Цугцванг для Мастерграда

Здоровенный, откормленный ворон, черный, как безлунная ночь, с карканьем закружил над толпой, словно над падалью.

Птичий крик оставался единственным звуком среди воцарившейся тишины. Время застыло. Тяжелый, липкий воздух застревал в груди, серые тучи, над головой, словно замкнули мир в маленькую коробочку, такую ненужную, незначащую.

Тюремщик подошел к крайнему из коленопреклоненных индейцев, остановился позади. Тот оставался недвижен, словно не о его жизни шла речь.

Авраам явственно услышал хриплое, словно у астматика, дыхание тюремщика. Обычно налитое нездоровой кровью лицо, довольно добродушное несмотря на профессию, было бледно. Украдкой перекрестился.

Поднял томагавк обеими руками над головой. Обернулся и наткнулся на взгляд начальника-навахо. Таким взглядом, наверное, можно заморозить целое озеро. Тюремщик поспешно отвернулся.

Шагнул. Пронзительно свистнул разрываемый воздух.

Из груди вылетел короткий выдох, тот самый неопределенный звук, который вырывается у мясника, топором разделывающего коровью тушу: ыых...

Остро отточенное острие томагавка ударило в затылок. Индеец мешком рухнул вперед, забился в конвульсиях, белая, сахарная кость на миг блеснула из кровавой раны на затылке. Несколько страшных мгновений. Затих.

— Молодец! — крикнул начальник-навахо, — Давай следующего.

Тюремщик затравлено обернулся на голос. Подошел к следующему пленному.

Авраам опустил глаза в землю. Он не мог. Физически не мог смотреть на казнь.

— Звери, боже, какие звери! — едва слышно прошептали губы. Словно сквозь вату доносились ужасные звуки. Он вернулся домой весь разбитый но вечером его вызвал к себе мистер Мижаквад — кто-то донес ему о неосторожных словах старого еврея и вот он загремел на десять суток в поселковую тюрьму.

Глава 7

Чуден Тихий океан в хорошую погоду — безбрежная ярко-синяя гладь, висящие над ней белые галочки птиц. С криками носились они над волнами, то стремительно опускаясь к волнам, то взмывая в небо с серебристой рыбешкой в клюве. Пароходофрегат 'Стригущий', приписанный к порту Владивосток, вошел в залив Аккеси, на северо-востоке острова Хоккайдо.

Молодой человек в полевой форме с тремя старшелейтенантскими звездочками на погонах — Алексей Ситдиков, на юте корабля (кормовая часть верхней палубы) опирался руками о высокий фальшборт и задумчиво смотрел вдаль. Вода изменила цвет, стала темно-синей, почти фиолетовой. Вдали, за стальной стеной фальшборта, сквозь редкую сетку уходящих вверх снастей виднелась зеленая, покрытая сочным, темно-зеленым лесом и гористая полоска берега — он то уходил чуть вниз, то поднимался вверх. Безветрие. Солнце садилось и было скрыто за бесформенной толщей облаков, зацепившейся за горы. Ветер стих еще в обед и желто-коричневое знамя — стяг Мастерграда, безвольно обвисло. Было тепло. А воздух, пропахший йодом и гниющими водорослями, отяжелел от влаги, застыл и давил почти физически.

Долгий морской путь окончен, — взглянув вперед, на берег, подумал Ситдиков. Он немного волновался. Первое самостоятельное задание после обороны Новоархангельска и, хотя она закончилась неудачей, его действия были признаны правильными. Тем важнее не оплошать и с честью выполнить новое — основать колонию на Хоккайдо, наладить дружеские связи с местными айнами и выгнать с острова японцев. Связь убийц императрицы Марии Алексеевны с японскими властями не доказана, но осадочек остался и, значит, нечего им делать на Хоккайдо, откуда можно блокировать порт Владивостока.

Берег неторопливо приближался.

— Товарищ старший лейтенант, — он обернулся и вопросительно посмотрел на матроса, переминающегося позади офицера, — капитан просит передать что из залива вышел корабль, похоже японский.

