Шпага императора

Выпьем за то, чтобы нас всегда окружали хорошие люди!

Говорят, что это был любимый тост фельдмаршала Паулюса. Анекдот, конечно...

Но конкретно мне в этом мире на хороших людей здорово повезло. И давно уже не хотелось в тот самый конец двадцатого века, где в России цвели и пахли 'бандитские девяностые', где мне для того, чтобы набрать денег на лечение сына пришлось пойти в гладиаторы. Да-да, именно в гладиаторы. Без всяких кавычек.

Я уже даже благодарен той неизвестной силе, что перенесла меня во время рыбалки в начало века девятнадцатого.

Да, и здесь тоже пришлось убивать, но не ради потехи толпы, а защищая себя и близких, защищая Родину.

А вот с самого момента 'попадалова' везло просто катастрофически: помещик, семья которого приняла меня в качестве постояльца, оказался не 'троекуровым' каким-нибудь, а честным и умным мужчиной, его очаровательная дочка , а ныне моя жена... Здесь вообще продолжать нечего — более чудесной женщины свет вообще не создавал. Все, кто в этом усомнятся вслух в моём присутствии, немедленно получат перчатку в физиономию и, через некоторое время, железо в организм. Всё-таки шпажная школа конца двадцатого века серьёзно превосходит оную начала девятнадцатого. Один хмырь, посмевший оскорбительно отозваться о Насте, уже правой рукой не владеет. Как я этого Кнурова не убил тогда на дуэли? Да нельзя было — не мог я в столицу въехать с трупом на плечах, слишком важную миссию на себя взгромоздил — внедрить в русскую армию Александра полевые кухни, динамит, санитарию и гигиену... Двинуть русскую науку...

А результаты оказались весьма неплохими: полевая кухня в ротах теперь святыня, солдаты крестятся, проходя мимо — в армии её иначе как 'матушкой' не зовут. В бою под Островно французы как-то опрокинули наши порядки и погнали... Но как кто-то крикнул: 'Матушку' забирают!' — не сговариваясь развернулись, и всыпали ворогам так, что только 'полетели клочки по закоулочкам' у тех, кто только что собирался праздновать победу.

А своей 'огненной атакой' на Немане, на наполеоновскую переправу, где, в довершение к взорванным и сожжённым мостам добавилось 'файершоу': 'ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД!' (На французском, естественно)...

Ох, как подпортилось моими стараниями настроение у 'двунадесяти языков', что припёрлись в Россию.

И ведь всё это благодаря хорошим людям, что попались на пути, не остались равнодушными, поверили, заинтересовались... Ничего бы не получилось без доброго доктора Бородкина, которого я увлёк исследованиями, без генерала Бороздина, без профессора Кирхгофа, без самого Барклая в конце концов... Да и подполковник Засядько, которому я помог реализовать его идею с боевыми ракетами, сумел создать чуть ли не "Катюши"... Уверен: эти боевые 'оргАны' ещё 'исполнят свою партию'. Причём, в самый подходящий момент исполнят.

Вот интересно: мне ворожит тот, кто меня сюда отправил или ещё кто-то? Сто раз ведь я мог наткнуться на каких-нибудь остолопов власть имеющих — на них данная эпоха весьма богата...

Но нет — почти всё получилось — теперь гордый корсиканец топает по русской земле далеко не так бодро, как это было в моей реальности. И это только начало...

Кроме взрывов динамита, снайперских засад, ставших возможными благодаря введению в армии новой штуцерной пули, которая повысила как скорострельность, так и дальность стрельбы чуть ли не в разах. Ой, как кисло придётся наполеоновской армии...

Хотя...

В тактике я выиграл. А вот что в стратегии? Не даст ли Барклай генеральное сражение прямо под Витебском или под Смоленском?

Нет! Не может быть! Слишком разумен и опытен наш военный министр.

Замотаем императора! Сделаем его!!

Хорошие русские люди его обязательно окружат.

И завтра мне с ребятами предстоит сделать очередной маленький шажок к этой цели...

Засада и спор

Вот научил же паразитов на свою голову: стоит вам хороший мост — обследуйте, убедитесь, что никаких подвохов не имеется, и дуйте своей дорогой...

Замедлители ведь минут через десять уже сработают, чего же вы там сомневаетесь?

И, тем не менее, даже после изучения моста, французы на него не пошли, а стали наводить понтонную переправу метрах в двадцати ниже по течению.

Жутко обидно: ведь скоро долбанёт, и два десятка шашек пропадут без толку...

Только с десяток улан проскакал через стационарную переправу и направился в ближнюю разведку.

Ну, хоть эти...

Я сложил 'подзорочку' и просигнализировал своей команде приготовиться...

— Гафар, — обратился я к башкиру, приданному моему 'отряду специального назначения', — офицера — живьём.

Тот молча кивнул и стал готовить свою верёвку.

Дорога здесь пролегала между холмов, и, в любом случае, интервенты должны были проследовать через теснину.

Ну, разумеется: опоры моста рванули, когда на нём не было ни одного француза.

Впечатление, конечно, произвело, но обидно...

Хотя значения это уже не имело — у нас был конкретный объект для работы: уланы.

С десяток вражеских конников помножить на ноль — уже неплохо.

'Пациенты', разумеется, дёрнулись на взрыв за спиной и 'попали'.

Тумм — У меня над ухом загудела тетива Спиридона — лесовика, взятого в ополчение по его просьбе и вопреки занудам от воинских канцелярий.

Хороший у меня отряд — егеря тоже поняли, что пора, и шмякнули выстрелами по рядовым кавалеристам.

Офицер барахтается на земле-матушке — значит, башку не свернул — уже хорошо.

Однако 'помножить на ноль' не получилось, только на 'ноль три': четверых сняли выстрелами егеря, двоих уложил из лука Спиридон, ну и офицерика спеленали...

А трое вражеских кавалеристов, видя, что попали в засаду, дали шпоры своим лошадям и выскочили из зоны поражения прежде, чем были перезаряжены штуцеры.

И, тем не менее, у нас имеется минимум четверть часа, чтобы спокойно и без суеты подготовиться к отходу — вряд ли французы посмеют послать вплавь через реку сразу эскадрон, дабы наказать дерзких. Не случайно ведь они через мост не пошли — приучили мы 'гостей, что хуже татарина' всюду ожидать сюрпризов.

Мои минёры и егеря пока ловили лошадей оставшихся без хозяев, а Гафар привёл ко мне вражеского офицера. Тот был слегка оглоушен как внезапным нападением, так и ударом о землю, но вроде оставался вменяем.

Молодой мужчина лет двадцати пяти, с усами и бакенбардами, красный мундир с синей грудью, конфедератка, правда, слетела во время путешествия из седла на дорогу...

— Проше бардзо, пан! — поприветствовал я пленного.

Ответом был недоумённый взгляд и ответ по-французски.

За год я, конечно, этот язык как следует, не освоил, но то, что собеседник меня совершенно не понял, просёк. Странно: всегда считал, что в Наполеоновской армии все уланы были польскими.

На всякий случай поинтересовался на предмет 'Ду ю спик инглиш?', и, к моей радости, получил утвердительный ответ. В дальнейшем общались на языке Шекспира:

— Кто вы?

— Лейтенант второго легкоконного полка императорской гвардии Ван Давль.

— Вы француз?

— Голландец. Как и все те, кого вы сейчас убили. Убили недостойно. Из-за угла.

— Давайте не будем, лейтенант, — слегка начал злиться я, — это не я пришёл к вам в Голландию с оружием в руках, а вы пришли с войной в Россию. Зачем? Что вам тут нужно?

— Я солдат. И выполняю приказы своего начальства.

— Ну конечно. Очень достойный ответ для того, кто не хочет отвечать за свои поступки. У нас мало времени на подобные диспуты. Если не возражаете, побеседуем в пути. Лично для вас война закончилась. Я прошу дать слово офицера, что не попытаетесь сбежать по дороге.

— К сожалению, не могу удовлетворить вашу просьбу, — нахально усмехнулся голландец.

— Господин Ван Давль, — я был уже предельно спокоен, — мне просто не хочется связывать вам руки. И вводить в искушение. Вы в любом случае можете улрать только на тот свет. Видели, как стреляют мои люди? И вспомните, как попали в плен. Тот, кто ещё несколько минут назад выдернул вас из седла, без труда сделает это ещё раз.

Ещё раз повторяю вопрос: Предпочитаете ехать со связанными руками? Или может вообще бежать за нашими лошадьми на верёвке? Десять секунд на размышление... Ну?

— Даю слово, — мрачно выдавил из себя лейтенант.

— Вот и ладушки! — это я уже по-русски. — Гафар! Возьмёшь повод коня, на котором поедет господин офицер.

Башкир молча кивнул.

— Так что, — обратился ко мне лейтенант, когда мы, устроившись в сёдлах, тронулись по дороге, — продолжим наш спор?

— Несколько позже, — внутренне улыбнулся я наивности пленника, — в ближайшее время предстоит передвигаться со скоростью, не способствующей спокойной беседе — ваши соотечественники наверняка попытаются догнать отряд, так что пока придётся подготовиться к разговору в седле.

— Подчиняюсь...

— Пошли! — махнул я рукой ребятам, и в ближайшие минут двадцать, до нужной лесной тропы, мы передвигались галопом.

Да уж: конные егеря, это ещё можно понять, к тому же скоро и в русской кавалерии появятся соответствующие полки, но минёры-кавалеристы... Сюр какой-то.

А что делать? — Отряд должен быть мобильным: Пришёл — увидел — навредил. И отошёл с максимальной скоростью. Чтобы дальше 'строить козни'.

После где-то километра продвижения по хоть и лесной, но всё-таки 'человеческой' тропе, Спиридон свернул на звериную. Спешились и повели коней в поводу.

То ещё удовольствие: и паутина тебе регулярно на физиономию липнет, и мухота всякая старается за шиворот залезть со всевозможными вариантами пищания и жужжания. К тому же ветки так и норовят хлестнуть по тому месту, куда липнет паутина.

Но больше всего раздражают именно членистоногие. Как там было в анекдоте: 'Чрезвычайно богат животный мир Западной Сибири, здесь обитает более десяти тысяч видов животных. Одних только комаров девять тысяч видов'. В Сибири я не был, но впечатление такое, что в лесах под Смоленском, всевозможного гнуса не меньше. И весь он собрался именно в этом месте исключительно для знакомства со мной. Надо было в своё время на предмет репеллентов подсуетиться. Но поздно переживать на эту тему.

Клеща бы не зацепить. Хоть в это время энцефалитных особо много в Европе быть не должно, но всё равно — очень не хочется.

Наконец открылась подходящая полянка, на которой и стали устраиваться ночевать. Подумалось: не поставить ли на всякий случай растяжку на тропе — не стал — запросто какой-нибудь лось может вляпаться, а нам лишний шум ни к чему. Не посмеют французы лес прочёсывать — чревато. Да и следопытов у них нет, если, конечно, кто-нибудь из местных не скурвился. Но это вряд ли.

Палаток мы не имели, но вроде бы ночь обещала быть тёплой и ясной. Солдаты разошлись кто за дровами, кто повёл на водопой лошадей к ручью, протекавшему неподалёку, а у нас с лейтенантом появилась возможность продолжить дискуссию.

— Ну что же, господин Ван Давль, — я опустился на расстеленный плащ и пригласил лейтенанта пристроиться рядом, — какие претензии вы имеете к манере ведения военных действий нашими войсками?

— Я уже говорил по этому поводу: вы воюете как бандиты, из-за угла, не принимаете открытого сражения, — кажется, он всерьёз верил в то, что говорил. Ишь — ноздри растопырил и смотрит с вызовом.

— Сударь, — поспешил я поставить на место обнаглевшего пленника, — не забывайте о своём положении и потрудитесь воздержаться от оскорблений армии, в которой я имею честь служить. А по поводу 'лицом к лицу' — смешно требовать этого от противника, имея чуть ли не пятикратное превосходство в силах. Не находите?

— Это не повод действовать так, как действуете вы.

— А, по-моему — очень даже повод. Кстати, я участвовал в сражении под Островной, и, если вы слышали об этом бое, то должны знать, что русские могут бить ваши соединённые полчища, даже уступая в количестве батальонов.

Судя по тому, как засопел собеседник, про тот арьергардный бой он слышал.

— Это не сражение — это именно арьергардный бой. Но остальные действия ваших войск, а конкретно подчинённого вам отряда...

— Непривычны? — улыбнулся я.

— Не просто непривычны — вопиющи! Так не воюют цивилизованные армии!

— Да что вы говорите! — я уже конкретно веселился. — А скажите, когда ваши предки воевали за свободу своей страны с испанцами, по каким правилам они уничтожили дамбы и ввели свои корабли в затопленные города?

— Это другое, — несколько смутился оппонент.

— Почему? Значит, затопить города, в которых, между прочим, находятся женщины, дети и старики, для вас вполне приемлемый способ ведения боевых действий. Держать осаду городов, где от голода, жажды и болезней будет вымирать как сам гарнизон, так и мирное население — тоже, а взрывать мосты, по которым идут напавшие на вашу родину вооружённые захватчики, или расстреливать их из засады — недостойно воинской чести. Так вы считаете?

— Я не могу ответить, — набычился лейтенант, — я солдат, а не судейский. Но чувствую, что вы неправы, несмотря на убедительность того, что прозвучало.

— Я прав, сударь. Могли уже убедиться, что с вами обращаются так, как и положено с военнопленным. Но любого вооружённого иностранца на нашей земле, мы будем уничтожать любыми доступными способами. Вот когда русские войска придут во Францию и Голландию — можете не сомневаться — будем искать сражения в поле...

— Господин капитан, — вытаращился на меня голландец, — вы в самом деле считаете, что Россия сможет победить Императора?

— Более чем уверен в победе России. Как и в том, что Наполеон скоро перестанет быть не только правителем Европы, но и французским монархом.

— Такого не может быть никогда, — снова задрал голову голландец, словно взнузданный.

— Поживём-увидим, — не стал я вступать в бесполезный в данной ситуации спор. Кое-какие сомнения в его череп заронить удалось — тоже неплохо.

Меж тем ребята уже развели на поляне практически бездымный костерок и стали прилаживать над ним котёл. Разносолов, конечно, на ужин не ожидалось, но кашки хотя бы похлебаем.

Уже забулькала греча, когда Спиридон, расстелив небольшую скатёрку, стал нарезать хлеб и сало на находящемся неподалёку пеньке.

Только сейчас я подумал, что нужна ложка для пленника — свою ему никто не даст, а дать ему вылизывать котелок, после того, как поедят остальные, или предлагать черпать кашу горстью — как-то не очень...

Пришлось, чтобы не выглядеть после совсем по-дурацки, пойти поискать подходящую щепу, и вырезать из неё некоторое подобие лопатки — с нормальной ложкой не сравнить, но хоть что-то...

— Лейтенант, — обратился я к Ван Давлю, — водку пьёте?

— Пью. А вы предлагаете?

— Предлагаю. Будете?

— Вы всем пленным такое обслуживание обеспечиваете?

— Не всем, — я оставался спокойным, не смотря на явное нахальство голландца, — те пленники, кто считают, что делают одолжение, принимая пищу и питьё из рук тех, кто взял их в плен, не получают ни того, ни другого.

— То есть, если я не буду у вас просить еды, то и кормить меня не будут?

— Да перестаньте. Вас не будут кормить насильно и не дадут еды, если от неё откажетесь. Так есть будете?

— Благодарю.

Вот же зараза!

— 'Благодарю, да' или 'Благодарю, нет'?

— 'Благодарю, да'. Только чем и из чего? — вы ведь не поймали мою лошадь, а всё необходимое для еды осталось с ней.

— Из общего котелка. Вот этим, — протянул я лейтенанту свой 'скородел'.

Скривился, конечно, но выбирать особо не приходилось. Ничего — перебьётся. Не в ресторан всё-таки пришёл.

Перекусили. Потом, тщательно продраив котелок травой и ополоснув в ручье, заварили 'лесной чаёк' из листьев земляники и черники — русскому человеку хоть без какого-то чая спать не лечь.

Дежурных на ночь распределил попарно — народу хватало, так что где-то по часу на пару пришлось.

Костёр пришлось потушить, но ночи пока ещё светлые и относительно тёплые.

Конечно, спать на практически голой земле — удовольствие сильно ниже среднего. Тот же лапник под плащом — неважная замена полиуретановому коврику и спальному мешку. Однако свои четыре часа я продрых за милую душу.

Когда открыл глаза, было где-то около четырёх и скоро предстояло поднимать лагерь. Однако пришлось устроить побудку пораньше.

Последними дежурили два моих минёра: Кречетов и Малышко. Ребята толковые (а иначе в мою команду и не попали бы), но языками чесать любят...! Даже когда я проснулся, и то не сразу внимание обратили. Вот чёрт! Появись французы — повязали бы нас за милую душу! Так что мой разнос разгильдяям послужил заодно 'будильником' для остальных.

Пока разводили костёр для утреннего, так сказать, чая, сбегал к ручью слегка освежить 'морду лица' — для меня эта процедура с утра самая важная. Могу и без завтрака, и без просто кипяточка с хоть какой-нибудь растительной заваркой, но если хотя бы глаза холодной водой не протереть — полутруп на весь оставшийся день.

Спиридон достаточно быстро вывел отряд хоть и не к дороге, но к вполне 'человеческой' тропе, по которой можно было передвигаться уже верхом. Правда, цепочкой по одному.

Спор и засада

— Не боитесь встретиться здесь с нашей кавалерией, господин капитан? — возобновил общение голландец, когда мы выбрались на более-менее приемлемою дорогу.

— На войне как на войне, сударь, — вопрос меня нисколько не обеспокоил. — А встретить ваших соотечественников на этой дороге — шансы минимальные.

— А всё-таки? — лукаво улыбнулся пленник. — Ведь я же вижу, что ваши солдаты не конники — против разъезда императорской кавалерии у вас шансов нет.

— Ну почему же? Рядом лес. Лошадей придётся бросить, конечно, но в русскую чащу за нами никакие французские драгуны последовать не посмеют. А если рискнут — упокой Господи их души!

Хотя если их будет очень много, что совсем уже невероятно — мы, скорее всего, погибнем, но заберём с собой минимум четырёх французов каждый. Размен будет не в вашу пользу.

— Не думал, что русские офицеры такие искусные риторы, — усмехнулся Ван Давль.

— А чего вы ожидали? Что русские дикари необразованные? Так чего возмущаетесь, что 'дикари' воюют с вами не по вашим правилам?

— Кстати, — поспешил уйти от скользкой темы лейтенант, — я подумал над вашими аргументами, и теперь знаю, что сказать в ответ.

— Любопытно.

— Да всё просто: вы приводили примеры из достаточно далёкого прошлого. Тогда и в Европе зачастую воевали по-звериному. Вы бы ещё вспомнили гладиаторские бои в древнем Риме... Но ведь человечество развивается, и нельзя сравнивать мораль людей шестнадцатого века с моралью просвещённого девятнадцатого...

Меня передёрнуло просто физически: пример про гладиаторские бои в примитивном Риме и конец третьего тысячелетия, где цивилизованные твари организовывали то же самое...

— Господин лейтенант, — через силу я благожелательно посмотрел на своего собеседника. — почему-то императорская армия, в просвещённом девятнадцатом веке, не стесняется действовать методами людоеда-Валленштейна.

— Что вы имеете в виду? — вскинулся голландец.

— Реквизиции у местного населения.

— Простите! — казалось, возмущению моего собеседника нет предела. — Армия императора честно платит за провизию и фураж.

— Чем платит, позвольте полюбопытствовать? Французскими деньгами или русскими?

— Этого я не знаю. Не моё дело.

— Тогда ответьте, пожалуйста: Если русскими, то откуда их столько у вашего императора?

А если французскими, то куда их девать крестьянам? В русских сёлах, как бы это не было для вас удивительно, нет банков, где их можно обменять.

Да дело даже не в этом. Может я вас и удивлю, но русские такая дикая нация, что не едят денег. Даже золотых, не говоря уже про ассигнации. Понимаете? Если вы выгребаете у крестьян все запасы, то им просто негде купить еды, чтобы выжить. И чем ваши орды отличаются от ландскнехтов Валленштейна?

— Господин капитан, — посуровел лейтенант, — не так давно вы мне сделали замечание, когда я неуважительно отозвался о русской армии. Теперь позволяете себе то же самое в отношении войск Императора.

А ведь уел! Надо тщательней следить за речью.

— Вы правы, господин Ван Давль. Приношу свои извинения. Перефразирую: 'Чем в этом плане действия вашей армии отличаются от действий орд Валленштейна?'

— Повторяю: мы платим за продовольствие и фураж.

Во упёртый!

— Тогда и я повторю: вашими деньгами крестьяне не могут кормить ни семью, ни скот. А им нужно пережить целый год до будущего урожая. Кстати: даже для этого самого будущего урожая необходимо иметь семена, которых вы тоже не оставляете. Ваша армия обрекает этих людей на голодную смерть. Не так?

— Во-первых, через месяц-два Россия падёт под ударами нашей армии, и тогда Император достаточно быстро урегулирует данный вопрос...

— А во-вторых, — перебил я собеседника, — вы случаем не обратили внимания, что я принёс извинения по поводу того, что неуважительно высказался в отношении вашей армии. Вы же до сих пор не соизволили сделать этого после вашего вчерашнего высказывания.

— Но я действительно так считаю, — слегка смутился голландец.

— Да? Я тоже искренне считаю, что ваши войска по отношению к мирному населению, ведут себя как грабители и мародёры, — я здорово разозлился и не стеснялся в выражениях, — однако постарался не оскорблять ваши чувства. Итак?

— Вы ждёте от меня извинений?

— Вы чрезвычайно догадливы, — мрачно процедил я сквозь зубы, стараясь смотреть ему прямо в глаза.

Подскакивая в седле, это было не так просто сделать, но я постарался хотя бы обозначить данный взгляд.

— Хорошо, прошу прощения за свою несдержанность, — чувствовалось, что искренности в этих словах ноль целых, хрен десятых, но 'дожимать' голландца не стал.

— Принято.

Некоторое время ехали молча, потом Ван Давль не выдержал:

— Господин капитан, согласитесь, что солдат нужно кормить, лошадей тоже.

— Вполне разделяю ваше мнение, — весело посмотрел я на собеседника, догадываясь, о чём пойдёт речь дальше.

— В нашей армии около полумиллиона человек, они должны что-то есть...

— Господин лейтенант, вы в самом деле искренне считаете, что меня, как и любого русского, беспокоят проблемы наполеоновского войска? Думаете, что я хоть сколько-нибудь расстроюсь, узнав, что гренадёру Жану или гусару Пьеру не удалось сегодня поесть? Повторяю: любой вооружённый иностранец в России для меня не человек, а враг. И я буду стараться уничтожить его любым доступным способом.

— Почему же вы не убили меня?

— Не было необходимости — вы уже не представляли опасности моей стране.

— А зачем я вам вообще нужен живым? Разве не проще было сделать лишний выстрел?

Во тупой!

— Понимаете, — терпеливо начал я, — ни мне, ни русским вообще, не нужна конкретно ваша кровь, но у нас не имелось десяти человек, владеющих верёвкой так, как этот башкир. И не беспокойтесь — я не везу вас к своей армии, чтобы изуверскими пытками вытягивать какую-то страшную военную тайну...

— Кстати насчёт этого дикаря... — перебил меня голландец.

— Господин Ван Давль! — пришлось резко прервать его реплику. — Гафар состоит в армии Российской Империи. Потрудитесь воздержаться от оскорбительных эпитетов.

— Но разве он в военной форме? — поднял брови лейтенант.

— Это форма его полка. Пусть она и отличается от общеармейской. У вас вроде тоже мамлюки одеты не так, как все остальные. А ведь — гвардия.

— Но ведь большинству представителей Великой Армии этот факт неизвестен, и к таким, как этот азиат будут относиться как к обычным бандитам.

— Кого это вы назвали бандитами?

— Да хотя бы тех крестьян, что нападали на наших фуражиров.

— Я вроде бы объяснил, что они просто боролись с теми, кто обрекал их семьи на смерть от голода.

— Да? А если наши войска, чтобы уберечься от удара в спину, начнут действительно просто уничтожать население и забирать весь провиант безо всякой оплаты?

— Думаю, что ни ваш император, ни его маршалы, на такое никогда не пойдут: сразу же за такими действиями начнётся повальное бегство крестьян по всему планируемому маршруту вашего следования. Вместе с припасами. Вашей армии придётся наступать через 'пустыню'. А ваши фуражиры будут подвергаться гораздо большей опасности, чем солдаты в генеральном сражении. Начнётся дезертирство, причём в огромных масштабах: прошу не забывать, что всевозможным португальцам, швейцарцам, испанцам и пруссакам, глубоко наплевать на амбиции вашего Бонапарта, да и вашим соотечественникам — голландцам, тоже. Вы его боготворите, пока он ведёт войска от победы к победе, а как только начнутся серьёзные проблемы — начнут разбегаться солдаты Великой Армии.

— Вы не знаете наших солдат! — гордо вскинулся лейтенант.

— Я знаю людей, сударь. Если не покормить бойца день-два, то он наверняка начнёт задумываться: 'А ради чего я терплю все эти лишения?'.

— Может русский солдат так и подумает, — не преминул 'подкузьмить' меня голландец.

— Вот как раз русский так и не подумает. Тем более на своей земле, когда её топчут сапоги вооружённых иноземцев.

— Если угодно, то сапоги ваших солдат тоже 'топтали землю' моей родины. Не так давно. Я помню.

— Было дело. Только потрудитесь вспомнить ещё и то, что воевали мои соотечественники в Голландии не с её народом, а всё с теми же французами. За независимость Нидерландов от Франции, кстати. За то, чтобы ваши шестеро подчинённых не погибли вчера на чужой и не нужной им земле.

— Мы несём России избавление от рабства! — 'шлёпнул по столу последним козырем' оппонент.

— Да что вы говорите! — у меня в сознании пронёсся список иностранных доброхотов страстно хотевших 'избавить Россию от рабства'. Доизбавляли, суки — вплоть до гладиаторских боёв в конце двадцатого века... Да и эпизоды из 'Охоты на Пиранью' по поводу охоты на людей и возможности заниматься пытками в укромном уголке, после арены мне совершенно не казались вымыслом. — Вас кто-то об этом просил? Может стоило сначала поинтересоваться: хочет ли русский народ вашей 'благодати' на кончиках пик и штыков?

— Нам зачитывали бюллетень Императора, ему я верю.

— Очень интересно! Императору вы верите, а мне, тому, кого ваше вторжение касается непосредственно — нет. Солдатам, которые встречают ваши войска огнём и штыками — тоже...

— Вы офицер, они солдаты, — пожал плечами пленник, — обязаны выполнять приказ.

— Для начала: вон тот лучник, — указал я на Спиридона, — не был солдатом до начала войны, но пришёл сам и попросился в войска. Никто его не неволил. А, кроме того, ваш покорный слуга тоже не профессиональный военный. Я учёный. Химик. Не из последних, прошу прощения за нескромность. В частности, почётный член Парижской Академии Наук.

Если бы из чащи вышел на прогулку динозавр, вряд ли лицо моего собеседника выразило большее удивление.

— Вы учёный???

— Имею честь быть им. В прошлом году мне присвоено звание неординарного профессора Петербургской Академии. Но я временно ушёл из науки в армию, чтобы помочь России одолеть вас. Как вы думаете, почему я так поступил?

Голландцу требовалось время, чтобы переварить столь неожиданную информацию, а возможности как-то прокомментировать новость у него в ближайшее время не предвиделось: Спиридон спешился и пошёл в нашем направлении.

— Так что прощения просим, ваше благородие: скоро выйдем на дорогу поболее. Наверное, стоит разведать, что и как. Тем более, что и лесок там пожиже будет.

— Понял. Спешиться! — это я уже всем. — Бери, Спиридон, Гаврилу и Гафара. Дуйте в разведку и, если чисто, то дайте знать. Ну, то есть в любом случае сообщите, можно ли выдвигаться к дороге.

В ожидании прошло около четверти часа. Наконец показался Гафар, и приглашающее взмахнул рукой.

Мы быстро взлетели в сёдла и направились к 'транспортной магистрали'.

Однако на подъезде к 'пересечению с главной', увидели минёра Гаврилу Ромова, отчаянно семафорящего руками. Ну, понятно — некая нежданочка нарисовалась.

— Обоз, ваше благородие! — вытаращив глаза, объяснял мой подчинённый. — Четыре подводы и человек двадцать кавалеристов при них.

— Точно французский?

— Не извольте сомневаться.

— На каком расстоянии отсюда?

— Так сейчас, пожалуй, около версты уже будет. Там, — пионер махнул рукой вправо по дороге, — лес скоро кончается. Ну я и разглядел... Вот — во весь опор обратно...

— Ладно, молодец, — необходимо было соображать очень быстро.

— Господин Ван Давль! Гафар! — взмахом руки я пригласил подойти обоих.

— Лейтенант, прошу вас сложить руки за спиной.

— В чём дело? — недоумённо посмотрел на меня пленный.

— Не до объяснений. Прошу выполнить мой приказ.

— Извольте, — с лёгким презрением бросил голландец.

Я кивнул башкиру, и тот, прекрасно поняв, что от него требуется, проворно спеленал запястья лейтенанта.

А дальше уже я развязал офицерский шарф у себя на поясе, соорудил нехитрый кляп из носового платка, и обеспечил молчание фигуранта на длительное время.

— Прошу простить за временный дискомфорт, господин Ван Давль, но всё делается исключительно в ваших интересах — вы теперь не имеете возможности предупредить своих соотечественников и спасти их. Ваша совесть чиста.

А оказывается глаза тоже умеют выражаться матом... Во всяком случае мне так тогда показалось глядя на лицо пленного. Ну да ладно, рефлексировать некогда.

— В те кусты, — показал я Гафару, — и ноги свяжи.

Молчаливый кивок в ответ. Шикарные подчинённые эти азиаты!

Времени оставалось всего-ничего, я быстро подозвал к себе отряд и поставил задачу за минуту. К сожалению, получилось не оптимально, но организовать сколь-нибудь грамотное развёртывание я категорически не успевал.

Впереди шли три пары кавалеристов. Судя по всему — драгуны: синие с жёлтым мундиры, каски, но почему-то с пиками. В упор не помню, чтобы этот вид конницы вооружался подобным образом. Но об этом после...

Авангард, согласно моим указаниям, пропустили с миром, как и телеги, гружённые мешками. А вот замыкающим досталось в первую очередь: сначала прочертили в воздухе свои дымные следы динамитные шашки (пять экземпляров), затем шарахнули из штуцеров егеря (минус четыре), а после этого стали исполнять 'Похоронный марш' на своих тетивах Гафар со Спиридоном. К тому моменту, как они успели снять ещё четверых, догорели, наконец, огнепроводные шнуры у динамита. Ох, и долбануло! Убило всего-то двоих французов, но остальные были контужены напрочь. Про лошадей и говорить нечего — просто взбесились. Поэтому мои пионеры из пистолетов сумели достать всего-то ещё одного, но лучники продолжали собирать свою кровавую жатву.

Шестеро 'авангардистов' решили, разумеется, разобраться в случившемся. Зря. Егеря как раз успели перезарядить свои ружья...

Как ни странно, наиболее грамотно поступили не солдаты эскорта, а те, кто правил телегами: быстро спрыгнув с козел, они укрылись в кустах на противоположной стороне дороги, не забыв прихватить ружья.

А уцелевший всадник не стал корчить из себя рыцаря Роланда и, оценив обстановку, быстренько развернулся, да сквозанул по дороге от нас подальше.

Постепенно до меня стало доходить, как смачно мы вляпались: в течение получаса-часа сбежавший кавалерист может вернуться с подмогой. Значит, обоз потерян однозначно — за лесом равнина и эти припадочные телеги погоня настигнет не напрягаясь. Мало того — мы не можем ни уничтожить, ни попортить это зерно или что там ещё в мешках: во-первых нечем, а во-вторых — попробуй, сунься на дорогу, запросто те несколько французов, что засели в кустах на противоположной стороне, 'свинцовое отравление' организуют.

Даже просто спокойно уйти проблемно — позиция у нас была крайне невыгодная для её оставления под прицелом противника. Не сплошной кустарник, достаточно много и открытого пространства. Атака рывком через дорогу — гарантированные потери, причём неизвестно какие места атаковать — затаились французы. Но и сидеть, ожидая, когда к обозникам придёт подмога, тоже нельзя.

Была — не была! Я собрался и, сделав глубокий вдох, рванул к соседнему кусту...

Пробежать нужно было метров десять, и рисковал я не очень сильно. Во время самого броска органы чувств отключились: я не слышал ни грохота выстрелов, ни свиста пуль. Только когда опасность миновала, до сознания докатился грохот. И тут же треск: егеря не преминули обработать огнём те два места, над которыми поднимался дым. Хотелось надеяться, что не все четыре пули ушли по одной цели. Жаль, что в меня не пальнули из всех четырёх стволов... Хотя: кто знает, может в этом случае я бы уже остывал на половине дороги между кустами. Эта пуля — она такая дура.

Перезарядить ружья в положении раскарякой — потребуется не меньше минуты, но два ствола ещё смотрят в нашу сторону. Придётся рискнуть.

— По моему выстрелу — атакуем! — во весь объём лёгких проорал я.

Тут над местом своей 'засидки' приподнялся Спиридон и выпустил стрелу... В Божий свет выпустил. Ай, умница!

Ещё один выстрел с той стороны. Ждать больше нельзя. Я бабахнул из пистолета, отшвырнул его в сторону и, выхватив шпагу, крикнул: 'Вперёд!'.

Всё-таки этот паразит-корсиканец своё дело знает: даже если его обозники обучены основам тактики...

Слева над кустом поднялся французский солдат и стал совершенно конкретно выцеливать офицера, то есть меня, любимого. Пришлось немедленно задёргаться на бегу из стороны в сторону — всё-таки не патронное у супостата оружие — между нажатием на спусковой крючок и прилетевшей пулей около полусекунды...

Плияттт! Больно-то как — удар в левый бок, по-моему, что-то даже хрустнуло. Чуток правее и Фёдору или Ольге Вадимовичам пришлось бы родиться сиротами...

Никакой я не берсеркер, и продолжать бой уже не мог, но, слава Богу, мои архаровцы и сами справились: набегающие слева Кречетов и Малышко дружно разрядили в храбреца свои пистолеты — хватило, одного прикололи егеря, а третьего достал саблей по горлу Гафар, правда и сам успел получить штык в бедро. Четвёртый был уже готов после своего выстрела из кустов — получил по пуле в голову и в шею.

Лошади, запряжённые в повозки, естественно, с самого первого взрыва показали, что они существа нервные и к вакханалии, которая бушевала здесь на протяжении последних двадцати минут, совершенно непривычны.

На данный момент на данной дороге, громоздилось нечто. Назвать это нечто даже баррикадой не поворачивался язык: мешанина из стоящих и лежащих, но всё равно громко возмущающихся произошедшим лошадей, обломков повозок, мешков...

Строевые лошадки на бой может, отреагировали бы поспокойнее, но эти-то были обозными...

На такую 'пробку' даже в двадцатом веке взирали бы с уважением и матом.

— Вы как, ваше благородие? — подскочил ко мне Гаврилыч.

— Жить буду, — поморщился я, — ты вот что: пойди, распеленай пленного, теперь он под твоим присмотром будет. И трогайтесь с ним потихоньку — мы догоним.

Солдат козырнул и отправился в лес.

— В сёдла, уходим! — гаркнул я остальным, и тут же пожалел, что внаглую стал так активно эксплуатировать свои лёгкие.— Малышко! Вспори пока несколько мешков — пусть хоть часть зерна не французам, а птицам достанется.

Солдат, обнажая тесак, пошёл к подводам.

Чертовски хотелось разориться ещё на пару динамитных шашек и рвануть эту кучу-малу к едреням собачьим...

Не смог отдать такого приказа. Лошадей пожалел, слюнтяй хренов.

Вот кто поймёт эти выверты человеческой психики? — Лошади ведь тоже 'оружие врага', но отдать приказ хладнокровно искалечить взрывом этих чудесных животных, которых за последние два года успел полюбить, было выше моих сил.

Причём, если бы шёл бой — рука бы не дрогнула...

И эта мысль немедленно родила следующую: архихреновый из меня спецназовец — только сейчас вспомнилась азбука атаки вражеской колонны на марше. Ведь сколько я читал по поводу того, что в первую очередь нужно подбить головную и замыкающую машины противника. Будь то танки или грузовики. Или телеги, чёрт побери!

Если бы до меня это дошло перед началом боя, то без всяких рефлексий швырнул бы свой динамит под копыта лошади, запряжённой в первую телегу.

И нанесли бы мы гордым галлам значительно больший ущерб, и сами, наверное, целее были...

И так, конечно, засада удалась со счётом двадцать — ноль, но только за счёт невероятной 'прухи' Рассчитывать на подобное в будущем не стоит.

Спиридон подвёл ко мне Афину и пришлось взгромождаться в седло, маскируя матюки шипением сквозь зубы — больно-то как!

— Ваше благородие! — услышал я Малышко. — А здесь не только мука и зерно. Золото тоже везут!

Таки понятно: либо какой помещичий дом 'вынесли', либо церковь.

— Возьми с собой что-нибудь и хватит. Некогда!

Блииин! Как больно кричать-то!

Встречаемся с армией Багратиона

Около часа шли довольно проворно, но почувствовал себя уже совершенно хреновастенько.

Бок-то я перемотал суррогатным бинтом из своего личного 'индпакета', и Гафару кусок льняного бинта отжалел, но ткань достаточно быстро пропиталась кровью и всю её не держала.

А вокруг, как назло, сплошная равнина — спрятаться негде. При всём при этом, сильно не исключено, что погоня висит на плечах. В деревеньках, что пару раз попались по пути, останавливаться было крайне чревато.

Подходящая рощица попалась часа через полтора — туда и свернули. Вряд ли у французов, если они даже преследуют до сих пор, имеется 'следопыт', который сможет определить, куда мы свернули — развилок по пути хватало. Вероятно, ушли, и можно будет отдышаться.

Костра не разводили и перекусили хлебом, салом и луком. Голландец от предложенного сандвича отказался. Ну и хрен с тобой совсем — была бы честь предложена.

В отсутствии даже местной медицины, пришлось просто обработать свою рану водкой и запеленать в новый бинт.

А ребро-то, как минимум треснуло. А может быть и перелом... Правда, как я слышал в предыдущей жизни, даже сломанное ребро срастается без всякого гипса — был бы покой организму. Да где же его взять, покой этот. Сутки, если не двое до своих добираться. И это на большое везение рассчитывать надо.

Хотя — война. В самом деле что-то происходит с болевым порогом: 'дома' я бы точно неделю охал на кровати после такой травмы, а сейчас... Ну да, больно, однако терпимо. Крови потерял где-то граммов двести-триста — тоже не фатально. Как-то сдавал свои пол-литра на донорском пункте — ничего, особенного дискомфорта не почувствовал. Как сейчас помню: вышел из центра по приёму, зашёл в ближайший магазинчик, купил бутылку пива с парой сосисок, и употребил всё это по дороге к троллейбусной остановке. Как бомжара какой. Видели бы меня тогда ученики...

