурак. Он хотел отомстить, а тут такая возможность... — мужчина усмехнулся. — Боярина или рыцаря может осудить только княжий суд, а наш Игорь на такое по указке выскочки не пошёл бы. Зато теперь — мы в стороне. И правление Владимира начнётся с милостей и амнистий невинно осуждённым. Не всем конечно, но и тех, кто не претендует на трон — хватит. — Андрей сделал паузу, а затем продолжил. — Меньшее зло: лучше пара сотен семей на каторге, чем разорённая страна. Кстати, как твой старшенький?

— Растёт, уже дослужился до секретаря в Казначейском приказе.

— Хорошо. Из него выйдет неплохой канцлер... после меня. Пусть это будет нашей маленькой тайной... и наградой моему самому лучшему другу.

— А не боишься, что сделаю как ты? Дурной пример сам говорил...

Андрей поставил бокал и улыбнулся:

— Кого другого — боялся бы, тебя — нет. Мы слишком часто закрывали спину друг другу. Не по корысти, а так. Да и не пойдут за тобой — сына цеховых, даже внука страна не примет. А вот стать вторым человеком... Владимир будет хорошим князем, но слишком уж горяч. Ему нужен кто-то с холодной головой, тем более что они дружат с самого детства. Ладно, помечтали и хватит. Скоро пора жалобно просить Совет остановить распоясавшегося мага.

— Всё давно готово, — хищно оскалился Ратмир. — Георгия ждет интереснейший сюрприз, да и наших друзей Медведей тоже.

— Надеюсь. Как только Медведи выступят — начинай.

[1] Булынями в северной России называли перекупщиков, скупающих у крестьян зимою лен и зерно по дешевой цене и перепродающих его крупным торговцам. Здесь — жаргонное название скупщиков краденого.

Глава 3

Величье владыки не в мервских шелках, какие на каждом купце,

Не в злате, почившем в гробах-сундуках, — поэтам ли петь о скупце?!

Величье не в предках, чьей славе в веках сиять заревым небосклоном,

Не в лизоблюдах, шутах-дураках, с угодливостью на лице.

Достоинство сильных не в мощных руках — в умении сдерживать силу,

Талант полководца не в многих полках, а в сломанном вражьем крестце.

Дворец поражал воображение. Проехав длинную аллею, окаймленную вековыми платанами, гости попадали на широкую набережную. Там, отражаясь в реке огнями, сияла резиденция Дома Серебряного Клёна. Изящные шпили, стрельчатые окна, многоцветные витражи и ажурные балконы создавали ощущение воздушной лёгкости, не свойственной камню. Всем своим видом дворец сразу показывал: я не военная твердыня, а резиденция могущественного рода. Мне нет нужды кутаться в хмурые крепостные стены.

Майрон, высокочтимый посол Короля Западных эльфов, был в столице Серебряного домена впервые и потому жадно оглядывался по сторонам, заранее предвкушая, как во время поездки домой будет хвалиться, что сумел побывать в этом Чуде света: про дворец Панкратайоса[1], Великого лорда дома Серебрянного Клёна говорили, что он может поспорить даже с постройками лучших архитекторов эпохи до Войны Рассвета. Вот только, к огорчению вельможи, гости попадали в здание не сразу: вход был устроен так, что посетитель вначале проходил по галерее из каррарского мрамора — и потому пришлось вместе с остальными неторопливо плестись, нахваливая красоты парка. А только затем войти в Парадные палаты.

Попав, наконец-то, вовнутрь Майрон на несколько мгновений ошеломлённо застыл — и, если бы не правила этикета и идущие следом, простоял бы долго. Дело было не только в полах редчайшего янтарного мрамора и гобеленах стен — которые стоили дороже, чем казна иных доменов. И не в том, что зала была так огромна, что во всём Восточном пределе уступала, наверное, только королевской Большой палате аудиенций: торжественная внушительность огромных, сплошь вызолоченных, колонн давила своим величием каждого, кто осмелился встать рядом с ними. Но стоило отойти в середину залы, как колонны совершенно терялись в объёме, изящно поддерживая лежащие на них верхние галереи и портики входов. И даже не в дерзком отступлении от канонов, предписывающих в таких местах только лесные и цветочные узоры: по обе стороны от каждого из трёх входа располагались полуобнажённые скульптурные рыцари — каждая из групп изображала самые знаменательные события из истории Дома, от вручения первому из рода венца лордов Великой Матерью Леса до победы в борьбе с орками. Тогда военные таланты Артемизайоса[2], прадеда нынешнего главы дома, помогли выиграть важнейшую битву Великой войны: от понесённых в тот день потерь орки и соблазнённые их посулами люди так и не сумели оправиться. Это предрешило исход всей кампании, заслуги полководца были высоко оценены королём при дележе покорённых территорий, и началось нынешнее благосостояние рода. Майрона и остальных (а собрались сегодня не самые простые визитёры: главы Домов, высокородные гости западных эльфов и гномов, представители королевской фамилии) ошеломило то, что на люстрах горели не свечи, как обычно — а новомодные газовые шары. Посол западного предела попытался было прикинуть, в какую цену главе Дома обошлась иллюминация, но тут же бросил — сумма получалась слишком уж невероятная. Даже то, что пажами и прислугой в зале сегодня были исключительно молодые эльфы, отходило на второй план.

Бал начался с традиционного парадного танца. Сегодня его вела виновница торжества: младшая дочь хозяина дворца праздновала своё совершеннолетие. Высокая, статная, с точёными чертами лица и волосами цвета мёда, она была первой красавицей праздника. Невесомой феей девушка порхала в рисунке вальсов и менуэтов, и каждый из мужчин в зале, казалось, готов был отдать любые сокровища мира за один её взгляд или танец.

Завершив официальную часть, праздник выплеснулся в сад и на парковые террасы: все поспешили к столикам с едой и напитками, которые стояли как в зале, так и за его пределами. Утолив голод, часть из присутствующих осталась танцевать, а остальные вышли насладиться свежим воздухом. Погода стараниями магов была замечательной, воздух — неожиданно тёплым. За пределами поместья вовсю царила поздняя осень, но здесь казалось, что сентябрь только-только наступил. Некоторые уединялись в небольших беседках и на скамейках, в обилии рассыпанных по парку. И Майрон, воспользовавшись тем, что в одном из дальних павильонов Панкратайос расположился в одиночестве, решил подсесть для беседы.

— Но всё же, ваша светлость. Успокойте моё любопытство: почём вам обошлось сегодняшнее торжество? Эта иллюминация, да наём в качестве слуг эльфов! Я, конечно, слышал о богатстве Вашего рода, но чтобы на столько... — весь облик посла старался показать светскую учтивость, но за внешним лоском слов проскальзывала откровенная зависть чужому богатству.

Майрон считал себя настоящим светским львом и старался до последней пряжки на ботинках демонстрировать своё состояние и статус. Камзол, скроенный по последней моде, золотые пуговицы, дорогая пудра на волосах и украшения — все это должно было подчёркивать значимость владельца... но на взгляд хозяина дома выдавало редкостное отсутствие вкуса и чувства меры. Сам Панкратайос считал, что мужчинам, перевалившем за полдень своей жизни, не к чему изображать из себя ювелирную лавку. В отличие от своего собеседника, сам повелитель Серебряного Клёна был одет, на первый взгляд, достаточно просто. Тем не менее, весь его облик был образцом хорошего вкуса и неторопливой солидности.

Великий лорд посыпал на руки ароматическую смесь из специальной чаши на столике и с лёгкой улыбкой ответил:

— Не мало, хотя и дешевле чем Вы предполагаете. Пажи — это молодёжь моего дома. Господин должен уметь всё, что умеет слуга, только лучше. Так что если наши отроки хотят сделать карьеру — полгода они должны поработать вместе с лакеями. Да и прислуга за таких хозяев будет готова отдать жизнь не раздумывая. А с освещением ещё проще: основная стоимость всегда приходилась на энергию для разогрева газа в шарах. Недавно была закончена оригинальная разработка, генераторы совершенно нового принципа. Выход полезной энергии увеличился в сотни раз, а в качестве основы вместо минералов мы использовали людей.

Майрон аж подпрыгнул от возбуждения:

— Людей? О, оригинально. Люди становятся все более ценным ресурсом!

Великий лорд усмехнулся.

— Вот и вы туда же. Ресурс. Сколько вслед за вами подумают так же? — он взглянул на сконфуженного посла. — Потому-то мы и придержали изобретение. Человек не заслуживает такого отношения. Да, мы — первородные дети Света, потому-то мы и правим этими землями. Но и люди достойны уважения и неплохого отношения.

Панкратайос встал, и медленно двинулся по аллее. Хотя шёл он очень неторопливо, догнать его Майрон не сумел: посол не ожидал от такого известного циника и рационалиста, как лорд Панкратайос, неодобрительного отзыва на свои слова. И поэтому промешкал несколько секунд. Потеряв собеседника в переплетении аллей, фонтанов и искусственных прудиков, Майрон какое-то время путешествовал по дорожкам, заглядывал в беседки, и подходил к разным компаниям гуляющих. Бегать как дворняжка было довольно унизительно, но прерывать столь интересный разговор посол не хотел. Решив, что так он проходит до утра, Майрон поднялся на террасу дворца, чтобы поискать лорда сверху. Вот только сюда как раз высыпала стайка молодых людей во главе с именинницей. Пришлось сначала потерять несколько драгоценных минут на любезности, и только потом выискивать взглядом Панкратайоса. Завидев его рядом с центральным фонтаном, Майрон торопливо спустился в парк и не стесняясь побежал рысью, боясь вновь потерять собеседника.

— Странно было слышать это от Вас. Ведь именно Ваш дед внёс тогда в Совет требование по уничтожению всех библиотек и книг, написанных до Войны Рассвета? Кажется, количество умеющих читать после этого снизилось раз в двадцать? — Майрон выдал фразу на одном дыхании, чтобы скрыть результаты пробежки.

Панкратайос перестал пугать камушками рыбок в фонтане и как бы между делом произнёс:

— Тогда это было вполне оправдано. Людская история должна была начаться со светлого правления. Но сейчас люди уже не те варвары, которых встретили много лет назад наши предки. Младшие дети мира многому от нас научились. А хороший подход к подвластным территориям гораздо выгоднее постоянного давления...

Временами, по ходу разговора, послу начинало казаться, что над ним издеваются, но он всё не мог понять, как именно. С другой стороны, если Майрон ошибся — ссора с одним из влиятельнейших вельмож королевства могла стоить ему должности посла, а терять такое "золотое" место не хотелось. Убедив себя, что ему только почудилось, он снова вслушался в слова Панкратайоса.

— ...нет, я не беру крайние случаи. Тогда род Терновника и правда позволил себе слишком много: я удивлён, что подвластное им королевство не взбунтовалось лет на пятнадцать раньше. Сколько они потеряли на усмирении? Больше половины воинов, не считая уступок соседним родам? А в правоте моего подхода предлагаю Вам убедиться самому.

— Интересно как? Уж не предлагаете ли вы экскурсию по вашим территориям? — Майрон брезгливо сморщился, вспомнив свою последнюю вылазку за пределы земель эльфов.

— Нет-нет, всё гораздо проще и приятнее. Хотите человеческую девушку на ночь? Не как принято на западе, одурманенных или запуганных кукол, а девушку хорошего рода. Она сделает всё что, захотите, и совершенно добровольно. Такие считают честью прислуживать эльфам. Мы периодически отбираем подходящих особей из хороших семей. Кто-то идет на воспроизводство гриффоньих всадников, а остальным делается маленькая операция — и лет на двадцать мы получаем столь прелестное юное создание.

— А потом?

— Увы, неизбежный срыв и быстрое, за недели, старение. Но я считаю, что не стоит их мучить. Как только замечают признаки конца, их просто усыпляют — незаметно и безболезненно. Зато живут они счастливой жизнью. Да, если что — они стерилизованы. Насчёт полукровок можете не беспокоиться. Так как, возьмёте? — Панкратайос словно пытался загладить свою недавнюю резкость.

— Спасибо, обязательно попробую. Но такой подход к людям, кажется, срабатывает не всегда? Я слышал, у вас недавно были неприятности? — хотя Майрон и постарался произнести фразу как можно нейтральнее, обоим собеседникам было понятно: вопрос — это маленькая месть за недавнюю беготню.

Великий лорд, съевший собаку на дворцовых интригах, даже на мгновение не показал, что вопрос хоть как-то его задевает. Наоборот, он словно перешел на какой-то возвышенный, слегка нравоучительный тон. Так старик ведёт беседу с зелёной молодежью о жизни: доброжелательно, но с легкой ноткой превосходства.

— Печально, когда наши дрязги отражаются на людях. У нас была договорённость с Золотым Дубом, мы рассчитывали на время объединить два людских государства и надавить на гномов. Но коротышки перекупили лорда Дайонизоса[3], и тот сменил решение в последний момент. Увы, древлянский князь отказался слушать намёки, и не стал разрывать помолвку сына. Пришлось вмешаться.

— Говорят, там была удивительная история, — голос посла задрожал от возбуждения.

— Да, вмешался телохранитель княжича. Удивительно, норманн не просто не поддался ментальному воздействию. Он сумел зарубить двоих изменённых-мечников в боевой форме, причём в одиночку! Плохо, его не удалось взять живым...

— А княжич?

— Ещё одна неудача, — в голосе Панкратайоса прозвучало неподдельное сожаление. — Мы выращивали княжескую линию не один год, как раз получили умное, выносливое и долгоживущее поколение. Многие параметры раза в три превосходят обычного человека. Я планировал сделать из него телохранителя для дочери, но всё испортил какой-то вампир. Всегда считал их создание дурацкой идеей... Мать без сына была бесполезна, вот и пришлось подарить её королевскому двору.

— Его величество был очень доволен, — посол вспомнил охоту и даже чуть прищурился от удовольствия. — Такая дичь ему не попадалась давно. Подумать только, она сумела убить двух псов, слугу-загонщика и подранить кого-то из охотников! Я слышал, Его Величество даже распорядился повесить голову столь ценного трофея в охотничьей галерее. А ничего подобного с ним не было уже лет двадцать.

Тут беседу осветила вспышка фейерверка.

— Майрон, пойдёмте. Начинается самая красивая часть вечера. Приглашаю вас посмотреть салют из моей ложи: зрелище обещаю незабываемое, — и оба собеседника поспешили ко дворцу.

Следующий день Мирабель встретила с рассветом. Как будто и не легла сегодня в три ночи! Обычно её выгоняли спать не позже одиннадцати, и она долго мучилась в кровати, представляя, сколько чудесного творится без неё... Но теперь она совершеннолетняя и может танцевать сколько захочет! Их семья жила в большом доме лучшего района города, отец считал, что дворец — это торжественное и рабочее место, но для жизни не подходит совсем. Иногда Мирабель очень обижалась на это, но сейчас она была счастлива: с балкона комнаты она могла увидеть почти на весь город!

Эльфийские города совсем не похожи на каменные клетки людей. Дети леса, даже вместо крепостных стен эльфы чаще ставили не мёртвый камень, а специально выращенные кустарники и деревья. Девушка смотрела на прозрачную, освещённую солнцем опушку. Лес как будто расступался прямо перед ней, и это был не густой и тёмный бурелом, а свободный, светлый и добрый лес. Двух и трёх этажные домики стояли на лужайках в окружении палисадников, вплетаясь в красоту окружавшего мира. Тропинки из камушков разноцветными ручейками перебегали от домика к домику, постепенно спускаясь с холма всё ниже и ниже, чтобы влиться в широкую дорогу, идущую к другим городам и землям. Даже защитные боны[4] кустарников, разбросанные по всему городу, вплетались в облик леса, образуя неповторимый узор. Так и хотелось шагнуть туда, чтобы беззаботно носится по полянкам и тропинкам. Летом город был ещё прекраснее, но и сейчас он завораживал буйством цветов осенних листьев. Голос няни позвал из-за спины: "Деточка, оденься. Осень, простудишься же!"

Девушка досадливо повела плечом, но няньку послушалась. Агата была родом с запада, из самого дальнего владения семьи: женщину взяли для новорожденной как кормилицу: эльфийки всё чаще перекладывали всё связанное с детьми на человеческих женщин. Под присмотром няни Мирабель была с того момента, как могла себя вспомнить и в вопросах здоровья и воспитания любимого дитятки Агата была непререкаемым авторитетом. Даже отец Мирабель — и тот отступал перед нянькой, когда речь шла о дочери. Папа... Как хотелось бы сегодня вдвоём съездить куда-нибудь... но нельзя. Сегодня у них со старшим братом, ­ сморщила носик девушка ­­— "государственный день".

Правило не реже чем раз в три-пять дней вместе с наследником разбирать текущие дела Дома завёл ещё дед нынешнего лорда. Поэтому, даже сегодня отец с сыном работали в кабинете, а семейный праздник отложили на вечер.

Среди вопросов, накопившихся за время подготовки к празднованию дня рожденья Мирабель, особенно остро стояла проблема с Древлянским княжеством. Лорд Клёна листал очередной отчёт и хмурился всё больше.

— Ты читал? — спросил он, показывая сыну на листок с докладной запиской. — Мало нам потери княжеской семьи, так, похоже, стараниями главы местной Магической Гильдии мы можем потерять среди тамошних бояр ещё несколько перспективных линий. Нет, надо разбираться на месте. И займёшься этим ты.

­ ­­­— Разве княжеством занимается не лорд Фойбос?

— Твой дядя уже наворотил дел. Об этой истории шепчутся все, вплоть до последней кухарки, и каждый второй пытается меня уязвить. Даже болван Майрон — и тот пытался поддеть меня вчера вечером. А мы до сих пор не можем разобраться, в чём дело. Почему ментальному воздействию поддались все, кроме этого сумасшедшего норманна?

Глава Дома встал и подошёл к окну, из которого открывался вид на небольшой холм и святилище Матери леса на вершине. По ту стороны холма располагался город, а дальше — деревни слуг-людей, которым "оказали честь" и пригласили на земли эльфов. Но из дворца всего этого видно не было, и потому Панкратайос "осмотрел" сердце своих владений лишь мыслью.

— Наша экономика всё больше зависит от человеческих государств — продолжил он. — Всё меньше эльфов готовы выполнять "неблагородные" работы, мы всё чаще приводим на наши земли людей. К тому же, в последние годы прирост численности эльфов снизился: наше население стало расти медленнее людского. Это пока не страшно, но что будет через два-три столетия? Да, мы сможем сохранять власть неограниченно долго. Да, заселённых на наши земли мы жёстко контролируем, ограничиваем размножение, ассимилируем. Но за пределами... Вопрос надо решать сейчас. Люди должны быть крепко привязаны к нашей культуре и сами делать всё, что нужно нам. Без нормального отношения к людям этого не добиться, а наши закостенелые сластолюбцы не хотят видеть дальше своего носа. Особенно там, среди западных эльфов. Все помнят мятеж "Ника[5]", но никто не хочет признать, что виноваты в нём мы сами.

Сын почтительно молчал, хотя слышал эти слова не раз и не два. Он во многом соглашался с отцом, но сейчас эта речь была не столько для него, сколько репетировала будущие дебаты Форума[6].

— В общем, так, — отвлёкся от размышлений старший. — Как пройдут январские вьюги, во Вручий отправляется один из гроссмейстеров Светлого Совета. Так сказать, проинспектировать деятельность тамошнего верховного мага. Уже решено, что едет мэтр Тадеуш. Удивительное сочетание идей всеобщего равенства и преклонения перед всем эльфийским, даже имя сменил на Таддайос: как раз то, что нам необходимо. Ему будет приятно, что под его началом будет наследник одного из Великих Домов, а тебе это развяжет руки.

[1] Панкратайос — от древнегреческого вся власть (παν (пан), "весь, все" + κρ?τος "власть")

[2] Артемизайос — мясник. Второй более распространённый вариант от древнегречского ?ρτεμ?ς (артемес) — "невредимый, здравый".

[3] Дайонизос (Дионюсиос) — кутеж и пьянство, "принадлежащий Дионису". Производное от имени бога Диониса

[4] Боны — защитное укрепление, мешающее нападавшим приблизиться к стенам и важным узлам обороны города

[5] "Ника" — самый знаменитый и самый сильный в истории Византии константинопольский бунт простонародья против государственной власти басилевсов, происходил в начале 532 г. н. э.

[6] Форум — место больших собраний, общественных выступлений. Здесь — собрание самых значительных и влиятельных лиц, аналог римского сената

Глава 4

Не встававший на колени — стану ль ждать чужих молений?

Не прощавший оскорблений — буду ль гордыми прощён?!

Месяцы ученичества слились для Германа в один непрерывный радостный день. Филин оказался суровым наставником, но замечательным учителем. Он учил мальчика не только плетению корзин, но и ремеслу травника, обычаям и даже языкам. В молодости корзинщик изрядно поколесил по миру, так что теперь поведать мог многое: "За беседой дело спорится", ­— часто начинал он какую-нибудь историю во время урока.

Именно от Филина Герман узнал, почему ремесло корзинщика так почётно по эту сторону от столицы. Хорошей глины здесь мало, почти вся она идёт на посуду — и всё равно не хватает. Потому-то много посуды везут с юга, а кто побогаче заказывает себе металлическую, иногда даже гномьей работы. Тем более что здесь, вблизи от знаменитых рифейских заводов, она гораздо дешевле, чем на столичных рынках. Хранить же продукты в холщовых мешках не позволяют вездесущие мыши и крысы, от которых не спасает никакая кошка. Вот и складывают припасы в особых корзинах — с пересыпанными меж двойных стенок травами. Набор зелий, отпугивающих вредителей, у каждого известного мастера свой, и ценятся их корзины гораздо дороже работы обычных ремесленников. И в травах хороший мастер разбирается не хуже иной знахарки. А Филин, как любили хвалиться односельчане, лучший на всём тракте — потому-то корзины с его клеймом не стесняются покупать проезжающие все купцы: знают, что такой товар у них "оторвут с руками" в любой деревне до самых Рифейских гор.

Село приняло мальчика не сразу. С одной стороны, он был пришлый чужак, а таких не любят нигде. С другой — ученик самого Филина. Первое время Герман вообще старался не выходить с подворья — только если мастер посылал его за водой или по иной хозяйственной надобностью. Деревенские тётки, собиравшиеся у колодца, не скрывая любопытства, осматривали пришельца — и от этих взглядов мальчик готов был провалиться сквозь землю. Он быстрее набирал ведро и торопился вернуться обратно. Но постепенно его признали своим, начали гонять в конец очереди и намекать Филину, что его ученик должен вместе с остальными подростками заниматься общественной работой. Например, время от времени выходить со стадом в помощь пастуху.

Постепенно Герман сошёлся и с местной ребятнёй. Вначале деревенские забавы казались ему странными: еще полгода назад он даже подумать не мог, что будет в них участвовать. Салочки, городки, обруч... Но со временем его всё чаще втягивали в местные шалости и игры, а когда под новый год Герман придумал полить горку водой и катать с неё на доске малышню — мальчик окончательно стал своим... И вдруг впервые после бегства почувствовал, что тоска отступила, что он снова может просто радоваться летящему пушистому снегу, запахам молока и каши по утрам или заглянувшей с просьбой присмотреть за непоседливыми дочками-близняшками соседке. Радоваться не думая сколько километров до границы, не выйдет ли на его след погоня или что от него потребуют за кусок хлеба. Единственный, с кем отношения до конца не заладились, был сын деревенского старосты: Ероха мечтал пойти учеником к Филину следующим летом, а тут какой-то пришлый выскочка похоронил все его мечты. Но в открытую парень говорить что-то против побаивался, все знали, что корзинщик выбирает учеников сам, а по какому признаку — никому не ведомо.

Мастер знал множество разных секретов, и делился не скрывая. Но и урок мог начать в любой момент со словами, что жизнь ждать не будет. Один из таких уроков въелся Герману в память очень сильно. В тот день Филин рассказывал про травы, не имеющие дела к плетению корзин, но от этого не менее важные и интересные. Марьин корень, подорожник, вороний глаз.

— А эту травку запомни очень внимательно. И вкус её — затверди! — Филин показал на невзрачный пучок и дал попробовать настой. — Это согласи-трава. Дашь попробовать вместе с сон-травой и, проснувшись, человек сразу согласится на всё что угодно. Что, раньше не думал? ­— посмотрел он на вытянувшееся от обиды лицо ученика. — Это тоже урок ­ — ты даже ни разу не размышлял, почему в тот день согласился остаться у совершенно незнакомого человека. В следующий раз может и не повезти.

В ответ мальчик, красный от обиды, схватил полушубок и кинулся наружу. Филин даже не стал его догонять: пусть успокоится. Жестоко, но он искренне привязался к пареньку, и учил его так, как мог. Пусть временами и получалось слишком сурово. Филин слишком хорошо знал цепкие руки канцлера, а потому не верил, что малец останется в селе насовсем. Год-полтора дать передышку, обучить чему сможет, чтобы выжил в дороге ... Это всё, что он мог дать ребёнку.

Германа нашла в одном из зимних сеновалов бабка Плава. Она тихо подошла к мальчику и, прижав его к себе сухонькой рукой, погладила по голове.

— Ты на него не серчай. Он ведь о тебе беспокоится. У него судьбина была — не приведи кому ещё, вот он как может о тебе и заботится.

Мальчик привык, что Плава — вредная старушенция, которая вечно гоняет мальчишек да распекает каждого второго за внешний вид и поведение. Сейчас же она выглядела словно мудрая колдунья из сказаний, добрая и всезнающая. Плакать перед ожившей сказкой было попросту стыдно.

— В селе его историю никто не знает, а откуда слышала я — никого не касается. Он ведь лекарем был, магом не из последних. Заносчив, конечно, куда без этого. Но душой отходчивый, говорят даже в черные кварталы лечить ходил. Во многие дома боярские вхож был, жену знатную имел.

Герман ожидал всего: что его будут уговаривать, стыдить, что он уже большой и не стоит обижаться на старшего. Но такого не ожидал никак, поэтому затаил дыхание, боясь прервать рассказ неосторожным звуком. Даже перестал обращать внимания на пыль от старого сена.

— Не поделил известный мастер чего-то с учеником Георгия, мага верховного нашего. Ученичёк этот его и подставил, обвинив в страшнейшем преступлении. Как из Филина выбивали признание в подвале Гильдии — не знаю, только вот отказались тогда от него и жена, и друзья лучшие. Все думали, что живым опального мастера не увидят. Да просчитался завистник. Следователь, которого Совет прислал разобраться, оказался человеком дотошным и порядочным. Раскопал, как было дело, так что под топор угодил наушник: Георгий сразу же от него открестился.

Плава ненадолго смолкла, но видя, что мальчик, кажется, успокоился совсем, продолжила:

— У многих от такого дар или уходит, или слабеет, а у Филина — сильнее стал. Только вот природу сменил — был светлый целитель, стал тёмный. Ты о таких небось даже и не слышал... Помочь он может, когда больной к самому краю заглянул. Тот человек из Совета Филина пожалел, знал, как с такими приказано поступать. Написал, что дар исчез, а Филин из столицы сбежал. Он совсем неприкаянный был, когда у нас появился. Старосте нашему сына спас — малец к чёрной конопле пристрастился, от него все уж отступились. Филин и тебя пожалел, как мог, прости уж его.

— Ну вот, а ты сразу в обиду, — завершила рассказ Плава. — Всё, успокоился? Идём, поможешь до дома дойти. Скользко уже, а у меня возраст не тот — в снегу валятся. Вы, шалопаи, сначала нам дорогу раскатаете, а потом я нормально на улицу выйти не могу.

Такое превращение от всезнающей волхвы в привычную бабку, слегка ворчливую, но добрую, окончательно успокоило мальчика. Он встал с кучи сена и, подав руку старушке, вышел вместе с ней в зимний день. Домой Герман вернулся, когда уже совсем стемнело. Филин, как ни в чём не бывало, поставил на стол ужин и больше об этом дне они не вспоминали.

Новогодние праздники страна встретила радостно, особенно гуляла столица. Хотя официально княжеский двор находился в печали из-за болезни князя, свадьбу княжьей племянницы и Всеволода отмечали широко. Молодые проехали через весь город, для жителей на берегу реки устроили пир и пляски скоморохов. Вечером сверкали гномьи фейерверки, а приглашённые маги показывали удивительные картины в небе и на льду. Городская стража получила строгий наказ: пьяных тащить не в холодную, а по домам. После гуляний горожане были готовы носить Всеволода на руках: хоть и боярич, а совсем свой.

Год не оправдал своих надежд. В январе умер Великий князь Игорь. Едва успели провести положенный месячный траур и собрать Боярскую думу — подтвердить права Всеволода как ближайшего родича, род Медведей поднял оружие. Мятежники выбрали время удачное время, войско помочь столице не могло: на границе с Полесьем было неспокойно, соседи стояли у границы и грозили вторжением.

Сходу город захватить не сумели. По слухам сам Всеволод, проверяя с ближниками[1] посты, успел отбить атаку предателей изнутри и закрыть ворота. Через три дня начался первый штурм. Его отбивали только княжеские дружинники с немногочисленными добровольцами, остальные горожане рассудили, что особой разницы меж боярами нет. А если город не окажет сопротивления, то и жечь его сильно не будут. И защитников едва хватало занять стены, боялись — если враг сумеет прорваться, то резерва из личного отряда Всеволода не хватит.

Но и нападавшие к штурму не были готовы совсем: Медведи подошли к стенам, таща за собой только лестницы, — ни одной осадной башни. Да и остальной осадный припас был сделан наспех: связанные кожей из нескольких коротких тесин, плохо сбитые сосновые лесины с перекладинами или просто длинные бревна с двусторонними зарубками. К тому же лестниц не хватало, они стали выдвигаться на стены только с двух сторон. Грубо же сколоченный таран, который отвлекал защитников у дальних ворот, быстро сожгли молнией: маги нападавших были заняты штурмом и защитой тарана не озаботились. Сам Всеволод с дружинниками появлялся в самых опасных местах, подбадривая защитников и помогая отбить немногих прорвавшихся врагов. Стараниями молодого князя и чудом город выстоял.

Обозлённые неудачей, Медведи начали готовиться к следующему штурму всерьёз: собирать осадные машины, возводить башни и надёжные лестницы. Не желавшие делать их сами, солдаты пригоняли мужиков и баб из посадов и окрестных деревень, ободранных и избитых. Медведи по малейшему подозрению в нерадивости стегали селян плетьми, самых слабых или упрямых забивали насмерть на глазах остальных работников. Угрюмые пленники молча разыскивали в брошенных избах топоры и ручные пилы, выламывали из домов бревна и доски и строили лестницы. Через несколько дней выстроили первое стенобитное орудие. С грохотом оно начало метать большие камни, дробя стену. Другая машина, когда ее ставили на берегу реки, соскользнула, проломила лед — и на глазах горожан, изумлённых такой жестокостью, полуголых работников заставили лезть в студёную воду вытаскивать машину. Время от времени кто-то проваливался под лед, но все попытки вырваться, сбежать пресекались плахами и виселицей. После этого на сторону Всеволода встал весь город: отдавать родных на милость такого победителя не желал никто.

Началась осада. Метательные орудия бросали тяжелые камни, кроша стены и башни. Какое-то время пытались вмешаться в осаду маги: нападавшие делали зажигательные снаряды, которые катапульты метали в город; защитники обстреливали солдат врага огненными шарами и шрапнелью ледяных заклинаний. Вред для обеих сторон оказался незначительным. В городе каждый язычок огня сразу заливали и засыпали снегом десятки рук, а нападавшие стали рыть в сторону города окопы. Их бруствер надёжно защищал от ледяных осколков, а попасть точно в траншею получалось не часто. Изрыв воронками взрывов подходы к городу, защитники прекратили бесполезную трату магических сил. Вскоре их примеру последовали нападающие. Всё свелось к спору железа.

Начался второй штурм — к этому времени осадные орудия сумели повредить одну из башен и стоящий рядом участок стены. А хитрое заклинание не давало обороняющимся обстреливать бегущих к городу солдат: выпущенные из луков и скорпионов стрелы бессильно пролетали не больше десятка метров. И тут же колоннами хищных муравьёв к городу поползла пехота. Одновременно со штурмом повреждённой стены, чтобы раздробить силы защитников, началась атака с других сторон. В этот раз, помня о судьбе посадов, горожане стояли как один: на стене смешались кольчуги дружинников, кожаные доспехи стражи и толстые стёганки ополченцев.

Для воинов и ополченцев все спуталось в кровавом хаосе битвы, никто из выживших на стенах потом так и не сумел рассказать всё складной историей. Только рваные куски, даже не поймёшь, что было раньше, а что — позже. Вот карабкается по лестнице молоденький парнишка с блестящей саблей: не успев спрыгнуть на стену, он падает вниз с рассеченной головой, увлекая за собой лезущих следом. Вот ополченцы сталкивают рогатками лестницы, а стоящий рядом старый лесоруб уверенно, как привык рубить в лесу старые вековые ели, рубит топором ползущего по лестнице врага. Вот угодила в воронку и застыла одна из осадных башен: её закидали смолой и подожгли. А дальше сразу две башни подъехали к стене и на стену посыпались вражеские солдаты. Им на встречу кидаются ополченец и дружинник, стараясь даже ценой жизни задержать врага у спуска в город, пока спешит подмога. Повсюду кипит отчаянный бой!

Не смотря на сопротивление защитников, Медведи закрепились на стене. Загудел рог, призывая бросить отвлекающий штурм и спешить к месту прорыва. В этот момент Всеволод, которого горожане уже в открытую называли князем, показал не только храбрость, но и выдержку с точным расчётом полководца. Едва враг чуть отошел от ворот, спеша к повреждённой стене, как личная дружина Всеволода и отборные княжеские витязи неудержимой волной ринулись на врага. Отдохнувшие воины конной лавиной понеслись по округе, сметая попавших под копыта, сея панику и угрожая ворваться в лагерь. И спасая командиров, резервы мятежников и бегущие с других сторон вместо штурма поднялись в седло, попытались перехватить дерзких воев... момент был упущен! Небольшой заминки атакующих хватило, чтобы помощь с других концов города успела подойти к опасному месту и нападавших отбросили вниз. А когда в городе узнали, что смельчаки вернулись почти без потерь, за молодым князем потянулась слава счастливчика. Каждый после боя хотел подойти к нему, потрогать и получить от него хоть капельку удачи. Осада продолжилась.

Как будто понимая, что в случае поражения пощады не будет, Медведи воспользовались некромантией и подняли на штурм покойников. Это был акт отчаяния: все знали, что Светлый Совет смотрит на шалости с Тёмным искусством очень косо, чёрных магов уничтожали, едва могли обнаружить. Нередко, если подозрения падали на родичей — вместе с семьёй. Третий штурм стал самым тяжёлым: мертвецы не обращали внимания на стрелы. Даже скинутые вместе с лестницами они упорно и бездумно лезли снова. Их можно было остановить только огнём или смолой... но если против людей это срабатывало хорошо, то здесь действовало едва-едва. Или можно было срубить мертвецу голову, что тоже было очень непросто. Гильдейские маги ничем помочь в борьбе с нежитью не могли: такого им не попадалось ни разу в жизни. Всё решало сталь и мужество.

Горожане дрались с отчаянием обречённых. Никто не знал, что закончится раньше: жизни защитников или тёмная сила некромантов. Убитых сразу скидывали со стены, иначе павший товарищ внезапно мог встать и ударить в спину... В самый разгар битвы из леса вышли эльфы Светлого Совета. Людские разногласия Совет обычно не интересовали, но столь вопиющее нарушение законов касалось его напрямую. И хотя эльфов простой люд недолюбливал, сегодня их появление встретили ликованием. Мэтр Таддайос легко сломил сопротивление вражеских магов, а эльфы начали уничтожать распоясавшуюся нежить. Вожди нападавших были схвачены, а их сторонники бежали, спасая свою шкуру.

Среди изменников оказался и Верховный Маг Георгий. Разъярённые горожане требовали посадить его на кол перед городом. Ему припомнили всё — от сожжённых предместий до казней прошлых месяцев. Все как один говорили, что злой колдун уморил князя и опутал темными чарами канцлера, чтобы предать страну злым силам. Волнения удалось успокоить только личным обещанием гроссмейстера, что наказание Совета будет гораздо страшнее, чем простая казнь.

Жизнь в городе постепенно начала налаживаться, но по стране покатился тяжёлый камень сыска и репрессий. Люди отнеслись к этому понимающе: каждый признавал, что нечестивцев надо искоренять до последнего ростка. Тем более что новый князь освободил многих из осуждённых последних месяцев. До Быстрицы волна от событий столицы донеслась далеко не сразу. Но в начале мая в деревню пришли погорельцы: прислуга из залесского особняка Хотима Медведя, которую разъярённая толпа чуть не спалила вместе с домом. И Филин, который по доносившимся слухам и немалому опыту прекрасно представлял, что твориться в остальной стране понял: пора. Хоть и жаль расставаться с мальчиком, у него давно не было таких учеников. Только вот канцлер, судя по всему, додавил остатки недовольных и теперь начнёт "искоренение забившихся по углам мятежников". И не важно, виновен ты или нет — толпе нужно дать крови. Если подлог всплывёт, или кто проболтается, в какой месяц мальчик пришёл в деревню и его узнают — плохо придётся всем. Разговор назрел давно, но первым его начинать никто не хотел. Наконец, в один из вечеров он всё же состоялся.

— Уходить тебе пора. Жаль, ты один из лучших моих выучеников... Но... слышал, что в столице творилось? Семья твоя явно князю близка была: видел я, как от смерти князя тебя повело. Так о незнакомцах не плачут. Не оставит тебя канцлер. Пусть те, у кого вместо головы репа, во всём Георгия обвиняют. Уверен — канцлер сам не без греха. Слишком уж для него всё удачно сложилось. А теперь, под смутное дело — всех неугодных ему додавит.

Филин ненадолго замолчал и отвернулся поправить фитиль в лампе. Он всегда считал, что слёзы не красят мужчину, потому то и не хотел, чтобы ученик увидел капли, выступившие в глазах.

— Бежать надо или в Полесье, или в Степь. Но на запад мимо столицы идти — проще самому в петлю. Пойдёшь на восток. А чтобы вопросов лишних не было... Есть такой обычай — "ученик на дороге": когда мастер на год-два отправляет выученика мастерство в других землях совершенствовать. Чтобы вернувшись, показал, чему научился. Сейчас так почти никто не делает, но и вопросов в городских управах не возникнет. Вместо родителей в подорожной пишут мастера, и откуда отправился, так что подозрений не возникнет. Пахом послезавтра выпишет, а мы пока собираться будем. Не плачь, судьба повернёт — свидимся ещё.

Дождавшись, пока в доме погаснет свет, Бьёрг неслышно покинул своё укрытие. Всё складывалось как нельзя лучше, но присматривать за княжичем и дальше всё же стоило.

[1] Ближниками в допетровское и домонгольское время называли самых приближённых и доверенных друзей, слуг и воинов у князя или боярина

Глава 5

Чудесна юность, славно жить, пока ты молод, витязь, -

дни в Дар-Асла, и дни любви, вернитесь, возвратитесь!

Пусть жизнь твою продлит Аллах, — пока ты бодр и юн,

Немало в бусах и платках встречаешь гордых лун.

Вонзая острия ресниц, на стаи стрел похожи,

Их взоры ранят нам сердца, хоть и не ранят кожи.

Обоз ехал заброшенной дорогой, пробитой по водоразделу Случи и Ветлы. Сейчас, когда гномы замостили не только сам Рудный тракт, но и большинство боковых дорог, этот путь на Шикшу оказался почти не хоженым — все предпочитали сделать крюк в полсотни километров по твёрдой дороге, а не рисковать на разливах рек. Но купец первой гильдии Харитон Емельяныч обычно вёл свой обоз именно этим путём. Его опыт многих лет торговли в здешних местах показывал, что уже к середине мая дорога полностью высыхала. А возможность сократить день пути, да объехать дорожный пост окупала риск попасть в раскисшую колею. По закону, все дороги в стране принадлежали князю и княжеству. Но когда гномы, замостившие дорогу, стали собирать за проезд деньги, князю пришлось уступить. И дело было не только в давлении со стороны эльфов, которых гномы взяли в долю. Дорогу покрыли не гранитными плитами и не брусчаткой, как было принято, а новомодным асфальтом: его секрет гномы открыли заново не так давно. За такое покрытие гномы брали даже не втридорога, а сам-десять. Посчитав, во сколько обойдётся ремонт, князь махнул на жадных карлов рукой, но и объезжать посты разрешил невозбранно — отстояв для своих подданных это право перед советом рифейских кланов.

Герман ехал на второй телеге рядом с купцом. Тогда он уехал из Быстрицы не сразу, а только через пять дней: утром после разговора в село приехал один из купцов, направлявшихся северо-восточнее, в Шикшу — город, выросший среди тайги на торговле мехом и лесными редкостями. Обратно Харитон планировал везти кедровые орехи, "лесную рожь" — таёжная травка высоко ценилась на западе как афродизиак, и шкурки соболя. А чтобы дорогой товар не попортился на обратном пути, купец не поленился заехать к лучшему мастеру в округе. И Филин сразу ухватился за идею отправить Германа вместе с купцом. Сказав, мол, сразу идти на восток рискованно: лучше длинными зигзагами продвигаться к краю степи, объясняя, что планируешь вернуться в города раз к осени. А уже потом одинокий путник легко обойдёт заставы, стерегущие лишь основные дороги на восток. Сам Харитон ученика корзинщика взял только по просьбе Филина, и сначала рассматривал просто как полезную услугу мастеру, с которым работал не первый год. Но когда Герман на третий день пути сделал мазь от ревматизма, душа купца оттаяла, а пообщавшись с мальчиком во время лечения — буквально расцвела. Харитон обожал болтать в дороге, но возчиков и охрану отвлекать нельзя. А с приказчиками — несолидно. Умный подросток, с которым можно было поговорить, показался ему подарком.

Свернув с широкой прогалины, дорога вступила в лес и сразу оказалась зажатой со всех сторон то высоченными соснами и лиственницами, то густыми мохнатыми елями и стройными белоснежными березами вперемешку с осиной. Телега медленно покачивалась и скрипела в такт ухабистому пути, а окружающий мир был переполнен звуками: деловито шуршали рыжие белки, возбужденно переговаривались кедровки, шмыгнул за ствол и спрятался дятел, стремительно пролетели дикие голуби. Воздух раннего лета был свеж, пахло хвоей, смолой, свежей листвой, муравейниками. Перекликались меж собой невидимые птицы, перелетали с ветки на ветку и пересвистывались рябчики. На привале один из возчиков в кустах вспугнул куропатку, на которую сразу кинулся ястреб: купец пояснил удивлённому Герману, что хищные птицы часто сопровождают людей в надежде на такой случай. Прикрыв глаза от слепящего солнца, Герман не заметил, как уснул. Разбудил его окрик дорожного старшины.

— Обед!

Обоз как раз въехал на подходящую поляну с ручьём и старший каравана решил, что место подходит для отдыха. Телеги встали, и сразу же началась деловая суета. Кто-то проверял коней, кто-то занялся костром и хворостом, а Вторуша[1] — лучший повар обоза, начал готовить продукты для обеда. Работали все: от купца до последнего возчика. Это в городе купчина мог гонять прислугу, пока ничего не делает сам, а тайга лентяев не любит. Только несколько охранников растворились в окружавшем пространстве: их черёд придёт позже, когда пообедают остальные.

Герман взял тарелку и сел в тени огромной лиственницы. Рядом с ним грузно шлёпнулся дородный хозяин каравана. Подув на кашу, он поставил тарелку остывать и нравоучительно сказал:

— Год будет тяжелый, а следующий — и того хуже!

За эти несколько дней болтливый спутник Герману изрядно надоел, но ехать молча было гораздо хуже. Оставалось только поддакивать время от времени, пропуская словесные реки мимо ушей. Только если речь шла о чём-то интересном, парень начинал прислушиваться внимательно.

— С чего вы взяли, дядька Харитон?

