Цугцванг для Мастерграда

Кайда шел следом, с каждой секундой силы словно вода из пробитого бурдюка, вытекали из него, могучее тело отказывалось слушаться.

Он вдруг понял, что падает, — спереди стремительно неслась на него лоснящаяся невпитанной влагой серая лесная земля, оружие выпало из обессилевших рук. Жесткий толчок при падании на миг вернул к действительности. Он увидел склонившееся над ним усатое лицо Гулакова и услышал словно сквозь толстую водную подушку крик: 'Императрица ранена!' Тело, всегда верно служившее, отказывалось подчиняться.

Десять телохранителей, десять волкодавов, натасканных в одиночку брать живыми вооруженного противника, безмолвно, объясняясь только жестами неслись по едва заметным ориентирам: здесь слегка отогнута в сторону веточка, неосторожно склонившаяся над лесной тропинкой, здесь крохотная капелька крови на земле, дальше слегка примята ссохшаяся, прошлогодняя трава.

Здесь были опытные бойцы, знающие без лишних слов, как действовать в экстремальной ситуации и отличные следопыты. Все отработано до автоматизма.

Тропинка бежала в сторону моря и становилась все шире; лес редел, и на конце его виднелась огромная поляна, окруженная со всех сторон густым, серым бором.

Обогнув последнее дерево, они увидели прихрамывающего человека, всего в черном, изо всех сил бегущего к морю. Видимо там его ожидало спасение.

Человек бежал быстро, но отделение элитных солдат Российской империи, еще быстрее. Вот уже до вора пятьдесят метров, двадцать.

Внезапно вор остановился, повернулся к преследователям. В прорезях скрывавшей лицо черной как ночь маски сверкнули глаза, высоко поднятая рука метнула нечто себе под ноги. Вспышка света была такой силы, что на миг ослепила бойцов, они замерли. Проморгались. На месте, где стоял вор, в стылое небо подымался дымный столб. Вора там не было.

— Господи, — не выдержал один из бойцов, — исчез аки нечистая сила!

— Значит и эту нечистую силу споймаем, да за ухо на свет божий вытащим, смотри робята, здесь он где-то! Не мог убечь!

— Круговая оборона! Наблюдать за окрестностями, — негромко сержант Смирнов. Бойцы, идущие в боевом порядке вторым и четвертым, попадали вправо, а первый и третий — влево. Отделение ощетинивалось оружием во все стороны, готовое дать отпор и, по команде, капельками ртути собраться в единое целое.

Из ножен за плечами Смирнова выскочила казачья шашка, каждый из его подчиненных был мастером работы с холодным оружием и отличным стрелком. Потыкал острием в постепенно редеющий дым. Он должен! Он не может. Не имеет права упустить вора, покушавшегося на государя! Сам себе этого не простит!

Как сумел отвести глаза, так, что добрый десяток умелых бойцов не сразу его заметили, Смирнов так и не понял. Вот только что вокруг была пустая поляна, но стояло ему повернуть голову, как метрах в десяти от него лежал небольшой пригорок, которого, он мог дать голову на отсечение! Раньше не было.

Левая рука взлетела вверх, подавая знак: внимание, указательный палец показал цель!

Десяток бойцов почти одновременно вскочил и побежал.

Видимо поняв, что одурачить не получилось, вор вскочил, в руках его блеснул слегка изогнутый меч, который он держал острием на противников, двумя руками. Застыл, словно превратился в статую.

Нет! Поединка не будет! Не достоин вор этого!

Смирнов вскинул пистолет.

'Бах!'

Правая рука упала вниз, но вор продолжал держать меч левой рукой, настороженно сверкали глаза, глядя на обходящих его по большому полукругу русских.

'Бах!'

И вторая рука упала, выпустила меч, упавший в прошлогоднюю траву.

'Банзай!' — крикнул вор. Весь как-то передернулся. Из открытого рта на землю выпало нечто красное, похожее на кусок мяса. Раскрылся рот, между губ торчал кровоточащий обрубок языка...