Но никаких головокружений или слабостей точно не наблюдалось.

Как и сейчас. А бок, зараза, болит.

Наверное, можно на часик задержаться, отдохнуть ещё. До жути не хочется снова трястись в седле, а ведь всё равно — придётся. И никуда от этого не денешься. А может разумнее до темноты здесь задержаться? То есть до сумерек. Ночь должна быть относительно светлой...

— Ваше благородие! — появился из кустов оставленный в дозоре егерь Морозов. — Всадники на дороге.

— Много?

— Да десятка три наберётся.

— Наши или французы?

— А это извиняйте — не разобрался я.

— Ладно, пойдём, — я поднялся и, прихватив оптику, отправился к опушке.

Даже невооружённым глазом можно было разглядеть коричневые мундиры кавалеристов, а в подзорку стало ясно видно, что это гусары. Неужели ахтырцы? Значит Багратион на подходе к первой армии, вырвался всё-таки из ловушки, которую ему готовили.

— Бери коня, — обратился я к Морозову, — и скачи к ним. Это наши. Пусть подождут — сейчас присоединимся.

— Есть! — бодро ответил солдат и отправился выполнять приказ.

Я же вернулся к отряду и скомандовал собираться. Вроде закончились наши мыканья.

Когда мы показались из рощи, навстречу уже скакали трое однополчан легендарного Дениса Давыдова вместе с моим егерем. Вот будет смеху, если 'Сам' с ними.

Всё-таки красивая форма была у кавалеристов в те времена, а у гусар особенно. Я невольно залюбовался на приближающихся всадников.

— Поручик Ахтырского гусарского полка Мокроусов, — козырнул подъехавший офицер.

— Капитан Первого пионерного Демидов, — представился я. И, предупреждая расспросы, продолжил. — Возвращаемся после атаки на переправу. А вы куда путь держите?

— Ведём разведку для седьмого корпуса.

— В таком случае вам, вероятно, пригодиться и наша информация.

— Внимательно слушаю, господин капитан.

— В двадцати верстах на запад по этой дороге, мы разгромили вражеских фуражиров. Но нескольким кавалеристам удалось уйти. Они наверняка уже вернулись с подмогой и, возможно, организовали погоню. Так что следовать в данном направлении дальше, вашему отряду чрезвычайно рискованно.

— Хотите испугать ахтырских гусар? — удивлённо посмотрел поручик. Именно удивлённо — белый крестик в петлице не позволял подозревать меня в трусости.

— Ни в коем случае, но есть ли смысл рисковать? Ведь основная задача вашего отряда, если не ошибаюсь, разведка.

— Разумеется.

— Так у нас есть вся необходимая вам и вашему командованию информация, касающаяся этого направления. С удовольствием поделюсь ею по дороге. Если, конечно, не возражаете против такой компании по пути.

— Это меняет дело, — тут же кивнул гусар, — присоединяйтесь!

Мы повернули лошадей к дороге, но тут Мокроусов разглядел в нашей компании голландца.

— А это кто, господин капитан?

— Пленник. Лейтенант Ван Давль. Из гвардейских улан Бонапарта. Взяли его вчера при уничтожении моста через Днепр.

— Так мост уничтожен? — оживился поручик. — Вы уверены в этом?

— Мост взорван, но французы у нас на глазах наводили рядом понтонный. Так что переправа задержана, но не сорвана. Теперь неприятель к каждой реке заранее подходит с понтонным парком.

— Да, да — вся армия наслышана о геройствах ваших коллег-пионеров, — доброжелательно улыбнулся мне гусар. — Вы ведь наверняка знаете о том фейерверке на Немане, когда сожгли переправу, да ещё и огнём написали на склоне горы французам: 'Добро пожаловать в Ад!'?

— Знаю, разумеется, — очень не хотелось продолжать разговор на эту тему. — Простите, господин поручик, несколько неловко в долгой совместной дороге общаться с использованием чинов... Меня зовут Вадим Фёдорович...

— Борис Алексеевич, — обозначил поклон мой собеседник, — весьма рад знакомству.

— Так куда мы теперь проследуем, Борис Алексеевич? Какие планы?

— Учитывая вашу информацию — можно возвращаться. Тем более, я смотрю, вы ранены и везёте пленного офицера. Только следуем мы в штаб генерала Раевского. У вас не будет возражений?

— Ни в коем случае. Тем более, как я понимаю, армии скоро соединятся. К тому же, для Второй наша информация даже важнее, чем для Барклая. Кстати прошу принять мои поздравления всем, кто воевал под началом князя Петра Ивановича — переход блестящ! Такие марши — верх военного мастерства!

— Благодарю, Вадим Фёдорович, — расцвёл молодой офицер, — действительно, переходы были очень тяжёлыми. Нам-то, кавалеристам, ещё терпимо, но пехота маршировала так, что просто никакого восхищения не хватит. Представляете: по этой жаре разрешили расстегнуть воротники. И все послабления... Это когда кожу с себя содрать хочется, не только мундир.

Погодка стояла действительно та ещё — жарища адова. Ощущалась просто как 'вещество'. Казалось, её можно отрезать или отламывать кусками. Создавалось впечатление, будто зной имеет цвет, запах и даже массу. А форма времён Александра Благословенного не только самая красивая и эффектная, но и, пожалуй, самая неудобная за все времена существования российской армии. Благо хоть парики относительно недавно отменили...

— Вадим Фёдорович, — после непродолжительного молчания возобновил диалог поручик.

— Слушаю, Борис Алексеевич.

— Я вот думаю по поводу вашей истории с фуражирами...

— И что?

— Да не связывается как-то... Нет-нет, нисколько не сомневаюсь в правдивости ваших слов, — поспешил оговориться поручик, — но чтобы такой отряд следовал в авангарде войск, это, согласитесь, абсурдно.

Пришлось лишний раз высказать себе мысли о собственных интеллектуальных способностях. Весьма нелестные мысли: Мокроусов кругом прав — верх наглости и идиотизма посылать фуражиров вперёди марширующей армии, слишком велик шанс, что их вырежет под корень кавалерия нашего арьергарда.

Единственным оправданием моей тормознутости было ранение.

— Почти наверняка, — продолжил гусар, — вы повстречали дальнюю разведку французов, которая на обратном пути решила захватить припасы во встреченных по дороге деревеньках.

— Полностью с вами согласен. К тому же, поскольку эти кавалеристы не побоялись терять время на мародёрство, можно сделать вывод, что наших войск они не встретили. То есть первая армия оторвалась уже достаточно далеко.

— Разделяю вашу точку зрения, — кивнул ахтырец. — Уверен, что когда наши армии соединятся под Смоленском, состоится, наконец, генеральное сражение, Багратион наверняка на нём настоит.

Вот мальчишка! Хотя... Ведь не только этот молодой человек — седые генералы жаждут поскорее скрестить оружие с Наполеоном, только Барклаю и ещё нескольким хватает мудрости и выдержки. Терпеть и ждать. Беречь армию и копить силы...

— Думаю, что вы ошибаетесь, Борис Алексеевич. Скорее всего, нам предстоят очередные арьергардные бои силами корпуса-другого, но вряд ли командующий пойдёт сейчас на решительный бой — у французов слишком серьёзное превосходство в силах.

— Так вы предлагаете отступать? — вскинулся поручик. — Отступать, когда иностранцы топчут нашу землю? Может быть до Москвы? Или даже дальше?

— В конце концов, это решать не нам, — поспешил я уйти от скользкой темы — не поймёт меня собеседник. — Скажите, вам, конечно знаком подполковник Давыдов?

— Денис Васильевич? — тут же заулыбался гусар. — Несомненно, знаком — он наш командир батальона. Вы его знаете?

— Только как прекрасного поэта. С удовольствием бы при случае познакомился.

— Это я вам обещаю — я ведь непременно по прибытии буду докладывать Денису Васильевичу о результатах разведки, а ведь вы и ваш отряд — тоже 'результат'.

— Буду рад, если вы представите меня своему командиру.

— Думаю, что не далее, чем сегодня вечером или завтра утром. Если, конечно, французы не помешают... Простите, — теперь тему разговора поменял уже поручик, — меня терзает любопытство: у вас такой странный отряд.

— По составу?

— Ну да. Пионеры, егеря, казак-инородец и ополченец с луком к тому же. И все верхами. Никогда не встречал такого сочетания солдат.

— Вероятно, раньше такого и не было. Это моя идея. Мне и поручили её реализовать. Основа — всё-таки минёры. Мы, как я успел уже сообщить, направлялись для уничтожения моста...

— А почему бы не уничтожить его сразу, после переправы нашей армии? — перебил меня гусар.

Вообще-то это непорядок — перебивать старших в чине, но я не стал одёргивать молодого человека.

— Хотелось взорвать не только мост, но и тех, кто по нему следует. Не удалось, к сожалению — боятся уже французы мостов...

Так вот — остальные, это прикрытие моей четвёрки подрывников, егеря — дальнее, а лучники — когда нужно выстрелить бесшумно и не обнаружить себя. Смею вас уверить, все они великолепные стрелки. Проверено на деле. Не сочтите меня хвастуном, но за два дня наш отряд уничтожил около трёх десятков вражеских солдат.

— Из засад? — в голосе Мокроусова чувствовалось лёгкое пренебрежение.

— Из засад. А вы как хотели? — я уже привык к такому отношению 'трям-брям вояк'. Что поделаешь — время такое. — Борис Алексеевич, поймите: перед нами не турки. Нам противостоит полководец покоривший всю Европу... И у него под началом лучшая из всех армий, когда либо существовавших в истории. Кроме нашей, конечно.

— Но мы били его войска!

Опять перебивает. Терпеть этого не могу, но, в очередной раз придётся сдержаться.

— Бил батюшка Александр Васильевич, причём даже ему в поле не противостояли силы, имеющие двойное — тройное превосходство, не так ли? И воевал Суворов не на своей земле, а командуя экспедицией. Сейчас мы должны действовать булавочными уколами: терзать войска Бонапарта, наносить им мелкий, но постоянный урон, заставлять бояться каждого куста, понимаете? А когда соберём достаточно сил, когда подойдут подкрепления с Дона и других южных областей, когда Тормасов и Чичагов совершенно растерзают австрийцев, саксонцев и иже с ними — вот тогда и можно будет навязать французам решительное сражение.

— Всё равно, — засомневался гусар, — как-то это...

— Неблагородно?

— Я не это хотел сказать, но... — опять замялся ахтырец.

— Понимаю вас — непривычно. Однако мы не расстреливаем противника как бекасов на охоте. Сами можете убедиться, что я тоже только благодаря случаю имею возможность беседовать с вами после боя.

Беседу пришлось немедленно прекратить, так как после въезда на небольшой холмик, впереди, верстах в двух, открылась деревенька.

— Елькин! Анацкий! — подозвал двух гусар поручик, немедленно забыв о нашем споре. — Ко мне!

Подъехавшая пара кавалеристов являлась просто вопиющей противоположностью друг друга: один (как потом выяснилось — Елькин), был черняв, коренаст, и даже сквозь доломан с ментиком чувствовалась огромная сила мышц этого парня, хотя качком, в представлении двадцатого века он совершенно не выглядел. Второй, напротив, сухощавый блондин, однако внутренняя сила ощущалась и в нём.

— Поскачете в деревню, — начал ставить задачу Мокроусов, — если спокойно — просигнальте. Если там французы... Ну сами знаете — можете начинать стрелять.

Гусары молча кивнули и приготовили заранее свои мушкетоны.

Странное оружие даже для начала века девятнадцатого — мушкетон. Короткое ружьё стреляющее дробью...

Какую ценность оно может иметь в настоящей войне? Это же не охота на уток!

А ведь может! Именно в лёгкой кавалерии может. Когда на скаку не особо прицелишься, но именно сноп летящих мелких шариков представляет из себя большую опасность, чем тяжёлая пуля — она одна-то почти наверняка не попадёт, а вот кучка свинцовых шариков наоборот — попадёт почти наверняка. Ну, хоть один. И пусть даже не во всадника, а в лошадь...

Ну да ладно: сейчас встречного кавалерийского боя не предвиделось, но опять же, было значительно более 'выгодно' пальнуть по укрывшемуся в хате или кустах стрелку той самой дробью, а не пулей.

Хотя называть данные заряды дробовыми, тоже не совсем верно — не рябчиков ведь ею бить. Скорее можно сравнить эту 'дробь' с охотничьей картечью двадцатого века. Той, которая и кабана свалить может.

Наши разведчики помчались в деревеньку галопом, а мы тронулись следом неспешным шагом — не стоять же на месте. Опасности там быть не должно, но проверить, что и как следовало — не к тёще на блины едем, война всё-таки.

Елькин с Анацким вернулись скоренько:

— Так что, ваше благородие, французов там нет, но были. Все припасы подчистую побрали, да ещё и двоих мужиков зарубили, тех, кто зерно отдавать не хотел.

— Понятно, — нахмурился Мокроусов, — Вперёд!

Отряд прибавил ходу и уже через пару минут мы въезжали в деревню. Население знало, что входят 'свои', но особого радушия на лицах крестьян не наблюдалось.

— Кто староста? — крикнул в толпу поручик.

От основной массы деревенских отделился крепкий невысокий мужик. Комкая в руках шапку, с некоторым опасением, приблизился.

— Я буду. Тимофей Рябов. Деревня Липовка, Лесли Сергею Ивановичу принадлежим.

— Что у вас тут случилось? — вступил в разговор и я.

— Вестимо что — пришли немцы эти, всё зерно, что до урожая осталось, забрали. Так то ладно, проживём, но ведь и лошадок с телегами увели. А как нам теперь без кормилиц, барин?

Вон, Евсей с сыном попытались своего конягу отстоять, так их сразу и порубали сабельками.

— Где тела?

— Так известно где — пока у них же в избе и лежат. Ведь чего они полезли, — каким-то срывающимся голосом продолжил староста, — не считая Марфы, ещё четверо девок в семье. Им без лошади — смерть...

— Понятно, — я спрыгнул со спины Афины, — проводишь в избу.

— Господин Ван Давль! — это уже лейтенанту. — Не пройдёте со мной полюбоваться на результаты ведения военных действий вашими товарищами по оружию?

Если не пойдёт, сука — за шиворот отволоку этого 'рыцаря с лифчиком прекрасной дамы на пике'...

Но нет — спешился и проследовал за мной.

Чертовски хотелось отдать три трофейных лошади крестьянам этих самых Липок, но ведь кони-то строевые, к пахоте не особо приучены, да и когда придут французы, а они придут наверняка, конфискуют лошадок за милую душу. Да ещё и очередные репрессии населению учинят...

В избе пахло, конечно, не очень — не усадьба всё-таки. Но вполне нормально для любого сельского дома даже по меркам моего времени.

Глянув на семью оставшуюся без мужчин, я снова начал закипать — тётка лет сорока и девицы от десяти до пятнадцати лет. Все зарёванные, разумеется.

— Ну что теперь скажете, господин лейтенант? — тела зарубленных мужчин, хоть и были прикрыты мешковиной, но выглядели весьма 'красноречиво'. — Вы эту свободу русским крестьянам имели в виду? Такую благодать несёт ваш просвещённый император 'безграмотной' России и её народу?

Голландец угрюмо молчал.

— Я жду ответа, сударь! — честное слово, совсем не испытывал удовлетворения от того, что могу прижать оппонента к стенке ТАКИМИ аргументами. — И вы ещё посмеете осуждать русские войска за то, что они истребляют ваших убийц и грабителей всеми доступными средствами?

— Дурные люди, — наконец выдавил из себя лейтенант, — есть у каждого народа, а дурные солдаты — в каждой армии.

— Это, извините, болтовня, — прервал я его философствования, — мы не у границы. Я прошёл в арьергарде армии от Немана и не раз слышал о подобном поведении ваших войск по отношению к мирному населению.

— Клянусь честью офицера, — вспыхнул Ван Давль, — никогда отряд под моим командованием не стал бы творить подобного.

— Хотелось бы верить. Но только наши крестьяне не знают о вашей благородной душе. И теперь, после данного происшествия, любой житель этой деревни с лёгким сердцем подымет на вилы или огреет топором по голове всякого военного, который носит иностранную форму. Ладно, ступайте.

Хозяйка, когда я к ней подошёл, даже не отреагировала на приближение. Глаза её были сухи, но совершенно пусты. Наверняка никаких связных мыслей в голове этой женщины на данный момент не было. И, наверное, это правильно. Человеческая психика бережёт сознание. Если прямо сейчас эта баба поймёт, до конца поймёт, что лишилась и мужа, и сына, и лошади... Что у неё на шее четверо девок — сойдёт с ума наверняка. Пусть уж сначала похоронит своих мужчин. Думаю, что деревенские не оставят её без помощи. Хотя... Бес его знает, как тут вообще население выживать будет после визита 'просвещённых европейцев'.

Я достал монет рублей на пять, положил на стол и вышел. Женщина даже не повернула головы в мою сторону.

Новые знакомые и старый друг

В расположение авангарда Второй армии прибыли к вечеру. Мокроусов немедленно поспешил с докладом к Давыдову, пригласив меня с собой.

Легендарный поэт-партизан, вернее пока ещё просто поэт, мало напоминал кинообраз блестяще созданный Андреем Ростоцким. То есть росточка Денис Васильевич действительно был небольшого и нос имел курносый, но и лицом пошире, и усики поскромнее, чем у главного героя фильма 'Эскадрон гусар летучих'. В общем, внешнее сходство с привычным мне обликом весьма отдалённое.

После официального представления старшему по званию, разумеется, пришлось в очередной раз повторить рассказ о приключениях нашего отряда на протяжении двух последних дней. Подполковник внимательно выслушал, и одобрил наши действия:

— Я и сам собираюсь просить разрешения с отрядом кавалеристов воевать в тылу у неприятеля, терзать его коммуникации, нападать на фуражиров и другие малые отряды. В общем: ни минуты покоя неприятелю на нашей земле. Хотя пока ещё рано — впереди генеральное сражение и каждая наша сабля должна быть там, где она нужнее всего — на поле боя.

Эээ... Прошу простить мою невежливость, — вдруг резко сменил тему Давыдов, — слишком долго пришлось ожидать информации, доставленной вами. Меня зовут Денис Васильевич, а вас?

— Вадим Фёдорович.

— Весьма рад знакомству. Но предлагаю отметить его несколько позже — прибыл командующий армией, думаю, что стоит доложить ему всё как можно скорее. Не возражаете?

— Ни в коем случае, но разве мы можем без предупреждения заявиться к Багратиону?

— Думаю, что своего бывшего адъютанта князь примет достаточно быстро, — идёмте.

Да уж: хорошо, что у меня профессиональный опыт — рассказывать одно и то же по нескольку раз на дню. Оскомины этот процесс уже не набивает. К тому же изложение фактов, это не 'спектакль', которым должен являться любой хороший урок. Не надо, например, изображать четыре раза перед разными классами, что 'вот как раз эта мысль только что пришла мне в голову' или что 'вот как раз припомнилась шутка на эту тему' — перед генералами подобным образом изгаляться не придётся.

'Ставка' Багратиона находилась в достаточно вместительной палатке. Причём в палатке 'двухкомнатной': имелась 'приёмная', в которой сидел пехотный капитан с аксельбантом, очевидно нынешний адъютант генерала, а так же имелось внутреннее помещение.

Давыдов обменялся со своим преемником парой фраз и исчез за пологом.

Через пару минут пригласили и меня. Вошёл. Ёлки-палки! Генералов различного уровня, как собак нерезаных, извините за выражение. Хотя это только по первому впечатлению — видали мы и побольше в одном месте, правда, не на таком ограниченном пространстве. Узнал я только троих. Ну, то есть 'двух с половиной' — насчет того казачьего не уверен. Вроде не иначе как сам 'вихорь-атаман' (а кто же ещё?) должен быть, но почему-то без бороды. В общем, не уверен я, что это Платов.

Бороздин приветливо мне улыбался, однако не более — понятное дело, не в той обстановке встретились, чтобы своё знакомство окружающим демонстрировать. Потом, вероятно, пообщаемся. Если, конечно возможность представится.

Ну а князя Петра Ивановича в любом случае узнать нетрудно: и на себя 'портретного' весьма похож, и носом самым 'выдающимся' из присутствующих обладал, да и просто, даже не самому проницательному человеку, по каким-то неуловимым нюансам, почти всегда ясно кто в данной компании главный.

— Капитан Демидов прибыл по вашему приказанию, ваше сиятельство! — отрапортовал я.

— Подойдите, капитан, — выговор Багратиона был совершенно чистый, никакого кавказского акцента, — вкратце мы ознакомлены с доставленной вами информацией, но хотелось бы услышать её, так сказать, из первых уст, с подробностями, и ответами на возникающие вопросы. Вы читаете карту?

— Так точно, ваше сиятельство.

— Оставьте титулование, не надо терять времени на лишние слова в данной ситуации. И прошу извинить меня за вопрос — разумеется, инженерный офицер карту должен знать, это я просто не сразу сообразил. Итак — прошу к столу, сориентируйтесь, и мы вас слушаем.

Ну что же, поехали! Я добросовестно излагал информацию, указывая на карте, где и что происходило, а генералы внимательно слушали и пока не перебивали.

— Добро! — наконец заговорил казачий генерал. — Однако же стоит проверить всё и поподробнее. Разрешите, ваше высокопревосходительство, мои хлопцы ещё пошукают?

— Думаю, что излишне, Николай Васильевич, — не очень-то и задумываясь отозвался Багратион, — утром мы в любом случае продолжим марш. Но завесой из двух ваших полков движение, конечно, прикрыть следует.

Вот те раз! Николай Васильевич... Стало быть не Платов это. Вероятно кто-нибудь из десятка Иловайских или Грековых.

— А сейчас, — продолжил командующий армией, — прошу, господа, послушать начальника штаба графа Сен-При, по поводу выбора пути нашего следования на Смоленск.

Моё присутствие явно становилось излишним, но просто развернуться и уйти я, само собой, не мог. Пришлось напомнить о своём присутствии:

— Прошу прощения, ваше сиятельство! Я могу быть свободен?

— Да, разумеется, — вспомнил о моём существовании князь. — Благодарю вас, капитан, за сведения от всей Второй армии и от себя лично.

— Пётр Иванович! — раздался голос Бороздина. — Господин Демидов заслуживает благодарности не только за это, и не только от Второй армии.

Внимание всех присутствующих было немедленно обращено на командира Восьмого корпуса.

— Перед вами тот, — продолжал Михал Михалыч, — кому вся армия России обязана созданием передвижных кухонь, новых штуцерных пуль, пороха, не дающего дыма и многого другого...

Изумлённые взгляды присутствующих немедленно упёрлись в меня.

— Это правда, господин капитан? — Багратион был явно ошарашен.

'Нет, блин! Генерал-лейтенант просто поприкалываться решил!', — очень хотелось ответить мне.

— Его превосходительство несколько преувеличивает мою роль — заслуга не только моя, но в целом — да. Я действительно работал на протяжении двух последних лет над данными вопросами.

В палатке на мгновенье повисла просто неописуемая тишина, и даже мухи не пролетело, чтобы её подчеркнуть. Потом Багратион, не говоря ни слова, ринулся ко мне...

А ведь особо крупным мужчиной он не был... Откуда же силища такая? Образно говоря: мои рёбра затрещали, а попросту выражаясь, левый бок взорвался адской болью. В глазах помутилось и княжеские 'Ай, молодец!', 'Ай, спасибо!' слышны были уже словно через вату. Я даже и вскрикнуть не смог на протяжении всего того времени, пока генерал тискал меня со всей горячностью своего южного темперамента. Только когда колени стали подгибаться, Пётр Иванович почувствовал некоторую несообразность ситуации.

— Лекаря! Немедленно лекаря сюда!! — 'заревел' князь, и это было последнее, что уловило моё угасающее сознание.

Когда я обрёл способность опять воспринимать окружающую действительность, в первую очередь увидел расплывчатое и незнакомое лицо.

— Как себя чувствуете, голубчик? — голос тоже слышу в первый раз. В глазах постепенно прояснялось, и 'наводилась резкость'. Петлицы на воротнике незнакомца были волнистыми, значит лекарь.

Задавать дурацкие вопросы типа 'где я?' или 'что со мной?', разумеется, не стал: понятно, что если прихожу в себя в незнакомом месте и вижу медика, то это наверняка что-то вроде лазарета. А бурное выражение благодарности командующего армией признательности за придуманные мной 'ништяки' нескоро забудешь.

— Уже неплохо, — ответил я доктору, — бок побаливает правда... Только сейчас заметил, что лежу голым по пояс. Скосив глаза, увидел здоровенный синячище в месте, куда ударила пуля, а ссадина от неё весьма прилично воспалилась. Да уж! Прогрессор! Антисептики, твою налево!.. Сам первую же рану запустил до такого состояния — помазал разок водочкой и успокоился.

— Что же вы, батенька ко мне сразу не пожаловали? — словно угадав мои мысли, спросил доктор.

— Некогда было, служба, — постарался я замять тему...

Познакомились. Сергей Данилович Касько оказался очень приятным дядькой. Сорок лет, невысокий, не худой, с носом-пуговкой и круглыми глазами в обрамлении практически бесцветных ресниц. Голос у эскулапа был высоковат для его внешности, но это совсем не вызывало какого-то чувства дисгармонии.

Проворно обработав рану раствором карболки, Сергей Данилович не слишком туго, но надёжно запеленал мой торс в льняные бинты.

— Незнакомый запах, — решил я полюбопытствовать на предмет восприятия новшеств в полевой хирургии современными медиками. — Новое лекарство?

— Чудесное! — охотно поддержал разговор на эту тему Касько. — При неглубоких ранах и своевременной их обработке — практически стопроцентное отсутствие воспалений. Причём поступило почти перед самой войной. Это какой-то Дар Божий! Правда, многие из моих коллег относились к нему скептически, но теперь, думаю, успели оценить чудесные свойства карболовой кислоты. Как и разумность годичной давности циркуляра по армии о гигиене и санитарии.

— Был такой циркуляр? — врубил я 'дурочку', чтобы разузнать побольше.

— А вам он разве неизвестен? — удивился лекарь. — Странно. Я ознакомил с его содержанием всех офицеров своего полка, ведь зачастую именно им легче обеспечить выполнение солдатами нехитрых требований во много раз снижающих заболеваемость.

— Я, простите, последнее время работал в основном не с солдатами, а с минами.

— Ааа. Тогда понятно... Так вот: при обеспечении выполнения некоторых совершенно необременительных требований, можно добиться уменьшения количества заболевших как на марше, так и на квартирах в несколько раз. А это, согласитесь, немало.

— Охотно с вами соглашусь.

— Но и это ещё не всё, теперь используются средства обезболивания при операциях, вплоть до погружения в искусственный сон. Вы не представляете, какие страдания испытывали пациенты раньше в подобных случаях! — лицо доктора приобрело такое выражение, словно ему самому сейчас отпиливали какую-нибудь конечность. — Уж на что мы, медики привычны к наблюдению человеческих страданий, но, порой, режешь как будто сам себя.

— И успешно применяются средства искусственного сна? — оживился я.

— К сожалению и эфира мало, и оперируемый зачастую не просыпается. Но уж лучше он отдаст Богу душу во сне, без этих адских страданий, чем умрёт в муках от болевого шока.

Чаще используем настойку опия, которая тоже в значительной степени уменьшает боль...

В палатку заглянул какой-то нестроевой в сером мундире и доложил, что принёс ужин.

Беседу пришлось временно прервать и отдать должное пище.

Недавняя потеря сознания никак не сказалась на моём аппетите и, после нескольких дней сухомятки, я с удовольствием порубал щей и ячменной каши с мясом.

Баиньки меня уложили всё-таки в лазарете. Соседями были сотник Еремеев Атаманского полка и артиллерийский майор Климук. У казака было серьёзно порублено бедро, а артиллеристу раздробило предплечье. Последний явно отвоевался и наверняка будет оставлен в каком-нибудь городе при первой возможности. Разумеется с эвакуацией в сторону от полосы военных действий. Это если ещё без ампутации обойдётся.

Вяло познакомились, вяло побеседовали. Да и поздно уже было. Кажется, я уснул первым. Как и проснулся на следующее утро. Майор смачно похрапывал, но это мне совершенно не помешало выспаться. Я улыбнулся, вспомнив историю, произошедшую со мной в апреле...

Как-то, разъезжая по делам службы, пришлось заночевать у одного 'бирюка'. Вот этот и показал мне, что такое храп с большой буквы.

Мужиком Антип был монументальным: с меня ростом, но в два раза шире в плечах. Да и не только в плечах — 'пузик' присутствовал пресолиднейший. В общем, килограммов сто пятьдесят, не меньше — типичный штангист супертяж. Странно как-то: явно сам всё хозяйство тянет, расходы энергии должны быть чудовищными. Как он умудрился такой живот наесть? Но дело не в этом.

Обычно, если я уснул, то мне совершенно фиолетов любой шум, кроме будильника. Какая бы гроза не бушевала за окном — абсолютно по барабану. А тут вот проснулся.

Я сначала просто ничего не мог понять: в избе грохотало, рычало, свистело и шипело. Не считая банальных 'хррр', 'пссс' и тому подобного, хозяин дома выводил такие рулады, для описания которых просто не существует букв ни в одном алфавите мира. Кроме того, периодически вплетались звуки сморкания внутрь и наружу, сногсшибательное сопение, свист и, повторяю, нечто категорически неописуемое. Штук пять элементов этого храпа просто настоятельно требовали относиться к ним, как к предсмертному хрипу — любой артист отдал бы десять лет жизни, чтобы суметь воспроизвести подобные звуки 'умирая' на сцене. Диапазон метался от ультразвука до инфразвука, причём иногда он менялся мгновенно. Громкость звука так же скакала совершенно неожиданно, причём вне всякой зависимости от его высоты. Периодически наступала тишина. Но только поначалу это рождало надежду, что наконец-то пытка закончилась, минут через десять таких иллюзий уже не осталось и остановки в 'ариях' наоборот, стали самым изощрённо-садистским моментом. Я лежал и ждал 'продолжения банкета', судорожно пытаясь угадать: 'вот сейчас...', 'сейчас...', 'сейчас...'.

Можно сказать, что великий 'Шаляпин', исполнял какое-то великое произведение в области великого искусства храпа. На полном серьёзе считаю, что если эти звуки записать, то диски с данной какофонией в конце двадцатого века расходились бы влёт.

Короче поспать мне удалось только два первых часа, остальные три я проворочался на лежанке, после чего не выдержал, встал, растолкал хозяина и, не позавтракав, отправился в дорогу.

Слышали ли вы настоящий ХРАП? Нет, вы не слышали настоящего ХРАПА!

Удивительная штука человеческий организм: чёрти что может выдержать, если ОЧЕНЬ НАДО. Если нету каких либо фатальных повреждений, то, зачастую, и чувство боли отключит, и невероятные резервы найдёт, и не позволит какой-нибудь дурацкой болезни собой овладеть — некогда! Сейчас, мол, не до того.

И не подцепит солдат простуду неделями ночуя в окопах или на голой земле, и доковыляет на повреждённой ноге до людей за десятки вёрст, и, несмотря на несколько ран, будет продолжать сражаться в бою...

Но как только до сознания дойдёт, что непосредственная опасность миновала, что уже нет необходимости держать тело в состоянии сверхнагрузок, то этот самый геройский организм непременно потребует отдыха и времени для 'ремонта': 'Ша, хозяин! Лежать и не рыпаться пока не разрешу подняться!'.

Именно это я и ощутил с утра: бок ныл нестерпимо, присутствовал жарок в районе тридцати восьми и от мысли, что нужно встать, забраться в седло и тронуться в путь вместе со Второй Армией становилось дурно.

Так что затрясло меня в телеге по российским дорогам к Смоленску. Мои архаровцы во-первых, выяснив, где я нахожусь, немедленно скучковались вокруг повозки, и ехал я с 'эскортом', а во-вторых, выражаясь языком Гека Финна, позаимствовали у придорожного стога здоровенный пук сена и заменили им жестковатую и колючую солому в моём транспортном средстве, так что следовал я с относительным комфортом.

Скучища, конечно. Но и спокойно подумать время нашлось. В частности и о 'размерах раздавленной бабочки'. То есть о том, насколько серьёзно уже повлияло моё наглое вмешательство на мерное течение Её Величества Истории.

Вроде бы пока не особо. Несмотря на атаку неманской переправы, несмотря на новые штуцерные пули, бездымный порох, походные кухни и динамит, арьергардный бой произошёл именно под Островно. Правда, теперь его результаты весьма серьёзно отличались от тех, что случились в моём мире. Темпы наступления наполеоновской армии сбиты, хоть и ненамного. Багратион идёт на соединение с Барклаем достаточно бодро, не имея Мюрата на плечах и обогнав войска Даву. Сражение под Смоленском, само собой, состоится, но, будем надеяться, что с ещё более благоприятными для нас результатами. Да и глядишь, пара-тройка лишних полков благодаря этому самому выигранному времени успеет к основным силам присоединиться. Уж с Дона-то наверняка.

Хотя... Не заиграла бы излишняя доблесть в не предназначенных для этого местах у наших генералов — не решились бы они на генеральное сражение прямо под стенами Смоленска... Не должны, конечно. Надеюсь, что у Барклая хватит мужества наложить вето на подобную авантюру.

Впрочем, возможна ещё более серьёзная неприятность, чем гонор российского генералитета: вот возьмёт Наполеон и отступит обратно за Неман. Вот уж тогда он нас усадит накрепко...

На обратной дороге его силы снова будут расти, и навязывать французам решительное сражение — самоубийство. А, вернувшись в Европу, Бонапарт, опираясь на её промышленный потенциал, подготовится как следует и через годик вернётся. Но, не повторяя прежних ошибок.

Западные костоправы уже наверняка навыковыривали новых пуль из своих раненых, и совершенно несложно разобраться в их принципе, а потом наклепать на французских и германских заводах этого добра на всю Великую Армию. Полевую кухню достаточно только увидеть, чтобы на основе этой идеи наладить их промышленное производство. Секретов полевой медицины тоже долго не удержать, так что сделают наших во 'втором подходе' французы и иже с ними, ой сделают!

Ко всему вдобавок и в России настроенице будет совсем не рекомендуемое: Вона мы как самого Наполеона трям-брям раздолбали! Значит всё здорово в нашей армии и государстве!..

Да уж! Пожалуй, действительно самое опасное для нас сейчас — если корсиканец свернёт кампанию...

Скучать в дороге особо не приходилось: и со своими бойцами общаться не гнушался, и Давыдов с Мокроусовым пару раз подъезжали поболтать — здорово заинтересовала Дениса Васильевича диверсионная деятельность моего отряда. Однажды даже Бороздин время нашёл, подъехал расспросить по поводу того, что твориться на Псковщине, ну и о том, как мне воюется поинтересовался.

Кстати, только к концу дня я обратил внимание, что ни разу не чихнул и глаза не чешутся. А ведь валяюсь на свежем сене.

В прошлой жизни поллиноз был моим проклятьем почти всю жизнь — не переносил я лугов: только зайдёшь в травушку-муравушку, сразу нате вам и чихание по двадцать раз подряд, и конъюнктивит до кучи. А если на голое тело травяной сок попадал — сразу волдыри как от крапивы. Меня даже в армии от выкоса позиции освобождали, правда вместо этого отправляли какую-нибудь яму копать, чтобы без дела не сидел.

Значит не только зубки и зрение мне эти непонятно кто, чтобы им икнулось, подремонтировали при переносе — вероятно, вообще все проблемы организма удалили.

В последнем убедился на следующее утро: бок ныл уже значительно меньше, температура спала и вообще захотелось покинуть эту опостылевшую телегу, да вскочить на спину Афине, заждалась уже, небось, моя голубушка...

Этим же утром с головы и хвоста походной колонны, почти одновременно пришли две новости. Обе радостные: армию нагнала Двадцать Седьмая дивизия, причём, в отличие от реала, не имевшая контакта с противником. То есть можно записать в актив ещё несколько сотен штыков, которые не были потеряны в бою с Мюратом — уже неплохо.

Кроме того наши казаки, шедшие в завесе впереди основных сил, встретили разъезды своих земляков из Первой армии, значит Барклай уже рядом и скоро войска соединятся...

Возжелав поскорее перепрыгнуть в седло, я отправил Гаврилыча за доктором, каковой не замедлил явиться.

— Что-то случилось, Вадим Фёдорович? — обеспокоено поинтересовался эскулап, поравнявшись с моей телегой?

— Напротив, любезный Сергей Данилович, чувствую себя превосходно и прошу вашего разрешения дальше следовать верхом.

— Вы с ума сошли! — лекарь аж раскраснелся от возмущения. — Решительно запрещаю вам покидать повозку! Полный покой ещё минимум два дня. И не вздумайте со мной спорить.

— Но мне действительно значительно лучше.

— Может это и так, но, смею вас уверить, что если сейчас проедете верхом хотя бы пару-тройку вёрст, то свалитесь на месяц. Даже думать не смейте. Предупреждаю, что если не послушаетесь, то, несмотря на всё уважение, вынужден буду доложить об этом генералу, — Касько явно не на шутку рассердился.

— Но вы же меня даже не осмотрели! — попытался возмутиться я.

— И не собираюсь. Я, знаете ли, в чудеса не верю. То есть повязку на днёвке, разумеется, поменяем, но ребро ваше срастись никак не могло. Так что хотите или нет, а побыть моим пациентом ещё несколько дней. И не спорьте.

Да уж — характерец у доктора тот ещё, запросто устроит мне неприятности в случае неподчинения, сразу видно. И хоть я формально подчинён непосредственно Остерману или начальнику инженеров Первой армии генералу Трузсону, но наглеть всё-таки не стоит — не 'дома'. Да и причины особой нет нарываться — ну потрясусь ещё денёк-другой в повозке, не велика жертва с моей стороны. Авось действительно здоровее буду. Правда, эти тряска-жара-мухи уже порядком поддостали...

— Ваше благородие, — подъехал к телеге Спиридон, когда я пообещал Сергею Даниловичу строго следовать всем его указаниям и тот удалился, — разрешите мне с парой ваших минёров ближайший лесок разведать?

— Зачем? — не понял я. — Откуда тут неприятель возьмётся?

— Места тут знатные, — хитро прищурился лесовик, — за часок управимся. Глядишь — какой-никакой приварок к обеду обеспечим. Дозвольте!

Понятно. Язык уже просто физически ощутил вкус щей с грибами и рот стал наполняться слюной. Но ведь нельзя, зараза!

— На сколько человек наберёте?

— Да уж всему лазарету хватит, не извольте беспокоиться.

— А что будет, когда и остальные запах учуют? Ладно, не поделитесь — понятное дело, этого и для раненых на всех не хватит. Но тогда солдаты только и будут думать на марше как бы на десяток минут в лесок отвернуть. Не дело это, Спиридон. Отлучаться запрещаю. И не думай.