Алексей достал из футляра бинокль и приставил к глазам. Пошарил взглядом по приблизившемуся берегу. Ага. Вот и японцы. Корабль напоминал плавучий 'сундук' с бортами обшитыми толстыми досками. Мачты голые, вдоль бортов равномерно двигались весла. Японцы целеустремленно шли наперерез. Опустил бинокль и крикнул, не оборачиваясь:

— Боевая тревога. Капитана ко мне.

— Есть! — молодцевато ответил матрос. Алексей услышал грохот ботинок по палубе.

Прошли считанные секунды.

Запели, зарычали боцманские дудки. Не успели пронзительные и тревожные звуки затихнуть в безбрежной морской дали, как по палубе и трапам пронесся торопливый топот ног, экипаж занимал места по боевой тревоге. За спиной все гуще валил дым из трубы, абордажная команда с казаками занимала позиции на палубе, за ограждениями, а артиллеристы за бронированными щитами двух 76-мм скорострельных орудий, только с более длинным стволом по сравнению с сухопутным вариантом и на лафете тумбового типа. Сила грозная, уже не раз испытанная в сражениях. Пожалуй, только у навахо имелись аргументы против них. Но основные надежды Ситдиков возлагал на гранатометы мастерградского производства, похожие на знаменитые РПГ-2. Весь взвод в экспедицию не дали, но отделение — десять человек с одним пулеметом из переделанного автомата Калашникова и, двумя гранатометами, он захватил. А еще на корабле плыли полторы сотни бойцов из прощенных императором казаков во главе с атаманом Убыйконь, их ушедших к туркам и после взятия Константинополя явившимся с повинной. Условием прощения было — отправиться на верную службу в пределы российские, дальневосточные. Да еще с семьями, где любая казачка или новик (подросток) при нужде брали в руки винтовку да саблю, да полсотни мастеровых с детьми да женами, в большинстве плотников и корабелов, тоже не чуждых оружию. Да два расчета: минометный да 76-мм скорострельного полевого орудия.

Ситдиков оглянулся на суету позади, потом вновь поднял бинокль. Он имел четкие указания владивостокского губернатора Петелина — если японцы попробуют помешать экспедиции — уничтожать без жалости. Достаточно нам проблем от одних навахо!

Между тем японский корабль приближался и уже можно было различить в бинокль бойницы в бортах для стрельбы из луков и фитильных мушкетов.

— Звал, Алексей? — послышался густой бас капитана: Ивана Феофановича Мезенцева, из поморов.

Плававшего еще с легендой русского и мастерградского флота капитаном Сидоровым Иваном Петровичем. Потом учеба в мастерградской Академии, где он получил гражданство. Потом должность старшего помощника капитана и уже второй год командовал кораблем.

Ситдиков оглянулся.

Позади густобородый мужик лет сорока в морской форме из парусины, с отчаянными, окаянными глазами. Словом морской волк, поморский вариант, одинаково готовый и драться с врагом, и пробиваться через бурю и разносить кабак с глупцами, не уважающими русского матроса. Формально капитан до высадки поселенцев был подчинен Ситдикову, но разница в возрасте давала знать. Наедине они общались вполне демократично.

— Ну вот и торжественная встреча, — озабоченно произнес офицер и тут же крикнул в сторону, — Где переводчик, черт возьми? Когда нужен его всегда нет! — потом обратился к капитану, — Иван Феофанович, глуши машину, послушаем, что хотят эти...

— Ну глушить не будем, а самый малый ход я уже приказал, послушаем, уважем хозяев. Таковы правила.

— Правила... правила, — пренебрежительно повторил офицер, — Если правила не устраивают, их надо менять, так, кажется говорят или будут говорить наглосаксы?

— Иногда за это бьют пивными кружками... — рассудительно прогудел капитан.

— Трус не играет в хоккей! К тому же, да какие они хозяева? — пренебрежительно хмыкнул офицер, — так разбойнички, занявшие юг острова, да тиранящие местных айнов.

