Шпага императора

Уже на скаку сочинилось начало припева:

Пионеры-инженеры! Мы горды нашей царскою службой.

Сквозь огонь мы пройдём, если нужно

Открывать для пехоты пути...

Сыровато, разумеется. Ладно, сейчас не до того, потом подшлифую...

Прибыв к штабу, доложил Дохтурову о выдвижении нашей кавалерии на указанный рубеж. Генерал удостоил меня молчаливым кивком, и снова поднёс к глазу подзорную трубу, чтобы следить за ходом сражения.

На атакованном участке либавцы и иже с ними уже резались с французами на штыках, и, кажется, небезуспешно — зелёная 'масса' потихоньку 'съедала' синюю.

Однако, даже мне, мало искушённому в ведении полевых сражений данного времени, было понятно, что победа эта достаточно сиюминутна: в это же место противник двинул дополнительные силы, разумно предпочитая пройти по уже 'разминированному' пространству. Сложно разобраться в эту допотопную оптику, но что-то типа пехотной дивизии накатывалось на место предполагаемого прорыва. Еще минут пятнадцать и лихо нашим придётся. К тому же я заметил и то, что строится для атаки их кавалерия. И, судя по избыточному блеску её шеренг — не иначе как кирасиры. 'Танки' того времени — они единственные из всадников способны проломить пехотный строй, а там уж... В общем, только успевай палашом размахивать и кромсать вдребезги и пополам практически беззащитных пехотинцев.

Противопоставить атаке латников можно либо своих таких же 'бронированных' кавалеристов, либо плотный картечный огонь артиллерии. Первого у нас не имелось вообще — Дохтурову дали только драгун и гусар, а для второго варианта на атакуемом участке недостаточно пушек.

Ведь точно могут смять наших пехотинцев совместными усилиями. И насесть на батареи. Тогда артиллеристам придётся ох как несладко — оружия у них, кроме пушек — только тесак (полусабля). Неважная защита от штыков вражеской пехоты или сабель-палашей кавалерии, к тому же разъярённых последним залпом картечи в упор. А этот залп наверняка будет. Достаточно широко известен приказ начальника артиллерии генерала Кутайсова (ещё один генерал, которому и тридцати не исполнилось):

'Подтвердить от меня во всех ротах, чтобы они с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Сказать командирам и всем офицерам, что отважно держась на самом близком картечном выстреле, можно только достигнуть того, что неприятелю не уступить ни шагу нашей позиции. Артиллерия должна жертвовать собою; пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор, и батарея, которая таким образом будет взята, нанесет неприятелю вред, вполне искупающий потерю орудий'

Умели ведь красиво говорить! И приказы отдавать за душу берущие. Ну как услышав или прочитав такое, этого не выполнить?

И палили (и, уверен, будут палить) в упор по наступающему врагу, русские пушкари. И умирали в следующие минуты на своих орудиях. Противник, только что получивший град картечи в лицо, пощады, как правило, не давал. И осуждать его за это трудно — только что чудом прорвался сквозь смерть и добрался до тех, кто эту смерть послал...

Запели трубы и валторны, призывая остатки Седьмой дивизии вернуться на место, предписанное по плану сражения, и полки, расцепившись с недобитыми французскими пехотинцами, стали откатываться на исходные.

Противник не преследовал. Пока.

Снова построив своих солдат в шеренги, французы поджидали подкреплений. Под огнём нашей артиллерии. Смыкая ряды в тех местах, где русские гранаты вырывали целые куски строя. Действительно — 'эпоха железных людей'. Хотя...

А когда было по-другому? Когда спартанцы защищали Фермопилы? Когда японские 'белые помочи' шли на штурм Порт-Артура? Когда русские солдаты времён Первой Мировой, поднимались из 'лунного пейзажа', оставленного германскими снарядами от их позиций и встречали в штыки атакующих немцев?