Насупился мой подчинённый, но возражать не стал, и, кивнув, отъехал от повозки. Ничего, подумает — поймёт, что не дело затеял. Мужик толковый, можно сказать, мудрый. А уж следопыт и лучник такой, что и не представить: птиц свободно влёт бьёт, а следы, наверное, даже муравьиные разглядит. И ведь не старый совсем — явно сорока ещё нету...

Ничего — начнём опять своим отрядом колобродить, и грибками, и дичью себя побалуем, а пока потерпеть придётся.

На правах болящего я уже полностью расстегнул мундир, чтобы хоть немного уменьшить дискомфорт от этого изнуряющего зноя. Градусов тридцать пять, не меньше, ну и август выдался в этом году — чисто Турция. А армия пылит и пылит по российским дорогам, делая по полсотни вёрст в сутки. Да с пятикилограммовым ружьём на плече и полуторакилограммовым тесаком у пояса. Да ранец за спиной кило на десять тянет. Мундир же настоящего времени хоть и элегантен, но удобным для дальних переходов его никак не назовёшь.

Ах да! Багратион разрешил на марше расстёгивать крючки воротника и даже верхнюю пуговицу...

Железные люди русские солдаты! Верно Лермонтов писал: 'Богатыри — не мы!'.

Потихоньку мерное покачивание телеги меня убаюкало и глаза стали 'задраиваться', а потом уснул накрепко.

Проснулся от громового и смутно знакомого голоса:

— Вставайте, граф, вас зовут из подземелья!

Ну, разумеется: кто же ещё может здесь цитировать Остапа Ибрагимовича — протерев свои 'иллюминаторы' я увидел улыбающееся лицо Серёги Горского.

Больной бок немедленно высказал своё 'фе', когда меня вынесло из телеги на землю, и я поспешил предупредить друга:

— Обнимемся нежно, но без особой страсти — я тут не случайно на колёсах передвигаюсь.

— Ранен? Серьёзно? — забеспокоился Сергей.

— Ерунда, по касательной пуля прошла, но ребро кажется, треснуло. А тебя где угораздило? — я показал на шрам пересекавший лицо моего товарища по 'попадалову'.

— Год назад на Дунае схлопотал.

— 'Георгия' там же получил? — показал я на белый крестик на Серёгином мундире.

— Там. А ты?

— За Неман. Не слышал про эту историю?

— Скажешь тоже! Вся армия в курсе. Я, как только про данный фейерверк узнал — сразу понял, что без тебя не обошлось.

— А какими судьбами вообще твоё благородие во Вторую армию занесло? Я, честно говоря, думал тебя под Смоленском поискать, а тут...

— Его величество случай — еду со своим отрядом и вдруг вижу в телеге знакомую физиономию...

— Слушай, давай я снова в повозку, пока Айболит наш не засёк злостное нарушение 'постельного режима', а ты рядом поедешь, а? Если можешь, конечно.

— Увы и ах: 'Дан приказ ему на запад...'. А тебе в другую сторону... — покачал головой Горский.

— Не понял. Ты что, со своим отрядом Наполеона раздолбать собрался?

— Ну нет, — засмеялся Сергей, — так далеко мои амбиции не заходят, всё проще и банальней — поручено прошерстить окрестные храмы и вывезти православные святыни. Следуем в распоряжение местного руководителя ополчения Лесли.

— Понятненько. Чует моё сердце, что с попами у вас будет проблем поболее, чем с французами. На сколько ты ещё здесь задержаться сможешь?

— Минут на десять самое большее и буду догонять своих.

Вот блин! Десять минут, а ведь надо столько сказать, о стольком расспросить... Кстати: о чём? Мысли спутались и заплясали, но ни одного вопроса, ни одного важного сообщения в голову не приходило. Вот зараза! Нельзя что ли предупредить было? Не нашел ничего умнее, чем брякнуть:

— Сегодня мои 'спецназовцы' по грибы собрались, еле удержал...

— Спецназовцы? — удивлённо поднял брови Сергей.

Я быстренько рассказал о своей группе, на что мой брат по оружию промолвил только:

— Ну что же — дураки мыслят одинаково. Я ведь чем-то подобным командовал в последнее время. Казачков вам в отряд надо бы.

— Само собой. Как только оклемаюсь, буду просить у начальства.

— И вот ещё что, — неожиданно переключился на другую тему Горский, — в лес малыми группами лучше здесь не соваться. Это серьёзно.

— А что так? Договаривай уже, раз начал.

— Несколько разъездов пропало в последние дни. Один нашли. Без офицера. А гусары переколоты. Причём вилами.

— Оба-на! Вот тебе и 'дубина войны народной'... Может мужики их за французов приняли... Хотя бред — не молча же кавалеристы умирали...

— Вот именно. Что там и почему, пока непонятно, но в лес — только серьёзными отрядами.

— В Африке акулы, в Африке гориллы, в Африке большие, злые крокодилы, — услышал я собственное задумчивое бормотанье.

— Вадик! — обеспокоено посмотрел на меня Сергей. — Даже думать не смей! Это не шутки.

— Серёж, — начал я потихоньку раздражаться, — ты что, не понимаешь, чем это чревато? С какого это перепугу русские мужики стали русских же солдат на вилы подымать? Причём даже не фуражиров и не в своём родном селе. Не допускаешь мысли, что Боня своих эмиссаров к нам в тыл заслал? А какой бублик им обещан, тоже догадаться не сложно — воля после победы французского императора. Что скажешь?

— Что ты либо здорово поглупел, либо напрочь потерял скромность, — голос Горского был совершенно спокоен. Лицо тоже.

— То есть?

— То есть ты решил, что кроме тебя сложить два и два в России никто не способен. И только в твою светлую голову может прийти столь 'парадоксальная' версия...

Так мне и надо. Возомнил себя, понимаешь...

— Всерьёз думаешь, — беспощадно продолжал Серёга, — что меня в рейд отправили, чтобы с настоятелями всевозможных культовых учреждений воевать?

— Ладно, хватит! Сам понимаю, что дурака свалял. Мог бы, между прочим, сразу со мной пооткровенней быть.

— Проехали. Только пообещай, что задуманной минуту назад партизанщиной заниматься не будешь. Лады?

— Уговорил. Как там, кстати, насчёт наполеоновских фальшивок, о которых у тебя голова болела при прошлой нашей встрече? Удалось?

— Что знали и могли — сделали, но полную гарантию, сам понимаешь, дать не могу — может другие люди в другом месте опять начали этим заниматься. Больно уж 'вкусные' возможности это сулит...

Ладно, Вадь, пора мне — ещё потеряю свой отряд. Удачи и береги себя.

— Ты тоже особо не геройствуй. До встречи!

Мы обнялись, и Серёга птицей взлетел в седло. Оборот, прощальный взмах рукой, и по дороге мерно застучали копыта его жеребца...

Вот это влопался!

Кажется, скоро стану главным спецом по засадам на переправах во всей армии — чуть что, сразу моей группой дырку затыкают. Правда на этот раз в бой ввязываться не придётся: на севере, за речкой Касплей, разведка обнаружила какое-то движение противника. Вот и пойми, что это — французы действительно готовят фланговый охват или это блеф, чтобы мы разбросали свои силы. Так что наша задача просто наблюдать броды и, в случае, если противник действительно начнёт переправляться, засветить ракетой в небеса и во весь опор отходить на соединение с главными силами.

До реки вёрст тридцать с небольшим, так что часа через полтора-два, должны не особенно напрягаясь, прибыть на место.

Жара уже несколько спала, и ехать вполне комфортно, правда лес справа от дороги здорово давил на психику. И дело даже не в том, что мне рассказал Горский — вообще не люблю ельник, самый мрачный из лесов, пожалуй: самый густой, тёмный и плохо проходимый. И с не гниющим годами буреломом, который постоянно норовит своими растопыренными, частыми и острыми ветками зацепить за одежду или снаряжение.

И хоть продвигались мы по дороге, всё равно, густо стоящие ели производили гнетущее впечатление.

До речки оставалось уже совсем недалеко, когда едущий в авангарде Спиридон встревожено вскрикнул и показал вперёд: из-за поворота показался весьма неуверенно держащийся на ногах человек, бредущий нам навстречу.

Дружно дали шпоры своим лошадям и через пару минут окружили раненого казака. Правый бок его куртки был в крови, и вертикальное положение донец удерживал с большим трудом. Вернее, когда мы подъехали, силы его практически оставили, колени подогнулись.

— Свои! — счастливо выдохнул раненый. — Помогите, братцы!

Мы моментально послетали с сёдел и подскочили к казаку. Пришлось приказать людям отойти, чтобы иметь свободный "доступ к телу".

— Что случилось-то? — спросил я опускаясь перед лежащим парнем на колени.

— Не понял я, ваше благородие. Ехали впятером, вдруг, из леса несколько мужиков... И сразу палить начали. Сначала мне бок ожгло, а братков как одного с сёдел поснимали — умеют стрелять, сволочи. Я попытался уйти, так умудрились мне булыгой по башке засветить... До сих пор гудит. В общем, сознание из меня вон... Когда очнулся, смотрю — все наши мёртвые лежат, а хорунжего и вовсе нету... — раненый прервался и тяжело задышал.

— Как давно было?

— Да не знаю я сколько провалялся. Очнулся когда, станичных осмотрел, да и побрёл по дороге. Вот вас, слава Всевышнему, встретил...

— Понятно. А где?

— Да версты две-три отсюда. Хотя мне показалось все десять.

Ясненько... Явно те, о ком Серёга говорил. А может уже и их "вторая производная". Надо же — "булыгой засветили", неужто среди русских мужиков пращники имеются? Здравствуй российская Фронда?

— Малышко, — обратился я к солдату, — останешься со мной, пока я этого перевяжу, а ты, Гаврилыч, с остальными слетайте к месту, посмотрите что там и как. Может ещё кто живой остался.

— А вы как же тут?.. — засомневался фельдфебель.

— Да не на каждом же шагу засады, — отмахнулся я, — Наиболее опасно как раз там, так что повнимательнее будьте. Четверти часа, вероятно, хватит, чтобы туда-обратно смотаться.

Мой подчинённый не стал спорить и махнул рукой остальным. Те повскакивали в сёдла и уже через минуту отряд скрылся за поворотом.

Пора заняться раненым. Достав подобие индпакета, стал расстёгивать на нём полукафтан и заметил, что казак уже в полузабытьи. Ну и ладно — мне же легче его бинтовать будет.

— Малышко, возьми его подмышки и приподними.

Пионер молча нагнулся и выполнил приказ.

Кровь уже подсохла как на верхней одежде, так и на белье, значит рана неглубокая...

Мой солдат вздрогнул и стал заваливаться набок. Практически одновременно с этим от леса донёсся звук близкого выстрела.

Чтобы вскочить и обернуться хватило секунды. Возле деревьев я успел заметить три фигуры в сером и облако расплывающегося дыма.

Не успев схватиться за ручку пистолета, получил удар по коленным сгибам и пребольно брякнулся спиной и затылком о дорогу. Не успев даже подумать: 'Вот тебе и здрасьте!', почувствовал, как на меня навалилось тело 'засланного казачка' и перед лицом блеснул лезвием нож.

— Не дёргайся, благородие, коли жить хочешь!

Физиономия мерзавца была совершенно бесстрастной. Чувствовалось — приколет и не поморщится в случае чего.

Героя из себя выкомаривать смысла не было, поэтому я дал себя перевернуть и лжеказак крепко стянул мне запястья за спиной.

— Вставай, пошли!

Легко сказать! Попробуйте встать со связанными за спиной руками из положения 'лёжа на пузе'. Секунд через двадцать моих трепыханий в пыли, бандит за шкирку помог принять вертикальное положение и подтолкнул в сторону леса:

— Шагай давай.

Мысли по дороге к опушке лезли в голову насквозь пессимистические. Одно радовало: вроде убивать не собираются, значит, какие-то шансы остаются. Слышали ли мои выстрел? Вроде бы не очень далеко отъехали, но ведь свернули за лес, может деревья звук экранируют. Могли и не услышать... Но, в любом случае надежда только на них, и, в первую очередь, на Спиридона.

Что-то совсем не вдохновляет пребывать в шкуре Шарапова. Правда, выбирать не приходится — моё мнение на этот счёт мало кого интересует.

В подтверждение последнего получил толчок в спину:

— Шевелись!

Ага, нервничают ребята, беспокоятся, чтобы на дороге сейчас никого не показалось. Особенно это было заметно по ожидавшим возле леса мужикам: постоянно вертели головами то в одну сторону, то в другую. Двое из них были уже в возрасте, а один явно недавно шагнул в третий десяток, даже бороды нет, только пушок на щеках. Хотя ружьё перезаряжал именно он, значит его пуля досталась Малышко. Оставалось надеяться, что солдат только ранен...

Меня разглядывали без особого любопытства, но с лёгким недоумением, вероятно предыдущие пленённые этими гопниками офицеры поначалу громко возмущались в духе 'Запорю!', 'В железа закую!', 'На каторге сгною!' со всевозможными вариациями.

Я молчал не от какого-то особого мужества (честно говоря, мурашки шастали по спине табунами), а просто знал о существовании этой банды и ей подобных. И о их манере действий — солдат убивать, а офицеров брать в плен. Вероятно, с целью передать наступающим французам, когда те подойдут. Небезвозмездно по всей вероятности.

С самого начала пути по лесу невольно 'заскучал' — если сперва было хоть некоторое подобие тропинки, то после свернули в чащу и пошли сквозь откровенные буреломы. А связанные за спиной руки, превращают передвижение по подобной местности в весьма малопривлекательное занятие. Речь даже не о еловых ветках, которые приходилось раздвигать собственной физиономией — всякой дряни о которую можно споткнуться, а после приземлиться на неё грудью или лицом, под ногами валялось в преизбыточном количестве. Как я ни разу не шмякнулся по дороге, до сих пор удивляюсь.

И мысли лезли соответствующие по оптимизму: в голове не укладывалось, что Спиридон, в случае чего, сможет найти наши следы в этой чащобе.

Но даже самое неприятное когда-нибудь кончается, потихоньку ельник начал редеть, сосны стали попадаться всё чаще и чаще, твердь под ногами превращалась уже во вполне подходящую для передвижения почву. Соответственно и мысли стали заняты не только проблемой сохранения устойчивого положения, но и оценкой имеющейся ситуации.

Вопрос первый: Зачем я им нужен?

Ведь Малышко-то они застрелили, хотя он им вроде бы 'роднее' меня, 'кровопивца-дворянина'. Да и Серёга рассказывал, что в подобных случаях убивали именно солдат, а офицеров похищали (пока назовём это так). Вряд ли для того, чтобы предать особо изощрённой казни — я ведь всё-таки не их помещик, на которого они могли бы иметь большой зуб.

Тактическая военная информация этим варнакам тоже ни к чему. Самое разумное, предположить, что собираются они сдать нас 'победоносным' французам, с целью продемонстрировать свою лояльность и в ожидании некой 'морковки' в награду. В виде денег, земли, особого статуса при оккупации или ещё чего-то подобного. А может и всего вместе. Сами до таких перспектив эти землепашцы вряд ли додумались бы, значит действительно, в нашем тылу действуют вражеские эмиссары. Хотя бы один. Но один — не масштаб для Наполеона — наверняка этих провокаторов немало. Ладно, будем ждать новой информации...

Следующее: Чем это чревато непосредственно для меня?

Не убьют. Посадят в какую-нибудь землянку или сарай к другим пленным офицерам — собственной тюрьмы у них не имеется, так что об отдельных камерах рассуждать не приходится. Хотя может и просто связанными под открытым небом оставят. В этом случае перспективы совсем тусклые. Но будем надеяться на лучшее.

В этом случае, достаточно скоро меня вместе с другими передадут доблестным иноземным войскам. А тем самим жрать почти что нечего, пленных кормить в последнюю очередь будут... Нда, ситуёвина...

Но, после того как мы вышли на относительно проходимую местность, мозги стали отвлекаться от проблем с форсированием еловых джунглей не только у меня. Ближайший ко мне конвоир, тот самый юноша, что стрелял, вероятно, задумался о том, что пленённый офицер ведёт себя несколько странно: молчит, не возмущается, и послушно чапает в указанном направлении.

— Эй, барин, чего молчишь-то? Язык от страха проглотил?

Ну что же, попробуем разжиться какой-никакой информацией.

— А что, ты на мои вопросы отвечать будешь?

— Так смотря что спросишь.

— Тогда для начала объясни, зачем вы это делаете.

— Это тебе потом растолкуют. Моё дело маленькое...

— Ты русский вообще?

— А то как же! Нешто не видно?

— Не видно. Ты, русский, убил русского же солдата, который ничего плохого тебе не сделал. Наоборот, он воюет с врагом, который пришёл с войной в Россию. А ты, значит, этому врагу помогаешь.

— Это вам, господам, француз враг, — несколько нервно отреагировал парень, — а простому люду он волю даст, понял?!

— И кто же тебе такую глупость сказал? — ну что же, значит, я не ошибся в своих предположениях.

— Кто надо, тот и сказал, — огрызнулся разбойник, — и совсем это даже не глупость, нам бумагу от самого французского императора показывали.

Во наивняк! Как же просто облапошить некоторых...

— А ты что, по-французски читать умеешь или Бонапартий специально для вас на русском написал?

— Неграмотные мы, — слегка смутился мой конвоир, — да только тому, кто нам эту бумагу читал, верить можно. Нешто свой своих обманывать будет?

Любопытно что это за 'свой', но в лоб спрашивать не стоит...

— А не зазорно тебе будет антихристу служить?

— Какому такому антихристу? — удивлённо посмотрел на меня парень.

— Ты что, не знаешь, что французского императора церковь анафеме предала?

— Врёшь!..

— А ну, замолкни, капитан! — раздался из-за спины голос фальшивого казака. — Неча тут разглагольствовать. Говорить будешь, когда спросят.

Пришлось послушно заткнуться — этот явно шутить не будет, а мне здоровье ещё пригодится.

По дороге потихоньку стали попадаться берёзки и ольха, вероятно, мы приближались к водоёму. Заросли лиственных деревьев становились всё более густыми, но зато имелась вполне себе приличная тропинка. Кажется, мы приближались к месту стоянки бандитов. Косвенно это подтверждалось и тем, что мужики уже совершенно спокойно стали общаться между собой в голос. Не ошибся: метров пятьдесят по зарослям, и вырулили на приличных размеров поляну на берегу небольшой речушки. На месте находилось ещё пятеро. Если это все, то невелика банда. К тому же охранения нет — мы, повторяю, вышли к бивуачному костру сразу, никого не встретив на ближних подступах. Натуральные крестьяне. Даже до приличных партизан по организации не дотягивают. Хотя не мне, дураку, вляпавшемуся так глупо, рассуждать о недостатках организации службы у кого-то другого.

Значит всего их пока девять человек. Мои ребята, разумеется, разнесли бы это осиное гнездо не сильно напрягаясь, только залп четырёх штуцеров и двух луков отправил бы шестерых немедленно вдыхать ароматы преисподней... Но мечтать об этом совершенно несвоевременно — самому бы уцелеть...

— Принимай ещё одного офицерика, старшой! — обратился 'казачок' к подходившему к нам мужчине.

Вот те нате!.. На каком маленьком глобусе приходится жить!

Сначала солнце светило в глаза, и я мог видеть только надвигающийся силуэт, но когда главарь подошёл поближе, стало вполне различимо лицо господина Кнурова.

Улыбающееся лицо. Препоганенько улыбающееся.

Псковский дворянчик, естественно, не имел уже того лоска, который присутствовал при нашей предыдущей встрече — жизнь в лесу не способствует. И бородку отпустил, хоть и аккуратно подстриженную, и костюмчик уже не тот, но в целом, по осанке и движениям, всё равно чувствовался аристократ.

— Рад вас приветствовать в нашей скромной обители, господин Демидов! — кривая ухмылка весьма ярко проиллюстрировала его радость. Радость, не сулившую мне ничего хорошего. Да и наивно было ожидать чего-то другого при нашей встрече. Так что, судя по всему, моё беспокойство по поводу тягот и лишений французского плена излишне — не доживу. Не для того этот мерзавец собирался меня похитить в Петербурге, чтобы пряниками накормить. А уж теперь, после провала той затеи...

— Не могу сказать, что рад встрече, — ответил я, — но удивлён немало.

Чёрт! А ведь голосок-то подрагивает. К вящему удовольствию моего собеседника. Всё-таки не являюсь эпическим героем, и страх за сохранность родного организма даёт о себе знать.

— А что так? — не преминул поиздеваться Кнуров. — Вот я, например, весьма рад, что наконец-то пересеклись наши пути-дорожки.

— И особенно тому, что при этом у меня связаны руки. Если бы не это, вряд ли подобная ситуация вас обрадовала. Особенно при наличии у меня шпаги и отсутствии за вашей спиной этих мужиков.

Вот оно мне надо было? На фига, спрашивается, в таком положении нарываться? Хотя и некоторый окорот всё-таки дать стоило. И искажённое ненавистью с примесью стыда за прошлое лицо негодяя, послужило некоторым утешением за оплеуху, которую я немедленно схлопотал.

— Заткнись, гадина! — прошипел этот подонок. — Смелый, да? Ничего, скоро ты будешь лизать мои сапоги, умоляя о быстрой смерти.

Сюр какой-то, честное слово. Он что, тоже из двадцатого века? Так и шпарит штампами из американских боевиков.

— Не будет тебе поединка. Я не считаю тебя равным. Умрёшь как мразь, в грязи и крови, и я обязательно досмотрю это до самого конца.

А ведь у пациента явно психика не в порядке. Нет, я понимаю, что поводов испытывать ко мне нежные чувства у него не имеется, но чтобы опускаться до такой животной ненависти... Хотя, почему 'животной'? Животные как раз убивают без ненависти и издевательств, с чисто утилитарными целями. Пытки и садизм — изобретение хомосапиенсов...

— Ну, чего молчишь-то? — кажется, этот псих начал слегка успокаиваться.

— Могу и не молчать, — голос, к моему удивлению, перестал подрагивать. — Вопрос можно?

— Спрашивай.

— Как случилось, что русский дворянин, с компанией мужиков, воюет против своей родины?

— Родины? — Кнуров говорил уже практически спокойно. То есть внутреннее напряжение чувствовалось, но он очень старался сдерживать эмоции. — А нет у меня теперь родины. Та Россия, в которой я был дворянином, теперь считает меня преступником и всеми силами старается упечь на каторгу. Отец выгнал меня из дома, проклял и лишил наследства. Я вынужден скрываться по лесам в компании быдла. Мои имения и счета арестованы и отошли в казну. А из-за кого всё это произошло, знаешь?

— Догадываюсь. Считаешь, что виноват я, — попробовал тоже перейти на 'ты' — вроде прошло, возмущений не последовало.

— А кто же ещё? Всё из-за тебя, сволочь! Если бы не ты... — этот ненормальный снова стал сам себя накручивать и эмоции опять попёрли из него дружными косяками. Вон — даже дыхание перехватило. Надо же так ненавидеть!

— И в чём я виноват? — понятно, что никакой логикой этого упёртого не проймёшь, но не молчать же. — В том, что лучше владею шпагой, и не дал убить себя на дуэли? В том, что не убил тебя тогда, хотя это было сделать очень легко? Что не дал себя похитить в Петербурге твоим нукерам?

— Заткнись! — лицо Кнурова стало наливаться кровью. — Не пытайся заниматься словоблудием — не поможет. Если бы не ты, то я сейчас пребывал в своём имении, а не прятался от полиции по лесам как затравленный зверь. Будешь спорить?

Спорить трудно. Это называется 'клин'. Хотя в принципе понятно — не себя же, любимого, винить в собственных несчастьях. Значительно комфортней придумать кого-то виноватого. Он явно совершенно искренне считает меня своим злым гением, злобно разрушившим спокойное и безмятежное течение столь приятной и беспроблемной жизни. Слабак. Но от этого не легче.

— Спорить не буду — бесполезно, тебя всё равно не переубедишь. Но можно ненавидеть меня, при чём здесь убитые твоими людьми солдаты? — на самом деле я прекрасно понимал зачем, однако очень уж хотелось загнать этого негодяя в угол. Хотя бы в споре. Но... Думаете он хоть чуточку смутился? Ни разу. Даже хохотнул, презрительно глянув на задавшего такой дурацкий вопрос.

— Всерьёз думаешь, что меня волнуют жизни каких-то мужиков? Другие люди для настоящего, сильного и умного человека — средство. Средство достичь своей цели. И тот же самый Бонапарт этому пример. Мне нет места в старой России. Ну что же — я постараюсь, чтобы появилась новая. И займу в ней подобающее положение.

Но временно прервём нашу беседу. Посиди пока, пофантазируй, как будешь умирать, а у меня ещё есть кое-какие дела... Гермес!

К Кнурову немедленно засеменил один из разбойников. Весьма неординарный 'мушчинка'. Со знаком минус. Одет он был, в отличие от остальных не как крестьянин — засаленная венгерка, вероятно, когда-то была голубой, кроме того, кривоватые ноги обтягивали давно не стираные лосины. Сутул и лыс. К тому же, кажется, волосы на лице у него не росли от природы — ни малейших следов щетины. Это при походном-то образе жизни. В общем, первое впечатление — взял какой-то великан-людоед это существо в рот, почувствовал мерзкий вкус, и тут же выплюнул. Именно впечатление 'свежевыплюннотости' производил данный экземпляр рода человеческого.

Уродец подошёл к господину (совершенно конкретно чувствовалось, что это слуга мерзавца), и тот что-то пошептал на ухо своему рабу. Именно рабу — подобострастное отношение к господину так и пёрло из каждого жеста мужичёнки.

— Пока тебя постережёт Гермес, не возражаешь?

— А моё мнение учитывается?

— Нет, конечно, — ухмыльнулся Кнуров, — просто приятно лишний раз узнать, что тебе это доставит дополнительное неудовольствие.

— Твой Гермес по-русски то понимает?

— От чего же, конечно понимает — Михаилом крещён. Просто с детства ко мне приставлен — вестник бога, то есть меня. Не скучай пока, — развернулся и пошёл к костру, где уже скучковались остальные бандиты.

Я, пользуясь ситуацией, отступил к ближайшей сосне, опёрся на неё спиной и сполз вниз, на землю. Пора уже и присесть — в ногах правды нет, как говорится.

Нет, ну ведь надо же! Попасться в лапы того, кто ненавидит меня больше, чем любой другой представитель человечества — с ума сдуреть можно!

И мысли вдруг повернули в совершенно ненужном направлении: А ведь не только пользу принёс я России своим появлением в этом мире...

Ведь тот же Кнуров, не проколи я ему руку на дуэли, вполне мог быть сейчас достаточно лояльным дворянином Империи, мог даже являться на сей момент офицером Псковского ополчения и воевать против войск Макдональда...

А теперь, из-за моего появления, этот гад сблатовал банду, которая убила уже не один десяток русских солдат.

Нет, ведь это же надо! Ладно, можно не особо любить свою родину, вернее власти, которые ей управляют, но с оружием в руках помогать захватчикам...

'Патриотизм — последнее прибежище негодяя' — фраза известная и понимаемая, зачастую, по разному: одни расшифровывают её как способ для мерзавца спрятаться за патриотизмом и выглядеть вполне приличным членом общества, другие — если тот самый негодяй способен любить хотя бы родину, то у него ещё есть шанс стать человеком.

Мне ближе вторая точка зрения. В том самом, страшном сорок первом, зэки-уголовники уходили добровольцами на фронт и, пройдя огонь той жуткой войны, 'очистились' и вернулись домой другими людьми. Не все вернулись, не все 'очистились' и изменились, но было немало таких, что сказали себе: 'Никогда больше!'...

Мои размышления потихоньку отвлекал нарастающий шум у костра. Нельзя сказать, что страсти там бушевали, но голоса общающихся бандюков звучали уже значительно громче, чем раньше. Иногда можно было разобрать даже целые фразы типа: 'Не дело это!' или 'Это я его взял!'. Судя по всему, там решалась моя судьба, что, разумеется, заставило прислушаться повнимательней.

Но не пришлось: от основной группы отделились и направились ко мне трое: сам Кнуров, лжеказак уже успевший переодеться в обычную крестьянскую одежду и ещё один достаточно пожилой мужик.

Мой недруг кивком отослал Гермеса и тот немедленно переместился метров на пятнадцать в сторону.

— Ты знаешь этого человека? — показал на мстительного поганца незнакомый мне бандит.

— Встречались, — я всё последнее время пытался встать и, наконец, удалось принять вертикальное положение, чтобы не беседовать в состоянии снизу вверх.

— Он требует твоей смерти. Что меж вами случилось?

— Я ведь уже говорил... — попытался вклиниться Кнуров, но эта его попытка тут же была пресечена:

— Погодь! Дай и офицерику сказать.

— Ваш товарищ полтора года назад оскорбил мою невесту и я проткнул ему руку на дуэли — можете посмотреть на его правое запястье, — сам удивляюсь, но мой голос в этот момент звучал совершенно спокойно.

— Врёт, сволочь! — сорвался чуть ли не на визг Сергей свет Аполлонович. — Это как раз он оболгал мою невесту. В результате она покончила с собой. На дуэли ему действительно повезло и я искалечен. Но есть Бог на небесах, если привёл этого скота в мои руки. Не противьтесь воле Всевышнего!

Я так офонарел, что не смог даже по достоинству оценить актёрское мастерство мерзавца. Нет, ведь это же надо умудриться так перевернуть всё с ног на голову! Как говорится: 'Слов нет — одни слюни'.

А на мужиков его экспрессия впечатление произвела — очень недоброжелательно на меня поглядывать стали.

— Ложь! От первого до последнего слова ложь! — однако, сам почувствовал, что звучит неубедительно.

— Вообще-то нам ваши барские дела без интересу, — заговорил тот, в ком угадывался главарь данной банды, — а за каждого пленного офицера, деньги обещаны...

— Можете вычесть из моей доли его цену, — немедленно отреагировал Кнуров, — только дайте вырвать сердце из груди этого мерзавца!

Судя по всему, предложение пришлось бандитам по душе. Надо что-то делать, а то действительно зарежет меня подонок как скотину.

— Думаю, что стою значительно больше любого другого вашего пленника.

— Что, благородие, жить хочешь? — слегка презрительно ухмыльнулся атаман. — Это чем же ты дороже других офицеров?

— Умирать хочется как любому из вас, это ты правду сказал, — не стал я разыгрывать из себя героя-партизана в фашистском плену, — тем более связанным и от руки подлеца...

Кнуров немедленно дёрнулся ко мне, но мужик остановил его скупым жестом руки.

— Ты не лайся — дело говори, раз начал.

— Уверен, что вы брали в плен кавалеристов, так?

— И что?

— А то, что знают они немного. В отличие от меня. В форме разбираетесь? Понимаете, в каких войсках я служу?

— И в каких?

— В инженерах. Тех, что укрепления строят, мосты, мины закладывают и взрывают... Знаю много, и за такие знания французы заплатят щедро, поверьте.

Кажется, разбойники слегка засомневались, во всяком случае, повинуясь жесту главаря, снова отошли в сторону костра, где возобновилось обсуждение моей дальнейшей судьбы.

Вроде я сделал, что мог для спасения своей шкуры. То есть, конечно, если бы имелась возможность подумать спокойно, то аргументы посерьёзней, наверняка найти было можно.

Чёртов Гермес, немедленно подобрался ко мне поближе. Понятное дело — стережёт. Хотя куда я на хрен денусь 'с подводной лодки'? Бегать по зарослям со связанными за спиной руками — полная безнадёга...

Совещание у костра продлилось минут пять и его результаты оказались вполне предсказуемыми. Если провести аналогию между данным сбродом и бандой Горбатого из 'Эры милосердия', то Кнуров здесь являлся неким аналогом Фокса — типа интеллигент среди быдла. То есть его слово вес всё-таки имело и ценность для этих варнаков бывший помещик кое-какую представлял.

В общем, ко мне направился он один. Причём поигрывая солдатским тесаком. Значит, приговор вынесен и обжалованию не подлежит.

— Только не изгаляйся там — ответишь. Чтобы одним ударом, — донеслось от костра.

Ай, спасибо! Не будет этот гад меня ломтями строгать, поляну кровью пачкать и вопли не слишком долго побеспокоят слух этих чистоплюев. За мной значит должок: замолвить за них словечко на том свете. Сссуки!

Лицо Кнурова ничего особенного не выражало. Никакого смятенья чувств, ни торжества, ни волнений — он шёл убивать. Наверное, даже для такого гадёныша воткнуть клинок в связанного человека, даже если ты его ненавидишь, не самое простое дело. Одно дело наблюдать за казнью, и совсем другое — казнить самому. Вероятно, раньше он собирался поручить меня заботам своего упыря-слуги, но после всего наговоренного мужикам, отказаться зарезать меня собственноручно было бы слишком противоестественно.

Не дошёл до меня он метров пять-семь, вздрогнул, остановился, и через пару секунд рухнул ничком. Из спины торчала стрела с красным оперением. Спиридон успел.

Конец гадючьего гнезда

Завертелось:

Трах-тах-тах, — выплюнули лёгкими дымками кусты и трое бандитов рухнули на траву, вернее один из них упал прямо в костёр. Гермес рванулся было к хозяину, но схлопотал ещё одну стрелу и тоже брякнулся на землю.

Раздались кусты на краю поляны и из них выскочили трое егерей. Ребята не стали тратить время на пристёгивание кортиков к ружьям, а сразу ринулись на совершенно обалдевших бандитов. Усатые физиономии моих спасителей были такими зверскими, что пришлось крикнуть:

— Хоть одного не до смерти!

Даже для кадровых военных подобное нападение явилось бы совершенно неотразимым, чего же говорить о вчерашних крестьянах? Уже сами выстрелы и мгновенная гибель половины банды ударили по психике мужиков почище кувалды. Трое из оставшейся четвёрки даже не попытались потянуться к оружию. Только 'казачёк' дёрнулся к стоявшей у соседнего дерева пике, но его немедленно приголубил стрелой Спиридон. Он тоже вышел из зарослей и страховал ситуацию.

Разбойники посыпались как кегли под ударами солдат. Егерские штуцеры и без кортиков в данной ситуации оказались грозным оружием. Представьте себе, что вас с разбега саданули в грудь или живот стволом ружья. Переломанные рёбра или разрывы поджелудочной, селезёнки и тому подобной требухи, гарантированы. Как и многочисленные внутренние кровоизлияния. А уж больно-то как будет!.. Так что штык или его аналог, в такой ситуации, совсем не обязательны.

В результате, какой-то интерес для нас в дальнейшем, мог представлять только тот парень, что конвоировал меня по лесу — он получил прикладом по загривку, когда собрался сбежать. Будем надеяться на его приход в сознание. Остальные двое бандитов получили в корпус так качественно, что осталось крайне мало надежд на их дальнейшее пребывание на грешной земле — явно требовалось серьёзная хирургическая помощь, каковой не существовало не только рядом, но и в данном времени вообще.

— Ох, и напугал ты нас, ваше благородие, — наконец заговорил Спиридон, разрезая верёвки на моих запястьях, — уже через версту поняли, что врёт этот казак, но опоздали...

— Где остальные? — не замедлил поинтересоваться я, растирая совершенно затёкшие кисти рук.

— У дороги остались с лошадьми и Малышко, а Гафар за подмогой поскакал...

— Как Малышко?

— Плох. В грудь навылет ранен. Вряд ли выживет.

— Понятно. Жаль парня... А как вы нашли-то меня? Я уже был уверен, что в такой чаще никаких следов не разглядеть будет.

— Наука нехитрая. Особенно когда сызмальства в лесу живёшь. А насчёт чащи — ошибаешься. Чем гуще заросли — тем больше следов оставляешь. Отыскать эту поляну совсем нетрудно было. Что с этими делать будем? — Спиридон кивнул в сторону валявшихся на траве.

— Для начала давай посмотрим, в каком кто состоянии...

Курову правки не требовалось — стрела вошла точно под левую лопатку. Его верный Гермес ещё подрагивал, но было совершенно очевидно — отходит. Направились к костру.

— Спасибо, братцы, что пропасть не дали! — поблагодарил я егерей. — Как тут у вас?

— Да нешто бы мы вас в беде оставили, — бодро ответил за всех унтер Маслеев, — тем более, что таких татей истреблять завсегда нужно. Так что извиняйте, коли кого в горячке слишком сильно попортили...

Кажется, действительно перестарались: двое подстреленных лежали замертво, один выл, держась за живот, лжеказаку пробило грудь стрелой насквозь — явно не жилец.

Главарь банды получил стволом штуцера в грудь, и, судя по кровавой пене на губах, сломанные рёбра проткнули лёгкие, ещё один бандит лежал скрючившись, схватившись за живот, и не подавал признаков жизни. Кажется с 'языком' нам не повезло, оставалось надеяться, что пареньку, стрелявшему в Малышко, череп прикладом не проломили, а только устроили 'мозготрясение'. Иначе не найти нам бандитское гнездо, не разорить его до конца, и не освободить пленных офицеров.

Ладно, этого попытаемся вытащить, а вот что с остальными делать?

Во-первых, почти наверняка не выживут, а даже если переть их через лес на себе, то это обернётся просто дополнительной пыткой перед неизбежным концом. Гуманней будет приколоть варнаков здесь же. И правильней. Даже мародёров во время войны казнят без суда и следствия, а уж этих упырей... Обманутых? Да сто раз наплевать, что их обманули — они убивали русских солдат воюющих за Россию...

Нужно только отдать приказ и в душе егерей не шелохнётся ни возмущения, ни сомнений... Но как трудно выдавить из себя эти слова!

А вот пришлось:

— Этого приведите в себя, — кивнул я на парня, — а прочих кончайте.

И приказ был выполнен тут же. Без всякого блеянья про 'христианские души' или 'негоже раненых убивать'.

Оставленный в живых молодчик пребывал, разумеется, в совершенно обалдевшем и невменяемом состоянии.

— Подведите его ко мне! — приказ немедленно выполнили.

Вмазать бы этому гаду по сопатке, чтобы 'экстренное потрошение' прошло поэффективней... Удержал меня отнюдь не гуманизм — как брыкнется, болезный, учитывая предыдущий удар прикладом, так и вообще ничего от него не добьёшься в обозримое время.

И так выглядел поганенько — лицо нежно-зелёного цвета и глаза в кучу никак собрать не может...

— Где содержат плененных вами офицеров и солдат? — я постарался придать голосу как можно больше суровости.

— Только офицеров в плен брали, — выдавил из себя мужик. — А где они — мне не ведомо.

— Думаю, что ты врёшь, поганец. Могу ошибаться, но это можно проверить — сейчас мои солдаты начнут твои потроха на шомпол накручивать, тварь. Думаешь, у кого-то рука дрогнет? После того, как ты застрелил их товарища? Думаешь, что я тебя пожалею, сука, после того как ты согласился, что меня зарезать можно?! — я старательно придавал своему голосу истерические нотки. — Да я с тебя, гадёныш, собственноручно кожу сдирать буду, пока не скажешь, где вы пленных держите! Тесак мне!

Егерский унтер, с выражением некоторого неодобрения на лице, всё-таки подал оружие, выдрав его, кстати, из мёртвой руки Кнурова.