— С Полесьем рассорились совсем, — продолжил тот. — Говорят, полессцы с Медведями сговорились, вот войско на себя и отвлекли. А в результате сам слышал, как вышло. Как известно, народ зря баять не будет! — усмехнулся купец. — Договор о дружбе мы порвали, горячие головы вообще кричали, что набегом нужно отомстить. А то, что гномам зерно отдавать должны мы, им даже не приходит.

— При чем тут гномы? — заинтересовался Герман. Всё, что связано с Полесским договором, интересовало его даже очень.

— А при том, — продолжил купец, беря в руку ложку. — Гномам мы каждый год должны поставлять определённое количество ржи и пшеницы. Международная договорённость! — произнёс трудные слова Харитон и, словно после стопки выдохнул, закусив кашей. — За нарушение такой — вира[2], и большая. Светлый Совет в этом деле строг. А то, что больше половины зерна мы из Полесья везли, никто из этих буйных даже не считает. В этом году ещё ничего, запасы есть, и урожай вроде хороший обещают. Вот на будущий год будет совсем плохо, — купец замолк и уткнулся в тарелку. А парень задумчиво отвернулся к ручью, наблюдая за зайчиками на поверхности воды.

Герман расстался с караваном за день до города. Купец предлагал ехать с ними дальше, через Шикшу на запад, а потом в Полесье. Но Герман вежливо отказался, сославшись на учителя. Мол, сначала велел по летнему времени обойти мастеров ближе к Приграничью, а к сентябрю уже двигаться в другую сторону. Вздохнув для приличия, купец согласился, что слово старшего — закон.

— Да и не спокойно нынче в городах-то, — добавил от себя. — Столько времени на каждой мытне[3] теряешь...

Распрощавшись, Герман двинулся крупным зигзагом от деревни к деревне. По большой дуге, стараясь оставить Рифейский кряж с севера, он медленно двигался на восток. Лето постепенно разгоралось от нежного тополиного пуха июня до горячего солнца августа. И каждый день приближал его к цели.

Одним из таких жарких августовских дней Герман топтал очередную дорогу. Юноша раздвинул кусты, стараясь не потерять в зарослях еле заметную тропинку. Он уже не раз обругал себя, что отклонился от реки, воль которой и шли основные хоженые пути: решил срезать угол, обойдя излучину, и угодил непонятно куда. Тропа упорно пряталась в чаще кустов и елей, вилась мимо буревых выворотней, кидалась через овраги, но вернуться и признать ошибку Герман не хотел. За прошедший год он заметно вытянулся и повзрослел, теперь уже никто не признал бы в нём мальчика, бежавшего из Вручия. Тогда ему не давали даже его четырнадцати лет, а сейчас по дорожке шёл высокий загорелый парень на вид лет шестнадцати-семнадцати, уверенный в себе. Скорее даже самоуверенный, но этого Герман не признал бы никогда. Как и многие в этом возрасте, он боялся насмешек, боялся, что его вдруг вернут в положение недоросля.

Став еле заметной, тропка змейкой побежала среди густого хвойного леса, слева и справа густым ковром встал лесной хвощ. Местами он словно специально смыкался над тропкой, так что она становилась совсем невидимой. Внезапно, выйдя на опушку, Герман упёрся в высокие стебли борщевика. Дорога уходила сквозь них дальше, так что парень со вздохом повернулся спиной вперёд и сделал широкий шаг в заросли, закрывая лицо от жгучего сока рукавом.

Под ногой что-то хрустнуло, и раздался истошный вопль:

— Деда! Он мой замок сломал!

Развернувшись и открыв, глаза парень увидел девчушку лет семи, всю в песке и глине. Под ногами хрустели обломки веточек частокола, скорлупки башен и чавкнула запруда рва, которую девочка соорудила от ручейка. Из глаз ребёнка выступили слёзы. Вот только мячик шаровой молнии, разгоравшийся в руках ребёнка, выглядел не по-детски.

— Ингрид[4]! Это ещё что такое? — раздался голос. С крыльца дома, к которому убегала тропинка, спускался высокий седой старик. При виде него само собой хотелось вытянуться во фрунт и признаться во всех проступках, которые совершил или ещё только думаешь совершить в будущем.

— Дедушка!.. Он мой замок сломал!.. — правда, теперь в голосе ребёнка звучали какие-то другие нотки.

— А ну прекрати, негодница! Я тебя для этого учил? Он не специально, а ты сразу в драку. Разве так ведёт себя будущая великая волшебница?

Видя, что девочка колеблется, он грозно продолжил:

— Опять к Марте пшено пошлю перебирать!

Угроза явно подействовала: девочка тут же выкинула в кусты молнию, и, кажется, была готова спрятаться за недавнего обидчика.

— А вы, молодой человек останетесь у нас с ночевой и поможете завтра всё исправить!

— Но мне надо...

— Ничего, знаю я вас. Вечно молодёжь торопится, а посидеть, старость уважить и некогда, — старик открыто усмехался в усы, а в глазах плясали смешинки. — Не так уж часто у нас бывают гости, но если сумел пройти через мою границу — такого интересного человека уж отпущу не сразу. Бери эту егозу и пошли обедать. Да не бойся ты меня. Я хоть и маг, но не кусаюсь.

Видя, что парень пытается придумать отговорку, добавил уже властно:

— Идем. Обедать пора. Мой руки и к столу.

Пока Герман умывался, кругленькая тётушка Марта подготовила всё к обеду. Как понял Герман, она была и кухаркой, и домоправительницей и вообще всем в этом доме. Не стесняясь, ругала и девочку и хозяина: опять пирожки с кухни утащил, желудок старый дурень сорвёшь; опять перемазалась вся — ты ребёнок или поросёнок?! Женщина собрала стол и поставила парню четвёртую тарелку напротив места старого волшебника. Девочка же успела к еде умыться и переодеться, так что к столу вышла настоящая маленькая принцесса.

Во время обеда маг вежливо, но настойчиво выспрашивал, кто к ним пожаловал. Узнав, что гость — ученик Филина, хозяин дома довольно хмыкнул.

— Знаю, знаю. Ещё до того, как он в Быстрице осел, познакомились. Знатный мастер, во всём за что берётся — один из лучших в нашем крае. Не женился ещё? Ничего, Плава его дожмёт. Настырная тётка, всегда была с умом... и себе на уме.

За столом Герман неожиданно для себя вспомнил занятия по этикету: когда-то он их ненавидел, сейчас же уроки пришлись к месту. Конечно, он не стал вести себя как боярин на пиру: для бродячего подмастерья такое выглядело бы глупо. Но и остального вполне хватало, чтобы девочка млела от восторга, а старый маг наоборот усмехался, задумчиво посматривая из-под бровей.

Вечером, когда девочку уложили спать, старик и юноша расположились на крыльце дома.

— Да не нервничай ты так. Ну маг я. Даже светлый, — насмешливо прервал затянувшуюся тишину старший. — Магов в последнее время любят всё меньше... зазнались мы. Потому я в своё время и вышел из состава Совета. Что так удивлённо смотришь? Гроссмейстеры забирают слишком власти. Я давно не слежу, что происходит во внешнем мире, но могу предположить, что члены круга равных уже вообразили себя главнее мирских владык. Совет теперь не просто даёт советы, а всё чаще указывает, что можно, а чего нет... Скоро начнёт впрямую издавать указы, отобрав даже ту иллюзию свободы, которая осталась. Я слишком стар, чтобы смотреть, как рушатся все мечты молодости о счастливом мире, не разделённом на лоскутки королевств и княжеств.

Старик закурил трубку, которую достал их кармана халата, и разговор на время утих. Сначала волшебник просто пускал дым, потом стал собирать его колечками. Колечки меняли цвет, гонялись друг за другом, проглатывая одно другое, пока над головой не осталось только одно. Широким обручем последнее кольцо опоясало макушку хозяина, пробежалось радугой от синего до красного, и лопнуло разноцветными искрами.

Волшебник задумчиво продолжил:

— Вот и сижу здесь... с правнучкой. Да не пытайся ты угадать мой возраст. Я, конечно, не девушка, но всё равно спрашивать неприлично, — и заговорщицки улыбнулся. — Ингрид мне спихнули родители: у малышки внезапно открылся сильнейший Дар, а в академию ей ещё рано.

Старик и юноша просидели за разговором почти половину ночи, пока старший не спохватился, что если Марта узнает — за нарушение режима попадёт обоим. Отправив гостя спать, старый волшебник ещё долго стоял на крылечке, и курил, высматривая что-то между луной и краем леса.

Герман задержался в гостях почти на неделю: помог построить в замок, поиграл в отражение нашествия из злого леса борщевика, сплёл девочке несколько игрушек, но дорога всё больше манила его дальше. Ингрид чуть не ударилась в слёзы, когда он твёрдо сказал что уходит, но тут парня неожиданно твёрдо поддержал старый маг.

Рано утром, когда уже не так темно, но солнце ещё не отвоевало свои права у ночи, они шли по тропинке, окутанной молочной пеленой. Туман струился словно живой, он то стелился под ногами, то превращаясь в замысловатые арки и дома по сторонам. Наконец дорожка вывела путников к приметному чем-то для мага месту, и тот остановился.

— Всё молодой человек. Здесь мы с вами расстанемся. Доброй дороги. И не забывайте старика, заглядывайте.

Когда юноша, попрощавшись, скрылся из поля зрения, старый волшебник задумчиво посмотрел вслед и сказал в полголоса:

— Удачи тебе княжич. Пусть хоть тебе удастся изменить наш мир к лучшему.

И повернул обратно.

Герман не говорил, куда собирается, но выйдя из владений мага, парень с удивлением обнаружил, что находится в полутора неделях пути от места их встречи, почти на самой границе степи. Причём вышли они из дома рано утром, шли, казалось, не больше получаса — а вокруг царил жаркий полдень. Пройдя с десяток километров, парень остановился на ночлег, ставить лагерь в последний момент в совершенно незнакомом месте он не рискнул. Лучше пока светло как можно лучше подготовиться к ночи, набрать дров, сделать нормальную нодью и укрытие. Тем более, что лес заметно поредел, и с топливом для костра было довольно плохо. До самой степи оставалось всего ничего, но этот путь он решил проделать уже с рассветом.

Ночью, когда он уже почти приготовился лечь спать, на границе освещенной костром, из теней собралась человеческая фигура. Практически сразу она шагнула сквозь огонь и, сверкнув алым взглядом, сказала:

— Здравствуй, княжич. Вот мы и встретились снова.

— Бьёрг! — удивленно воскликнул Герман. — Но как?!

— Я решил, что тебе понадобится помощь в Степи. Собирайся, там нас ждут, — и показал рукой куда-то в направлении луны, встававшей со стороны бескрайнего степного горизонта.

[1] Вторуша — второй сын. Часто в старину среди славян имена давали по очередности рождения детей: Первак, Вторуша, Третьяк и так далее.

[2] Вира — на Руси и в Европе в средние века штраф (чаще денежный) за нарушение закона или правила.

[3] Место сбора платы за въезд, таможенных сборов и проверки въезжающих в средневековый город.

[4] Ингрид (Ingríðr, Ingridh, Ingirith) — скандинавская форма женского имени Ингри; первое вариант значения — красавица Инна; второй вариант — от древнескандинавского Ing (одно из имен Фрейра, скандинавского бога плодородия) + friðr (красивый, прекрасный)

Глава 6

Только мне — влюблённый шёпот, только мне — далёкий топот,

Уходящей жизни опыт — только мне. Кому ж ещё?!

Пусть враги стенают, ибо от Багдада до Магриба

Петь душе Абу-т-Тайиба, препоясанной мечом!

Полог юрты покачнулся, и сквозь него вошёл Великий Хан.

— Рад видеть дорогого гостя, — произнёс он поднявшейся навстречу тёмной фигуре, — легка ли была дорога, хорошо ли встретили в моём доме уважаемого?

— Спасибо, встреча под покровом твоей юрты была легка, а угощение достойным. Пусть и дальше Небесный Отец Степи пошлёт твоему роду обилие и благополучие, пусть будут стада тучными, а трава сочной... Может, хватит, Субудей?! Каждый раз ты начинаешь с этого мусора, знаешь же, как меня это бесит!

— А ты не меняешься, Бьёрг. Каждый раз не хочешь обижать меня и плетёшь эти словесные кружева. Ради твоего перекошенного лица я готов повторять представление снова и снова, — Субудей рассмеялся. — Тебя не было много лет. Слышал, в этот раз ты с подарком?

— Да, княжич Герман. Я помог бежать ему от эльфов и прошу — возьми к себе!

— Тебя так заботит судьба мальчишки? Ты сумел меня удивить, не думал, что после стольких лет в вампире ещё остались какие-то чувства...

— Меня заботит только месть! А из чувств осталась только ненависть! Ненависть к тем, кто сделал меня таким! К убийцам моих богов! Я остался там, на поле Вигрид[1], вместе со своими товарищами! Кто теперь помнит драккары славных викингов, кто несёт клинками ярость Вотану и славит мудростью Донара?! Остались жалкие норманны, продающие мечи за золото! — вспышка словно высосала из Бьёрга все силы.

— А меня... — почти шёпотом добавил он чуть позже, — мне нет места в Вальхалле... ходячий труп, оружие, сотворённое Высоким народом, — презрительно скривился Бьёрг, — чтобы убивать людей по их приказу. Я не могу убивать эльфов своими руками, они позаботились — когда создавали нас. Но могу мешать им. Им нужен был княжич, я дал ему спастись. Только ненависть... да ещё долг — всё, что осталось от берсеркера Вотана... Я должен жизнь Асмунду, норманну охраны княжича. Он просил спасти...

Субудей задумчиво смотрел на старого друга:

— Хорошо, я выполню твою просьбу. Но не только потому, что просишь ты. Мы воюем с эльфами уже не одно столетие... и понемногу проигрываем. Пока этого не видит почти никто — но я Великий Хан, я обязан думать о будущем народа. Всё чаще гибнут стойбища, всё реже мы отвечаем набегом на набег. Ещё два-три столетия и будет поздно. Вдруг мальчик окажется соломинкой, переломившей спину верблюда?

— Светает... — Субудей задержался на пороге. — Отдыхай. Я прикажу привести тебе второго барана, — и вышел из юрты.

Багровое ото сна солнце выглядывало из под тонкого одеяльца горизонта. Моргнув, осветило нитки ковыля и притихло, испугавшись бесконечной равнины. Будто задумалось — вдруг не осилит осветить степное приволье. Но будто набравшись смелости, вспыхнуло, и нежно пошло тонкими лучиками по остывшему за ночь блеклому земному покрову. Заверещали обрадовано кузнечики, раздался радостный птичий вскрик, ликующе запиликали цикады. Торжественно ухнул филин, довольный новым днём. Ковыль расправил свои золотистые реснички и восторженно захлопал, радуясь солнцу. А неслухи-звёздочки рассыпали на прощание слезинки росы и важно стаяли в пунцовом небе.

Мужчина зябко повёл плечами, и поплотнее закутался в плащ. Всё-таки возраст даёт о себе знать. Хоть его до сих пор и считают не только самым мудрым в Хурале, но и самым сильным воином Степи, лгать себе Субудей не привык. Ещё несколько лет — и водить набеги будет кто-то из Старших Ханов, а он наконец-то примет титул "Мудрейшего". Хурал приставал к нему уже лет двадцать, но Субудей отбивался как мог — Мудрейший правит, но не воюет сам. Вспомнился ночной разговор... Бьёрг, Бьёрг, старый друг... в тебе осталось больше человеческого, чем ты пытаешься показать.

Многие считали Великого Хана провидцем. Глупцы, умение думать и видеть чуть дальше собственного носа — и ты становишься чем-то навроде оракула, великого и непогрешимого. А сейчас весь его опыт шептал: времена меняются. И его задача как правителя повернуть эти перемены на пользу своему народу. Ходу! Пора возвращаться в столицу. Друг поймёт, если они не смогут провести за беседой следующую ночь, а дела ждать не будут.

Среди тех, кто готовил коней к отъезду Великого Хана, мелькала и голова Германа. Когда в ту ночь разъезд орков встретил их с Бьёргом на границе степи, парень почти ничего не увидел. Запомнил только нескольких всадников с заводными конями, да бешеную скачку в темноте. Стойбище вынырнуло из темноты неожиданно, ослепив светом костров, совершенно не заметных снаружи. А парня сразу завели в шатёр, где он и просидел до сегодняшнего утра: то ли гость, то ли пленник. Выводили на улицу только с завязанными глазами, а поскольку языка Герман не знал, все происходящее оставалось загадкой. С приездом Великого Хана положение изменилось, и теперь Герман, не скрываясь, осматривался.

На первый взгляд орки довольно сильно отличались от обычных людей. Раскосый взгляд, глаза широко посажены, щеки в скулах широки. Во рту заметны клыки, которые несколько выдаются над рядом зубов. Скулы выступают дальше челюстей, нос плоский и маленький, глаза узкие, а веки под самыми бровями. На коже сквозь степной загар пробивается желтоватый оттенок. Средний рост выше, чем у людей. Но особенно Германа удивило, что все орки брили бороду! Хотя у многих на верхней губе и пробивались усы.

В стойбище шла обычная утренняя суета: мужчины и подростки готовились сменить пастухов у дальних стад, женщины занимались хозяйством. Непривычный взгляд с трудом отличал первых от вторых, все были одеты в похожие халаты и шаровары коричневого цвета с вышивками клана, а головы повязывали платками или одевали круглую войлочную шапку. Княжича удивило отсутствие детей. Только спустя некоторое время он вспомнил слова Бьерга, что на границе живут только воины и способные держать оружие.

Ханские нукеры, готовившиеся к отъезду, выделялись среди общей суеты не только важной неторопливостью, но и своим видом. Халаты и шаровары были ярких красных и оранжевых цветов, конические шапки украшены на отворотах лисьим мехом, а сверху — волчьими хвостами.

Отряд Великого Хана выехал спустя час после полудня. И Герман ехал среди юношей, отобранных Великим Ханом в число своих младших воинов. Впереди была долгая дорога в столицу и суровая учёба, но в этот миг, когда Герман с остальными всадниками словно ветер летел над метёлками ковыля, это было не важно! Долгая дорога в Степь окончилась.

[1] По скандинавскойдревнегерманской мифологии Вигрид — поле Рагнарёка (конца света), где дружины викингов вместе с Вотаном (древнегерм. Вотан, сканд. Один) будут сражаться с великанами и тёмными силами. На этом поле погибнут боги

Часть II — Рассвет

Пролог

В предрассветном сумраке нехотя вставало солнце. Словно раздумывая — стоит ли уже проснуться и начать свою работу, или ещё можно поспать. Вот только розовая полоска зари упрямо тянула за собой ленивое светило. Миг назад было серое утро — и вдруг по небу побежали всполохи света, съедая остатки ночи, восток вспыхнул сочными красками, а пастельные цвета нежно раскрасили степь, словно прилёгшая радуга.

Германа восход заворожил ещё с первого знакомства: особенно ему нравились минуты, когда сияние солнца набегало на город, неторопливо разгоняя тени от центральной площади к ближней городской стене. Тогда, шестнадцать с лишним лет назад, отряд Великого Хана подъехал к столице рано утром — и Герман с одного взгляда влюбился в белокаменный город, сказку степи... Всё годы, пока юноша учился и жил в этих местах, почти каждое свободное начало дня он встречал на этом холме. Став же ханским гонцом, каждое свое возвращение старался подгадывать так, чтобы встретить рассвет на любимом месте.

Стоявший за правым плечом Стефанос восхищённо выдохнул:

— Как красиво... — еле слышно прошептали его губы. — Никогда не думал, что здесь можно встретить такую красоту...

Герман только усмехнулся краешком рта: "Ничего, ходячее недоразумение. Обещаю, тебе здесь понравится!" Когда они встретились, Стефанос напомнил Герману пленённую птицу — взъерошенную, но не сломленную. Только и ждущую, чтобы сорваться в полёт, едва разрежут путы... а в глазах застыла тоска и готовность к любой, даже самой мучительной участи.

Дорога в столицу принесла всем в отряде много неожиданностей. Наслышанный про диких орков, пленник с первых мгновений не ждал для себя ничего хорошего. Но вскоре полуэльф с огромным удивлением обнаружил, что его спутники не такие уж страшные и дикие. Орки же, которые высоко ценили мужество, в свою очередь прониклись к пленнику уважением: тот хоть и старался лишний раз не ссориться с конвоирами, но всегда был готов ответить на насмешку едкой шуткой, от которой зубоскал нередко краснел и хватался за саблю. А если дело грозило перерасти в поединок, Стефанос никогда не прятался за своим статусом ценного пленника или за предводителем отряда.

В городе, отпустив охрану, Герман сразу же поспешил к Великому Хану с докладом. Час был довольно ранний, но дело промедлений не терпело. Великий Хан выслушал его предложение очень внимательно, а потом, дотошно расспросив Стефаноса, приказал собрать ханский совет. Когда следующим утром Германа снова увиделся с владыкой, тот встретил своего нукера словами:

— Джэбэ[1], решено. Набегу на заводы — быть. А раз идея твоя, тебе поход и вести. Через три дня жду на малом курултае[2] план на утверждение. Да, — правитель махнул рукой в сторону правого крыла здания, где поселили Стефаноса, — этот птах тоже твой, — и усмехнулся. — Пригодится.

Когда входной полог перестал колыхаться за ушедшим гостем, Субудей вспомнил события, произошедшие много лет назад:

— Стрела выпущена, — произнёс Великий Хан вполголоса.

[1] Джэбэ (монгольское) — стрела

[2] Курултай (монгольское) — военный совет

Глава 7

Везде — торжественно и чудно,

Везде — сиянья красоты,

Весной стоцветно-изумрудной,

Зимой — в раздольях пустоты;

Как в поле, в городе мятежном

Все те же краски без числа

Струятся с высоты, что нежным

Лучом ласкает купола.

Отрок в халате со знаками воинской школы изо всех сил бежал по улице, стараясь не задеть никого из прохожих. "Кажется, смотреть восход до конца не стоило", — подумал Герман, на бегу считая оставшиеся кварталы и время до утренней поверки. Хорошо хоть в отличие от древлянских городов Хэнтей-Батор строго распланирован, не заплутаешь. От Центральной и Рыночной площадей расходятся прямые радиальные проспекты, которые пересекают поперечные кольца главных улиц. И все строго установленной ширины, а не скопище кривых и путаных улочек, где можно потеряться, отойдя от знакомых мест всего на пару шагов. Да и нужный дом или где ты сейчас находишься определяют не по вывескам и лепнине, а по орнаментам кланов и именам районов, которые обязательно рисуются на белёных стенах домов и заборов. Вот, например, если тебе нужны термы[1], храм Отца Степи или что-то из административных построек — ищи в кварталах возле Центральной площади, если торговые ряды, склады или иноплеменные гости — иди к Рыночной площади. Если же, как сейчас, спешишь к казармам или Воинской школе — иди к восточной стене мимо амбаров с зерном.

Вспомнив про амбары, Герман непроизвольно сморщился — ни жизнь в Быстрице, ни целый год в столице Степи так и не смогли отбить в нём до конца княжеского высокомерия к труду в поле. Хотя в здешних краях даже ханские нукеры не гнушались крестьянским занятием. И это считалось вполне почётным делом — хотя, конечно, и уступало по значимости войне и кочевьям со стадами. А Октай, молодой орк, приставленный к новичку в помощь и обучение на первые месяцы, рассказал, что хотя, по возможности, зерно покупают у соседних народов — почти в каждом сомоне[2] центральных и восточных аймаков[3] стараются выращивать запас на случай неудачной торговли. Каждый род посылает ежегодно на крестьянские работы часть мужчин. Обычно безусых юнцов к такому ответственному делу не допускают, но в год, когда бывший княжич попал в Степь, урожай оказался так велик, что в поля послали не только воинскую школу, но и школу Круга Знаний — а это случалось крайне редко. Когда же урожай стали засыпать в амбары, Герман обнаружил, что зерно покупают не только на востоке, но и на западе: на мешках, которые они таскали, обнаружились клейма полесских торговцев.

Толстый старый ключник Бяслаг рассказал удивлённому парню, мол, несмотря на запрет Светлого Совета, через земли гномов торговля идёт давно. С востока везут редчайшие пряности, краску для королевского пурпура, изумрудный шёлк — в общем, всё то, за что на торгах западных рынков дают по два, а то и по три веса золотом. В обмен в Степь идут обозы с зерном. Гномы официально такую торговлю преследуют, но девять из десяти контрабандных караванов имеют хозяином тот или иной подгорный клан. Кроме того, предприимчивые люди частенько везут по одной-две подводы на свой страх и риск. Гномы на такое самоуправство смотрят сквозь пальцы, считая смельчаков хорошим прикрытием. А время от времени кого-то ловят и показательно казнят.

— Только в этом году что-то уж совсем много, — удивлялся Бяслаг. — Всех кого можно позвали, телега за телегой едет. Гномы скоро всерьёз за вольных-то торговцев возьмутся.

Тут он ударился в воспоминания:

— Да... Было дело, во времена молодости моей — также оплошали. Потом лет десять или пятнадцать только с востока зерно и возили. Всё это время старейшины с тамошними соседями поссориться боялись, даже в набег туда не сходить было... Ну подумай, десять лет! Даже скот не угнать!

Герман удивлённо спросил:

— Дядько Бяслаг, если знают, чем дело кончится — зачем снова-то?

— О! — старик поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем. — Тут приказ самого Великого! Он зря не укажет... Но я, вот, считаю...

Узнать, что думает по этому поводу ключник, тогда не получилось — подъехали очередные телеги, и все впряглись в разгрузку. Тут уж не до разговоров. И без ответа вопрос остался надолго...

Задумавшись, Герман свернул за угол и чуть не столкнулся с пожилым аратом[4], шедшим навстречу. Извинившись в полупоклоне и пропустив старшего, юноша на несколько минут пошёл шагом, чтобы отдышаться. И чтобы отвлечься от подсчёта оставшегося времени, начал угадывать, кто идёт перед ним и откуда. Например, вот этот мужчина в дели[5] с дорогой каймой на рукавах и шапке с нашитыми полосами меха белого медведя — богач с севера Степи. Можно даже не выискивать на халате символы клана или аймака. Но и воин явно из хороших: чтобы так украсить шапку, он должен убить зверя в одиночку или получить мех из рук совета старейшин своего клана. А вот этот — явно человек-купец из какого-то приморского государства. Хотя и выглядит со спины совсем как обычный арат, да и ростом с южного орка: те были ниже своих западных сородичей и рост имели чуть больше метра семидесяти. Так что грузный человек вполне мог сойти за степняка — но торговца явственно выдают золотые браслеты на руках.

Золото в степи не уважали совсем. Его собирали для торговли с соседями — и только. Выше ценилось серебро, но и оно шло в первую очередь как материал с полезными свойствами и драгоценным не считалось. Монеты же делали из других металлов: дорогие солиды и динасисы чеканили из серебристо-белого баруна, а сестуры и семисы вместо серебра делали из легкого, тёмно серого цзуна[6]. Выпускали такие деньги всего на двух монетных дворах, а тайну получения и обработки берегли как зеницу ока. Потому и подделке монеты не поддавались — за что ценились вдоль всего восточного океана. Кроме монет, барун в небольших количествах шёл на оружие — клинки, сделанные из него, никогда не ржавели, а по прочности превосходили даже знаменитый рифейский булат. Вот только стоил клинок так дорого, что позволить его могли только очень богатые ханы.

Вспомнив про золото, Герман не сдержал улыбки — если бы только оно... Сколько он здесь встретил и принял странного и невозможного в прежней жизни. И дело даже не в ином языке: в доме отца Герман изучал основы Высокой эльфийской речи и говорил на ней вполне сносно, хотя в отличие от родного языка у эльфов было всего четыре падежа, но аж четыре наклонения, а деление слов на существительные, глаголы и остальные весьма условное. Степная речь была ему много ближе, пусть падежей и было девять, а не шесть. Зато к огромному облегчению слова привычно делились на прилагательные, глаголы и так далее. Через три месяца Герман свободно говорил на степном языке, а ещё через два поймал себя на том, что даже в мыслях, вспоминая кого-то, произносит не орк, а человек! Тем более что само западное слово "орк" происходило от оркху, что на языке степняков означало взрослый мужчина-воин.

Труднее оказалось привыкнуть к местным обычаям, к примеру, Герман долго не мог сидеть не на стуле, а на кошме[7]. Но в быту Октай был суров даже в мелочах: в Степи можно жить только порядком и законом орков — и никак иначе. Отступников либо изгоняли в ледяные северные пустоши... либо они уходили к народам на востоке. То же самое ждало и всех людей, которые бежали в Степь: или они принимали обычаи приявших их орочьих кланов, или уходили дальше к океану. Единственным исключением были семьи варягов и перуничей, но и те сурово блюли свой уклад, так что любой пришлый быстро становился неотличим от соклановцев.

Выбравшись наконец то на Западный проспект, ведущий прямо к рынку и дальше в сторону восточных ворот, юноша на несколько секунд вынужден был остановиться, ослеплённый солнечными лучами, радостно прыгавшими по стёклам окон. Неслыханная по меркам Вручия роскошь, здесь доступная каждому. Конечно, не дорогое эльфийское стекло, тонкое, бесцветное и совершенно прозрачное, а слегка мутноватое и с зеленоватым оттенком — но стекло. Большие листы цельными кусками крепились в два или в три слоя прямо на многочисленных оконных рамах, отчего в такие дни, как сегодня, улицы слепили глаза прохожего бликами отраженного солнечного света. Добавить сюда стены домов из белого камня, белёные известью заборы — и кажется, что город буквально купается и состоит из света.

Конечно, такое великолепие создавалось не для того, чтобы продемонстрировать гостям приверженность идеалам Добра или Света. Орки вообще не делили мир на светлый и темный, а считали, что все происходит от трех стихий: Хаоса, Порядка и Искажения. Цвет же стен объяснялся тем, что в горах Нэмэгэту добывался белый камень. Но объяснение спокойно принимал лишь разум, а душа до сих пор замирала перед великолепием. Одни только мостовые немного выбивались из белоснежной картины: они, почему-то, были покрыты странным, серым, слегка шершавым и немного ноздреватым камнем — отчего мостовая казалась потёртой временем и запылённой.

Впервые обратив на это внимание, Герман долго гадал, почему плиты мостовых так отличается от стен и заборов. Не меньше его занимал вопрос, как в город привезли столько камня, что хватило замостить даже самую маленькую улицу: хотя Гильбэнту, высочайший из пиков Нэмэгэту, и был различим даже в хмурую погоду, до самого хребта было немало километров. Но ответ оказался совсем необычным. В одну из прогулок парень увидел, как ремонтируют разбитую мостовую: в ней выдолбили прямоугольное отверстие, засыпали туда щебень и залили густой серой массой, аккуратно разгладив поверхность вровень с остальной дорогой. Через пару дней отремонтированное место выдавал только чуть более светлый оттенок. Заинтересовавшись увиденным, Герман выяснил, что улицы города кроме камня мостовых скрывали немало других секретов: под землёй тянулась целая сеть труб, по которым шёл слив дождевой воды, канализация, и даже водопровод, который качал в дома воду из реки Улан-Ош, бурно несущей свои стремнины мимо города.

Думалось на бегу легко и привычно: Мастера Школы считали, что совершенный воин не может быть необразованным и медленно мыслящим. Тем более ханский нукер, который в будущем возглавит десятки и сотни. Поэтому учеников нередко заставляли решать довольно сложные задачи, пока тело выполняло физические упражнения. Но вот улица вывела юношу к Рыночной площади, где уже, не смотря на ранний час, уже собралась толпа. Сюда приходили заглянуть в торговые ряды, рассказать и послушать новости, посетить лавки ювелирные, книжные, оружейные, лавки с шелковым товаром, бронзовыми изделиями и всяческие другие, которых было превеликое множество в домах, окаймлявших эту часть города. Здесь же, между беспорядочными группами покупателей и продавцов была видна редкая для столицы Степи картина: то тут, то там проходили чеканным военным шагом отряды стражей, наблюдавшие за порядком. Бежать уже не получалось — можно было лишь медленно протискиваться через толпу покупателей. И воспоминания вдруг нахлынули с новой силой.

К новому году, который орки праздновали с началом марта, у Германа наконец-то стало появляться свободное время и юноша с интересом начал изучать столицу. Стараясь в свободные часы бродить по улицам, выискивая интересные места и ещё неизведанные уголки. В одну из таких апрельских прогулок он и познакомился с библиотекой. Месяц выдался тёплый, но в тот день зима напомнила всем забывшим тёплые дели, что отступила не до конца: к обеду набежали тучи, налетевший ветер принёс с собой запоздалый снегопад и сразу стало зябко и холодно.

Герман как раз гулял по открытым торговым рядам, когда большая половина площади вместе с западной частью города быстро погрузилась в тень. Но мансарды домов и крыши зданий, расположенных ближе к Центральной площади, ещё купались в тёплом свете на фоне голубого неба, и чувствуя, как холод пробирается под лёгкий халат, юноша поспешил туда. Толпа вынесла его к небольшой улице, на которой парень оказался впервые — хотя к этому времени считал, что центр города изучил неплохо. И Герман не стал искать знакомую дорогу, а почти бегом заспешил к Центральной площади в термы, тем более что улочка шла в нужном направлении.

Незнакомая улица неожиданно оказалось длинной и извилистой. Заборы шли неразрывной стеной и казались нескончаемыми, а холод пробирался под халат всё сильнее, заставляя зубы выбивать звонкую барабанную дробь. Поэтому, как только ему попалось общественное здание, вход в которое был разрешён любому, Герман не стал выяснять, куда он попадёт. Лишь мельком подивившись странному желтовато-золотистому оттенку стен да непривычным в Хэнтей-Баторе фальшь-колоннам, портику крыльца, да кованым полосам латуни и ручкам тёмной бронзы на толстой дубовой двери.

Войдя, юноша оказался в длинном полутёмном коридоре с множеством дверей. Почти все были заперты, только в самом конце коридора одна была приоткрыта и сквозь щель пробивались лучи света. Чувствуя себя донельзя глупо, парень прошёл вперёд, вежливо постучал, не дождавшись ответа решительно шагнул дальше... и застыл на пороге. Он попал в огромное помещение высотой не меньше чем в три этажа — заполненное книгами! Стеллажи покрывали стены от пола до стеклянной крыши и казались неисчислимыми. На разных уровнях шли деревянные галереи, которые соединялись такими же дубовыми лестницами — видимо, чтобы легко можно было добраться до того или иного места... Потрясённый, Герман озирал окружающее его великолепие. Нет, видеть множество книг ему было не впервой. Он видел большую коллекцию отца, которая насчитывала более трёх сотен томов, слышал, что в собраниях гильдий, наверное, было и по пять сотен книг. Но здесь их были тысячи! Кому могло принадлежать такое богатство?! Словно подчёркивая торжественность момента, в тучах появились разрывы, и сверху ударил ослепительный солнечный свет.

Раздавшийся откуда-то справа из-за конторки голос вывел юношу из состояния прострации. Когда Герман вошёл — там было пусто. И, очарованный здешними сокровищами, парень не увидел, как из незаметной дверцы в зал вошел мужчина-варяг лет сорока с небольшим. А тот, недовольный, что ему не ответили сразу, с видимым раздражением в голосе повторил:

— Так что будущему воину здесь надо? Плац, — в голосе мужчины послышалась насмешка, — в другом месте.

Герман, по-прежнему во власти очарования книгами, сарказма не заметил. Вместо этого он сказал срывающимся голосом:

— Это... это все ваше?..

Мужчину вопрос явно развеселил. Он заливисто захохотал, а потом, слегка успокоившись, ответил:

— Да, неграмотная нынче молодёжь пошла... Это библиотека! — и увидев непонимающий взгляд, пояснил. — Место, где хранятся книги. И где каждый может их прочитать.

Германа его слова потрясли до самой глубины души. Он! Может! Прочитать! Их! Все! Дрожащим от волнения голосом парень начал выспрашивать, что нужно сделать, чтобы пользоваться библиотекой. Альвар[8], как звали мужчину, рассказал порядок записи в библиотеку и правила пользования. Оказалось, что закрытые двери в том длинном коридоре вели в читальные залы и в помещение каталога. Альвар также объяснил, какие книги разрешается брать с собой, а какие можно читать только здесь. И усадив юношу на стул рядом с конторкой, принялся заполнять какие-то бумаги, которые назвал странным словом "абонемент".

Воспользовавшись передышкой, Герман присмотрелся к библиотекарю внимательней и вдруг с удивлением понял, что не может определить кто перед ним. На первый взгляд типичный варяг — довольно высокий, с широкими плечами и густой медно-рыжей бородой. Но в пышных медных косах не было ни одной ленты! Как только юноша варягов проходил обряд взросления, он обязательно начинал вплетать в косы знаки отличия: правую посвящали Вотану, а левую — Донару. По числу, цвету и ширине лент всегда можно было понять, насколько воин храбр и известен, прославился ли он доблестью или мудростью. Если же воин пятнал себя недостойным поступком — лишался всех лент, которые срезали вместе с косами. И страшнее позора для варяга не существовало. Здесь же косы спокойно спускались к плечам, как и положено взрослому мужчине... Но чтобы кто-то добровольно причислял себя к недорослям — такое было вне его понимания!

Удивлённый, Герман стал рассматривать библиотекаря старательнее. Парень был готов прекратить своё занятие в любую секунду, сделав вид, что просто смотрит на стену за конторкой. Но библиотекарь, кажется, совсем не обращал на него внимания и полностью ушёл в свои бумаги, так что уже через несколько минут Герман откровенно пялился на сидящего перед ним мужчину, совсем позабыв про правила приличия. Парень дотошно обшарил варяга взглядом несколько раз, пытаясь выловить несуразность, а в мыслях как заноза сидело ощущение, что он что-то пропустил... и в какой-то момент Германа внезапно осенило: фигура Альвара слишком поджарая, а телосложение слишком легкое для человека! Да и зрачки, в которые он тут же вгляделся, чтобы проверить свою догадку — зрачки отличаются от людских. Это же полуэльф! Но ни у эльфов, ни у полукровок борода не растёт! Такое создание существовать не может — однако сидит перед ним и нагло ухмыляется!

Видимо, Альвар уже давно наблюдал за юношей, и всё это время ждал, пока того осенит догадка. Сейчас же, насладившись его изумлением, он сказал:

— Ну альв я, альв. Можешь потрогать, в воздухе не растаю, — и широко улыбнулся.

Парень почувствовал, как у него начинают гореть от смущения щёки. Мало того, что попался в такую простенькую ловушку, так ещё и выставил себя перед ним полным невежей — за последние полчаса аж второй раз! Про живущих в Степи альвов он слышал, но до сих пор видеть их ему не приходилось — мудрый народ предпочитал для жизни земли Старшего Хана Севера. От волнения Герман стал крутить на пальце левой руки серебряное колечко — прощальный подарок старого мага, которое носил на руке не снимая как память о ворчливом старом волшебнике и его внучке. Колечко простенькое, без всяких наговоров и заклятий — его вместе с талисманами-оберегами других учеников проверили ещё при поступлении в военную школу.

Едва кольцо заметил Альвар, как с библиотекарем произошла разительная перемена. Если заполняя бумаги мужчина напоминал умудренного столетиями ворона — то теперь стал похож на хищного ястреба, который приготовился упасть камнем и вцепиться когтями в добычу.

— Откуда это у тебя? — резко спросил альв.

— Колечко? — удивился Герман. — Это подарок. Подарок одного старого отшельника — я встретил его прошлым летом... А что в нем такого? Его сколько раз проверяли — колечко как колечко. В нём вообще ни капли магии — даже заговора на владельца или размер нет.

— Ни капли говоришь... — тягуче произнёс Альвар. — Дай ка сюда, — и, взяв кольцо в руки, задумчивым тоном продолжил. — Сейчас посмотрим. Если этот блудный сын нашего народа не изменил своим привычкам... — не закончив фразы, Альвар знаком показал юноше следовать за собой и скрылся за дверью, из которой пришёл.

Войдя вслед за Альваром, юноша оказался в рабочем кабинете. Комната была в страшном беспорядке — везде стопками валялись книги и какие-то записи, на стеллажах вперемешку с другими книгами лежали камни, монеты, безделушки. Холодильный шкаф в углу гордо венчала спиртовка, а весь подоконник был забит немытыми чашками и блюдцами с остатками заплсневелой выпечки. Впрочем, хозяину кабинета подобный хаос, похоже, не мешал. Сдвинув бумаги и книги на край стола, Альвар водрузил на освободившееся место спиртовку, рядом с которой горкой насыпал кубики льда. После чего пододвинул себе стул и жестом приказал садиться на второй, стоящий с другой стороны стола напротив. Герман наблюдал за странными манипуляциями со всё большим недоумением, но едва одна половинка кольца нагрелась, а ко второй был приложен кусок льда, парень вскрикнул от изумления: над кольцом вспыхнула надпись. Выгнувшись вперёд, Герман успел разобрать первые строки четверостишья: "Сошлись в единстве лёд и пламя...", после чего надпись исчезла также внезапно, как и возникла.

Альвара же результат, похоже, развеселил. Он хлопнул по колену и весело сказал:

— Ну и нахал!.. Знал же, что уж я то обязательно замечу и пойму... Вот поганец!

Герман, всё ещё во власти происшедшего спросил слегка хриплым от волнения голосом:

— Вы с ним знакомы? И почему "блудный сын"?

Альвар задумчиво посмотрел на юношу — словно взвешивая, стоит ли отвечать. Но видимо решил, что стоит, потому что сказал:

— Альв он, альв. Как и я. Величайший из магов нашего народа... Его имя так и звучит "альв-колдун"[9]... А насчёт знакомства... Когда-то мы были хорошими друзьями. Но я ушёл вместе с нашим народом сразу после Великой Войны, едва мы увидели, как Светлый совет начинает перекраивать подвластные земли в соответствии со своими, — на этом слове альв сделал ударение, — представлениями о правильной жизни. А он — остался...

Тут Альвар словно спохватился и оборвал себя на полуслове. Герман ожидал продолжения, но вместо этого Альвар произнёс:

— А в библиотеку заглядывай, рад буду видеть. Но, — тут он грозно поднял кверху палец, — книги с абонемента не задерживать. А пока пошли, покажу, как пользоваться каталогом...

За воспоминаниями Герман незаметно для себя пересёк почти всю площадь, вышел к Восточному проспекту... и остановился словно вкопанный. Он совсем забыл, что обещал Альвару вернуть второй том "Полной истории" не позже чем сегодня. А до утреннего построения оставалось уже всего ничего и времени сделать по пути крюк, чтобы забежать в библиотеку не остаётся! И придётся выбирать, куда опаздывать и от кого получать нагоняй: от хозяина библиотеки или от Старшего Мастера школы Тархана. Колебания длились недолго, пока Герман не решил, что лучше рискнет опоздать к утреннему построению: в самом худшем случае это несколько дней работ по хозяйству. А вот если его больше не пустят в библиотеку...

[1]Термы (лат. thermae, от греч. thermós — тёплый, горячий), в Древнем Риме общественные бани; являлись также общественными, увеселительными и спортивными учреждениями.

[2]Сомон, или сум, или сумон (монг. сум, тув. сумон) — наименьшая административно-территориальная единица, на которую делятся аймаки

[3] Аймак — в тюркских, монгольских и отчасти тунгусо-маньчжурских языках первоначально родоплеменное подразделение (род, племя и даже народ); в феодальную эпоху крупное владение, удел, иногда ханство (у монголов).

[4] Арат (монг) — крестьянин-скотовод.

[5]Дели — внешняя одежда, мешковатый халат из плотной ткани, застёгивающийся у груди. В зимнем варианте может быть подбит мехом

[6] Титан и алюминий. До изобретения современных способов на электричестве имели высокую стоимость, поскольку получались из руд исключительно химическим путём.

[7]Кошма — войлочный ковёр из овечьей или верблюжьей шерсти.

[8] Альвар — древнескандинавское имя, означающее "воин альвов" — от alfr (альв) + arr (воин, войско).