Когда наши деды в Сорок Любом Году бросались под гитлеровские 'панцеры', форсировали под огнём Днепр и прочие реки, когда за день до Великой Победы гибли штурмуя Рейхстаг?

Любой солдат павший на поле боя и честно выполнивший свой долг до конца, заслуживает уважения. Даже вражеский.

И, если Бог всё-таки есть, то сложившему голову в бою воину должны проститься все его прежние грехи. Не может быть иначе!

Дивизия генерала Капцевича снова строилась для отражения атаки, батареи продолжали поливать смертью вражеские колонны, но ситуация складывалась тревожная. Недооценивать французскую линейную пехоту в бою нет никаких оснований. Что мужества, что умения у бойцов наполеоновской армии в достатке.

А Дохтуров не имел возможности отправить на усиление обороны атакованного участка ни одного штыка из состава Двадцать Четвёртой дивизии — её полки и так были 'размазаны' по всему фронту, и, кстати, имели значительно более скромное минное прикрытие, чем то, что раньше находилось перед позициями Седьмой. Только иркутцы и сибирцы Скалона являлись неким резервом на этом месте сражения. Ну и конно-артиллерийская рота в двенадцать пушек...

Даже сквозь грохот орудий со стороны наплывающих синих шеренг совершенно отчётливо донёсся глухой рокот барабанов и высокие ноты запевших флейт — французские подкрепления соединились с полками уже побывавшими в бою и эти объединённые силы двинулись в новую атаку.

Ох, и лихо же сейчас придётся нашей пехоте! Да и батареи потерять можем.

Несмотря на пушечную пальбу, на ружейный огонь егерей, синяя лавина неумолимо накатывала на русские позиции. Уже дистанция выстрела для гладкоствольных ружей — идут не останавливаясь, хотят врезать залпом с минимальной дистанции, наверняка. Уже жахнули встречным ружейным огнём наши пехотинцы — выдержали, идут.

Наконец остановились, получили вдобавок ко всему прочему шквал картечи от батарейцев, и только после этого вражеский строй окутался дымом выстрелов в нашу сторону.

В храбрости, в мужестве им не откажешь.

— Экие молодцы! — не удержался даже Дохтуров, когда французские ряды, ощетинившись штыками, рванули на порядки Седьмой дивизии. — Таким и проиграть не стыдно, а победить их весьма почётно.

— Всё-таки будем надеяться на победу, ваше высокопревосходительство, — отозвался начальник штаба корпуса, полковник Монахтин.

— Теперь всё в руках Божьих, Фёдор Фёдорович. Управлять этой сшибкой уже невозможно.

— Капитан Демидов! — угу, это уже ко мне. — Ваши ракеты готовы?

— Не извольте беспокоиться, ваше высокопревосходительство: через минуту после вашего приказа выстрелю в указанном направлении.

— Благодарю. Но пока торопиться не нужно — пусть драгуны потерпят.

Рукопашный бой... Наверное самое страшное и беспощадное, из всего, что случается на поле сражения. Почти не бывает лёгких ранений, разве что из тебя прикладом только сознание вышибут, а не череп размозжат. Штык, проникающий в тело, практически не оставляет шансов выжить. Особенно при уровне медицины этого времени. Просто умрёшь не сразу, а через несколько часов или дней...

Конечно, пуля, картечь или сабельный удар, тоже 'гуманизмом' не отличаются, но в этом случае противник либо на приличном расстоянии, либо его уже пронесло мимо на 'лихом скакуне' — добивать не будет.

А при встречном бое на штыках, правила 'лежачего не бьют' не существует. Скорее наоборот: упавшего — добить, раненого (лёгкую добычу) — добить. И дело не в жестокости — во-первых глаза застилает от ненависти, а во-вторых — при первой же возможности этот самый раненый, в котором ненависти не меньше, чем в тебе, запросто может ударить в спину.

И каким бы мастером штыкового боя ты не был — дерёшься ведь не один на один: ну ладно, 'сделаешь' ты противника с которым сошёлся 'глаза в глаза', но ведь нет никакой гарантии, что откуда-то сбоку тебя не ткнут холодной сталью под рёбра... Выжить здесь — лотерея.

