Белое и чёрное

В тот день Джэбж вместе с напарником, невысоким добродушным крепышом Шалкаром, отправился в одно из сёл дальше по маршруту. Сиро же должен был задержаться на одном из хуторов: старшего каравана ждала встреча с каким-то очень уважаемым в здешних краях человеком. Поэтому старший группы приказал паре воинов ехать вперёд, а сам собирался нагнать их с остальными спутниками дня через три или четыре.

Солнце палило вовсю, и было нестерпимо душно, ощущалось приближение грозы — отчего жара казалось совсем непереносимой. В воздухе звенели комары, время от времени больно жаля в шею, лицо и запястья. Спокойный и неторопливый дома, в лесу напарник Джэбэ становился непомерно раздражительным: для Шалкара это было первое лето на восточной границе. Уроженцу далёкого юга, где степь незаметно переходит в красные глины пустыни, лес был чужим, а к сегодняшнему полудню, доведённый комарами до бешенства, молодой южанин напоминал переполненную паром кастрюлю, готовую взорваться в любой момент. Наверное, именно поэтому, когда всадники выехали на опушку и увидели с полтора или два десятка вооружённых оборванцев, с наглыми ухмылками теснивших к плетню жителей небольшого, всего из пяти домов села, Шалкар рассуждал недолго. Он выхватил лук и одну за другой начал посылать стрелы в спины разбойников. Несколько секунд спустя к нему присоединился и Джэбэ. Дальше им даже не пришлось обнажать сабли: когда ошарашенные бандиты начали разворачиваться к нападавшим, на них кинулись мужчины деревни. Всадники подъехали и спешились. Когда отзвучали слова благодарности Джэбэ спросил — не нужна ли ещё какая помощь. Но один из мужчин, рано поседевший охотник со сломанным носом, только покачал головой:

— Спасибо, дальше и сами справимся. Эти шакалы, — он коснулся носком сапога одного из трупов, — уже несколько дней выжидали. Но сунуться под стрелы боялись. А тут, пока мы у Матвея[2] собрались, нас и словили.

Увидев непонимающий взгляд, мужчина пояснил:

— Внучка у него помирает. Совсем мужику не везёт — в мятеж оба сына полегли. Сюда перебрался — в голод одна из невесток вместе с внуком преставилась. Да теперь и внучка ещё... вот-вот помрёт. Боялись — руки мужик на себя наложит. Вот и пошли к нему в избу. А эти как налетели, только у плетня их и заметили...

Герман ненадолго задумался. Потом мотнул головой и обратился к седому:

— Покажешь куда идти. Я не лекарь, но кое-чему меня учили. Хуже всё равно не будет. Только подожди, сумки с лекарствами достану — и веди.

Шалкар, увидев что напарник куда-то пошёл, только недоумённо посмотрел вслед. Но не сказал ни слова, а продолжил с остальными осматривать тела и делить добычу: обычай "что с бою взято — то твоё" был един, что в Степи, что за её пределами.

Изба встретила Джэбэ тяжелым духом болезни и отчаяния. Ставни были прикрыты, но сквозь полумрак было видно, как в дальнем углу на лавке лежит худенькая девочка лет девяти-десяти, укрытая старой шубой. Возле лавки сидели мальчик вёсен двенадцати и измождённая женщина, которой с равным успехом можно было дать и тридцать, и сорок. Правее, сутулясь и обхватив голову руками, сидел немолодой уже мужчина. Девочка металась в бреду, время от времени негромко стонала, и с каждым стоном по лицу мужчины пробегала судорога, а губы что-то беззвучно шептали.

Джэбэ подошёл поближе и осмотрел девочку: даже с его невеликим лекарским опытом всё было понятно. Воспаление лёгких. И вылечить его своими силами здешние селяне не в состоянии. Да и он с теми травами, которые мог бы собрать — тоже. Глядя на худенькое тельце, в котором едва теплилась жизнь, он внезапно вспомнил соседских близняшек из Быстрицы. Как они, живы ли... А тут ещё и охотник, который привёл Германа, прогудел себе в нос:

— Мага бы сюды... да только где его найти! А без него никак...