[9] Гандальв — древнескандинавское имя, означающее "альв-колдун" (древнескандинавское gandr "волшебный, колдовской" + alfr "альв". Но так получилось, что выяснил я это уже в середине работы над книгой. И увы, в современной фентези это имя превратилось в бренд, использовать который — как минимум получить обвинение в штампах и плагиаторстве. Но и менять что-либо было уже поздно, да и вписался в книгу и сюжет образ постаревшего Гэндальфа вполне гармонично. Так что и дальше в тексте придётся называть его иносказательно.

Глава 8

Есть тонкие властительные связи

Меж контуром и запахом цветка

Так бриллиант невидим нам, пока

Под гранями не оживет в алмазе.

На построение Герман опоздал. И, как назло, именно сегодня построение проводил сам глава Школы, хотя обычно такой рутиной занимались младшие мастера и их помощники. Тархан обвинительно посмотрел на нерадивого ученика и вынес приговор: "Три недели на конюшнях!" За такой незначительный проступок, тем более совершённый в первый раз, это было слишком сурово, и Герман, подивившись такой строгости, поспешил изобразить на лице страшное уныние. Хотя в душе был вполне доволен: пусть к Альвару он теперь попадёт нескоро, но запрета на отлучки за пределы школы не последовало — и это главное. А работа на конюшнях... тяжело конечно, но везде можно узнать хоть что-то новое. Герман был бы удивлён ещё больше, если бы узнал, что причина такой строгости вовсе не в личной неприязни Старшего Мастера и не в каком-то давнем ослушании ученика. И что виновник всего — Альвар.

Через два месяца после знакомства с юношей, в доме библиотекаря "встретились побеседовать" несколько "старых друзей". Если бы Герман оказался в комнате, он бы узнал среди собравшихся самого Великого Хана и главу воинской школы Тархана. Остальные лица были бы ему не знакомы, но и их слово в Степи значило не меньше: это были Хозяин Тонкого письма Хайляс — он представлял в Кагале интересы Круга Шаманов, и глава клана перуничей Велимудр, который отвечал за западное направление разведки.

По правилам этикета чай по пиалам разливает самый старший, а помогает ему всегда самый младший. Но сегодня пузатый фарфоровый чайник поочерёдно побывал в руках каждого из присутствующих — как бы показывая, что все собравшиеся равны между собой. Что тоже подчёркивало необычность вечера.

Удобно расположившись в небольшом гостевом зале, гости пили терпкий душистый чай, брали с низенького столика сладости и вели неторопливый разговор на отвлечённые темы. Хотя дом и принадлежал Альвару, гости сидели по степному порядку. Только хозяин взял себе небольшую подушку: все знали, что хотя альв и провёл в степи много лет, привыкнуть сидеть на кошме он так и не смог. По обычаю, разговор о делах должен был начать Велимудр — как самый младший по возрасту, но на этой странной встрече первым заговорил Хайляс.

— Мы ещё раз проверили парня, — слегка присвистывая начал старый шаман. — Действительно, для человека его возможности удивительны. Реакция, скорость мышления, сила, регенерация — намного выше нормы. Высокая устойчивость к магии, особенно к Школе Разума. Так что если у кого появится мысль "подчистить" ему лояльность — не советую. Кстати, почти уверен, что его скрытая неприязнь к эльфам — последствия той ментальной атаки. Подозреваю, что и продолжительность жизни будет раза в два больше, чем у простого человека.

— Они нарушили один из Великих Запретов? — удивленно спросил Альвар. — Им мало попытки цвергов, которая стоила тем жизни? В шахтах Тронхейма война с троллями идёт до сих пор...

— В том-то и дело, — покачал головой Хайляс, — в наследственность они почти не вмешивались. Только подбор родительских особей да небольшое направленное воздействие. Мы пользуемся схожими методами при выведении скота. Я велел осторожно поинтересоваться — не зря в роду древлянских князей так часто бывали выкидыши. Применить что-то подобное к разумным — довольно оригинальная идея. Хотя и весьма... аморальная.

— Если такое станет известно... — задумчиво продолжил мысль Альвар, — это вызовет бунт на людских территориях...

Тут в разговор вмешался глава разведки:

— Когда стало известно, что Серый Скиталец заинтересовался парнем — мы внимательно проверили все детали и связи этой истории, — резко и сухо начал Велимудр. — Искали его только спецслужбы Древлянского княжества. Да и те — тайно. Никто другой о том, что официальная версия фальшива, не знает. Поскольку древлян контролирует Серебряный Клён, можно с уверенностью сказать, что это чисто их разработка. Огласка ни к чему не приведёт.

— Но то, что в этом замешан один из Великих Лордов! К тому же, помогая законному наследнику, мы сможем вывести княжество из-под власти Совета, — никак не хотел отказываться от своей идеи Альвар. — А это может стать началом...

— Это ничего не значит, — подчёркнуто нейтральным тоном ответил ему Велимудр. — Враги Панкратайоса воспользуются информацией, чтобы его сместить. Светлый Совет и Восточный король от него просто откажутся.

— Но... — Альвар повысил голос, словно стараясь задавить несговорчивого собеседника.

— Нет, — в словах Велимудра послышался металл. — Ради гибели одного эльфийского лорда губить княжество я не дам. Гражданской войны оно не выдержит. А война начнётся, как только станет известно, что княжич жив. И даже если, чудом, победим мы — по Древлянью ударят со всех сторон отряды Совета. Второй "Ники" не будет. И если Курултай и Кагал всё же примут такое решение — как глава перуничей я воспользуюсь правом вето!

— Не стоит, Альвар, — неожиданно подал голос Великий Хан. — Велимудр прав. К тому же смена Лорда Клёна нам совершенно не выгодна. Этот хотя и умен, но уже давно не считает нас угрозой. А как поведёт себя его наследник — неизвестно. Пусть уж лучше остаётся нынешний, пусть и дальше занимается внутренними интригами. К тому же, если новость о княжиче появится сейчас — это сорвет наши планы в Приграничье. Так что все связанное с прошлым княжича останется пока только в этой комнате, — в голосе владыки тоже послышались властные нотки. — Но раз уж парнем заинтересовался Серый — то и нам не грех воспользоваться. Несколько позже, — и Субудей повернулся к сидящему справа Старшему Мастеру. — Клинок требует заточки. Тархан, я хочу, чтобы ты взял его своим учеником.

— Кажется, ты торопишься, Хиуз[1]. Похоже, забыл, что я не твой нукер. И кого брать учеником — решаю сам.

Субудей поморщился — своё давнее прозвище он не любил. Позволить себе к нему обратиться так могли единицы — но мастер Тархан был одним из немногих, чьё мнение Субудей ставил даже выше собственного. Поэтому Великий Хан промолчал, хотя весь его вид и выражал недовольство.

— Я не отказываюсь взять его к себе, — продолжил тем временем Тархан. — Парень как стрела, если уж помчался к цели — то не остановишь. И это мне по душе. Но перед тем как взять в ученики, я проверю его на прочность. Если выдержит — так тому и быть.

Субудей хлопнул в ладоши, показывая, что согласен, решение принято. А сам внимательно посмотрел на альва и, сделав паузу, с нажимом произнёс:

— Альвар, я знаю, как ты умеешь обходить запреты. Так вот, сейчас прошу тебя — не смей. Делай с парнем что хочешь, но чтобы ничего сказанного здесь он не узнал от тебя даже намёком. Ты меня понял?

Альв послушно склонил голову, и воцарилась тишина. Велимудр снова принялся не торопясь разливать чай по пиалам, а Тархан потянулся к шербету. Внезапно Альвар махнул рукой, ещё раз привлекая к себе общее внимание.

— Дарга[2], — чуть насмешливо обратился он к Субудею. ­— Если ты уже решил, разрешишь ли мне рассказать ещё об одном незначительном обстоятельстве? Может, оно переменит твоё решение?

Все поморщились: если Альвар начал паясничать — значит готовится сделать что-то необычное. И скорее всего — неприятное. Альвар же, получив разрешающий кивок от Субудея, начал объяснения:

— Когда парень пересказывал мне свою встречу со Скитальцем, я неожиданно вспомнил одну давнюю историю — её мне нашептали ещё там, во фьордах. Я посетил Хранилище памяти, — кивок в сторону старого шамана, — и попросил кое-что разузнать для меня на Севере, — кивок в сторону главы разведки. — И вот.

К огромному удивлению присутствующих Альвар достал небольшую глиняную табличку. Если даже здесь он не рискует произносить вслух, а пользуется таким способом!.. Альвар капнул на табличку немного своей крови — и на поверхности проступили буквы. Через десять минут табличка рассыплется в пыль, но времени прочитать хватит всем.

Внешнюю невозмутимость сумел сохранить лишь Хайляс, остальные такой выдержкой похвастаться не смогли: Велимудр витиевато выругался, Тархан обхватил рукоятку небольшого ножа, которым хотел резать шербет, с такой силой, что побелели пальцы. А Субудей так стиснул в руке фарфоровую пиалу, что посудина с жалобным стоном разлетелась осколками, сжатая могучей ладонью. Но Великий Хан не заметил ни гибели дорогой чашки, ни осколков, в кровь поранивших руку. Владыка Степи пронзающе посмотрел на Альвара и начал говорить таким сухим и мёртвым голосом, что в комнате повеяло жутью:

— И зная это, ты хотел затеять смуту в нашем Пограничье?!! Альвар, если об этом без моего разрешения узнает хоть кто-то ещё — я лично сверну тебе шею. И тебя не спасут никакие заслуги. Ты меня понял?!

Герман о встрече не узнал никогда — своё обещание Альвар сдержал, хотя и постарался, чтобы юноша как можно чаще заходил к нему. Но Герман и сам, безо всякого подталкивания, старался всё свободное время проводить в библиотеке с книгами. И если для этого понадобится убирать навоз за лошадьми — протестовать он не будет.

Конюшни располагались довольно далеко за городскими укреплениями, в небольшой низине сразу же за полосой полей, и представляли из себя огороженный собственной стеной огромный комплекс зданий и подворий, где занимались выращиванием и тренировкой не только боевых коней, но и варгов[3]. Подойдя к воротам Герман ненадолго остановился, осматривая место, где ему предстояло провести почти целый месяц... когда ему навстречу выскочило чудовище. Герман, конечно, знал про "волчью кавалерию" орков. Крупнее своих диких сородичей раза в полтора, ездовые варги были гораздо умнее и выносливее лошадей. А уж в лесах, засадах или сражениях на непроходимой для обычной кавалерии местности — вообще незаменимы. Но одно дело читать и слушать лекции по тактике, и другое — когда овчарка размером с рослого жеребёнка, с добродушно оскаленной пастью радостно выскакивает навстречу.

Герман замер на месте, прижавшись к стене и чувствуя, как гулко бухает сердце, а душа стремительно проваливается куда-то в сапоги. Выскочивший варг был ещё совсем маленьким, по размеру и виду ему было всего месяцев семь или восемь — но клыки и когти уже впечатляли. Щенок встал перед парнем и уже вознамерился то ли лизнуть пришельца, то ли откусить ему голову, когда сзади раздался окрик:

— Лууны, прекрати! Нельзя, кому я сказал!

Молодой орк подошёл к щенку, ухватил того за ошейник, и стал выговаривать, помахивая при этом хворостиной:

— Я сколько раз тебе говорил — нельзя! — и повернулся, обращаясь уже к Герману. — Характер у него — сладу нет. Но вырастет славным бойцом.

Тут парень спохватился, что не представился:

— Очирбат[4].

— Джэбэ, — чуть запнувшись, произнёс Герман. К своему новому имени-прозвищу он привык не до конца, хотя и гордился и им, и тем, что его получил. Такие прозвища, отражавшие суть, в степи часто становились новыми именами, заменяя полученные от рождения. Лишь у Великого Хана имя вытеснило когда-то полученное прозванье так давно, что его уже почти никто не помнил. Но для Германа новое имя было не только признанием заслуг и характера. Оно стало для него символом той новой жизни, где он сможет построить свою судьбу сам.

Очирбат заминку не заметил: он уже тащил щенка обратно, приглашающе махая идти за собой. Скоро Герман стал его частым гостем, и они с Очирбатом быстро сдружились. Тем более, что были почти одного возраста: орки жили почти в три с половиной раза дольше людей, поэтому двадцатидвухлетний Очирбат вполне мог считаться ровесником шестнадцатилетнего Германа.

У нового друга оказался весёлый нрав, склонный к забавам и проказам: слава несносного шутника за ним закрепилась уже давно. Теперь же они устраивали розыгрыши уже вдвоём, а очередная жертва, под всеобщий хохот, краснела, бледнела и грозилась убить паршивцев. Распорядитель конюшни только вздыхал, да бормотал себе под нос:

— Ну, Тархан, ну спасибо. Удружил.

Когда до конца назначенного срока оставалась ещё неделя, у Германа появилось ещё одно знакомство — близнецы-варяги Глоди и Альвхильд[5]: их тоже отправили сюда в наказание. За то, что противились тому будущему, которое за них выбрали клан и родители. Глоди мечтал стать алхимиком, но как старший сын ярла должен был выбрать военную карьеру. Альвхильд же наоборот, бредила военным делом и мечтала стать одной из валькирий[6] — но как обладательница светлого дара должна была пойти учиться на целителя. Причём если у Глоди какая-то надежда переубедить родителей ещё была, то у Альвхильд шансов не было совсем — слишком редко в степи рождались сильные Светлые.

Первое пару дней близнецы относились к Герману несколько свысока. Но едва узнали, что он хорошо знаком с Альваром, их высокомерие пропало как по мановению руки. Оказалось, что библиотекарь — живая легенда народа варягов. Именно он привел альвов и викингов в Степь, когда после войны над теми встала угроза истребления. Тогда Светлый совет поставил северный народ перед ультиматумом — война или отказ от "тёмной" стороны Искусства. Альвы, которые единственные из всех могли сочетать сразу три стихии — порядок, хаос и искажение — нарушить своё естество отказались. Но в открытую противостоять сил уже не было — во время Рагнарёка (как варяги называли войну Рассвета) альвы и викинги сражались по обе стороны, и семьи северных воинов были обескровлены. Сторонники Совета остались в родных фьордах, остальные бежали. Став "ушедшими из фьордов" — варягами.

Прошлое Альвара, до того как он сменил имя и стал предводителем изгнанников, было близнецам неизвестно. Но в Степи именно Альвар объединил пришедших с ним и тех викингов, кто бежал вместе с орками раньше. Благодаря Альвару Великий Хурал подтвердил особый статус варягов в Степи. И именно Альвар стоял у истоков законов, по которым жили сегодня потомки викингов и альвов, смешавшихся в единый народ. По слухам, библиотекарь входил в состав тинга[7] до сих пор, но подтвердить или опровергнуть это Глоди не мог — поскольку по возрасту в число высоких ярлов не входил. На вопрос же, почему Альвар не носит лент, Глоди только усмехнулся:

— А зачем? Его все знают и так. К тому же, если бы носил — пришлось бы оборачивать косы в материю целиком, да по нескольку раз.

[1] Хиуз или хиус — не сильный, но резкий зимний ветер, северяк.

[2] Дарга (монг, бурятск) — хозяин, начальник.

[3] Варг — От староисландского vargr. Означает волк и одновременно жестокий необузданный человек.

[4] Очирбат — монгольское имя, происходит от санскритского Ваджра (оружие бога Индры), другой вариант Очир от тибетского алмаз. Монгольского окончание — бат означает "крепкий", от этого же прилагательного происходит слово батыр — "богатырь Поэтому допустима форма имени Очирбатыр.

[5] Альвхильд древнескандинавское воительница альвов — от alfr (альв, эльф) + hildr (битва).

[6] Валькирии (скандинавское) — небесные девы-воины, сопровождавшие павших воинов в небесные чертоги. Также иногда называли женщин, посвятивших себя воинской стезе.

[7] Тинг (древнескандинавское ping) — древнескандинавское и германское правительственное собрание, состоящее из свободных мужчин страны или области (позже — из родовитых и знатных мужчин).

Глава 9

Сны и тени,

Сновиденья,

В сумрак трепетно манящие,

Все ступени

Усыпленья

Легким роем преходящие,

Не мешайте

Мне спускаться

К переходу сокровенному,

Дайте, дайте

Мне умчаться

С вами к свету отдаленному.

Услышанное от близнецов Герман обдумывал долго. А увидев Альвара в следующий раз, стал выискивать в библиотекаре признаки великой силы и неземной мудрости, про которые столько рассказывал Глоди. Всё закончилось тем, что альв посмотрел на юношу своими глазами цвета грозового неба и с насмешкой спросил:

— Что, узнал очередную легенду про Старейшего? Попросил бы меня, я бы пересказал тебе с десяток или с два. Тем более что половину из них выдумал сам. Был по молодости грешок тщеславия, каюсь.

. Вдруг Альвар резко сменил тон на серьёзный и спросил:

— Что скажешь по поводу "Истории"?

Герман ненадолго задумался:

— Ну... если опустить вычурный стиль автора...

Альвар усмехнулся:

— Вычурный — это ещё мягко сказано. Хотя автор и в обычной жизни был изрядным занудой, помешанным на красоте речи. Про него, в своё время, шутили, что Захарий даже за обедом, когда попросит передать солонку, обязательно украсит свою речь двумя аллегориями, одной метафорой и учёными рассуждениями о производстве соли. Но всё-таки, — библиотекарь взял со стола увесистый том и покачал на руке, словно взвешивая, — какие мысли по содержанию?

Герман ответил не сразу, а начав, говорил не торопясь. Словно обдумывая каждую фразу:

— "История" рассказывает как. Но совершенно не даёт ответа — почему?

— Ты задал хороший вопрос. Почему? Почему кочевники вдруг сменили свой образ жизни? И как. Как, оставшись наполовину кочевниками, они успешно развивают науки? Почему у них существуют специальные школы, которые помогают пробиться "наверх" людям из бедных слоёв населения? Ты ещё не догадался?

Герман смотрел на библиотекаря непонимающе, но увлечённый своими рассуждениями, Альвар не обратил на это внимания:

— Общественное устройство, которое существует в Степи, естественным путём возникнуть не могло. Но оно есть! Следовательно — его создали искусственно! Когда после разгрома на Туманном поле, оставив там большую часть мужчин, орки отступили в Великую Степь — перед уцелевшими встала проблема выживания. Причём выживания не только в ближней перспективе, но и на поколения вперёд. А кочевники развиваются медленнее оседлых соседей. Следующий владыка орков хорошо усвоил урок, который получил его погибший предшественник: с седла можно завоевать страну, но владеть ею — сложно.

Альвар встал и начал ходить по комнате, продолжая говорить:

— Это был великий правитель. Именно ему принадлежит идея гражданства. Когда общество делится не на своих и чужих, а полноправных граждан и жителей. И каждый житель, вне зависимости от того к какому народу он принадлежит — может стать гражданином, со всеми правами и привилегиями. Стоит только сделать что-то заметное на благо степного народа. И пришедшие к оркам старались изо всех сил, развивая науки, предлагая идеи по устройству общества и многое другое. Оставалось только выбрать всё стоящее, да уложить это в рамки своих традиций. Кстати, именно с тех пор Круг Шаманов и имеет право вето на решения Хурала: шаманы всегда стояли на страже традиций, а с развитием науки стали ещё и прогнозировать, как то или иное решение отразится на жизни Степи и какую оно принесёт пользу. Конечно, есть и прочие сдерживающие механизмы — и для Хурала и для Круга. Например, ни один из пятёрки Старших Ханов не может занимать свое место, не доказав, что он не только хороший воин, но и может вести хозяйство в мирное время. А Великому Хану наследует не ближайший кровный родственник, а один из Старших. Да много ещё...

— Так это же естественно! — горячо воскликнул Герман. — Ведь орки по своей сути куда лучше эльфов!

— Лучше? В своей сути? — нехорошо прищурился Альвар.

— Да! Лучше! Орки всегда были лучше! — напористо произнёс парень. — И ты меня не переубедишь! Я имел возможность убедиться!

В глазах Альвара уже не было грозового неба — теперь там перекатывались свинцом тяжелые штормовые волны.

— Всегда были лучше, говоришь?! — с нотами гнева негромко произнёс альв. После чего достал откуда-то из шкафа тубу со свитком и кинул её на стол перед Германом:

— На, читай!..

Парень посмотрел на свиток с удивлением: это было что-то очень старое. Даже представители поэтической школы "ревнителей", которые с жаром придерживались самых устаревших традиций — и те перестали писать в свитках лет двести пятьдесят или триста назад. Следовательно, этой тубе не меньше трёхсот лет. А судя по чеканке на застёжке — возможно и больше. Герман развернул и начал читать вслух[1]:

Не воздам Творцу хулою за минувшие дела,

Пишет кровью и золою тростниковый мой калам,

Было доброе и злое — только помню мёртвый город,

Где мой конь в стенном проломе спотыкался о тела...

— Что это? — удивлённо спросил юноша.

— Ты читай, читай, — с какой-то грустью сказал Альвар.

Помню: жаркой требухою, мёртвой пылью под сохою

Выворачивалось поле, где пехота бой вела,

Помню реку Аль-Кутуна, где отбросили к мосту нас

И вода тела убитых по течению влекла,

Помню гарь несущий ветер, помню, как клинок я вытер

О тяжёлый, о парчовый, кем-то брошенный халат...

Помню горький привкус славы, помню вопли конной лавы,

Что столицу, как блудницу, дикой похотью брала.

Помню, как стоял с мечом он, словно в пурпур облачённый,

А со стен потоком чёрным на бойцов лилась смола.

Дальше Герман читал уже про себя. Читал горящие строфы, над которыми от пронесённых сквозь века крови и пожарищ замирало сердце.

— Так что это? — дочитав, негромко спросил юноша.

...Над безглавыми телами бьётся плакальщицей пламя,

Над Кабиром бьёт крылами Ангел Смерти, Ангел Зла.

Плачь Кабир — ты был скалою, вот и рухнул, как скала!

Глухим голосом повторил последние строки Альвар, который всё это время стоял, опираясь на стол рядом с юношей.

— Это "Касыда о гибели Кабира". Когда-то было такое государство — халифат Кабир. Он одним из первых попал под удар волны завоевателей. И первым оказал сопротивление тёмному нашествию — жители предпочли гибель позору и рабству. В устрашение остальным тогдашний Великий Хан приказал истребить население до последнего младенца.

— Ты думаешь, эльфы просто обманули людей и увлекли их за собой? — Альвар говорил негромко и как-то тягуче. — Всё было иначе... Совсем иначе. Человеческие государства тогда представляли множество разрозненных уделов, каждый из которых смотрел — где и как он сможет урвать себе кусок от соседа. Это сейчас для всех естественно, что можно проехать от Степи до Закатного моря — были бы деньги на дорогу, да на пограничные пошлины. А убивать только за то, что человек из другой страны, носит другую одежду, и говорит на другом языке, никто не станет... Могу рассказать про ту эпоху ещё многое. Но "Золотым веком человека", как пишет в своей "Истории" Захарий, она не была.

Альвар отодвинулся от стола. Но не стал теперь расхаживать по кабинету, а подошёл к окну: словно высматривая там что-то видимое лишь ему одному.

— Тогда-то и появился Светлый Совет. И под его знамёна встали лучшие! Хроники лгут. Круг равных возник почти за полтора столетия до Великой войны. А когда с юга саранчой покатилась волна завоевателей — именно он объединил эльфов, гномов и людей. Если бы не Совет — нас истребили бы поодиночке...

— Но эльфы сделали так, что после войны только "светлые расы" имели силу! Они подставили людей, чтобы после войны навязать им свою волю! — попытался защитить свою точку зрения Герман.

— Учись думать сам, — с усмешкой повернулся к нему библиотекарь. — Не стоит верить хронистам дословно. И всем остальным, кто машет кулаками уже после драки — тоже. А ты сейчас повторяешь слова Феодора и Захария. Написанные, кстати, больше чем через полвека, когда людей сражавшихся на Туманных равнинах уже не осталось. К тому же, оба они бежали на Восток, и хотя писали свои хроники ещё среди людей — окончательную редакцию делали уже здесь. Они обвиняют Артемизайоса, что именно он погубил людей и спас эльфов.

Альвар заговорил так, словно не рассказывал когда-то прочитанное, а вспоминал. Хотя... маги живут много дольше обычных людей, а сколько живут Великие маги — не знает никто кроме них. И Альвар вполне мог сражаться в той знаменитой битве. Поэтому Герман затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово — или прервать внезапно разговорившегося альва. Альвар тем временем вспоминал дальше:

— Старик принял командование, когда орки прорвали левый фланг, смели ставку и уже готовились ударить в тыл остальному войску. В тот момент, кстати, и погиб король эльфов Аргирос вместе с сыновьями. Сейчас хорошо рассуждать, зная, что у орков уже не осталось сил, и в прорыв пошла даже гвардия Великого Хана. Артемизайос, который командовал резервом, этого не знал. Зато он слишком хорошо знал, что такое атакующая волна варгов и тяжёлых мечников. Поэтому-то бросил в бой всех. Единственной надеждой было, что орки потеряют темп на встречной атаке "бессмертных" короля Александра и разобьются о последний хирд гномов. Только тогда у лучников и легких копьеносцев эльфов будет шанс заткнуть брешь. Или хотя бы дать отступить основному войску. Из вставших в прорыв выжить не надеялся никто.

Тут Альвар снова умолк. Потом как-то странно посмотрел на Германа своими глазами цвета грозового неба, но все же продолжил:

— Никто не ожидал, что "бессмертные" не просто остановят варгов, а выбьют их подчистую. И что Искандер, — Альвар почему-то произнёс имя короля на степной манер, — сразит самого Тёмного воителя. Да, было у тогдашнего Великого Хана такое прозвище. Даже свои так называли — за глаза, естественно. На редкость был... неприятный тип.

— А затем? Как именно эльфы стали во главе западных народов?

— А дальше... Дальше история довольно мутная. Сперва гибнет Александр, нарвавшись на один из небольших отрядов орков — с Туманного поля бежало немало таких. Может быть, может быть... Но следом, буквально через пару лет, гибнет Артемизайос. Конечно, старик сволочью был изрядной, и интересы своего рода и эльфов ставил превыше всего — именно в такой последовательности. Но был у старого полководца пунктик насчёт боевых товарищей. Он позаботился бы даже о семье орка, если бы тот закрыл его в бою!

Альвар побарабанил пальцами по труду Феодора:

— Смерть старика совпала с описанной здесь смутой в империи Александра. В которой погиб наследник вместе с семьёй. Смута, которую Феодор называет началом заката людского величия. Могучее государство быстро разорвали на множество слабых уделов, а самого Александра забыли... оказалось, судьба любит злые шутки. Те, за кого он сражался, не помнят даже его имени, зато враги старательно сохранили память о славном воителе до мельчайших подробностей. Тогда же, кстати, развалилось на Западное и Восточное единое королевство эльфов: древний род Морских Королей пресёкся на Равнине Туманов, и на трон поспешили взобраться выскочки.

Альвар снова отошёл к окну и повернулся к юноше спиной, отчего его слова стали слегка неразборчивыми:

— А в Совете начала набирать силу "Партия просветителей". И во главе её встал сын старого полководца. Паскуда, — в голосе прозвучали отголоски застарелой ненависти. Видимо тогдашний Лорд Клёна доставил Альвару немало неприятностей.

— Что тебе рассказали про альвов? — Альвар внезапно развернулся к Герману, а речь его стала резкой и отрывистой. — Небось, про гонения из-за увлечения "тёмным искусством"? — по выражению лица парня альв понял что угадал. — Ложь! Совет и сам был не прочь овладеть стороной Хаоса. Тем более, что единственная удача манила своими возможностями. Но не получилось — в эльфах слишком силён Порядок. И общение с Хаосом запретили, воспользовавшись людскими суевериями. Если не нам — то никому!

— А люди? — не удержался Герман. — Ведь тёмные маги у нас рождаются постоянно!

— Увы... Полноценно управлять только одной из сторон Бытия тут недостаточно. Да, среди людей встречаются склонности и к Порядку, и к Хаосу. И даже к Искажению. В зависимости от душевного состояния в мгновения знакомства с Силой и от самой натуры мага. Но по-настоящему владеют Силой только те, кто хорошо умеет общаться со всеми гранями Мироздания. А такие Великие среди людей встречаются даже реже, чем среди остальных...

Альвар принялся ходить по кабинету, сложив в задумчивости руки на груди:

— Нет, причина не в Силах — в знаниях. Когда новый Лорд Клёна внёс в Совет и на Форум предложение об "изъятии опасных книг тёмного содержания", его поддержали почти единогласно. Ещё бы, в неразберихе тех лет чёрной магией, некромантией и прочей гадостью увлекался чуть ли не каждый второй колдун. Слишком уж много кровавых знаний появилось в смутную эпоху нашествия. Только немногие, ознакомившись с планами цензуры, забили тревогу. И поняли, чем закончится эта травля рукописей... Все знают, что Вотан подарил людям кубок с мёдом поэзии. Но не все помнят, что Доннар подарил мёд знаний альвам. Когда решение всё-таки приняли, я вышел из состава Совета. Просто уйти и скрыться я не мог, поэтому пришлось разыграть целый спектакль. Кстати, мне в этом помог твой знакомец-отшельник. Интриган... Я бежал, оставив за собой историю о члене Совета, предавшимся Тьме.

Герман посмотрел на Альвара в изумлении. Сколько сюрпризов ещё ему уготовано за сегодня?! Леденящее кровь сказание о Падшем он слышал не раз — и это был Альвар? Стоящий перед ним мужчина никак не хотел увязываться с образом чудовища из легенды.

Альвар же с горечью в голосе продолжил:

— Мы бежали, и с нами бежали десятки. Когда же началась вторая волна гонений — за нами последовали сотни. Но не всем повезло так, как древлянам и волхвам Перуна и Велеса. Они в большинстве смогли бежать в Степь, создав известный тебе клан. А тысячи живущих дальше — погибли... Таких, как Захарий или Феодор — бежавших с юга и запада — до Степи добралось совсем немного.

— Сколько великих мыслей, сколько бесценных крупиц истины пропало в те годы... Новоявленные фанатики преследовали философов — за то, что они измышляют странное, заставляя людей задуматься о смысле жизни. Изгоняли историков — за то, что заставляют помнить. И заставляют вести себя так, чтобы предкам было не стыдно за своих детей. Убивали священников — за то, что их боги требовали отделять в делах и мыслях добро от зла. И, значит, ограничивали свободу человека, — Альвар снова ненадолго умолк. А когда заговорил опять, горечь и боль в его словах, казалось, можно было потрогать руками.

— Волшебное слово "свобода", за которое мы сражались и умирали... На него купились многие... Потом стало поздно, люди забыли себя. А служители Великой Матери, которые должны были остановить это безумие, теперь спасают не души, а деньги. Едва успели выгнать конкурентов, как сразу же стали навязывать мысли о том, что главное в жизни — это набить брюхо. И подчинятся тем, кто выше тебя не по заслугам, а по крови, по богатству. Их богиня теперь любит успешных, и не важно — какой ценой ты добьешься этого. Свобода стала свободой брать, а не свободой отдавать...

Домой Герман уходил в смятении — его мир, ещё утром такой простой и понятный, рассыпался. А через неделю его ждало новое потрясение. Он уже привык к тому, что Старший Мастер его откровенно недолюбливает, и старается показать это при каждом удобном случае. Но когда в конце третьего цикла объявляли, кто из мастеров берет к себе учеником того или молодого воина до конца обучения — Ведущим отрока Джэбэ стал сам Мастер Тархан.

[1] Далее идёт переделанная "КАСЫДА О ВЗЯТИИ КАБИРА" персидского поэта Абу-т-Тайиба Аль-Мутанабби(915-965).

Глава 10

"Единство, — возвестил оракул наших дней, -

Быть может спаяно железом лишь и кровью..."

Но мы попробуем спаять его любовью, -

А там увидим, что прочней...

Учёбу Джэбэ закончил в первой сотне выпускников, хотя и не в первом десятке. Его самого такой результат устраивал — это было очень неплохим началом карьеры, из первой сотни с удовольствием брали даже в подразделения гвардии. Да и прощальные слова Тархана тоже грели душу. По традиции, после церемонии выпуска мастера давали небольшое напутствие каждому из своих воспитанников. И ему учитель тогда сказал:

— Джебэ, ты стал моим лучшим учеником за последнее десятилетие. Пусть ты не стал самым первым в Академии — зато в тебе есть кое-что иное. Ты умеешь смотреть издалека, а потом не останавливаясь идти к цели. И пусть пока ты не всегда можешь видеть малое, это придёт с годами. А вот умение видеть большое ты должен сохранить на всю жизнь. И тогда, через годы, я с гордостью буду говорить, что ты — именно мой ученик.

Из столицы выпускники разъезжались по всей стране, не стал исключением и Джэбэ. Сначала служба на границе, а через несколько лет согласно традиции время от времени переводить молодых офицеров с места на место и в разные подразделения, стал гонцом. Орки часто не доверяли важные и официальные сообщения только ненадёжной магической связи, поэтому по всей степи были устроены почтовые станции. И выносливый вестник с важным сообщением мог проскакать от восточной до западной границы всего за десять дней. С почтой Джэбэ, как ему показалось, объехал всю страну — ведь гонца куда только не посылают! Когда же ему исполнилось двадцать пять, его вызвали в столицу — готовился набег на восточных соседей, и кто-то из тех, кто определяет жизнь молодых военных, решил, что Джэбэ пора попробовать себя командиром полусотни.

Джэбэ прибыл в столицу в начале мая и въезжая в город, рассчитывал, что пробудет здесь недолго — но уже на следующий день выяснилось, что выступление войска откладывается. Этот набег был довольно необычен: в него уходили только часть войска Хана Востока, да несколько отрядов рядовых степняков-набежников. А само нападение должно было только продемонстрировать силу как часть переговоров с одним из чосонских княжеств, которые цепью больших и малых государств отделяли восточную границу Великой Степи от безбрежного океана. Потому-то серьёзных сражений не предвиделось и вместе с армией Старшего Хана Сордона должны были отправиться и с полсотни молодых нукеров. Из тех, что уже заработали медную пайцзу[1] или одну-две конских косицы на шапку. Но незадолго до того, как Джэбэ приехал к месту сбора, в переговорах наметился успех, и решение о набеге приостановили.

Джэбэ такой задержке обрадовался — появилась возможность обойти учителей и старых знакомых, которых не видел с самого отъезда из столицы: Тархана и Альвара, друзей-варягов и многих других. И первым, конечно Очирбата. Друга он нашёл там же, где и много лет назад, и опять тот возился с очередным щенком. Но, увидев Джэбэ, тут же поручил дело какому-то мальчишке, а сам обрадовано потащил товарища за собой. Оказалось, что Очирбат стал младшим мастером-воспитателем варгов, и рядом с городом ему теперь принадлежит целый дом.

Засев в одной из комнат, друзья — словно и не утекло стольких лет — сели за шахматы. Неторопливая игра, за которой мужчины делились событиями прошедших годов и вспоминали друзей, шла весь оставшийся вечер. И первыми они вспомнили близнецов. Очирбат рассказал, что Глоди всё-таки осуществил свою мечту и поступил учиться на алхимика. Оказалось, что даже начав военную службу, неугомонный парень не оставил своих занятий наукой. И сумел придумать что-то настолько необычное, что когда об этом снадобье узнали в Круге Знаний, то сразу же "насели" на ярла, чтобы тот разрешил сыну поступать в университет. Мол, использовать такой талант в качестве простого полусотника — это как рубить клинком из баруна дрова. Так что упёртый варяг всё же вынужден был уступить. Джэбе же рассказал про Альвхильд — полгода назад он встретил подругу далеко на севере. Упрямая девчонка добилась, чтобы её отправили учиться в "Ледяную обитель" — самую дальнюю из школ магов. В тех краях часто встречались чудовища и нападали шайки отступников — так что даже целители, закончившие эту суровую школу, спокойно могли победить в поединке иного боевого мага или воина.

Хвалились друзья и своими успехами. Джэбэ рассказал о Пограничье и службе гонца и прихвастнул новенькой косицей полусотника, а Очирбат поведал, что ещё во время учёбы у него заметили талант воспитывать молодых варгов, и поэтому его сразу после выпуска хотели оставить при конюшнях. Но упрямый парень добился, чтобы сначала ему дали послужить где-нибудь на границе — что это за мужчина, который ни разу не кропил свою саблю в крови врага! Там он поучаствовал в нескольких успешных набегах, а уже потом вернулся в столицу. И, мол, если бы не отошёл в Лету обычай украшать коня трофеями с убитых — с его седла свисал бы неплохой ковёр из отрубленных ушей и бород. А Джэбе слушал рассказы о том, как лихо жгли гномьи шахты и как разбегались в ужасе жители сонных эльфийскихе посёлков, не без гордости — ведь в успехе лихих налётов была и его заслуга. Ведь именно благодаря таким как он завязалась дружба степняков и жителей Пограничья. Которые теперь показывали тайные тропы да предупреждали орков о засадах и подкреплениях эльфов...

Тогда распределение, последовавшее за выпускным торжеством, принесло ему много неожиданного. Молодого нукера из лучших выпускников не направили ни в столицу какого-то из крупных сомонов, ни в какой-то из отрядов Старших Ханов: на следующее же утро Джэбэ, вместе с ещё тремя выпускниками (один из которых тоже был из первой сотни), получил предписание ехать на западную границу.

Они мучились догадками всю дорогу, и с опасением размышляли, какой будет их жизнь на новом месте. Обычно новички всегда выполняли задачи попроще, под присмотром опытных воинов: как бы хорошо ты ни учился, школа — это одно, а служба — совершенно иное. К тому же, на новичков всегда "скидывали" самые нудные заботы — вроде караулов и ночных дежурств. Но чем они будут заниматься на заставах? Парадных караулов там нет, а на дежурство "зелёный молодняк" тем более не пустят — граница!

Когда парни наконец-то прибыли к месту назначения, их встретил сам Дарга Западных Границ Нугай. Он же и разъяснил, почему их направили в самое пограничье. Неожиданно Джэбэ получил ответ и на вопрос, больше четырёх лет назад заданный Бяслагу — зачем Великий Хан рисковал, заполняя амбары сверх обычной меры.

Купец Харитон оказался прав — год мятежа оказался для Древлянья тяжелым. Когда стало ясно, что поставить необходимое количество зерна княжество не в состоянии, гномы начали собирать штрафы всем, чем могли. А чтобы княжьи люди их не обманывали, навязывали в каждый из отрядов сборщиков податей своих проверяющих или заставляли брать в качестве "охраны" отряды гномов. Отказаться же от договора силой оружия княжество не смогло — мятеж истощил силы. И страна жила так, словно была оккупирована безжалостным врагом.

Если до этого жадных карлов недолюбливали, то теперь стали яростно ненавидеть. Хотя стража строго следила за проявлениями "межрасовой ненависти", одинокий гном рисковал быть убитым в первом же подходящем углу. Впрочем, самих гномов это волновало мало — ведь доходы превзошли самые смелые ожидания. Рифейские кланы просто убрали из городов все лавки, да перестали появляться среди людей без охраны и оружия.

Следующий год стал намного страшнее. К тягостным поборам добавился неурожай — и перед страной встала угроза голода. И если на западе страны, несмотря на официальный запрет нового полесского князя, контрабандные караваны с продуктами шли — то на востоке людям часто оставалось просто умирать от голода. Конечно, происходящее вызвало яростное негодование со стороны соседних народов, и простые люди, и знать прекращали покупки любых изделий, которых касались гномы, а правители начали вводить на товары Рифеи грабительские пошлины. Доходы гномьих кланов стали сокращаться, да и Светлый совет наконец-то соизволил заметить творящееся безобразие и потребовал от жадных карликов прекратить грабёж. Договор был отменён, но для тысяч людей было уже поздно...

Субудей предвидел такое развитие событий ещё в ту ночь, когда услышал рассказ Бьёрга — и сегодня орки стали спасителями для Приграничья. Раньше местные жители относились к степнякам с недоверием и опаской, хотя конечно, не считали чудовищами-людоедами, как рассказывали про орков далеко на западе. Но и доверять "созданиям тьмы" отнюдь не спешили. Теперь же, когда пришельцы с востока делились "последним", на них смотрели как на посланцев самой Светлой Матери Жизни! Степняки же взамен ничего не требовали — мол, какие могут быть счёты, когда сосед в беде? Разве что узнать от приграничных жителей, каким маршрутом пойдёт очередной патруль, да какое прибыло пополнение на ту или иную заставу. Люди соглашались легко — ведь эта информация могла спрятать от бдительных сторожей очередную телегу с зерном. Сейчас, почти пять лет спустя, хотя настороженные взгляды и встречались, отношение к степнякам заметно потеплело. И приграничные земли постепенно склонялись к седлу Великого Хана без единого взмаха сабли.

Старейшины с самого начала рассудили, что общаться с чистокровными орками приграничным жителям после стольких лет вражды будет тяжело, потому-то на границу и собирали всех подходящих полукровок и чистокровных людей. Джэбэ, как и остальных приехавших, сразу же назначили в охрану переговорщиков, которые ездили по приграничным посёлкам и хуторам, договариваясь об обмене добытого в лесу на степные товары.

Снова было лето и Джэбэ, едва оказавшись под сводами ещё редкого на самой границе степи леса, вдруг почувствовал, что прошедших лет как будто и не было. Так же шуршат в подстилке из сухих иголок мыши, так же переговариваются вдалеке птицы, так же просвечивает сквозь кроны деревьев закатное солнце. Кажется, вот-вот сгустится сумрак и из темноты выйдет Бьёрг...

Едва их отряд вышел к небольшому посёлку из нескольких крытых лапником и сосновой дранкой изб — молодой воин понял, что изменилось всё же многое. В глаза сразу бросилась нужда, в которой жили люди. Почти вся одежда носила следы аккуратной штопки, а у женщин почти не было украшений, даже простеньких, выточенных из дерева — не говоря уж о металлических серьгах или колечках. Хотя пять лет назад, когда он путешествовал по стране, так не одевались даже самые бедные из крестьянок. И если люди до сих пор жили в такой нищете... страшно подумать, что творилось несколько лет назад! Ещё тяжелее было смотреть на лица. Куда в людях делся весёлый огонь, та легкость и приветливость, чувство тепла и доброты? Пять лет назад в сердцах горели любовь и радость — сегодня только ярость, боль и ненависть.

При взгляде на селян Джэбэ переполняли гнев и ненависть к Светлому Совету: как тот мог допустить, чтобы с людьми сотворили такое! Он вспомнил слова Альвара о том, что между орками и эльфами нет особых различий. Тогда Джэбэ так и не нашёлся, что ответить, но сейчас он готов был возразить со всем пылом — есть! Давным-давно какой-то мудрец сказал, что выпить чашу славы и не отравиться могут немногие. "Светлые народы" не смогли. Может, много лет назад, когда шла та страшная война, разницы и не было. Может, если взять отдельных эльфа и орка сегодня — тоже увидишь не многое. Но если взять Степь и земли Совета — они не сойдутся, как день не сойдётся с ночью. Когда-то, Светлый Совет действительно нёс людям идеи добра и счастья, не зря под его знамёна вставало столько честных и отважных — но сейчас он стал лишь удобной маской законности. И "светлые ценности", которые навязывал Совет, превратились в удобное прикрытие, чтобы одни могли безнаказанно грабить других.

Нет, Джэбэ давно не идеализировал орков как в первые месяцы жизни в Степи. Альвар в этом преуспел изрядно. Да и остальные, например, тот же Бяслаг, не стесняясь, рассказывали, что творится во время набегов. Но того, кто решил бы заработать несколько лишних сестуров на детской крови и слезах сегодняшние степняки оставили бы умирать с переломанным хребтом. Пусть в Степи творится много несправедливого — но там готовы принять и признать равным любого, если тот докажет, что достоин. А он в ответ скажет: "Мои родители родились на западе. Или на востоке. Но я сам — из Степи"!