До охотничьего домика Митрича, бойцы донесли только хладный труп вора, оказавшегося азиятцем.

Императрица, крайне плохая, вместе с Кайдой уже находились там. Первую помощь им оказал капитан телохранителей — он обучался в Мастерграде на полевого врача, а в Петроград полетела радиограмма с описанием случившегося и приказом императорским медикам.

* * *

Старушка Европа, если посмотреть на мастерградскую карту мира — маленький полуостров на теле гиганта — Азии, редко жила в мире. Кто был этому виной? Рок? Злая воля правителей? Ни один натурфилософ или как их стали называть по мастерградскому образцу ученый не мог ответить на этот вопрос, но редкий год где-нибудь не шагали вздымая пыль с помнящих еще безжалостные римские легионы дорог, солдаты, не пылали деревни, не кричали насилуемые женщины и не штурмовали города. Вот и сейчас всего четыре года прошло после последней вспышки войны за Испанское наследство, как посол великой Франции, раскинувшейся от североитальянских герцогств и Гибралтара на юге, от Ла-Манша на севере до Рейна на Западе, запросил аудиенцию в Зимнем дворце Петрограда.

Император Петр, с потемневшим лицом и припухлыми, словно от слез глазами, выслушал объявление войны Францией и швырнул ноту в лицо отшатнувшегося посла. Потом поднялся во весь немалый рост и покинул Георгиевский зал.

В тот же день соединенная франко-испано-английская армия (120 тыс. человек) под командованием прославленного маршала Виллара начала переправу через Рейн.

На следующий день войну Венгрии объявила Австрия, но ее армия застряла на границе, натолкнувшись на венгерский гонвед (ополчение).

Германские города один за другим падали под ноги победоносной французской армии и в этом была немалая заслуга применения десятков самолетов, а не неуклюжих воздушных шаров с паровыми двигателями. Раз за разом пролетая над стенами городов они сбрасывали бомбы, делая пребывание солдат решительно невозможным. Потом опустевшие стены занимала хорошо обученная французская пехота. Поговаривали, хотя подтверждения этому не было, что пилотировали самолеты ужасные навахо из Америки, многочисленные и страшные слухи о которых уже давно распространились по старушке Европе.

'Трам-трам-трам, Трам-трам-трам, Тарарарарам!' — под барабанный бой, сверкая в лучах кроваво-красного солнца металлом штыков и сталью паровых повозок, армия двигалась на восток.

Соединенные армии королевств Чехии, Силезии, Моравии и Венгрии медленно пятились к Одеру. На помощь им спешила с юга армия герцогства Штирия и Крайна. Возглавляемые выходцами из России королевства Болгария, Сербское и Греческое колебались, выбирая будущего победителя.

Петр первый стягивал армию к Петрограду, чтобы оттуда выступить на помощь союзникам и родственникам а к колеблющимся союзникам на юге направились посланцы. Силой ли, увещеваниями ли, но принудить к исполнению взятых обязательств.

По железной дороге Мастерград — Москва по 'зеленой' дороге мчался состав. Человек из двадцать первого века без труда узнал бы в машинах, закрепленных на открытых платформах, БТР-70 и артиллерию. В помощь союзнику Мастерград щедро выделил усиленную мотострелковую роту, артиллерийскую батарею, медицинский пункт и взвод спецназа. Между Петроградом и городом попаданцев закурсировали дирижабли с перевозимыми в полевой лагерь русской армии самолетами и летчиками.

* * *

Император всероссийский Петр первый, в больничном халате поверх рубашки, стоял, возвышаясь на голову над лечащим врачом супруги из петроградского филиала мастерградской больницы, в десятке метров от дверей палаты. Он никак не мог заставить себя пройти дальше. Неистребимо пахло карболкой, сквозь окно в противоположном конце коридора видно хмурое весеннее небо. Знаменитые 'кошачьи' усики уныло обвисли, пергаментное от усталости и бессонницы лицо было мрачно.

Спросил, волнуясь:

— Доктор, как она, только правду, доктор!

— Ваше Величество, — врач отвел взгляд в сторону, — мы делаем все что в наших силах!