На лице 'языка' совершенно конкретно читался откровенный ужас. И 'поплыл', родимый:

— Не трогайте, всё скажу!

— Давай!

— А не убьёте потом? Что мне будет за помощь? — тут же попытался торговаться 'пациент'.

— Жить, тварь, будешь. Но на каторге. От виселицы постараюсь тебя избавить, если офицеров спасём.

Подумалось: в штрафбат бы этого хмыря — стрелять ведь умеет... Но до такого нынешняя армия ещё не додумалась.

— Так где пленные?

— Верстах в десяти отсюда, ближе к Смоленску, я покажу дорогу, — засуетился парень. И сомлел. Просто как в замедленной съёмке подогнулись у него ноги, и это 'туловище' ме-е-едленно опустилось на траву.

Однако холодная вода, выплеснутая на лицо, достаточно скоро привела клиента в чувство.

Ну, да и ладно — пока от него требуется только ноги переставлять.

Покойников стащили в одно место и уложили рядками. Очередная проблема: хотя бы закопать или оставить зверью на поживу? И опять решение принимать мне...

К чёрту!

'Следую своим курсом!' — про этот морской сигнал, вычитал, вроде, тоже у Бушкова, — военный корабль не будет прекращать выполнение боевой задачи даже ради оказания помощи морякам со своего же потопленного собрата. И это правильно: хороши бы были броненосцы, покидающие линию ради спасения тонущих с погибших в сражении кораблей... Нельзя — нужно сохранять строй и стрелять по врагу!

И нам нельзя отвлекаться на рытьё могил кортиками и голыми руками для предателей, когда не выполнена поставленная задача: наблюдать берег Каспли и подать сигнал в случае сосредоточения там французов, надо поскорее освободить попавших в плен к бандитам офицеров, да много ещё чего надо...

— Пошли к дороге, ребята! — не очень уверенным голосом скомандовал я своим. — Этих потом закопают, если получится.

Отреагировали спокойно. Я, честно говоря, слегка беспокоился по поводу предрассудков на тему упырей, которыми становятся непохороненные злодеи, но, по всей вероятности, народ стал уже не таким суеверным.

Обратный путь был повеселей, чем моё ковыляние со связанными за спиной руками к варначьей поляне — настроение отличалось кардинально. Всё-таки наличие Кнурова, затаившего на меня злобу, даже из подсознания слегка отравляло мою жизнь в последние полтора года. Не столько за себя беспокоился, сколько за близких. Теперь этот камень с души свалился...

Заодно Спиридон 'развлекал' по пути, показывая, где мы в прошлый раз веточку надломили, мох ковырнули, олений 'орешек' раздавили и тому подобное. Действительно — если всё такое замечать, то можно было выйти к разбойничьей 'базе' как по бульвару.

Пленник пару раз отбегал потравить — значит, сотрясение мозга ему почти наверняка обеспечили. Однако никакого сочувствия лично я к этому негодяю не испытывал. Разве что беспокоился насчёт его способности вывести нас к месту, где содержат захваченных пленников.

Казалось, что прошла целая вечность, с того момента, как меня уволокли с дороги в лес. На самом деле, солнце совсем недавно стало склоняться в сторону заката. Когда мы вышли из чащи, ещё не было и трёх часов.

Оставшиеся у обочины солдаты вместе с Гаврилычем, на ближайшем пригорке копали... Нетрудно догадаться что. Чуда не произошло — Малышко не выжил.

Пожалуй, не стоит говорить ребятам, что застрелил его тот самый парень, которого мы связанным привели с собой — могут не сдержаться и сразу порвать гадёныша на лоскуты.

Моё появление живым и здоровым, правда, слегка подняло им настроение — на суровых лицах минёров обозначились улыбки.

А вот кто действительно не скрывал радости по поводу моего возвращения, так это Афинушка. Бандиты не стали утром ловить и уводить с собой лошадей — вероятно не с руки вести лесными тропами таких крупных животных.

Поэтому моя кобыла стояла вместе с остальными, но, заметив появление хозяина, тут же вытянула морду в моём направлении и тихонько заржала.

Нет, ведь надо же, сколько преданности в этом удивительном существе! Казалось бы: много ли хорошего Афина от меня видела кроме обычной заботы всадника о своей лошади. Ну баловал её при случае яблоками или солёной горбушкой... Зато сколько раз терзал шпорами бока, сколько раз заставлял рвать из себя жилы и выкладываться в скачке до последних сил, до хрипа в дыхании и пены на боках...

Неужели звери способны именно чувствовать наше к ним доброе отношение, и ценить его, не смотря на страдания, которые, зачастую, доставляет им хозяин?

И, всё-таки, подождёт моя красавица, чуть позже обниму её за шею, почувствую на лице горячее дыхание и чмокну в морду. Потом.

— Здорово, братцы! — подошёл я к своим минёрам.

— Рады видеть ваше благородие! — нестройно, но от души откликнулись на приветствие подчинённые. — Не чаяли уже вас живым увидеть.

— Терпит пока Господь грехи мои, вернулся. Давно помер? — кивнул я на покойника.

— Почитай сразу как Спиридон с егерями за вами отправились. Так в сознание и не приходил, — отозвался Гаврилыч.

— Упокой, Господи, душу раба твоего, Семёна, — перекрестился я, глядя на неживое лицо Малышко. Опустился на колени и прикоснулся губами к уже чувствительно похолодевшему лбу солдата.

Наверное именно мне, за отсутствием священника, нужно будет прочесть соответствующую молитву над могилой... А ведь не помню ничего, кроме: '... прах к праху отойдёши...' или чего-то в этом роде... Вот уж не было печали!

— Всадники на дороге! — Спиридон отвлёк своим криком наше внимание к более актуальным событиям.

С юга, верстах в двух, действительно показался кавалерийский отряд. По всей вероятности, это как раз и была та подмога, за которой отправился Гафар. Через несколько минут стало ясно, что мы не ошиблись в своих ожиданиях — приближались ахтырские гусары. Около полусотни. А ещё через некоторое время можно было уже разглядеть нашего башкира, скачущего нога к ноге с самым Давыдовым.

— Живы, Вадим Фёдорович? — лихой подполковник соскочил с седла, когда его конь не успел ещё даже остановиться. — Чрезвычайно рад видеть вас в добром здравии!

— Здравствуйте, Денис Васильевич! Какими судьбами?

— Да вот: подскакивает этот ваш джигит, и рассказывает, что отряд попал в засаду. Офицера, то есть вас, в лес уволокли... Я как фамилию услышал и в ситуации разобрался, так не стал даже у начальства отпрашиваться — отправил ординарца к Васильчикову, взял с собой полуэскадрон, и вот — имею честь пожать вам руку. Так что, обошлось?

— Не совсем — выручили мои ребята, но одного убили всё-таки, — я вкратце поведал о своём последнем приключении.

— Ого! — на лице гусара читалось нескрываемое удивление. — Так значит, вы уничтожили банду, которая нападала на наши разъезды?

— Не совсем, Денис Васильевич. Но, надеюсь, что перебили основную её часть. Нужно ещё, как минимум, освободить взятых этими мерзавцами в плен нескольких офицеров. Если я не ошибаюсь, пропал кто-то и из вашего полка, нет?

— Конечно! Поручик Светлов. Он жив?

— Очень на это надеюсь.

Так вот: помочь нам может тот парень, — я показал на нашего пленника.

— Этот мужик? — Давыдов несколько скептически посмотрел в сторону нашего пленного. — О! Да он связан. Из них что ли?

— Именно так. Единственный, кого оставили в живых, чтобы найти и окончательно разорить их гадючье гнездо. Ну и наших офицеров выручить, конечно.

Было видно невооружённым глазом, что гусар испытывает нешуточное желание собственноручно вычеркнуть из списка живущих данного раба Божьего. Или хотя бы пройтись кулаками по его физиономии. Сдержался.

— Он уже сказал, где это место?

— Пока очень приблизительно, но обещал проводить сам — жить хочет, щенок.

— Что, в самом деле собираетесь его оставить в живых? — подполковник не на шутку удивился. — После того, как он убивал наших солдат?

— Но мне пришлось ему это обещать. Ведь его жалкую жизнь я при этом обмениваю на жизни нескольких офицеров. Разве это не достойная цена?

— Вполне, вполне... Только что вы собираетесь делать с этим человеком, после того, как он выполнит обещание? Неужели отпустите?

— Нет, конечно — прямая дорога на каторгу негодяю.

— И где же вы собираетесь найти эту каторгу? Или для него специально нужно будет выделить конвойных из действующей армии и этапировать до ближайшей тюрьмы?

— Не знаю, но слово я дал.

Кажется, потомственный дворянин меня понял. И мои проблемы тоже.

— Не позволите ли поговорить с негодяем?

— Прошу!

Давыдов полупоклоном обозначил благодарность за мою 'любезность' и направился к парню, сразу определившему, что разговор с данным офицером обещает мало приятного.

— Значит это ты моих гусар убивал? — подполковник начал общение так, как будто уже прошёл школу СМЕРШа — не пришлось бы у мальчишки потом штаны стирать...

— Худо мне, барин, не мучьте! — попытался отползти на пятой точке наш пленный.

— Сиди, где сидишь! — рявкнул ахтырец, поигрывая нагайкой, что, несомненно, произвело дополнительное впечатление. — Пока служить будешь исправно — будешь жить. Где пленённые вашей бандой офицеры, знаешь?

— Знаю, барин — пять вёрст отсюда.

— Отведёшь?

— Да как Бог свят! — даже дёрнул связанными руками, чтобы перекреститься.

— Вадим Фёдорович! — обернулся ко мне Давыдов. — А не проехаться ли нам с этим варнаком? Вроде не врёт.

— У меня всё же есть задание командования — наблюдать берег Каспли и просигналить ракетой в случае попытки французов там переправиться. Я, кстати, хотел попросить, Денис Васильевич, с десяток ваших молодцов. Очень бы помогли мне в этом деле настоящие кавалеристы — появляется возможность сходить в ближнюю разведку на тот берег.

— Какие вопросы. Вадим Фёдорович! — расплылся в улыбке поэт-партизан (вернее пока ещё, конечно, не партизан, но я ведь знал и помнил его именно в этой ипостаси). — Бекетов!

К нам подскочил поручик, буквально 'евший' обожающими глазами своего командира:

— Слушаю, Денис Васильевич!

— Я, с двумя десятками наших ребят, отправляюсь на выручку к Светлову...

— Он жив?! — не сдержался поручик. — Я с вами!

— Погоди! — досадливо поморщился подполковник. — Ты, вместе с остальными, поступаешь в распоряжение господина Демидова. Все его приказы выполнять как мои. Понятно?

Бекетову явно было понятно, но восторга такая перспектива у молодого гусара не вызывала. Для кавалериста, а тем более, гусара, попасть под начало представителя инженерных войск — чуть ли не унизительно: эти, мол, инженеришки, что-то там роют, строят... А мы же ведь в атаку на пушки и штыки ходим...

— Не хмурься, Митя! — для подполковника тоже не осталась незамеченной игра чувств на лице молодого поручика. — Подумаешь: несколько часов будешь в подчинении не у Давыдова, а у Демидова — есть о чём горевать!

— Тем более, Дмитрий... — я сделал паузу, надеясь, что молодой человек подскажет своё отчество.

— Дмитрий Алексеевич, — хмуро буркнул поручик.

— Вадим Фёдорович. Очень приятно познакомиться.

— И мне приятно, — неискренне выдавил из себя юноша.

Был он действительно совсем молод — лет двадцать с небольшим 'хвостиком'. Невысок, как и его командир, но если у того усы явно были 'визитной карточкой' лица, то у Бекетова — лишь слегка обозначены полоской вдоль верхней губы. В остальном... Ну, парень и парень. Я и женскую-то внешность описывать не мастер, а уж мужчин... Нос, глаза, губы, скулы... Что ещё? — Цвет волос и их густота... В общем, хреновый бы из меня вышел составитель фотороботов — ни одного бы преступника по моему описанию не поймали...

Кстати: 'Бекетов'. Не он ли один из предков великого и забытого русского химика, что составил так называемый 'Ряд активности металлов', что висит над доской в любом кабинете химии постсоветского пространства?

Но не спросишь же: Это не ваш ли сын или внук станет замечательным химиком?

Тем более, что идею исследований в данной области, я ещё и сам упереть могу, и будет 'Ряд Демидова', а не ещё кого-нибудь.

— Так вот, Дмитрий Алексеевич, — продолжил я, — очень бы пригодились ваши гусары, для разведки противоположного берега реки. Возможно, что там собираются значительные силы противника. Задача моей группы подать сигнал при начале переправы через Касплю, но всё-таки, хотелось бы узнать о наличии там значительных сил французов заранее. Понимаете?

— Так что, Митя, не на прогулку отправляешься, — поддержал подполковник.

Бекетов вроде проникся важностью своей роли, и лицо его потихоньку светлело.

— Денис Васильевич, — обратился я уже к Давыдову, — осмелюсь предложить вам в помощь местного 'лешего', Спиридона — знает в этих лесах каждую тропку, следопыт отменнейший. Из лука стреляет как Аполлон... Хотелось добавить про то, что может отстреливать яички у летящего комара, причём на выбор — правое или левое, но я не был уверен, что собеседники оценят столь грубую аллегорию — аристократы всё же.

— Буду вам весьма признателен, — расцвёл гусар, — а верхом он ездит?

— Не так как ваши орлы, но вполне сносно. Можете не беспокоиться на этот счёт.

— Тогда ещё раз: Спасибо! Очень пригодится нам такой проводник.

— И вам спасибо за помощь — моему отряду обещали придать несколько казаков, но пока у начальства руки до этого не дошли. А конная разведка настоящими кавалеристами, в нашем деле дорогого стоит.

Кстати: а как вы собираетесь перевозить языка? У него же руки связаны.

— Перевозить кого?.. — явно было брякнуто слово не совсем понятное ахтырцу.

— Языка, — поспешил пояснить я. — Пленный, от которого можно получить информацию. Пришёл вот в голову такой термин...

— Весьма остроумно, — ухмыльнулся гусар, — и точно. Стихи не пишете, Вадим Фёдорович?

— Бывает. Но с вашими не сравнить.

— А вы и о моих слышали? — Давыдов совершенно конкретно напрашивался на комплимент.

— Конечно. К одному даже мелодию подобрал. Если следующая наша встреча состоится в более спокойной обстановке — рискну предложить вам послушать этот романс...

— Ого! Пренепременно! Может ваш вариант и получше моего окажется. А какой романс?

— Не будете обижаться, если я вас поинтригую на этот счёт, до следующей встречи?

— Ах, так? Потерплю, конечно. Но вы обещали. Да?

— Не отказываюсь. Так что, 'разбегаемся'?

— Странно вы говорите, Вадим Фёдорович. Непривычно, но понятно...

— А можно сказать: 'экстрактно'? Коротко, и по сути дела.

— Пожалуй, да. По военному, — Давыдов задумался не более, чем на секунду. — Значит: с меня три десятка гусар во главе с Митей, а с вас 'язык', как вы его весьма метко назвали, и проводник. 'Обмен' вполне достойный. А на счёт перевозки вашего бандита, не беспокойтесь — руки ему развяжем, верхом посадим. А удрать от моих гусаров ни одному крестьянину не удавалось, и не удастся. Его, в случае чего, даже саблей рубить не будут — догонят и кулаком в ухо...

— Понятно. То есть за вас можно не беспокоиться. Только не будете ли любезны, выполнить ещё одну мою просьбу?

— Слушаю.

— Отправьте отряд господина Бекетова к реке заранее. Сами. Нам ведь ещё своего боевого товарища похоронить надо...

— Всё понял! — Давыдов отправился к поручику и, судя по всему, весьма недвусмысленно поставил тому боевую задачу.

Честно говоря, меня волновало отнюдь не наблюдение берегов Каспли — я хоть и вполне прилично передвигался на спине Афины, но...

Не случайно Пётр Великий, в своё время, издал указ на тему: пехотным офицерам в расположение частей кавалерийских верхом не являться, ибо своей посадкой как собака на заборе, они только смех и презрение у нижних чинов кавалерии вызвать могут... Ну что-то в этом духе.

Договорились с Бекетовым о точке рандеву на одном из бродов, после чего он со своими молодцами и Гафаром отправился вперёд. Давыдов слегка задержался, дождался погребения моего пионера и тоже простился на время своего рейда в гадючье гнездо бандитов. В общем, действительно 'разбежались'...

К месту подъехали минут через сорок, гусаров уже не было, только мой башкир сидел под старой плакучей ивой, свесившей свои 'слёзы' до самой реки. Коренастая лошадка Гафара мирно паслась неподалёку. Просто пастораль, а не военные будни!

— Гусары давно ушли? — немедленно поинтересовался я, поприветствовав подчинённого.

— У меня часов нет, ваше благородие, но я бы успел, пока вас дожидаюсь и к тому месту доскакать, и обратно вернуться.

Вот же зараза! — Мне ещё и задачки по 'равномерному прямолинейному движению' в уме решать. То есть что-то вроде часа получается, если он время чувствует и не льстит себе самым беззастенчивым образом.

Ладно, будем ждать...

Ребята, по моему разрешению, запалили костёр и стали готовить кашу — с утра без горячего всё-таки. Жаль, что мы с Бородкиным не успели идею консервов продвинуть и в производство оные запустить. Увы — объять необъятное... Да ещё за полтора года...

Ничего, и просто кашки похлебаем, я, например, только два сухаря с утра 'укусил' — не самое подобающее питание при таких затратах энергии как сегодня.

Пока вскипала вода и булькала крупа в котелке, присел на бережок Каспли и стал обозревать её с точки зрения бывшего рыболова. Возле брода не очень перспективна, но чуть левее, я бы блёсенку покидал — очень симпатично там кувшинки сгруппировались, наверняка какая-никакая щучка в засаде стоит. Правда мелкая, до килограмма, а то и до полкило. Не места для крупного 'тигра рек и озёр'.

Елки-палки! Ведь как 'попал' — ни разу удочку в руки не брал, так и валяются мои снасти в имении у тестя. Вот закончим войну, приеду домой и первым делом — рыбачить...

То есть вторым, конечно. Первым — Настя. Господи, как же я по ней соскучился!

Весной, зная, что скоро начнётся, отпросился на побывку и провёл дома волшебные две недели. Причём первые пару дней, нас с женой практически не видели обитатели усадьбы. Разве что к завтраку и обеду мы показывались пред ясны очи Сергея Васильевича. А так — либо в спальне, либо гуляли вдвоём. Моя юная супруга ни с кем не хотела делиться своим благоверным после столь долгой разлуки, да и я вполне разделял её точку зрения в этом вопросе.

Так что наследник или наследница мне теперь почти обеспечены. И не хотелось думать про процент смертности при родах в эти дремучие с точки зрения медицины времена. Мой ребёнок родиться в максимально здоровых условиях, да и Настино сложение вроде весьма благоприятно для относительно лёгкого протекания процесса появления на свет новой жизни...

— Скачут, ваше благородие! — прервал мои мысли дежурный егерь с противоположного берега.

— Наши? — тут же вскочил на ноги я.

— Они. Швыдко скачут, не случилось бы чего.

Лишний раз мокнуть не хотелось, и я подбежав к Афине, вскочил в седло.

Вода в этом месте не доходила моей кобыле до брюха, так что переправился относительно быстро и беспроблемно.

Несмотря на моё 'регенерированное' зрение, разглядеть с такого расстояния коричневые мундиры ахтырцев невооружённым глазом было невозможно — только лошадей с какими-то всадниками, но оставалось довериться 'соколиному глазу' одного из лучших стрелков армии.

Однако, посмотрев в подзорку, убедился, что мой подчинённый не ошибся, мало того — увидел, что у наших на плечах вражеская кавалерия. Где-то в версте или чуть меньше. Вот не было печали!

Блин горелый! А ведь до чёрта французов-то. Ну ещё бы, если бы было сравнимое количество, то вряд ли орлы Дениса Васильевича удирали от них во все лопатки.

А ведь на переправе могут если и не достать, то приблизиться вплотную и расстрелять. Чёрт!.. Что делать?

— Гаврилыч! — заорал я на 'наш' берег. — Четыре ракеты сюда! Быстро!

Через три минуты боеприпасы были уже на нашей стороне, и пионеры, следуя моим указаниям, шустро стали устанавливать сигнальные ракеты по обеим сторонам подходов к броду. Естественно не для салюта. Почти параллельно земле. Заряды в них, конечно, никакие, но оставалось надеяться, что лошади существа достаточно нервные и к летящим в них дымным 'змеям' не привыкли. Да и для всадников, наверное, такое будет сюрпризом.

Подлетевших гусар во главе с Бекетовым я встретил криком:

— Быстро на тот берег! Мы догоним!!

Слегка ошалевший поручик кивнул и направил свою лошадь в реку, за ним последовали остальные всадники.

— Пали шнуры и в сёдла!

Мои ребята незамедлительно выполнили приказ и торопливо присоединились к ахтырцам. А мне и запрыгивать на Афину не требовалось — уже встречал наших разведчиков в седле...

Вроде успели переправиться все. И тут за спиной зашипело...

Шипение, кстати, практически совпало с ясно различимым топотом копыт приближающегося врага, и все, несмотря на то, что сам Бог велел нам улепётывать во все лопатки. Но посмотреть на дело рук своих было непреодолимым искушением.

Сначала ушла одна ракета, потом ещё две практически одновременно, и, через пару секунд, последняя. Попали две. Первая и одна из второго дуплета просто пронеслись над надвигающимися французскими драгунами просто 'причесав' поверху их каски с конскими хвостами огнём и дымом. Что, между прочим, тоже не добавило противнику энтузиазма. Зато остальные две...

— Ух, ты! В самую говядину угодили! — восторженно крикнул гарцующий рядом со мной гусарский унтер.

Да уж! Эффектно получилось: ракеты попали то ли в лошадей, то ли во всадников, упали на землю, и только после этого соизволили взорваться.

Заряд, повторяю, сигнальный — ничего картечеобразного внутри. Ну, может, обожгло лошадиные животы или даже драгунские ноги — не более. Вряд ли даже кого контузило, однако эффект произвело немалый: 'Смешались в кучу кони, люди...'. Лошади вставали на дыбы, сталкивались, падали...

Грозная атакующая лавина как будто налетела на невидимую стену. Теперь можно было отступить относительно спокойно. Жаль, что не заготовил предварительно на нашем берегу парочку фугасов — знать бы, что всё так повернётся...

И никакие 'законы рыцарской войны' меня бы не остановили. Вспоминая наши споры с Ван Давлем, уже жалел, что не высказал ему нечто вроде: 'Вы нас считаете варварами, и будете так считать, как бы русские не старались принять европейские принципы во всём. Как бы мы 'благородно' вас не били, всё равно будете горланить, что это было 'нечестно'. Ну и чёрт с вами! Да! Мы СКИФЫ!! И будем вас уничтожать на своей земле всеми способами, наплевав на придуманные 'Просвещённой Европой' правила ведения войны!'. Где-то так.

В голове уже 'защёлкало' на данную тему: родилась идея как-нибудь на лесной дороге, свалить на французскую колонну несколько ульев с деревьев — вот бы 'повеселились' наши зарубежные гости!

Но такое можно себе позволить только партизаня. Надо будет Давыдову идейку подсказать — этот вроде не отягощён предрассудками...

Нагнал Бекетова:

— Что выяснили, Дмитрий Алексеевич?

— К сожалению, ничего, Вадим Фёдорович. Не успели — наткнулись на драгун. До полка. Дальше вы сами видели. Спасибо, что сумели вовремя сикурс сделать.

— Сочтёмся. Сейчас-то что предпринимать?

— Пока только отходить, — удивлённо посмотрел на меня гусар. — Не атаковать же французов нашими силами.

Мы, естественно, и так отходили — продолжать любоваться вражеским кавалеристами, было бы верхом наглости и неблагоразумия.

— Это-то понятно, но что дальше? Я должен был подать сигнал ракетой, если неприятель начнёт здесь переправу большими силами. А что мы имеем?

А имели мы полные непонятки: драгуны — это завеса каких-то серьёзных сил, их разведка, или они действуют автономно и это блеф? Запульну ракету в небеса, и наши главные силы начнут разворачиваться в пустоту... Вот зараза! Придётся просто поспешать к своим и доложить обстановку лично — пусть командование само решает, что делать, мне что-то брать на себя такую ответственность по принципу 'орёл-решка' совсем не улыбается.

— Думаю, Дмитрий Алексеевич, что нужно просто поскорее добраться до штаба и рассказать о том, что произошло на той стороне реки и на переправе.

— Полностью разделяю вашу точку зрения. Тогда прибавим ходу?

— Пожалуй. Но только совсем бешеного аллюра я обеспечить надолго не смогу — не кавалерист всё-таки, — слегка виновато улыбнулся я.

Всю обратную дорогу в голове билось: 'Я не выполнил боевой приказ'.

Пусть приказ и дурацкий. Исполнить его не было никакой возможности. Но он был: 'Наблюдать броды и подать сигнал ракетой...'

И отчёт о выполнении, вернее о невыполнении этого самого распоряжения, мне предстояло держать перед Раевским. Тем самым, кто в реальной истории, на вопрос какого-то из своих подчинённых: 'Что же нам теперь делать?', ответил: 'Ничего не делать. Стоять и умирать'. Хотя может это и не его слова — хватало в это время суровых генералов.*

А я, со своими людьми, не 'стоял и умирал', а отступил сразу. И пусть это 'стояние и умирание' было сто раз бессмысленно, но, скомандовав отходить, я приказ нарушил...

Оставалось только надеяться, что Николай Николаевич на самом деле человек разумный и поймёт, что в данном конкретном случае было бы верхом идиотизма держать броды моим отрядом, и погибнуть, так и не выполнив распоряжения о подаче сигнала...

* Это слова генерала Остермана-Толстого при сражении под Островно.

Командующий Седьмым корпусом принял меня сразу после доклада о прибытии.

— Ваше превосходительство, прошу извинить, но я не смог выполнить поставленной задачи, — я сделал паузу, но генерал продолжал молча и выжидающе смотреть на меня. Он явно не собирался облегчить мне доклад наводящими вопросами.

— Ещё по дороге к Каспле, мой отряд подвергся нападению бандитов... — левая бровь Раевского обозначила некоторое удивление, но перебивать он меня опять же не стал.

— Всё разрешилось благополучно, разбойники истреблены... — я опять сделал паузу.

— Капитан, прекратите разыгрывать здесь драму, — наконец нетерпеливо прервал меня генерал, — продолжайте по сути.

— По сути? — я слегка разозлился. — Пожалуйста:

Я хотел ограничиться конспективным повествованием о наших похождениях, но Раевский вдруг стал до жути дотошным, и пришлось рассказывать всё до мельчайших подробностей. Лицо генерала, по ходу повествования становилось всё менее напряжённым.

— Ну что же, капитан Демидов, надо сказать, что я рад встретить офицера, который способен не только умереть, выполняя приказ, но и нарушить оный для пользы Отечества. Вы поступили совершенно правильно. Однако хочу попросить вас не распространяться по поводу моего отзыва о вашем поступке.

— Ваше превосходительство, это совершенно излишне, — склонился я в поклоне. — Прекрасно понимаю...

— Вот и замечательно. Надеюсь, что мы поняли друг друга.

— Можете не сомневаться! — ещё раз поклонился я.

— А Давыдову ижицу я всё же пропишу, — уже совсем весело и доброжелательно продолжил Раевский. — Проводить самостоятельные операции подполковник сметь не должен.

— Ваше превосходительство! — попытался вступиться я за того, кого уже считал другом. — Ведь Денис Васильевич...

— Успокойтесь, капитан. — Никакого серьёзного взыскания вашему товарищу по оружию не будет. Тем более, если ему действительно удастся освободить пропавших офицеров. И... Можете быть свободны.

Мне оставалось только откланяться.

— Вадим Фёдорович! — окликнул меня Давыдов своим высоким голосом, едва я успел удалиться от палатки Раевского шагов на пятьдесят.

— Рад вас видеть, Денис Васильевич, — пожал я руку гусара, — Как всё прошло?

— Замечательно. Ваш Спиридон — просто лесной бог. Так вывел нас на логово бандитов, что любо-дорого...

— Понятно. А тот парень? Ну, тот, что разбойник...

— Да не выжил, — ахтырец слегка потупился. — Понимаете: Светлов как саблю в руки получил — первым делом этому мужику башку снести попытался. Не преуспел, разумеется, но шею наполовину перерубил.

Жаль. Этот крысёныш на многое, наверное, вывести мог. Оставалось надеяться, что вся эта банда — творчество покойного уже Кнурова. И не более.

Уж каким Серёга матом покроет 'поэта-партизана', когда узнает как тот ему все подковёрные игры сломал...

— Кроме Светлова там оказались казачий хорунжий и корнеты Изюмского гусарского и Литовского уланского, — продолжал подполковник. — Кстати. С вас романс на мои стихи — помните?

— Прямо сейчас? — слегка опешил я.

— А чего ждать? У вас какие-то срочные дела? — Давыдов был совершенно искренне удивлён. — Ваши люди устроены?

— Да.

— Ну, так о чём речь? Откажетесь от моего приглашения?

Крыть было не чем. Отказаться — обидеть.

Неожиданная встреча

Устроились ахтырские гусары очень даже ничего. Во всяком случае, офицеры: куда они выселили обитателей избы, я выяснять не стал — не моё дело.

Стол не то, чтобы 'ломился' от закусок и всего остального, но выглядел вполне моногообещающе: и мясо жареное, и капустка свежеквашенная, и грибочки в масле... Про бутылки и говорить нечего...

Правда, судя по количеству присутствующих офицеров, похмелье назавтра никому особо не грозило.

— Вадим Фёдорович! — подскочил ко мне парень лет двадцати двух, — Не забуду никогда!

Как я понял — тот самый поручик Светлов. Не ошибся.

— Светлов, Иван Демидович, — поспешил представиться молодой человек.

— Оставьте. Я сделал то, что был должен. Вы поступили бы так же, — дежурный набор слов при данной ситуации. А есть ещё варианты?

— К столу, господа! — поспешил созвать присутствующих Давыдов.

Отреагировали соответственно — минуты не прошло, как все расселись вокруг грубоотёсанного подобия стола.

Выпили. Закусили. Пошла беседа через стол. Вернее 'беседы'. О 'ниочём'. Честно говоря, слушать своих соседей, было слегка утомительно. Даже не 'слегка'. Который год уже в этом времени, а всё привыкнуть не могу...

— Вадим Фёдорович! — с хитрым прищуром протянул мне гитару Давыдов. — Вы обещали.

Вот ё-моё! Ну да ладно — обещал так обещал.

Слегка потрынькав струнами, настраивая инструмент, судорожно вспоминал слова: наверняка ведь напутаю... Ну да ладно:

Не пробуждай, не пробуждай

Моих безумств и исступлений,

И мимолетных сновидений

Не возвращай, не возвращай!

Журбин, конечно, велик. Других песен на его музыку, я не знал. Но это...Ещё в юности, как только услышал — был покорён навсегда. Как красиво это звучало в 'Эскадроне...'

Присутствующих, кстати, тоже проняло. Сам автор стихов смотрел на меня, образно выражаясь 'квадратными глазами'.

Романс лился легко и непринуждённо — настолько гармонично музыка сочеталась с текстом. И даже мой, далеко не самый оперный голос не смог испортить романс:

Прошла борьба моих страстей,

Порыв души моей мятежной,

И призрак пламенных ночей,

Неотразимый, неизбежный...

Ёлки-палки! — подумалось мне. — Это ведь как должна была любимая женщина или девушка 'кинуть' блестящего гусара, чтобы он сложил такие строки!

Ох уж эти женщины!

И все тревоги милых дней,

И языка несвязный лепет,

И сердца судорожный трепет,

И смерть, и жизнь при встрече с ней.

Не, Давыдов явно не сильно преуспел в личной жизни — такие стихи нужно выстрадать. Только сейчас я это почувствовал.

Исчезло всё — покой желанный

У изголовия сидит.

Но каплет кровь ещё из раны

И грудь усталая болит...

Присутствующие дождались пока затихнет последнее дрожание струны, и только после этого зааплодировали.

— Прекрасно! Замечательно!! — улыбнулся мне подполковник. — Но ведь вы обещали спеть на мои стихи...

Не понял... Неужели это ещё не написано? Ну и палево! Вот и верь после такого кинематографу...

Я быстро соорудил изумление на своей физиономии:

— А это разве не ваши?

— Ни в коем случае. А с чего вы взяли, что мои?

— О Господи! Прошу меня простить, Денис Васильевич... Просто у меня не было никаких причин сомневаться, что именно из-под вашего пера... Ещё раз приношу свои самые искренние извинения!

— Извинения совершенно излишни, любезный Вадим Фёдорович. Я, право, даже польщён, что вы приписываете мне такой талант. Но стихи действительно не мои. К тому же у меня, благодаря Господу нашему, в жизни ещё не случалось ситуаций, позволяющих создать подобное, — лучисто улыбнулся гусар. — Если мне и обижаться, так это на то, что вы могли заподозрить меня в афронте на любовном фронте...

— Вы ко мне? — это он уже обратился к недавно зашедшему казаку.

А вот этот самый донец, на которого теперь обратил внимание и я, находился в совершенно невменяемом состоянии. Чисто только что получил по башке пыльным мешком из-за угла. Даже к стене привалился. И смотрел не на подполковника, а просто пожирал меня глазами...

Ни фига себе:"волшебная сила искусства"! Или...

Неужели тот самый Толик-Виверр, о котором рассказывал Горский? Вот уж воистину: средь шумного бала...

Хотя, всё за этот вариант: и казак, и песня на него произвела впечатление явно не моим мастерством исполнения, музыкой и текстом — ошарашен парень напрочь...

— Так вы ко мне? — уже слегка раздражённо повторил Давыдов.

— Так точно! — слегка встрепенулся мой предполагаемый 'одновремянин'. — Вам пакет, ваше высокоблагородие!

И протянул подполковнику засургученную бумагу.

— Благодарю! — гусар принял послание и не преминул его тут же распечатать. Но и о своём долге хозяина не забыл:

— Присаживайтесь, хорунжий, к столу. Нам каждый гость дарован Богом...

— Денис Васильевич! — поспешил вмешаться я. — Не позволите побеседовать с нашим гостем наедине? По-моему у нас имеются общие знакомые.

Благодарный взгляд со стороны казака ещё более укрепил меня в том, что я не ошибся в своих ожиданиях. А Давыдов был слишком занят изучением содержания пакета, чтобы поинтересоваться, с какого это я перепуга до такой степени заинтересовался младшим казачьим офицером .

— О чём речь, Вадим Фёдорович!? Если гость предпочтёт беседу с вами нашему обществу и нашему столу — никаких претензий.

— Только на несколько минут, — поспешил уверить я, прекрасно понимая, что 'несколько' минут могут перерасти в десятки.

— Анатолий? — не совсем смело произнёс я, едва закрылась дверь за спиной.

Не могло быть другого такого совпадения. Хотя и в то, что нас вот так запросто свела война, рассудок верить отказывался...

— Я, — спокойно, хоть и слегка напряжённо, отозвался мой 'современник', поворачиваясь лицом. — Как понимаю, вы Вадим Демидов?

— 'Ты', а не 'вы'! С ума сошёл? Нас тут всего трое, а мы друг другу выкать будем... Ещё 'господином капитаном' меня назови, — до жути хотелось обнять 'родную душу', плюнуть на гусарскую 'тусовку' и устроиться где-то исключительно вдвоём. Однако, мой собеседник, казалось, имел желания, весьма далёкие от моих. Серёга вроде говорил как-то, что Толик человек весьма замкнутый, малообщительный и колючий. Но не в подобной же ситуации!

— Очень рад вас... тебя встретить, много слышал от Горского, — вот ни черта радости на его лице не рисовалось, — я сейчас как раз с поручением от него следую — времени в обрез, извини...

Опять же, чувствовалось, что чуть не добавил 'те' после 'извини'. И вообще, тяготится нашей встречей и разговором...

А тут ещё и гусары буквально посыпались из дверей, разбегаясь, судя по всему, по каким-то срочным делам. Вслед за ними из горницы показался и сам Давыдов:

— Прошу прощения, Вадим Фёдорович — сегодня пирушка отменяется. Срочные дела. Война, будь она неладна.

— Совершенно незачем извиняться, Денис Васильевич — всё понимаю. Но, может хоть намекнёте, в чём дело?

— Увы. Можете сами догадаться, что если хорунжий привёз пакет, а не приказ, то и говорить вслух о том, что было внутри, я не могу себе позволить. Простите великодушно!

Фига себе 'Тайны Мадридского двора'! Явно Серёгины 'тайноканцелярские' дела. Но почему именно Давыдов? Горский тоже вспомнил о героическом облике 'поэта-партизана' и решил запрячь его в свою команду пораньше?

— Сколько у тебя времени? — спросил я, поняв, что дружеских посиделок за бутылкой не предвидится.

— Уже и нет совсем.

— Серёгу в ближайшее время увидишь?

— К нему и еду.

Вот ёкарный бабай! Совершенно не понять психологию или даже скорее 'психопатологию' этого Толика... Да я к нему на шею не бросился только потому, что его же лицо однозначно не советовало этого делать. Что же у него за 'скелет в шкафу'?

— Тогда передай, что банду, нападавшую на разъезды, мы накрыли. Это не наполеоновские штучки. Местные. Её больше нет.

— Знаем, — скупо бросил 'Виверр'. — Не всё так просто. Пойду я. Извини — тороплюсь.

— Давай. Удачи!

Анатолий быстро развернулся ко мне спиной и поспешил удалиться.

'Удалиться' — мягко сказано — глядя на его спину, я явственно чувствовал, что он с трудом сдерживает себя от перехода на бег.

Жуть кошмарная...

Ведь мы с Серёгой самые близкие для него люди в этом мире. Чего же он нас-то стремается?

И как он умудрился выжить на Арене со своей 'димахерской' техникой? Кто его готовил?

Ведь 'двумечник' — гарантированный труп в поединке против хотя бы перворазрядника по шпаге, правда, гарантирована и полуотрубленная рука шпажиста... А ведь этот уцелел. И не один раз, судя по всему...

Не мой сегодня день. В смысле вообще задуматься и что-нибудь осмыслить не дают:

— Капитан Демидов? — в дверях нарисовался щеголеватый адъютант.

Кто-то из пехотских. Чего им от меня надо? Вечеринку сломали, так ещё и поспать спокойно не дадут...

— Слушаю.

— Его превосходительство, генерал Дохтуров, просят вас к себе, — щёлкнул каблуками офицер, обозначив кивок головой.

Етиолапоть! Этому-то что от меня занадобилось?

— А по какому вопросу? — задал я дурацкий же вопрос. Типа адъютантов генералы подробно просвещают за чем и на предмет чего они должны пригласить к ним офицера...

— Не могу знать, господин капитан, — ещё раз боднул головой воздух визитёр, — его превосходительство ждут-с!

Бог с тобой, 'златая рыбка' — пошли уже:

— Следую за вами, господин штабс-капитан!..