— Лично мне все же больше импонируют шахматы, — сказал капитан. — Спокойная игра — игра мудрецов, все чинно, благородно...

— Ага, — согласился Ситдиков, — особенно когда берешь доску и ею супостата по наглой роже!

— Изящно. И должно сработать, — коротко хохотнул капитан, а офицер обернулся и позвал к себе гранатометчика. Потом подошел Убыйконь в кирасе и встал рядом, гордо подбоченясь. Несмотря на смешную фамилию, вид он имел далеко не смешной. Худой, жилистый, с волчьим прищуром настоящего степного пирата. Никого и нечего он не боялся и покорился только императору, на собственной шкуре почувствовав тяжкую его руку. В молодости попал он в плен к туркам и определили его на галеру-каторгу, гребцом. Схитрил он тогда, притворно принял басурманскую веру, чем вошел в доверие турецкому аге, командовавшему судном. Стонали от него гребцы, несмотря на все гонения, не отрекавшиеся от веры. Выбрал Убыйконь момент, когда галера близко подошла к берегам, откуда было недалеко до Дона и освободил гребцов. Внезапным нападением христиане вырезали турок и подогнали галеру к берегу. После недолгих приключений бывшие рабы добрались до Дона а Убыйконь получил репутацию хитрого и везучего предводителя.

Экипаж и казаки прятались за стальным фальшбортом.

Между тем мастерградский корабль замедлился, а японский еще больше приблизился. Впечатление деревянного ящика на море, усилилось. Тем не менее, как знал Алексей, на этом недоразумении могло быть до сорока гребцов, тридцати солдат, один пушечный расчет и до тридцати аркебузиров. Ничего страшного, но и бдительность терять нельзя.

Еще через полчаса корабль японцев закачался на волнах примерно в трети кабельтова от остановившегося 'Стригущего'. На палубу важно вышел японец в шелковом кимоно и двумя мечами за поясом. Сопровождали его два латника с копьями в руках и двое с луками, выше роста самого стрелка.

Некоторое время длилось взаимное разглядывание потом японец без брони, видимо предводитель, неожиданно высоким голосом начал быстро говорить, энергично жестикулируя и показывая то на пароходофрегат, то на собственное судно. Язык жестов был у него развит даже лучше, чем у сицилийцев, но только один показался Алексею более-менее понятным — когда японец помахал рукой из стороны в сторону а потом энергично ткнул пальцем в пароходофрегат. Потом скрестил руки на груди и уставился вопросительным взглядом в русских.

— Ну-ну... — ворчливо сказал капитан, повернувшись к Ситдикову, — похоже хозяева нам не рады.

— Это их проблемы, — потихоньку наливаясь гневом, безэмоционально ответил Алексей, узкие глаза превратились в щелочки. Повернулся к переводчику, — чего самурайчик хочет?

— Товарищ старший лейтенант, не все понятно, говорит немного не так как в двадцать первом веке, но в основном понятно. Говорит, что это земля княжества Мацумаэ и требует уйти. Угрожает еще. Не уйдем если, они убьет нас.

— От бисов сын! — не выдержал Убыйконь, — не чапай лихо, доки воно тихе! (не трогай беду пока она тихая — укр.) Хотя смелый косоглазый, люблю таких! — атаман, сообразив, что сказал лишнее. закашлялся и бросил настороженный взгляд на Ситдикова, но то даже бровью не повел, продолжил, — даже рубить будет жаль.

— Скажи ему, — все тем же замороженным голосом произнес Ситдиков переводчику, — что эту землю привели в русское подданство казаки еще полвека назад и делать здесь японцам нечего. Пусть уходят, мы не возражаем. (Еще в семнадцатом веке казаки обложили данью айнов острова Хоккайдо. В это время японцев там еще не было).

Японец, выслушав перевод, что-то рявкнул и выхватил у одного из стрелков лук, вскинул. Миг и железный наконечник стрелы смотрел русским в лицо.

— Ложись! — крикнул Ситдиков, заученно поворачивая корпус и резко приседая.