— Доктор, — рявкнул, хватая врача за грудки и тут же бросил опасливый взгляд на дверь палаты. Не дай бог разбудить Марию Алексеевну, продолжил шепотом, — не юли, говори правду!

— Ваше... — задушенно прохрипел побагровевший врач.

Император отпустил доктора, зачем-то разгладил полы его халата и отступил на шаг.

— Доктор, не томи, тошно мне, очень тошно.

— Ну знаете ли, — доктор был мастерградцем и поэтому не особо опасался монаршего гнева, но натолкнувшись на взгляд побитой собаки, смягчился, — хотите знать правду? Извольте! Состояние супруге вашей вначале удалось стабилизировать, но потом наступило ухудшение. Чудо уже Господнее что она до сих пор жива!

Император упер взгляд в пол, словно высматривал грязь на ковре, расстеленном в коридоре. Взгляд застыл, словно он хотел разглядеть там нечто видимое только ему, быть может прошлую жизнь, в которой он был счастлив.

— Значит, никакой надежды?

— Ну что вы, голубчик, — привычно подпустив в голос теплоты, произнес доктор, старая, но теплая и дружеская ладонь накрыла предплечье императора, — бывают и не такие чудеса лишь бы он, глаза доктора показали вверх, — восхотел.

Видимо вспомнив, кто перед ним, доктор торопливо убрал ладонь, но император, погруженный в невеселые мысли, не заметил фамильярности.

Глаза, слегка навыкат, с надеждой уставились в выцветшие — мастерградца:

— Думаете чудо помочь может?

— Несомненно Ваше величество, несомненно. Так вы зайдете к ней?

Несколько мгновений Петр молчал, словно не услышал вопроса, потом кивнул и, тяжело ступая словно на Голгофу, направился в палату жены.

Он осторожно, чтобы не разбудить если спит, заглянул в палату. Маша, бледная, глаза в черных подтечных кругах, спала или по крайней мере, лежала с закрытыми глазами. Из руки ее выходила прозрачная трубка к мастерградскому аппарату на подставке. Доктор объяснял, что он чистит кровь от яда.

Переступил порог палаты. 'Ладушка моя, как исхудала. Молится буду, всю ночь молится, чтобы ОН явил чудо'.

Мелко задрожали ресницы, глаза, затуманенные болезненной мукой, открылись.

— Петруша... ты здесь... а я вот видишь какая. Не смотри на меня, мне стыдно!.. Страшно. Думала внуков увижу, а оно вот оно как, — заговорила невнятно, будто давясь, — Ты прости меня Петруша, не любила я тебя поначалу, это потом, когда поняла тебя, твою душу...

— Я знаю Машенька, я знаю, ты молчи, ты только молчи, доктор сказал, что молчать тебе надо, отдыхать, сил набираться! — отвел взгляд от бледного лица.

— Чудак ты Петенька, когда я еще с тобой поговорю?.. Недолго мне осталось... Ты только детей береги, молю, детей сбереги, — и сморщилась, увидев горький отрицающий взмах руки мужа — Оставь! Ах, плохо мне, плохо... Доктора Петруша, доктора, быстрее, ну что же ты стоишь?..

Через миг императора вынесло из палаты, а вместо него забежал доктор, по коридору побежали врачи и медицинские сестры. Ни на кого не глядя, император, сгорбившись, спустился на первый этаж, где поджидали Меньшиков и телохранители.

— Вот оно как бывает, вот как... — шептали бледные губы.

Черный джип, один из последних оставшийся на ходу из далекого двадцать первого века, подаренный Мастерградом, мчался по вечерним улицам отрады сердца — Петрограда, за ним автомобиль с охраной. Дизельное топливо для царских автомобилей доставляли из-под Гурьева, где мастерградцы построили нефтеперерабатывающий завод. Его продукцию: дизельное топливо, керосин, бензин и масла везли по реке Урал в Мастерград, а часть отправляли Каспийским морем в Астрахань, затем корабли подымались Волгой до Казани и, уже оттуда, по железной дороге в Москву и Петроград.