Джэбэ словно ударила молния, а глаза начала застилать кровавая пелена. Окажись сейчас рядом эльф или гном — и лежать бы ему, распластованному саблей. А сам Джэбе рубил бы светлого убийцу до кровавой пены, до лохмотьев мяса и крошки костей. Сколько таких девочек смерть прибрала за эти голодные годы и сколько умрет ещё! "Но эту — не отдам! — с холодной яростью вдруг подумал он. — Хотя бы — эту"! Порывистым движением Джэбэ тряхнул за плечо женщину и резко спросил:

— Хочешь, чтобы она жила? Обещать не могу, но попробую!

Женщина поняла его не сразу. Потом в её взгляде загорелась сумасшедшая надежда — а вдруг! Сейчас она была готова ухватиться за любую соломинку... Услышав, что этому странному чужаку нужно прокипятить какие-то предметы, нужна чистая ткань и ещё что-то — со всех ног бросилась выполнять его указания. Сам чужак, тем временем, к удивлению присутствующих, достал из сумок стеклянный цилиндр со стальной иглой и несколько небольших стеклянных сосудов с плотно запаянными воском крышками. Некоторое время хмурился, что-то прикидывал, а потом вскрыл два сосуда и смешал содержимое. Когда всё было готово, Джэбэ выгнал из избы селян, чтобы не смущать своим "странным шаманством" и начал делать первый из уколов. За этим занятием его и застал вошедший в избу Шалкар.

Увидев, чем занят напарник, он на какое-то время потерял дар речи. Затем что-то громко и быстро затараторил на степном наречии, а лекарь отвечал ему коротко и резко. Люди, которые были во дворе, поняли из разговора только часто звучавшее имя русоволосого чужака — Джэбэ. И то, что спасая девочку, тот нарушает какие-то запреты. Наконец полукровке спор явно надоел, и он вышел во двор, хлопнув при этом дверью. А там громко спросил у собравшихся на шум селян:

— Вы поняли, что этот, — тут он произнёс какое-то непонятное слово, — только что сделал?!! — Шалкар замолк, чтобы подбирать нужные слова чужой речи, которой владел довольно плохо. И объяснить, что этот сумасшедший пожертвовал свой неприкосновенный запас лекарств. Стоили они дорого и готовили их пока только в столице. Поэтому каждый из уходящих получал с собой всего один комплект — на случай ранения или иной тяжелой болезни, которую не вылечить обычными средствами. Нового Джэбэ скорее всего не получит до самого конца службы на границе...

Наконец Шалкар медленно заговорил:

— Это снадобье... оно у каждого одно единственное. Может спасти жизнь. Но другого у него больше не будет. Если эта цэцэг[3] выживет — пусть знает, что он поделился с ней жизнью, — степняк умолк и, под ошарашенные взгляды собравшихся, ушёл рассёдлывать коней.

Девочка осталась жива и, когда через шесть дней подъехал Сиро, уже уверенно шла на поправку. Поступок Джэбэ вызвал в душе старика весьма противоречивые чувства. С одной стороны — образец истинного бескорыстия, которое, как полагал старый айн, свойственно всем жителям Степи. И это ещё раз убеждало его, что он не зря связал свою жизнь с вольным народом. С другой — получилось так безрассудно! Остальные тоже считали, что Джэбэ поступил необдуманно. Но, согласно обычаю, не показали этого ни словом, ни жестом: мужчина сам принял решение — и всё, что связано с этим поступком тоже принадлежит ему. Так зачем разводить пустые разговоры? Когда же о происшедшем узнал Страж Нугай, то ограничился лишь одним высказыванием:

— Джэбэ! Не сожалей о сделанном. Воину надлежит быть милосердным — иначе он станет обычным убийцей. А взвешивать свои поступки будешь тогда, когда займёшь моё место.

Служба шла своим чередом дальше. Матвей, в благодарность за спасение внучки, старался помочь чужаку чем сможет. Никто не знал, кем Матвей был в прошлой жизни — но старик искусно умел свести выгоду жителей посёлка и степных торговцев, которых приводил с собой Джэбе. К тому же Джэбэ после случая с Настей[4] (как звали девчушку) убедил Нугая начать в Приграничье торговлю лекарствами попроще, которые в достатке имелись на заставах. А затем, соблазнив Стража Запада возможностью получить выученных для лесного боя воинов, вместе с местными охотниками вычистил от шаек изрядный кусок Приграничья.