'Шух' — стрела пролетела так близко, что казалось, он почувствовал кожей затылка ветерок.

— Ах ты мать твою поперек жопы ети! — громко выругался капитан и осторожно, так чтобы не высунуться из-под защиты стального фальшборта приподнялся. Торопливо отряхнул брюки, — Новые же, а из-за этого нехристя уже испачкал!

— Петров, — негромко произнес Ситдиков, обращаясь к гранатометчику, забрало опустить и уничтожить японцев.

— Есть! — молодцевато ответил солдат, сдвигая бронестекло вниз.

Распрямился, стрела противно вжикнула по кирасе. Гранатомет взлетел к плечу.

Выстрел.

Гранатомет дернулся в руках. Бойца окутало черное облако дыма.

Граната по крутой дуге ударила в палубу японского судна, рядом с стрелком-самураем.

Взрыв ударил оглушительно, горячая тугая волна ударила в лицо приподнявшегося над фальшбортом Ситдикова.

Во все стороны полетели, кружась, доски. Еще в течение нескольких секунд корабль в положении стойкого оловянного солдатика в один миг нырнул в море. На месте трагедии закружил водоворот: бешено крутилась куча мусора, и досок. Не спасся никто.

Русские поднялись.

— Бывает ты охотишься на медведя, а бывает медведь охотится на тебя, — произнес, покачав головой капитан. Ситдиков промолчал. После обороны Новоархангельска, где полегло столько достойных людей он не воспринимал враждебных туземцев за людей. Кровавые упыри, которых только уничтожать сколько хватит мочи. А мочи в себе он чувствовал немерено. К тому же на корабле была Миля, а он не допустит даже малейшую угрозу жизни жены. На новом месте девушка собиралась работать учительницей, благо казаки отправились в экспедицию с женами и детьми.

Корабль бросил якорь метрах в пятидесяти от белопенной линии прибоя, где дно стремительно поднималось вверх. Спустили две шлюпки. Ощетинившись стволами — место, как успели убедится не мирное, поплыли к берегу. Матросы и казаки, разбрызгивая еще по-летнему теплые брызги, выпрыгивали в воду и хватались за борта, стараясь оттащить судно подальше от линии прибоя. Ситдиков выпрыгнул одним из первых, ухнув в воду по пояс и едва не опрокинулся от обратной волны, схлынувшей с берега.

Выругался, с трудом выбрался по скользким булыжникам на берег.

— Давайте, братцы, немного уже осталось. На месте мы ...

До вечера на берег выгрузились пять с половиной сотен казаков с женами и казачатами да две сотни мастеровых с детьми да женами с вещами и живностью и мастерградский гарнизон: почти два десятка пехотинцев и артиллеристов. Утром будут выгружать остальное имущество: ящики с припасами и инструментами, в том числе два грузовика повышенной проходимости русской сборки с болиндерами с калильным зажиганием мастерградского производства и один легковой внедорожник. И много другого 'добра', включая газогенераторы, биореакторы и многое другое, необходимое для налаживания нормальной жизни.

Поселение ставили на берегу около впадавшей в залив безымянной речки, ее казаки обозвали Лиманкой, на песчаном холме — гектаров пятьдесят, ради сбережения от нередких в этих местах цунами. Дальше вглубь острова зеленел лес, карабкавшийся в горы. Трактор с ковшом, ревя двигателем на всю округу и распугивая зверей и птиц, копал ров, насыпая землю в вал с внутренней стороны. А казаки с мастеровыми, под смех и шуточки — все были рады окончанию морского перехода, ставили внутри охраняемого круга палатки для временного проживания, пока не соберут, как выражались казаки, 'курени' из готовых щитовых комплектов, привезенных с собой и, две вышки для сторожевых. В стороне вокруг костров суетились бабы — готовили ужин, галдела, носилась ребятня. У рва, в двух огороженных невысоким плетнем вольерах, беспорядочно перемещались овцы, кони и коровы, во втором тревожно орали гуси с утками и курами. Словом, полный бедлам.