Соленый балтийский ветер окончательно затянул непроглядными тучами небо. Отдаленно ворчало, погромыхивало. Зарницы небесные вырывали из полумрака улицы, трамваи и прохожих. Машенька умирала, но что городу до нее? Чувство беспомощности от невозможности, несмотря на всю императорскую власть, помочь любимому человеку, сводило с ума.

Плечи вдруг задергались, странные корчи потрясали тело, Петр не сразу сообразил, что плачет, дергая головой, без слез, беззвучно, плачет по Маше, по молодости, по предстоящей потере.

Всю ночью молился в дворцовой церкви, а под утро позвонили — отходит.

Император вбежал в палату. Опоздал. Машенька лежала, трогательная синяя жилка на тонкой шее, была недвижна, над заострившимся носом с потемневшими веснушками стыл блеск зрачков, в руках — образок.

Петр глядел на это лицо... И так было одиноко. Смертно стало жалко себя, покинутого...

Сгорбившись отошел к окну. Он стоял у окна, одинокий и несчастный, и слезы набегали на глаза и текли по щекам, застревая в мокрых, повисших усиках, но не было сил поднять руку и смахнуть.

В памяти всплыла Машенька, молодая, ужасно красивая и желанная, шестнадцать лет тому назад. По настоянию царицы Натальи Кирилловны, свадьбу провели по старорусским обычаям. Машенька в 'ста' одежках, начиная с легкой сорочки и чулок, заканчивая мантией, на легком меху. Пальцы унизали перстнями, а уши оттянули тяжелыми серьгами. Волосы причесали так туго, что не могла моргнуть, косу переплели разноцветными лентами, на голову одели высокий, в виде города, венец.

Когда наконец все закончилось, в спальню, провожаемые веселыми гостями, пришла совсем без сил, так что ничего у них в ту ночь не было. Но так хорошо, так славно было лежать и слышать тихое дыхание, чувствовать прижавшееся к спине жаркое, словно лава, девичье тело! Утром не выдержал, едва проснулся, взял свое...

— Когда-нибудь мы с тобой свидимся там, — тихо проговорил, глядя на мрачное небо, — Когда-нибудь...

Императрицу любили, ценили как заступницу народную и попечительницу школ, больниц и родильных домов и провожать ее собрался весь Петроград.

Похоронили с великой пышностью. Шли два гвардейских полка с орудиями и приспущенными знаменами. Гроб везли в колеснице цугом (шестнадцать коней). Позади шли, несмотря на войну, правители союзных царств и королевств, кроме далекого царства Чосон (Кореи) — был посол и мастерградский градоначальник Изюмов с представительной делегацией. За ними вся знать империи. Гроб опустили в яму, вырытую в Петропавловском соборе — самом большом в империи после Собора Святой Софии в Константинополе, очень похожем на главный храм Санкт-Петербурга из двадцать первого века и немедленно закрыли гранитной плитой с годами жизни 1678 — 1711.

Император был безутешен.

* * *

Посол при дворе императора Петра, Александр Воронков сидел за столом, помнящем еще первого мастерградского посла Александра Петелина. В смятении и сочувствии, читал донесение из Зимнего дворца.

'А вести при царском дворе такие: опосля приема министра Безопасности князя Ромодановского, император вышел в залу. Зело гневен был, чем перепугал весь императорский двор. Многажды кричал вельми громко, дескать ни в жисть не простит срамной девке Анне английской подлого убийства супружницы. Потом император изволил собственноручно телефонировать фельдмаршалу Шереметьеву. Зело спрашивал, как идет сбор войск и подготовка армии и флота к походу в Европу.

В тот же вечер император изволил запереться в личных покоях с князем Меньшиковым. В покои сии никто не допускался, однако сквозь двери слышимы были крики, зело пьяные и прочие шумства. По прохождении трех дней император изволил выйти из своих покоев. Он был трезв и вельми зол. Зело спрашивал, сколько войск уже прибыло к Петрограду и где подмога мастерградская.