Так что никого не удивило, что уже через полгода все торговые экспедиции на этом участке Приграничья стал возглавлять именно Джэбэ. Получив медную пайцзу и став ответственным за торговлю и разведку, идущую через Перовы выселки. А само село превратилось в удобный торговый перекрёсток для всей окрестности. Здесь всегда ходили свежие новости, можно было продать и купить что-то у орков или сменять нужную вещь у соседей. Местные жители быстро привыкли — если тебе нужен какой-то человек, новые стрелы, или продать добытое не за гроши скупщикам, а за нормальную цену — езжай в Перовы выселки, к Матвею.

А сам молодой воин с удовольствием стал как можно чаще бывать в гостях у семьи Матвея и Настеньки. А уж как радовалась девочка каждому его приезду! Едва парень успевал спешиться, как девочка с криком: "дядя Джэбэ приехал!" бросалась к нему на шею. Едва он успевал расседлать и обиходить коня, как Настя сразу же спешила утащить дядю в укромный уголок, чтобы поделится с ним своими радостями и горестями, похвалится новой куклой или пожаловаться на кого-то из соседских мальчишек, так и норовивших дёрнуть за косу или сунуть за шиворот кузнечика. И рассказать надо быстро, пока деда не пришёл ругаться, что гостя надо сначала накормить и помыть, а уже потом мучить разговорами.

Впрочем, долго от вездесущего Матвея прятаться всё равно не получалось, и нагоняй получали оба. А потом все садились за стол, и само собой получалось, что Джэбэ садился рядом с семейным патриархом, на месте, предназначенном для старшего сына или брата главы семьи. Первое время Джэбэ отчаянно стеснялся, потом привык. И уже не смог бы точно назвать мгновения, когда впервые после бегства с Бьёргом почувствовал, что у него снова есть семья и есть дом. Не стены, в которых ты засыпаешь от усталости или приходишь хоть ненадолго отгородиться от шума и суеты жизни — а место, где тебя любят и ждут.

Джэбэ прослужил на границе почти до двадцати четырёх лет. А когда пришло время прощаться, Матвей подарил ему саблю. Осмотрев изящное совершенство булата, не смотря на немалые годы службы не заработавшее ни одной зазубрины и до сих пор способное, как и в миг, когда руки мастера ещё только закончили акт творения, с одинаковой лёгкостью разрубить и кованый гвоздь и шёлковый платок, молодой воин попытался отказаться. Но старик был настойчив.

— Бери. Негоже клинку без дела лежать. Хотел сыну передать — да не вышло. А внуку — не буду. Из него хороший кузнец растёт, так нечего ему становится плохим воем. Или, упаси боже, мстителем за пустые и чужие идеалы... и ошибки, — тут Матвей хитро прищурился. — И ещё. Пусть это будет подарок по твоему обычаю — железом за кровь спасённого родича. Я не смогу прийти под твой стяг, так пусть за меня тебе послужит это железо.

— Принято перед лицом Отца Нашего, предвечного как степь и безбрежного как небо! — только и сумел ответить парень, забирая клинок из рук старика.

Эта сабля была с ним и сейчас ...

[1] Па́йцза, пайза, пайдза (кит. páizi тюрк. байса, монг. Гереге — "дощечка", "табличка") — верительная бирка, металлическая или деревянная пластина с надписью, выдававшаяся китайскими, чжурчжэньскими и монгольскими правителями разным лицам как символ делегирования власти, наделения особыми полномочиями.

[2] Матвей — от дрревнееврейского имени ?????? (Маттитьяху) — "дар Яхве", перешёл через греческое Μαθθαιος (Маффеос). В православии Матфей, один из двенадцати апостолов, автор Евангелия от Матфея. До своей встречи с Христом был мытарем (сборщиком таможенных податей).

[3] Цэцэг (монгольское) — цветок. Часто является составной частью имён девочек и женщин.

[4] Анастасия (Настя, Наста, Нася) — от древнегреческого ?ν?στασις (анастасис) — "воскрешение".