Увидев потемневшее лицо молодого воина, Сиро, который возглавлял группу, только покачал головой. Старик понимал этого юношу слишком хорошо. Выходец из племени айнов, с далёких восточных островов, он попал в Пограничье больше трёх лет назад. И тогда его сердце также болело и страдало. Общаясь с людьми, принимая их беды и страдания как свои, он каждый свой выезд благодарил богиню Солнца, за то, что она дала мудрость Великому Хану — и позволила ему спасти... пусть не всех, но многих. Его вера говорила о воздаянии за бескорыстное милосердие, и сейчас он в каждую поездку видел подтверждение этой мудрости. Когда здешние люди всё чаще помогали народу, который дал новый дом бесприютному изгнаннику. Помогали, потому что в трудную минуту Степь протянула руку помощи, не считаясь с собственной нуждой.

Наверно, благодаря своему отношению к местным жителям, Сиро стал самым успешным переговорщиком. И Джэбэ, который объездил со стариком почти всё Приграничье, прошёл замечательную школу. А сам Сиро был доволен, что ему дали такого толкового помощника, и со следующей весны всё чаще привлекал молодого человека к самостоятельным заданиям, отправляя для переговоров или торговли по соседним с основной дорогой посёлкам.

В тот день Джэбж вместе с напарником, невысоким добродушным крепышом Шалкаром, отправился в одно из сёл дальше по маршруту. Сиро же должен был задержаться на одном из хуторов: старшего каравана ждала встреча с каким-то очень уважаемым в здешних краях человеком. Поэтому старший группы приказал паре воинов ехать вперёд, а сам собирался нагнать их с остальными спутниками дня через три или четыре.

Солнце палило вовсю, и было нестерпимо душно, ощущалось приближение грозы — отчего жара казалось совсем непереносимой. В воздухе звенели комары, время от времени больно жаля в шею, лицо и запястья. Спокойный и неторопливый дома, в лесу напарник Джэбэ становился непомерно раздражительным: для Шалкара это было первое лето на восточной границе. Уроженцу далёкого юга, где степь незаметно переходит в красные глины пустыни, лес был чужим, а к сегодняшнему полудню, доведённый комарами до бешенства, молодой южанин напоминал переполненную паром кастрюлю, готовую взорваться в любой момент. Наверное, именно поэтому, когда всадники выехали на опушку и увидели с полтора или два десятка вооружённых оборванцев, с наглыми ухмылками теснивших к плетню жителей небольшого, всего из пяти домов села, Шалкар рассуждал недолго. Он выхватил лук и одну за другой начал посылать стрелы в спины разбойников. Несколько секунд спустя к нему присоединился и Джэбэ. Дальше им даже не пришлось обнажать сабли: когда ошарашенные бандиты начали разворачиваться к нападавшим, на них кинулись мужчины деревни. Всадники подъехали и спешились. Когда отзвучали слова благодарности Джэбэ спросил — не нужна ли ещё какая помощь. Но один из мужчин, рано поседевший охотник со сломанным носом, только покачал головой:

— Спасибо, дальше и сами справимся. Эти шакалы, — он коснулся носком сапога одного из трупов, — уже несколько дней выжидали. Но сунуться под стрелы боялись. А тут, пока мы у Матвея[2] собрались, нас и словили.

Увидев непонимающий взгляд, мужчина пояснил:

— Внучка у него помирает. Совсем мужику не везёт — в мятеж оба сына полегли. Сюда перебрался — в голод одна из невесток вместе с внуком преставилась. Да теперь и внучка ещё... вот-вот помрёт. Боялись — руки мужик на себя наложит. Вот и пошли к нему в избу. А эти как налетели, только у плетня их и заметили...

Герман ненадолго задумался. Потом мотнул головой и обратился к седому:

— Покажешь куда идти. Я не лекарь, но кое-чему меня учили. Хуже всё равно не будет. Только подожди, сумки с лекарствами достану — и веди.

Шалкар, увидев что напарник куда-то пошёл, только недоумённо посмотрел вслед. Но не сказал ни слова, а продолжил с остальными осматривать тела и делить добычу: обычай "что с бою взято — то твоё" был един, что в Степи, что за её пределами.

Изба встретила Джэбэ тяжелым духом болезни и отчаяния. Ставни были прикрыты, но сквозь полумрак было видно, как в дальнем углу на лавке лежит худенькая девочка лет девяти-десяти, укрытая старой шубой. Возле лавки сидели мальчик вёсен двенадцати и измождённая женщина, которой с равным успехом можно было дать и тридцать, и сорок. Правее, сутулясь и обхватив голову руками, сидел немолодой уже мужчина. Девочка металась в бреду, время от времени негромко стонала, и с каждым стоном по лицу мужчины пробегала судорога, а губы что-то беззвучно шептали.

Джэбэ подошёл поближе и осмотрел девочку: даже с его невеликим лекарским опытом всё было понятно. Воспаление лёгких. И вылечить его своими силами здешние селяне не в состоянии. Да и он с теми травами, которые мог бы собрать — тоже. Глядя на худенькое тельце, в котором едва теплилась жизнь, он внезапно вспомнил соседских близняшек из Быстрицы. Как они, живы ли... А тут ещё и охотник, который привёл Германа, прогудел себе в нос:

— Мага бы сюды... да только где его найти! А без него никак...

Джэбэ словно ударила молния, а глаза начала застилать кровавая пелена. Окажись сейчас рядом эльф или гном — и лежать бы ему, распластованному саблей. А сам Джэбе рубил бы светлого убийцу до кровавой пены, до лохмотьев мяса и крошки костей. Сколько таких девочек смерть прибрала за эти голодные годы и сколько умрет ещё! "Но эту — не отдам! — с холодной яростью вдруг подумал он. — Хотя бы — эту"! Порывистым движением Джэбэ тряхнул за плечо женщину и резко спросил:

— Хочешь, чтобы она жила? Обещать не могу, но попробую!

Женщина поняла его не сразу. Потом в её взгляде загорелась сумасшедшая надежда — а вдруг! Сейчас она была готова ухватиться за любую соломинку... Услышав, что этому странному чужаку нужно прокипятить какие-то предметы, нужна чистая ткань и ещё что-то — со всех ног бросилась выполнять его указания. Сам чужак, тем временем, к удивлению присутствующих, достал из сумок стеклянный цилиндр со стальной иглой и несколько небольших стеклянных сосудов с плотно запаянными воском крышками. Некоторое время хмурился, что-то прикидывал, а потом вскрыл два сосуда и смешал содержимое. Когда всё было готово, Джэбэ выгнал из избы селян, чтобы не смущать своим "странным шаманством" и начал делать первый из уколов. За этим занятием его и застал вошедший в избу Шалкар.

Увидев, чем занят напарник, он на какое-то время потерял дар речи. Затем что-то громко и быстро затараторил на степном наречии, а лекарь отвечал ему коротко и резко. Люди, которые были во дворе, поняли из разговора только часто звучавшее имя русоволосого чужака — Джэбэ. И то, что спасая девочку, тот нарушает какие-то запреты. Наконец полукровке спор явно надоел, и он вышел во двор, хлопнув при этом дверью. А там громко спросил у собравшихся на шум селян:

— Вы поняли, что этот, — тут он произнёс какое-то непонятное слово, — только что сделал?!! — Шалкар замолк, чтобы подбирать нужные слова чужой речи, которой владел довольно плохо. И объяснить, что этот сумасшедший пожертвовал свой неприкосновенный запас лекарств. Стоили они дорого и готовили их пока только в столице. Поэтому каждый из уходящих получал с собой всего один комплект — на случай ранения или иной тяжелой болезни, которую не вылечить обычными средствами. Нового Джэбэ скорее всего не получит до самого конца службы на границе...

Наконец Шалкар медленно заговорил:

— Это снадобье... оно у каждого одно единственное. Может спасти жизнь. Но другого у него больше не будет. Если эта цэцэг[3] выживет — пусть знает, что он поделился с ней жизнью, — степняк умолк и, под ошарашенные взгляды собравшихся, ушёл рассёдлывать коней.

Девочка осталась жива и, когда через шесть дней подъехал Сиро, уже уверенно шла на поправку. Поступок Джэбэ вызвал в душе старика весьма противоречивые чувства. С одной стороны — образец истинного бескорыстия, которое, как полагал старый айн, свойственно всем жителям Степи. И это ещё раз убеждало его, что он не зря связал свою жизнь с вольным народом. С другой — получилось так безрассудно! Остальные тоже считали, что Джэбэ поступил необдуманно. Но, согласно обычаю, не показали этого ни словом, ни жестом: мужчина сам принял решение — и всё, что связано с этим поступком тоже принадлежит ему. Так зачем разводить пустые разговоры? Когда же о происшедшем узнал Страж Нугай, то ограничился лишь одним высказыванием:

— Джэбэ! Не сожалей о сделанном. Воину надлежит быть милосердным — иначе он станет обычным убийцей. А взвешивать свои поступки будешь тогда, когда займёшь моё место.

Служба шла своим чередом дальше. Матвей, в благодарность за спасение внучки, старался помочь чужаку чем сможет. Никто не знал, кем Матвей был в прошлой жизни — но старик искусно умел свести выгоду жителей посёлка и степных торговцев, которых приводил с собой Джэбе. К тому же Джэбэ после случая с Настей[4] (как звали девчушку) убедил Нугая начать в Приграничье торговлю лекарствами попроще, которые в достатке имелись на заставах. А затем, соблазнив Стража Запада возможностью получить выученных для лесного боя воинов, вместе с местными охотниками вычистил от шаек изрядный кусок Приграничья.

Так что никого не удивило, что уже через полгода все торговые экспедиции на этом участке Приграничья стал возглавлять именно Джэбэ. Получив медную пайцзу и став ответственным за торговлю и разведку, идущую через Перовы выселки. А само село превратилось в удобный торговый перекрёсток для всей окрестности. Здесь всегда ходили свежие новости, можно было продать и купить что-то у орков или сменять нужную вещь у соседей. Местные жители быстро привыкли — если тебе нужен какой-то человек, новые стрелы, или продать добытое не за гроши скупщикам, а за нормальную цену — езжай в Перовы выселки, к Матвею.

А сам молодой воин с удовольствием стал как можно чаще бывать в гостях у семьи Матвея и Настеньки. А уж как радовалась девочка каждому его приезду! Едва парень успевал спешиться, как девочка с криком: "дядя Джэбэ приехал!" бросалась к нему на шею. Едва он успевал расседлать и обиходить коня, как Настя сразу же спешила утащить дядю в укромный уголок, чтобы поделится с ним своими радостями и горестями, похвалится новой куклой или пожаловаться на кого-то из соседских мальчишек, так и норовивших дёрнуть за косу или сунуть за шиворот кузнечика. И рассказать надо быстро, пока деда не пришёл ругаться, что гостя надо сначала накормить и помыть, а уже потом мучить разговорами.

Впрочем, долго от вездесущего Матвея прятаться всё равно не получалось, и нагоняй получали оба. А потом все садились за стол, и само собой получалось, что Джэбэ садился рядом с семейным патриархом, на месте, предназначенном для старшего сына или брата главы семьи. Первое время Джэбэ отчаянно стеснялся, потом привык. И уже не смог бы точно назвать мгновения, когда впервые после бегства с Бьёргом почувствовал, что у него снова есть семья и есть дом. Не стены, в которых ты засыпаешь от усталости или приходишь хоть ненадолго отгородиться от шума и суеты жизни — а место, где тебя любят и ждут.

Джэбэ прослужил на границе почти до двадцати четырёх лет. А когда пришло время прощаться, Матвей подарил ему саблю. Осмотрев изящное совершенство булата, не смотря на немалые годы службы не заработавшее ни одной зазубрины и до сих пор способное, как и в миг, когда руки мастера ещё только закончили акт творения, с одинаковой лёгкостью разрубить и кованый гвоздь и шёлковый платок, молодой воин попытался отказаться. Но старик был настойчив.

— Бери. Негоже клинку без дела лежать. Хотел сыну передать — да не вышло. А внуку — не буду. Из него хороший кузнец растёт, так нечего ему становится плохим воем. Или, упаси боже, мстителем за пустые и чужие идеалы... и ошибки, — тут Матвей хитро прищурился. — И ещё. Пусть это будет подарок по твоему обычаю — железом за кровь спасённого родича. Я не смогу прийти под твой стяг, так пусть за меня тебе послужит это железо.

— Принято перед лицом Отца Нашего, предвечного как степь и безбрежного как небо! — только и сумел ответить парень, забирая клинок из рук старика.

Эта сабля была с ним и сейчас ...

[1] Па́йцза, пайза, пайдза (кит. páizi тюрк. байса, монг. Гереге — "дощечка", "табличка") — верительная бирка, металлическая или деревянная пластина с надписью, выдававшаяся китайскими, чжурчжэньскими и монгольскими правителями разным лицам как символ делегирования власти, наделения особыми полномочиями.

[2] Матвей — от дрревнееврейского имени ?????? (Маттитьяху) — "дар Яхве", перешёл через греческое Μαθθαιος (Маффеос). В православии Матфей, один из двенадцати апостолов, автор Евангелия от Матфея. До своей встречи с Христом был мытарем (сборщиком таможенных податей).

[3] Цэцэг (монгольское) — цветок. Часто является составной частью имён девочек и женщин.

[4] Анастасия (Настя, Наста, Нася) — от древнегреческого ?ν?στασις (анастасис) — "воскрешение".

Глава 11

Гей вы! Слушайте, вольные волки!

Повинуйтесь жданному кличу!

У коней развеваются челки,

Мы опять летим на добычу!

Ушел Джэбэ поздно вечером, пообещав через несколько дней зайти ещё раз. Но утром молодого полусотника вместе с остальными подняли в седло по тревоге — с востока пришли плохие вести. Ван[1] княжества Пархэ не просто отказался подписывать соглашение: он использовал время переговоров для подготовки армии. И теперь, назвав себя Квангэтхо[2], разорвал все договоры со Степью и соседями. Понимая, что в одиночку осуществить свои амбиции будет трудно, владыка Пархэ заключил союз с Баганским Царством. А подарком к договору послал царю Таунге как рабов всех выходцев из Степи, оказавшихся в пределах княжества.

Даже одного разрыва мирного договора было бы достаточно, чтобы степные ханы двинули армию на Пархэ. Но после выходки с рабами война с Пархэ становилась войной на уничтожение: слишком плохо относились живущие в степи к рабству. Привыкнув видеть вместо чужого человека двуногую вещь, легко перенести такое отношение на соплеменника, поэтому, внимательно проанализировав поражение на западе, Круг Шаманов постарался сделать отвращение к рабству традицией. К тому же, когда много лет назад орки пришли в степь, вытеснив немногочисленные местные племена — рабство было широко распространено во всех государствах востока. И охотники за рабами, обрадованные появлением рослых и выносливых пришельцев, стали регулярно наведываться в Великую Степь.

И Чосонские княжества и остальные соседи осознали свою ошибку довольно быстро. В отличие от прежних обитателей, малочисленных и пугливых, орки поднимались в седло после каждого визита охотников за рабами. Ответные набеги превращали пограничные государства в пустыню, а рабовладельцев и охотников за рабами дикие степняки сажали на кол и жгли живьём, прекращая набег только тогда, когда был убит последний из пришедших охотников или пока за каждого уведённого и найденного раба из Степи не была сожжена какая-нибудь деревня или город. Княжеские армии остановить набеги были бессильны — нерегулярное дворянское ополчение не могло противостоять опыту, выучке и дисциплине орков и варягов, прошедших страшную войну на западе. К тому же орки искусно сеяли раздоры между князьями, а потом громили врагов по отдельности.

Восточные владыки, которым не нужны были государства развалин, отказались от рабства довольно быстро, и теперь основой хозяйства стали не рабы, а крепостные крестьяне-вилланы[3]. Лишь Баганское Царство, которое не имело со степняками общих границ, да королевство Матарам на далёких южных островах упорно враждовали с Великой степью, мечтая повсеместно вернуть древние традиции.

Начиная войну, Квангэтхо рассчитывал, что армия Великой Степи подойдёт к Пархэ только через несколько месяцев — ведь магическую связь легко заблокировать, а всадник длинный путь до столицы проделает не скоро. Потом Великому Хану надо оповестить вассалов, тем — собрать отряды. Так что времени дождаться армию союзников и захватить для начала ближайшие княжества более чем достаточно. А там можно будет бросить вызов и наглым степнякам!

Ван Пархэ слишком плохо знал жизнь соседей: орки не зря гордились своими почтовыми станциями и гонцами, получив же тревожное известие, Старшие ханы не ждали вассалов, а поднимали в седло свои личные армии и отряды драчливых варяжских ярлов. Гонцы тем временем летели обратно, разнося по сомонам и стойбищам приказы о мобилизации. И получив тревожную весть, мужчины быстро собирались в отряды и шли к заранее оговорённым местам, где получали всё недостающее для большого похода. Там же из прибывших формировались сотни и тысячи, во главе которых вставали самые опытные воины или нукеры Старших ханов. Так что уже меньше чем через месяц у порога "расширителя земель" стояла тридцатитысячная армия степняков под командованием Северного хана Джучи[4]. Самый молодой из Старших ханов давно прославился своими талантами в управлении северной степью, а теперь, слывший в ранней молодости лихим сотником, искал славы дарга-батора[5]. И Субудей, который для себя видел в Джучи преемника, решил дать тому возможность.

Дорогу из Степи стерёг город Аннан, окруженный высокими толстыми стенами из обожжённого кирпича, с большим гарнизоном и немалыми запасами. Обычно скупой во всём, здесь ван Пархэ не пожалел расходов на магов — поэтому разрушить стены проклятьем или землетрясением было невозможно. Крепость считалась неприступной — или, по крайней мере, была способна выдержать многомесячную осаду. Но хитрый дарга-батор не стал ни штурмовать город, ни осаждать его. Командующий обороной ожидал, что войска противника подойдут только через несколько месяцев. Поэтому, когда небольшие, бедно одетые отряды начали уничтожать посевы и деревни рядом с городом, — ачжосси[6] гарнизона за взятку легко пошёл на поводу у местных землевладельцев и приказал уничтожить "бандитов". Войска выходили из города, сверкая на солнце доспехами и радуя глаз разноцветными плюмажами. Жители махали вслед и криками призывали привести побольше пленников для развлечений на главной площади.

Чосонцы успели отойти от города всего на три часа пешего хода, когда были окружены степным войском. Пытавшихся сдаться в плен рубили нещадно, лишь два или три десятка "случайно" ускользнули из ловушки, чтобы рассказать горожанам о жестоких и неисчислимых полчищах. Так что, когда орки подошли к крепости, лишённой защитников, и предложили выбор — открыть ворота или подвергнуться поголовному истреблению — жители города не раздумывали. Крепость, которая по расчётам ванна могла продержаться полгода, пала меньше чем за неделю.

Узнав о захвате Аннана, княжества, граничащие с Пархэ, поспешили присоединиться к Джучи: ещё недавно дрожав от страха перед Расширителем земель, теперь они спешили извлечь выгоду из грабежа соседа. Армии трёх ванов и множество отрядов свободных дворян двинулись вглубь Пархэ, стремясь первыми собрать богатства страны — пока этого не сделали степняки. Дарга-батор же, глядя на неорганизованные отряды "союзников", обременённые обозами и маркитантами[7], только посмеивался. Медленные, постоянно боящиеся потерять награбленное добро, склонные к буйствам и насилию... прекрасный щит перед армией врага. Пусть же изломают друг друга! А когда ослабленная сражениями войско Пархе, к тому же расслабившаяся после лёгких побед, придёт к нему — то сама станет лёгкой добычей.

У степняков, если в набег шёл не малый отряд, а армия — сбор и хранение добычи был совершенно иным. Вся добыча отдавалась десятнику, который вел строгий учёт — что и кем было принесено. Десятники сдавали полученное сотникам, а те — тысячникам и дальше вся добыча уходила в специальный обоз под охрану. В обозе же тщательно подсчитывали доли, отделяли положенное хану и охране обоза — а остальное воин или его семья получала уже в Степи. Само же войско всегда было налегке и могло заниматься тем, для чего и создавалось — воевать. Когда же город, который "брали на щит", был недостаточно велик для войска или не было возможности отправить на грабёж всех воинов — например, как в Аннане — то город делился на коны и раздавался по туменам[8], которые выделяли часть сотен для сбора добычи.

Джэбэ въезжал в город, с интересом рассматривая не только дома, но и жителей — до этого, встречая в степи чосонцев, он всегда считал их внешний вид исключением, вызванным примесью степной крови. А после близкого знакомства с Сиро совсем уверился, что люди повсюду одинаковы: типичный уроженец Солнечных островов, Сиро отличался от древлян и варягов лишь чёрными как смоль волосами, да чуть более светлой кожей. Здешние же жители были чем-то схожи с орками — хотя взгляд и не казался таким раскосым, как у степняков. Да и веки здешних жителей были тоньше, нос казался не таким плоским, среди зубов не выступали клыка, а скулы выпирали гораздо меньше... Словно перемешали человека и орка, получив что-то среднее — на Сиро здешние обитатели были похожи лишь черными как сажа волосами.

А вот Аннан молодому воину не понравился, хотя крепость стала первым восточным городом, который он увидел. Покинув лачуги предместий, отряд въехал в городские ворота и сразу же уткнулся в маленькие кривые улочки, полные грязи и мусора — о мостовых здесь не было и речи. Вдоль улицы безликими громадами стояли огромные шести и даже семиэтажные кубы доходных домов, которые, судя по всему, состояли из множества комнатушек, заполненных желтокожыми жителями в бурых от времени и грязи одёжках. Словно ты уменьшился и стоишь перед входом в исполинский муравейник — и перед тобой не люди, а суетливые безликие насекомые. Ощущение было настолько сильным, что Джэбэ даже вздрогнул, сбрасывая противный морок. А ещё вонь... запахи отходов, нечистот и человеческого тела смешивались в такие отвратительные ароматы, что после Вручия и Хэнтей-Батора бедные кварталы Аннана вызывали тошноту. Даже нищета не вызывала сочувствия — скорее какую-то брезгливость, да желание покинуть эту помойку как можно скорее.

К счастью в кварталах бедноты его полусотня не задержалась: стоящей добычи здесь взять было нельзя. Именно поэтому здешних обитателей почти не тронули, лишь несколько сотен опытных воинов попугали их возможностью грабежа, старясь не отобрать "ценности", а устрашить как можно сильнее. И словно сам собой после нескольких дней "разорения" возник слух, будто если город прогневит степного владыку или подымет против него оружие — Аннан сровняют с землёй, а жителей лишат даже одежды. После чего чернь была готова разорвать на части любого, кто хотя бы заикнётся об изгнании захватчиков — лишь бы сохранить нетронутым своё убогое достояние. Что вполне устраивало Джучи, крепость была важна для дальнейшей военной кампании.

Замирив чернь, степняки принялись потрошить город "по-настоящему": именно в районы позажиточнее да роскошные особняки богачей в центре города и направлялся сейчас отряд Джэбэ. Выехав из "чёрных" кварталов Джэбэ на несколько минут удивлённо придержал коня: здесь, где жили люди с достатком, дома уже не теснились. Улицы стали чистыми, без мусора и отходов — хотя и представляли собой лишь утрамбованную до твёрдости камня землю. Дома строились уже не из дешёвого сырцового кирпича, а из камня или обожженных глиняных блоков, да и двускатные крыши здешние хозяева делали не из гнилой соломы и связок плохо просушенного бамбука — а радовали глаз красной черепицей, украшая конёк головами драконов. Когда же полусотня добралась до особняков богатых купцов, чиновников и знати — и Джэбэ, и остальные воины из тех, кто был в пределах чосонского города впервые, замерли, удивлённо разинув рот. И дело было не в том, что кровли состояли из небольших металлических пластин, выкрашенных в различные цвета от тёмно-красного до густо-синего. Сами крыши удивляли необычным видом, словно показывая: мы не плоские как стол навесы, чуть выступающие за стены домов нищих кварталов, мы не простые крыши с коньком и наклоном, выступающие от стен меньше чем на полметра. Мы — дитя от союза денег и мастерства! Чешуйки пластин были подогнаны так тщательно, что казались натянутой шкурой какого-то исполинского зверя, а сами крыши словно не имели ни одной прямой линии и чуть загибаясь по углам вверх широко раскидывались за пределы стен, укрывая просторные веранды. Да и опорные столбы были произведением искусства, изображая драконов, кошек, каких-то мифических зверей — и ни разу не повторялись.

Пришельцы, наверное, могли бы стоять в немом удивлении ещё долго. Но пожилой десятник, не раз бывавший в княжествах, объяснил, что местные жители верят, что такие изогнутые линии отпугивают злых духов. А поскольку построить "кривую" кровлю стоит недёшево, позволить себе такую "защиту" могут далеко не все. Веранды же, как и широкие козырьки, спасают обитателей дома в душные месяцы лета и в период зимних ливней. Наваждение, навеянное необычными кварталами ушло, хотя все дни, пока шёл сбор добычи молодые воины нет-нет да и засматривались на особо искусную резьбу или совсем уж необычное творение мастера-кровельщика.

В богатых домах, которые достались его отряду, Джэбэ пришлось выдержать свой первый экзамен в должности командира. Душный воздух и липкий страх перед грозными пришельцами окутывал кварталы, словно липкая паутина — так и подбивая молодых воинов, которых в полусотне было немало, проявить свою удаль и власть над склонившимися перед саблей. Потому-то и должен был командир сдержать железной рукой горячие головы, приучая молодёжь в любой ситуации оставаться с холодным и ясным разумом. Не зря Воинская яса[9] строго карала за мародёрство, женское насилие и прочий разгул: всё это не совместимо с воинской дисциплиной как основой армии. Конечно орки, при нужде, спокойно творили по отношению врагу и местному населению творили такие жестокости, что перед ними бледнели самые чудовищные непотребства княжеских армий — но только по приказу командиров. Сейчас такого приказа не было, поэтому лишь изредка был слышен звон оружия особо рьяных защитников своего добра или чей-то крик разрывал тишину.

Сбор добычи продолжался почти четыре дня, и ещё несколько дней войско стояло лагерем — ждали, пока "союзники" подойдут поближе к столице. Но едва дарга-батор получил новости, что войска Пархэ ринулись на перехват, он тоже двинул армию в сторону моря — только не напрямую, а обходя сцепившихся противников по широкой дуге.

Войско степняков словно огромное страшное чудовище неторопливо двигалось к побережью, широко раскинув щупальца разъездов. Оставляя на своём пути опустошённую землю... Встреченные города и посёлки стирались с лица земли нещадно. Жителей же — тех, кто не пытался брать в руки оружие — продавали как вилланов соседям. Очень скоро оркам перестало встречаться хоть какое-то сопротивление. Пусть вилланов ждал тяжёлый труд, особенно непривычный изнеженным горожанам — это лучше, чем умереть от голода в опустошённой стране или под саблей завоевателя. Сражаться пытались лишь небольшие отряды дворян, которым было, что терять.

Когда армия покинула Аннан, кто-то вспомнил о службе Джэбэ на границе и его немалом опыте лесных боёв и засад — и потому полусотня стала одной из тех, что вела разведку или тревожила врага лихими рейдами. Здесь Джэбе впервые почувствовал вкус и горечь войны. Он нападал — и убегал. Познал кипящую удаль схваток, когда враг падает под ударом сабли — и хоронил павших товарищей. Сегодня отряд проезжал через сожженные поля и деревни, а завтра жёг их сам. И каждый день войны: когда он смотрел на слёзы и плачь ребёнка, который встречается с первой в жизни серьёзной потерей и не понимает, почему родители, такие умные и сильные — не пытаются потушить горящий дом, а лишь покорно становятся на колени перед страшными пришельцами; когда убитая горем женщина, стоя над телом мужа с ненавистью смотрит на чужаков, грабящих её дом; раздирающая на себе рубаху девушка, чей жених пал под саблей, пытаясь защитить любимую от "насильников"... каждый такой час и миг оставлял на его сердце небольшой шрам, всё больше и больше уводя молодого полусотника от юного княжича, когда-то пришедшего в степь.

В один из вечеров, глядя на своих удальцов, жгущих очередную дворянскую усадьбу, Джэбэ вспомнил стихи поэта из библиотеки Альвара, что война возвышает человека — и горько усмехнулся. Война может сделать жестче и сильнее. Она может выковать характер и волю... Но никогда не сможет возвысить человека до созидания прекрасного. Война разрушитель, а не творец.

Все дни, когда его конь топтал пыль чосонских дорог, Джэбэ не переставал изумляться живущим в Пархэ: если бы такой враг вторгся на его родину или в Полесье — ему пришлось бы брать с боем каждую деревню и каждый город. Здесь же предпочитали открывать ворота, пытаясь откупиться имуществом. Не меньше его удивляла и разница между городскими жителями и вилланами. И на западе горожане нередко смотрели на крестьян свысока, но если приходилось бежать из города, спокойно занимались сельским трудом, вспомнить того же старика Матвея. Здесь же, когда городских жителей угоняли для продажи в вилланы на север — они громко стенали, жалуясь на свою судьбу. Селяне же к смене места жительства относились спокойно: собирали свой нехитрый скарб и послушно двигались, куда укажет плеть завоевателя.

Эту странность объяснил всё тот же старый десятник. В северных княжествах вилланы были достаточно свободны: отсутствовали личные повинности[10]], была какая-то своя собственность и земля, имелось возможность перейти в другую вотчину или на свободные земли, даже в город. Здесь же вилланы были ограничены во всём: от произвольных повинностей и барщины "по воле владетельного хозяина", до запрета покидать свои наделы. И единственным отличием от раба было то, что крестьянина согласно закону, не могли по прихоти убивать да продавать на рынках как скотину.

Джэбэ слушал старого десятника внимательно и охотно, не стесняясь обращаться к тому за советами — ведь старик ходил в набеги на чосонцев ещё тогда, когда не родился отец бывшего княжича. А старый воин делился премудростью, про себя восхищаясь молодым командиром: далеко пойдёт. Умен, рассудителен, не стесняется спрашивать то, чего не знает — ­ но решает всегда сам. В бою страшен, но от крови не пьянеет, а полусотней командует, как своей рукой. Потому-то и ластится к нему воинская удача.

Впрочем, оказалось, что удача — девушка капризная, и вскоре их полусотня хлебнула её переменчивого настроения полной мерой. В одном из рейдов они неожиданно наткнулись на армию Пархэ: та скрытно шла наперерез врагу, уничтожая все встреченные на пути разъезды. Спасла их лишь предусмотрительность старика, который своей волей поставил десяток в подозрительном месте и принял на себя удар латных конников гвардии вана.

Их отряду первому удалось вырваться из западни и принести весть своим, но почти половина осталась лежать на пыльных дорогах. Среди погибших оказался и весь отважный десяток. Старый воин, наверное, был доволен — он умер не в постели, а с саблей и ушёл, захватив с собой немало врагов. А Джэбэ, после доклада самому дарга-батору первым из ушедших в этот поход молодых офицеров получил в награду косицу сотника и серебряный венок отличия. Уцелевшие воины и друзья шумно поздравляли удачливого командира и товарища, и Джэбе, натянув на лицо маску веселья, также радостно шутил и принимал похвалы. Только вот и награда, и смерть старика стали ещё одним шрамом на сердце — самым глубоким, самым страшным за эту войну.

Получив важную новость о подходе врага, степняки успели подготовиться. И когда войско вана, утомлённое маршем, вышло на поле боя — их встретили свежие воины. В основной сече Джэбэ не учувствовал — вместе с новой сотней он в составе тысячи лёгкой конницы ждал в резерве. Отсюда же Джэбэ и смотрел с интересом и восхищением на искусство дарга-батора. Как в самом начале сражения, запутав противника дымом от подожженной травы, степняки выманили на спрятанные колья и волчьи ямы кавалерию чосонцев, а затем кинулись осыпать стрелами беззащитную пехоту. Та заколебалась, пытаясь прикрыться щитами и ответить на обстрел своими стрелами — и пропустила атаку железных клиньев варягов и оркских мечников. Степная пехота разрезала строй врага, словно раскаленный нож масло, разбив ровные линии на отдельные полки и дворянские дружины. Чосонцы ещё могли переломить ход сражения, всё-таки их было намного больше... Но потеряв в дыму соседей, избиваемый врагами и падающими стрелами, каждый их отступающих отрядов думал, что остался один, что всех остальных перебили. Отступление быстро превратилось в бегство, а лёгкая кавалерия ринулась истреблять бегущих.

Преследование длилось почти неделю, поэтому на вторую часть битвы, когда степная армия громила спешащих на помощь баганцев, Джэбэ не успел. Лишь потом он узнал, что с упорством цеплявшихся за "священные заветы предков" баганцев резали словно скот: хорошие в родных джунглях пращники оказались бессильны против луков, а не менявшиеся столетия джонки — против хищных драккаров варягов и когов[11] "свободных капитанов" с Солнечных островов. Берег покраснел от крови, а море — почернело от тел.

После бойни на побережье судьба "объединителя мира" была предрешена: когда Джучи подошёл к столице, дарга-батору поднесли выкуп — пять бочек золота и головы "расширителя земель" и его семьи. Взамен Пархэ получало мир и гарантии со стороны Степи, что в течение следующих десяти лет границы княжества останутся неизменны — степняки были заинтересован в сохранении статус-кво. И хотя последний пункт договора вызвал недовольство со стороны князей, выступивших на стороне орков, жаловаться они не решились. Война закончилась.

[1] Ван — титул правителей государств и княжеств в Китае и Корее в древности и средние века.

[2] Квангэтхо (корейское) — Расширитель земель. Титул под которым в историю вошёл князь, первым объединившим отдельные царства в единую Корею.

[3] Виллан (позднелат. villani, от лат. villa — усадьба, поместье) — категории феодально-зависимого крестьянства в странах Западной Европы в средние века.

[4] Джучи (монг) — нежданный гость. В истории это имя носил старший сын Чингис-хана — один из лучших полководцев армии монголов.

[5] Монгольское дарга (начальник) и батор (богатырь). Здесь — полководец, глава армии.

[6] Ачжосси (корейское) — уважительное обращение к мужчине, который намного старше по возрасту. Также может иметь значение в зависимости от ситуации "господин".

[7] Маркита́нты (немецкое Marketender, от итальянского mercatante — торговец) — мелкие торговцы, сопровождавшие войска в походах в европейских армиях (особенно французской).

[8] Тумен или тумэн (монгольское) — высшая организационно-тактическая единица монголского войска в 12-14 вв. численностью 10 тыс. воинов; подразделялся на тысячи, а они — на сотни и десятки; возглавлялся темником.

[9] Яса (монгольское)— наказ или закон, а также налог, подать. Уложения Чингисхана, определявшие правила поведения в войске и на территории империи Чингизидов.

[10] Т. е. повинностей, которые раскладывались бы на личность, а не на земельный надел крестьянина.

[11] Ког — высокобортное судно с прямыми фор— и ахтерштевнями и одной палубой, распространился в XIII — XV веках на севере Европы. Ког нес одну мачту с прямым парусом. Пространство под кормовым помостом зашивалось с бортов. Отличительной чертой кога был навесной руль.

Глава 12

Весь город в серебряном блеске

От бледно-серебряных крыш, -

А там, на ее занавеске,

Повисла Летучая Мышь.

Мерцает неслышно лампада,

Белеет открытая грудь...

Все небо мне шепчет: "Не надо",

Но Мышь повторяет: "Забудь!"

Снова был май, и снова он вступал в белоснежные стены Хэнтей-Батора. Внешне Джэбэ повзрослел всего на год, но в душе стал много старше — война заставляет расти быстро. И въезжал он сегодня не одиноким гонцом, а вместе с войском, заслуженным воином, отмеченным косицей из хвоста яка. Городу же было всё равно — его стены и дома за свою жизнь видели немало таких молодых людей. И готовы были увидеть ещё больше.

День прибытия прошёл в хлопотах — ещё в дороге тёмник выбрал Джэбэ одним из помощников. И если простые воины, и даже десятники с сотниками сразу же могли спокойно располагаться на заслуженный отдых, то порученцы вынуждены были носиться по всему городу: появление такого большого отряда сразу же требовало решить огромное количество проблем. Джэбэ обошёл столицу раз десять или пятнадцать, увидел немало старых знакомых — но для всех времени хватало только на то, чтобы поздороваться и бежать дальше.

Лишь когда день начал клониться к закату, Джэбэ удалось добраться до комнат, которые ему отвели под жильё. К офицерским казармам он подходил, собираясь рухнуть в постель и дать роздых усталым ногам. Сбыться этим мечтам было не суждено — в комнате его ждал пожилой кряжистый варяг.

— Себьёрн, — представился тот. И, показав пайцзу со знаком Великого Хана, приказал следовать за собой.

Мужчины торопливо пересекли центр города и углубились в переплетение небольших улочек за Рыночной площадью. Было довольно темно и дорогу освещали лишь висящие перед входными дверями домов светильники, призванные отпугивает всё нехорошее, что гость случайно может привести за собой. Но света такие лампы давали мало, а фонарь варяг почему-то зажигать не хотел. А без этого знаки кланов и прочие поясняющие символы на стенах и оградах в подступающих сумерках разобрать было довольно трудно, и искал Себьёрн нужное место довольно долго: темнота успела окончательно укутать город.

Наконец, отыскав подходящий дом, спутники пересекли крохотный дворик и вошли внутрь. В длинной прихожей-коридоре их встретил рослый воин в дели из простого полотна, без украшений и знаков. Увидев лицо Себьёрна, он не проронил ни слова — только махнул рукой в сторону одного из дверных проёмов и встал таким образом, чтобы не увидеть лицо Джэбэ, шедшего следом. Себьёрн также молча кивнул и двинулся в указанном направлении.

За входной занавесью оказалась небольшая пустая комната, на полу которой были расстелены три кошмы, а в центре стоял тускло горящий керосиновый светильник. На дальней, боком к двери, сидел пожилой мужчина, чья внешность молодому воину показалась смутно знакомой — но вспомнить мешали полумрак, царивший в комнате, да прыгающие тени неверного света. Услышав, как вошли Себьёрн и его спутник, мужчина прибавил в лампе огонь и развернулся к гостям. Джэбэ мысленно ахнул: яркий свет высветил лицо, которое в Степи, наверное, знала даже самая ничтожная мышь — перед ними сидел сам Великий Хан! Но воин должен уметь владеть собой, поэтому на лице удивление не отразилось. Субудей же помедлил несколько секунд и сказал:

— Неплохо. Только руки должны быть твёрже — они всё-таки дрогнули, показав удивление, — и, не обращая внимания на лёгкий румянец, проступивший на щеках Джэбэ, жестом приказал обоим садиться.

Едва все сели, как Субудей вдруг обратился к молодому сотнику каким-то мягким и сладким голосом:

— Наслышан про твои успехи. Очень наслышан. Если бы не твой рейд — неизвестно, как повернулось бы сражение. Думаю, ты заслужил большего, чем одна косица. Вот, возьми, — он достал откуда-то из складок одежды пайцзу из цзуна, которую положил перед молодым сотником. Как бы приглашая взять её себе.

Джэбэ вдруг почувствовал, словно внутри натягивается струна. И с каждым мгновением всё сильнее, угрожающе звеня и приготовившись лопнуть. Про владыку Степи не зря говорили без похвальбы, что тот способен узреть спрятанное на два роста под землёй. И не знать, кто именно спас полусотню Великий Хан не мог — в этом Джэбэ был уверен. Потому молодой воин не стал торопиться. Конечно, услышать такие слова лестно... и возможности получить личную пайцзу в двадцать шесть удостаиваются немногие. Но взять её — значит согласиться, что готов выполнить дело, которое потребует Великий Хан. А вот если не сможешь... отказ повредит куда меньше. Джэбэ склонил голову и ровным тоном спросил:

— Я рад, что Великий Хан высоко оценивает своего нукера. И готов выполнить любой приказ. Но перед тем как принять столь высокий знак ответственности, прошу рассказать мне, что требуется владыке? Дабы, если моих сил будут недостаточно — попросить передать дело в руки более достойного.

Субудей усмехнулся, сверкнув клыками. И уже нормальным тоном, в котором привычно зазвучали властные нотки, произнёс:

— Одобряю твой выбор, Себьёрн, — и резко перевёл взгляд на Джэбэ. — Годишься. Ты слышал про посольство на Солнечные острова?

Джэбэ утвердительно кивнул:

— Да. Об этом говорят в городе.

— Хорошо. Я не жду ничего необычного — простое подтверждение договора, как и каждые пятнадцать лет. Ерден переговорщик опытный, да и на островах бывал не раз... — Субудей поджал губы. — Меня что-то тревожит. Вторым по старшинству будет Себьёрн, человек тоже бывалый — но этого мало. Слишком многие знают, кто сможет прийти на смену Ердену. Мы решили, что стоит иметь неприметного человека, способного, если понадобится, временно заменить посла. Есть несколько вариантов — но случайно ввести в охрану удобнее всего тебя.

Молодой нукер утвердительно склонил голову, показывая, что понял и принимает наказ своего господина. К молодому сотнику присматриваться не будут, а то, что он неплохо владеет языком, разбирается в обычаях Солнечных островов и почти два года сам был переговорщиком — в столице никто не знает. Не медля, Джэбэ взял пайцзу и проколол кинжалом палец: когда на пластину попадёт его кровь, символ власти узнает хозяина. А в чужих руках останется пустым куском металла.

Едва красная капля впиталась тёмно-серую поверхность, как одна из сторон на мгновение вспыхнула тёплым желтым светом, и на ней проступил знак Великого Хана. Но следом появились знаки остальных Старших! Теперь Джэбэ возгласа изумления сдержать не смог: он стал не просто рукой Великого Хана: теперь его Слово — это Слово всей Степи!

Субудей словно не обратил на состояние молодого нукера никакого внимания. Он хлопнул ладонями и торжественно произнёс:

— Волей моей и властью Старшего совета! Стань взором нашим и словом нашим, а когда настанет час — дланью нашей, карающей и милующей, — после чего уже деловым тоном продолжил. — О твоём истинном статусе будет знать только Себьёрн. Он же и объяснит тебе подробности. Для всех остальных ты ­ — десятник охраны посла.

Едва Субудей умолк, как варяг, получив разрешающий кивок, начал пояснять детали:

— Через два дня в родительский дом возвращается Альвхильд — вместе с остальными выпускниками "Ледяной обители". Ты вхож в семью Фридгейров, поэтому никого не удивит, что вместе с братом встречать её поедешь и ты. Там влюбишься и начнёшь за девушкой ухаживать. Тем более, что как нукер Великого Хана и сотник ты вполне можешь просить руки дочери ярла. Когда заболеет младший целитель посольства и вместо него на Солнечные острова отправится Альвхильд — никого не удивит, что ты попросишься вслед за ней. По статусу чин сотника равен десятнику посольской стражи, поэтому благоволящий тебе ярл Торбьёрн легко поможет устроиться в охрану...

— Сейчас Себьёрн проводит тебя к Фридгейрам, — прервал вдруг Великий хан, — там и договоритесь о деталях. Ярл и Альвхильд уже знают и дали согласие, — и Субудей махнул рукой в сторону двери, показывая, что ночь коротка и следует поторопиться. Когда Джэбэ и Себьёрн уже выходили, молодому воину послышалось, что Великий хан сказал себе под нос что-то вроде: "Удачный выбор, Себьёрн... И очень вовремя", — но не придал этому значения.

В доме Фридгейров Джэбэ встретил сам ярл, Глоди... и Альвхильд! С последней встречи она не просто стала старше, а угловатые линии подростка скруглились. Теперь перед Джэбэ стояла рослая, с широким и гордым разворотом плеч, высокой полной грудью и изящной талией красавица. Волна волос червонного золота струилась по всей спине, закручиваясь в пышные кольца, и словно подчёркивала опалово-молочную кожу.

— Вильде, ты великолепна! Будь передо мной кто другой, — он весело подмигнул, — я обязательно бы приударил!

Девушка смущённо заалела от комплимента, а потом с радостным визгом кинулась Джэбэ на шею.

— А со мной поздороваться не хочешь? — раздался из угла голос Глоди. — Сестрёнка, не удуши его. Оставь и мне немного, — и, отстранив Альвхильд, крепко обнял друга. — Добро пожаловать, брат!