Над лагерем темнело... В смысле не только над лагерем — темнело вообще над всей западной частью России. Но меня, в данный момент, волновали корни деревьев и тому подобные 'спотыкашки' именно в месте дислокации русской армии. А этого добра хватало. Конкретно тут никто не озаботился заранее протаптыванием тропинок по нужному мне маршруту. Так что следовал я к генералу спотыкаясь и чертыхаясь...

Под стенами Смоленска.

Дмитрий Сергеевич Дохтуров вид имел совсем не героический и не аристократический — лицо одутловатое, с достаточно обвисшими щеками... Если бы не знал кто передо мной, то почти наверняка решил , что этот мужчина злоупотребляет алкоголем. Но я знал так же и то, что передо мной настоящий герой той (этой?) войны, один из самых славных 'птенцов гнезда суворовского'. Вероятно, что-то у него с почками неладно... Потому и умер в моём мире Дмитрий Сергеевич не старым ещё человеком.

Особой приветливости командующий Шестым корпусом тоже не проявил, сразу взял сугубо официальный тон:

— Здравствуйте, капитан. Командующий и граф Остерман рекомендовали вас как мастера минной войны. Не скажу, что мне нравится сама идея минирования поля сражения, но ситуация заставляет идти даже на это.

Я молча поклонился и стал ожидать продолжения.

— Шестому корпусу поручено защищать Смоленск и прикрывать отход Армии. Неприятель значительно превосходит нас по численности. Раз уж так сложилось, то придётся не гнушаться любыми разумными средствами, чтобы выиграть хоть какое-нибудь время. Готов выслушать ваши предложения.

— Для этого, ваше высокопревосходительство, мне необходимо знать место боя и дислокацию наших полков

— Разумеется. Прошу, — Дохтуров развернул передо мной карту, где уже было предварительно обозначено развёртывание наших сил.

Приблизительно ситуация ясна. Узнав, где что и как ещё организуется для обороны, уже можно было подумать и о своих сюрпризах для незваных гостей.

— Кроме того, мне потребуется осмотреть собственно рельеф и изучить характер земли, чтобы определиться с местами закладки фугасов и прочего. Каким временем для этого я располагаю?

— Никаким, — (а кто бы сомневался!). — Завтра с рассветом нужно прибыть на место, а к вечеру всё уже должно быть готово. Желательно — раньше. Совсем не уверен, что Бонапарт любезно предоставит нам необходимые часы для подготовки к встрече.

— Будет исполнено, ваше высокопревосходительство!

— Теперь ознакомьте меня с собственно тем, что за мины вы собираетесь закладывать.

Растяжки не сильно возмутили генерала-рыцаря, идея о фугасах-камнемётах слегка поднапрягла, но когда он услышал о ещё одном предложенном новшестве, то немедленно вскипел:

— Никогда этого не будет перед моими позициями! Я вам решительно, слышите: решительно запрещаю устанавливать эти бесчеловечные мины на поле боя, капитан!

А воображение у генерал-лейтенанта живое: фантазия живо нарисовала действительно жуткую картинку результатов применения моего предложения. Да меня и самого слегка передёрнуло, как попытался это представить.

Вспомнилась история про кого-то из древних полководцев, (чуть ли не сам Александр Филипповиы вроде в виду имелся), который приказал казнить человека, предложившего набросать на поле боя досок с гвоздями, чтобы сделать его непроходимым для врага. Покоробило воителя, что так банально и неблагородно можно вести боевые действия.

Казалось — будь у Дохтурова соответствующие возможности, и слетела бы моя голова с плеч, чтобы я не смог сообщить о своей придумке кому-то ещё.

Насилу удалось убедить расходившегося генерала, что он всё не так понял, и на самом деле никакого апокалипсиса на поле брани творится не будет. Внял, в конце концов, и дал добро. Даже слегка улыбнулся впервые за всё время нашего общения.

Спалось этой ночью фиговенько — и мысли о завтрашней рекогносцировке с последующими работами спокойному отдыху не способствовали, и вспомнилось, как я практически лишил Давыдова одного из лучших стихотворений. Вот же зараза! Пусть мир и меняется, и, чего греха таить, уже изменился... Может и не встретит теперь Денис Васильевич ту женщину, отношения с которой подвигли его на такие строчки всё равно на душе погано. И сделать уже ничего нельзя. К тому же, глядишь, и при следующей встрече спросит ещё что-нибудь о своём творчестве. А я опять брякну нечто из ещё ненаписанного. Во влип! На кой чёрт выпендриваться было? Распелся, понимаешь, подарок боевому товарищу сделать решил в виде журбинской мелодии. И такая вот лажа получилась.

С тем и уснул.

На следующее утро, вместе с ротой пионеров, отправился 'трудиться по специальности'. А работа на позициях уже кипела — возводились батареи, строился земляной редут, а предполагаемые фланги, судя по всему, 'засевались чесноком'.

Нет-нет, ни той самой приправой к мясу-рыбе-овощам. Значительно более неприятной для противника и, особенно для его кавалерии, вещью.

Конечно, глупо предлагать: 'Представьте себе атом углерода в состоянии эс-пэ-три гибридизации...'. В общем, по вершинам тетраэдра направлены четыре железных острия — как бы не упала такая фиговина на землю, одно жало всегда торчит вверх. А теперь попробуйте пофантазировать, что будет с кавалерией, идущей в атаку через участок, где на каждый квадратный метр приходится несколько 'чесночин'...

Лошадь со всеми своими скоростью и массой налетает копытом на 'подарок', гарантированно падает, зачастую подминая под себя всадника, строй ломается, рисуется именно та самая картина: 'смешались в кучу кони, люди...'. Причём падают и те, и другие на землю, где их гостеприимно встречают новые мини-пики.

Практически непреодолим для конницы такой участок. Пехоте, кстати, наступать по подобному полю тоже очень некомфортно — только и смотри себе под ноги, а не строй держи...

Ну да ладно — у меня своя задача. Места для закладки фугасов наметил заранее, но матушка-природа вносила свои коррективы: то пригорочек более удобный наметился, то почва очень даже труднокопаемая... В общем: 'хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах'. Но проблемы решаемые. И к вечеру решённые.

Нарадоваться, кстати, на своих пионеров и минёров не мог: без всяких матюков и прочего выражения недовольства, копали, закладывали заряды ( в том числе и те самые дурно пахнущие бочки, что являлись главным новшеством), аккуратненько резали дёрн и не менее аккуратно маскировали им необходимые места... И это всё в почти тридцатиградусную жару. Я, только бегая от места к месту и распоряжаясь взопрел так, что мундир можно было выжимать... А они пахали как проклятые. Страшно представить их чисто физическую нагрузку. Разум отказывался воспринимать такую семижильность русского солдата. А глаза видели. И не верить им, повода не было.

А ведь мои минёры, являлись, можно сказать 'аристократами' среди других пионеров — они ведь не только 'бери больше — кидай дальше', они и ещё кое-какие расчёты делать умели и заряды снаряжать. И работа у них более 'деликатная' — перелопачивать грунта приходилось в разы меньше, чем однополчанам с гренадкой об одном огне на кивере. *

 У пионеров на кивере была кокарда в виде гренадки об одном огне белого металла, но в минёрных и сапёрных взводах — о трёх.

Никогда не задумывались, откуда брались на полях сражений редуты, батареи, флеши и тому подобное? Не грибы ведь — сами не вырастут.

Сотни пионеров вонзали штыки своих лопат в землю, зачастую напичканную камнями, бросали её в телеги и тачки, их товарищи тащили оную к месту укреплений и создавали рукотворные 'холмы' со строгой геометрией...

Это вам не нашей матери-Земле слегка 'поёжиться', чтобы образовались Карпаты или Гималаи — ей легче. А вот на парней, что прямо на моих глазах изменяли ландшафт планеты, пусть и на одном, отдельно взятом поле, я смотрел как на полубогов.

Помнится, когда мама захотела иметь на своих шести сотках небольшой, но, блин, глубокий прудик, да ещё и не в виде прямоугольника, а с конкретной асимметрией, я несколько дней корячился с лопатой, хотя почва была достаточно удобной для копания — практически сплошная глина. Так я и прерваться мог когда угодно, и пивка холодненького попить...

А эти шпарили без перерыва, и, буквально на глазах, на поле предполагаемой битвы, вырастали укрепления.

Да, пионеры не ходят в лихие кавалерийские атаки, не пленяют вражеских офицеров и генералов, не стоят под огнём артиллерии смыкая разорванные ряды, не ходят в штыковую и не отражают атаки, не палят из пушек гранатами и не принимают врага на картечь... Но, когда необходимо, они работают так, как не представить ни залихватскому гусару, ни стойкому гренадёру, ни меткому артиллеристу. А, при необходимости, залезут в ледяную воду и будут под огнём неприятеля наводить мосты. Или наоборот — под тем же огнём мосты уничтожать... Я, кстати, именно с такой формулировкой 'Георгия' получил: 'За уничтожение моста под огнём неприятеля'.

Однако у меня и своих проблем хватило: на почти одеревеневших ногах доставил Дохтурову карту минирования предполагаемого 'поля брани', обсудил с генералом возможные нюансы. Дико хотелось пойти, и сразу брыкнуться на боковую — чёрта с два! Ещё необходимо распределить по 'окопчикам' инициаторов заложенных фугасов — нечего им под лучами восходящего солнца до места добираться — заметят, вороги. Пересидят ребятки ночку в не самой удобной 'спаленке', зато, в нужный момент, организуют те самые 'сюрпрайзы', кои, по скромному разумению моему, вполне способны разрушить классические атаки этого чёртова корсиканца. И иже с ним.

Распорядился выдать на ночёвку 'секретчикам' граммов по сто пятьдесят-двести водки. Ну и солонины с хлебом на закусь — за ночь не захмелеют, но хоть согреются...

До своей палатки шёл уже на автопилоте — глаза слипались на ходу. И отрубился мгновенно, продрых без всяких сновидений — труп-трупом, еле раздраил утром свои 'иллюминаторы'.

Седые туманы на рассвете при хорошей погоде — однозначный признак осени. Начинается сентябрь, а французы только подходят к Смоленску. Сорвали мы наполеоновский блицкриг, сорвали. В моей реальности Бородинская битва случилась в конце первой недели сентября, а тут только Смоленская начинается...

И, будем надеяться, накидаем мы по сусалам французам покруче, чем в реале, уж я постарался. Как ни странно, совершенно не было ощущения, что защищаю свой родной город. Не знаю почему, но не было — я чувствовал, что бьюсь за страну и только за страну...

Правда, когда пришло понимание этого момента, то разозлился я на себя здорово, а потом быстро перевёл градиент этой самой злости как раз на противника. Хотя, что толку-то? Всё, что мог сделать — сделал. Теперь оставалось только ждать результатов действия моих 'подлянок' по войскам вторжения...

Дохтуров, видимо, как и Остерман-Толстой, в своё время, получил указания от Барклая беречь мою персону от 'неизбежных в бою случайностей', поэтому моё место 'по боевому расписанию' находилось на штабном холме.

Начала, традиционно, артиллерия. Как только разошёлся туман, сразу забабахали пушки и поплыли по небу гранаты, оставляя дымные хвосты.

Страшное дело быть в эти времена пехотинцем: раз уж твой полк выстроили на поле боя, то стой и жди. И не смей даже дёрнуться, когда видишь, что прямо в тебя летит выпущенный из вражеского орудия снаряд. Остаётся только молиться и надеяться, что доживёшь до момента, когда хоть что-то станет от тебя зависеть, когда перед тобой появится вражеский солдат, в которого можно хотя бы выстрелить, хотя бы наставить на него штык, а там посмотрим, чья возьмёт...

А пока стой и жди... Жутко. А ничего не поделаешь — эпоха такая. Если начать действовать по другому — мигом будет потеряно управление боем и поражение гарантировано.

Стой и жди!

Наконец часовая канонада несколько поутихла, и со стороны французов послышались звуки барабанов. Понеслось!

Теперь было жутковато смотреть на наплывающие в сторону наших позиций разноцветные 'стены'. Неумолимо движущийся синий (красный, зелёный) строй казался неуничтожимым, на психику давило очень даже здорово. Даже мне, находящемуся в паре километров от непосредственной близости с врагом.

Хотя вскорости должен был наступить момент обратного 'психологического давления'. Я просто считал про себя секунды, видя, как французы приближаются к линии 'Икс'...

Нате вам! Ух, как здорово получилось! Просто ядерный взрыв в миниатюре.

Пороховые заряды вышибли на свет божий три бочки со светлой нефтью, разметав и оболочку, и содержимое по окрестной атмосфере, а потом всё это мелкодисперсное горючее полыхнуло по всему объёму, что успело занять... Ух, зрелище! Пара десятков соток вокруг каждого из эпицентров пылала. Теперь пофантазируйте, наши 'западные друзья', что было бы с вами, если бы я не предупредил своих ребят рвать заряды до того как вы подойдёте, а?

Сработало моё псих-оружие — здорово тормознули вражеские колонны. Минут пятнадцать-двадцать ушло у их офицеров, чтобы строй в порядок привести и заставить его двигаться дальше.

А наши пушкари в это время отнюдь не лентяйничали — продолжали сыпать гранатами по остановившимся французам, полякам и прочим голландцам с португальцами.

Ещё пять минут... Вторая серия: над полем выросли ещё два 'гриба'. Снова замешательство в стане неприятеля, которого теперь обстреляли ещё и наши егеря, благо дистанция уже позволяла проредить строй противника из штуцеров.

Но выстояли в очередной раз под ружейно-артиллерийским огнем, и пошли дальше. Невесело, подозреваю, пошли — весьма тускло ощущать, что сейчас может рвануть ещё раз, и забегаешь ты пылающим факелом по данному полю... Но двинулись. Уважаю. Действительно эти солдаты 'достойны одержать победу', но я уже вовсю постарался, чтобы такового не произошло.

Хотя, моя роль в этом, совсем невелика — всё решит мужество русского солдата, как это и произошло за полтора века до моего рождения.

Шарахнули растяжки, установленные уже на ближних подступах к редутам — ещё несколько десятков оккупантов в минус. Почти всё, что я мог сделать, сработало. Ну что же, Дмитрий Сергеевич, ваша очередь — моими стараниями вычеркнуто из списков живущих и воюющих несколько сотен солдат противника. Остались ещё несколько фугасов-камнемётов, но это уже непринципиально.

— Капитан Демидов! — словно услышал мои мысли командир корпуса. — Подойдите, пожалуйста!

— Слушаю, ваше высокопревосходительство! — вытянулся я перед генералом.

— Оставьте, капитан, — махнул рукой Дохтуров. — Приношу вам благодарность от лица всего корпуса, и от себя лично: задержать на четверть часа под нашим огнём наступающего противника — дорогого стоит.

— Премного благодарен!

— Никогда такого не видел, — продолжал Дмитрий Сергеевич, — просто даже сочувствовать стал вражеским пехотинцам — такой ад перед ними открылся...

— Но я ведь вам обещал, что от огневых фугасов ни один из солдат противника не пострадает.

— И не упрекаю. Но даже с этого холма смотреть было жутковато. Турки наверняка бы ретировались. Да чего там — бежали бы .

— А эти идут вперёд...

Колонны врага действительно пренастырно шли в направлении центра, который занимала дивизия генерал-лейтенанта Капцевича: Либавский, Псковский, Московский и Софийский пехотные полки. И два егерских: Одиннадцатый и Тридцать шестой.

Пусть артиллерия и егеря уже успели проредить шеренги неприятеля на четверть — всё равно французов наступало очень много. И в данном случае следовали бонапартовские войска, вне зоны действия основного количества заложенных ранее фугасов-камнемётов. Выходили только на два.

Оставалось надеяться на пехотинцев корпуса Дохтурова. А чего бы и не надеяться? — в своё время и без моей помощи выстояли, а тут им такой 'бонус'...

Наступающих, традиционно, приняли на картечь с редутов — идут. Пока артиллеристы перезаряжают пушки, вступает в бой пехота: первый залп — и полетели во врага пули...

Теперь достать новый патрон, скусить, насыпать немного пороха на полку, остальной высыпать в ствол ружья, бумагу патрона забить в качестве пыжа, пулю тоже в ствол... Ружьё готово к выстрелу!

При дальности прицельной стрельбы того (этого) времени, в наступающего противника успеешь дать два-три залпа.

А вот и он! С разгона и со всей ненавистью вытерпевшего прицельную (относительно, конечно) стрельбу по себе...

В общем, дальше встречный залп и резня на штыках 'стенка на стенку'.

А любой бой в таких условиях... Каждая рана в корпус — практически смертельна. Нет, не мгновенно, но неизлечима в условиях начала века девятнадцатого.

Маленькая дырочка в туловище... А что там ещё пронзил штык или шпага внутри поражаемого?

Печень? Почку? Лёгкое? Желудок? Во всех перечисленных случаях гарантировано внутреннее кровоизлияние с самым что ни на есть летальным исходом.

Глубокая колотая рана в корпус — смертный приговор. (Это ещё если про нестерилизованное оружие не вспоминать).

Это вам не двадцатый век, когда хирурги умеют под наркозом кожу рассечь, до повреждённой 'требухи' добраться, и даже иногда её 'заштопать' до 'совместимого с жизнью состояния'...

Рубленая — значительно менее опасна, если, конечно, какой-то из важных кровеносных сосудов не перерезан. Разрезаны мышцы? — Если нет заражения, то есть шанс. И неплохой. Долго заживать будет, болезненно, мучительно, но, в конце концов, заживёт. Может, даже и калекой останешься, но, скорее всего, просто шрамом обзаведёшься...

Цветная лавина продолжала неумолимо надвигаться на наши позиции, но неожиданно снова замерла.

Это для других неожиданно, а для меня предсказуемо: вражеские солдаты снова увидели выскочивших из укрытий, и удирающих к своим минёров. Именно это наблюдалось и раньше. Два раза. Как раз перед началом 'огненно-грибного' сезона. Очень уж не хотелось нашим зарубежным 'гостям' влететь с разбега в тот пылающий ад, наличие которого, они уже пару раз наблюдали.

Тормознули ребята. И ещё минуток с пять переминались с ноги на ногу в ожидании... Зря ожидали. Блеф это был. Пустышка. Именно для того, чтобы постояли под огнём Одиннадцатого и Тридцать шестого егерских, а заодно и всей артиллерии центра. А ведь дистанция хоть и не картечная, но и гранаты немало народу выкосили, да и молодцы-егеря имели уже практически убойную дистанцию, когда могли выцеливать вполне конкретных людей, а не тупо палить по надвигающемуся строю.

В результате, когда французским (и прочим) офицерам, удалось-таки двинуть на рубеж перехода в атаку подчинённые им силы, те были уже если и не 'огрызком' от исходного, то, во всяком случае, весьма сильно потрёпаны.

Стоящим во вражеском строю, наверняка до жути хотелось разрядить свои ружья в спины моих удирающих ребят, и плотный залп практически стопроцентно разорвал бы минёров в клочья. Но нельзя — это бы значило либо перезарядку под огнём наших егерей, то есть ещё несколько десятков жизней в обмен на две, либо атаку на наши полки не с ружьями, а с 'пиками'.

А одиночные выстрелы даже самых лихих стрелков по 'бегущей и петляющей мишени' — совершенно несерьёзно. Из положения стоя к тому же, и в достаточно невротическом состоянии...

Тронулись, вражеские колонны. Пошли, поняв, что очередного фейерверка не будет.

Неправильно поняли — последний подарок был им всё-таки припасён: на данном участке находилось только два фугаса, но и их хватило для соответствующего воздействия: земля встала дыбом перед наступающими. Казалось, что сама планета швырнула им в лицо и прочие части организма ту щебёнку, что закладывали мои ребята в эти самые фугасы. Можно сказать, что в упор наступающим выпалили сразу две 'Царь-пушки'. Картечью. Каменной.

В строю врага образовались практически два 'коридора'...

И сразу плотный залп нашей линейной пехоты...

Как выяснилось позже, именно полковник Айгустов, командир Либавского пехотного, не стал дожидаться команды сверху и приказал атаковать...

Его подопечные ринулись в контратаку на слегка замявшегося противника. Через пару минут примеру либавцев последовал Софийский пехотный, а за ним и Московский. Командиру Псковского, ничего не оставалось, как присоединиться к общему порыву дивизии...

— Что они там творят! — в сердцах крикнул Дохтуров. — Приказано было стоять, а не атаковать! Сомнут же сейчас дураков!

— Не скажите, Дмитрий Сергеевич, — отозвался кто-то из окружения командующего корпусом, — наши молодцами держатся. Здорово врезали французам...

— Может да, а может, и нет, — оборвал оппонента генерал. — Так рисковать нельзя! Капитан Демидов!

— Слушаю ваше высокопревосходительство! — немедленно подскочил я к командиру корпуса.

— Бригаду Скалона туда, — и протянутая рука указала приблизительное место дислокации драгун на ближайшее время. — Адъютанта я всё равно отправлю, но вы обещали более быстрое средство оповещения...

— Разрешите выполнять?

— Приказываю выполнять!

Вполне разумное решение: либо прикрыть возможное место прорыва кавалерией, либо приготовить её к преследованию разбитого противника.

Ведь это готовый к обороне строй линейной пехоты практически непрошибаем для кавалерии (исключая кирасир) — там и дружным залпом встретят, и ощетинятся штыками так, что не подберёшься...

А вот пехота врага, только что смявшего боевые порядки твоих мушкетёров или егерей — совсем не свернувшееся для обороны от кавалерии каре: заряды расстреляны, строй нарушен... Рубить такое для конников — одно удовольствие...

Пяти минут мне хватило, чтобы добежать до Афины, и доскакать в указанное генералом место.

Две ракеты белого дыма, ушли в небеса ещё через минуту. (Чёрный дым был бы сигналом Сумскому гусарскому).

Ещё десять минут, и кавалерийская бригада, увидев сигнал, стала выходить на исходные...

Они шли галопом. Все как один, на серых лошадях.

То есть не вся бригада на серых, и не все галопом, но те полтора десятка всадников, что неслись впереди основной колонны, сидели именно на серых.

Когда подскакали, стало понятно, что это музыканты.

Полковой, или бригадный оркестр.

Построились не сходя с коней, отдышались... И, дождавшись приближения Иркутского драгунского, именно, (извините за плагиат, Михаил Афанасьевич) 'урезали' марш.

И какой марш!

Ай да Серёга! Ай да сукин сын!! Ай да умница!!!

Пусть это было и не исполнение на уровне даже небольшого духового оркестра двадцатого века, но 'вставило'! Даже мне.

Пусть не было геликона, но трубы, валторны, фаготы и флейты, сумели передать главное — настроение.

Над полем боя (вернее в ближнем его тылу) зазвучала самая (на мой взгляд) гениальная музыка из всего, что создали все композиторы мира от его сотворения и до наших дней. Музыка, не способная 'не зацепить' солдата идущего в бой.

Пушечная канонада, ружейные выстрелы, были просто органичной 'приправой' к главному 'блюду' в, так сказать, 'акустическом' смысле:

Все ближайшие окрестности, перекрывая грохот взрывов, накрыли звуки бессмертного 'Прощания славянки'.

Музыканты 'целовали медь' во всю мощь своих молодых и здоровых лёгких, а подходящие драгуны, перестраиваясь из походной колонны в готовую для атаки шеренгу, просто всем своим видом являли готовность дать ответ на вопрос: 'Где Илья твой, и где твой Добрыня?..'

Молодец всё-таки Горский! Этот марш стоил всех песен Высоцкого, Окуджавы и иже с ними. Всего того, что он перепёр из нашего времени. Наверное, стоил даже моих 'телег-самобранок'...

Бесподобная музыка, хоть и не в очень качественном исполнении, продолжала разливаться вокруг, и я с удивлением обнаружил, что не только стискиваю ручку шпаги, но даже на треть вытащил её из ножен.

Честное слово: безумно хотелось вскочить на спину своей Афине, и присоединиться к рядам этих 'кентавров'. И рвануться вместе с ними в сечу.

Глупость, конечно — кавалерист я никакой, лошадь для меня, просто средство передвижения. Даже такая, как моя несравненная кобыла, родней которой в этом мире только несколько человек — по пальцам пересчитать можно.

В общем: нечего мне в кавалерийскую рубку соваться. Но хотелось. Именно от выводимых музыкантами звуков хотелось...

А уж иркутцы, наверняка посильнее, чем я, жаждут помахать своими палашами.

Спасибо тебе, (то есть ВАМ), простой трубач-кавалерист Агапкин, за эту гениальную музыку! Спасибо от всех россиян моего мира, и, особенно, от тех, кто сейчас стоит на этом поле.

Эта мелодия, написанная унтер-офицером, достойна стать гимном Империи. И, скорее всего, станет. Такое не может остаться маршем Иркутского драгунского полка.

— Капитан Демидов? — я обернулся и увидел, что на рыжем жеребце ко мне приближается штабс-капитан Арнаутов, с которым познакомился при своей первой встрече с Серёгой. Вернее, уже капитан. — Какими судьбами?

— Чего удивительного встретить военного на войне, Алексей Трифонович, — пришлось слегка поднапрячься, чтобы вспомнить имя-отчество драгуна, — очень рад встрече. 'Какими судьбами' спрашивать не буду — вижу, что готовитесь к контратаке... Горский здесь?

— Увы!.. Вадим Федорович, если правильно помню?..

— У вас прекрасная память — виделись полтора года назад, да ещё и мельком...

— Благодарю! — кивнул капитан. — Так вот: вашего друга вы здесь сегодня не встретите — убыл с очередным 'особым поручением'.

Понятно. Основная деятельность на ниве 'плаща и кинжала'. Что и правильно: каждый должен приносить пользу Родине там, где эта польза будет максимальной...

— Как вам наш марш? — перевёл разговор Арнаутов, на тему, которая была ему на данный момент наиболее близка.

Как я его понимаю: с такой музыкой появиться на поле боя — поневоле ждёшь услышать комплименты. Не будем разочаровывать. Тем более, что музыка действительно к месту и по теме.

— Великолепно! Под это даже минёру хочется дать шпоры своей кобыле и помчаться рубить французов. Честное слово!

— Господин капитан! — к нам подъехал поручик с аксельбантами. — Генерал-майор Скалон просит вас к себе.

Антон Антонович Скалон, опять же был слегка одутловат на лицо, но фигуру имел практически юношескую.

Этот лихой кавалерист с достаточным пренебрежением встретил пионерного обер-офицера в лице меня:

— Господин капитан, мне сказали, что именно вы укажете нам направление атаки. Так я жду ваших указаний.

Ёлки-палки! Ну, вот всё можно преодолеть! Но этот снобизм в отношениях между родами войск... Он будет, наверное, стоять несокрушимой твердыней между офицерами кавалерии, пехоты, артиллерии... Не говоря уже о нас, грешных — пионерах. Нас-то уж точно 'обслугой' считают. А ещё и флотские есть — совершенно отдельная каста...

Блинзараза! — Вопрос-то ведь задан. И не кем-нибудь — генералом!..

— Ваше превосходительство, — слегка волнуясь, но достаточно твёрдо начал я. — Я, разумеется, не могу указать вам направление удара. На данный момент. Мне было поручено только вызвать вашу бригаду 'на исходные', и передать, что место, которое вам следует атаковать, будет указанно ракетами со штабного холма. Вернее, не место, а направление. Одна ракета белого дыма — атаковать полком. Две — всей бригадой. Что мне передать командующему корпусом?

— Что драгуны приказ выполнят, — неласково глянул на меня генерал. — Так и передайте его высокопревосходительству. Что оба полка только и ждут приказа атаковать.

— Разрешите выполнять это поручение, ваше превосходительство? Честь имею! — я откозырял и тронул Афину в направлении штабного холма.

На самом деле, до жути хотелось прервать это общение с генералом, который, хоть и был вполне достойным воином, и, если мне не изменяет память, и погиб в сражениях под Смоленском, но жутко неприятно было ощущать пренебрежительное отношение... Даже не ко мне лично — я ведь с ним никогда не пересекался. К роду войск. Он ведь говорил со мной не как с капитаном Демидовым, а как с представителем 'чёрной кости' армии.

Ну да, мы не ходим в атаки, не встречаем врага 'в штыки'...

Чёрт! А под огнём уничтожать мосты, чтобы пехота и кавалерия смогла отступить без паники и истребления, а навести под аналогичным огнём всё те же мосты, для преследования противника... Возвести эти грёбаные редуты к началу сражения в кратчайшие сроки... Блин! — Да наши мины, только сегодня выкосили больше вражеских солдат, чем эти лихие кавалеристы 'настрогают' всем своим полком. Это, если ещё доведётся в бою поучаствовать...

Хотя — явно доведётся...

Но всё равно: в пику Серёге, напишу 'Марш пионеров'. То есть не 'в пику', конечно, не назло, а по его примеру.

Уже на скаку сочинилось начало припева:

Пионеры-инженеры! Мы горды нашей царскою службой.

Сквозь огонь мы пройдём, если нужно

Открывать для пехоты пути...

Сыровато, разумеется. Ладно, сейчас не до того, потом подшлифую...

Прибыв к штабу, доложил Дохтурову о выдвижении нашей кавалерии на указанный рубеж. Генерал удостоил меня молчаливым кивком, и снова поднёс к глазу подзорную трубу, чтобы следить за ходом сражения.

На атакованном участке либавцы и иже с ними уже резались с французами на штыках, и, кажется, небезуспешно — зелёная 'масса' потихоньку 'съедала' синюю.

Однако, даже мне, мало искушённому в ведении полевых сражений данного времени, было понятно, что победа эта достаточно сиюминутна: в это же место противник двинул дополнительные силы, разумно предпочитая пройти по уже 'разминированному' пространству. Сложно разобраться в эту допотопную оптику, но что-то типа пехотной дивизии накатывалось на место предполагаемого прорыва. Еще минут пятнадцать и лихо нашим придётся. К тому же я заметил и то, что строится для атаки их кавалерия. И, судя по избыточному блеску её шеренг — не иначе как кирасиры. 'Танки' того времени — они единственные из всадников способны проломить пехотный строй, а там уж... В общем, только успевай палашом размахивать и кромсать вдребезги и пополам практически беззащитных пехотинцев.

Противопоставить атаке латников можно либо своих таких же 'бронированных' кавалеристов, либо плотный картечный огонь артиллерии. Первого у нас не имелось вообще — Дохтурову дали только драгун и гусар, а для второго варианта на атакуемом участке недостаточно пушек.

Ведь точно могут смять наших пехотинцев совместными усилиями. И насесть на батареи. Тогда артиллеристам придётся ох как несладко — оружия у них, кроме пушек — только тесак (полусабля). Неважная защита от штыков вражеской пехоты или сабель-палашей кавалерии, к тому же разъярённых последним залпом картечи в упор. А этот залп наверняка будет. Достаточно широко известен приказ начальника артиллерии генерала Кутайсова (ещё один генерал, которому и тридцати не исполнилось):

'Подтвердить от меня во всех ротах, чтобы они с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Сказать командирам и всем офицерам, что отважно держась на самом близком картечном выстреле, можно только достигнуть того, что неприятелю не уступить ни шагу нашей позиции. Артиллерия должна жертвовать собою; пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор, и батарея, которая таким образом будет взята, нанесет неприятелю вред, вполне искупающий потерю орудий'

Умели ведь красиво говорить! И приказы отдавать за душу берущие. Ну как услышав или прочитав такое, этого не выполнить?

И палили (и, уверен, будут палить) в упор по наступающему врагу, русские пушкари. И умирали в следующие минуты на своих орудиях. Противник, только что получивший град картечи в лицо, пощады, как правило, не давал. И осуждать его за это трудно — только что чудом прорвался сквозь смерть и добрался до тех, кто эту смерть послал...

Запели трубы и валторны, призывая остатки Седьмой дивизии вернуться на место, предписанное по плану сражения, и полки, расцепившись с недобитыми французскими пехотинцами, стали откатываться на исходные.

Противник не преследовал. Пока.

Снова построив своих солдат в шеренги, французы поджидали подкреплений. Под огнём нашей артиллерии. Смыкая ряды в тех местах, где русские гранаты вырывали целые куски строя. Действительно — 'эпоха железных людей'. Хотя...

А когда было по-другому? Когда спартанцы защищали Фермопилы? Когда японские 'белые помочи' шли на штурм Порт-Артура? Когда русские солдаты времён Первой Мировой, поднимались из 'лунного пейзажа', оставленного германскими снарядами от их позиций и встречали в штыки атакующих немцев?

Когда наши деды в Сорок Любом Году бросались под гитлеровские 'панцеры', форсировали под огнём Днепр и прочие реки, когда за день до Великой Победы гибли штурмуя Рейхстаг?

Любой солдат павший на поле боя и честно выполнивший свой долг до конца, заслуживает уважения. Даже вражеский.

И, если Бог всё-таки есть, то сложившему голову в бою воину должны проститься все его прежние грехи. Не может быть иначе!

Дивизия генерала Капцевича снова строилась для отражения атаки, батареи продолжали поливать смертью вражеские колонны, но ситуация складывалась тревожная. Недооценивать французскую линейную пехоту в бою нет никаких оснований. Что мужества, что умения у бойцов наполеоновской армии в достатке.

А Дохтуров не имел возможности отправить на усиление обороны атакованного участка ни одного штыка из состава Двадцать Четвёртой дивизии — её полки и так были 'размазаны' по всему фронту, и, кстати, имели значительно более скромное минное прикрытие, чем то, что раньше находилось перед позициями Седьмой. Только иркутцы и сибирцы Скалона являлись неким резервом на этом месте сражения. Ну и конно-артиллерийская рота в двенадцать пушек...

Даже сквозь грохот орудий со стороны наплывающих синих шеренг совершенно отчётливо донёсся глухой рокот барабанов и высокие ноты запевших флейт — французские подкрепления соединились с полками уже побывавшими в бою и эти объединённые силы двинулись в новую атаку.

Ох, и лихо же сейчас придётся нашей пехоте! Да и батареи потерять можем.

Несмотря на пушечную пальбу, на ружейный огонь егерей, синяя лавина неумолимо накатывала на русские позиции. Уже дистанция выстрела для гладкоствольных ружей — идут не останавливаясь, хотят врезать залпом с минимальной дистанции, наверняка. Уже жахнули встречным ружейным огнём наши пехотинцы — выдержали, идут.

Наконец остановились, получили вдобавок ко всему прочему шквал картечи от батарейцев, и только после этого вражеский строй окутался дымом выстрелов в нашу сторону.

В храбрости, в мужестве им не откажешь.

— Экие молодцы! — не удержался даже Дохтуров, когда французские ряды, ощетинившись штыками, рванули на порядки Седьмой дивизии. — Таким и проиграть не стыдно, а победить их весьма почётно.

— Всё-таки будем надеяться на победу, ваше высокопревосходительство, — отозвался начальник штаба корпуса, полковник Монахтин.

— Теперь всё в руках Божьих, Фёдор Фёдорович. Управлять этой сшибкой уже невозможно.

— Капитан Демидов! — угу, это уже ко мне. — Ваши ракеты готовы?

— Не извольте беспокоиться, ваше высокопревосходительство: через минуту после вашего приказа выстрелю в указанном направлении.

— Благодарю. Но пока торопиться не нужно — пусть драгуны потерпят.

Рукопашный бой... Наверное самое страшное и беспощадное, из всего, что случается на поле сражения. Почти не бывает лёгких ранений, разве что из тебя прикладом только сознание вышибут, а не череп размозжат. Штык, проникающий в тело, практически не оставляет шансов выжить. Особенно при уровне медицины этого времени. Просто умрёшь не сразу, а через несколько часов или дней...

Конечно, пуля, картечь или сабельный удар, тоже 'гуманизмом' не отличаются, но в этом случае противник либо на приличном расстоянии, либо его уже пронесло мимо на 'лихом скакуне' — добивать не будет.

А при встречном бое на штыках, правила 'лежачего не бьют' не существует. Скорее наоборот: упавшего — добить, раненого (лёгкую добычу) — добить. И дело не в жестокости — во-первых глаза застилает от ненависти, а во-вторых — при первой же возможности этот самый раненый, в котором ненависти не меньше, чем в тебе, запросто может ударить в спину.

И каким бы мастером штыкового боя ты не был — дерёшься ведь не один на один: ну ладно, 'сделаешь' ты противника с которым сошёлся 'глаза в глаза', но ведь нет никакой гарантии, что откуда-то сбоку тебя не ткнут холодной сталью под рёбра... Выжить здесь — лотерея.

'... Надеемся только на крепость рук, на руки друга...'

Именно. На себя и на руки друга. Надеешься только на то, что твой однополчанин ещё жив и не позволит пырнуть тебя штыком с той стороны, которая не прикрыта. Но разве можно рассчитывать на это всерьёз во время схватки 'стенка на стенку'?

Да ни разу! Конечно, матёрый боец имеет несколько больше шансов встретить следующий рассвет, чем новобранец, но шансы эти весьма призрачны для тех, кто стоял на момент взаимного лобового удара в первых рядах.

Поэтому чертовски важно, не смотря на ярость, переполняющую весь 'организм', не смотря на клокочущее внутри желание 'достать штыком вон того', всё-таки держать строй, чувствовать своих соседей слева и справа и верить в них. Верить как в себя...

Но это всё теория. Теория пригодная либо в схватке с противником, который не выдержал первого натиска, либо с тем, кто является противником 'идеальным'. Идеальным, в плане школьной физики: 'сферический полк в вакууме'. Вернее 'полки'.

Всё вроде бы правильно: держать строй и 'перемалывать' противника постепенно... Но ведь при сшибке и в его, и в твоём строю образуются бреши — здесь ты успел победить своего противника, твой товарищ — тоже, а где-то, наоборот, удача улыбнулась врагу, и он, опрокинув твоих однополчан, вклинился в шеренгу...

В общем: 'расчёска вошла в расчёску'. И вражеские солдаты уже не только впереди, но и сбоку. А ты занят поединком с тем, кто напротив тебя...

Да это и поединком-то не назвать — укол ..(Прошёл? Нет? В защиту попал? Проломил или обвёл? Сам защититься смог? Ответить сумел? Штыком в бок, от убившего твоего товарища врага не получил?..)

И подобных вариантов — немерено.

Так что управлять такой 'зарубой' не может не только генерал, но и самый младший из обер-офицеров: генерал может только отправить новые полки в 'мясорубку', поручик может только увлечь за собой солдат... Да и то вряд ли — солдаты и так в данный момент 'берсеркеры', они даже не увидят направления, в котором атаковать. Только звуки труб и валторн, возможно, в состоянии достучаться до сознания бойца колющего и бьющего прикладом всё, что не одето в одинаковую с ним форму....

Поэтому нечасто доводят сражения до резни на штыках — обычно всё решает артиллерия и ружейный огонь, но сегодня рукопашная кипела уже во второй раз. И вряд ли в последний...

А наш фронт явно прогибался — удержать натиск противника, превосходящего численностью почти в два раза, и, будем честными, не уступающему как в мужестве, так и в искусстве ведения боя русским пехотинцам, практически невозможно.

Назревал нарыв, готовый вот-вот лопнуть...

Командир корпуса так же прекрасно это понимал:

— Вадим Федорович, — впервые генерал обратился ко мне по имени-отчеству, — отправляйте свою ракету... Ну, вы сами видите направление.