'... Надеемся только на крепость рук, на руки друга...'

Именно. На себя и на руки друга. Надеешься только на то, что твой однополчанин ещё жив и не позволит пырнуть тебя штыком с той стороны, которая не прикрыта. Но разве можно рассчитывать на это всерьёз во время схватки 'стенка на стенку'?

Да ни разу! Конечно, матёрый боец имеет несколько больше шансов встретить следующий рассвет, чем новобранец, но шансы эти весьма призрачны для тех, кто стоял на момент взаимного лобового удара в первых рядах.

Поэтому чертовски важно, не смотря на ярость, переполняющую весь 'организм', не смотря на клокочущее внутри желание 'достать штыком вон того', всё-таки держать строй, чувствовать своих соседей слева и справа и верить в них. Верить как в себя...

Но это всё теория. Теория пригодная либо в схватке с противником, который не выдержал первого натиска, либо с тем, кто является противником 'идеальным'. Идеальным, в плане школьной физики: 'сферический полк в вакууме'. Вернее 'полки'.

Всё вроде бы правильно: держать строй и 'перемалывать' противника постепенно... Но ведь при сшибке и в его, и в твоём строю образуются бреши — здесь ты успел победить своего противника, твой товарищ — тоже, а где-то, наоборот, удача улыбнулась врагу, и он, опрокинув твоих однополчан, вклинился в шеренгу...

В общем: 'расчёска вошла в расчёску'. И вражеские солдаты уже не только впереди, но и сбоку. А ты занят поединком с тем, кто напротив тебя...

Да это и поединком-то не назвать — укол ..(Прошёл? Нет? В защиту попал? Проломил или обвёл? Сам защититься смог? Ответить сумел? Штыком в бок, от убившего твоего товарища врага не получил?..)

И подобных вариантов — немерено.

Так что управлять такой 'зарубой' не может не только генерал, но и самый младший из обер-офицеров: генерал может только отправить новые полки в 'мясорубку', поручик может только увлечь за собой солдат... Да и то вряд ли — солдаты и так в данный момент 'берсеркеры', они даже не увидят направления, в котором атаковать. Только звуки труб и валторн, возможно, в состоянии достучаться до сознания бойца колющего и бьющего прикладом всё, что не одето в одинаковую с ним форму....

Поэтому нечасто доводят сражения до резни на штыках — обычно всё решает артиллерия и ружейный огонь, но сегодня рукопашная кипела уже во второй раз. И вряд ли в последний...

А наш фронт явно прогибался — удержать натиск противника, превосходящего численностью почти в два раза, и, будем честными, не уступающему как в мужестве, так и в искусстве ведения боя русским пехотинцам, практически невозможно.

Назревал нарыв, готовый вот-вот лопнуть...

Командир корпуса так же прекрасно это понимал:

— Вадим Федорович, — впервые генерал обратился ко мне по имени-отчеству, — отправляйте свою ракету... Ну, вы сами видите направление.

— Одну ракету? — на всякий случай переспросил я?

— Одного полка драгун хватит, чтобы заткнуть эту дырку., а резерв нам ещё пригодится.

Ну, раз дан приказ, я немедленно метнулся к своему 'указательному пункту', где до этого руководил Гаврилыч.

— Направить ракету в сторону Либавского полка! — заорал я подбегая.

— Ваше благородие, — ошалело посмотрел на меня унтер, — неужто по своим бить будем?

— Какой там 'по своим'! Я же сказал: 'в сторону'. Поверх их голов. И, желательно, на французов ракету уронить. Всё понятно?

— Так чего ж не понять, — улыбнулся мой главный помощник во взводе. — Теперь всё ясно, не извольте беспокоиться!

Ракета послушно рванула в необходимом направлении, оставляя за собой красивый шлейф из белого дыма...