Джэбэ, который не видел Глоди с самого выпуска, смотрел на друга с удивлением. Да, за прошедшие годы побратим тоже очень изменился. Если Альвхильд скорее пошла в альвскую родню матери и до сих пор выглядела как семнадцатилетняя девочка, то Глоди был вылитый отец: такой же медведь с пшеничными бородой и косами. Разве что нет седины, да меньше лент Вотана. С удивлением Джэбэ рассматривал ленты, в косе Доннара: да, побратим теперь стал весьма известен в Круге знаний.

Восторги и обмен новостями длились полночи, и лишь потом все трое с азартом начали обсуждать детали — словно и не утекло много лет, и опять они готовят какую-то проказу. А ярл Торбьёрн смотрел на сидящих рядом Джэбэ и Альвхильд, и с грустью думал, что не отказался бы от такого зятя и взаправду. Увы — эти двое всегда относились друг к другу как брат и сестра, а Торбьёрн всегда принимал Джэбэ как ещё одного сына. А жаль...

Глава 13

Трудно дело птицелова:

Заучи повадки птичьи,

Помни время перелетов,

Разным посвистом свисти.

И вытаскивает Дидель

Из котомки заповедной

Три манка — и каждой птице

Посвящает он манок.

Велик и неизменен океан, неторопливым рокотом несущий свои пенные воды от северных льдов до южных джунглей. Словно сама вечность решила принять форму, чтобы стать мерой всего уже случившегося и только предначертанного — и возникла хрустальная гладь без конца и без начала. С шумом и фырканьем плещутся киты и дельфины, белогрудые чайки молнией носятся над синей и изумрудной глубиной, то окунаясь в лазурную волну, то взлетая высоко в прозрачное голубое небо. Но ни одно живое существо не может потревожить спокойствие сияющих вод: ни среди зелёной солёной пустыни, где в неизменности растворяется даже время, ни у побережья, где волны равномерно и неизбежно отсчитывают секунды и минуты.

Но вот ровный доселе берег поворачивает, и плывущая в безмятежности стайка дельфинов испуганно начинает пересвистываться, спеша как можно дальше уйти в море: за мысом воды залива кипят и бурлят от сотен кораблей и тысяч лодок, спешащих к причалам славного Сучжоу. Много веков назад повелел тогдашний правитель здесь, где великая река смешивается с водами Восточного океана и меняет оттенок своих вод от благородного жёлтого к тёмно-коричневому, построить порт. Нет уже давно ни того владыки, ни государства — а город тысячи мостов всё стоит, цепко держа в своих руках славу и имя некоронованной торговой столицы чосонских княжеств.

По всему побережью и далеко за его пределами известен Сучжоу. И мастерами, которые живут в своих кварталах, отделённых от остального города высокими стенами: чтобы остались секреты выделки самого тонкого фарфора и самого яркого шёлка скрыты от чужаков. И верфями, на которых можно построить любое судно по желанию и мошне заказчика — хоть паганскую джонку, хоть драккар варягов. И своими развлечениями: пестрят улицы и площади яркими балахонами комедиантов да разноцветными кофтами уличных жонглёров, факельщиков, плясунов. А дальше, в кварталах под белыми и серыми фонарями ждут ищущего удовольствий девушки и юноши, готовые исполнить любую мечту и утолить жажду желаний любого путника.

Ни на минуту не затихает город-порт. Вдоль глухих высоких заборов, отделяющих широкие улицы от дворов, снуют рикши и паланкины важных мандаринов[1], кричат о подаянии сидящие на перекрёстках нищие, бегают мальчишки, на продажу везут в телегах и тащат в коробах свой товар ремесленники и крестьяне. Вот прошёл купец из Великой Степи: рослый и важный. Он плотно запахнул свой халат и, кажется, даже не глядит на нанятых в пригороде узкоглазых желтолицых носильщиков-чосонцев, которые колонной трудолюбивых муравьёв тащат вслед за ним нескончаемую вереницу тюков с товаром. А здесь кричит и хватается за меч оскорблённый дворянин-ханец — но тут же отпускает рукоять и, нацепив на лицо маску презрения к "сырым варварам", спешит прочь: к месту ссоры уже направляются стражники, и зачинщика могут лишить въезда в город. Впрочем, охранники порядка торопятся не сильно — знают, что первым остужать горячую голову задиры бросятся соседи. Слишком дорожат все жители и гости Сучжоу статусом нейтральной территории.

Ближе к заливу и причалам город меняется. Исчезают высокие заборы дворов, дома и склады всё сильнее теснятся друг к другу. У здешних обитателей нет времени на долгие церемонии встречи гостя у ворот, обязательные для обычного чосонца. Да и гости из других стран не поймут такой задержки, особенно ночью — вот и приходится купцам и хозяевам гостиниц "забывать" про священные традиции дедов и прадедов. Ну, да духи предков поймут оборотистых потомков — сами испокон веков были такими же. Другие в здешних местах и люди. Возле порта нет места крикам да лохмотьям нищих, залатанным одёжкам крестьян и цветастым балахонам фигляров: кофты и шаровары здешних хозяев пошиты из хорошего сукна, бархата и шёлка. С рассвета до заката, а зачастую и ночью, кипит порт, встречая и отправляя суда всего известного мира. Без устали и отдыха целый день снуют грузчики и матросы, рыбаки, слуги и приказчики, чтобы вечером, едва побагровеет и уйдёт за горизонт шар солнца, вместе с обитателями гостиниц поспешить в город — окунуться в водоворот развлечений, спуская в балаганах и кварталах удовольствий заработанное за день.

Впрочем, сегодня живущим в гостинице "Хрустальный мост" вечера было ждать не обязательно: все, от Старшего стража до последнего писаря, со смехом наблюдали, как делает выговор своему воину один из офицеров охраны посольства Великой Степи. Самый молодой в своём десятке и в охране, он даже в мелочах старался следовать воинской Ясе. Из-за чего, под усмешки и шутки остальных над невезучими товарищами, регулярно устраивал подчинённым разносы. Как за кажущиеся проступки, так и за настоящие — но настолько мелкие, что любой мало-мальски опытный командир постарается их не заметить. Утихомирить его могла только младшая целительница, из-за которой он, по слухам, и добился назначения в стражу. Но сегодня девушка вместе со старшим лекарем Унуром выхаживала отравившегося рыбой помощника посла и испортить развлечение не могло ничто.

"И если я ещё хоть раз увижу, что кто-то позорит высокое звание охранника самого посла Ердена — пеняйте на себя!" — под конец голос сорвался, дав петуха и все, кто находился в большой трапезной зале, зажали рты, чтобы не расхохотаться. Видно было, что и сами воины десятка, и "виновник" тоже удерживают на лице серьёзное выражение с трудом. Один лишь Хаульфдан сохранил невозмутимость, не позволив даже тени насмешки. Заметил всё это и Джэбэ — поэтому ругать пожилого варяга, который годился ему в отцы, при всех не стал. Гордо подняв голову, парень тряхнул русыми, забранными по обычаю варягов в две косы, волосами, и двинулся к лестнице на второй этаж. На ходу бросив, чтобы заместитель шёл следом. Мол, с ним они поговорят без свидетелей.

Едва тяжёлая дверь комнаты захлопнулась, заглушая любые звуки изнутри — вид молодого командира резко переменился. Исчезла гордая ребячья надменность, исчезли следы какой-то юношеской обиды и непонимания человека, который делает всё правильно — и не находит отклика со стороны остальных. Лишь усталость, до этого почти незаметно прятавшаяся в уголках глаз, казалось, захватила всё освободившееся на лице место.

— Как я устал, Хаульфдан, — сказал Джэбэ и, раскинув руки, с удовольствием упал на перину. — Если бы ты знал, как я устал играть молодого остолопа.

— Таков приказ начальника охраны Себьёрна, — старый варяг присел рядом, всем своим видом показывая, что хоть и понимает командира — но ничего сделать не может.

— Да знаю я, знаю. Вот только если отъезд задержится ещё на неделю — я точно рехнусь. Будто я не понимаю, что парни тоже готовы лезть на стену от безделья. И все их шалости... А, — он махнул рукой и, не вставая, зашарил в стоящем рядом с кроватью дорожном мешке, — они ведь и дальше так будут, а я вынужден скандалить. "Не подобает так вести себя охранникам посла Великой Степи", — передразнил он сам себя, — вот, передай парням моё извинение, — Джэбэ наконец-то нашёл то, что хотел, и удивлённому взору младшего десятника явилась пузатая бутылка тёмно-жёлтого стекла с пробкой залитой зелёным сургучом.

— Да это же... — полушёпотом взволнованно произнёс Хаульфдан.

— Ага. Настоящий кьянт с Матарама. Сам знаешь, в прошлогодней войне я в передовых разъездах ходил. Хорошо тогда по тылам погуляли... вот из добычи, что с одного поместьица взяли, пара бутылок мне и досталось. И ещё, — он сел на кровати, останавливая уже собравшегося уходить заместителя, — передай парням, пусть дальше ко всему приглядываются. Не нравится мне эта задержка с выездом. Я ещё когда на границе служил, усвоил, — тут он сморщился от неприятного воспоминания, — если слишком уж в начале всё приятно идёт — жди потом в рейде нехорошего. А наотдыхались и наразвлекались за казённый счёт мы в здешних краях за последние три недели на всё. Вплоть до покушения на посла.

Десяток уже ждал Хаульфдана в большой лапшичной, куда остальные стражники и посольские никогда не заглядывали: пользуясь тем, что все расходы посольства брал на себя Великий Хан Степи, они предпочитали проводить свободное время в ресторанах, у лицедеев да в парчовых заведениях весёлых кварталов. И потому здесь варяги могли говорить спокойно. Бутылку и пожелания командира все встретили восторженным гулом.

— О! Да ради такого я готов получать нагоняи и наряды хоть каждый день!

— Лет пятнадцать, не меньше!

— Какой пятнадцать, смотри печать на сургуче! Да ей все двадцать, а то и двадцать пять!

— Тихо, тихо, парни, — улыбаясь, Хаульфдан начал разливать напиток по чашкам. — Нарядами вне очереди, Кольгрим, я тебя и так обеспечу. Только вот таких бутылочек, извини, не будет — одна всего. И вообще, зажрались вы мужики. Гостинчик им по стоимости полного доспеха каждый день подавай...

Разговор смолк: все наслаждались напитком, мелкими глотками поглощая концентрированное блаженство. Наконец, когда на дне чаш не осталось ни капли, Хаульфдан продолжил:

— В общем, так. Командир просил передать — не расслабляться...

— Да ладно тебе, Хаульфдан. Ну что такого может быть? Гуляй вокруг посла, да бряцай железом — вот и всё... — начал было ерепениться Кольгрим.

— Сам думай, сам. А не повторяй за остальными. С чего наш десяток в охране появился?

— Да мой род живёт в Великой Степи уже двенадцать поколений!..

— Мой пятнадцать. Но по традиции варягов в охране всегда не больше трети, остальные столичные нукеры Великого Хана. Парадные вояки, — с презрением бросил Хаульфдан. — Вот и думай, зачем нас в охрану ввели. Или, — тут он хитро прищурился, — ты, как и остальные, и вправду решил, что мальчик, который только гарнизонной службы и нюхал, влюбился в нашу Альвхильд? А ярл дочку поскорее замуж решил сплавить, вот и устроил будущему зятю непыльную работёнку?

— Джэбэ? — рассмеялся кто-то из сидящих. — Да он, кажется, на такое вообще не способен.

Кольгрим смущённо замолк, пытаясь подобрать ответную колкость, как внезапно заговорил сидящий с другой стороны от спорщиков Сигфаст. Широкий и рослый, он был похож на огромного полярного медведя, который вдруг обзавёлся секирой и сел вместе с остальными за стол: "Полная рука", — прогудел он. Кто-то решил незаметно ввести в охрану "полную руку". Альвхильд — целительница, и никто не знает, что она ещё и боевой маг. При ней охрана. Джэбэ для всех — ханский нукер, и десяток тогда тоже. Считается по командиру. Пара обоеруких[2], ты, — Сигфаст ткнул рукой в несостоявшегося задиру, — и командир. Два берсеркера, — он показал на сидящего рядом брата, — остальные копейщики".

— Во! — назидательно поднял палец Хаульфдан. — Все поняли? Так что, чувствую, будет нам. И вокруг посла, и железом позвеним...

Все умолкли, задумавшись каждый о своём. Слишком уж неожиданными были слова Сигфаста и Хаульфдана. До этой минуты большинство выполняло приказ "строить дурака" не задумываясь, теперь же приятная прогулка на цветущие Солнечные острова обернулась к ним иной стороной: будущей схваткой, а может ранами или гибелью. Но прежде, чем свои мысли успел высказать кто-то ещё, у стола возник запыхавшийся мальчишка-писарь из посольства. "Всем обратно, — важно надувая щёки от оказанной ему самим Себьёрном чести передать сообщение начал он. — Корабли пришли, загружамся".

Солнечные острова встретили гостей дождём и ветром. Порывы шторма были так сильны, что мешали разговаривать и грозили сорвать неосторожного с мокрой палубы. Джэбэ за время службы на западе не раз слышал от Сиро о красоте здешних мест — но пока сквозь водную пелену едва просматривались очертания тёмных скальных стен, о которые разбивались пенные буруны волн. Побережье, вдоль которого шёл ког, было почти голым, лишь изредка попадались заросшие кустарником холмы, чем-то похожие на диковинных животных, уснувших на берегу и окаменевших. Когда суда зашли в портовую бухту, стало тише — но всем было понятно, что скоро шторм доберётся и сюда.

За мысом характер берегов резко изменился: теперь склоны густо покрывал лес, над которым то здесь, то там исполинскими султанами вздымались сосны. Рука человека этих лесов никогда не касалась, но после пустого побережья выглядели они настолько гармонично и радостно, что казалось, будто бухту украсил неведомый садовник. Едва показался порт, Джэбэ с жадностью начал рассматривать город — но наткнулся на снисходительный взгляд Ердена и, смутившись, ушел на корму. Всю дорогу, пока парень играл роль молодого влюблённого офицера, суматошного и очень наивного — посол, словно вспоминая себя в его годы, нередко "направлял на путь истинный" способного, но ещё зелёного и слишком бестолкового молодого человека. А также, как старший, не раз давал ему советы "на будущее". И сейчас Себьёрн, заметив почти отеческое выражение на лице посла, мысленно усмехнулся. Задумка владыки удалась: если поверил даже такой старый лис — поверят и другие. Для тех же, кто не поверит... тут командир охраны вспомнил подслушанный перед отплытием разговор варягов. Для них есть и другая версия. И сохрани нас Доннар, чтобы о настоящей причине появления молодого десятника в охране до последнего дня знали только пятеро: он, Джэбэ, "прикрывающая" всё мероприятие Альвхильд... да Великий Хан и подбиравший для десятка варягов ярл Торбьёрн.

Коги флотилии сделали разворот и пошли вдоль деревянных причалов, на которых полуголые матросы спешно швартовали суда и лодки, стараясь успеть до того, как шторм ударит по бухте всей своей мощью. Следовало поторопиться и только что вошедшим в гавань кораблям, но капитан самого первого судна словно что-то искал, медленно обходя пузатые купеческие лохани и хищные профили кораблей "свободных капитанов Солнечных островов". Наконец, увидев у пирсов самой южной части порта пять драккаров, старший кормчий направил свой караван именно туда. "Целых пять "случайно" пришло вместе с нами, — мелькнула в голове молодого десятника мысль. — Великий хан перестраховывается, словно опасается чего-то".

На причалах гостей с родины ждал сам Хамба — глава посольства Степи на Островах. Важный и толстый, он даже не взглянул на рядовых гостей, лишь бросив спесивый взгляд на варягов и нукеров охраны. Простых писарей и помощников Хамба, ставший с приездом Ердена младшим послом, даже не соизволил заметить. Зато перед начальством он сразу же рассыпался в угодливых приветствиях и приглашениях поскорее прибыть в здание посольства. А в ответ на недовольный взгляд Старшего посла объяснил, что приближается не просто шторм, а тайфун — и потому срочно необходимо укрыться. На вопросы о разгрузке Хамба только отмахнулся — потом, потом! Сейчас же — скорее под крышу! И, не слушая возражений, повёл Ердена и Себьёрна к носилкам. Вслед за начальством потянулись и остальные.

Джэбэ так и не понял, что его насторожило в поведении встречающих: но то чувство опасности, которое не раз выручало его на войне, сейчас громко било тревогу. "Согласно Ясе охрана всегда должна быть наготове, чтобы защитить посла! Или хотя бы иметь с собой копья!" — громко сказал он. Все посмотрели на молодого стражника как на полного идиота: ну зачем, спрашивается, копья под защитой воинов посольства? Да ещё на пиру, который обязательно будет для приехавших? Зато остальные из десятка его поняли правильно: с недовольным видом, под негромкие замечания со стороны остальной охраны про "дорвавшегося до власти молокососа", воины один за другим отходили за копьями. Только Джэбэ заметил, что теперь под куртками незаметно надеты брони, у кого-то в сапогах появилась пара метательных ножей, а кто-то нацепил на пояс ещё один кинжал. И что двое несут в своих мешках кольчуги для Альвхильд и командира.

В посольстве уже ждали столы, накрытые в длинной пиршественной зале. Но Джэбэ удивил всех и здесь: пока прибывшие гости рассаживались за столами, ожидая Хамбу и начальника стражи посольства, молодой десятник быстро уселся за посольский стол напротив Альвхильд. И при этом посадил пировать только половину своих воинов — остальные остались стоять вдоль стен. Формально он имел на это право — но столь вопиющая наглость вызвало у Ердена негодование. Глава посольства скривился, как от прокисшего молока, и потребовал от сидящего рядом Себьёрна урезонить "зарвавшегося щенка". Перед девушкой ему захотелось покрасоваться, значимость свою показать! Вон как переглядываются!

Старшего стража поведение Джэбэ тоже встревожило, но совсем по другой причине. Он знал, кто такие эта пара на самом деле — и заметил, как на какой-то немой вопрос девушка отрицательно покачала головой. Да и недовольство остальных варягов на его взгляд было чересчур наигранным! Себьёрн открыл рот, чтобы ответить раздраженному послу — когда всех в зале настиг ментальный удар.

Пирующие свалились словно подкошенные. Сознания не потеряли лишь Альвхильд, нечувствительный к заклятьям разума Джэбэ... да братья-берсеркеры. Такие как они слишком легко могли впасть в боевое безумие — поэтому, едва в мальчиках замечали дух Вотана, так сразу начинали учить сохранять ясность разума, чтобы не случилось. Традиция шла ещё со времён жизни варягов во фьордах. Через несколько минут очнулись и остальные из десятка — их спасло плетение Альвхильд, накинутое ещё на корабле. Одного взгляда на лежащих и звона оружия где-то в здании всем хватило, чтобы понять, что случилось. Воины спешно кинулись закладывать окно и огромную входную дверь мебелью, безжалостно скидывая блюда с яствами на пол. Лишь со стола посла, по требованию Альвхильд, пищу аккуратно положили в дальний угол — ей хотелось проверить, не положили ли туда ещё и яду. Но потом, если все они выживут...

Едва десяток успел выстроиться напротив двери, оставив прикрывать спину мага и двух обоеруких, как толстые, окованные медными полосами двери и перегораживающая проход мебель разлетелись деревянной пылью. Душное ядовитое облако ринулось на стоящих в проходе — но бессильно опало, сил, чтобы после разрушения зачарованных дверей залы преодолеть ещё и защиту боевого мага у вражеских чародеев не осталось. И потому на защитников кинулась волна дико кричащих фигур в чёрных масках и балахонах. Но и здесь "ночных убийц" ждала неудача — с короткими клинками не пройти сквозь двойной частокол копий, а несколько брошенных ножей отскочили от кольчуг.

Впрочем, хашишинов[3] не остановила ни гибель товарищей, ни то, что их мечи бессильны против варягов — и на приступ идёт сначала вторая волна, а потом и третья. Но это лишь отвлекающий манёвр — пока все заняты схваткой в проходе, одна из стен становится прозрачной, и сквозь неё одна за другой выскакивают чёрные балахоны. Успели четверо — на пятом Альвхильд сделала сложный пасс руками, и стена обрела нормальное состояние, разбрызгав по округе кровь оказавшегося в ней неудачника. Но что остальным до погибшего собрата? Их задача убить мага или успеть дотянутся до стоящих в проходе.

Отойти от стены и ударить в тыл не дали Джэбэ с Кольгримом, зажав четвёрку врагов между своими клинками и кучей не пригодившейся для баррикад мебели. "Нас четверо, вас двое!" — кричали мечи хашишинов. — "Нас четверо и вас четверо!" — пели в ответ клинки защитников. — "Наши хозяева не боятся смерти, мы сильнее", — завывали мечи убийц. — "Зато наши — лучше выучены", — огрызались степные сабли. Долго такой бешеный танец продолжаться не мог, и скоро одна из чёрных фигур совершила ошибку, попавшись на ложную атаку Кольгрима. Ещё несколько минут и остальные "чёрные балахоны" были убиты. Повернувшись к двери Джэбэ увидел, что и там последняя атака захлебнулась, а со стороны коридора слышны крики и шум от идущей на помощь посольской стражи. Они победили.

[1] Мандарин — (португ. mandarim, от санскр. мантрин — советник), данное португальцами название чиновников в Китае, а позднее также в Корее и Вьетнаме.

[2] Обоерукий — воин, использующий в бою одновременно два меча или сабли.

[3] Хашашины (ассасины, хашишины, хассасин, гашишин; от араб. Хашиши) — наименование членов секты исмаилитов, террористической секте, члены которой — зачастую одурманенные наркотиком фанатики, совершали многочисленные убийства на политической и религиозной почве по приказу руководства. Нередко руководители секты предлагали желающим услуги своих фанатиков за деньги. К середине XIV века слово "ассасин" приобрело в итальянском, французском и других европейских языках новое значение: профессиональный убийца.

Глава 14

В разлуке есть высокое значенье:

Как ни люби, хоть день один, хоть век,

Любовь есть сон, а сон — одно мгновенье,

И рано ль, поздно ль пробужденье,

А должен наконец проснуться человек...

После того, как бежали последние хашишины, перед обитателями посольства навис признак катастрофы: погибла большая часть охраны, а все приехавшее посольство, кроме младшей целительницы да десятка Джэбэ оказалось приковано к постели. И лекари в один голос заявляли, что даже пострадавшие меньше всего смогут приступить к обязанностям не раньше, чем через полгода.

С охраной решилось просто: для неё пригласили варягов с драккаров, стоявших в порту. Такого количества опытных воинов вполне хватало, чтобы взять "на щит" иной город — что уж говорить об одном небольшом посольстве. С заменой Ердена и Себьёрна было сложнее, но и тут всё вроде бы сложилось удачно. Когда уцелевший в резне Хамба заявил, что готов заменить на переговорах раненых товарищей. К тому же, как добавил он в пространной речи, призванной ответить всем несогласным, только он и имеет здесь соответствующий статус и полномочия. А любого другого спесивые даймё[1] Солнечных островов не примут.

В хлопотах прошло три дня, нарушаемых лишь позвякиванием доспехов да оружия старательно охранявших посольство варягов. Джэбэ, как самый старший из оставшихся офицеров, даже приказал, чтобы четвёрка опытных воинов постоянно была при младшем после на случай повторного покушения. А на четвёртое утро Джэбэ приказал собрать всех во дворе. Хамбу, который и так все эти дни морщил нос от "засилья неотёсанных варягов", бесцеремонное отношение к своей персоне привело в бешенство: как его смеют тащить в такую рань из постели — словно последнего писаря! Еедва увидев Джэбэ, Хамба надулся от спеси и закричал, срываясь на визг:

— Да что ты себе позволяешь, щенок!

Договорить ему не дали. Из-за цепи воинов, окружавших двор, вышел Хаульфдан и медленно, громко и чётко выговаривая каждое слово произнёс:

— Хамба! Обвиняю тебя в том, что ты открыл ворота врагу!

Толпа загудела: обвинение было серьёзным. Хамба покраснел от гнева и возмущения, но оправдаться не успел. Вслед за Хаульфданом выступил следующий варяг:

— Воина, стерегущего калитку, закололи в спину. Закололи, после того, как он снял запоры. Отдать приказ открыть ворота мог только ты. Или начальник стражи — но его убили ещё до нападения.

— Я, как целитель и боевой маг Северной обители, подтверждаю время смерти Фастара, — звонким голосом добавила Альвхильд.

Хамба покраснел от негодования, собираясь указать наглым лжецам их место, как к нему подошёл Джэбэ, шепнул вполголоса: "Пятый двор по главной ветке синего квартала", — и достал на всеобщее обозрение свою пайцзу со знаками Курултая старших ханов Степи. Прозвучал приговор: "Как рука и голос Великого Курултая! Моим словом и именем Степи! Смерть!" — после чего новый хозяин посольства брезгливо посмотрел на Хамбу, который повалился на землю и начал о чём-то молить, пытаясь целовать его сапоги, и пошёл в дом. Судьба предателя его не интересовала — пусть скажет спасибо за эти три дня жизни и за то, что его казнь будет длиться всего сутки. Виновного они вычислили уже к утру — но для Солнечных островов открытые ворота и нападение были внутренним делом Степи. И хозяева предателя наверняка использовали бы это в переговорах, попытавшись убедить остальных даймё отказать Джэбэ в признании равной заменой. По заметкам и записям Фастара они сумели выяснить, куда ходил Хамба, посещая городские кварталы, и этой ночью взяли нужный дом штурмом. Теперь враги не смогут оспорить статус нового посла, даже если бы успевали собрать совет даймё в те несколько часов, оставшихся до начала переговоров: за найденное в доме на окраине "синего квартала" смертная казнь полагалась и на островах.

Впрочем, на следующий день Джэбэ уже думал, что Хамба отделался слишком легко: кроме договора, из-за которого ехал Ерден, на обсуждении оказались ещё почти полтора десятка соглашений. И если бы задумка предателя и его хозяев удалась — Солнечные острова оказались бы закрыты для Степи. Джэбэ каждый день с благодарностью вспоминал Сиро и Торбьёрна. Первого за знание языка и обычаев своей родины, а второго — за подобранных варягов: умелые воины его десятка оказались и неплохими дипломатами.

Весь следующий месяц шли выматывающие переговоры, на которых Джэбэ насмерть дрался за право степных когов и драккаров, как и раньше, свободно заходить в порты Солнечных островов. Чем мог, помогал Ерден — но прикованный к постели, он не мог заменить молодого посла на встречах и приёмах, многому пришлось учиться "на ходу". Хотя через несколько дней, когда спало первое напряжение, Джэбэ с удивлением понял, что эти разряженные в кимоно из изумрудного шёлка вельможи не так уж и сильно отличаются от крестьян и охотников, с которыми он общался во время службы на западной границе. Так же ненавидят соседа, так же скандалят и торгуются. И так же готовы всучить залежалый товар, если знают, что удастся сделать это безнаказанно.

После торжественного приёма в честь подписания последнего из договоров, Джэбэ, к полной для него неожиданности, пригласил в родовой замок князь Тайра. Главный министр страны Тайра-но Киёмори в случае неуспеха терял больше всех: и сейчас он горел желанием отблагодарить посланца Великого Хана, приняв того в своем доме. Это было высокой честью, особенно для чужеземца. И согласился Джэбэ только поэтому, хотя уже ненавидел церемонии и торжественные приёмы до глубины души.

Родовое гнездо клана Тайра пришлось молодому послу по душе. Замок, который отгородился от окружающего мира с двух сторон горами и с третьей морем был, словно древний дракон, наследием эпохи, закончившейся много лет назад. Тех лет, когда князья и даймё нещадно сражались друг с другом, стараясь стать единственными владыками этой красивой островной страны. Конечно, строения замка изрядно переделали изнутри, превратив суровое обиталище одной из знатнейших и влиятельнейших семей Островов в средоточие комфорта и роскоши. Но в своих корнях, внешних стенах, башнях и бастионах, замок так и остался неизменен — до сих пор готовый, при необходимости, стать неприступной твердыней и защитить своих обитателей.

Внутри замка тоже царило прошлое, лишь слегка тронутое сегодняшним днём. Стенные и дверные ширмы, расписанные по старинным канонам, бумажные фонари над входом... Девушки-служанки, одетые в цукесаге[2] с волосами, заколотыми старинными кандзиси[3]. Стражи, одетые не в современные кольчуги, а старинные до-мару[4] и рогатые шлемы. Меняешь по приезду привычные рубаху и сапоги на клановые кимоно и дзории[5] — и словно переносишься на четыреста лет назад, во времена сэнгоку дзидай[6].

Ниже замка расположилась гавань: когда-то неприступные ворота к сердцу рода, а теперь удобная пристань для прогулочных судов и пляж. Впрочем, купаться Джэбэ не очень любил — но почти каждый день, невзирая на погоду, спускался смотреть на океан. В тот раз он был на пляже один — штормило, и никто из обитателей замка, видимо, не рискнул испытывать судьбу в столь неуютном море. Да и смотреть на пенные валы, раз за разом накатывающие на берег, среди местных считалось не очень хорошим занятием — слишком часто приходили в такую погоду ураганы, оставляя после себя смытые поля и обломки домов. Но Джэбэ в приметы не верил и такие дни любил особенно — на пустынном берегу его охватывало какое-то странное чувство, когда ты словно растворяешься в безбрежном пространстве, ощущая себя одновременно и невесомой песчинкой, которую несут волны, и океаном, вечным и обнимающим мироздание.

Прогуливаясь вдоль берега, он вдруг заметил служанку, которая кого-то ждала. Удивлённый, мужчина подошёл ближе, и в эту минуту из воды вышла купальщица. При первом взгляде девушка не производила большого впечатления: невысокая и слишком худощавая. Но, присмотревшись, Джэбэ подумал, что, пожалуй, именно такой можно представить себе богиню Солнца: розовое, будто святящееся личико, и свежие, точно для поцелуя сложенные, губки, и карие бездонные глаза, и алебастровая белизна лба, и пышные чёрные волосы цвета вороного крыла, и стройная шея, и божественная линия плеч, и гибкая, тонкая фигура. Нежная и свежая, словно только что распустившийся цветок. А юная богиня, не стесняясь наготы, прошла через пляж, укуталась в халат и, оставив неожиданному свидетелю своего купания изящный вежливый полупоклон, скрылась за поворотом дорожки к замку.

Снова он увидел девушку на следующий день. Оказалось, что Хикари[7] — дочь одного из даймё, вассальных клану Тайра и вхожих в родовой дом. Но и вторая встреча оказалась короткой: разговор строго по канонам вежливости и этикета — но оставляющий после себя чувство, что тебе нахально указали место среди остальных претендентов. Которые могут надеяться — но никогда не добьются успеха. И раззадоренный Джэбэ начал искать поводы к новому разговору, к новой встрече — чтобы доказать и ей и себе, что юная гордячка ошибается, что ему не нужна благосклонность этого рассветного воплощения Аматэрасу омиками[8]. А как опытному дипломату нужно лишь полезное вежливое знакомство с родственницей одного из важных даймё Солнечных островов. Они танцевали друг вокруг друга словно мотылёк и свеча, часто, но незаметно, меняясь ролями, поочерёдно рискуя опалить крылья на сияющем огне, манящем в ночи одиночества.

Так пролетели три недели, а когда Джэбэ отправился обратно в столицу, как-то само собой получилось, что Хикари последовала за ним: обычаи Островов позволяли незамужней девушке многое, даже если дело не заканчивалось браком — если, конечно, её избранник был более знатного рода, влиятелен или прославил себя как известный воин или капитан. И Джэбэ был рад, что этот обычай эпохи усобицы сохранился до сих пор... Влюблённости были у него и раньше, но Хикари вдруг стала первой, кто вдруг воплотил в себя смысл жизни. Месяцы в столице пролетели незаметно — только любовь и страсть, то взлетавшие жарким всесжигающим пламенем, то загоравшиеся ровным тёплом домашнего очага. Едва кончалась обычная рутина и посольские дела, которые не могли подождать, как Джэбэ спешил к своему солнцу — или Хикари приходила к нему. И они оставались неразлучны до тех пор, пока свет утренней зари не окрашивал в жемчужные тона стёкла и мозаики окон. Ничто не возмущало их покоя, ни одна сила мира не могла их отделить друг от друга. Она клала голову ему на грудь, и они тихо разговаривали... как люди, отплывшие на корабле в море, потерявшие из вида берег и погрузившиеся в бесконечность.

По утрам, когда девушка покидала его дом, Джэбэ ещё долго смотрел на мир, на город, на товарищей и на жизнь как сквозь сон. Все казалось ему чужим, далеким, напрасным и пустым — и не существующим. Даже странный взгляд Ердена, который смотрел на молодого человека почему-то грустно и понимающе: словно хотел что-то ему сказать, но не решался или боялся этого сделать. Так пролетело шесть месяцев, когда Ерден, наконец, выздоровел достаточно, и Джэбэ пришла пора собираться домой...

Две недели перед отъездом он звал свою любовь ехать вместе, но хотя Хикари и плакала, представляя разлуку, все разговоры заканчивались словами: "Я не могу оставить семью и предать свой род. Не могу нарушить свой долг перед ними". То же самое повторилось и в последний день. Но внезапно, словно набравшись наконец-то решимости, девушка не заплакала, а вдруг горячо воскликнула: "Оставайся ты!" — "Ты предлагаешь мне покинуть Великую Степь, и поселится здесь?" — с удивлением произнёс Джэбэ. — "Да, да! Я знаю, чужеземцам тяжело у нас, — горячо затараторила Хикари. — Но я говорила с отцом, он сказал, что готов принять тебя, клан согласится с его решением! Ты не будешь чужаком, ты станешь одним из нас, и мы будем вместе! — и, словно уловив в глазах возлюбленного сомнение, добавила. — Ведь в степи тебя ничего не держит, у тебя не осталось там ни родителей, не семьи!"

Ответное молчание длилось долго, пока, наконец, Джэбэ не посмотрел на девушку с глухой смертной тоской и не произнёс:

— Не могу... — он достал из-под рубахи медальон, который получал каждый нукер перед началом службы. — Когда я первый раз взял его в руки, я дал клятву служить моему народу. И обещал, что выше этого служения для меня не будет ничего, — и, помолчав, добавил. — Я хочу... я прошу тебя — уедем вместе. Но остаться не могу...

— Я тоже не могу... прощай.

— Прощай, — Джэбэ резко развернулся и пошёл в сторону порта. Зная, что стоит ему хоть на мгновение остановиться — и он уже никуда не уедет.

Корабль споро уносил его прочь от островов, где каждое утро рождается солнце и откуда в мир приходит новый день — и хотелось выть, катаясь в бессилии по доскам палубы. Там осталось его сердце, там осталась половина его души. Но иначе поступить он не мог.

В столице молодого посла ждали торжественная встреча и награда — весть о событиях на островах давно достигла хозяина Вечной Степи. И Джэбэ, блестяще справившийся с таким трудным делом, стал одним из "голосов Великого Хана". Это было неслыханным успехом, парень знал многих, кто ради того, чтобы хоть на день стать обладателем личной пайцзы владыки, не раздумывая, отдал бы всё что имел и даже жизнь — но сейчас высокая награда была ему безразлична. Время лечит — и, когда-нибудь, воспоминания померкнут. Потеряют свою остроту, боль затянется илом свежих встреч и знакомств.

Сразу после пира, взяв коня, он выехал из города ещё затемно — чтобы встретить восход в одиночестве. Где-то там, далеко на рассвете была его Хикари. Джэбэ вдруг со всей силой и горечью вспомнил их расставание. Увы, для него не было иного пути. Только сейчас он понял, что все те месяцы хотел, но не решался сказать Ерден... Понял слишком поздно. Но и второй раз он сделал бы также — потому что шагнувшему на путь служения иной дороги нет. Он знал, что поступил правильно — но только откуда же тогда такая щемящая пустота в сердце?..

[1] Даймё (японское, букв. "большое имя") — крупнейшие военные феодалы средневековой Японии. В Европе аналогом титула даймё были герцоги и графы.

[2] Цукесаге (японское)— кимоно со скромными рисунками, которые покрывают лишь часть кимоно — главным образом ниже талии.

[3] Кандзиси (Kanzashi) (японское) — украшения для волос, используемые в традиционных китайских и японских прическах.

[4] До-мару — средневековый японский доспех, состоящий из сплетённых между собой шнуром пластин.

[5] Дзории (Zori) (японское)— плоские и с ремнями японские сандалии, сделанные из рисовой соломы, или волокон других растений, ткани, лакированного дерева или кожи.

[6] Сэнгоку дзидай (японское???? ) — Эпоха воюющих провинций.

[7] Хикари (японское) — ? — свет. Но иногда имя ведут от иероглифа ? /хоси/ "звезда", а также образуют фонетическим набором иероглифов ??? /хи-ка-ри/ "день/солнце"+"цветок"+"жасмин", от которых имя получает значение "солнечный цветок жасмина".

[8] Аматэрасу омиками (японское????) — "великое божество, озаряющее небеса" — богиня-солнце.

Глава 15

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые!

Его призвали всеблагие

Как собеседника на пир.

Он их высоких зрелищ зритель,

Он в их совет допущен был -

И заживо, как небожитель,

Из чаши их бессмертье пил!

Старейшина пристально смотрел на сидящего перед ним. На тёмном от степных ветров лице старого арата, изборождённом морщинами времени, не проступала ни тревога, ни нетерпение. Но нутро свело от ожидания, тело замёрзло, словно они сидели на улице. А под ними была леденелая земля, а не три кошмы да брошенная поверх медвежья шкура. Согласится гость или нет? Из-за ковров, разделяющих юрту на части, не было слышно ни звука, но старый Кучум знал — его любимица Ханжар ловит там каждое слово. Ведь сейчас решалась и её судьба. Если набег состоится, она покинет отчий дом уже через месяц, если нет... придётся ждать. Чтобы просватать внучку старейшины её наречённому мало полученного согласия деда и отца, он должен доказать перед остальными семьями свою удаль и силу. Согласится гость или нет?

Новость про гномий обоз пришла не вовремя. Все опытные мужчины рода охраняли стада на дальних пастбищах: в округе появилась стая диких варгов, и рисковать скотом было нельзя. Но и упустить возможность "взять" крупную партию товаров со знаменитых Рифейских заводов было очень обидно. Позвать воинов не успевали — чтобы перехватить караван, необходимо выступить не позднее завтрашнего дня. И сейчас Кучум, который всегда верил, что удача — обязательная спутница истинного воина и правителя, в мыслях непрестанно благодарил Отца Степи. Так вовремя пославшего послал к ним в стойбище алактая[1] Великого Хана. По рангу гость был равен тысячнику, и вполне бы мог возглавить набег. Да и сопровождавшая его четвёрка воинов опытные батыры. А то, что алактай едва разменял четвертый десяток, но уже носит пайцзу самого Владыки, говорило опытному взгляду о многом.

— Сколько мы сможем собрать воинов? — наконец прервал молчание гость.

Старейшина облегчённо перевел дух: уже мы!

— Три десятка...

— И почти все — молодёжь... Мало! — Джэбэ знаком прервал начавшего возражать старейшину, который уже собрался нахваливать отвагу и выучку своих юношей. — Неполными четырьмя десятками караван не возьмем, тем более что там будут рабы с охраной. Или положим больше половины своих. Надо договариваться с лесовиками о помощи.

Кучум с сожалением поцокал языком:

— Они не согласятся. Одно дело навести на караван или провести через границу. И другое дело рисковать так... если у них найдут вещи.

— Я хорошо знаю приграничников. Мы предложим им всё золото и камни из каравана и с гномов. Они согласятся! Если же нет... на убой я людей не поведу.

Старейшина одобрительно закивал: он не возражает! Товары ценятся много выше, а освобождённые рабы почти всегда уходят в степь. Кто-то останется и усилит его клан, а кто-то уйдёт к соседям. Всё равно за ушедших спасители получат откупные, так что и здесь его род останется в выигрыше. Да и слава удачливых набежников стоит многого!

На предложение Джэбэ откликнулось больше сорока человек. Народ подобрался разный: от глав переселившихся на границу семей, до вольных трапперов[2]. Оружием в здешних местах умел владеть каждый, а за такой огромный куш готовы были рискнуть: гномы любили таскать на себе дорогие украшения, да и в самом караване, по сведениям, должны были везти месячную добычу изумрудных копей. Некоторые даже начали мечтать вслух, как устроится с такими деньгами подальше от границы... Их грубо оборвали, боясь спугнуть удачу.

Солнце стояло в зените, нещадно паля с прозрачного неба. "Кра-кра-кра!.." — неслось над деревьями: будто тупой пилой резали крепкий сук. Как ни в чём не бывало, по лесу на манер базарных торговок озабоченно перекрикивались кедровки. То тут, то там от земли слышался свист пищух, а по деревьям шныряли белки. Мир был спокоен и безмятежен.

Караван приближался с каждой минутой, и волнение среди спрятавшихся воинов росло. Вот проскакал дозор охраны, через некоторое время на дороге показались телеги. Все напряглись, словно сжатая пружина. Ещё немного... Джэбэ подал знак: "Пора"!

По команде шаман привел в действие заранее приготовленное плетение: на несколько минут по всей округе прекратила действовать любая магия, а накопители энергии в амулетах полностью разрядились. Не могли теперь сработать и тревожные шары — хотя все такие устройства уже давно работали по немагическому принципу, в переносные модели инженеры гномов до сих пор ставили обычные магические аккумуляторы: и места занимает меньше, и стоит намного дешевле. Теперь эта экономия обойдётся обозу очень дорого, "времени пустоты" хватило, чтобы презиравшего доспехи мага утыкало почти три десятка стрел. Ушедший вперёд дозор тоже разорван накинувшимися на него волчьими всадниками — о судьбе каравана не узнает никто.

Под прикрытием железного дождя, который бросали лучники, к телегам кинулись лесовики и мечники орков. А тетивы степняков и охотников, словно струны домбры духа войны продолжали свой смертоносный напев. Стрелы били в стыки доспехов, ранили скулы и незащищённые поножами ноги, старались нанести сквозь кольчугу синяки и ушибы: всё это даст атакующим выигрыш в рукопашной. Почти весь второй залп достался арбалетчикам — и хотя погиб всего один, арбалеты оказались разбиты. Ошеломлённые караванщики пытались сопротивляться, но безуспешно. Слишком большое преимущество получили нападавшие с самого начала. Кто-то из возниц и наёмников попытался сбежать в лес: таких не преследовали. Всё равно шансов уйти от четырёх волчьих всадников и десятка охотников, окруживших засаду, не было.

Быстро добив всех, кто не представлял интереса, начали сбивать замки с клеток и потрошить тюки. Большинство рабов согласилось уйти с налётчиками сразу, но человек пять решительно отказались. Джэбэ только покачал головой: эти сами выбрали свою судьбу. И когда они скрылись из виду, подал незаметный знак, после чего всадники на варгах снова ненадолго растворились в лесу.

Возле одной из клеток произошла неожиданная заминка. Выломав дверь, к общему удивлению, оттуда вытащили разукрашенного синяками парня, чья внешность выдавала в нём сильную примесь эльфийской крови. Времени разбираться, что полукровка делает среди рабов-людей не было, поэтому дарга-батор приказал взять того с собой. Хотя орков несколько удивил приказ не связывать полуэльфа как остальных пленных, а ограничится лёгкими путами, возражать никто не стал: всем известно, что алактаев Субудея коснулась мудрость Великого. Джэбэ же чувствовал — загадка этого пленника будет для него намного ценнее всей доли от добычи.

Дождавшись, пока часть товаров будет погружена на лошадей, а остальное спрятано в заранее приготовленные тайники — тела, обломки телег и землю в округе опрыскали специальными смесями. Через несколько часов деревянные части распадутся, а трупы будут обглоданы падальщиками. И местная стража, если чуть промешкает, не сможет даже определить место, где пропал караван. Не говоря уж о том, чтобы восстановить картину нападения. Это даст набежникам время спокойно уйти в степь.