— Одну ракету? — на всякий случай переспросил я?

— Одного полка драгун хватит, чтобы заткнуть эту дырку., а резерв нам ещё пригодится.

Ну, раз дан приказ, я немедленно метнулся к своему 'указательному пункту', где до этого руководил Гаврилыч.

— Направить ракету в сторону Либавского полка! — заорал я подбегая.

— Ваше благородие, — ошалело посмотрел на меня унтер, — неужто по своим бить будем?

— Какой там 'по своим'! Я же сказал: 'в сторону'. Поверх их голов. И, желательно, на французов ракету уронить. Всё понятно?

— Так чего ж не понять, — улыбнулся мой главный помощник во взводе. — Теперь всё ясно, не извольте беспокоиться!

Ракета послушно рванула в необходимом направлении, оставляя за собой красивый шлейф из белого дыма...

Тваюмать! Красивая линия, которую чертила в воздухе ракета, вдруг категорически перестала быть красивой: её линейный 'путь' сломался, и сигнальный снаряд стремительно закувыркался прямо в тылы полка Айгустова...

Мама дорогая! Какая зараза тазобедреннорукая сбодяжила эту ракету? Именно эту самую, ту, что вместо того, чтобы указать направление атаки драгунам, уничтожила последнюю решимость либавцев стоять до конца...

Можете себе представить, что когда кипит штыковой бой, солдатам вдруг с тыла влетает это дымящееся, искрящее и обжигающее во все стороны 'уёжище'? Совершенно неожиданно.

— Гаврилыч, что за хрень?! — заорал я на унтера, однажды уже спасшего мне жизнь.

— Не могу знать, ваше благородие, — испуганно вытаращил на меня глаза мой главный помощник, — всё как обычно было. Нешто мы простую ракету куда надо засобачить не способны.

Да я и сам понимал, что виной всему 'фабричная сборка', а не мои минёры, отправившие сигнальную ракету непосредственно в боевые порядки своих...

Ну и гад же этот работничек, что получая за производство каждой ракеты больше, чем мог бы заработать на протяжении месяца на любом другом производстве, соорудил вот такую ерундовину.

И ведь не найдёшь теперь, кто виноват, не накажешь...

Хотя самого главного виноватого искать недолго — вот он я во всей красе. Как только появлюсь на глаза к Дохтурову, генерал поимеет меня по полной программе.

И, главное: посылать вторую ракету в нужном направлении, или кавалеристы сами разберут 'куда'? К тому же, теперь уже не 'туда'... Зараза!

Ну вот что там случилось с ракетой? Стенка прогорела? 'Сопло' вырвало? Ведь чёрта с два теперь узнаешь...

— Пошли драгуны, ваше благородие! — счастливо выкрикнул мой новый подчинённый, минёр Ряпушка. — Красиво пошли!

Моё подсознание вспомнило, что действительно, несколько секунд назад, органы слуха уловили звуки 'поющей меди' откуда-то сзади, но главный 'компьютер' черепа был занят другими проблемами, а потому не отреагировал на входящую информацию.

Оглянувшись, увидел, что действительно целый полк кавалеристов рванулся ликвидировать прорыв. Хотя и эскадрона хватило бы за глаза — вырубить с пару десятков французских пехотинцев проблем не представляло, а 'открыть ворота' контратакующим иркутцам (а это были именно они), наша пехота не имела ни малейшей возможности.

Тем более, что этого делать и не стоило: к атакующим подходили всё новые и новые подкрепления. При атаке кавалерии, они свернуться в каре, и будут методично расстреливать пытающихся атаковать русских драгунов...

Кавалеристы Скалона, разумеется, быстро вырубили прорвавшихся вражеских пехотинцев, строй нашей пехоты 'склеился' и рукопашная схватка продолжалась...

А иркутцы, кстати, сделав своё дело не успокоились: не зря драгуны назывались 'ездящей пехотой' — половина всадников спешились, коней стали гуртом отводить в тыл, а те, кто только что пластал палашами с седла вражескую пехоту, сами в пехоту превратились. В тылу ведущей бой дивизии выстраивался резервный батальон. Но в касках.

Штыки примыкались к ружьям, которые были хоть и покороче, чем в линейной пехоте, но ружьями от этого быть не перестали.

За ситуацию на данном участке можно теперь не особо беспокоиться и я поплёлся 'на Голгофу' — к Дохтурову.

— И что произошло, капитан? — командующий сражением даже не дал мне возможности разинуть рот для доклада. — Вы на чьей стороне воюете?

Лица генералов и штаб-офицеров, находящихся здесь же молча, но однозначно высказывали солидарность с только что высказанным мнением генерала.

— Ваше высокопревосходительство! — попытался сформулировать свою мысль я. — Произошло досадное недоразумение — именно эта ракета оказалась ущербной. Ни я, ни мои подчинённые...

— При чём тут ваши подчинённые? — оборвал меня Дмитрий Сергеевич. — Вы и только вы ответственны за свои новшества в армии — раньше как-то обходились и без них. А раз уж навязали эти ракеты для сигнализации, то обязаны были лично проверить каждую...

И вот что тут скажешь? Что невозможно проверить функциональность сделанной неизвестно кем и где ракеты, пока её не запустишь? Нет, в спокойной обстановке, за столом, я бы, конечно, объяснил командующему корпусом ситуацию, но сейчас, когда на позициях кипело сражение, это являлось совершенно нереальным.

— Пока оставайтесь здесь, — подвёл черту Дохтуров, — а после баталии, я откомандировываю вас обратно в распоряжение графа Остермана — мне такие советники не нужны.

Теперь мне впору стреляться. Такой разнос в присутствии полутора десятков офицеров и генералов... Нетушки — я, в крайнем случае, и в Академию вернусь.

Но дико неприятно, конечно...

— Дмитрий Сергеевич, — отвлёк командующего Монахтин, — пошли кирасиры на правый фланг.

Действительно: та самая блистающая на солнце своими кирасами и касками тяжёлая конница, двинулась на пока ещё не атакованные позиции нашей пехоты. И имела все шансы её строй проломить. А там...

Оставалось надеяться на стойкость полков и эффективность батарей, хотя на правом фланге пушек было немного. И фугасов ни одного...

Дымная полоса прочертила свой след над полем и, метров за двести от атакующих конных латников вспух дым разрыва...

Ай да Александр Дмитриевич! Ай да 'сукин сын'! — Засядько всё-таки успел сделать боевые ракеты!

— Что это? — удивился Дохтуров.

— Ракеты, ваше высокопревосходительство, — посмел я подать голос. — Только боевые, а не сигнальные.

— Что-то, я смотрю, от боевых толку не больше, чем от сигнальных, — недовольно отозвался в мою сторону генерал.

— Это пристрелка...

Над полем боя 'запели оргАны Засядько': четыре, ещё четыре, и ещё четыре дымных шлейфа потянулись к атакующим колоннам французских кирасир Две ракеты срезались на полпути, но остальные угодили куда надо.

Строевые кавалерийские лошади, конечно, животные с крепкими нервами — они не сбавляют аллюра даже под картечными залпами. Но вот дымные шлейфы тянущиеся навстречу, да ещё и с разрывами зарядов после падения, сделают психически озабоченными кого угодно, не только лошадей...

Тем более, что ядро или граната прилетает неожиданно, а здесь латники Нансути, идущие пока ещё на рысях могли чётко видеть как именно в него рисует свой дымный след по небу непонятный снаряд. Строй вражеских кирасир слегка смешался. А тут еще в дело вступили и русские пушки.

На ракетной батарее, по понятным мне причинам, наступила заминка — необходимо было дождаться, пока рассеется дым от запуска дюжины предыдущих ракет, переустановить дистанцию и снова зарядить установки.

А французы уже пришли в себя и, выровняв строй, продолжили выход на рубеж атаки Метров за двести уже перейдут в галоп и ринутся на нашу пехоту. И запросто могут смять правый фланг. Сумские гусары, при всей их лихости, защита от тяжёлой кавалерии неважная. Остаётся надеяться, что Дохтуров в моё отсутствие подсуетился и направил туда конную артиллерию...

Действительно: перед строем нашей пехоты стали вылетать запряжки, на батареях 'пушкарей летучих' орудия живо сбрасывались с передков и разворачивались в сторону неприятеля. И снова через ощетинившийся штыками строй, через только что появившиеся пушки нарисовали в небесах свои змеиные следы ракеты. Снова двенадцать, тремя сериями. На этот раз все они ушли по адресу. Не каждая врубилась во фронт атакующих французов, но лучше бить по арьергарду, чем просто перепахивать взрывами землю.

Как я понял, это был эксперимент Александра Дмитриевича Засядько, 'проба пера'. Всего три четырёхствольных станка... Ну что же — удалось. Надеюсь, что в будущих баталиях ракетные батареи станут более солидными.

Латники неслись уже галопом, рановато, конечно, тронулись, но торопились поскорее дорваться до прямого удара, до штыков нашей пехоты, стену которой надеялись проломить поскорее...

Сначала навстречу жахнула картечь конноартиллеристов — уже солидные бреши в рядах, затем огонь егерей. Ага! Это свинцовые шарики от ваших кирас отскакивают с такого расстояния, а новые пули их прошивают за милую душу. Ну и, наконец плотный залп пехоты в упор. И всё — до наших шеренг доскакало совершенно несерьёзное количество ударной кавалерии Наполеона, которую немедленно взяли во фланг сумские гусары.

А вот в такой ситуации лёгкая кавалерия имеет чуть ли не более предпочтительные шансы.

Кирасирам стало понятно, что проломить наши шеренги они уже не способны, что скоро пехотинцы жахнут по ним очередным свинцовым шквалом, по арьергарду уже начали бить гранатами пушки центра, гусары в серых мундирах сейчас врубятся в их порядки и задавят числом...

Запели трубы и французские латники начали разворачиваться, чтобы отправиться туда, откуда пришли.

Сумцы преследовать не стали. И правильно: это позволило ракетчикам послать в разлуку ещё одну серию своих подарков.

Но гусары не стали возвращаться на исходные — вдоль наших позиций они помчались на атакующую центр пехоту противника. Те, увидев угрожающую им опасность, немедленно ослабили натиск и стали выстраивать каре, для защиты от атакующей конницы. И отходить.

В сражении наступила передышка...

— Белый флаг, ваше высокопревосходительство! — адъютант Дохтурова протянул руку, указывая на всадника, скачущего прямо к нам.

— Интересно, чего это им занадобилось? — хмуро бросил командующий Шестым корпусом. — Ладно, как только прибудет парламентёр — проводите его сюда.

На холм поднялся довольно молодой французский офицер. Вроде гусар, хоть на наших похож не особо — шапка меховая, но доломан и ментик с бранденбурами выдавали принадлежность именно к этому виду кавалерии. Я, как уже не раз упоминалось, французским владею сильно ниже среднего, так что произошедший диалог привожу со слов майора Дементьева, которого расспросил позже:

— Господин генерал, мой маршал предлагает не возобновлять сражения, пока не будут вынесены с поля раненые и убитые.

— Не возражаю, — кивнул Дохтуров.

— Кроме того, командующий удивлён, что вы ведёте боевые действия столь бесчеловечными методами.

— Вы прибыли под белым флагом, сударь, — немедленно набычился генерал, — потрудитесь воздержаться от оскорбительных намёков в адрес моих войск.

— Господин генерал, — продолжил сверкать глазами француз, — неужели вы будете отрицать применение 'жидкого огня' сегодня? Это бесчеловечно! Так войну не ведут!!

— Пострадал ли хоть один ваш солдат от данных фугасов? — спокойно осведомился Дмитрий Сергеевич. — Я имею в виду непосредственно огонь. Итак?

— Нет, никто не пострадал, — слегка смутился французский капитан. — Но так всё равно не воюют!..

— Вы собрались меня учить как можно, а как нельзя воевать? — Дохтуров оставался предельно любезен с парламентёром.

— Ни в коем случае, — ответил гусар, — я просто передаю то, что повелел мне командующий.

— Так передайте своему командующему следующее: мы сейчас отступим в Смоленск. Если он вздумает нас преследовать — потери с обеих сторон будут огромными. Если попробует штурмовать город — будем биться за каждый дом. Как думаете, чьи потери окажутся большими? И город, в конце концов, подожжём.

А дальше в смысле 'Оно вам надо?'. Мол: приходите завтра.

Ну и 'расцепились'. Армия имела возможность уходить на восток. К Москве. К Бородинскому полю, о наличии которого никто ещё и не подозревал. Всё катилось по-старому. А приказ явиться к Остерману Дохтуров так и не отменил...

Дан приказ ему на запад

— Честь имею явиться к вашему превосходительству! — отрапортовал я, прибыв пред светлые очи командующего Четвёртым корпусом.

— А-а! Вадим Фёдорович...

— Прибыл в ваше распоряжение.

— Прошу прощения, Вадим Фёдорович,— кивнул мне генерал-лейтенант. — Отзывы о вашей деятельности, мягко говоря, совершенно нелестные. Что у вас произошло с генералом Дохтуровым? Как вас, так и его, знаю исключительно с самой лучшей стороны...

— Трагическая случайность, ваше превосходительство. Никто не виноват — так получилось.

.— И Бог с ним. Сейчас речь не об этом — о вашей новой задаче. Собирайтесь и завтра же отправляйтесь к графу Витгенштейну...

Вот это огорошил! Из действующей армии, где решается судьба России, и на 'периферию' войны? Может в Академию сразу, к пробиркам?

— Ваше превосходительство, — голос у меня слегка подрагивал. — Я согласен, что не всегда действовал идеально, но неужели...

— Прекратите, капитан, — столь любезный со мной всегда Остерман, неожиданно стал резким. — Я вас не отдыхать отправляю, а в действующую армию. На направлении к Петербургу тоже бои идут. И там тоже пригодятся ваши 'минные поля'. Я понятно изъясняюсь?

— Вполне, ваше превосходительство. Разрешите только узнать: это назначение связано...

— Не разрешаю! — отрезал генерал. — Это назначение связано с необходимостью армии и России. Ступайте!

Вот и всё. Я развернулся и пошагал. 'Дан приказ ему на запад'. И не дёргайся, Вадим Фёдорович — шуруй на северо-запад и ставь мины, где укажут.

— К тому же, попутчик у вас, Вадим Фёдорович, будет самый, что ни на есть наиприятнейший.

— Простите? — меня хоть и 'послали', но остановили.

— Да он сейчас и прибудет, — улыбнулся граф.

— Разрешите, ваше сиятельство? — нарисовался в дверном проёме Лёшка. Алексей Соков, если кто не понял. С эполетами подпоручика и 'Георгием' на груди.

Ай да Лёха! Ай да молодец! Так и хотелось броситься ему навстречу и залапать...

А Лёшка сверкал глазами навстречу: явно не терпелось парню похвастаться своими достижениями.

Ему и генерал, судя по всему, был не так важен как я. Но Остерман об этом догадываться не должен.

— Проходите, подпоручик, присаживайтесь. И вы, Вадим Фёдорович, тоже, — указал генерал на стулья за столом. — Представлять вас друг другу, как я понимаю, нет необходимости.

— Совершенно никакой, ваше сиятельство. Мы с Алексеем Сергеевичем родственники.

— Знаю. В значительной степени именно поэтому я и выбрал вам такого попутчика и помощника. Теперь о задаче: Пётр Христианович (Витгенштейн) так же весьма наслышан об успехах минёров под вашим руководством. Прикрываемое им направление тоже требует подобных специалистов. Несмотря на удачное для нас дело под Клястицами, опасность для Петербурга остаётся, поэтому инженерные заграждения там очень могут пригодиться. Вам понятна задача?

— Не совсем, ваше сиятельство,

— В первую очередь, — моя 'непонятливость' вызвала у графа некоторое раздражение, которое он, впрочем, демонстрировать не пытался, — обучить минёров Первого корпуса тем самым полевым минным постановкам. После этого, и только после этого! — командующий корпусом слегка повысил голос. — Можете приступить к операциям подобным тем, что проводили здесь. То есть, если граф Витгенштейн или тот, к кому он отправит вас в подчинение, это позволит. Вот письмо для него, там имеются необходимые рекомендации.

Я привстал, и с поклоном принял конверт.

— Прошу прощения, ваше сиятельство, но если мне предполагается действовать в ключе... В общем подобно тому, как до недавнего времени... Мой отряд...

— Отправляется с вами. Мало того — по вашей давнишней просьбе, я, в письме графу, предложил усилить его десятком казаков. Но, повторяю: активные действия вам разрешат только после того, как обучите минёров Первого корпуса всему необходимому. Ещё вопросы будут?

Вопросы должны были быть, но не формулировались категорически.

— Тогда завтра в путь. Поскольку прямое направление на Себеж является достаточно опасным, вам придётся сделать приличный крюк в дороге. И, раз уж так, — улыбнулся генерал, — разрешаю на денёк заглянуть к Сергею Васильевичу. Передавайте ему от меня поклон.

Обниматься в кабинете Остермана-Толстого было совершенно несолидно, но за его порогом мы с Лёшкой сразу сомкнули руки друг у друга на спине.

— Ну, молодец! Ну, орёл! Сергей Васильевич от счастья на седьмом небе будет! И я чертовски рад, что ты жив-здоров и всё у тебя в порядке.

— Я тоже очень рад вас видеть, Вадим Фёдорович, — в глазах моего... Чёрт! Кем он мне приходится? Я, вроде, ему, как ни странно, зять. А он мне кто? В общем, в Лешкиных глазах светилась самая искренняя радость.

— За что крест-то? — поторопился спросить я, прекрасно понимая, что Настин брат очень ждёт именно этого вопроса.

— Да за Неман. Ну и ещё одно дело было. Тоже переправа, — лицо пацана порозовело от удовольствия. — Не сработали шашки под мост заложенные, а французы так и прут... Благо, что подвода с дёгтем имелась — прикрылись ей, на мост выкатили, топорами бочки разбили и зажгли. Троих тогда убило, а у меня ни царапины...

Да уж — получи он пулю всерьёз — сожрала бы меня любимая с потрохами, да и от Сокова-старшего досталось бы за то, что уговорил в пионеры Лёшку пойти... То есть формально, конечно, претензий не было бы, но фактически...

Ладно — жив, и слава Богу. И с крестом. Теперь все мужчины в семье — георгиевские кавалеры. Солидно.

— Ты где устроился, Алексей?

— Да пока нигде.

— Вот это зря. Геройства — геройствами, а спать и есть офицер тоже должен с относительным комфортом, если уж имеется такая возможность. Я не про ночлег в 'поле'. Но мы ведь в нашем лагере.

Пойдём со мной — хлопцы, раз уж мы снова вместе, наверняка подготовили не только ночлег, но и ужин. И не такой как у всего корпуса — уверен.

Команда была в сборе, вплоть до Спиридона. Вместо погибшего Малышко к ней присоединился другой минёр — Курочкин. Молодой парень, рыжий, глаза вроде умные, но разберёмся по ходу дела.

Представив своим архаровцам Алексея, поинтересовался на предмет ужина. Всё сделано в лучшем виде, даже картошки раздобыли, а ведь отвык я от неё за последнее время — всё каши да каши... Дичи, правда, не подстрелили, но грибов наш лесовик набрал, так что порубали на сон грядущий знатно.

А с утра — полный вперёд. То есть не совсем 'вперёд': 'Нормальные герои всегда идут в обход...'. Напрямки к Себежу и Пскову не пройти. Разве что прорубив себе дорогу через войска Наполеона. Таких амбиций у меня не имелось, пришлось двигаться вкругаля, причём с серьёзным запасом — кто его знает, насколько в стороны раскинулись завесы французской кавалерии и маршруты отрядов их фуражиров.

Не те силы у меня под командованием, чтобы в открытые схватки вступать. Да и задача поставлена совершенно другая.

Останавливались то на почтовых станциях, то в придорожных гостиницах, а изредка заезжали и в усадьбы, встречающиеся по дороге.

В одном из постоялых дворов чуть не возник пренеприятнейший инцидент:

Некий ополченский офицер посмел выразить недовольство соседством с моими гавриками, ужинающими за соседним столом. Вслух выразить. И достаточно нахально.

Пока я соображал, насколько можно высказать своё возмущение, Лёшка меня опередил:

— Сударь! Я попросил бы вас воздержаться от оскорбительных замечаний в адрес тех, кто побывал в боях за Россию, и следует опять же в бои за неё!

Едрит твою через коромысло! Вот куда полез, сопляк? Мне теперь разыгрывать капитана Блада, переводя стрелки на себя, чтобы пацана не прикололи на дуэли?

Но разрулилось — белый крестик на груди Алексея, всё-таки произвёл впечатление на офицера — те, кто сменил сюртук чиновника и помещичий халат на военный мундир, являлись лучшей частью российского дворянства, в прямом смысле лучшей.

К тому же данный поручик узрел, что и я со своими крестами на мундире поднимаюсь из-за стола — хватило ума сделать выводы.

Чертовски хотелось залепить этому дворянчику что-то типа: 'эти солдаты уничтожили французов больше, чем вы в своей жизни видели'.

Но не стоило. Зачем унижать человека, если он просто из своей эпохи? К тому же запросто на дуэль нарваться можно. Причём далеко не факт, что на шпагах...

— Капитан Демидов, — официально представился я. — Следую с вверенным мне отрядом в распоряжение графа Витгенштейна. С кем имею честь? Что вызвало ваше недовольство?

Вроде ещё Леонов в 'Джентльменах удачи' говорил: 'Вежливость — главное оружие вора'. Мы хоть и не воры, но выкручиваться поручику будет непросто. Неужели посмеет ляпнуть что-то навроде: 'От ваших солдат плохо пахнет'?

Хватило ума воздержаться от подобной глупости:

— Приношу свои извинения, господа. Прошу принять моё искреннее восхищение всем тем, кому довелось скрестить оружие с войсками Бонапарта.

Поручик Михальский, Псковское ополчение. Честь имею!

Молодой человек боднул головой воздух, как бы подтверждая, что он действительно 'честь имеет'.

Ну что же — не совсем потерян для общества, вменяем по крайней мере. Я посмотрел на Алексея и тот понял:

— Подпоручик Соков. Алексей Сергеевич.

— Михаил Симонович, — не преминул представиться в ответ офицер. Вроде конфликта удалось избежать. Моя очередь:

— Вадим Фёдорович. Не угодно будет пересесть за наш стол?

— Благодарю за приглашение. С удовольствием.

По случаю знакомства-примирения, попросили ещё бутылку вина, каковую и употребили достаточно быстро.

Неплохим парнем оказался Михальский Михаил Симонович — вполне себе нормальный собеседник, рвётся в бой в свои двадцать лет. Гонор, конечно, присутствует. В плане 'белой кости'. Ну а чего ожидать от помещицкого сынка начала девятнадцатого века? — Дитя своего времени.

Мои минёры и егеря, в месте со Спиридоном и Гафаром уже отправились на боковую, а мы продолжали 'полуночничать' ещё с часик. И ещё один 'пузырь' при этом приговорили. Оказалось, кстати, что имение Михальских в двадцати верстах от усадьбы Бороздиных, так что почти соседи. Странно, что Алексей ничего о них не знает.

Разошлись по комнатам, являясь практически друзьями.

Короткая побывка

До имения моего тестя оставалось всего-ничего, уже замелькали вдоль дороги знакомые рощицы, в значительной степени подёрнутые желтизной на кронах деревьев, уже проехали пепелище того самого трактира, который спалил мой 'одновременец', чтобы ему икалось на том свете, когда навстречу из-за поворота вынесло коляску. А на 'господском' сидении находился...

Что характерно — узнал издали.

— Ваше благородие, Вадим Фёдорович! Радость-то какая! — было дико неудобно, что Тихон обнимает мой сапог. Сам дурак на самом деле — надо было заранее с Афины спрыгнуть. И встретить подобающе того, кто уже не раз спасал мне жизнь.

— Тихон, отпусти ногу! Я тоже очень рад тебя видеть. Поздоровайся, кстати и с Алексеем Сергеевичем — я не один в усадьбу еду. Только за ногу его не хватай как меня, ладно?

А дальше я заткнулся. Тупо потому, что из глаз полилось.

Я вообще-то не сильно сентиментальный... Хотя, может и сильно. С чем и с кем сравнивать? Каким 'сентиметрометром' измерять? Но слёзы наворачивались даже при просмотре некоторых фильмов в надцатый раз. Типа 'В бой идут одни 'старики' или 'А зори здесь тихие...'.

Ну да ладно.

Тихон радостно поприветствовал Алексея, и тут же стал давать объяснения, о которых его никто не просил:

— Барин в Ежовку послал, справиться на счёт когда уберут. Ну и ещё к старосте... Вы надолго к нам?

— Завтра с утра дальше тронемся. Война, дружище. Как домашние? Сергей Васильевич? Анастасия Сергеевна?

— Всё хорошо, ваше благородие, супруга ваша одно время недужна была, но сейчас, слава Господу нашему, весьма ладно себя чувствует...

Вот ёлки! Чего там с Настей случилось? Воюй, блин, после таких известий! Ладно — на месте разберёмся...

— Вадим Фёдорович, — продолжил Тихон, — явите божецкую милость, возьмите с собой. На войну.

— А с семьёй кто останется?

— Так одно лихо — всё равно в ополчение идти. Даже его высокоблагородие туда записаться собрались.

Вот это да! С одной рукой-то... Хотя этот суворовский рубака и так может много больше пользы принести, чем некоторые из нынешних. Ладно, потом с самим Сергеем Васильевичем пообщаемся.

— Ничего не обещаю, Тихон — вернёшься из поездки — поговорим.

На самом деле для себя я уже практически всё решил: раз уж мой 'Планше' на войну собрался, то пусть уж лучше при мне будет.

Те самые ворота... (а разве могли появиться другие?). Та самая череда ступенек, с вершины которой Настя бросила мне: 'Я ещё не решила... Скорее 'Да', чем 'Нет'...

Но хозяина уже явно кто-то предупредил — Соков-старший спешил нам с Алексеем навстречу по коридору...

Сначала он, разумеется, обнял сына, а потом уже и меня. Да и выбора у него не было — Лёшка рванулся навстречу отцу от порога, как только углядел.

А старый служака — молодец! — Несмотря на радость от встречи, он, в первую очередь, не преминул поинтересоваться о том, какого хрена здесь, во время войны, делают два офицера. С более мягкой формулировкой, конечно...

Удалось только в самых общих чертах объяснить подполковнику о причинах нашего здесь появления, как беседу смял и скомкал ураган по имени 'Настя'...

Не буду утверждать, что я был против такого 'слома' нашего с тестем диалога.

Сам, нарушив всякую субординацию, повернулся спиной к старшему в чине, и бросился навстречу крику 'Вааадик!'.

Какие они красивые, будущие матери! Даже когда они несут в себе не твоего ребёнка — тут-то всё понятно, даже когда ты их вообще в первый и, возможно, в последний раз в жизни видишь... Нет, не сексапильны, конечно — именно красивы. Природа позаботилась о том, чтобы мы не лезли со своими желаниями к той, в ком родилась и растёт новая жизнь, но даже у совершенно постороннего мужчины на генетическом уровне имеется чувство уважения к беременной женщине. И преклонения перед ней. Она — МАДОННА. Пусть пока на её руках нет младенца. Она — СВЯТАЯ. Пусть нимб над головой и не светится.

Это про женщин вообще... А мне навстречу бежала единственная и неповторимая, неповторимая и единственная. Любимая, которую не видел целую вечность.

Руки Насти сплелись у меня на загривке, я постарался сдержать себя и прижал жену нежно и аккуратно. Господи, какая же она у меня хрупкая!

-Здравствуй, родная! — прошептал я на ушко супруге. — Как ты? Как себя чувствуешь?

В ответ... Да не помню я! Мурлыкала что-то очень хорошее и нежное. Конкретики не разбирал — был исключительно на эмоциях. Минуты через две наших объятий, супруга обратила внимание и на брата.

Наконец бурные сцены закончились, и Сергей Васильевич взял инициативу в свои руки:

— Доченька, получишь своего мужа через полчаса. Дай офицерам поговорить о войне.

— А почему? Я думаю, что мы сэкономим немало времени, если Вадиму и Алёше не придётся повторять во второй раз мне то, что они расскажут тебе, — вот характерец у моей Насти, даже отцу перечить не боится. — Неужели вы какие-то страшные военные секреты обсуждать собираетесь?

Что характерно — кругом права, но житейской мудрости слегка не хватает. Пришлось придти на помощь тестю, чтобы не выглядело, что он подчинился женскому капризу:

— Сергей Васильевич, я вас очень прошу позволить Анастасии Сергеевне присутствовать при нашем разговоре, — мне не пришлось прилагать усилий, чтобы изобразить на лице 'мольбу влюблённого идиота', — я очень соскучился по своей жене, а времени, на протяжении которого мы можем пользоваться вашим гостеприимством совсем немного.

Кажется, Соков просёк как саму ситуацию, так и предложенную мной возможность 'разрулить' её не теряя лица.

— Ладно, — благосклонно кивнул он дочери, и, чуть заметно, мне, — пойдём вместе в мой кабинет, но только в разговор не вмешиваться. Договорились?

— Конечно! — немедленно согласилась моя 'половинка', но, зная её можно было не сомневаться, что вмешается она не раз.

Люди, по способу получения информации о мире делятся на визуалов, аудиалов и кинестетиков, то есть предпочитающих использовать либо зрение, либо слух, либо осязание (я не про тех, что пока в морду не получат — ни черта не поймут). Нет, все органы чувств, конечно, необходимы: при знакомстве с едой я, как и все нормальные люди, больше всего доверяю обонянию и вкусу, но в целом...

На любимую должно быть приятно смотреть, желательно, чтобы она имела приятный голос, и чтобы этим голосом не изрекались глупости, но... Как приятно было сидеть на диване ощущая именно всем телом присутствие рядом самого любимого и родного человека.

Интересовали подполковника, по понятной причине, в первую очередь наши с Алексеем 'Георгии'. Но, соблюдая приличия, он сначала поинтересовался обстановкой на войне вообще, а потом только позволил себе спросить, за что два представителя инженерных войск умудрились заработать по самой славной и почётной на войне награде.

Об атаке на переправу через Неман он, оказывается, не знал вовсе, и наш рассказ о пылающей под ногами у французов реке произвёл на старого вояку должное впечатление. Про огненную надпись, приглашающую французов и иже с ними в ад, тоже узнал с удовольствием.

Рассказывал в основном я, но Сергей Васильевич больше смотрел на белый крестик, что находился на груди сына. И явно находился в самом, что ни на есть восторженном настроении узнав, что получена данная награда за дело. То есть стать георгиевским кавалером столь юный офицер без особых на то причин в принципе не мог, но отцу было крайне приятно убедиться в этом исходя из знаний подробностей его подвигов.

Отставной подполковник живо интересовался подробностями дела у Понемуни и соизволил несколько раз одобрительно посмотреть и на меня. Потом последовали мой рассказ о подрыве мостов со снайперскими засадами, и аналогичный Алексея.

Дошло время поведать о сражении под Осторвно. О 'минных полях' Соков-старший выслушал без особого удовольствия, но узнав, что это получило благоволение Остермана-Толстого, несколько смягчился:

— Вместе Измаил брали — толковый был офицер. Настоящий орёл матушки Екатерины!

— Просил вам поклон передать, не преминул разыграть сложившуюся позицию я.

— В самом деле? Помнит? — лицо тестя порозовело. И, наверняка, от удовольствия.

— Свидетельствую, батюшка, — подключился Лёшка, — при мне его сиятельство велел вам кланяться.

— Ну что же, спасибо на добром слове, — можно сказать, что 'расцвёл' Сергей Васильевич. — Приятно узнать, что тебя помнят те, с кем воевал плечом к плечу.

Хоть они уже и генералами стали...

Было достаточно понятно, о чем отставной офицер сейчас думает: 'Если бы не рука — быть бы и мне ныне генералом...'

— Причём, Сергей Васильевич, — поспешил продолжить я, — другие командующие корпусами, тоже нисколько не возражали против подобных заграждений на поле боя: ни Раевский, ни Дохтуров.

Согласитесь: 'волчьи ямы' с вбитыми на дне кольями, ничуть не более 'благородное' средство обороны, чем мои мины или фугасы. Но их применяют издавна. Разве не так? Война вообще штука жестокая.

— Да я и не спорю, Вадим — понимаю. Просто я пехотинец, и для меня в сражении всегда всё решали молодецкая пальба и штыковой удар. Конечно, и мины при осадах, и фугасы в поле, тоже применяли, но это не то...

Хотя понимаю: во-первых, время идёт, а во-вторых, воевали мы не на российской земле. Можешь не тушеваться передо мной — все средства уничтожить врага в сражении хороши.

— И не только в сражении, Сергей Васильевич, — я, хоть и весьма сжато поведал о приключениях отряда своих 'спецназовцев'.

А вот это, как ни странно, вызвало весьма высокую оценку подполковника.

Про встречу с Кнуровым я, разумеется, умолчал, а в остальном, тесть весьма высоко оценил действия отряда расквартированного на эту ночёвку в его имении. Даже распорядился пару дополнительных бутылок водки отправить моим ребятам.

Потом рассказывал Лёшка. Надо сказать, что неплохо он на фронте 'порезвился' — на отца впечатление произвело — весьма благожелательно смотрел на сына в это время...

— Сергей Васильевич, — дождался я паузы, — вы не будете возражать, если Тихона я заберу с собой? — Просится на войну, так уж пусть лучше рядом будет.

— Вадим, что за вопрос? — Твой мужик — тебе им и распоряжаться. Привезёт к вечеру доклад о сборах как раз с той десятины, что новым зерном засеяли, — и в полном твоём распоряжении. А хочешь — и Егорку с собой забирай. Мне-то на войну не попасть со своей одной рукой, а он казак ловкий и умелый, сам ведь знаешь.

— Так Тихон говорил, что вы в ополчение собрались...

— Так не в бой же — ратников обучать, хоть какая-то польза от меня Отечеству будет. Так возьмёшь?

— С превеликим удовольствием, Сергей Васильевич! Он в моей команде... — я вскочил. Безо всякого зеркала почувствовал, как краска заливает лицо. — Великодушно прошу меня простить, но вынужден временно отлучиться — нужно как-то устроить моих людей.

Во стыдуха! Как Настю увидел — последний ум потерял, обо всём забыл. И про то, что мои товарищи по оружию может до сих пор у порога с ноги на ногу переминаются тоже.

— Успокойся! Неужели ты мог подумать, что в моём доме солдат, едущий с войны и на войну может оказаться неустроенным? Я еще, как только в окно тебя увидел, сразу необходимые распоряжения отдал. Так что твои ребята уже сытыми потихоньку становятся. И лошади ваши тоже.

— Весьма благодарен, Сергей Васильевич! — у меня с души немедленно свалился неожиданно взгромоздившийся на неё камень.

— Да и ты, Вадим, иди, отдохни, перекуси с дороги — до обеда ещё далеко. А то вон, хоть Настя и молчит, как обещала, но глазами меня так и ест... Забирай своего благоверного, дочка, я пока с Алексеем побеседую.

Довольная Анастасия Сергеевна немедленно повлекла меня из отцовского кабинета. Как только мы оказались за дверью, торопливо огляделись, чтобы никто не увидел, как она снова сплела руки у меня на шее... Какие нежные всё-таки у неё губы!

— Настюш! Давай всё-таки сходим, посмотрим, как устроились мои ребята. А то я нервничать буду — десять минут всего займёт. А?

— Ну что же с тобой поделаешь, — лукаво улыбнулась супруга. — Придётся поделиться вниманием мужа с его солдатами, чтобы потом он смотрел только на меня, и думал только обо мне.

— Можешь не сомневаться — весь твой до завтрашнего утра.

По отдельной комнате гаврикам, конечно, не отрядили, но ночлег на сеновале, да ранней тёплой осенью... Я бы может, это предпочёл пуховой перине, что ожидала меня этой ночью.

Гаврилыч, вежливо поздоровавшись с Настей, бодро отрапортовал, что всё в порядке, люди накормлены и устроены.

— Здравия желаю вашему благородию! — подошёл сюда же Егорка.

— Здравствуй, Егор Пантелеевич! Очень рад тебя видеть, — искренне поприветствовал я казака. Действительно очень приятно было встретить этого лихого уральца, который научил меня держаться в седле.

— Вадим Фёдорович, дозвольте с вами на войну... Господин подполковник сказали, что всё от вашего решения зависит, — слегка смущённо попросил Егорка.

— Ну, раз сам с нами хочешь — с удовольствием приму в отряд такого бойца.

— Вот что, мужчины, — вмешалась в разговор Настя, — вы уж тут свои дела решайте поскорее. Даю полчаса. А через это время мой муж должен быть свободен. Не буду мешать. Егорушка, напомни, если Вадим Фёдорович увлечётся.

— Пренепременно, Анастасия Сергеевна, — с лёгкой улыбкой поклонился казак.

Я решил проводить любимую метров с двадцать.

— Солнышко, я тебя очень люблю, но не отдавай, пожалуйста, команды моим подчинённым в моём же присутствии, ладно? Через четверть часа я в твоём полном распоряжении, — я чмокнул супругу в бархатную щёчку и вернулся к своим бойцам.

И попросил уральца распорядиться насчёт того, о чём давно истосковались и тело и душа — о бане.

— Так топится уже, ваше благородие, — ухмыльнулся казак. — Нешто мы без понятия, что для русского человека в дороге главное. А там и Тихон вернётся — уж он вас по самому первому рангу отпарит!

О да! Мастерство этого 'инквизитора' веника и пара не забудешь. И при первой же возможности попросишься под 'пытки' повторно. Причём ни разу не являясь мазохистом — просто знаешь, что несколько минут пребывания в 'аду' вернутся часом 'рая'.

— Спасибо, Егор Пантелеевич! А ты пока знакомься с будущими братьями по оружию.

— Да уже познакомились. Однако ещё поговорить будет невредно. Разрешите к ним идти?

— Ступай, конечно.

Ну, вот я и свободен — пяти минут хватило. Могу с лёгким сердцем отправляться к жене. Потом пообедаем, а вечерком Тихон...

Вот блииин! Тихон вернётся с результатами второго урожая моих 'элитных' сортов пшеницы и гороха.

Вот какой я всё-таки дурак!

Очень смачно сказал персонаж Александра Малинина в последних 'Старых песнях о главном', из тех, что я успел посмотреть в 'том' времени: 'Любовь — это вам не просто там!.. Любовью надо заниматься!'.

Ладно — из предложенных мной в прошлом году семян, выросли соответствующие колосья и стручки. Но ведь с ними 'занимались любовью' и местные пшеница с горохом. Посредством ветра, пчёл и тому подобной 'мухоты летающей'. И их пыльцу по местным растениям разнесли. Ладно, если нечто среднее выйдет — хуже бы не стало: эта 'продажная девка империализма' генетика на такие шутки способна — только держись. Я, конечно, с этой 'дамой' очень поверхностно знаком. Но знаю примеры её вывертов, когда 'плюс на плюс' или 'плюс на ноль' дают минус.