Глава 11

Гей вы! Слушайте, вольные волки!

Повинуйтесь жданному кличу!

У коней развеваются челки,

Мы опять летим на добычу!

Ушел Джэбэ поздно вечером, пообещав через несколько дней зайти ещё раз. Но утром молодого полусотника вместе с остальными подняли в седло по тревоге — с востока пришли плохие вести. Ван[1] княжества Пархэ не просто отказался подписывать соглашение: он использовал время переговоров для подготовки армии. И теперь, назвав себя Квангэтхо[2], разорвал все договоры со Степью и соседями. Понимая, что в одиночку осуществить свои амбиции будет трудно, владыка Пархэ заключил союз с Баганским Царством. А подарком к договору послал царю Таунге как рабов всех выходцев из Степи, оказавшихся в пределах княжества.

Даже одного разрыва мирного договора было бы достаточно, чтобы степные ханы двинули армию на Пархэ. Но после выходки с рабами война с Пархэ становилась войной на уничтожение: слишком плохо относились живущие в степи к рабству. Привыкнув видеть вместо чужого человека двуногую вещь, легко перенести такое отношение на соплеменника, поэтому, внимательно проанализировав поражение на западе, Круг Шаманов постарался сделать отвращение к рабству традицией. К тому же, когда много лет назад орки пришли в степь, вытеснив немногочисленные местные племена — рабство было широко распространено во всех государствах востока. И охотники за рабами, обрадованные появлением рослых и выносливых пришельцев, стали регулярно наведываться в Великую Степь.

И Чосонские княжества и остальные соседи осознали свою ошибку довольно быстро. В отличие от прежних обитателей, малочисленных и пугливых, орки поднимались в седло после каждого визита охотников за рабами. Ответные набеги превращали пограничные государства в пустыню, а рабовладельцев и охотников за рабами дикие степняки сажали на кол и жгли живьём, прекращая набег только тогда, когда был убит последний из пришедших охотников или пока за каждого уведённого и найденного раба из Степи не была сожжена какая-нибудь деревня или город. Княжеские армии остановить набеги были бессильны — нерегулярное дворянское ополчение не могло противостоять опыту, выучке и дисциплине орков и варягов, прошедших страшную войну на западе. К тому же орки искусно сеяли раздоры между князьями, а потом громили врагов по отдельности.

Восточные владыки, которым не нужны были государства развалин, отказались от рабства довольно быстро, и теперь основой хозяйства стали не рабы, а крепостные крестьяне-вилланы[3]. Лишь Баганское Царство, которое не имело со степняками общих границ, да королевство Матарам на далёких южных островах упорно враждовали с Великой степью, мечтая повсеместно вернуть древние традиции.

Начиная войну, Квангэтхо рассчитывал, что армия Великой Степи подойдёт к Пархэ только через несколько месяцев — ведь магическую связь легко заблокировать, а всадник длинный путь до столицы проделает не скоро. Потом Великому Хану надо оповестить вассалов, тем — собрать отряды. Так что времени дождаться армию союзников и захватить для начала ближайшие княжества более чем достаточно. А там можно будет бросить вызов и наглым степнякам!

Ван Пархэ слишком плохо знал жизнь соседей: орки не зря гордились своими почтовыми станциями и гонцами, получив же тревожное известие, Старшие ханы не ждали вассалов, а поднимали в седло свои личные армии и отряды драчливых варяжских ярлов. Гонцы тем временем летели обратно, разнося по сомонам и стойбищам приказы о мобилизации. И получив тревожную весть, мужчины быстро собирались в отряды и шли к заранее оговорённым местам, где получали всё недостающее для большого похода. Там же из прибывших формировались сотни и тысячи, во главе которых вставали самые опытные воины или нукеры Старших ханов. Так что уже меньше чем через месяц у порога "расширителя земель" стояла тридцатитысячная армия степняков под командованием Северного хана Джучи[4]. Самый молодой из Старших ханов давно прославился своими талантами в управлении северной степью, а теперь, слывший в ранней молодости лихим сотником, искал славы дарга-батора[5]. И Субудей, который для себя видел в Джучи преемника, решил дать тому возможность.