Успех стойбище праздновало несколько дней, но Джэбэ, как только позволили приличия, поспешил ехать в столицу. Пленный полуэльф Стефанос, которого ему отдали как часть доли дарга-батора, сообщил ценнейшие сведения, а проверка с помощью шамана подтвердила — всё сказанное правда. И у Джэбэа сложился план, как совершить то, что не удавалось никому уже несколько десятилетий — сжечь крупнейший из Рифейских заводов. Но для такого требовалось получить разрешение от Великого Хана и собрать силы нескольких родов, возможно даже получить под свою руку отряд нукеров.

Владыка выслушал план своего алактая внимательно, и затем долго беседовал со Стефаносом. А на следующий день вызвал к себе Джэбэа и огласил решение:

— Набегу на заводы — быть. А раз идея твоя, тебе поход и вести.

Стефанос же, по решению хана, стал одним из порученцев Джэбэ. Птах, как с лёгкой руки Субудея стали называть полуэльфа, оказался толковым и знающим помощником. Но чем дольше они работали вместе, тем больше будущий дарга набега замечал в замкнутом и неразговорчивом полуэльфе какую-то обречённость. Словно тот уже завершил все свои земные дела и спокойно ждёт смерти в грядущем сражении... Такое отношение к жизни не просто претило степным нравам Джэбэ, считавшему, что Отец Сущего сам отмеряет долг и меру живущего. Сейчас тяга к могиле становилось гибельной для всех: слишком многое зависело от Птаха, и слишком дорого всё могло обойтись, если парень вздумает "сломаться" в самый ответственный момент.

Все попытки и Джэбэ, и остальных вывести помощника из отстранённого состояния пропадали впустую — едва заводили беседу на любую тему помимо работы, как тот немедленно замыкался в себе. Скоро от полуэльфа отступились все — лишь Очирбат раз за разом выдумывал новые способы. И наконец-то уговорил Птаха хоть раз посидеть вечером с остальными старшими похода. Парень попытался отказываться и сейчас, но хитрец повторил свою просьбу через Альвхильд. И Стефанос не сумел отказать красивой девушке в просьбе.

Расположились во дворе Очирбата, разложив на траве под деревом кошмы и скатерть. Сначала дело шло вяло: Птах вежливо поддерживал беседу — и только. Но товарищи не торопились, ведя разговор о незначительных мелочах и подливая парню перебродившего кумыса. Сидели по степному обычаю прямо на земле, и измученный неудобной позой полуэльф не обращал внимания, что командир мечников Дорчже постоянно наполняет чашу до краёв. Не знакомый с коварными свойствами напитка — когда пьянеешь, думая при этом, что абсолютно трезв, Птах пил одну чашу за другой. Через какое-то время Альвхильд завела разговор о прошлом и в какой-то момент угрюмца "прорвало", он начал рассказ.

Эльфы не могут летать на грифонах. Когда под тобой стремительно несется воздушная пропасть, они впадают в непереносимый ужас. Что смертельно и для грифона, и для всадника. Но и отказаться от воздушной кавалерии Великие Дома не хотят. На грифонов сажают специально выращенных полукровок. Их селят с одинокими матерями в небольших поселках, выстроенных в самых глухих уголках владений. Женщины растят сыновей как последнюю отраду жизни, окружая сыновей заботой и нежностью. Но в посёлки постоянно приезжают сказители и учителя, чья обязанность — не дать детям забыть о благородном происхождении. Подросших мальчиков наряжают в шелка и везут в гости к эльфийской родне. В отцовских домах у них появляются личные слуги, подростки впервые узнают вкус роскоши и барской вседозволенности.

Проходит время — и их снова одевают в грубое полотно и возвращают в хижины. Дело женщин — вытирать слезы зависти и унижения. А юноши начинают презирать ничего не добившихся от жизни матерей и прозябание в нищете посёлков. Как роскошной клумбе, мальчикам придают нужную форму. Разжигая честолюбие и зависть, но давая при этом понять, что они всего лишь незаконнорожденные и потому равными наследникам признаны никогда не будут.

А дальше подросших юношей зовут в Лётную Академию. Стать пилотом, получить статус близкий к законным детям... Это превосходит наши самые безумные мечты. Они ведь не знают, что для этого и создавались. Приглашение учиться отдают далеко от посёлка, в лесу. И тот, кого приглашают, должен отбыть немедленно — не заходя домой. Не простившись, зная, что будет чувствовать мать, будущий курсант покидает ее без сожаления.

— Но зачем? — ужаснулась Альвхильд.

— Чтобы в сердце всегда было чувство вины, — слегка помолчав, ответил Птах. — Боль от предательства глубока, а всё что у нас остаётся — это эльфийская родня. И верность второй половине крови становится несокрушима. Весьма нужное качество для такого опасного воина, как всадник на грифоне.

Над столом повисло безмолвие. Стало так тихо, что все услышали даже лёгкое шуршание листвы в саду, которую колыхал лёгкий ночной ветерок. Затянувшуюся паузу прервал тот же Птах. Стараясь не смотреть на лицо Альвхильд, он сказал:

— Правда, со мной у них вышла осечка. Меня обрабатывали как и остальных... но мама была слишком умной женщиной. Она не хотела для меня судьбы отверженного, но позаботилась, чтобы я остался человеком. Мы простились за неделю до письма из Академии...

Птах снова ненадолго замолк, а когда продолжил, в лице вдруг откуда-то снова появилась стальная, несгибаемая твёрдость и пышущие жаром ярость и ненависть. Всё то, что привлекло Джэбэ ещё при первой встрече:

— Я стал самым молодым стратигом[3] в истории королевской гвардии. Меня часто посылали с различными поручениями. За свою службу я видел немало — но во всём оставался бесстрастен. Лишь когда я встретил в столице лучшего из гномьих учёных... Тот стал хвалиться, что разрабатывает новое устройство, а сейчас едет в Западный предел. Там, на островах Туманного архипелага, лежит последнее из государств людей, где ещё сохранилось рабство. Стыдливо называемое пожизненным контрактом. И потому можно легко купить партию детей на опыты... Я не выдержал. Разозлённые гномы потребовали выдать убийцу "головой"[4] — так я и оказался в караване с очередным "материалом"...

Все разошлись поздно ночью, и как-то само собой оказалось, что Птах и девушка ушли отдельно от остальных. А когда через два дня полуэльф со смущением спросил, какие цветы любит Альвхильд — Джэбэ радостно понял: получилось!

И вот день настал! Сотня воинов, которая по несколько всадников, пробиралась сквозь границу, ударила по пограничной заставе с тыла. Ведомые Птахом, нападавшие знали все тайные ходы и укрепления так, словно бывали в крепости не раз. Защитников застали врасплох — тревожный шар активировать они не успели. Теперь сквозь неприкрытую границу пойдёт степная лавина. Застава же, по-прежнему, будет отвечать, что всё в порядке. Набег начался

[1] Алактай — у народов Алтая и Сибири богатырь или прославленный воин.

[2] Тра́ппер (англ. trap — ловушка) — охотник на пушных зверей.

[3] Стратиг (греч.), иное произношение — стратег; от στρατηγ?ς — воевода, военачальник, полководец, ведущий войско. В древнегреческих городах-государствах главнокомандующий войском с полномочиями распоряжаться финансами и вершить суд во вверенном ему войске, а также строить внешние отношения в пределах, необходимых для достижения задач, поставленных перед вверенным ему войском.

[4] Средневековый обычай Киевской Руси и Восточной Европы, когда обидчика выдавали с правом на любое наказание вплоть до смертной казни по решению пострадавшей стороны.

Глава 16

Царя властительно над долом,

Огни вонзая в небосклон,

Ты труб фабричных частоколом

Неумолимо окружен.

Ты гнешь рабов угрюмых спины,

Чтоб, исступленны и легки,

Ротационные машины

Ковали острые клинки.

Коварный змей с волшебным взглядом!

В порыве ярости слепой

Ты нож, с своим смертельным ядом,

Сам подымаешь над собой.

Заводскую стражу уничтожили быстро. Слишком давно не было набегов в этих краях, слишком полагалась охрана на высоту стен и патрули на границе. Ленивые зажиревшие сторожа ещё дремали самым сладким предрассветным сном, когда враг бесплотными тенями уже проник на галереи стен, в караулки и, разметав неповоротливую охрану, хлынул внутрь. Небольшое сопротивление гномы сумели оказать только возле казарм, но и там бой длился от силы минут пятнадцать. После этого степняки уже не скрывались. Солдаты кровавой волной врывались в расположенные на территории завода дома и здания, а в стороне поднялось зарево горящего посёлка.

Дальше запустился проверенный и отлаженный годами механизм грабежа — когда воины, словно пальцы неведомого музыканта, играли на поверженном заводе мелодию железа, огня и буйства. Кто-то ищет и добивает пропущенных гномов, кто-то собирает трофеи. Волчьи всадники рассыпались по окрестностям, чтобы не дать уцелевшим вырваться из тисков набега.

Мастеровых-людей, работавших в дальних цехах, набег почти не коснулся: их всего лишь согнали во двор вместе с семьями, отделив от остального завода охраной. Посовещавшись, из толпы выдвинули согбенного и изрядно поседевшего мужичонку. Тот низко кланялся, норовя подмести лохматой неряшливой бородой пыль, и нервно сминал в руках шапку. Весь его вид выражал смирение и униженность, только редкие взгляды украдкой на мужиков за спиной чем-то не вписывался в образ.

— Э... значится господа хорошие... мы-то вам зачем? Вы, значится, с гномами воюете, а вроде, значится, и не причем туточки... Отпустили бы вы нас. Мы ж тут просто... Ну работать нас, значится, пригласили. Не трогайте нас, значится...

Неожиданно сквозь расступившихся степняков вышел предводитель:

— Ну, здравствуй, Добрыня. Не узнаёшь?

Мужичонка мгновенно преобразился. Ещё миг назад перед всеми стоял забитый, шелудивый котёнок — и вдруг на его месте возникла рысь: хищная, напряжённая словно сжатая стальная пружина.

— Откуда... Не может быть! Княжич! Откуда! Семнадцать лет...

— А ты за эти годы, смотрю, карьеру сделал: от княжьего стременного аж до старшего кузнеца! — и мужчины крепко обнялись.

— Много что было... когда ты пропал, отец твой совсем сдал, всем начал заправлять канцлер Андрей, и с ним маг верховный. А кто перемены не одобрил — стали пропадать... с коня упадёт, али на взятке поймают. Свет наш Георгий особо старался, заместо стражи все кандальные дела под себя подгрёб. Да так хорошо работал: и поймал с поличным, и признался у него назавтра же. А потом быстренько на каторгу или на плаху, — Добрыня посмотрел на руки со следами старых ожогов. — Мне-то повезло — я для этих светлых посланцев Совета сошка мелкая, стременной, каких много...

— А про твою особую службу знали, конечно, только отец да я, — закончил за него Джэбэ.

Мужчины отошли в сторону, и слова в общем шуме стали неразборчивы. Но через какое-то время они снова подошли к остальным, не прекращая разговора.

...не пойдут они. Таких перекати-поле, как я, немного, у остальных семьи. А здесь стабильная работа и заработок после испытательного срока обещают неплохой. Да и в Степь к оркам... ты их порядки лучше меня знаешь. А наши мужики скорее сдохнут, чем сменяют свой уклад.

Джэбэ на секунду задумался:

— Работа, говоришь... Хорошо. Добрыня, собери самых уважаемых, кого послушают остальные. Птах, покажешь им будущее место работы. И ещё. Добрыня, скажи всем после, что я готов взять ушедших под свою руку. Как княжич. Степь это примет.

Старшины подошли вслед за Птахом ко входу на подземные ярусы. До этого никто из них не мог даже помыслить попасть в эти святая святых завода, куда имели право входить только гномы. Да и то далеко не все. И сейчас, друг за другом, наполовину согнувшись, они стали спускаться по небольшой лестнице, сразу погрузившись в полумрак. Не переставая переговариваться о том, с какие тайнами и секретами знаменитых производств сумеют познакомиться.

Когда лестница закончилась, все оказались на небольшой галерее, с которой открывался гигантский заводской зал. Высотой не меньше полусотни метров, он был настолько велик, что дальняя стена полностью терялась в царивших здесь вечных сумерках. Сверху всё было похоже на собрание великанских шахматных досок: всё цеха стоят группами, стены образуют широкие, прямые улицы и квадратные кварталы — тёмные и светлые. А какие-то непонятные фигуры передвигаются с клетки на клетку.

— Заглянем для начала сюда, — сказал Птах, и жестом показал на лестницу, спускающуюся к одной из "досок".

Взгляду вошедших открылась большая комната без потолка. Недалеко от дверей вращались частично уходя в разрез пола два стоявших рядом колеса, около трёх человеческих ростов каждое. Все с интересом опытных механиков подошли поближе, рассмотреть странное устройство. И отшатнулись: кто-то со вскриком, кто-то сумел сдежаться. Между колёс в чашеобразном углублении пола сидел напоминавший человека урод. Похожий на толстого трактирщика с пивным брюшком — только совсем голый, без ног, и не имеющий на розовом, покрытом какой-то слизью, теле ни единого волоска. Зато мускулистые руки были непомерно велики, и он непрерывно вращал ими колёса. Вдруг мясистые губы перекосило в каком-то подобии улыбки, открыв беззубый рот, ноздри маленького уродливого носа затрепетали, а веки поднялись, открывая белёсые, поддёрнутые плёнкой, явно незрячие глаза. Это к чудищу подбежал низкорослый, чем-то похожий на мохнатую двуногую крысу высотой около полутора метров зверёк со склянкой в руке, и влил тому в рот какую-то густую вонючую жидкость. Уродец рыгнул, выбросив в сторону мастеровых тошнотворный запах тухлых яиц, а зверёк засеменил дальше: сквозь дверь в стене был виден длинный ряд таких колёс, где сидели такие же живые детали. Которых, словно не замечая вошедших, спокойно продолжала кормить вставшая на ноги крыса.

Дальше стояла машина, в центре которой находилось нечто вроде ящика чуть больше метра высотой, где бегал бородатый карлик, нажимая рычажки — мускулистый, похожий на кузнецов-экскурсантов... А рядом такая же точно машина, с такой же коробкой и совершенно таким же маленьким человечком... И ещё одна!

Знакомство с заводом продолжилась. И в каждом цехе их встречали ужасающие карикатуры на человека. Высокие, ростом по пять-семь метров люди-краны — похожие на исполинские обтянутые кожей скелеты или, скорее, мумии. Следом покрытые сухой змеиной чешуёй люди-молоты наростами-кувалдами вместо ладоней. А дальше люди... всё, что может привидеться в бреду самого страшного кошмара механикуса. Наконец кто-то не выдержал:

— Хватит!!! Что это?!!

— Это ваше будущее рабочее место, — спокойный голос Птаха, казалось, вместо того, чтобы успокоить, только добавил всем ужаса. — Гномам нужны запчасти... и не нужны конкуренты. Вот лучших мастеров и приглашают к себе на фабрики. Сначала проверят — вдруг кто изобрёл нечто интересное. А потом пристроят к делу, на постоянное место труда, ­— и, заметив, как кто-то из мастеров позеленел лицом, продолжил. — Не беспокойтесь, с семьями никто разлучать вас не будет. Деталей требуется много...

Обратно старшины поднимались молча. После недолгого разговора люди быстро собрали семьи и самое необходимое, после чего поспешили к степнякам — помогать грузить телеги. Все хотели покинуть страшное место как можно скорее.

— Добрыня, а ты? — спросил Джэбэ взволнованно.

— Я пойду обратно. Скрываясь, я встречал много недовольных Советом. Которым нужен вождь. Пора подымать старые связи. Мы будем ждать тебя, княжич Герман.

— Ты ошибаешься, Добрыня. Теперь меня зовут Джэбе, и я алактай Великого Хана.

— Как скажешь. Но тебе всё равно понадобятся верные люди... и помощь. Поэтому, если не против, дам совет: веди своих северным трактом. Там две сторожевых засеки, потому искать вас на кружной дороге решат не сразу. Начальник ближней заставы — Ингвар. Обязан мне долгом чести. Передашь ему вот это, — мужчина сунул в руки Джэбэ странную серебряную подвеску, — и привет от меня. Нордлинг сделает вид, что вас на тракте не было, — старый шпион ненадолго примолк, а потом добавил, выделив последнее слово как-то по особенному. — До встречи, Князь, — и поспешил прочь седлать коня.

­Проводив взглядом последнюю из телег, Добрыня ещё несколько минут смотрел вслед: "Думай что хочешь, мой мальчик. Только я знаю твою породу. Ты не остановишься. А я помогу, пусть час волка придёт в дом каждого из гроссмейстеров Совета — как они принесли его мне". После чего погнал коня рысью в противоположную сторону, стараясь как можно быстрее уйти подальше. Чтобы ни у кого не возникло вопросов к одинокому путнику.

Часть III — Полдень

Пролог

Полуденное солнце лениво проникало сквозь переплетение веток, бросая в комнату ломаные тени. Время от времени ветки качались — от чего тени прыгали, чертя невидимой кистью тёмные и светлые полосы по брёвнам стен, столу и сидящим мужчинам. Маленькая неприметная комнатка в доме Глеба, затерянная между каморками прислуги и бесчисленными кладовыми. Кроме двух-трёх особо доверенных слуг про это место никто не знал. И только здесь Всеволод хоть ненадолго мог ощутить, что они по-прежнему близкие друзья — а не князь и канцлер. Здесь же обсуждались и самые важные дела, иногда довольно горячо. Но всегда без чинов и старшинства.

Вот и сегодня Всеволод показал на разложенные по столу листки и с ленцой произнёс:

— Глеб, ты веришь, что мы дознались сами?

Тот усмехнулся:

— Да ты и сам в это не веришь. Конечно! Один из аналитиков "Ночной стражи" ну совсем случайно натыкается на следы тщательно подготовленного заговора против самого Совета. И докладывает об этом не начальству, а через отца приходит на приём прямо ко мне, — тут Глеб не удержался и насмешливо фыркнул. — Много ты знаешь таких талантливых молодых людей, у которых родители входят в высшую знать? Да при этом ненавидят эльфов?

Глеб покачал головой:

— Даже не потрудились скрыть нестыковки. Так, формальная вежливость и поле для манёвра. Они уверены, что даже если мы откажемся — ни гроссмейстеры, ни Форум от нас ничего не узнают.

На несколько минут в комнату вернулась тишина. Затем Всеволод постучал ногтем по разложенным бумагам:

— А сам-то их предложения читал?

— Ну... с точки зрения торговли, финансов и остального — весьма интересно. Этот забавный хурал на каждое из государств — куда войдут бояре, купцы и мастеровые. Хотя у князя и будет право вето. Единый свод по всем территориям, отмена большей части налоговых и юридических границ... ещё много чего. Мне разобраться — и то полдня понадобилось. Купцы и мастеровые ухватятся за эти предложения руками и ногами. Да и боярство — за возможность "обойти" княжеский совет и старшие роды. Но... ты-то готов ограничить свою власть?

— Подозреваю, полесскому князю такого предложения не сделали, — вдруг улыбнулся Всеволод. — Слишком уж любит целовать сапоги своим хозяевам из Золотого Дуба. А насчёт власти...

Правитель Древлянья задумчиво посмотрел за окно, где в сугробах двора играли дети:

— Ты знаешь, отца не очень любили. Все видели в нём лишь дальновидного политика. Я да твой отец, наверное, единственные — кому он мог показать настоящее лицо. Много лет назад... незадолго до смерти князя Игоря... отец сказал слова, которые я запомнил навсегда. Что любой боярин, а тем паче князь — в первую очередь слуга государства. А уже потом — своего брюха.

Князь вдруг снял с шеи медальон, и, раскрыв, положил на стол поверх бумаг. Из украшения на Глеба смотрела смеющаяся девушка, в которой он без труда узнал жену друга. Девушка обнимала девятилетнего мальчика, который показался Глебу смутно знакомым.

— Так ты помнишь год смерти князя Игоря? — с какой-то ненавистью в голосе повторил Всеволод. Тогда мы ещё рассорились с Полесьем: эльфы решили за нас, что союза быть не должно. Герман пропал, Ольгу быстро выдали за это ничтожество. А если бы мы продолжали упорствовать — началось бы вторжение. Тогда отец и Ратмир могли только предполагать, но мы-то с тобой знаем точно. Гномы не потерпели бы самоуправства, а эльфы тем более. Карательные хирды уже были наготове, а через Светлый Совет на нас быстро натравили бы соседей. Отец решил, что пусть лучше косые взгляды и неприязнь к нему, чем пламя пожарищ по стране, — ненависть в голосе стала ещё заметней и к ней добавилась ярость. — Мы рабы, хотя нам и оставляют иллюзию свободы.

Всеволод взял медальон и повесил обратно на шею:

— Я не хочу, чтобы моя дочь повторила судьбу сына Игоря. Когда она приглянется кому-то из эльфийских лордов. Найди выход на этих людей. И передай — я согласен.

Глава 17

За ним громады волн стремятся, и покорно

Они идут, куда их вал зовет идти:

То губят вместе с ним под твердью грозно-черной,

То вместе с ним творят грядущему пути.

Но, морем поднятый, вал только морем властен,

Он волнами влеком, как волны он влечет -

Так ты, народный вождь, и силен и прекрасен,

Пока, как гребень волн, несет тебя — народ!

Степное солнце палило немилосердно, словно стараясь прожарить и без того высушенных зноем путников. Но на него почти не обращали внимания — и привыкли уже, и торопились поскорее разгрузить телеги, чтобы отправиться на долгожданный отдых. Дорога далась тяжело — опасаясь погони, упряжных волов и лошадей гнали нещадно: мало удачно взять добычу, надо её ещё и увести. Но совет Добрыни оказался хорош — караван, хотя и двигался из-за увеличившегося обоза медленнее, чем рассчитывали перед набегом, в степь вышел намного раньше, чем его настигла погоня. Эльфы и гномы могли только посылать проклятия, вспоминая руины, оставшиеся после набега — но преследовать дальше Приграничья не рискнули.

Вечером следующего после приезда для всех был устроен пир, в котором перемешались и степняки, и люди: пусть кузнецы и были родом издалека, но пришли из набега все вместе. А благодаря людям, получившим в походе статус обозников, добычи удалось увезти намного больше, чем рассчитывали. И теперь все радостно праздновали общий успех, глядя на стол, за которым сидели командиры отрядов и старейшины кузнецов: там сам дарга-батор похода чинно и неторопливо делил согласно Ясе добычу между набежниками. Когда доли отрядов были разделены и оглашены, поле взорвалось радостным рёвом и торжествующими криками. Праздник продолжался.

У Германа настроение было далеко не такое радостное. Он улыбался, шутил и принимал поздравления. Но всё время думал — как отнесётся к его намерениям Великий Хан? Вряд ли ему позволят создать в Степи ещё один клан — но и отказываться от обещанного Герман не собирался. Единственной возможностью было попробовать вернуть себе княжество. Он размышлял об этом всю обратную дорогу: как наследник и нукер Великого, он мог требовать помощи при возвращении "украденного удела". И видел в будущем восстании немало выгоды тем же степнякам. Но согласится ли Субудей? За последние годы Герман узнал владыку достаточно хорошо, чтобы понять, что Великий Хан делает только то, что пойдёт, по его мнению, на благо Степи. И если решит отказать — его не остановят даже самые строгие законы и нерушимые обычаи.

Всю следующую неделю Герман устраивал своих людей, пользуясь статусом алактая и пайцзой дарга-батора. И с волнением ждал разговора с Великим Ханом. А что тот вскоре прибудет самолично, княжич не сомневался — не каждый день один из нукеров поднимает знамя соседнего государства. Но, к удивлению Германа, вечером восьмого дня почему-то прискакал Альвар.

Уединиться для приватной беседы мужчинам удалось только ночью. И первым разговор начал альв:

— А ты, почему-то, не так уж и удивлён.

— Я достаточно хорошо знаю владыку, — улыбнулся княжич. — Наверняка ты привёз его предложения. А сам он прибудет...

— Завтра. Если, конечно, мы решим один сложный... вопрос.

— Я весь внимание к уважаемому гостю, — с еле заметной насмешкой ответил Герман словами традиции. И, взяв с коврика между кошмами чайник, налил душистый напиток в пиалу гостя.

— А, брось, — отмахнулся Альвар. — Это ты перед ними, — он махнул в сторону остального стойбища, — будешь. Сейчас давай лучше к делу. Ты собираешься поднять Древлянье против Совета — иначе не стал бы выступать под княжеским стягом.

Герман только кивнул — это было очевидно.

— А что будет дальше? Ты подумал?

— У меня есть что предложить. И не только идеалистам, но и остальным. По праву "брачной-клятвы-на топорах" у меня право и на Полесье: ведь я жив и не разрывал помолвку. Ни сам, ни через представителей. Следовательно, брак Вакулы с покойной княжной не имеет законной силы. Уверен, к нашему союзу присоединится и пара соседних стран помельче. Они ненавидят и боятся гномов, и, наверняка, захотят свести счёты.

Герман замолк, словно что-то взвешивая, а потом добавил:

— Если Субудей поможет — мы устоим.

— Он поможет, он обязательно поможет, — усмехнулся Альвар. — Вы станете для него прекрасным щитом и поможете раздавить рифейских гномов. Но готов ли ты навязать своей стране роль предполья? Вечного поля боя между степняками и Советом?.. Стоит ли оно того?

— Стоит, — не колеблясь, жёстко ответил Герман. — Я видел Рифейские заводы! На земле должно быть хоть место, где люди будут свободны от меча такого ужаса!

— Сбавь тон и успокойся, — поморщился Альвар. — Не перед толпой речь держишь, а я и так прекрасно слышу. Но дальше. Ты не хотел бы изгнать Совет совсем?

Герман покачал головой:

— Невозможно. Хотел бы, но... за мной не пойдут в первую очередь люди. Без законных оснований это будет нашествие. И как бы люди ни ненавидели эльфов и Совет — памятуя о прошлой войне, меня не поддержат. А без помощи Субудея затея обречена на провал ещё в самом начале...

Альвар вдруг загадочно посмотрел на собеседника:

— Вот потому-то я и здесь. Держи, — он достал из-за пазухи небольшой портрет и кинул его Герману. И, пока Герман рассматривал изображение мужчины, очень похожего на него, начал рассказывать:

— Помнишь историю Александра? За своё великое деяние он попросил награду — наследование всех своих земель "по праву крови". И Совет, который после победы был готов выполнить любое желание героя, согласился.

"Пока существует Совет и до конца Времён признаём, что все земли империи во власти и владении потомков Александра. А если кто отторгнет какую из земель, да будет иметь право сей потомок вернуть украденное силой, забрав имущество нечестивца себе", — продекламировал Альвар.

— После известной тебе смуты копия завещания в Совете и копия во дворце были уничтожены. А за детьми и бастардами императора была объявлена негласная охота — перебили всех. Третья же копия завещания, которую хранили эльфы, исчезла. Спасибо хитроумию Артемизайоса — он успел передать её мне на хранение.

Альвар ненадолго умолк, чтобы взять пиалу с уже остывшим чаем, а потом продолжил:

— Хочешь спросить, при чём тут ты? Александр, хоть и не был завзятым бабником, имел страсть к женщинам-воинам. Когда в разгар войны во фьорды приехала делегация Совета, по Ставангру ходила сплетня про него и жену одного из ярлов. Но для тинга союз был слишком важен, и скандальную историю замяли. А твоя бабушка родом с севера... И если ты начнёшь войну под знамёнами Александра — ты обеспечишь себе законность и признание по всем территориям Совета. Ведь твои наследные владения сейчас являются "коронационными землями[1]" или входят в состав многих человеческих королевств. А добавь древлян с полессцами... остальные упадут в твои руки сами. Когда ты обратишься к Великому Хану не просто как нукер, который пришёл к старшему, чтобы вернуть наследство — а как наследник Искандера, который просит о помощи... За тобой в священной войне подымится вся Степь — слишком сильна память о руке и могуществе величайшего из воителей. Субудей не сможет отказать, даже если захочет. Пообещаешь, что поможешь вернуться варягам во фьорды, а перуничам в Древлянье — тебя поддержат и эти. А их слово в Хурале тоже стоит многого. Так согласен?

Альвар замолчал. Вместе с ним молчал и Герман. Пауза длилась уже неприлично долго, но нарушать её никто не спешил. Наконец Герман всё же произнёс:

— Альвар, ты же уверен — я приму предложение. Но ответь честно — Субудей взял меня к себе только из-за этого? Вы задумали всё ещё тогда?

Альвар, будто понимая, что от вопроса зависит многое, не стал делать перед ответом, как любил, паузу. А посмотрел своим пронзительным взглядом цвета грозового неба, и с издёвкой произнёс:

— Ты слишком высокого о себе мнения. Не рановато ли? От пешки, даже стоящей рядом с королём слишком далеко до последней линии. Да если бы об этом узнали тогда — тебя упрятали бы в землю прямо на границе. Твой статус был слишком опасен, а ситуация не располагала к войне. Да ты и сам лучше меня знаешь, что творилось в Пограничье. Не-е-е-ет... Тебя взяли просто как одного из многих, как обычного мальчишку.

Альвар замолк на несколько секунд — словно оценивая реакцию собеседника. А потом заговорил дальше:

— О твоём, так сказать, наследстве, мы узнали много позже. Когда закончился далеко не первый месяц обучения. Но ты уже был под рукой самого Субудея — и потому было решено молчать. Лишь сейчас Великий Хан дозволил...

Герман, хотя и не был волхвом Велеса, правду от лжи отличать умел — даже у таких умельцев, как Альвар. И сейчас не уловив ни одной фальшивой нотки, немного помолчал и ответил:

— Ну что же, передай Владыке — я принимаю его предложение.

Следующий день обитатели стойбища запомнили до конца жизни. Приезд Великого Хана к своему алактаю был вполне ожидаем. И владыку степи встречали все находившиеся в стойбище, от мала до велика. Когда Герман встретил Субудея как равного, а тот принял это как должное — смысл тоже поняли все. Хозяин Земли и Вод признал за своим нукером право на родовые земли. И, согласно обычаю, готов помочь — если тот попросит.

Но когда Герман в своей речи попросил помощи как наследник самого Искандера — воцарилась гробовая тишина. В которой особенно величественно прозвучали слова старшего волхва Велеса, подтверждавшего право Германа. Лучше всех умевшие различать истину даже в хитроумном кружеве полуправды, волхвы Велеса признавались по всей Великой Степи как самые надёжные свидетели, чьи слова были крепче любых доказательств. И от сказанного Осмомыслом тишина на поле как будто стала ещё сильнее — словно даже травы, звери и птицы ощутили важность происходящего.

А Великий Хан вдруг раскатисто спросил:

— Слушай меня, вольный народ Степи. Согласно обычаю, который старше чем Степь и древнее нашего народа. Спрашиваю вас! Вот перед вами потомок великого воителя, чьё имя не поблёкнет в веках. Он делил с нами кров и стол, он проливал свою кровь за нас. И сегодня он пришёл к нам — чтобы просить о помощи, чтобы покарать его врагов. Решайте, вольные воины! Будут ли его враги и нашими врагами?! Окажем ли мы ему помощь, чтобы отплатить добром за добро и кровью за кровь?!

Едва Субудей закончил, как степь взорвалась неистовым: "Да"! Кричали все: и обитатели стойбища, и нукеры, приехавшие с Великим Ханом, и воины, вернувшиеся из набега. Субудей поднял руку, призывая к тишине. А когда молчание воцарилось снова, повернулся к Герману и сказал:

— Вольный народ Степи сказал своё слово! Теперь твои враги — и наши враги! Пока последний из них не будет сброшен в Закатное море!

Толпа снова зашумела, а Субудей позволил себе мысленно улыбнуться. Он ни на мгновение не сомневался ни в своём ученике, ни в своём народе. Ни в Альваре.

[1] То есть землями, обладание которыми даёт право на корону.

Глава 18

Каждый выбирает для себя

женщину, религию, дорогу.

Дьяволу служить или пророку -

каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает по себе.

Щит и латы, посох и заплаты,

меру окончательной расплаты

каждый выбирает по себе.

Сегодня Дворец Лорда Клёна казался неживым: в коридорах стояла мёртвая тишина, а слуги и стражи появлялись и исчезали в переходах, коридорах и комнатах, словно бесплотные невесомые тени. Великий лорд изволил быть в бешенстве — и попасть под его гнев боялись все. В обычные дни он спокойно мог простить незначительную оплошность лакея или небольшую неаккуратность гвардейца. Но нынче уже пятеро стражей получили указание отправляться в дальний гарнизон, а три десятка лакеев были отправлены на конюшню. И если гвардейцев стратиг просто на время убрал подальше, не собираясь разбрасываться хорошими воинами из-за начальственной придури — то за слуг заступиться было некому. И розги свистели не переставая. А лорд Панкратайос, словно тигр в клетке, ходил по кабинету. Все его труды, всё, что он готовил не одно десятилетие и строил последние годы — погибло.

Когда девятнадцать лет назад Совет, не разобравшись, поддержал жадность гномов — многие предрекали катастрофу. Пессимисты Форума даже предлагали ждать новую "Нику": слишком уж сильна в разорённой стране была ненависть к Совету. Да и соседние государства относились к Древлянью сочувственно. Один лишь лорд Клёна смог взглянуть на проблему иначе. Усиленно подогревая атмосферу ужаса, он наконец-то сумел убедить и Совет, и Форум создать Академию Светлого Ордена. Куда будут приходить люди со всего мира. Где не только достаточно замкнутая группа магов, но и остальные смогут наконец-то свободно приобщаться к эльфийской культуре и идеям. И откуда будут выходить настоящие рыцари без страха и упрёка. Свободные от сословных и национальных предрассудков, не привязанные к мелким интересам своей небольшой страны. Те, для кого дело Света будет превыше жизни.

Новой же "Ники" Панкратайос не опасался. Начать её могли только древляне — как пострадавшие. Но правил там Всеволод — пусть внешне властитель и решительный, но Лорд Клёна хорошо умел видеть вглубь людских душ. Новый князь был не очень дальновиден, не слишком амбициозен. Человек, легко поддающийся влиянию тех, кто сильнее, утонувший в мелочных дрязгах и интересах своего удела. Вот если бы там по прежнему правил Андрей... пусть Великая мать дарует в своих садах вечное блаженство мстителю, благодаря которому этот умнейший владыка не успел увидеть даже рождения внучки.

Панкратайос невольно улыбнулся. Но вспомнив утреннее письмо, опять захотел кого-нибудь ударить. Уже первые выпуски Академии подтвердили его правоту: хотя старая знать активно сопротивлялась, стараясь не допустить в свои дела "выскочек", всем было понятно, что скоро определять жизнь Младших детей мира будет новая элита. И люди наконец-то сольются в один народ, равный и единый от Западного моря до Восточной степи.

Когда этой весной Всеволод стал писать в Совет, о том, что орки разоряют Пограничье, целыми деревнями угоняя селян в рабство — никто не придал этому значения. Война с восточными дикарями успешно велась уже не первое десятилетие, постепенно оттесняя тех вглубь степи. Особенно когда удалось привлечь к участию на пограничных заставах норманнов и людские дружины, высвободив отборные части аргироаспидов — серебряных щитов — для глубоких карательных рейдов.

Серия нападений на рудные посёлки гномов, а также несколько уничтоженных застав и пограничных лагерей стражи заставили задуматься. И когда в Совете пошли разговоры о том, что пора бы приструнить "наглых варваров", Панкратайос предложил послать выпускников Академии. Пора было показать графьям и боярам мощь и величие Ордена Света. А молодым волкам стоило попробовать зубы. Поэтому-то в поход двинулись не только почти все рыцари и кнехты ордена, но и оба старших курса Академии. Вспомнив свои надежды, связанные с этой небольшой победоносной войной, Лорд Клёна сдержаться уже не смог, ­и расколотил хрустальную чернильницу. Чуть успокоившись от вида разноцветных брызг туши на стене, он начал размышлять в поисках ошибки.

Начиналось всё очень даже удачно. Всеволод, который до этого относился к орденцам с неприязнью, сейчас был готов носить их на руках. А чтобы показать подданным, насколько он уверен в воинах Света, послал в Острожец, где готовилась к выступлению армия Ордена, старшую дочь. За которой, подражая князю, двинулось немало семей лизоблюдов-ближников. В последнем докладе Магистра даже сквозила неприязнь к толпе неотёсанных мужланов-челядинцев, наводнивших крепость. Армия должна была выступить четыре дня назад. А сегодня утром гонец принёс сообщение, что степняки штурмом взяли самую укреплённую крепость Пограничья. И что живых в Острожце не осталось. Орден Света перестал существовать...

В кабинет неслышно вошёл Антонайос — стратиг Дома Серебряного Клёна и правая рука Панкратайоса во всех военных делах.

— Звали, мой лорд? — склонился он в лёгком поклоне.

— Возьмёшь половину наших войск. Вместе с конницей Золотого Дуба присоединитесь к аргироаспидам. Владимир и его бояре жаждут отомстить. Поможете им так, чтобы на полтора дня пути в стойбищах не осталось ничего живого. Ступай!

Антонайос снова слегка поклонился:

­ — Как прикажете, милорд, — и также бесшумно вышел. За годы службы это был не самый странный приказ. Но его, как и прочие, следовало исполнить со всем тщанием.

Союзники встретились с врагом на равнине недалеко от границы. И теперь степняки "крутили круг[1]" перед строем пехоты, а закрывшиеся чешуёй щитов эльфы отвечали. Длинный эльфийский лук бил дальше степного, а кочевники были чуть быстрее — но существенного значения это не имело. Потери с обеих сторон всё равно будут невелики. Вот эльфы-стрелки выбьют то одного, то другого всадника, вот упадёт пронзённый стрелой щитоносец и в рядах пехоты образуется брешь. А его товарищи ещё плотнее сомкнут щиты в "черепаху", защищаясь от обстрела. Ещё несколько минут — и под прикрытием стрелков в атаку пойдут катафрактрии[2] орков, а дальше всё будет завесить от искусства пехотинцев. Сумеют быстро перестроиться, когда стрелы уже не летят, а бронированные клинья ещё не ударили — и тяжёлая конница увязнет на копьях, а строй пехоты перемелет и их, и мечников, бегущих следом. Не успеет — масса катафрактриев разорвет линию обороняющихся, ударит в спины, а подошедшая пехота орков довершит разгром.

Сегодня всё должно было произойти иначе. У полководца эльфов был припасён сюрприз: когда тяжелая конница орков только-только начнёт свой разгон, в неё должны ударить латники людей. Встречная лавина сломает и строй катафрактариев, и лёгкую конницу, а подошедшие аргироаспиды довершат дело. Основной удар примут на себя люди — это должно свести потери среди эльфов к минимуму.

Всё действительно вышло иначе. Вот командующий армией дал сигнал, и клин княжьих всадников помчался навстречу оркам. Только вместо встречной сшибки он ударил в спину правому флангу эльфийской пехоты, а второй вал, скрытый за первым, разметал ставку стратига и не готовую кавалерию Золотого Дуба. В замешательстве драгоценные секунды были потеряны, и степная конница прорвала центр строя, а тяжелая пехота орков начала смыкать окружение.

Опытные воины, аргироаспиды не растерялись. Бросив на растерзание тех, кого не могли спасти, они сгруппировались вокруг уцелевшего левого фланга и ощетинившееся копьями каре начало отступление. Ещё немного — и хотя бы остатки армии вырвутся из ловушки. Внезапно выход из долины закрыла пехота людей. По замыслу стратига эти полки должны были удержать волчьих всадников, которые будут рваться на помощь избиваемому войску орков. Но сейчас строй древлян и полессцев встал на пути отступавших эльфов непроходимой стеной червлёных щитов. А над полем понёсся, казалось, похороненный навечно клич: "Ника"!

Всё что оставалось войску Великих Лордов — продать свои жизни как можно дороже. Но им не позволили даже этого: остатки зажали на небольшом пятачке и засыпали стрелами. Стрелять в ответ в такой тесноте было сложно, но эльфы, лучшие в мире лучники, пытались огрызаться. Увы, у них оставалось слишком мало стрел. Нападавшие же стояли широко, а каждого лучника заботливо закрывали щитами. И в отличие от эльфов ни людям, ни оркам не надо было целиться точно — они спокойно могли стрелять "навесом" с предельного расстояния: избиваемые эльфы стояли так плотно, что почти каждая стрела попадала в цель. Отчаянные попытки аргироаспидов вырваться раз за разом натыкались на плотную стену пехоты. К ночи всё было кончено. Лишь несколько десятков сумели ненадолго ускользнуть из ловушки — но их быстро выловили волчьи всадники. Не спасся никто. Дорога на запад была свободна.

[1] Приём монгольской и арабской конницы, когда отряды лёгкой конницы по большой окружности скакали перед врагом в ближней точки на скаку пуская стрелы.

[2] Катафрактарий (от древнегреческого κατ?φρακτος — покрытый бронёй) — тяжёлый кавалерист. Для вооружения катафрактариев характерен прежде всего тяжёлый доспех, который закрывал воина с ног до головы и лошадиный панцирь.

Глава 19

Кто превзойдет меня? Кто будет равен мне?

Деянья всех людей — как тень в безумном сне,

Мечта о подвигах — как детская забава.

Я исчерпал до дна тебя, земная слава!

И вот стою один, величьем упоен,

Я, вождь земных царей и царь — Ассаргадон.

Её Великолепие Высокородная Наследница трона Светлого Владыки Западного предела и прочая, прочая шла по галерее, еле сдерживаясь, чтобы не перейти на бег. Она любила выходить в парк именно этим путём, неторопливо любуясь, как разноцветные пятна света от высоких витражных окон разбегаются по мозаикам пола и стен. Не зря это место называлось галереей Мира — идущий здесь словно пересекал насквозь всю Ойкумену[1]. Искусство художника старательно отобразило в картинах карты и пейзажи всех известных земель. А цветные "зайчики" только добавляли загадочности и очарования. Но сейчас Василисе[2] хотелось как можно скорее выбраться в сад, и длинный извилистый коридор вызывал только раздражение.

День не заладился с самого утра. Сначала очередная дура-служанка чуть не выдрала гребнем всё причёску. Василиса терпела сколько могла, но когда девчонка в третий раз дёрнула её за волосы и неприятно зацепила зубцами — была с руганью выгнана прочь. Принцессе пришлось приводить себя в порядок самостоятельно. Что было хотя и не сложно, но для замужней дамы и наследницы трона довольно унизительно. А если добавить, что такая же история повторялась каждое утро уже две недели...

Потом девушка вынуждена была потратить почти полдня, готовя вместе с сенешалком[3] вечерний приём посольства Восточного Короля. Этим полагалось заниматься королеве, но вот уже пять лет Василиса как наследница заменяла больную мать. И хотя умом она принимала свои обязанности как должное — всё-таки жизнь правителя состоит не только из пиров и празднеств, хорошего настроения такие занудные мероприятия ей никогда не прибавляли. А уж последовавший за обедом скандал с мужем...

Дети Огня и Воздуха вполне оправдывали своё прозвище. Быстрые, решительные, с характером переменчивым как ветер и беспокойным как пламя. И с такими же перепадами настроения. Иногда, устав от вечных путешествий и своей вечности, Идущие-через-Грани оставляли небо, меняя облик на смертный — чтобы поселиться среди обитателей какого-нибудь мира. Вот только оставались подолгу жить среди людей и эльфов очень редко — со своим буйным нравом слишком трудно "обращённые" уживались среди земных обитателей. Но если уж получалось заполучить дракона в мужья... Злые языки до сих пор шептались по углам, что отец выдал Василису замуж за Эоситея[4] исключительно для того, чтобы упрочить её статус наследницы. А она муженька только ради власти и терпит... Дальше зависело от фантазии рассказчика. Потому что если по меркам своего народа Эоситей был образцом спокойствия и выдержки, то по меркам эльфов он отличался взрывным и несносным характером. Впрочем, девушка на это не обращала внимания никогда. Для них будущий брак с самой первой встречи был куда большим, чем могли себе вообразить завистники. И что ей до сплетен? Она быстро научилась сглаживать перепады настроения мужа, нередко удерживая того от необдуманных поступков. А он относился к любимой внимательно и нежно. Стараясь вести себя аккуратно и не расстраивать жену. Но сегодня! Знал же, как она устала — но устроил при ней такой безобразный скандал!