Это вам не математика — это НАУКА! Тут всего не предусмотришь, природа формальной логике не подчиняется. И, чем сложнее объект изучения, тем хуже он 'обсчитывается', тем больше фордыбачит относительно теоретически предполагаемого...

'Моя' пшеница, конечно, плодовитее местной, но фиг его знает — не выкинули ли из её ДНК ген, способный противостоять местному 'долгоносику', который давно уничтожен химией двадцатого века. Не так буквально, конечно, но в этом смысле...

К тому же, например, собачники, предпочитают вязать своих мраморных догов с чёрными, а не с такими же мраморными.* Потому, что во втором случае, четверть щенков рождается белыми, а они нежизнеспособны.

Так что совершенно не факт, что пыльца от моих двудольных и однодольных благотворно скажется на местной флоре.

 Мраморный дог или 'арлекин' — собака с основным белым окрасом, но с хаотическими чёрными пятнами. Этакий дог-далматинец. Такой окрас, ценится выше остальных. (Кроме чепрачного)

Хотя теперь переживать поздно — раньше думать надо было, прогрессор хренов. Камень брошен, круги по воде пошли. Будущее покажет. Хотя, если что худое приключится, то проявится не сейчас и даже не в следующем сезоне. Буферность полей Сергея Васильевича по сравнению с этой экспериментальной делянкой огромна, так что ничего фатального произойти не должно. Да и не конкретную же заразу я из двадцатого века притащил.

Ладно, проехали — меня жена ждёт.

— Ты чего стучишься в собственную спальню? — лучисто улыбнулась Настя, когда я зашёл. — Опасаешься застать меня в объятьях другого мужчины?

Вот огорошила вопросом. Стою и таращу глаза как даун. А что отвечать? Навскидку-то...

— Разобрался со своими проблемами? — милостиво сменила тему супруга.

— Почти.

— Что значит 'почти'? — приподняла свои собольи бровки госпожа Демидова. — Опять сейчас убежишь?

— В полном твоём распоряжении. Но в баню меня к вечеру отпустишь? Не хочется, чтобы моя любимая жена спала сегодня с немытым мужчиной.

— Ах, ты об этом...

Господи! Как она очаровательно улыбается!

— ... Конечно, попарься. Мне желателен рядом муж не только любимый, но и чистый.

Только... Вадик... — Настя посмотрела слегка виновато. — Я тебя очень люблю, очень соскучилась, но...

— Успокойся, солнышко — всё понимаю. Нашего ребёнка беспокоить не будем. Как чувствуешь себя? Мне Тихон сказал, что плохо тебе было.

— Сейчас — хорошо...

— Что значит 'сейчас'? — обеспокоился я.

— Последнее время. Действительно было, что и подташнивало, но недели две назад в последний раз. А теперь всё хорошо — я же не больная. Вот только молоко, сметану и всё остальное из молока полученное даже видеть не могу. Даже мороженое.

Ну — это нормально. Беременная женщина и бзики с едой — обычное дело...

Упс! Ненормально! — Молоко — это кальций. Кальций необходимый для 'строительства' скелета ребёнка. Противоестественно, что организм будущей матери не принимает молочных продуктов — он должен их требовать. Не мел же она грызёт втихомолку!

— Настенька, неужели и творог не кушаешь?

— Видеть не могу. Вадь, прекрати — меня от упоминания уже тошнит.

— Сыр?.. — несмело спросил я.

— Обожаю! Лопаю чуть ли не по фунту в день, — расцвела моя благоверная от упоминания о 'лакомстве'.*

Уфф. Камень с души свалился.

 История нелогичная, но реальная. Невозможно понять 'капризы организма' беременной женщины.

Вот спрашивается: какая принципиальная разница между творогом и сыром? А есть оказывается. Неуловимая, непонятная, но есть. И, наверное, даже не стоит пытаться её понять. Организм будущей матери сам разберётся, чего он требует.

— Погулять не хочешь?

— Тебе просто со мной скучно?

Во! — Это уже нормально — капризничает. А то я уже беспокоиться начал на предмет Настиной покладистости.

Ленка, на соответствующем месяце, из меня всю кровь выпила своими перепадами настроения:

— Пойдём гулять?

— Ты что угробить меня хочешь? Вон какая погода!..

На другой день:

— Пойдём гулять!

— Так посмотри, какая погода. (Та же самая)

— Вот! Тебе лишь бы лишний раз меня на свежий воздух не вывести! (слёзы)

И так постоянно.

То, что закидоны беременных женщин — притча во языцех известно давно, но Настя была на удивление 'нестервозной'. И минут через пять мы отправились на прогулку.

В тот самый парк, по которому я гулял в самый первый день знакомства с усадьбой. Золотая осень ещё не наступила, но вовсю предупреждала о своём скором приходе: зелень в кронах деревьев ещё преобладала, но и жёлтого цвета вполне хватало.

Война войной, но прислуга в имении своё дело знала и обязанности исполняла — дорожки в парке были убраны от неизменно текущего с местной флоры листа, только отдельные жёлтые вестники осени валялись на дорожках, что, кстати, совершенно не раздражало и не вызывало ощущения некого непорядка.

Гуляли, болтали ни о чём, прочитал Насте ещё пару стихов Белянина, которые вспомнил...

А когда вернулись, во дворе уже разгружали мешки с телеги вернувшегося Тихона.

— Ну, как дела на делянках? — не утерпел я поинтересоваться.

— Так что, ваше благородие, — поклонился мне и Насте слуга, — с пшеничкой всё замечательно: два с половиной пуда сняли с того участка, что новой засеяна, а с полей — хорошо если по два пуда будет на такой кусок поля...

Уже радует. Во всяком случае, пока.

— А вот с горохом — швах, — продолжал Тихон, — весь почти гусеницы поели. Хотя молодой, говорят, он дюже вкусный. Наверное, стоит только в саду возле дома выращивать.

— Ваше благородие, — слегка замялся мой слуга, — так как? Возьмёте меня с собой?

— Так повоевать хочется? — я с трудом сдерживал улыбку.

— Дык...

— Собирайся, Тихон — завтра с утра поедем. И Егорка с нами. Только сегодня с тебя баня. Отпаришь как и раньше?

— Не извольте беспокоиться, — тут же просиял мой 'ангел-хранитель', — в лучшем виде устроим!

И устроил. Когда я лежал на полке, а этот садист доморощенный изгалялся над моим организмом двумя вениками сразу, то проклял свой длинный язык бессчетное количество раз. Только честь дворянина и офицера сдерживала от просьбы о пощаде. А Тихону в этом аду хоть бы хны, как будто в скафандре, мерзавец... Чем он там дышит? Раскалённым паром? Ей Богу — мутант какой-то!

Наконец смилостивился, отпустил. То, что осталось от меня, с трудом сползло с полка и немедленно опрокинуло на себя ушат с холодной водой...

А жизнь-то налаживается! И продолжается.

Шустро выскочив в предбанник, я вылил в себя кружку восхитительного кваса и сел отдыхать, прихлёбывая этот напиток богов уже потихоньку. Тело наполнилось истомой и неземным блаженством.

Тихон тем временем терзал в парилке Алексея — вот же семижильный мужик! Он же в этой преисподней не просто сидит, а вениками размахивает...

Наконец из местного филиала Геенны Огненной вывалился исходящий паром и красный как варёный рак Лёшка. Вроде он перенёс 'пытки' полегче моего.

— Ваше благородие, не желаете ещё разок?..

Кружкой в него запустить, что ли?

— Изыди, сатана!

— Ну, тогда я пока сам попарюсь с вашего дозволения.

— Валяй!

Ни черта себе! — Ему ещё не хватило! Ну и бес с ним, с этим мазохистом...

Вот и пролетел день. Поужинали и, через пару часов, на боковую.

Будь проклята эта война!.. Будь проклята любая война! Амбиции, понимаешь, монархи тешат, а я несколько месяцев не спал рядом со своей женой, не чувствовал рядом это родное и нежное тело. И неизвестно сколько ещё придётся быть вдалеке от моей Настёны... Ведь если ещё и заграничный поход организуется — вообще пару лет, а то и больше. И ведь эти годы прожить ещё надо, на войне прожить, что весьма проблематично, особенно когда уже 'зима катит в глаза...'

Неет! Боню нужно вязать как можно скорее...

Ишь ты — 'вязатель' выискался! Что ты можешь сделать для этого, капитанишка с профессорской степенью? Тем более находясь при Первом корпусе, прикрывающем Петербургское направление.

Так что просто служить, пакостить французам по максимуму и надеяться, что та дополнительная гирька, что я бросил на весы войны, сможет склонить их в нужную сторону поскорее.

Встречи приятные и не очень

А с утра уже в седле. Попрощался с Сергеем Васильевичем, безуспешно попытался губами высушить слёзы на глазах Насти... Но — пора. Пошли!

Глядя на своих орлов подумал, что командую отрядом 'крестоносцев'. В буквальном смысле — георгиевских крестов или, точнее 'знаков отличия Военного Ордена' не имели из пятнадцати человек, ехавших под моим началом только Тихон, Егорка и новый, взятый вместо убитого Малышко, минёр.

Вряд ли во всей армии имелось ещё одно такое 'кавалерственное' подразделение.

— А неплохо в седле держитесь, ваше благородие, — подъехал ко мне Егорка, когда усадьба скрылась за холмом.

— Тебе спасибо, Егор Пантелеевич, — кивнул я казаку. — Да и сотни вёрст дороги кого угодно всадником сделают. С кавалеристами мне, конечно, не сравниться, но передвигаться на Афине уже худо-бедно умею.

— Я чего спросить-то хотел, — слегка засмущался уралец, — отряд уж больно у вас странный: пионеры верхами, егеря, басурманин этот, лучник... Что делать собираемся? Нет, я, конечно, с нашим удовольствием — что прикажете исполню, чтобы супостатам навредить. Но хотелось бы понять...

— Да что прикажут — то и будем делать. А вообще — почти казачий отряд. Именно вредить супостату. Всеми силами и средствами. Исподтишка. Не вступая, по возможности, в открытый бой. Из засад. Егеря у меня — лучшие стрелки в армии, минёры — тоже самые лучшие. Вот только лихих разведчиков, таких как ты, не хватало. Надеюсь, что командующий корпусом выделит ещё несколько казачков. Донцы, скорее всего, будут. Сойдётесь характерами?

— Понятно. А казак с казаком всегда договорится. Спасибо, ваше благородие! — Егорка благодарно кивнул и отъехал ближе к Тихону.

А дальше: вёрсты и постоялые дворы, вёрсты и почтовые станции, вёрсты и ночлеги под открытым небом...

Это вам не на автобусе от Пскова до Себежа отмахать — трое суток добирались пока не встретили первый казачий разъезд. Причём ополченский.

Что и понятно — настоящих бойцов Витгенштейн держал на передовых позициях, а эти, 'серомундирные', как раз и подходили для контроля внутренних коммуникаций.

Именно такие мысли и возникли у меня сразу после общения с урядником, возглавлявшим разъезд.

А потом подумалось: 'Не 'зазвездил' ли ты, Вадим Фёдорович? — люди по доброй воле в ополчение пошли. Никто их не гнал — сами. И ты, со своим мундиром, который тебя обязывает воевать по определению, будешь смотреть на них свысока?'.

Стыдно — оно всегда стыдно. Но если стыдно перед самим собой — вдвойне.

Единственное, что успокаивало: набьём мы с таким народом харю 'покорителю Европы'. Не можем не набить!

А потом была ещё одна радость: на последнем перед Себежем постоялом дворе, к нашему с Алексеем столу подошёл гусарский поручик в синем с серебром мундире — а кого из гусар тут ещё можно встретить — гродненцы.

— Разрешите представиться, господа: поручик Глебов. Не будете возражать, если составлю вам компанию?

— Милости просим, господин поручик, — мы с Лёшкой представились тоже.

— Не будет ли нескромно с моей стороны осведомиться: вы не из под Смоленска ли едете?

— Именно оттуда. А как вы догадались?

— Просто предположил — следуете с севера и с крестами оба... Хотя странно: пионеров с поручениями обычно не отправляют. Но не смею спрашивать о цели вашего визита в корпус.

— Благодарю вас за скромность, — слегка улыбнулся я. — Тем более, что всё равно не имел бы возможности удовлетворить ваше любопытство.

— Разумеется. Но я скачу из Петербурга — совсем не знаю о последних новостях с московского направления. Чем закончилось дело под Смоленском?

Ну, об этом можно рассказывать кому угодно.

— Смоленск оставлен. Армия отступает к Москве. Но битву под его стенами можно смело считать победой нашего оружия: противник, имея вдвое большие силы, понёс вдвое большие потери, чем наши войска.

— Так почему же Барклай не дал ещё одного сражения под Смоленском, если всё сложилось так удачно? — лицо молодого человека раскраснелось.

— Вы не по адресу задаёте вопрос, Иван Севастьянович. Я всего лишь капитан, и со мной не обсуждают стратегию ведения войны.

А про себя подумалось: 'Молодец Михаил Богданович, хорошо, что не повёлся на эмоции и не замутил генералку раньше времени — у Наполеона всё-таки значительно больше сил, чем у наших. Хотя и генералитет во главе с Багратионом его наверняка 'клюёт', и в низах, небось, недовольство то ещё...'

— А что у вас здесь происходило? — поинтересовался Алексей. — Мы ведь тоже совершенно не имеем информации о том, как идут дела на этом театре военных действий.

— При мне было только одно столкновение. Под Клястицами. Здорово набили французам. Только наш полк двенадцать пушек захватил. Генерал Кульнев лично водил гусар в атаку на одну из захваченных в результате батарей. Теперь наверняка должен или 'Георгия' второй степени получить, или даже голубую ленту через плечо.

— Так он жив?

— Яков Петрович? Да типун вам на язык! Извините, конечно. Для нашего шефа* ещё пуля не отлита. Его превосходительство — Бог Войны. Да, да, господа — именно он, а не Марс. Он погибнуть просто не может...

Ай да я! Ай да молодец! Не знаю, что конкретно я наворотил: может, ту самую пушку в Немане утопил, может того самого канонира покалечил — неважно. Генерал Кульнев жив! Ему не оторвало ноги ядром под теми самыми Клястицами. Этот 'русский Байярд' себя ещё покажет, ещё не одну козью морду его Гродненский гусарский лягушатникам устроит!

 В то время все полки русской армии имели шефов, как правило, ими являлись генералы, реже — полковники.

— Прошу прощения, — стал изворачиваться я, — просто подумалось, что генерала, ведущего на приступ батареи своих гусар, выцелят и застрелят в первую очередь. Очень рад, что Яков Петрович жив и здоров — он настоящая легенда нашей армии.

— Полностью разделяю ваше мнение, Вадим Фёдорович. И благодарю за лестный отзыв в адрес героя, которого гродненские гусары чтят превыше всех, кроме государя нашего.

Сильно подозреваю, что поручик слукавил — Кульнева гродненцы чтили даже повыше, чем императора, но такое вслух не произнесёшь...

— Я понимаю, господа, что вы, инженеры, — кажется молодой человек слегка захмелел, — не очень жалуете менее образованных кавалеристов...

— Отнюдь, Иван Севастьянович, — требовалось немедленно прервать данную тираду, которая могла привести к ссоре, — мы неоднократно бились плечо к плечу с ахтырскими гусарами, и имели возможность оценить их доблесть и ум. Если вам известен подполковник Давыдов...

— Денис Васильевич? — перебил меня поручик, — вы спрашиваете гусара, известен ли ему Давыдов?

— Я уточняю. По моему мнению, он должен быть известен всей России, но ведь могу и ошибаться, не так ли?

— В этом вопросе ошибиться нельзя — Денис Васильевич Давыдов действительно известен всей образованной России...

Ишь, как глазки засверкали! Может ещё и на дуэль вызовет по поводу моих сомнений в его образованности...

— Счастлив познакомиться с офицером, бившемся с врагами рядом со столь достойным воином!

Не, дуэль, кажется, откладывается на неопределённое время, а то и навсегда.

— Благодарю за столь лестный отзыв в мой адрес, но в сражении вместе с самим Давыдовым мне участвовать не довелось — мы прикрывали отход подчинённого ему отряда. Но с самим Денисом Васильевичем мы добрые друзья, смею вас уверить. А тем отрядом командовал поручик Бекетов. Вы не знакомы?

— Не имел чести познакомиться. Даже не слышал о таковом. В конце концов не может же каждый офицер знать каждого офицера. Даже если оба они гусары. Вот вы, например, всех пионеров знаете?

— Ни в коем случае, уважаемый Иван Севастьянович, — поспешил замять тему я. — Несмотря на то, что пионерных полка только два, а гусарских больше десятка (Я судорожно вспомнил последнюю страницу одного из журналов 'Наука и жизнь', где были нарисованы доломаны, ментики и кивера гусарских полков того времени: Александрийский, Ахтырский, Белорусский, Гродненский, Елизаветградский, Изюмский, Лубенский, Мариупольский, Ольвиопольский, Павлоградский, Сумский, Лейб— гусарский... кого-то забыл, но уже больше десятка — хватит, не наврал, и то ладно).

— Вадим Фёдорович, — гусар сам перевёл разговор на другую тему, — прошу простить моё любопытство...

— Не стесняйтесь.

— Я смотрю у вас орден 'Владимира' без банта. Как же так — вы же офицер.

— Офицер я относительно недавно и, надеюсь, временно. Я учёный-химик.

Глаза поручика стали вылезать из орбит.

— Химик? В армии?

— А что вас удивляет, любезный Иван Севастьянович? Сейчас каждый старается принести Отечеству как можно большую пользу там, где возможно. Я довольно неплохой специалист по взрывающимся веществам — а где они сейчас более необходимы как не в войсках?

— Так вы не инженер?

— Мы с Вадимом Фёдоровичем, имеем честь быть минёрами, — немедленно вставил Алексей.

— Ах, вот как! Тогда понятны и ваши боевые награды. Хотя у меня в голове не укладывается, зачем с главного направления отправлять минёров в наш корпус.

Вот и пусть дальше не укладывается. Да и я сам хорош — распустил язык сверх всякой меры. И хвост распустил. Павлиний. Пора закругляться с этим хвастовством. Нет, парень явно 'наш', но расслабляться нечего.

— Прошу нас простить, но — служба. Пора двигаться с отрядом дальше. Был чрезвычайно рад знакомству с вами, Иван Севастьянович. Предложил бы составить нам компанию по дороге на Себеж, но, подозреваю, что темпы нашего передвижения не подойдут лихому кавалеристу. Если ошибаюсь — милости просим ехать с нами.

— Не ошибаетесь, Вадим Фёдорович. Благодарен за приглашение, но мне действительно нужно спешить. Честь имею, господа! Надеюсь, что ещё встретимся.

— Пути войны неисповедимы. До встречи!

Пётр Христианович Витгенштейн, являлся единственным из командиров корпусов (не считая казачьих, конечно), который носил усы — право на это ему давало шефство над Лейб-гвардии Гусарским полком.*

В приёмной меня промариновали относительно недолго — всего лишь полчаса. Командующий Первым корпусом был достаточно приветлив и благосклонно принял пакет от Барклая.

Во время чтения послания он неоднократно удивлённо приподнимал брови, но беседовать со мной стал только после полного прочтения письма:

— Уважаемый Вадим Фёдорович, я, конечно, весьма польщён тем, что в распоряжение моего корпуса направлены столь ценные и храбрые офицеры как вы с подпоручиком Соковым, но почему именно вы? Ведь ваши знания и доблесть весьма пригодились бы на основном фронте, — генерал выжидательно посмотрел на меня.

— Не могу судить о решении господина министра, ваше превосходительство! Я получил приказ и выполняю его, — ну не делиться же своими домыслами по поводу неприязни Дохтурова?

— Хорошо, не будем выяснять причин, по которым вас отправили из основной армии ко мне. О предстоящей работе представление имеете?

— Насколько мне известно, необходимо обучить ваших минёров установке заграждений на поле боя и в других местах.

 В русской армии того времени только офицеры лёгкой кавалерии (гусары, уланы, казаки) могли носить усы. И они этим правом очень дорожили — сам Денис Давыдов в своё время отказался от генеральского чина и должности командира бригады конноегерей именно потому, что тогда пришлось бы лишиться этого 'украшения лица'.

— А вот как раз минёров у меня и нет: кроме пионеров капитана Геруа, только в Риге имеются, — весело посмотрел на меня генерал-лейтенант. — Но оттуда, как сами понимаете, их не доставишь. Есть две роты понтонёров при артиллерии — может их попробуете научить?

Нет: бардак в России, это перманентно? Вот какого, спрашивается, мужского достоинства, меня отправляли обучать неизвестно кого?

— Раз нет других — попробуем обучить и этих, ваше превосходительство. Хотя я, честно говоря, действительно рассчитывал встретить у вас моих бывших сослуживцев из Риги. Ими по прежнему командует майор Пушняков?

— Он. Но для нас они на данный момент недосягаемы — Рига в осаде. Держатся, но из-за стен города выйти, пока не смеют. Планируется прислать им из Петербурга два Морских полка, но на данный момент эти штыки нужны под стенами столицы. Так берёте понтонёр или пионеров в обучение?

— А разве у меня есть выбор? Придётся. Хотя химии они, как я понимаю, не обучались, но должны быть офицерами грамотными.

И хотелось бы уточнить задачи, что перед нами ставятся...

— Извольте к карте, — пригласил меня Витгенштейн. — Левый фланг надёжно прикрыт Себежским озером...

В общем, понятно: позиция у нас крепкая, Удино, после Клястиц, атаковать не собирается, но в перспективе движения его корпуса возможны. Нужно научить минировать предполье: фугасы там, 'мины в горшочках с картечью'...

— Каким количеством динамита я располагаю в качестве материала для обучения?

— Количеством чего, простите?

— Динамита. Того самого нового взрывчатого вещества, что нужно использовать для установки мин перед нашими боевыми порядками.

— Что за новое вещество? Старого доброго пороха вам не достаточно? — искренне изумился командующий корпусом.

Вот млин!

— Ваше превосходительство...

— Оставьте титулование — к делу. Итак?

— Ещё за полтора года до войны, мной разработан рецепт нового взрывчатого вещества, по своей разрушающей силе многократно превосходящего порох. Именно его мы успешно использовали неоднократно.

— В первый раз слышу, — недоумённо ответил генерал.

— И, тем не менее, это факт. Производится динамит и в Риге, и в Новгороде. Неужели в вашем корпусе с ним совершенно не знакомы?

— Лично я слышу о подобном в первый раз. Поговорю об этом с полковником Сиверсом. Кстати он ваш непосредственный начальник — руководит инженерами корпуса. Правда у Егора Карловича сейчас голова болит в основном по поводу возведения укреплений.

— Прекрасно понимаю, но неужели для доставки пары подвод с грузом из Новгорода, требует отвлечения начальника инженеров от выполнения его основных обязанностей?

— Это требует отвлечения от выполнения 'основных обязанностей' даже меня, командира корпуса: нужно сесть и написать соответствующий приказ. Ну, то есть, не 'сесть и написать', а продиктовать и подписать...

Но это, на данный момент, не столь важно. Чем предполагали заняться дальше, Вадим Фёдорович? Обучение пионеров моего корпуса, дело, конечно, достойное. Но вы, как я знаю, прибыли с отрядом...

Генерал выжидательно посмотрел на меня.

— Ваше превосходительство...

— Я же сказал: 'Без титулования'. Не та ситуация, чтобы тратить время на слова не несущие смысла. Слушаю вас.

— Отряд, которым я командую, успел себя очень хорошо зарекомендовать в организации всевозможных пакостей нашим французским 'друзьям'. В его составе опытные минёры и четверо лучших из егерей, не побоюсь утверждать, всей армии — бьют без промаха там, где почти любой другой представитель этого рода войск промажет. Каждый их выстрел — выведенный из строя вражеский солдат.

Мы уже неоднократно организовывали засады на небольшие, и даже довольно значительные отряды противника с неизменным успехом.

— Верю вам на слово, Вадим Фёдорович, — кивнул генерал. — Верю вашим словам и орденам на мундире. Но какого решения вы ждёте от меня? Какой задачи вашему отряду?

— В первую очередь, конечно, нужно научить подчинённых корпусу пионеров минировать поле боя. И опасные направления к позициям. Поверьте, это дорогого стоит, когда враг несёт неожиданные потери на позиции 'последнего броска'. 'Ваши' французы с таким сюрпризом пока не знакомы, но на главном направлении, уже была неоднократно собрана 'кровавая жатва' из егерских ружей и пушек по остановившемуся в недоумении противнику.

— Об этом подробнее поговорите с графом Сиверсом, я уже предупредил его о вашем прибытии. Представьтесь непосредственному начальнику, обсудите свои инженерно-минёрные вопросы, ознакомьтесь с позициями, ну а тогда с ним вместе — ко мне. А сейчас — прошу меня извинить, дела. Адъютант вас проводит к Егору Карловичу.

Интересно: у него в адъютантах уже сейчас Пестель, или тот позже на этой должности служил?

Оказалось — позже. Отвёл меня и представил Сиверсу, штабс-ротмистр Лейб-гвардии Гусарского полка.

— Прибыл в ваше распоряжение, ваше сиятельство! — не преминул отрекомендоваться я начальству. — Со мной подпоручик Соков и тринадцать нижних чинов.

— Рад познакомиться, уважаемый Вадим Фёдорович, — тепло улыбнулся мне полковник и, улыбаясь, протянул руку. — Счастлив принять под своё начало столь доблестного офицера и известного учёного.

Ого! А он и о моей научной деятельности в курсе?

— Не ожидал, что вы об этом знаете, ваше...

— Егор Карлович, — оборвал меня граф.

Понятно. Ну не я же сам буду строить беседу без оглядки на субординацию...

А ведь мы с ним практически ровесники — с виду лет тридцать брату командира Четвёртого кавалерийского корпуса.

И аристократизм из него так и пышет. Нет, нет, никакого снобизма, никакой позы — очень приветлив и прост в общении... Не объяснить... Просто чувствуется ПОРОДА. И нос, опять же, солидный.

Вот так зацепила меня эта дурацкая мысль, что потом во время всей дальнейшей беседы параллельно вилась и покоя не давала: более трёх четвертей аристократов — большеносые. Бывают, конечно, и исключения типа Давыдова или самого государя, но всё-таки...

В общем, постоянно приходилось изгонять из черепа мысли о 'шнобелеметрии', и сосредоточиться на беседе с начальником инженеров корпуса.

— Честно говоря, Вадим Фёдорович, я хоть и рад вашему появлению, но удивлён оному. Мы не просили инструктора по минному делу у командующего. Конечно, и я сам, и мои офицеры, ознакомимся с вашими мыслями на этот счёт, и, несомненно, кое-что примем к исполнению.

— Егор Карлович, я офицер — мне отдали приказ, я его выполнил.

— Ещё раз повторюсь: очень рад, что вы у нас. Просто некоторое недоумение имеет место быть...

Ладно, давайте к делу!

Я рассказал об опыте минирования мостов, атаки переправ из засад, о растяжках на подступах к рубежу атаки, о фугасах и ложных фугасах, даже об огненных упомянул.

Сиверс слушал с живым интересом и периодически одобрительно кивал.

Однако, кое в каких вопросах потребовались разъяснения:

— Но ведь эти ваши глиняные горшочки с дробью, вряд ли способны истребить много солдат противника.

— А истреблять и не надо — умер данный пехотинец или ранен — не столь важно, главное, что он не способен атаковать, и натиск на наши полки окажется снижен, значит и ответный огонь окажется более эффективным.

Но, простите, Егор Карлович, для снаряжения этих мин желателен именно динамит, а не просто порох. Его превосходительство сказал, что в корпусе данного взрывчатого вещества не имеется.

— Что есть динамит? — приподнял бровь полковник.

Вот неистребим наш российский бардак — ни в двадцатом веке, ни в девятнадцатом. Командир инженеров корпуса ни сном, ни духом о новой взрывчатке. А она уже почти год как 'на вооружении'. Но, оказывается, только в отдельных подразделениях. Не здесь.

— Знаете, Егор Карлович, я вам лучше продемонстрирую его действие, чем буду объяснять. Не возражаете?

— Отнюдь. А когда? Вы раздразнили моё любопытство.

— Да хоть сегодня — мы привезли с собой пару десятков зарядов, но для нужд корпуса, да ещё и обучения этим пользоваться, доставленного совершенно недостаточно.

Год назад я наладил производство динамита в Новгороде. Прикажите отправить туда распоряжение о доставке пары повозок.

— Разумеется. Однако всё-таки после того, как вы продемонстрируете нам свои чудо-мины.

— Разрешите приступить к организации демонстрации?

— Успеется, Вадим Фёдорович, — охладил мой порыв Сиверс. — Давайте сначала обсудим до конца план ваших действий.

Предварительно договорились, что из своей роты капитан Геруа выделит под моё начало с десяток пионер и двух офицеров. Ну что же — попробуем.

Всё-таки препогано, что минёров не имеется вообще — они всё-таки азам химии обучены, да и отбирают туда по вышеприведённой причине ребят наиболее толковых. То есть, не уравнения реакций, конечно, писать (из умеющих делать сиё на всей планете вообще в наличии лишь один человек), но рассчитывать пропорции компонентов пороха, взвешивать и смешивать вещества — это вполне.

И сразу после того, как мелькнула эта мысль, затосковалось по Академии: жили бы с Настей в Питере, двигал бы я российскую науку вперёд семимильными шагами... Уже ведь и 'Таблицу Демидова' есть из чего 'соорудить', а имя я себе в научных кругах обеспечил — прислушаются и примут...

Поскорее бы 'корсиканского людоеда' к ногтю прижать, тогда можно будет плюнуть на работы по всевозможным взрывчаткам, и возвести химию на пьедестал 'Царицы Наук'...

Ну да ладно — пока не актуально.

Тему про активные минные заграждения в первой беседе со своим начальником я поднимать пока не стал — 'кита нужно есть постепенно'. Договорились, что подготовлю демонстрацию динамита через три часа, на чём временно и простились.

— Сколько демидомита-то? — Кречетов не заметил, что я уже вернулся.

Гаврилыч испуганно зыркнул на меня и тут же поспешил поправить расслабившегося подчинённого:

— Динамита, морда неграмотная! Три шашки его благородие приказали.

И уже ко мне:

— Вы не гневайтесь, господин капитан — это мы со всем уважением... Промеж себя только... Больно справную штуку вы придумали.

Вот сукины дети! Вот народ-словотворец! Это ж додуматься надо: 'демидомит'. Ну не устраивать же разнос, когда сам еле смех сдерживаешь.

— Не волнуйся, Гаврилыч, не сержусь я. Трёх хватит? Как думаешь?

— За глаза, ваше благородие — снесёт под корешок.

Для демонстрации выбрали сосну на опушке (Гринписа на меня нет). Должно произвести впечатление на Сиверса и всех, кто с ним пожалует.

Ну и горшочек с дробью тоже — вокруг него ребята расставляли мешки с землёй, чтобы можно было конкретно убедиться, сколько солдат противника пострадают вблизи 'эпицентра'.

Мне, кстати, и самому было до жути интересно — раньше до такого эксперимента не додумался.

Мешки расставляли так, чтобы сымитировать боевую колонну и посмотреть, сколько приблизительно народу и насколько серьёзно выведет из строя взрыв мины.

В условленное время появился полковник с группой пионерных офицеров. Нас с Алексеем представили капитану Александру Клавдиевичу Геруа и его подчинённым. Как сам командир местных пионер, так и его коллеги, оказались весьма доброжелательными. Во всяком случае, внешне. Позиции 'приехал тут незнамо кто нас уму-разуму учить' не наблюдалось.

— Всё готово, Вадим Фёдорович? — поинтересовался Сиверс, когда закончили процедуру знакомства.

— Абсолютно. Можем начать хоть сию минуту.

— Так не будем терять времени.

— Кречетов, ещё одну шашку сюда! — крикнул я своему минёру.

В течение минуты брикет новомодной взрывчатки я демонстрировал офицерам:

— Как видите заряд небольшой как по объёму, так и по массе. Огнепроводный шнур может поджигаться как фитилём, так и тёрочным взрывателем. Вон к той сосенке, — я показал на дерево, — привязаны три таких шашки.

— Неужели вы рассчитываете свалить такое дерево столь небольшим зарядом? — Геруа не скрывал своего скепсиса. — Не гремучая же ртуть у вас там.

— Нет, разумеется — я не посмел бы так вольно обращаться с гремучей ртутью. Однако я прошу верить не моим словам, а своим глазам. Давай, Гаврилыч!

Унтер припустил к лесу, а через две минуты уже улепётывал оттуда во все лопатки. Он успел отбежать метров на сто (вполне безопасное расстояние), когда жахнуло. Немалая такая мачтовая сосна, на стволе которой плеснуло пламенем, неторопливо начала крениться в нашу сторону, а чуть позже уже легла на землю-матушку, что её породила.

— Всего три? — недоумённо посмотрел на меня Сиверс. — Три таких заряда?

— Прошу поверить — именно три, и именно таких. Позвольте продемонстрировать действие противопехотной мины?

— Хотите сказать: фугаса?

— Именно мины, уважаемый Егор Карлович. Фугасом это назвать нельзя — весьма небольшой глиняный горшок. Видите те мешки?

— Разумеется. Как я понимаю, они имитируют вражеских пехотинцев?

— Именно так. Я, кстати, сам впервые увижу подобное моделирование и смогу оценить результаты. Вместе с вами.

— Ну что же, давайте посмотрим...

Я дал отмашку и, через минуту, в строю 'атакующих мешков', вырос сноп огня и дыма.

Все присутствующие поспешили посмотреть на то, что натворил взрыв.

Четыре мешка были разорваны в хлам, ещё на четырёх горела мешковина, двенадцать имели пробоины от осколков. 'Разной степени тяжести'.

То есть можно рассчитывать, что каждый взрыв такой мины выведет из строя как минимум десяток атакующих солдат противника. Немало.

А если сравнить с трудозатратами на 'волчью яму' с кольями на дне — вполне можно считать моё новшество более эффективным и 'рентабельным'.

На присутствующих офицеров тоже произвело впечатление.

— Господа! — обратился я к пионерам. — Вы, пожалуй, единственные на войне, кто занимается не разрушением, а созиданием. Вы строите, а не крушите. Строите мосты, возводите укрепления,.. Кто из вас готов изменить свой образ деятельности? Кто готов учиться ставить на пути врага такие 'ловушки'?

Это непросто, но, как я постарался показать, весьма полезно для наших войск.

Кто из вас согласен учиться минному делу?

Едрён-макарон — все согласны. Вплоть до самого капитана Геруа. Разве что Сиверс не попросился ко мне в ученики.

Он же и пресёк поползновения офицерской молодёжи по оставлению скучных работ по возведению позиций, и выделил мне своей волей подпоручика Клевицкого и прапорщика Котова.

И потянулись дни обучения. Подопечные мои оказались достаточно грамотными и сообразительными. Из их недостатков стоит отметить недостаточную внимательность и аккуратность подпоручика, и излишнюю гонорливость прапорщика в отношении с нижними чинами.

— Виктор Александрович, вы провели безупречные расчеты, талантливо применили мину к рельефу, хорошо замаскировали, но натяжка провисла в некоторых местах до земли, два колышка удерживающие верёвку вот-вот упадут сами по себе, ещё с одного она свалилась, основной удерживающий закреплён ненадёжно. А тёрочный взрвыватель всё-таки требует, чтобы за верёвку 'дёрнули' как следует...

Но этот-то хоть не трепыхался и добросовестно исправлял свои огрехи. С каждым разом замечаний у меня становилось всё меньше.

Со вторым было сложнее:

Котов был предельно вежлив и доброжелателен в общении с офицерами, но то, что он просто презирает подчинённых, было видно невооружённым глазом. Причём даже замечание сделать не за что — всё 'в рамочках'.

Не скажешь же:

— Пётр Петрович, вы неласково смотрите на солдат, неприветливы с ними...

Тут же сделает мне 'квадратные глаза':

— Побойтесь Бога, Вадим Фёдорович! Разве я кого-нибудь ударил или обругал?

А мне крыть нечем...

Действительно: не ударил и не обругал, но уж лучше бы врезал сгоряча кому-нибудь леща за проступок, или обложил семиэтажно, чем это перманентное общение с солдатами, когда они каждый раз чувствуют, что их командир считает своих подчинённых существами низшего сорта, и не стесняется это демонстрировать. К тому же постоянные мелочные придирки, разговор сквозь зубы...

Ещё немного — и попрошу у капитана Геруа замену этому снобу. И пусть хоть на дуэль вызывает — этот спесивый молокосос может мне всю работу по обучению 'минёров нового типа' похерить...

Проблему решил... ну этот, который 'незаметно подкрадывается', у которого 'работа такая': подпоручик Ковешников вернулся из Новгорода с полутора пудами динамита...

— Нету более вашей лаборатории, Вадим Фёдорович. Прошу простить, — непонятно за что извинился молодой офицер. — Как мне рассказали, два месяца назад, главный инженер по производству взорвался вместе со всем зданием. Те новгородцы, что живут неподалёку от того места, до сих пор крестятся при упоминании этого случая и плюются в сторону вашего бывшего 'заведения'.

Восстанавливать, понятное дело не стали.

Вот — отдали мне всё, что на складах оставалось — благо те за пять вёрст от места производства находились. Прошу простить за неприятные известия.

Да уж, вся моя затея насчёт установки растяжек перед нашими позициями накрылась медным тазиком. Оставшийся 'демидомит' нужен мне самому для активных действий в тылах Макдональда — Удино...

— Вы-то, зачем извиняетесь, Константин Андреевич? Вашей вины во взрыве лаборатории, нет никакой. Сердечно благодарю, что доставили хотя бы то, что осталось.

Итак: идти к Сиверсу или сразу к Витгенштейну?

Вопрос, конечно риторический — через голову непосредственного начальника действовать нельзя. Но и принять окончательное решение, относительно дальнейших действий моей группы сам начальник инженеров корпуса не волен. Но, всё равно — сначала к нему.

— Уважаемый Егор Карлович, — начал я, когда примостился на предложенном полковником табурете. — К сожалению, должен сообщить, что почти всё, чему я обучал, отряд ваших инженеров уже не имеет смысла — динамита из Новгорода доставлено ничтожно мало, расходовать его на пассивное минирование предполагаемого поля боя бессмысленно.

— Да, мне уже доложили о несчастье в вашей лаборатории по производству этого вещества. Ну что же: имеем то, что имеем, у вас есть какие-то конкретные предложения?

— Исходя из имеющихся у нас в наличии средств — только фугасы-камнемёты с пороховыми зарядами. Но этому можно обучить быстро... Относительно быстро, конечно. А основную часть оставшегося динамита, мне хотелось бы применить, действуя активно в тылу и на коммуникациях тех маршалов Наполеона, что стоят против нас.

— Относительно фугасов я понял, Вадим Фёдорович, — слегка нахмурился Сиверс, но о ваших дальнейших планах — потрудитесь рассказать подробнее. Я что-то с трудом представляю, как можно действовать на коммуникации не наступающего на относительно узком фронте, а закрепившегося на всём протяжении Двины противника. И давно 'осевшего' в этих местах. Освоившегося с ними. Поясните?