Тваюмать! Красивая линия, которую чертила в воздухе ракета, вдруг категорически перестала быть красивой: её линейный 'путь' сломался, и сигнальный снаряд стремительно закувыркался прямо в тылы полка Айгустова...

Мама дорогая! Какая зараза тазобедреннорукая сбодяжила эту ракету? Именно эту самую, ту, что вместо того, чтобы указать направление атаки драгунам, уничтожила последнюю решимость либавцев стоять до конца...

Можете себе представить, что когда кипит штыковой бой, солдатам вдруг с тыла влетает это дымящееся, искрящее и обжигающее во все стороны 'уёжище'? Совершенно неожиданно.

— Гаврилыч, что за хрень?! — заорал я на унтера, однажды уже спасшего мне жизнь.

— Не могу знать, ваше благородие, — испуганно вытаращил на меня глаза мой главный помощник, — всё как обычно было. Нешто мы простую ракету куда надо засобачить не способны.

Да я и сам понимал, что виной всему 'фабричная сборка', а не мои минёры, отправившие сигнальную ракету непосредственно в боевые порядки своих...

Ну и гад же этот работничек, что получая за производство каждой ракеты больше, чем мог бы заработать на протяжении месяца на любом другом производстве, соорудил вот такую ерундовину.

И ведь не найдёшь теперь, кто виноват, не накажешь...

Хотя самого главного виноватого искать недолго — вот он я во всей красе. Как только появлюсь на глаза к Дохтурову, генерал поимеет меня по полной программе.

И, главное: посылать вторую ракету в нужном направлении, или кавалеристы сами разберут 'куда'? К тому же, теперь уже не 'туда'... Зараза!

Ну вот что там случилось с ракетой? Стенка прогорела? 'Сопло' вырвало? Ведь чёрта с два теперь узнаешь...

— Пошли драгуны, ваше благородие! — счастливо выкрикнул мой новый подчинённый, минёр Ряпушка. — Красиво пошли!

Моё подсознание вспомнило, что действительно, несколько секунд назад, органы слуха уловили звуки 'поющей меди' откуда-то сзади, но главный 'компьютер' черепа был занят другими проблемами, а потому не отреагировал на входящую информацию.

Оглянувшись, увидел, что действительно целый полк кавалеристов рванулся ликвидировать прорыв. Хотя и эскадрона хватило бы за глаза — вырубить с пару десятков французских пехотинцев проблем не представляло, а 'открыть ворота' контратакующим иркутцам (а это были именно они), наша пехота не имела ни малейшей возможности.

Тем более, что этого делать и не стоило: к атакующим подходили всё новые и новые подкрепления. При атаке кавалерии, они свернуться в каре, и будут методично расстреливать пытающихся атаковать русских драгунов...

Кавалеристы Скалона, разумеется, быстро вырубили прорвавшихся вражеских пехотинцев, строй нашей пехоты 'склеился' и рукопашная схватка продолжалась...

А иркутцы, кстати, сделав своё дело не успокоились: не зря драгуны назывались 'ездящей пехотой' — половина всадников спешились, коней стали гуртом отводить в тыл, а те, кто только что пластал палашами с седла вражескую пехоту, сами в пехоту превратились. В тылу ведущей бой дивизии выстраивался резервный батальон. Но в касках.

Штыки примыкались к ружьям, которые были хоть и покороче, чем в линейной пехоте, но ружьями от этого быть не перестали.

За ситуацию на данном участке можно теперь не особо беспокоиться и я поплёлся 'на Голгофу' — к Дохтурову.

— И что произошло, капитан? — командующий сражением даже не дал мне возможности разинуть рот для доклада. — Вы на чьей стороне воюете?

Лица генералов и штаб-офицеров, находящихся здесь же молча, но однозначно высказывали солидарность с только что высказанным мнением генерала.

— Ваше высокопревосходительство! — попытался сформулировать свою мысль я. — Произошло досадное недоразумение — именно эта ракета оказалась ущербной. Ни я, ни мои подчинённые...