Промчавшись почти три четверти пути, принцесса понемногу начала успокаиваться. И чтобы окончательно взять себя в руки постаралась задуматься о чём-то стороннем, не касавшемся сегодняшних неурядиц. "Может стоить разок изменить своим принципам и всё-таки вернуть Мари обратно? — подумала принцесса. — Тем более, что тогда во многом виновата была я — нечего мне было ставить на подлокотник кружку с горячим молоком. Да и платье давно пора было выкидывать... — Василиса почувствовала, что, кажется, хорошее настроение возвращается, и дальше пошла медленно и неторопливо. — Решено! Сегодня же верну девчонку обратно. Тем более, за две недели она наверняка всё поняла и раскаялась".

До парка оставался всего один небольшой поворот, когда девушка вдруг услышала голоса и, как в детстве, незамеченная остановилась и прислушалась. Очень живой и любопытный ребёнок, с раннего возраста Василиса всегда тянулась к удивительному и загадочному миру старших. Тихонько слушая разговоры, и даже иногда щеголяя перед подружками услышанным: пусть непонятным, зато таким взрослым. Конечно, когда она стала постарше, её стали за болтовню наказывать, а некоторые даже сторонились... и Василиса перестала говорить о том, что узнала. Но чарующая недоступная взрослая жизнь привлекала её по-прежнему, и всё также она старалась хоть немножко к ней прикоснуться. Став взрослой, принцесса сумела избавиться от обыкновения замирать в укромном уголке, услышав ненароком чужой разговор. Но изредка, например как сейчас, детские привычки брали верх.

В парке шумели фрейлины отца. Особенно громко были слышны голоса Клитэмнестры и Аспасии. Наперебой, прерываемые взрывами хохота, смешками и комментариями со стороны остальных девушки что-то читали вслух:

— "Ещё недавно мне казалось, что самое страшное ­— это царапина на новой коляске. А денщик и слуга — то, без чего жизнь невозможна. Но вот уже две недели мы ночуем где попало, а слуги с платками и гардеробом давно пропали".

­— Нет, нет! Вот здесь интереснее. "Дождь... Кажется я скоро буду ненавидеть даже само слово. Маги едва удерживают реку, чтобы она не снесла переправы. И сил отогнать тучи давно не остаётся. Ни одного сухого места уже три дня, а глина, кажется, покрыла меня с головы до ног"...

Новый взрыв хохота и снова голос Аспасии:

— А на это посмотрите. "Нашёл в кармане два золотых. Когда посмотрел на гербы страны и короля, наполнился гордостью за Отчизну и товарищей: сколько было сражений, но ни один не отступил, мы устояли. А потом меня взяла тоска — я вспомнил, сколько ещё недавно мог купить на эти золотые. Сейчас же я с удовольствием сменял бы их на пару ножей или краюху свежего хлеба"...

Василиса слушала с всё большим недоумением. Но тут прорвался чей-то вскрик, полный слёз: "Хватит! Ну отдайте же!" И подобрав юбку, решительно вышла в парк.

— Что здесь происходит? — спросила она. В ответ не прозвучало ни слова: слишком ошарашены все были появлением принцессы. А та повторила вопрос уже ледяным тоном:

— Я. Спрашиваю. Что. Здесь. Происходит?

Наконец одна из фрейлин решилась. Она показала на стоящую в стороне зарёванную девушку и скороговоркой произнесла:

— У неё брат на востоке, в гвардии тамошней. Он пропал недавно. Вот ей его вещи и переслали. А это дневник его, мы его почитать все вместе решили...

Дальше принцесса слушать не стала. Вырвав тетрадь из рук Клитэмнестры, она со всей силы отвесила обоим заводилам по пощёчине. После чего презрительно бросила:

— Чтобы к вечеру вас обоих здесь не было. Думаю, отец легко найдёт вам замену. И по ночам тоже.

Весь двор знал почему, Его Величество сразу после болезни жены стал набирать в свиту мордашки посмазливее. Но сказать кому-то из таких прилюдно, за какие таланты они получили место при королевском дворе... это оскорбление было намного серьёзнее пощёчины. Но обе фрейлины молча проглотили и его: про наследницу по двору ходили самые разные слухи, и проверить, какие из них правдивы, все боялись до дрожи.

А Василиса уже повернулась к совсем ещё юной девушке и ласково сказала:

— Держи. И, думаю, в этом гадюшнике тебе делать нечего. Пойдёшь сейчас к старшей даме и скажешь, что я попросила перевести тебя в мою свиту.

Тут принцесса услышала за спиной какой-то сдавленный вздох и, развернувшись, обнаружила, что остальные фрейлины стоят, цветом лица напоминая мел. Одновременно желая как можно скорее сбежать и боясь куда-то уйти без разрешения Её Высочества.

— Ещё здесь?.. — принцесса почти мгновенно снова пришла в бешенство. Сплетницы... как она их ненавидит! Именно из-за таких, как эти пустозвонки ,погибла Эрата! Именно такие семь лет назад, когда вскрылась связь наследной принцессы со грифоньим стратигом-полукровкой, шептались в салонах всей страны. А когда она якобы вместе с любовником покончила с собой — те же гнилые вороны радостно обсуждали "удачный исход дела" и "благородство королевского дома, смывающего позор кровью". И даже сплетничали, что Эрату выдала Василиса — ради того, чтобы стать наследницей самой и обсуждали "подробности" "удачной замены". Пересуды прекратились быстро: Василиса очень дорожила памятью Эраты, и сплетники один за другим попадали в опалу и отправлялись в ссылку. В этом случае принцесса не смущаясь пользовалась расположением отца и тем, что король с каждым днём всё больше перекладывал управление государством на наследницу и её мужа.

И вот сегодня эти ничтожества из отцовской свиты посмели травить кого-то в её присутствии! Увидев потемневшее о гнева лицо Василисы девицы побледнели ещё сильнее, хотя мгновение назад казалось, что белее быть некуда. Незадачливых придворных спас от дальнейшей расправы детский голос, раздавшийся на соседней аллее:

— Мама! Мамочка!

Не обращая больше внимания на фрейлин за спиной, Василиса поспешила навстречу приёмному сыну. Тогда, сразу после трагедии, она добилась права воспитывать Иоанниса[5] как своего — выдержав тяжёлый спор с отцом, который даже грозил лишить её статуса наследницы. Но ни тогда, ни сегодня она ни разу об этом не пожалела. Сам Иоаннис всегда звал Василису мамой, и стал для неё не только одним из самых близких... неожиданно Иоанис стал для принцессы той спасительной ниточкой, которая не позволяла ей превратится в холодную дворцовую машину для интриг. Стал напоминанием, что всегда есть грань, за которой никакая власть и положение не стоят потери тепля и счастья. И все эти годы Василиса продолжала корить себя за недогадливость. Если бы тогда она поняла всё раньше, то наверняка сумела бы помочь простодушной сестрёнке... и Иоанис не лишился бы своей настоящей мамы. Хорошо зная и Эрату, и отца мальчика, Василиса так и не поверила в историю "благородного позора", продолжая искать шпионов и убийц все эти годы.

Вечером уставшая от приёма послов Василиса прижалась к тёплому плечу мужа, и спросила:

— Может зря мы отказали им в помощи?

Но Эоситей, растянувшись на кровати ответил:

— Не зря.

И, чуть помолчав, объяснил:

— Самозванцы возникали и будут возникать — такова природа людей, жадных до власти. И если Восточный предел не умеет управлять страной до такой степени, что всякие проходимцы находят в некоторых землях поддержку — это только их дело. Я не желаю класть в землю наших солдат, потому что их бездарному величеству Геннадасу жалко терять своих гвардейцев. И чтобы потом, когда всё успокоится, нам же первым и предъявили претензии "за разорение территорий при избыточном применении силы"? Да выставили требования о компенсации? Нет уж.

Тут Эоситей повернулся на бок и широко улыбнулся, посмотрев на подругу:

— И вообще, Васия, хватит политики. Оставим её за порогом, хорошо? А в спальне есть дела и поинтереснее.

После чего нежно притянул к себе жену для поцелуя.

[1] Ойкумена (древнегреческое) — обитаемая земля.

[2] Василиса — древнегреческое "царица, царственная, жена басилевса". От βασιλε?ς (басилеус) — "царь".

[3] Сенешалк или сенешаль — от лат. Senex и древнегерманск. Scalc — старший слуга. Один из высших сановников, заведующий внутренним распорядком при дворе. В его обязанности входила организация пиров и придворных церемоний, а также управление слугами.

[4] Эоситей — мужское имя, происходящее от имени древнегреческой богини зари Эос.

[5] Иоаннис (Ιω?ννης) — бог добрый, Господь будь милостив. От древнееврейского имени ????? (Йоханан) — "Яхве милостив".

Глава 20

В стозарном зареве пожара,

Под ярый вопль вражды всемирной,

В дыму неукрощенных бурь, -

Твой облик реет властной чарой:

Венец рубинный и сапфирный

Превыше туч пронзил лазурь!

Небольшой отряд спешил на восток, разбрасывая копытами коней рыжую и жёлтую октябрьскую листву. Случайный путник, увидевший всадников, мог бы удивиться немыслимому ещё год назад зрелищу — когда бок о бок скачут орки и полессцы, охраняя двух мужчин. Первый из которых явно с Севера, а второй, судя по древлянскому доспеху и степной сабле, откуда-то из Пограничья. Впрочем, никого в столь ранний час на грязной после дождей узкой лесной дороге не было. А для самих воинов всё давно стало привычным.

Восстание понеслось по королевству восточных эльфов словно степной пожар в сухое лето — также стремительно и неотвратимо. Герман рассчитывал, что вначале к нему примкнут только древляне и полессцы: первые, потому что хорошо запомнили проклятый договор, а вторые — потому-что лорд Дайонизос и пытавшийся ему подражать князь Вакула медленно, но верно разоряли подданных ради своих прихотей. Остальные небольшие страны, граничащие с Древляньем и Полесьем — от Литувии на севере до Моравского королевства на юге — должны были, по его мнению, присоединится позже. Когда станут видны первые успехи, после торговли о будущем статусе. Герман не ожидал, что недовольство Светлым Советом настолько сильно. Слишком часто гроссмейстеры в последние годы навязывали свои решения, слишком часто за последнее время эльфийские хозяева перекраивали политическую и экономическую карту подвластных земель исходя только из своих прихотей и желаний. Поэтому выгнать эльфов хотели все — от высшей знати до последнего нищего.

Едва знамя Ники поднялось над Древляньем, а на востоке Полесья начали изгонять эльфийские отряды и громить дома самых рьяных сторонников Совета — заволновались города к западу от набегающего восстания. И Геннадас Первый, не смотря на несогласие ряда советников, жаждавших дальнейшего ослабления самых властных родов Восточного предела, приказал усилить гарнизоны неспокойных мест наёмниками-норманнами. А также отправить туда часть гвардии и солдат из дружин остальных лордов. Чтобы, даже если местная стража и дворяне перейдут на сторону мятежников, захватить города не смогли.

Все давно привыкли, что норманны — сильные, безжалостные профессионалы. Которые продают своё воинское умение за деньги и выполняют любую работу мечом за плату. И всегда сохраняют верность тому, кто заплатит — пока тот платит. Так было всегда с тех пор, как из фьордов ушли старые боги и память о викингах. Последние десятилетия жрецы Матери неба и Совет даже перестали преследовать бродячих сказителей, которые до сих пор иногда несли по Северу старинные висы.

В год "спящего дракона" переменилось многое. Скальды[1] пришли сразу во все фьорды зимой, когда воины отдыхают от летних походов, пируя в чертогах ярлов. Теперь это были не нищие полубезумные старики и бродяги. Вернулись альвы — живая легенда северных воинов. Их слушали, внимая каждому слову — и души, истосковавшиеся по чему-то большему, чем простое набивание карманов, загорались. Северные вдруг кланы вспомнили, что ведут свой род от асов, которые ждут их по ту сторону неба в золотых чертогах Вальхаллы. И когда стража и горожане шли на штурм крепостей Совета — в спину эльфам с рёвом "Вотан" били викинги. А с другой стороны укреплённых ворот и стен в ответ слышались крики "Ника"!

В первые месяцы после сражения на Вересковой пустоши Герман опасался сопротивления со стороны Древлягской и Полесской гильдий магов. Самые рьяные и последовательные сторонники Совета, гильдии, к тому же, имели собственные отряды стражи. Но маги, воспитанные в традициях индивидуализма и только личного успеха, объединяться не стали. Тем более против "низкой черни", каковыми считали всех, обделённых магическим искусством.

Немало помогла восставшим справиться с гильдиями и "Тёмная школа" Великого князя Древлянского. Оказалось, что больше десяти лет назад Всеволод тайно приютил в Древлянье последних мастеров Хаоса, которые ещё прятались в землях Совета. А потом, подкупив гильдейских подмастерьев, ревностно выискивал в княжестве всех, кого "коснулась Тьма". Затем отверженные после прилюдного поругания бесследно пропадали в казематах Тайного приказа — откуда мальчиков и девочек тайно отвозили к лучшим учителям, которых смог найти князь. И теперь из воспитаников сокрытой обители в войско пришли десятки боевых чародеев и некромантов, а отряд охраны стал ядром новой гвардии князя, преданной лишь ему и ненавидящей Светлый Совет.

К началу осени под властью императора людей, как в память о великом предке всё чаще называли Германа, оказались почти две трети территории Восточного предела. А больше половины эльфийских городов и поселений было взято штурмом — в том числе и считавшиеся доселе неприступными столицы двух Великих Домов.

К октябрю стало понятно, что задачи кампании этого года выполнены с лихвой и пора готовиться к зиме. Солдаты после месяцев походов и боёв с радостью устраивались на зимних квартирах. Герману и Альвару отдохнуть не удалось: новость, пришедшая с востока, погнала их в Рифейские горы. И теперь в сопровождении гвардейцев охраны они мчались, топча разбухшие от дождей осенние дороги.

Монотонная скачка убаюкивала, мысли становились какими-то медленными и тягучими. Думать о том, что их ждёт на севере Рифеи не хотелось, и император лениво стал перебирать в памяти события прошедшего лета.

Столица Золотого Дуба пала сразу: её хозяева слишком давно забросили воинские дела, предавшись неге и роскоши. И перестали следить за городскими укреплениями. Иначе было с Серебряным Клёном: даже потеряв почти всех солдат на Вересковом поле и в малых гарнизонах, город защищался двумя кольцами стен и множеством ловушек. Панкратайос не без оснований считал, что и без помощи извне его столица спокойно продержится три-четыре года и способна выдержать десятки штурмов. Герману вспомнилась тревога советников, лихорадочные совещания в лагере под стенами города... и растерянность, когда решение вдруг пришло с самой неожиданной стороны. Один из бывших дворцовых слуг, когда-то, по приказу лорда, избитый до полусмерти, показал слабое место в обороне города, и вместо многих лет штурм вместе с подготовкой занял всего неделю.

Впрочем, сейчас можно признаться хотя бы самому себе, что Альвар удивил его намного больше, чем даже быстрота штурма. Альв примчался из Степи, едва успел получить известие о начале штурма серебряной столицы. И всё время, пока остальные метались в поисках решения был нечеловечески спокоен. Только во взгляде время от времени мелькало что-то такое страшное, кровавое и радостное — что даже Герману становилось не по себе, не говоря уже об остальных. Когда же пало последнее сопротивление, Альвар, глядя на чудовищный пожар дворца, ставшего погребальным костром Лорда Клёна, как эпитафию злорадно произнёс:

— Пример, как ножик длинной в два пальца способен сделать то, на что не способны десять тысяч латников.

Вспомнив, что последовало за штурмом, император невольно скривился. Ещё в самом начале, едва начала создаваться армия империи людей, он написал для неё "Воинское уложение", в основу которой положил степную Ясы с учётом людских традиций. И Серебряная столица стала первой пробой власти и воли императора на прочность.

Едва окончилось сражение, как город по приказу императора наводнили патрули из преданных ему степняков и древлян. Один из таких патрулей и привел к нему трёх рыцарей Гнезнинского королевства, пойманных при попытке насилия. В принципе патруль имел право казнить преступников на месте: тела убитой няньки и наполовину разодранного на девушке платья для этого вполне хватало. Но император хотел преподать урок всем желающим нарушать его приказы.

Суд был скор, вот только едва он приговорил виновных к позорной казни через повешенье, как возмутился командир отряда, из которого были злополучные рыцари. Слишком привыкли гнезнинские дворяне, даже своему королю подчиняющиеся лишь номинально, к своеволию и к тому, что волю влиятельного шляхтича не имеет права ограничивать никто. Старший рыцарь пытался защитить своих подчинённых, напирая на "справедливую месть", на право воинов на эльфиек как на "военную добычу". И кричал, что если приговор не отменят, то каждый благородный гнезнин бросит вызов наглому выскочке. Император слушал недолго, после чего бравого шляхтича повесили рядом с подчинёнными: Герману нужна была армия, а не бандитская шайка, и если до некоторых вояк эта мысль доходит слишком медленно — верёвок хватит на всех.

Остановка вырвала Германа из сонной благодушной одури: отряд расположился перед большой деревней, с трудом видневшийся на другом конце вспаханных под осень полей. Альвар поравнялся с Германом и негромко спросил:

— Так что ты решил? Отдашь приказ всех перебить? Или загонишь вымирать в резервации?

Герман, всем своим видом показывая, как ему надоел идущий уже не первый день разговор, с ответом не спешил.

— Резервация, резервация, — покатал он на языке. — Слово, кажется, принадлежит западным эльфам? И родилось, когда им понадобилось россыпи электрона на побережьях Западного моря? Сколько прошло времени, прежде чем в этих загонах умер последний из истинных пиктов?

— Ты ответил на мой вопрос, — резко бросил старший ярл.

— Тебя так волнует судьба пленных эльфов? Настолько, что ты не даёшь мне покоя вот уже который день?

Альвар провёл рукой по левой косе. И медленно, словно подбирая слова сказал:

— Я не буду касаться этической стороны вопроса. Хотя геноцид целого народа мне и противен. Да и начинать новую эпоху с массовой резни, на мой взгляд, не стоит. Но моей природе альва претит, что из мира безвозвратно может исчезнуть что-то неповторимое. За последние столетия и так было уничтожено слишком многое...

Договорить не получилось — от передового дозора, вошедшего проверить селение, пришёл сигнал тревоги. И отряд, изготовившись к бою, поспешил на выручку.

Когда всадники ворвались в деревню, у одного из домов они обнаружили троих раненых товарищей и высокого эльфа, сжимавшего в руках два изящных обманчиво лёгких клинка. Половина воинов сразу спустила луки, засыпав врага стрелами. Остальные же развернулись, останавливая своим видом селян, которые почему-то собирались идти эльфу на выручку.

Эльф отбил стрелы мечами, и всё так же остался стоять, прикрывая вход на подворье. Орки и полессцы мастерство оценили, поэтому больше стрелять не стали. Половина отряда тут же спешилась и, разбившись на тройки, приготовилась по очереди нападать на одинокого мечника: чтобы не мешать друг другу и вымотать противника, сменяя группы нападавших одну за другой. И дать возможность оттащить раненого товарища, закрыв следующей тройкой в случае ранения.

Эльф и гвардейцы стояли друг напротив друга. Всем, кто был на улице, показалось, что даже время замерло, затаив дыхание — чтобы через мгновение взорваться кровавым танцем. Герман негромко обратился к Альвару:

— Странно. От момента, когда он подранил наш дозор до того, как подоспели мы, прошло больше пяти минут. Он вполне успевал уйти к лесу...

— Кстати, он и стоит непонятно, — добавил альв. — Логичнее было бы встать спиной к глухому забору. Вместо этого он у прохода, открывая правый бок... Может из за неё? — он показал на мелькнувшую в окне избы женщину лет двадцати с небольшим, державшую что-то на руках.

Ответить Альвару никто не успел. Неожиданно из толпы селян выскочили девочка лет семи-восьми и мальчик лет шести. И встали перед эльфом, закрывая того от нападавших. Девочка раскинула руки, а мальчик, подбоченясь, как, по его мнению, должен выглядеть настоящий мужчина, громко крикнул:

— Не тлогайте дядю!

Следом, пользуясь общей растерянностью и не обращая внимания на сабли и луки всадников, вышел старик: ещё крепкий, но уже седой как лунь. Подойдя к Герману, которого он определил как предводителя, старик начал:

— Не трогали бы вы нашего соседа, уважаемые. Чего он вам сделал?

И хотя обычно пешец всегда смотрит на всадника снизу вверх — сейчас всем показалось, что Герман и старик словно сравнялись ростом и смотрят глаза в глаза. Как равные.

— Почему? — негромко спросил император. — Почему вы вступаетесь за него?

— У нас почитай чуть не в каждом доме ему жизнью обязаны. Да и у многих соседей тоже. Он все что было выложил, чтобы за нас откуп внести. А потом лечил сколько мог. Чуть тогда сам душу не отдал, ели мы его выходили. А два года назад женился. Злом же за добро платить негоже.

Старик окинул всех взглядом. А потом снова посмотрел на предводителя и сказал так, что услышали только Герман и стоящий рядом Альвар:

— А если вам так нужна чья-то кровь — возьмите мою. Негоже ребёнку без отца расти.

Герман задумчиво и отстранённо покачал головой:

— Не нужно крови... И так её пролилось слишком много. И прольётся ещё... Мне достаточно вашей просьбы.

Повинуясь команде предводителей, воины отступили. И забрав раненых, которые, к счастью, легко могли сидеть в седле, отряд поспешил дальше.

— Вот и ответ на твой вопрос, — обратился Герман к Альвару, едва деревня скрылась из виду. — Пока среди них ещё рождаются такие — не всё потеряно. Пусть пока побудут в резервациях. Пока, — сделал он ударение, увидев непонимающий взгляд Альвара. — Но в отличие от пиктов у каждого будет возможность выжить. И изменить своё положение. Надеюсь, сумеют многие.

[1] Скальд (др. — сканд. skald) — певец-поэт, который читал и пел сказания-висы и баллады, как известные, так и собственного сочинения.

Глава 21

У зим бывают имена.

Одна из них звалась Наталья.

И было в ней мерцанье, тайна,

И холод, и голубизна.

Еленою звалась зима,

И Марфою, и Катериной.

И я порою зимней, длинной

Влюблялся и сходил с ума.

И были дни, как шерсть и мех,

Как теплый пух зимы туманной...

А эту зиму звали Анной,

Она была прекрасней всех.

Княжна скучала. Это чувство пришло впервые за последние месяцы и от того стало куда тягостнее, чем можно было представить. Сразу после разгрома Ордена под Острожцем княжна вместе с остальными поспешила в Степь. А там, оставив спутников устраиваться в одном из пограничных городков, поехала во главе посольства в столицу.

Великий Хан принял их со всеми почестями, и пригласил девушку быть его гостем. Но после окончания торжественной части княжна вдруг поняла, что заняться ей нечем. К разработке договоров, соглашений о сотрудничестве, подсчётам пошлин и прочим вещам её не допустили: слишком мала возрастом и слишком мало опыта. Да и сама она к этим скучным занятиям особенно не стремилась, с радостью переложив всё на доверенных отцовских бояр.

Впрочем, так и предполагалось с самого начала. Поэтому Герман, ещё при первой встрече оценив живой и любопытный характер девочки, попросил приставить к княжне на время жизни в столице Альвхильд. С одной стороны иметь сопровождающей старшую дочь одного из глав тинга было признаком почёта и уважения. С другой — Альвхильд могла проследить, чтобы княжна не попала по незнанию обычаев в неприятное положение. А как боевой маг легко могла стать ненавязчивой и незаметной охраной. Хотя сумасшедших, которые рискнут обидеть гостью самого Великого Хана, в степи не было, ни Герман, ни Субудей рисковать не хотели. К тому же Альвхильд выглядела ненамного старше Дины, и девушки легко стали подругами.

Все последующие месяцы, знакомясь с городом и с жизнью его обитателей, княжна не переставала удивляться. Например, ванная в отведённых ей покоях. То, что горячую воду не нужно греть, а можно в любой момент просто открыть кран — потрясло девушку до глубины души. И ещё зеркала, большие и маленькие — которые были в любом доме. Альвхильд объяснила, что в степи дерева и угля мало, поэтому воду с помощью земляного масла греют на весь город сразу в специальном здании. И что стекло и зеркала здесь давно уже не редкость. Ощущение чуда несколько поблёкло, но до сих пор ванна и зеркало казались самым удивительным из встреченного в этом краю.

Очень девушку поразила и обстановка комнат. На первый взгляд та была довольно скудной: нет ни гобеленов, ни мебели. Разве что низенькие столики. Даже постель стелили матрасом прямо на пол. Сказывались кочевые обычаи предков да нехватка того же дерева и льна с крапивой. Всё выглядело бы бедным... если бы не роскошные мягкие ковры на полу и стенах. Кто побогаче — покупал ковры из Чосона и ещё более далёких стран, остальные выкладывали у себя ковры, сделанные в степи. Но для Дины даже степные ковры были немыслимой роскошью — которую дома могли позволить считанные вельможи и богатейшие купцы и главы гильдий.

Таких различий между Степью и домом было немало — например, стеклянная посуда, очень дорогая на западе, была обычной в жилищах степняков. Фарфоровые и металлические чашки здесь ценились не в пример дороже. Не говоря уж о дорогой расписной деревянной посуде — которая в Древлянье была уделом бедняков. Но тарелки удивили девушку уже много меньше, хотя она и делилась впечатлениями с Альвхильд и старшим боярином Селиверстом.

Через пару месяцев, привыкнув к местным обычаям, которые позволяли женщинам несколько больше привычного, и, подучив местный язык, девушка с интересом начала исследовать город. Отыскивая иногда такие закоулки, что Альвхильд, хоть и прожила здесь почти всю жизнь, только диву давалась. А когда выпал снег, Дина с удовольствием начала учить подругу ездит на лыжах и кататься на санках. Когда они с весёлым визгом скатывались в очередной сугроб, княжне начинало казаться, что она опять в окрестностях Вручия.

Впрочем, местный климат довольно скоро напомнил ей, что до дома всё-таки далеко. Сильный степной ветер и влажный от незамерзающей Улан-Ош воздух делали здешнюю зиму много суровее. Хотя сам Хэнтей-Батор и располагался южнее Вручия, Дина раза два или три простужалась, а один раз даже сумела поморозиться. Потому сейчас, когда уже семь дней отметка ещё одного полезного местного изобретения — тепломера — держалась на отметке минус тридцать делений, Альвхильд как целитель запретила девочке выходить на улицу.

За неделю Дина прочитала по два раза все книги в доме, до одури наигралась в шахматы и, неожиданно для себя, села за вышивание. Хотя в отцовском доме это занятие ненавидела. Она так увлеклась, что даже не заметила, как в комнату вошла Альвхильд. А подруга заглянула через плечо, и, увидев, как девушка старательно вышивает пурпурную корону, которую держат два золотых коронованных льва[1], спросила:

— Всё вздыхаешь по Герману?

— С чего ты взяла?!!

— Ты вышиваешь герб Александра. А Герман — единственный, кто нынче носит стяг этого рода. Зря ты...

Княжна гордо подняла голову и с вызовом спросила:

— Даже если на мгновение представить, что ты права. Хотя это и пустые домыслы. С чего это зря?

Альвхильд вздохнула:

— Дело даже не в возрасте. Хотя сколько тебе?

— Почти шестнадцать!..

— Будет через пять месяцев, — улыбнулась Альвхил. — Я видела, какими глазами ты смотрела на него. Но дело даже не в том, что он вдвое старше тебя. Он до сих пор не может забыть Хикари. И ты, извини, не сможешь найти место в его сердце. Не сумеешь. Я слишком хорошо знаю его. И тебя. Ты — не сумеешь... Поэтому даже не пытайся. И не пытайся заигрывать с ним при встрече. Этим ты только добавишь неприятностей себе... и поставишь в неловкое положение твоего отца.

Дина покраснела и, чтобы скрыть смущение нахальным тоном сказала:

— А сама-то! Сколько ещё за своим ненаглядным Птахом бегать будешь? Как приезжает, так каждый день в его доме пропадаешь. А он так к твоему отцу и не идёт!

Альвхильд вздрогнула, словно получила пощёчину и в бешенстве крикнула:

— Да что ты понимаешь, несмышлёная девчонка!

После чего выбежала вон. И если бы в здешних домах вместо занавесей у комнат была дверь — наверняка бы громко ей хлопнула.

Их проблема тянулась уже давно. Она приняла предложение о замужестве ещё год назад. Но к её отцу с просьбой о браке Птах так пока и не пошёл, хотя своё разрешение Торбьёрн негласно и дал. Гордый бывший стратиг не хотел приходить в семью ярла безродным примаком, и получать гражданство через брак с Альвхильд. Ему требовалось сделать что-то настолько значимое, что разом признают все окружающие.

Чёрные горные грифоны всегда считались неприручаемыми. Крупнее своих золотистых собратьев, они, наверное, могли унести на себе даже северного орка — но дикий нрав и злобный характер делали невозможным взять их "под седло". Лишь изредка "чёрных" ловили отряды эльфийских охотников — чтобы влить свежей крови в жилы одомашненных собратьев. После разговора с Очирбатом, сложив знания грифоньего всадника и дрессировщика варгов, он решил — приручить можно! Но если Очирбат видел лишь вызов своему таланту, то для Птаха это было шансом сравнятся с семьёй Фридгейров. В тот день, когда Великий Хан и Круг Шаманов одобрили их начинание, Птах сказал любимой, что когда в воздух поднимется первый всадник — он попросит у отца её руки.

Дина этого не знала и даже не задумывалась. Сейчас, проводив подругу недоумённым взглядом, она снова села за рукоделие. Но дело почему-то шло плохо и девушка, отложив вышивку на столик, стала смотреть на снежинки за окном. Думая, чем сейчас занят Герман...

Император смотрел, как перед замком, топча свежий утренний снег, из походных колонн разворачиваются войска. Отсюда, с холма, и люди и замок казались игрушками. Яркий блеск полуденного солнца слепил глаза, съедая все цвета, и делая предметы внизу какими-то плоскими. Отчего иллюзия с игрушечными солдатиками и замком из папье-маше становилась ещё сильнее. Вот только боль и смерти грядущего штурма будут настоящими...

Зимой сражаться не принято: слишком тяжело везти припасы, слишком плохо людям и коням за порогом теплых и уютных домов. И слишком велик риск поражения наступающей армии. Потому-то и идут большие и малые войны летом. Впрочем, бывают и исключения: такие, как сейчас. Когда ставки настолько велики, что стоит рисковать. Крепость Матицэ[2], ключ к Моравскому королевству — а через него к хлебным районам Полесья. Кто владеет Матицэ, тот и решает, куда покатится стальной вал следующим летом: на восток или на запад. Удобная база и для наступления, и для обороны — если в следующем году они решат двинуться северной дорогой.

Когда разведчики Велимудра донесли, что у замка сменился хозяин, и прибыл он как раз перед осенней распутицей — на военном совете было принято решение захватить крепость зимой. Пока новый владелец не успел укрепить своё обиталище. Тем более, что викинги и древляне привыкли к куда более суровым зимам, а среди шаманов нашлось немало владеющих Искажением. Чтобы сделать дороги пригодными для подвоза припасов на нужные две или три недели.

Штурм Матицэ был настолько важен, что император решил возглавить его лично. "Хотя, если быть честным, — подумал Герман, — я просто устал от дел по управлению государством. Империя родилась под звон клинков, а умрёт под шелест бумаг, — он с тоской вспомнил гору документов, оставшихся на столе рабочего кабинета. — Хотя кому-то всё это нравится... Птах так словно рождён для бумажной канцелярщины и занудных дел с купцами и цеховыми старшинами..." Но две с половиной недели назад, получив от Очирбата очередное письмо, друг поспешил в Степь: начинался следующий этап создания грифоньей кавалерии, и присутствие опытного небесного всадника было необходимо как воздух.

Это было даже важнее штурма Матицэ, потому император отпустил Птаха без слов. В начале войны с Восточным королевством эльфы "удачно" лишились небесной кавалерии: Птах, будучи королевским стратигом, сам обустраивал охрану большинства казарм. И в нужный час агенты Велимудра легко отравили почти всех взрослых грифонов. Но когда начнётся война с Западным пределом, такой удачи не будет. И им понадобятся свои грифоньи всадники. Впрочем, понимал это Герман умом. А душу уже через неделю тошнило от груды бумаг на столе, выросшей в несколько раз ...

Размышления прервал гонец, примчавшийся снизу: владелец предлагал переговоры. Впрочем, подготовку штурма новость не остановила — Герман мало верил, что получиться разойтись с хозяевами миром. Но если есть хотя бы небольшой шанс предотвратить кровопролитие, он обязан им воспользоваться.

Они встретились на поле перед замком — два отряда человек по десять, в схожих зимних плащах. Обе группы спешились, и предводители вышли вперёд. Когда хозяин замка откинул капюшон, на свет хлынула волна светлых волос белого золота[3] — это оказалась молодая девушка лет двадцати двух-двадцати четырёх. Подивившись про себя, что защиту такого важного замка поручили молодой женщине, император тоже снял капюшон и набрал в грудь воздуха, чтобы высказать приветствие. Но неожиданно протокол был скомкан. Едва увидев лицо Германа, девушка вдруг громко и с нотками гнева звонко крикнула:

— Та-а-ак! Вырос вона какой здоровый, а всё туда же! Опять чужие замки ломаешь?!

Император к удивлению присутствующих тоже повёл себя странно. Вместо того, чтобы оборвать расшумевшеюся девицу, он сгрёб её в охапку и радостно закружил в объятиях:

­ — Ингрид! Не может быть, Ингрид! Как ты здесь оказалась?!!

А девушка со смехом стучала ему по груди кулаками и говорила:

— Отпусти, медведь ты неотёсанный!

Ближе к вечеру, когда закончились хлопоты по обустройству войска, Герман и Ингрид сидели вдвоём в одной из небольших комнат в глубине замка. Здесь не было давящей тожественности парадной залы или официоза рабочего кабинета: просто небольшая комната с диваном и камином, украшенная восточным ковром и красивыми гобеленами в природных узорах. Удобно расположившись, они стали рассказывать друг другу всё, что случилось с ними за прошедшие годы.

В какое-то мгновение Герман внезапно поймал себя, что почему-то сравнивает эту северную воительницу с южным цветком — с Хикари. Девушки были полной противоположностью друг другу — словно день и ночь. Одна невысокая, белокожая, темноволосая, хрупкая и беззащитная — другая рослая, со светлыми волосами и кожей, золотящейся от загара. Сильная, стремительная и смертоносная как все северяне. Как они похожи... Но тут Ингрид начала рассказывать о своей жизни после окончания магической Академии, и наваждение исчезло также внезапно, как и пришло. Услышав об учёбе на волшебницу, Герман спросил:

— А как дедушка? Что сказал про твой диплом?

­— Он спрятался, — девушка вздохнула, — как я к родителям уехала — так и закрыл свою долину от всех. Даже я пройти не могу... И ещё сделал что-то такое, что все его забыли. И родители, и соседи. Зеленщица, к которой мы с Мартой каждую неделю ходили, рассказалаа, что в нашей долине уже лет сорок никто не селился. Мол, как старичка травника схоронили — так, и опустело место. А сама смотрит на меня, будто первый раз видит, и всё приговаривает "влиятельная госпожа". Наверное, только мы с тобой дедушку и помним.

Герман и Ингрид проговорили далеко заполночь, когда девушку сморил сон. И она, словно и не было с прошлой встречи стольких лет, уснула, положив голову к нему на колени. А император до самого утра сидел и смотрел на языки пламени в камине, боясь пошевелиться и разбудить Ингрид. И думал о чём-то своём...

[1] Геральдический лев обозначает благоразумие, твердость и стойкость, а также является символом силы, мужества и великодушия. Поскольку не указано иное, лев на гербе "восстающий" — стоящий на задних лапах, а передними бросающимся вправо; окровавленный язык выходит из пасти, хвост же его поднят кверху и концом падает на спину. Золото символизирует знатность, могущество и богатство, а также христианские добродетели: веру, справедливость, милосердие и смирение. Пурпур означает благочестие, умеренность, щедрость и верховное господство.

[2] Matice (чешск.) — орех.

[3] Платина.

Глава 22

Одни восстали из подполий,

Из ссылок, фабрик, рудников,

Отравленные темной волей

И горьким дымом городов.

Другие — из рядов военных,

Дворянских разоренных гнезд,

Где проводили на погост

Отцов и братьев убиенных.

И не смолкает грохот битв

По всем просторам южной степи

Средь золотых великолепий

Конями вытоптанных жнитв.

И там и здесь между рядами

Звучит один и тот же глас:

"Кто не за нас — тот против нас.

Нет безразличных: правда с нами".

А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других.

"Войдя к вечеру и увидев закат своего греховного существования, в сединах одряхлевая подобно этой земле, в ожидании, когда припаду к стопам Матери нашей, стремюсь доверить записям память об ужасающих делах, каковым выпало ныне мне свидетелем быть. Повествую только о доподлинно виденном и достоверно слышанном, без упования проницать сокрытый смысл событий, и дабы лишь сохранились для грядущих в мир события сии.

Сподобила меня Владычица небесная стать пристальным свидетелем творящегося в землях наших, при скончании нынешнего года пятнадцать тысяч пятьсот сорок седьмого от сотворения мира по летосчислению преподобного блаженного Геронимоса. Когда вторгся в благословенные земли во главе орд тёмных император самозваный, и принялся разорять города, лишая достояния и живота..."

На лестнице в скрипторий[1] послышался шум и летописец отложил перо в сторону, чтобы не испортить труд: чернила слишком легко разлетаются кляксами, грозя испортить написанное. Конечно, копировать потом в хранилище его рукопись будут новомодными стальными перьями, а может даже отдадут в типографию аббатства. Но он слишком привык писать простым гусиным, и потому будет аккуратен.

Да, не те пришли времена, не те. Раньше даже мирская прислуга не смела шумом во дворе отвлекать летописца от его занятия. Не говоря уж о том, чтобы кто-то из братии заходил сюда во время работы. Увы, теперь даже иноки блюдут устав не столь строго — что уж говорить о служках и послушниках. Да и аббатств, хранящих память и мудрость, почти не осталось. Когда-то каждый служитель Матери достигнув положенного срока оставлял мирской клир, замаливать свои и чужие грехи, вольные или невольные. Но нынче таких мало, все боле пастыри божии предпочитают доживать дни в неге и роскоши. Да молодых стараются сластолюбцы отвратить от жизни чистой и праведной. Обителей то, почитай, не больше десятка осталось. Вот и гневается Великая Мать, что забыли её заветы. Вот и наслала кару восточных дикарей, аки саранча ненасытная идущих по Ойкумене...

Дверь чуть слышно отворилась, и вошёл отец келарь[2]. Смущённо извиняясь, он передал приглашение от аббата: в монастырь приехали лучники. И преподобный Теаомай наверняка захочет пообщаться со свидетелями событий лично. Старый летописец ещё раз вздохнул, что вынужден отвлекаться, но встал вслед за келарем. Он должен узнать всё из первых рук. Чтобы без изъяну донести до потомков страшные свидетельства эпохи.

В то лето, когда тёмный вал с востока залил больше половины страны, казалось, что всё погибло. Но, ко всеобщему удивлению и радости, следующей весной захватчиков удалось остановить. Затем даже слегка оттеснить дикие орды обратно на восток... вот только война так и не закончилась. А продолжала снимать свою страшную жатву вот уже третий год. И хотя оправившиеся после первых поражений войска Его Светлого Величества сумели отбить несколько людских селений и часть исконных земель эльфов — конца пока не предвиделось. Жители освобождённых городов встречали спасителей слезами и криками радости. После чего семьями, бросая нажитое, спешили как можно дальше на запад, подальше от ужасов войны. И удерживать бедняг не поднялась бы рука даже у самого сурового властителя: за месяцы под пятой тьмы захватчики отобрали для чёрных жертвоприношений всех детей младше пятнадцати и немало взрослых.

Эльфы тоже шли под жреческие ножи отвратительных восточных богов потоком. Гвардия и пришедшие в армию добровольцы не раз натыкались на следы отвратительных ритуалов и темницы с проклятиями, которые пленники писали собственной кровью. А иногда даже успевали отбить от ужасной участи соплеменников: те должны били пойти на алтарь вслед за людьми... чьи душераздирающие крики они слышали из тёмных капищ. Спасённые кланялись в ноги гвардейцам, а те, стиснув зубы, яростно, и порой даже безрассудно, бросались на врага, стремясь как можно скорее изгнать его с родной земли.

Император, получая вести с фронта и доклады от агентов Велимудра, был доволен: не зря он привлёк для постановок лучших актёров и магов, которых сумели найти. Тогда, вскоре после возвращения из Матицэ, Ингрид, лучше многих знавшая жизнь Запада, вместе с Птахом убедила его отложить наступление. Захват оставшихся территорий Восточного предела труда не составлял: слишком истощена королевская казна и гарнизоны хитростью северных воинов. Также легко перейдут на сторону восставших и приграничные города Западного предела. Но остальные людские государства будут выжидать до последнего, готовясь поддержать победителя. Ведь именно среди них бушевал пожар первой "Ники", и потому именно эти страны курия[3] переделывала с особенным тщанием. Просидев тогда несколько месяцев в осаде, иерархи церкви калёным железом выжигали любое инакомыслие и сжигали как еретика любого, кто мог хотя бы подумать о сопротивлении их идеям и власти светлых владык. И теперь эти земли склонят голову перед сильнейшим, ставя превыше всего своё добро и благополучие.

Война с Западным королевством эльфов грозила затянуться на несколько лет, и молодой империи людей требовалась прочная опора внутри себя. Чтобы купцы спокойно могли торговать не с западом, а с иными странами, чтобы мастеровые и ремесленники могли и дальше продавать товар. И чтобы те, кто ещё вчера приветствовал изгнание Совета, сегодня не начали роптать о "сытых временах". Поэтому, отгородившись надёжным "щитом" армии от сражений с эльфами, на восток пошли караваны: Степь и Империя могли предложить друг другу многое.

Решение правителя людей сдать часть завоёванных территорий обратно ни у кого из советников вопросов не вызвало. Слишком неудобны были эти земли в обороне, слишком уязвимы стоящие там войска. Обсуждения вызвал лишь способ, как заставить захватить их так, чтобы враг считал, что действует по собственному разумению. А вот планы Германа с инсценировками вызвал бурные протесты. Его убеждали, что нельзя загонять врага " в угол". Что эльфы, если поверят, будут оборонять каждый метр с упорством обречённых.

Но Герман прервал дискуссию словами: "Вы были бы правы, если бы воевали в Полесье или Древлянье. Но переоценивать врага так же плохо, как и недооценивать. Эти единым порывом не встанут — а постараются все труды спихнуть на соседа". К тому же, как объяснил он дальше, его задумка позволит провести на территорию врага не одну сотню агентов. Создав им легенду, на которую можно будет списать любые неточности и нестыковки.

Время показало, что прав был император. Едва эльфы поверили, что одерживают победу, как поток добровольцев в армию, и без того небольшой, стал иссякать. А опытные ветераны постепенно гибли — и войска владыки Восточного предела медленно превращались из серьёзной военной силы в поредевшее сборище едва научившихся держать оружие ополченцев. Но ослеплённые первыми успехами стратиги всего этого не видели. Как не замечали и того, что война вдруг остановила свой бег на одних и тех же территориях. И все попытки пройти дальше на восток заканчиваются неудачей. "Беженцы" же разбрелись по множеству городов Восточного и Западного пределов. И теперь император почти везде имел свои "глаза" и "уши"... готовые в нужный час ударить гарнизону в спину или открыть ворота.

Впрочем, дураками полководцы эльфов не были. Когда очередное тщательно подготовленное наступление закончилось поражением, а противник даже не попытался продвинуться на запад — командиры забили тревогу, и архистратиг убедил королевский совет послать на запад новое посольство с просьбой о помощи. Но решение опоздало! Посланцы Геннадаса ещё только пересекли границу закатных земель, когда всадники Птаха уничтожили переправы через Великий Истр и разбили последнее крыло грифонов, защищавшее королевский дворец. Меньше чем через три недели после этого Рассветный предел перестал существовать.

Герман шёл по дворцу владыки восточных эльфов со странным ощущением. Он всё-таки оказался в этих стенах — только не пленником, а хозяином. Хотя для этого и понадобилось больше двадцати лет. Наверное, его сегодняшнее чувство могли бы понять Птах и Ингрид... но первый спешно проверял стойла и питомники грифонов — не успел ли кто оставить там неприятных сюрпризов. А девушка днём раньше уехала вместе с Альваром на переговоры варягов с северными кланами.

В одном из крыльев дворца, соединявших внешний и внутренний круг построек, взору императора и его спутников открылось необычное зрелище. На стенах анфилады[4] вытянутых залов, заботливо отделанных панелями северного клёна и гобеленами с изображениями разнообразных лесов, висели выполненные из дерева щиты. На которых были прикреплены головы медведей, кабанов, волков... и людей. Каждый экспонат этой устрашающей коллекции освещался своей лампой, а ниже была заботливо прикреплена медная табличка с датой и короткой фразой-комментарием. Неслышно возникший рядом с вошедшими слуга сказал, что это охотничьи трофеи Его Светлого Величества. И он, старший смотритель и распорядитель галереи, готов дать пояснение к любому экспонату.

Герман в ответ только поморщился: нравы здешних обитателей он неплохо представлял и без подобной выставки. И уж тем более не хотел слушать, как затравили вот этого кабана или вон того мужчину. Да и времени мало, а хочется осмотреть всё в первозданном великолепии — пока дворцовый комплекс не освободили от украшений и драгоценностей, пока не начали перестраивать для грядущей войны на Западе. Поэтому жестом оборвав ретивого гида, император вместе со свитой двинулся вперёд, стремясь как можно быстрее выйти в центральную часть королевской резиденции.

Внезапно недалеко от выхода император словно споткнулся. И жестом оказав на голову женщины, висящую у самой двери, приказал слуге, всё это время вышколено следовавшему за посетителями: "Рассказывай". Старший смотритель, обрадованный, что хоть кто-то из варваров проявил интерес к благородному ловчему искусству, начал подробно описывать, откуда появился именно этот трофей, и как проходила охота. Герман слушал очень внимательно, несколько раз переспрашивая и уточняя какие-то детали. А когда рассказ был закончен, резко и сухо бросил:

— Этого — на кол. Вместе со старшим зверинца. Всех остальных в галерее и на псарнях — четвертовать.

После чего, не обращая внимания на рухнувшего на пол и заскулившего распорядителя, двинулся в сторону главной парадной залы. Куда приказал привести короля Геннадаса вместе с семьёй и остальными родственниками. Там по приказу императора пленников одного за другим стали запирать вместе с раздразнёнными охотничьими псами. Противиться воле владыки не посмел никто: увидев лицо Германа люди белели, и слова протеста застывали где-то в самой глубине груди... а оркам было всё равно. Хан был в своём праве, тем более по отношению к каким-то эльфам. Лишь пожилой командир полесской конницы негромко вздохнул в седые усы: "Що ти робишь, хлопче? Зовсім з глузду з`їхав? Дітей за що?.."[5] К концу расправы Геннадас, которого заставили смотреть на всё с балкона залы, превратился в совершенно седую дряхлую развалину. Ничего не понимающую, и не ощущающую, когда клыки добрались и до него.

Продолжить развлечение не получилось: Птах, узнав о судьбе королевской семьи, успел повесить весь королевский совет вместе с архистратигом. И забава, лишённая главных зрителей теряла смысл. Узнав об этом, Герман на какое-то время словно окончательно лишился рассудка, в исступлении рубя мебель... а затем забрал в лазарете несколько бутылей спирта и заперся в своих покоях. Приказав охране под страхом смерти никого к себе не впускать.

На закате во дворец примчались получившие дурные вести Ингрид и Альвар. И сразу же кинулись в покои императора — где были остановлены командиром гвардии: мол, если пришедшие попытаются пройти силой, их отправят в казематы до личного решения правителя. После чего последовал приказ "выпроводить посторонних". Для нервов Ингрид это стало последней каплей. Она бешено посмотрела на стражников и процедила сквозь зубы:

— Остановить? Меня? Можете попробовать... — девушку охватило зелёное сияние, её фигура стала какой-то размытой. Ещё несколько мгновений — и правая кисть вдруг засветилась синим, а левая окуталась багровым пламенем.

Первым понял, что произойдёт Альвар. С восклицанием: "Прячьтесь, недоумки!" — он успел прикрыть незадачливых стражников щитом. Мысленно охнув от удара Великой: не сложного и искусного плетения, а всесокрушающего урагана ярости и силы, в котором бушевала необузданная первозданная сила стихии. Ингрид ударила ещё раз. Потом ещё. Но снова и снова смертоносные удары безвредно уходили в сторону. Только с каждым всполохом магии с Альвара стекал облик веселого варяга: насмешливого, шумного, горячего — но доброго и отходчивого. Скулы стали резче, волосы из благородной меди "запылали" огненно-рыжими прядями, нос стал острее, лицо приобрело какое-то "лисье" выражение. Глаза поменяли цвет сначала на голубой, потом набрали густую синеву. А в облике прорезалась жесткость и ледяная властность.

— Вот значит как, — негромко проговорила Ингрид. — Я и не подозревала, что всё это время рядом со мной был сам Стюримад Белый.

— Можно и так, хотя давно меня не звали этим именем, — в голосе Альвара прозвучала насмешка, а облик мгновенно переменился ещё раз. Теперь перед всеми стоял тёмно-русый мужчина, с орлиным носом, густой курчавой бородой до пояса и в белой хламиде со знаком Совета мудрых. — Очень давно. Уйми свою ярость, я не дам тебе убивать. Хочешь — проходи. Но стражу оставь. Они лишь выполняют свой долг, — вдруг на месте главы Совета оказался прежний варяг. — Не медли же, девочка. Иди!

Девушка посмотрела сначала на Альвара, затем на гвардейцев. После чего, превратив массивные двери императорских покоев в пыль, почти бегом устремилась вовнутрь.

[1] Скрипторий (позднелат. scriptorium, от лат. scriptor — писец) — мастерская письма (мастерская по переписке рукописей) в западно-европейских монастырях 6-12 вв.

[2] Келарь — инок, заведывающий монастырскими припасами и светскими делами монастыря. Один из главных заместителей аббата.

[3] Курия — в Средние века обозначало собрание любого рода, так что понятие могло быть применено к королевскому совету, к суду, к сфере законодательства в целом или к зданию, где происходят соответствующие заседания. Здесь по аналогии с двором папы Римского в Ватикане курия это собрание высших иерархов церкви.

[4] Анфилада (франц. enfilade, a"la file — "в ряд по ниточке", один за другим от лат. filare — "вытягивать в нитку, линию") — в архитектуре — ряд внутренних помещений, интерьеров, расположенных по одной продольной оси.

[5] Что же ты творишь, хлопче... совсем с ума сошёл. Детей то за что?

Глава 23

Переправа, переправа!

Берег левый, берег правый,

Снег шершавый, кромка льда...

Кому память, кому слава,

Кому темная вода, -

Ни приметы, ни следа.

Эоситей кинул письмо в кучу к остальным и посмотрел на рассыпанные клочки бумаги так, будто перед ним свили гнездо ядовитые змеи. Хотя гадюкам на столе он сейчас, наверное, обрадовался бы больше... Этот свиток тоже чуть не лопался от вежливых заверений и клятв верности. Но если отбросить всю шелуху, везде оставалось одно: это не наше дело, справляйтесь без нас.

Внезапно ему почудилось, что дубовые панели рабочего кабинета превратились в глину и вот-вот рухнут, похоронив его могильным холмом. После чего книги из шкафа напротив укроют этот холм пологом траурных эдельвейсов. Эоситей вдруг ощутил, что задыхается и рванул ворот рубашки, отрывая пуговицы.

Боль от впившегося в шею воротника прогнала морок, и архистратиг почувствовал как к нему возвращается ясность рассудка. Итак, верность короне сохранили лишь Туманный архипелаг и города вдоль Закатного моря. Остальные примут сторону сильнейшего. А пока такой не определится — будут "удерживать нейтралитет". Откуда-то из глубины души плеснулось бешенство: "Надеются отсидеться за чужими спинами! И готовы лизать пятки победителю — не важно, кто это будет, светлый король или чёрный владыка. Живая гиена всегда лучше мёртвого льва! Глупцы! Когда тёмный император придавит их своей кровавой дланью, они взвоют — но будет поздно. Ибо некому будет встать на защиту!"

Хотя... Он тяжело вздохнул и горько усмехнулся. Если даже среди нас первое время звучали призывы договориться — что уж говорить о младшем народе? А если к тому же вспомнить, сколько раз за последние годы мы сами говорили: "Это не наше дело?" И когда в своей гордыне толкнули Древлянье навстречу посулам Тёмного... И когда восточные братья пришли к нам за помощью... Это... не... наше... "Ну уж нет! Просто так мы не сдадимся! Прошлое нашествие было страшнее, но деды выстояли. Выстоим и мы!" Эоситей дёрнул за шнур колокольчика, вызывая из приёмной адъютанта и резко встал, повернувшись к окну: "Оповестить алексаменос[1], — бросил он, не оборачиваясь к вошедшему. — Жду всех завтра в малом зале в десять".

Первым, почти за пятнадцать минут до начала появился Тюхон — наследник восточной короны. Единственный уцелевший из правящей семьи — потому что оказался в момент дворцовой резни вместе с посольством на западном берегу Истра. До сих пор не привыкший к своему новому статусу, он робко старался приходить самым первым, пока ещё никого нет. Словно боялся, что его могут в любой момент изгнать из числа решающих судьбы, и не хотел, чтобы позор видели остальные. Хотя на самих совещаниях нередко вёл себя довольно нагло и бесцеремонно.

Эоситей вежливо кивнул, приглашая Тюхона на место рядом с собой. Мысленно поморщившись. Неглуп, обаятелен... и божественно красив — даже по меркам эльфов. О чём знает и чем пользуется. Завлекая в постель каждую юбку. Вот только как родич короля и единственный сын своей матери не любит ни в чём себе не отказывать, и тех, кого не получилось уговорить — тащит в постель силой или шантажом. К тому же, предпочитает обихаживать человеческих девочек лет четырнадцати да эльфиечек вёсен восемнадцати-двадцати — что у Эоситея вызывало брезгливость. Больше он, наверное, не терпел любителей мальчиков.

Из-за такой малолетки Тюхон, кстати, и попал в своё время в ссылку в самую дальнюю западную провинцию. Соблазнённая соплюшка оказалась внебрачной дочкой одного из Великих лордов, на которую тот строил большие планы. И когда девица потеряла невинность и, следовательно, всякую ценность для предстоящей торговли, взбешённый лорд Ясеня добился высылки негодяя на самую глухую окраину. Где Тюхон и провёл почти пятнадцать лет. Пока, воспользовавшись благоприятным случаем, нахально не заставил принять себя в свиту проезжавшего на Запад посла — откуда принца выгнать не посмели.

Впрочем, в здешних местах Тюхон вел показательно благопристойный образ жизни. Отчасти на это повлияли те огромные средства в западных банках, которые как наследник Восточного предела Тюхон получил в свое распоряжение. И на которые мог исполнить любую свою фантазию. Но куда больше его отрезвлял разговор, состоявшийся с архистратигом на следующий день после известия о гибели дяди: Эоситей вызвал принца в свой кабинет и предупредил, что если узнает хоть об одном случае насилия или шантажа — то оторвёт виновнику голову. И его не остановит даже польза Тюхона как наследника. После чего для лучшего запоминания завязал узлом лежавшую на столе золотую ложку, и сунул "сувенир" в руки ошеломлённого собеседника. Конечно, Эоситею докладывали, что своей тяги к малолеткам Тюхон не оставил. Но пока те шли к нему в постель сами, или он покупал их ночи за деньги у родителей — владыке Запада было всё равно.

Вторым, ровно в десять в зал вошёл старший клана изменённых Танатос, который возглавлял военную разведку. В сражениях неистовый до бешенства, во всём остальном он был образцовым воплощением аккуратности и порядка. Кафтан мундира, не в пример Тюхону, застёгнут на все пуговицы, сапоги сияют чищеным блеском. Поклон приветствия старшему по рангу наверняка до миллиметра соответствует этикету. Правильное мужественное лицо можно было бы назвать привлекательным... если не всматриваться в глаза. В самой глубине которых время от времени возникает какая-то безумная кровавая жажда.

Если Тюхон вызывал у архистратига только презрение, то своего заместителя Эоситей давно мечтал удавить своими руками, хотя вынуждено и признавал государственную полезность таких как Танатос. Лучшие воины и замечательные командиры — обратной стороной Изменённых была тяга к пыткам и убийствам. Хаос толкал их к безумным кровавым развлечениям — которые творились с методичностью и холодной жестокостью Порядка. Развлекались, естественно, только с людьми: ещё первые вожди изменённых сделали запрет на "игры" с теми, в ком течёт родная кровь, самым нерушимым. Чтобы не перебить друг друга и пользоваться защитой владык Запада и Востока, продавая тем своё непревзойдённое искусство нести смерть. И потому теперь у сородичей Танатоса не было выбора: если обычный эльф ещё имел шанс хоть какое-то время уцелеть в резервации, то Изменённых без защиты Светлого Совета сразу же перебьют до последнего младенца. Как это произошло ветвями клана, жившими на востоке.

Вслед за Танатосом подошли остальные: военный совет начался. И первая же новость — что помощи не будет — вызвала тяжёлое молчание. Сменившаяся скоро криками и руганью о том, как они должны поступить теперь. Эоситей вмешиваться не стал: пусть выговорятся. Для себя он давно всё определил, но возможно советники сумеет подсказать ему что-то упущенное. Вот только спор сегодня был хоть и шумным, но каждый старался говорить ка можно осторожнее. Выжидая слова архистратига — чтобы высказанное случайно не вошло в противоречие с решением хозяина.

Внезапно встал король Туманного архипелага. Единственный человек в алексаменосе, слово он брал редко, да и говорил обычно мало. Некоторые даже считали этого высокого и чуть грузного от избытка мышц рыцаря не слишком умным, лишь случаем затесавшимся в число советников правителя. Но Эоситей, знавший сэра Ланселота лучше многих, ценил его мнение много больше той пустопорожней болтовни, которую несла свора павлинов, навязанных по политическим мотивам. К тому же Ланселот всегда был единственным, кроме Танатоса, кто не считал нужным думать, оглядываясь на решения архистратига. Вот и сейчас, не дожидаясь слова правителя, он грохнул кулаком по столу и гаркнул:

— Умолкли, пустомели!

После чего окинул тяжелым взглядом притихших придворных. Обычно ему давали не больше тридцати: гладкая кожа, густые каштановые волосы без единого седого волоска. Но сейчас он выглядел на все свои почти пятьдесят, а в суровом взоре сквозила какая-то мудрость и недовольство, словно это король Туманных островов, а не сидящие перед ним принадлежал к Старшему народу. Ещё удивительнее для всех была вдруг неожиданно долгая речь, в которой сэр Ланселот обвинил собравшихся в трусости и в том, что они собираются отсидеться за чужими спинами.

— Если вы надеетесь, что тёмный император растратит силы на штурме дальних городов, как предлагают многие, и не пойдёт дальше — то ошибаетесь! — закончил он. — Очень скоро все прибрежные крепости станут редкими островками Света в океане Тьмы, но и это продлиться недолго. Лучше рискнуть умереть стоя, чем провести остаток жизни, пресмыкаясь на брюхе!

Ошеломлённые придворные не успели вымолвить ни слова, как встал Эоситей:

— Я рад хотя бы одному достойному соратнику. Который не забыл, что такое долг и честь. Я долго думал. Но благодаря Вам, — последовал уважительный поклон в сторону правителя Туманного архипелага, — решение принято. Мы дадим сражение врагу — и остановим его.

И вот через неделю Василиса провожала мужа вместе с войском. Провожала с тревогой, хотя старалась этого не показывать. Три дня назад она решилась сказать Эоситею, что у них будет сын... Лицо любимого тогда вдруг просветлело, и впервые за последние месяцы на нём вдруг появилась радость: слишком редки были у обращённых драконов дети. Ведь не каждая эльфийка захочет и сможет носить ребёнка втрое с лишним дольше от нормальных двенадцати месяцев. В тот миг их обоих словно обняла какая-то не принадлежащая земному радость, оба будто забыли о творящемся... но сейчас Василиса безумно боялась, что мальчик никогда не сможет увидеть отца.

И вот сборы закончены: Василиса подала мужу большой щит, сияющий серебряным зеркалом.

— С ним или на нём! — девушка улыбнулась, боясь, что сейчас вдруг расплачется.

Но Эоситей нежно приподнял жену на руках, а потом поставил и обняв за плечи произнёс:

— Только с ним! Потому что у меня, в отличие от врага, есть за что сражаться. Не за жажду власти, не за владычество над миром. Не за остальной тлен, который длиться не дольше жизни. Я буду сражаться за вас!

[1] Алексаменос — от греч. ?λ?ξω (алексо), "защищаю"+ μ?νος (менос), "сила". Здесь — военный совет.

Глава 24

Сила силе доказала:

Сила силе — не ровня.

Есть металл прочней металла,

Есть огонь страшней огня!

Ранним утром решающей битвы Альвар смотрел на пока ещё пустую равнину, где через считанные часы словно тысячерукие и многоглавые чудища встретятся в смертельных объятиях два войска. И вдруг подумал, что нити судьбы плетутся путями, непонятыми даже самым могущественным смертным. Словно Норны[1] или случай решили переиграть случившееся, как будто им чем-то не понравился предыдущий результат: и потому сегодня армии сойдутся совсем недалеко от места последнего из сражений первой "Ники". И также, как и на другом поле где-то далеко в прошлом струится туман, обтекая каждый камень, каждую былинку и каждое дерево... ещё молочно-белый, но уже подкрашенный алым. Альв будто снова стоит на Туманной равнине, и через несколько минут его с улыбкой и словами: "Опять задумался, умнейший?!" — хлопнет по плечу Александр... Только нет сегодня рядом никого из прежних друзей: ни благородного Аргироса, ни сурового Артемизайоса, ни ворчливого бородача Гисли с его гномами. Ни остальных... Да и главы Светлого Совета Стюримада Мудрого тоже нет — есть Альвар. А за спиной потомка Александра стоят не рыцари Запада, а витязи Востока.

Туман рассеялся только к девяти часам утра, обнажая боевые порядки. Вражеского войска пока не разглядеть, чародеи обеих сторон постарались укрыть своих солдат от чужих глаз. Ворожба не самая сильная, и едва ли простоит даже до первого столкновения — но пока, если посмотреть в ту сторону, вместо блеска стали увидишь лишь серую дымку морока. Зато свои своих могут видеть хорошо. И потому сейчас каждый, от нукера Великого Хана до северного викинга, смотрит на пространство перед шеренгами передовых полков: там, словно проводя последний смотр, неторопливо едут император вместе с императрицей. В вороной и серебряной бронях, на чёрном и белом жеребцах, они смотрятся так, будто Вотан вместе с лучшей своей валькирией вышел благословить дружину на победу. А солдаты, мимо которых шествует царственная чета, шумно приветствуют правителей.

Линия войск раскинула свои крылья широко, и путь до середины боевых порядков у идущих шагом коней занял довольно много времени. И каждое мгновение этой дороги Герман, ловя восхищённые взгляды, мысленно корил себя, что не уговорил жену остаться в тылу. Они спорили не один час и не один день, но Ингрид была тверда: не так много у них Великих магов, чтобы хотя бы один сидел вдали от битвы. И правитель с тяжёлым сердцем вынужден был уступить, повинуясь долгу — тому, что превыше личных желаний и чувств. Но вот кони остановились, император поднял руку. Гул и разговоры среди воинов смолки, все боялись упустить хоть слово. А над полем раскатисто полетел голос: "Наши прадеды вышли на это поле с кличем: "Свобода или смерть!" Но сегодня я скажу иначе — только победа. Ника! Побеждай!" В ответ раздался стук мечей о щиты и ритмичный рёв: "Ника! Ника!" Сражение началось.

Эоситей построил войска широкой дугой, обращённой внешней стороной к врагу. Так, чтобы один конец этой дуги упирался в лес, а второй — в берег высохшего старого русла Секваны. Впрочем, поначалу такое расположение хотя и насторожило Германа, но не сильно: варги легко могли пройти по любому бурелому, а широкое сухое ложе бывшей реки довольно удобная дорога для всадника. К тому же каменистое дно не позволяло перекрыть его рвами и ловушками полностью. Идеальное место для конницы, чтобы прорвать заслоны и оказаться на широкой равнине в тылу противника. Да и своя пехота по основному фронту будет наступать на врага сверху вниз: хотя уклон от нескольких холмов, возвышавшихся сразу за ставкой императора и был на поле битвы почти не заметен, в сражении любая мелочь даёт преимущество.

Но уже первая разведка показала, что впечатление обманчиво: бывшее русло настолько плотно простреливалось лучниками и метательными машинами, что любая попытка атаковать с этой стороны была самоубийством. Попытка же обойти фалангу[2] эльфов через лес принесла ещё один неприятный сюрприз: волчих всадников встретили рыцари Ланселота в могучих закованных в броню лошадях. Встреться они с варгами в поле один на один — можно было бы и поспорить в воинском искусстве. Но при поддержке эльфийских лучников латная конница оказалась неодолима. И теперь оставалось надеяться только на пехоту: что сумеет создать в порядках врага брешь, достаточную для прорыва.

На силу пехоты рассчитывал и Эоситей. Хитрым манёвром он сумел на какое-то время сравнять силу армий. Но архистратиг хорошо понимал, что рано или поздно враг сумеет решить эту трудность. И поэтому тоже стремился как можно быстрее прорвать строй врага, чтобы захватить холмы дальше к востоку. Там, закрывшись рыцарями Ланселота и гвардией эльфов, гномы сумеют установить метательные машины — и сметут артиллерией вражеские порядки. От тяжеленых камней и ядер, летящих вниз, не спасут никакие щиты и маги.

Тараном наступления армии Совета стали гномы: единственные, кто мог держать ровные шеренги на любой, даже самой неровной местности. Нанося страшный всесокрушающий удар — атаку даже одного панцирного хирда не выдержит ни один строй пехоты, а у Эоситея полков "рыжебородых агнаров" было даже два. Дежурный маг развернул перед ставкой изображение, передаваемое с одного из гриффонов: два сверкающие металлом треугольника со срезанной вершиной подошли к линии червлёных и воронёных щитов. Вот гномы перешли на бег, наращивая скорость перед столкновением! Вот два строя сошлись, вот красно-чёрная линия подалась назад... но почти сразу выпрямилась! Теперь неприятный сюрприз ожидал уже Эоситея. К изумлению и ужасу стратигов, красно-чёрная фаланга двинулась вперёд, шаг за шагом тесня хирды обратно. Строй людей не просто выдержал, он наступал! Еще несколько минут — и гномы, разбившись на небольшие группы, побежали, отбиваясь от оркских мечников, которых пропустили сквозь свой строй копейщики. После чего линия красно-чёрной пехоты начинает ровное и неодолимое движение вперёд.

За спиной росла паника, слышались какие-то разговоры и советы, лишь Эоситей был спокоен: он ждал, когда вражеская фаланга дойдёт до середины поля. Там на рытвинах и неровностях в ней неизбежно появятся бреши — и можно будет нанести ответный удар. Ещё немного, ещё чуть-чуть. Архистратиг приготовился подать сигнал встречной атаки... но тут, едва в линиях стали намечаться изломы и разрывы, ровные шеренги разбились на манипулы[3], расставленные в шахматном порядке. А промежутки между ними заполнились мечниками, которые внезапно прекратили преследовать отступающих гномов.

Войска императора неотвратимо двигались на запад. Охватив первый в полосе наступления редут[4], манипулы снова превратились в ровные линии, отсекая подмогу. А на укрепление со всех сторон полезли мечники орков. Сверху была хорошо видна отчаянная схватка, защитники сражались до последнего, но без помощи соседей сопротивление эльфов и людей было подавлено быстро. После чего манипулы двинулись дальше, и у следующего редута всё повторилось. Хотя несколько медленнее — здесь держали оборону "рыжебородые". Но и их перемолола несокрушимая военная машина.

Казалось, военная удача качнулась на сторону витязей Востока. Строй воинов Света задрожал как натянутая струна, ещё немного — и лопнет. Но на третьем редуте пехоту встретили изменённые, а простым людям и гномам удалось то, что не получилось у элитных панцирников: новое кольцо сомкнуть они не дали. Какое то время вокруг укрепления шла ожесточённая рубка, но из глубины построения Светлой армии подходили всё новые и новые резервы, и под угрозой окружения красные и чёрные щиты стали отступать. Серебряно-зелёная волна океанским прибоем покатилась вперёд... чтобы снова застыть металлом неподвижной ярости в центре поля. Где перед ней в едином порыве встали плечом к плечу витязи востока: не разделяя себя на древлян и полессцев, на варягов и моравцев, на людей и орков. Ярость, боль и ненависть висели над сражением так плотно, что даже мёртвые, казалось, вставали не по воле некромантов и заранее созданным плетениям — а чтобы ещё раз дотянуться до своего врага. Лязг, крики, боевые кличи...

До императора шум почти не доносился, да и увидеть отсюда отдельных сражавшихся было нельзя: чтобы не выдавать ставку, если кто-то из вражеских чародеев прорвёт защиту, Герман не стал использовать магическую картинку от наблюдателей. А ограничился лишь картой, на которой адъютанты по докладам магов разведки, вестовых и наблюдающих через подзорные трубы порученцев заносили расположение тех или иных отрядов. Но сам командующий никакими устройствами не пользовался — и потому со своего места мог опознать только знамена полков. Также не мог он различить и круживших в небе всадников Птаха — лишь изредка отдельные точки там, где чёрное и золотое облака стремились отогнать друг друга. А за спиной командующего шла яростная схватка чародеев, только вместо ударов мечей и копий создавались и разрушались невидимые глазу простого смертного плетения. Пусть там внизу сверкают редкие молнии, взрываются огненные шары или некроманты поднимают мёртвых — на судьбу битвы это не повлияет. Пока силы магов равны, пока одна из сторон не одержит верх — всё будет решать только железо.

Отправив вестового к ярлу Торбьёрну с приказом прикрыть своей дружиной опасный участок, Герман оглянулся на Джучи. Но Хан Севера отрицательно покачал головой. Жестом показав на двух подоспевших разведчиков и давая понять, что путь для конницы пока не нашли, что и очередная дорога после проверки оказалась негодной. После чего вместе с помощником склонился над картой окрестностей. Император повернулся было к магам, но и у тех всё тоже застыло в равновесии... а незадействованных отрядов тяжёлой пехоты оставалось всё меньше. Был ещё один, совсем крайний вариант — спешить часть конницы. Но Герман оттягивал это решение до последнего. Да, он получит преимущество и, скорее всего, сумеет сломать строй противника... вот только потери в этом случае будут огромны, к тому же его армия лишится большей части подвижного резерва. И уничтожить армию Совета полностью они вряд ли смогут — а это сомнения в силе победителя среди городов Запада. И значит новые штурмы или помощь уцелевшим крепостям эльфов. Потому сколько получится он будет искать другое решение.

"Не пойдёт! — внимание командующего привлёк громкий возглас Альвара. — Вот так!" — Альв хищно усмехнулся, сделал движение, словно отбросил невидимый щит — после чего нанёс резкий острый удар невидимым копьём. В то же мгновение в тылу армии Совета возник огромный столб прозрачного пламени. Вот он охватил пару рыцарей, потом ещё несколько десятков... и сметая всё на своём пути к ставке архистратига понеслась ослепительно-белая колонна света. Со стороны помощников чародея раздались радостные возгласы, но почти сразу же смолкли. Чуть-чуть не дойдя до расположившихся рядом с командующим магов Совета, столб пламени исчез так же внезапно, как и возник. А сам Альвар, будто получив от кого-то удар в живот, отлетел назад и упал без сознания.

На какое-то время на лицах остальных отразилось чудовищное напряжение, пока они старались закрыть образовавшуюся с ранением альва брешь. Но видимо своей атакой Альвар зацепил кого-то из гроссмейстеров, и очень скоро все вернулось к прежнему состоянию равновесия. Щит снова оказался сильнее меча. Герман было повернулся к карте, как зазвеневший голос Ингрид заставил его посмотреть обратно.

— Силой, что основа подвластная воле. Стихиями, едиными для каждого кто сумел прикоснуться, — девушка сорвала с волос ленту и, заплетённые до этого в косу, они рассыпались по плечам, — даром, который дан лишь тому, кто сумел овладеть...

Очнувшийся Альвар негромко произнёс:

— Сплетающая стихии... редкий талант... — вдруг альв что-то увидел, попытался подняться и, как ему показалось, крикнул. — Что ты творишь, несмышлёная девчонка! Сгоришь! — вот только с губ сорвался едва слышный хрип, который не поняли даже стоявшие рядом.

Не услышал его и Герман: он лишь вместе со всеми ощутил, что творится что-то странное, что-то за пределами нормального. Но когда через минуту в руках жены заплясала радуга, и она напряжённым голосом сказала, чтобы начинали атаку сразу после неё, полководец внутри императора возобладал над остальными чувствами. Все вопросы потом, после победы! А радуга тем временем росла, достигнув сначала одного человеческого роста, потом двух. И вдруг выгнулась огромной дугой — одним концом в руках Ингрид, а другим в самой гуще серебряно-зелёных шеренг. После чего широкой радужной дорогой побежала по земле к гроссмейстерам Совета и ставке архистратига. То, что попало в сполохи цветного огня, менялось на глазах: живые существа оставались прежними, зато над всем прочим за один миг будто проходили века. Кожаная сбруя расползалась в гниль, мечи и доспехи за секунду ржавели и рассыпались бурой пылью. Редуты укреплений расплывались в еле заметные от времени холмики, усыпанные деревянной трухой. А гроссмейстеров и ставку архистратига поглотил буйством пожар разноцветного пламени... от которого земля рядом почему-то не чернела, а покрывалась растущей на глазах коркой льда. Радуга ещё только начала гаснуть, оставляя после себя пятна и разноцветные лужи, как в расстроенные ряды врага ударили закованные в панцири полесские и моравские рыцари. За ними под личным стягом правителя неслась конная гвардия императора, а следом в прорыв с дикими завываниями устремилась полноводная река степной конницы. Светлый Совет проиграл.

Рассвет застал императора там, где во время сражения стояли маги. Он примчался сюда вечером, сразу же после того, как основная часть битва закончилась, и осталось только преследовать и добивать бегущих. Там вдали ещё были слышны крики, ещё звенела сталь, и умирали люди. Здесь же его встретила пустота, тишина... и бездыханное тело Ингрид. До самого утра Альвар и подоспевший Птах гнали прочь всех, спешивших с докладами, за распоряжениями или старавшихся первым поздравить императора в надежде на будущие милости. А Герман, не стесняясь слёз, не вспоминая о том, что он властитель и взрослый мужчина, плакал над телом жены.

Едва небесное светило отогнало утреннюю тень и осветило Германа, который все эти часы так и сидел на земле в посечённых доспехах, он поднял к небу глаза и еле слышно прошептал: "О Великий Отец Степи! Много лет назад перед твоим лицом я поклялся Альвару, что отдам всё что угодно за свободу своего народа. Но почему цена оказалась так высока?.." Небо молчало. И также молча сверкало на нём солнце — бесстрастно озаряя первый день новой эпохи.

Май 2011 — Сентябрь 2012.

[1] Норны ­— богини прядущие нити судьбы в древнескандинавском эпосе.

[2] Фаланга (греч. phalanx) — тесно сомкнутое линейное построение пехоты (как правило тяжеловооруженных воинов, у греков — гоплитов). Имела обычно 8-16 рядов в глубину, реже до 25.

[3] Манипула (лат. manipulus) — подразделение римского легиона, насчитывавшее 60-120 человек. В линиях манипулы стояли в колоннообразных построениях, a непосредственно перед боем или столкновением развёртывались, образуя сплошной фронт, который был более предпочтителен не только в ближнем, но и в метательном бою.

[4] Редут (фр., от лат. reductus удаленный) — небольшое отдельное укрепление из камня или земли, часто с наружным рвом и бруствером.

Словарь личных имён и названий

Словарь личных имён и названий

Так получилось, что имя почти каждого героя и названия многих мест подбирались по значению, со смыслом. Но по мере того как небольшая повесть становилась большой книгой стало ясно, что избыток сносок сильно затрудняет восприятие текста. Но и отказываться совсем от смысла имён не хотелось. Поэтому я оставил в основной книге только самые важные, самые необходимые из значений, убрав всё остальное в словарь имён и названий. Словарь сгруппирован по частям, все имена и названия даны в той последовательности, в какой они появляются в книге.

За информацию про значения многих имен спасибо замечательному ресурсу "Европейские имена: значение и происхождение" http://kurufin.narod.ru/index.html или http://kurufin.ru/

Часть I

Герман — от латинского germanus "брат".

Субудей (Субэдэй) — в истории виднейший монгольский полководец, соратник Чингисхана.

Стефанос — от древнегреческого στ?φανος (стефанос) — "венец". В более позднем значении также корона.

Очирбат — монгольское имя, происходит от санскритского Ваджра (оружие бога Индры), другой вариант Очир от тибетского алмаз. Монгольского окончание — бат означает "крепкий", от этого же прилагательного происходит слово "батыр" — богатырь. Поэтому допустима форма имени Очирбатыр.

Асмунд — от древнескандинавского áss (ас, верховное божество) + mund (рука) либо протосканд. *munduR (защита), нередко понимают в значении телохранитель или бог-защитник.

Дагейд — от древнескандинавского dagr (день) + heiðr (ясный, безоблачный).

Бьёрг — от древнескандинавского berg, björg — "спасать, помогать"

Василиса — от древнегреческого — царица, царственная, жена басилевса. От βασιλε?ς (басилеус) — "царь"

Панкратий (народная форма в русском языке Панкрат) — всемогущий, всевластный. От греческого παν (пан), "весь, все" + κρ?τος (власть).

Радигост (Радогость, Радгость, Радогост) — заботящийся о госте, от древнерусского "радость" + "гость" (гость).

Павлос — paulus — "малый, скромный".

Влассис — от латинского blaesus — "шепелявый".

Андрей — от ?νδρ?ς (андрос) — родительный падеж от ?ν?ρ (анер), "мужчина, человек".

Георгий — γεωργ?ς (георгос) — "земледелец" или "возделывающий землю".

Фойбос ­— от древнегреческого φο?βος (фойбос) — "ясный, светлый, лучезарный".

Всеволод — всевластный, "вьсь" (весь) + "волод?ти" (владеть).

Плава — плав — "желтый".

Пахомий (народная форма: Пахом) — от древнегреческого имени Παχ?μιος (Пахомиос), происходит от παχ?ς (пахюс) "толстый, плотный" + ?μος (омос) "плечо".

Гостибыл — от древнерусского "гость" (гость, также: чужеземец) + "быти" (быть).

Ратмир (Ратимир)— ратник, от древнерусского "рать" (войско) + "мир".

Татьяна — от греческого имени Τατιαν? (Татиане) — "учредительница".

Игорь — от скандинавского имени Ingvarr: Ing (одно из имен Фрейра, скандинавского бога плодородия) + arr (воин).

Артемизайос — мясник. Второй более распространённый вариант от древнегречского ?ρτεμ?ς (артемес) — "невредимый, здравый".

Панкратайос — от древнегреческого вся власть (παν (пан), "весь, все" + κρ?τος "власть").

Майрон — от древнегреческого μ?ρων (мюрон) — мирра, миро, душистая смола.

Дайонизос (Дионюсиос) — кутеж и пьянство, "принадлежащий Дионису". Производное от имени бога Диониса.

Мирабель (Mirabell) — производное от Мирабелла (Mirabella) — от латинского miranda — "удивительная, поразительная".

Агата — предположительно от греческого ?γ?πη — "любовь" или ?γαθ? — "добрая, хорошая".

Тадеуш (Tadeusz) — польское имя, происходит от греческой формы Θαδδα?ος (Таддайос), означающего "сердце" или "похвала".

Харитон — от греческого имени Χαρ?των (Харитон), происх. от χ?ρις (харис) — "радость, благодать".

Вторуша — второй сын. Часто в старину среди славян имена давали по очередности рождения детей: Первак, Вторуша, Третьяк и так далее.

Ингрид (Ingríðr, Ingridh, Ingirith) — скандинавская форма женского имени Ингри; первое вариант значения — красавица Инна; второй вариант — от древнескандинавского Ing (одно из имен Фрейра, скандинавского бога плодородия) + friðr (красивый, прекрасный).

Часть II

Джэбэ (монгольское) — стрела. В истории это прозвище, ставшее именем, носил один из сподвижников Чингисхана.

От монгольского хэн-тей — "сердитый" и батор (батыр)— "богатырь".

Октай (монгольское) — понимающий.

Нэмэгэту (монгольское) — защищающий от ветра.

Гильбэнту(монгольское) — сверкающий.

Улан-Ош (монгольское) — Красный водопой.

Альвар — древнескандинавское имя, означающее "воин альвов" — от alfr (альв) + arr (воин, войско).

Гандальв — древнескандинавское имя, означающее "альв-колдун" (древнескандинавское gandr "волшебный, колдовской" + alfr "альв". Но так получилось, что выяснил я это уже в середине работы над книгой. И увы, в современной фентези это имя превратилось в бренд, использовать который — как минимум получить обвинение в штампах и плагиаторстве. Но и менять что-либо было уже поздно, да и вписался в книгу и сюжет образ постаревшего Гэндальфа вполне гармонично. Так что и дальше в тексте придётся называть его иносказательно.

Тархан (монгольское) — умелец.

Хайляс — пустынный вяз.

Велимудр — многознающий, от древнерусского "велий" (великий, большой) + мудрый, знающий.

Тронхейм (скандинавское) — дом сильных.

Хиуз или хиус — не сильный, но резкий зимний ветер, северяк.

Лууны (монгольское) — дракон.

Глоди — древнескандинавское glóð "светящийся" или "светиться".

Альвхильд древнескандинавское воительница альвов — от alfr "альв, эльф" + hildr "битва".

Аргирос (греческое) — серебряный.

Сордон (бурятское) — щука.

Нугай (монгольское) — собака.

Сиро (японское) — ?, "белый, чистый".

Шалкар (казахское) — щедрость.

Матвей — от древнееврейского имени ?????? (Маттитьяху) — "дар Яхве", перешёл через греческое Μαθθαιος (Маффеос). В православии Матфей, один из двенадцати апостолов, автор Евангелия от Матфея. До своей встречи с Христом был мытарем (сборщиком таможенных податей).

Анастасия (Настя, Наста, Нася) — от древнегреческого ?ν?στασις (анастасис) — "воскрешение".

Джучи (монгольское) — нежданный гость. В истории это имя носил старший сын Чингисхана — один из лучших полководцев армии монголов.

Себьёрн — морской медведь, от древнескандинавского sær (море) + björn (медведь).

Ерден (монгольское) — драгоценность.

Фридгейр — от древнескандинавского friðr, frøðr "мир" + geirr "копье".

Торбьёрн — медведь Тора (в германской мифологии Доннара), от древнескандинавского Þórr (имя бога Тора) + björn (медведь).

Хаульфдан (Hálfdan, Halfdan ) — от древнескандинавского "полудан, полудатчанин".

Кольгрим (Kolgrímr) — от древнескандинавского kol "уголь, угольный, угольно-черный" + gríma (возможно — "маска, шлем").

Сигфаст (Sigfastr, Sighfast, Sighvast, Sigfasti) — от древнескандинавского sigr "победа" + fastr "быстрый, сильный".

Хамба (монгольское) — настоятель монастыря. Имя пришло из буддизма.

Фастар — от древнескандинавского fastr "сильный, быстрый" + arr "воин".

Тайра-но Киёмори (? ??, 1118 — 1181) — видный японский политический деятель и полководец конца эпохи Хэйан. С 1153 глава клана Тайра.

Хикари (японское) — ? — свет. Но иногда имя ведут от иероглифа ? /хоси/ "звезда", а также образуют фонетическим набором иероглифов ??? /хи-ка-ри/ "день/солнце"+"цветок"+"жасмин", от которых имя получает значение "солнечный цветок жасмина".

Кучум — последний сибирский хан. Разгромлен сначала Ермаком, потом московскими воеводами, потерял право на ханство и бежал к ногаям.

Ханжар (Ханджар) — в истории так звали старшую из дочерей хана Кучума. В переводе с арабского языка слово ханджар (????) означает "острый", "опасный", "кинжал", "короткий меч особой формы".

Дорчже (Дордже, Дорж) — монгольское имя, заимствованное через тибетский перевод санскритского слова ваджра — оружие бога Индры.

Ингвар (Ingvarr, Yngvarr) — от древнескандинавского Ing (одно из имен бога плодородия Фрейра) + arr "воин".

Часть III

Глеб — вариант 1 от скандинавск. наследник Бога, угодный Богу(Guðleifr); вариант 2 славянск. от "глыба" или от корня "хлеб"; вариант 3 от германского сверкающий ангел (Inglebert).

Вакула — украинское имя, — от греческого βουκ?λος (буколос) — "пастух".

Ставангр (древненорвежское) — от stafr (посох, шест, столб) и angr (фьорд).

Осмомысл (древнеславянское) — прозвище "Осмомысл" означает мудрый, имеющий восемь смыслов, умов.

Антонайос — возможно от древнегреческого ?νθος (антос) — "цветок".

Эоситей — мужское имя, происходящее от имени древнегреческой богини зари Эос.

Мари (французское) — от древнееврейского имени ???? Мириам "отвергнутая" или "печальная".

Клитемнестра (Κλυταιμν?στρα) — от греческого κλυτ?ς (клютос), "славный" + μνηστ?ρ (мнестер), "жених, сватающийся". В мифологии дочь Леды и спартанского царя Тиндарея, жена царя Микен Агамемнона, мать Ореста и Ифигении. Вместе со своим любовником Эгисфом убила Агамемнона и впоследствии сама была убита собственным сыном Орестом.

Аспасия (?σπασ?α) — от греческого ?σπ?σιος (аспасиос) — "желанный". В истории известная в Афинах гетера, вторая жена Перикла.

Эрато — от греческого ?ρ?ω (эрао) — "люблю".

Иоаннис (Ιω?ννης) — бог добрый, Господь будь милостив. От древнееврейского имени ????? (Йоханан) — "Яхве милостив".

Геннадас — древнегреческое γενν?δας (геннадас) — "благородный, высокорожденный".

Дина — древнееврейского имени ???? — "суженая"; одновременно в русском Дина происходит от арабского ??? (дин) — "вера", и является краткой формой имени Надин (Надежда).

Селиверст — от латинского silvestris — "лесной".

Геронимос (Γερ?νυμος) — от древнегреческого ?ερ?ς (иерос) "священный" + ?νομα (онома) "имя".

Теаомай — от греческого θε?ομαι (теаомай) "вижу, смотрю".

Стюримад — от древнескандинавского stýrimaðr — "рулевой" (на корабле), "кормчий". На драккарах вел корабль и отвечал за навигацию и путь корабля в море.

Тюхон — от греческого τ?χη (тюхе) — "случайность, жребий, удача".

Танатос — греческое θ?νατος (танатос) — "смерть".

Ланселот — герой средневекового эпоса о короле Артуре, воплощение чести и благородства.

Гисли — от древнегерманского имени Gisela (древнескандинавское Gísl), происходит от слова gisel — "залог, дар".

Агнар (agnarr) — от древнескандинавского eg острие меча" + arr "воин, войско". Здесь — гвардия гномов подгорного трона.

Текст обновлен автоматически с "Мастерской писателей"

Белое и чёрное