— Разумеется, я не прошу разрешения заняться атаками тылов французов немедленно. Я, во-первых, прошу выделить в поддержку отряда с десяток казаков для оперативной разведки, и кого-то из местных, кто, например, состоит в ополчении.

— Предположим, что командующий корпусом удовлетворит вашу просьбу. Что далее?

— Сначала разведка, конечно. Не здесь, конечно.— ближе к Двинску, но в относительно безлюдном месте...

— В каком? — немедленно перебил меня полковник.

— Ещё не выяснял, Егор Карлович, поймите — я всего час назад думал только об обучении своих подопечных. Однако дефицит эффективной взрывчатки сделал всю эту подготовку бессмысленной...

— Вы уверены? А может, сначала попробуем повторить ваш эксперимент с мешками на обычных пороховых зарядах?

А ведь уел инженер начала девятнадцатого века, химика конца века двадцатого. Глядишь, и в самом деле банальный чёрный порох непринципиально будет отличаться по своему 'метательному' действию от динамита? Последний ведь только 'дробящим' действием 'старый добрый' превосходит.

Конечно, я слышал и читал в своё время о таких характеристиках взрывчатых веществ, как 'бризантность', 'фугасность' и иже с ними, но вроде даже в Первую Мировую Войну, те же самые англичане не гнушались снаряжать свои самые что ни на есть здоровенные снаряды банальным чёрным порохом.

Так что не исключено, что единственное преимущество динамита при использовании его 'в поле' — компактность. Что в случае пассивного минирования не принципиально.

— Пожалуй, вы правы, Егор Карлович. Разрешите немедленно приступить к подготовке опытного образца?

— Не возражаю. Ступайте. И оповестите меня, когда будете готовы к демонстрации.

Во стыдуха! Во осёл! Осёл с докторской степенью! Сколько же я денег в никуда угрохал! Почти наверняка во всех предыдущих случаях, в тех самых горшочках, динамит, который чуть ли не на вес золота можно было заменить копеечным порохом. Да и сами горшочки с картечью...

Идиот! — Просто присобачить тёрочный взрыватель к обычной артиллерийской гранате — и всё! К тому же её и маскировать зачастую не надо: валяется на поле боя ядро — самое обычное дело.

Пришлось засунуть свою гордость куда подальше и вернуться к Сиверсу, чтобы он походатайствовал перед начальником артиллерии корпуса, о выделении энного количества гранат для экспериментов, а в перспективе и для самих заграждений.

После первых же слов полковник сразу ухватил основную мысль, и даже не дав её закончить немедленно потащил меня к Яшвилю.

Генерал-лейтенант принял нас не сразу, пришлось с четверть часа поскучать в приёмной, если, конечно можно так назвать сени крестьянской избы, в которой на данный момент располагалась его 'штаб-квартира'. Но встретил приветливо, тепло поздоровался с Сиверсом, весьма благожелательно встретил и моё представление...

Перешли к делу:

— Уважаемый Лев Михайлович, — начал полковник, — капитан Демидов предложил очень интересную и, на мой взгляд, перспективную идею: минирование возможного направления движения вражеских сил на поле боя артиллерийскими гранатами.

— Простите? — удивился артиллерист.

— Давайте Вадим Фёдорович сам расскажет о том, что придумал?

— Слушаю.

— Ваше превосходительство, — начал я, — минирование поля боя на опасных направлениях уже прекрасно показало свою эффективность в сражениях под Островной и Смоленском. Но там использовались достаточно сложные и дорогостоящие мины, изготовить которые в достаточном количестве у меня нет здесь никакой возможности. Буквально час назад пришла мысль заменить их обычными пушечными гранатами...

— Считаете, что гранаты дёшевы и у меня их без счёту? — перебил меня Яшвиль.

— Простите, Лев Михайлович, — вмешался Сиверс, — но если наши ожидания оправдаются, в чём я почти не сомневаюсь, то эти бомбы фактически попадут в цель без расходов на сам выстрел из пушки. Взорвутся сами непосредственно в рядах наступающего противника, а ваши молодцы-артиллеристы добавят ещё из своих орудий.

— Спасибо, я понял, — на несколько секунд задумался генерал. — Но всё-таки, хотелось бы убедиться...

— Несомненно. Пока мы просим несколько штук для испытаний, на которые приглашаем и вас.

— Пренепременно. Известите заранее, а насчёт гранат я распоряжусь — их вам доставят сегодня же.

Как и ожидалось, испытания удались на славу: осколки 'калечили' мешки почище, чем дробь из моих 'горшочков'. Уже в 'надцатый' раз обругал себя за то, что не додумался до такого простого и эффективного решения раньше — можно сказать: 'заколачивал гвозди микроскопом' на протяжении пары месяцев.

Яшвиль и приглашённые им командиры дивизий, генералы Берг и Сазонов, тоже пребывали в полном восторге, так что с перспективами на данном участке деятельности можно было мозг не грузить — артиллеристы дадут столько потенциальных 'мин', сколько попрошу, но в результате созрел и не очень приятный разговор...

— Ты всё видел, Алексей...

— Да, Вадим, здорово! Раньше надо было...

— В том-то и дело. Поэтому придётся на время расстаться...

Вопрос в глазах Лёшки озвучен не был, но даже молча требовал немедленного ответа.

— Необходимо как можно скорее сообщить об этом главным силам. И кому, как не тебе. Я напишу письмо генералу Трузсону, главному инженеру Армии, но ты волен отдать его любому из командиров корпусов или дивизий. В общем — сам сообразишь. Думаю, что понимаешь, насколько важно, чтобы командование главными силами узнало о данном способе минирования перед генеральным сражением, которое может состояться в самое ближайшее время. Возражать будешь?

— Всё понятно. Не хочется, но необходимо. Поеду, конечно. Когда?

Молодец, парень — 'фишку' понял, и препираться не стал.

Думаю, что завтра с утра. Писать донесение пойду прямо сейчас, но стоит ещё заручиться подтверждением предложения если не у самого Витгенштейна, то хотя бы у Яшвиля или Сиверса. Думаю, что их подписи добавят весомости моим словам.

— Хорошо. Значит завтра, — кивнул Алёшка.

— Подожди. Одного я тебя не отпущу — возьми с собой Егорку.

— Господин капитан, — вежливо улыбнулся мне Соков-младший, — я всё-таки офицер, и в опеке не нуждаюсь.

— Господин подпоручик, — я не остался в долгу, — потрудитесь выполнить приказ своего начальника буквально.

Не буду говорить, что меня не волнует твоя судьба, а только доставка донесения, Алёша, но, в самом деле, подумай: поручение тебе даётся весьма ответственное. От него в значительной степени может зависеть судьба генерального сражения, судьба России... И ты хочешь, чтобы я не побеспокоился о его выполнении? Отпустил тебя одного?

Нет уж — не только Егорку, ещё и с десяток казаков у командующего попрошу для сопровождения. И не ради тебя самого, а для того, чтобы моё донесение пришло туда, куда следует. Всё ясно?

У Алексея хватило ума понять и не спорить.

— А теперь ещё: запальную трубку в гранате укоротить до минимума — нашей мине не требуется время, чтобы долететь до противника — она уже у него под ногами. Нечего предоставлять французам время разбегаться в стороны, когда граната 'зашипит'. Это понятно?

— Понятно.

— Далее: почти все запасы тёрочных запалов — именно на это. Мало их, а обычные мины наши и старым способом запалить смогут.

Я обо всём этом напишу, но просто, чтобы ты тоже знал, что везёшь. Мало ли что...

— Не беспокойся, всё понял, сделаю.

— И в добрый путь, собирайся, до завтра. Извини, у меня ещё много дел. К Сергею Васильевичу и Насте по дороге заедешь?

— Думаю что да. Если можно, конечно...

— Можно. Я тогда и им письма напишу.

Спровадив своего шурина немедленно отправился к Сиверсу для составления вышеупомянутого доклада-инструкции к командованию Армии. Потом вместе пошли к Витгенштейну, и граф практически сразу завизировал наше послание, наговорив, вдобавок, мне много любезностей за такое 'изобретение'.

А утром следующего дня мы простились с Алексеем. Как оказалось — до самого конца войны простились.

Вместе с десятком казаков он отправился в армию Барклая и, как выяснилось впоследствии, не зря.

Единственно, что Егорку пришлось оставить здесь — чуть не в ноги упал казак, умоляя не исключать его из отряда. Да и ладно — ещё в дороге сдружился он с моими архаровцами, повоевать хочется уральцу в самое ближайшее время...

Чтоб я возражал! — У Алексея конвой вполне приличный, а такой 'саблемах' как Егор Пантелеевич нам 'завсегда сгодится'.

Пора подумать о ближайшем будущем: минировать поле гранатами обучу своих подопечных достаточно быстро, а потом — за партизанщину. Вот с этим пока затык — информация о диспозиции противника весьма неконкретная. То есть о тех частях, что стоят против нас гусары и казаки доносят регулярно, хоть и не мне, конечно, но Витгенштейн, думаю, в случае чего, поделится оной. Но мне-то необходимо иметь представление о том, что творится у французов в тылу. Это, во-первых. А во-вторых, в эти самые тылы попасть незамеченным. Всё-таки два десятка человек моего отряда, не такая уж маленькая группа (надеюсь, что казачков мне командующий корпусом выделит). Как 'просочиться' через линию фронта? Где? Куда?..

— Вадим Фёдорович! — окликнул меня сзади знакомый голос.

Обернувшись, я увидел подъезжавшего поручика Глебова.

— Рад приветствовать вас, Иван Севастьянович!

— Слышали новость? — гусар поравнялся со мной и соскочил с седла.

— Вероятно, нет. Никаких серьёзных новостей за последнее время припомнить не могу. Надеюсь поделитесь?

— Разумеется: у Армии новый командующий — Кутузов. Каково? — задорно посмотрел на меня молодой человек.

Ага, удивил. Хотя... Если дела идут не так погано, как это было в моей реальности, то вполне могло случиться, что Михаила Илларионовича так и оставили бы командовать Санкт-Петербуржским ополчением, а Барклая генералитет склонил бы к генеральному сражению пораньше, чем под стенами Москвы...

— Что же — радостная весть. Надеюсь, что светлейший поспешит дать Наполеону бой в самое ближайшее время, — совершенно неискренне изобразил я положительные эмоции на своём лице.

— Ну да! — расцвёл в улыбке поручик. — А там и мы в наступление перейдём — устроим Бонапарту такие 'Канны', каковых свет не видел!

Мальчишка всё-таки. 'Канны' ему подавай! Да ещё в стратегическом масштабе...

Для таких операций главное даже не количество войск, а их взаимодействие. То есть СВЯЗЬ. А она пока на уровне не сильно отличающемся от древнеримского — молодой адъютант на лихом коне с пакетом под доломаном...

Даже на поле боя необходимо как можно скорее отдать приказ кому, когда и в каком направлении атаковать. А это 'как можно скорее' — скорость лошади и лихость всадника с пакетом. Сначала 'туда', а потом 'обратно'.

Ведь и упустили-то Боню тогда, на Березине именно из-за несогласованных действий — войск хватало, чтобы раздавить ошмётки Великой Армии, с избытком хватало...

СВЯЗЬ и взаимодействие, ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ и связь — именно эти два компонента решают всё в стратегическом масштабе.

Я это прекрасно понимал ещё со времён своей срочной — телеграфист всё-таки. Потому и попытался хотя бы сигнальные ракеты ввести. Хотя бы для тактического управления войсками.

И кое в чём помогло — бригада Скалона достаточно шустро прибыла на исходные под Смоленском.

Но, если говорить о взаимодействии корпусов...

Ведь десяток радиостанций, наверное, перекрыли бы по полезности для Армии не только динамит с бездымным порохом и новыми пулями, но и полевые кухни до кучи.

Но не сподобил меня Создатель... В упор не помню как приёмники-передатчики 'сочинять'. Даже если необходимые 'резисторы — конденсаторы' имелись бы.

— Не думаю, Иван Севастьянович, что новый командующий перейдёт к столь решительным действиям. Одно дело дать сражение в поле, и совсем другое — осуществить столь грандиозную операцию, как выход в тыл армии Наполеона несогласованными действиями других армий. Ведь против Тормасова стоят австрийцы и саксонцы, против нас Макдональд, Удино и Виктор, против Чичагова — турки, которые хоть пока и не воюют, но отводить Дунайскую армию сюда пока очень рискованно...

И вообще: нам бы со своими проблемами справиться. Пока, во всяком случае — французов и пруссаков против корпуса стоит немало — штыков и сабель значительно больше, чем у его сиятельства под началом...

— Как-то странно вы рассуждаете, Вадим Фёдорович, — слегка подозрительно посмотрел на меня гусар, — не ожидал...

— А чего ожидали? — я постарался изобразить на своей физиономии максимальную благожелательность. — Что я начну ликовать при мысли о немедленной атаке противостоящих нам французов?

Иван Севастьянович, душевно вас прошу не обижаться, но, на мой взгляд, это пока совершенно несвоевременно. Первоочередная задача корпуса — прикрывать направление на столицу. И только это. Действовать неосмотрительно нельзя ни в коем случае — перед нами не турки, а армия, завоевавшая почти всю Европу.

— Бивали мы эту армию, — слегка запальчиво отозвался поручик.

Это он-то 'бивал'. Удачное дело под Клястицами... Явно, что и Фридланд, и Пулутск, и Эйлау, не говоря уже о Шенграбене, прошли без его участия. Но — гусар, гродненец, а уж Яков Петрович Кульнев, дай Бог ему здоровья, воспитывает своих офицеров исключительно победителями...

— Бивали. Но не армию — корпуса. Причём, обороняясь. Согласитесь, что переходить в наступление против превосходящих сил Удино, имея на правом фланге Макдональда, было бы неосмотрительно.

— Так что же вы предлагаете? Стоять и ждать?

— Я ничего не предлагаю, Иван Севастьянович — я не командую корпусом, и, даже не являюсь членом штаба графа. Высказываю своё мнение. И мнение таково: Стоять здесь, защищать столицу, удерживать против себя превосходящие силы неприятеля, не давая им возможности усилить войска Наполеона ни одним полком, ни одним солдатом. Это уже немало.

— Просто стоять? Вадим Фёдорович, если бы не ваши награды, если бы я не знал о той истории на Немане, то, извините, счёл бы вас, — Глебов замялся, подыскивая нужные слова, — излишне осторожным человеком.

Нарывается парень...

— То есть трусом?

Блин! А ведь это уже я сам нарываюсь...

— Да Господь с вами! Клянусь честью, что даже мыслей об этом не было, — вытаращил на меня глаза гусар. — Просто...

И замялся.

Ну да, обычное дело — начать облекать свою мысль в звуки, прежде чем она сформировалась окончательно.

— Надеюсь, что понял вас, Иван Севастьянович, — поспешил я прийти на помощь запутавшемуся в словах молодому человеку. — Вам, как лихому кавалеристу, не терпится ворваться в сечу и крушить налево и направо врагов Отечества.

— Не совсем так прямолинейно...

— Но понял я вас правильно, не так ли?

Ни в коем случае не собираюсь читать нравоучения, пользуясь разницей в наших возрасте и чине, но в масштабах корпуса и Армии, не стоит рассуждать так опрометчиво. Мы обер-офицеры — прикажут, так пойдём и умрём вместе со своими подчинёнными.

— Само собой, Вадим Фёдорович. А к чему вы это?

— К тому, что перед нашими генералами стоит задача не погибнуть геройски, и не погубить 'геройски' находящиеся в их подчинении войска, а выиграть ВОЙНУ.

У французов здесь весьма серьёзное превосходство в силах. И считать их неумелыми и трусливыми у нас нет никаких оснований,

— Возразить не могу, но ведь мы под Клястицами...

— Одержали победу? Да. И славную победу. И остановили нацелившихся на Петербург Макдональда и Удино. Браво!

И удерживаем их здесь, повторяю. Как бы вам это ни было неприятно услышать: судьба войны решается на другом направлении — на московском. Туда идёт Бонапарт с основными силами. Идёт, и с каждой верстой теряет силы его армия — от болезней, голода, дезертирства. А к Кутузову постоянно будут подходить подкрепления. С Дона, из южных губерний... Да и к нам в будущем наверняка присоединятся корпуса из Финляндии и из столицы.

А вот наши визави достаточно скоро прикончат всё съестное, что имеется в округе. И их корпуса начнут таять как сугробы по весне. Тогда французы либо атакуют сами, а мы встретим их на хорошо укреплённых позициях сытые и здоровые, либо истощатся настолько, что нам можно будет начать наступление с большими шансами на успех и малыми потерями.

— Где же тут доблесть? — недоверчиво посмотрел на меня гродненец.

— Наибольшая доблесть, Иван Севастьянович, не броситься одному на пятерых и геройски погибнуть в бою, а уничтожить или пленить врага, понеся минимальные потери. Но для этого нужно уметь ждать и терпеть.

Хотя вам-то чего беспокоиться? Ваш полк — глаза и уши корпуса. Вероятно, ваши гусары спокойной жизни не знают — всё время какие-то отряды в разведку отправляются.

— Несомненно. И, вспоминая наш последний рейд, нахожу подтверждения вашим словам — захватили одного пленного. Вернее, дезертира. Пехотный лейтенант, офицер, и то не выдержал голодухи — сбежал. Когда в лагерь привели, он две миски каши умял сходу и ещё просил, — поручик лучезарно улыбался.

— Что-то рано они тут так оголодали, — засомневался я, — урожай только-только снят. И чтобы офицер...

— Но это факт. И, как он утверждает, дезертирами корпус уже потерял около тысячи человек, а может и больше. Вы бы его видели — высохший как жердь.

Да вы и сами можете с ним побеседовать — он пока у нас в гостях.

— К сожалению, не могу воспользоваться вашей любезностью — по-французски я говорю не очень бегло. К тому же — служебные дела.

Пришла очередь удивиться Глебову:

— Не говорите по-французски? Вы, дворянин и учёный...

— Так сложилась моя жизнь... Впрочем, это долго объяснять...

— Воля ваша. Но странно... — поручик не скрывал своего изумления.

— Согласен. Как-нибудь, при случае, могу рассказать свою историю подробнее, если пожелаете, конечно.

— С огромным удовольствием, Вадим Фёдорович, побеседую с вами ещё раз. Но вряд ли скоро — француз рассказал немало любопытного и Яков Петрович планирует в ближайшее время провести глубокую разведку...

Что? Что-то больно любезный 'язык' попался. Чёрт! На всякий случай стоит с ним пообщаться. Хоть и через переводчика. Я, конечно, тот ещё следователь, но зря, что ли столько детективов в своей жизни перечитал — пересмотрел...

— Иван Севастьянович, а я пожалуй поговорил бы с этим пленником. Будете так любезны, послужить посредником в переводе?

— С удовольствием. А чем вызвано ваше внезапное желание?

— Возникли некоторые подозрения. Нам далеко?

— Верхом — около четверти часа.

— Тогда, если не затруднит, задержимся на несколько минут, чтобы я мог тоже передвигаться в седле?..

Тихон в течение нескольких минут подготовил Афину и мы с Глебовым направились в расположение Гродненского гусарского. По дороге, раз уж было время, я вкратце поведал поручику свою 'легенду', объясняющую слабое владение французским, и постарался выспросить о пленнике.

— С пятнадцати лет в армии Бонапарта, — рассказывал Иван Севастьянович, — из солдат. Под Фридландом был ещё сержантом. Знаете, Вадим Фёдорович, если и такие офицеры дезертируют — совсем плохи дела в Великой Армии...

Да уж. Что-то слишком плохи, ненатурально плохи, если такие лейтенанты в сентябре голодают и бегут рассказывать противнику чуть ли не дислокацию своих войск...

Потихоньку добрались. Не первый год в войсках, но такого количества гусарских мундиров вокруг себя никогда не наблюдал. Голубые с серебром...

Наверное за всю историю армий мира не существовало более красивой и элегантной формы, чем у русских гусар Александра Первого.

Но, наверное, именно она и была самой дорогостоящей (кроме рыцарских лат, конечно) и нефункциональной из всех. Особенно для офицеров: раз уж в гусарах — будь любезен, чтобы белый приборный металл являлся натуральным серебром, а жёлтый — золотом. Так что какой-нибудь корнет Мариупольского гусарского носил на себе значительно больше золота, чем Портос на своей знаменитой перевязи.

Служба в любом гусарском полку была возможна только для самых состоятельных дворян того (этого?) времени. Только Лейб-гвардии Конный и Кавалергардский в этом плане были более затратными.

Именно по этой причине знаменитая кавалерист-девица Надежда Дурова, служила не в гусарах, как думают многие благодаря фильму Рязанова, а в Литовском уланском — там дешевле быть офицером...

Мы с Глебовым спешились, и он повёл меня к группе офицеров. Среди них выделялся один, в тёмно-синем мундире с жёлтым воротником. Явно он и является 'пациентом'. Форма совершенно не российская.

Между гродненцами и пленным шло оживлённое общение.

Французский я за два года, конечно, слегка освоил, но где-то 'на троечку'.

Пленный офицер стоял ко мне спиной, но подойдя поближе я смутно почувствовал, что его голос мне знаком, как и пластика движений. Да-да, даже когда человек стоит, то он всё равно двигается: телом, руками, головой... Всё это неуловимо, но имеет место быть... И голос...

Даже моего знания языка хватило, чтобы в общем смысле понять фразу, которой заканчивал свою тираду французский офицер. Что-то типа: 'Я был чемпионом своего полка, месье. И если вы вернёте мне шпагу, или возьмём хотя бы учебное оружие, то, почти наверняка, выйду победителем в поединке с любым из вас...'.

Я не ошибся.

— Риске-ву дё круазе лё фер авек муа, лё мэтр Жофруа? *

* — А со мной рискнёте скрестить клинки, мэтр Жофрэ?

Бывший Лёшкин гувернёр вздрогнул даже ещё не увидев меня — или голос узнал (хоть я с ним никогда на его родной 'мове' не общался), а может напрягло провокатора имя, под которым он прожил в России несколько лет. Скорее второе — когда он повернулся и увидел того, кто к нему обратился, на лице француза нарисовалось чёрти что. Явно не ожидал встретить здесь старого знакомого.

Но соображает, гадёныш, мгновенно, я бы на его месте чёрта с два столь стремительно успел придумать такую 'единственную', хоть и временную отмазку:

— Месье! Я видел этого господина в штабе маршала Удино. Это шпион!

— Да что вы говорите, господин Жофрэ! — я перешёл на английский. — И когда это было?

— Я никакой не Жофрэ — моя фамилия Санес, — продолжал ломать дурочку мэтр.

— Господа! — обратился я к гусарским офицерам, находившимся в некотором ошалении. — Этот человек — бывший гувернёр в имении моего тестя подполковника Сокова. Учитель его сына, Алексея Сергеевича, с которым знаком и ваш боевой товарищ, поручик Глебов.

Прошу прощения, что не представился сразу: капитан Демидов, прибыл из Четвёртого корпуса для обучения ваших пионер.

— Ротмистр Клейнмихель, — представился, как я понял, старший из присутствующих офицеров. — Ваше заявление весьма неожиданно, господин капитан. Да и обвинение в ваш адрес... Прошу не обижаться, но...

— Никаких обид. У меня нет ни малейших причин волноваться — мою личность удостоверят и начальник инженеров граф Сиверс, и сам командующий корпусом. Да и Иван Севастьянович тоже — далеко ходить не надо.

— Поручик? — вопросительно посмотрел на подчинённого офицера ротмистр?

Нормально вообще? Они что больше доверяют словам французского пленного, чем офицера российской армии? Или дело в психологии — с этим провокатором они типа чуть ли не подружиться успели, а я пока просто некий 'хрен с бугра'?

— Я действительно познакомился с капитаном Демидовым и подпоручиком Соковым недели две назад. По моему мнению, он именно тот, кем себя называет, — Глебов слегка смутился.

Ладно, хоть за это спасибо.

— Господа, — снова ввязался я, — мою личность установить легко. Я даже готов на время отдать свою шпагу. Но этот человек — вражеский лазутчик. Его необходимо немедленно арестовать и не верить ни единому его слову.

— Разумеется, — кивнул ротмистр и отдал соответствующие указания.

Французу завернули руки за спину и увели. Он пытался ещё что-то вякать про недоразумение, но результаты не воспоследовали.

— Однако и вас, Вадим Фёдорович, — продолжил гусарский офицер, — попрошу временно побыть нашим гостем. Шпага, конечно, останется при вас. Надеюсь, что поймёте меня правильно.

— Хоть у меня и имеются дела... — я вопросительно посмотрел на Клейнмихеля.

— Сергей Карлович, — понял меня ротмистр.

— Хоть у меня и имеются дела, Сергей Карлович, но они не то чтобы очень срочные. Понимаю ситуацию, и прекрасно понимаю вас. С удовольствием задержусь в расположении полка. Надеюсь, что всё выяснится достаточно быстро.

— Благодарю за понимание. К тому же скоро время обедать — не откажетесь разделить трапезу с гусарами?

— С огромным удовольствием. Благодарю!

Перекусить и в самом деле уже не мешало.

— И, Сергей Карлович, ещё одна просьба...

— Слушаю.

— Вас не затруднит передать моим подчинённым, что я задержусь у вас? Будут беспокоиться без причины.

— Не премину. Где находятся ваши люди?

— Поручик Глебов заезжал со мной туда. Может разумнее всего именно его и отправить к его сиятельству?

— Графа Сиверса имеете в виду?

— Конечно. Хотя можно и не отвлекать самого полковника. Возможно, вас устроит свидетельство командира пионеров капитана Геруа? Или кого-то из его офицеров.

— Устроило бы, разумеется, но пусть уже его сиятельство решает, кто приедет в наше расположение. А пока — прошу вас быть нашим гостем!

Завтра снова в бой

Обед действительно оказался неплох: щи наваристые, а на второе была картошка с мясной подливой — очень душевно. Весьма редко картоха-катошечка-бульба появлялась на столе в этом времени. Во всяком случае для меня редко. Не прочувствовал ещё русский народ до конца не написанные пока слова Фридриха Энгельса: 'Для человечества картофель сродни железу...'. Ну, или что-то в этом роде.

Короче: каши, даже моя любимая гречка, уже обрыдли. А вот картоху с мяском, я употребил с полным удовольствием. К тому же и огурчики солёные были поданы.

А вот пренепременной для такой закуски водочки — увы. Только вино. Причём не самое лучшее. Нет, неплохое конечно, но... Я ведь водку не особенно уважаю — мне 'кружение мозгов' совершенно без надобности. Водка существует для того, чтобы её ЗАКУСИТЬ. Для меня — именно так. Вспоминается знаменитый отрывок из диалога булгаковской 'Белой Гвардии':

Лариосик:

— Я водку не употребляю.

Мышлаевский:

— А как же вы селёдку есть будете?

Вот и у меня что-то типа того — просто раствор этанола в воде не интересен, он может обжечь, согреть, расслабить... Иногда это важно. Но если для получения удовольствия — извините! Нужна соответствующая закуска. Чтобы... Да непонятно что 'чтобы'! Чтобы сочлась с обожжёнными водкой ротовой полостью и пищеводом,

На мой взгляд, селёдка действительно просто требует предварительного омывания языка сорокоградусной отравой. Солёные огурцы более спокойны — они её 'манят', не 'требуют'...

Но и слабенькое вино вполне подошло в данном случае. Можно было бы, кстати, вполне и без него обойтись, но сентябрь выдался в этом году тот ещё — метеорологических наблюдений, вероятно, не велось, однако по ощущениям — за тридцать градусов к концу дня. И эпитеты в адрес человека, нарядившего армию в имеющую место быть форму, складывались в голове весьма нелицеприятные.

Воротничок, блин, позволили багратионовским полкам расстегнуть на марше по тридцати с лишним градусной жаре...

Но не мне, в конце концов, проводить в армии кардинальные перемены. Не Потёмкин я, одевший солдат в простую и удобную для боя форму.

Пристало знать своё место, и не высовываться сверх необходимости.

— Наш французский лазутчик, наверняка предлагал какую-нибудь авантюру, господин ротмистр? — начал я потихоньку 'прощупывать' ситуацию.

— Ну почему же 'авантюру', — спокойно возразил мне гусар. — Рейд одним эскадроном. Уйти всегда успели бы...

— В данном случае — наверняка 'не успели бы'.

Сергей Карлович, позвольте моим ребятам устроить сюрприз французам?

— Что вы имеете в виду? — искренне удивился гусар.

— Сразу и не объяснить... Но если будут известны направления атаки французов, находящихся в засаде...

Ага! 'Если знать...'. Так и разбежался нам Жофрэ навстречу. А методы 'энергичного допроса' пока ещё, вероятно, не в чести на данный момент времени. И уж никак не я буду настаивать на их введении. Хотя бы потому, что сам не способен 'кишки на вертел накручивать'. Слабоват я в коленках для такого дела.

— А как станут известны эти направления? — немедленно озвучил проблему ротмистр.

— Возможно, стоит произвести разведку пластунами? У меня есть как минимум один человек, который на это способен. Даже двое (ведь кроме Спиридона, имеется ещё и Егорка, он, конечно, не совсем из этих мест, но всё-таки житель Псковской губернии). А если найдётся надёжный житель из местных...

Вполне можно разведать предполагаемое направление. Как считаете?

— Подумать можно. Но не всё сразу, — Клейнмихель поднял бокал с вином, как бы предлагая сделать по глоточку.

Понятно: хоть он мне и верит, но ждёт официального подтверждения того, что я на самом деле офицер русской армии, а не лазутчик.

Ну что же, подожду и я...

А кто-то из гусарских офицеров уже 'пробовал лады'. Понятное дело — пообедали, удовлетворили организм, пора и 'душой отдохнуть'.

Песня была... Никакая в общем. Фон. Не раздражала, но и не трогала. Обнаглеть, что ли?

— Сергей Карлович, не будет ли нескромно с моей стороны попросить разрешения тоже спеть?

— Будьте так любезны, — слегка оторопел ротмистр. — Корнет! Гитару нашему гостю!

Молодой офицер не преминул передать мне инструмент. Посматривал он на меня слегка снисходительно — ну как же: 'пионер решил перепеть гусара!'.

Кстати 'Марш пионеров' я уже худо-бедно сбацал, но не его же здесь исполнять. Для ситуации и рода войск очень подходит песня Сашки Мирского. Я её слегка 'напильником обработал' для данного времени, но должна пройти:

Не грусти, корнет, что загнал коня,

Знаю, он тебя вынес из огня

Не на жизнь рубясь, в огненном кругу

Через сабель звон, крикни: "Я смогу!"

А зацепило ребят — на лицах живой интерес.

Не печалься, друг, что сломал клинок,

Нам ведь хватит рук на второй бросок!

Даже в чёрный день, уступив врагу,

Зубы сжав, скажи твердо: "Я смогу!"

Ну да — непривычный ритм, непривычные стихи для начала девятнатцатого... Ничего — привыкнут!

Ты товарищ мой! Рук не опускай!

Вечность длится бой, не беда — пускай!

Лишь бы устоять, чтоб не сбили с ног!

Удержать в руках сломанный клинок!

Веселей будь, брат, не кручинься так,

Будто ты не рад, что повержен враг —

Вспомни тех, кто был за твоей спиной,

И держи клинок, — завтра снова в бой!*

Гродненские гусары смотрели на меня влюблёнными глазами. Наверное, на данный момент, больше они обожали только одного человека...

— Браво, капитан! — услышал я бас за своей спиной.

Даже оглядываться необязательно — никогда его не видел, никогда не слышал, но можно не сомневаться — пришёл сам генерал Кульнев.

Обернулся. Не ошибся. Красавец! В смысле 'урод'. В смысле: женщинам наверняка нравится. Нос опять же... Сам Багратион позавидует...

Кто поймёт этих женщин кроме самих же женщин? Ведь какой-нибудь Депардье форменный 'кошмар ходячий' со своим шнобелем... 'Ах! Какой мужчина!'

Да и мне на себя в зеркало смотреть не особо приятно, а у прекрасного пола другое мнение...

А Яков Петрович хорош! Вот опять вспомнилось про 'породу'.

Хотя и мой Тихон почти такой же. Носом, правда, не вышел...

— Спасибо за песню, капитан. Ваша?

— Моя, ваше превосходительство, — не моргнув глазом соврал я. Не разводить же здесь мороку по поводу авторства.

 Песня Александра Мирского 'Не горюй!' слегка подредактированная с его разрешения.

— Здравствуйте, Яков Петрович, — поприветствовал генерал-майора Сиверс.

Надо же — сам полковник не погнушался приехать для освидетельствования меня.

— Рад встрече, уважаемый Егор Карлович, — гусарский генерал просто лучился радушием. — Милости просим. Отобедаете с нами?

— Благодарю — уже обедал. Я узнал, что возникло некое недоразумение в отношении капитана Демидова...

— Недоразумение? — вздёрнул брови генерал.

— Меня просили приехать, чтобы засвидетельствовать его личность. Спешу это сделать: капитан Демидов верный слуга государя и Отечества. Сужу об этом не только по бумагам, которые при нём были, но и по делам его.

— Ни в коем случае не сомневаюсь, — на лице Кульнева была 'крупными буквами' написана смесь радушия и недоумения.

— Скажу даже больше: после песни, которую я услышал, господин капитан всегда будет желанным гостем в Гродненском гусарском.

Я стоял и любовался 'генералом-рыцарем'. Именно так назвал его в своей миниатюре Валентин Саввович Пикуль — один из самых великих писателей конца двадцатого века. Пусть его ругали в своё время всевозможные критики и адепты 'высокой литературы', но он сделал для популяризации истории больше, чем все школьные учителя вместе взятые.

А Кульнев действительно хорош. Хорош! Просто излучает какое-то мужество из себя. Воин. Герой. Победитель. Мужчина, чёрт побери! Сильный, уверенный в себе, уверенный в том, что делает. Просто взгляда достаточно, чтобы 'захотеть подчиняться' такому военачальнику. И быть убеждённым, что он приведёт только к ПОБЕДЕ. Никак иначе!

Шарм, харизма... Называйте как хотите, но Яков Петрович — это что-то!..

— Так наши проблемы разрешены? — вопросительно посмотрел на генерала Сиверс.

— Несомненно.

— Тогда я забираю у вас капитана Демидова — он мне нужен для обсуждения весьма важных вопросов по поводу укрепления наших позиций. Не возражаете?

— Возражаю, — улыбнулся шеф гродненцев. — Но воспрепятствовать не могу — владейте вашим подчинённым. Надеюсь, что капитан ещё посетит расположение нашего полка.

— Благодарю за приглашение, ваше превосходительство! Не премину им воспользоваться при первой же возможности.

И, всё-таки, ваше сиятельство, если у нас имеется возможность несколько задержаться... — я вопросительно посмотрел на Сиверса.

— Возможность имеется. А с какой целью?

— Я слышал, что исходя из сведений, полученных от арестованного француза, планировалась некая рекогносцировка. Не так ли?

— Планировалась, — кивнул генерал. — Но поскольку с вашей помощью, господин капитан, выяснилось, что этот месье вражеский лазутчик, то наверняка нас ждала засада. Так что, разумеется, я своих гусар на смерть не отправлю.

— Ваше превосходительство, — осмелился возразить я: 'Предупреждён — значит вооружён'. Мы знаем о предполагаемой засаде, и есть мысль устроить встречный 'сюрприз' противнику. Силами моего отряда.

— Любопытно. Слушаю вас.

— Хотя бы приблизительное направление движения эскадрона известно?

— Весьма приблизительно — озеро Разнас.

Фигасе направленьице! Разнас, конечно, не Ладога, и даже не Ильмень, но то ещё 'озерцо'. Адрес очень 'конкретный'.

Но ведь должны паразиты устроить засаду в очень конкретном месте... Где-то стоять и ждать. В месте, которого гусарам было бы не миновать.

Я тут же поделился своими мыслями с Кульневым и Сиверсом. Генерал и полковник поняли меня, и Яков Петрович предложил немедленно пройти в его палатку...

Атаковать эскадрон гусар... Целый эскадрон. Всего лишь эскадрон. Где? И не факт, что эскадрон — откуда французы могли знать размер подразделения назначенного в разведку? С другой стороны: не целую же дивизию в данную авантюру выделять...

И какую засаду приготовили лягушатники нашим? Кавалерийскую? Артиллерийскую? Почти наверняка — второе.. Картечью на марше — это сурово. Значит, рассчитывать нужно именно на это. Что, в значительной степени, осложняет мою задачу — минировать место предполагаемой батареи, это вам не устанавливать растяжки в чистом поле, по которому пойдёт вражеская конница...

Хотя и конница должна иметься. Чтобы атаковать смешавшиеся ряды наших, чтобы не дать уйти. Что архипогано — у их кавалеристов тоже мозги имеются, и ближняя разведка ведётся. А принимать решение необходимо срочно — если в ближайшее время наши не нарисуются, то французы посчитают попытку провокации неудавшейся и свернут 'проект'. Что обидно — Жофрэ ведь 'расшифрован', и грех не использовать этот момент... Но как?

Отправить на разведку Спиридона? Тихона? Обоих?..

Я выложил свои мысли и сомнения Кульневу, и тот энергично поддержал идею встречной засады. Сиверс тоже присоединился к моему мнению. Осталось разобраться, как это осуществить практически. Причём срочно. А мыслей никаких...

Ну, или почти никаких.

— Господа, — не совсем смело начал я, — не могли бы вы отдать мне пленного? На некоторое время. Убеждён, что смогу убедить его сообщить дополнительные сведенья, которые нам так необходимы.

Лучше бы я не вякал на эту тему. Мне и самому ни разу не улыбалось французу 'яйца откручивать' — на Гафара или Егорку понадеялся... Но генерал-рыцарь отреагировал мгновенно:

— Что, капитан? — немедленно загрохотал Яков Петрович своим раскатистым басом. — Вы предлагаете пытать пленного?

— Ни в коем случае, ваше превосходительство, — немедленно стал выкручиваться я. — Мы с ним знакомы, он несколько лет прожил в имении моего тестя, отставного подполковника Сокова...

— Вы столь наивны, Вадим Фёдорович, — прервал меня Сиверс, — что считаете этого француза сентиментальным? Он решился выступить в качестве лазутчика — провокатора.

— Именно поэтому он должен понимать, что ему грозит расстрел, а то и виселица...

— Он взят моими гусарами, — снова загрохотал генерал. — Взят в военной форме. Казнь ему не грозит — он военнопленный.

Вот хоть на пупе извертись! То, что эта гадина собиралась подвести под картечь и палаши французов пару сотен гродненских гусар, его превосходительство уже забыть изволили.

— Я и не предлагаю казнить — напугать. Смею вас уверить, что если мои слова не найдут отклика у предателя, то егеря отряда сумеют положить пули так, чтобы у мерзавца колени затряслись и он стал бы более откровенным.

В конце концов, ваше превосходительство, а имел ли этот мерзавец право на ношение военной формы? Если верить поручику вашего полка Глебову, то мэтр Жофрэ лгал, что участвовал в сражении под Фридландом. Что является враньём наглейшим — он в это время служил гувернёром в доме моего тестя.

— Не смею сомневаться в ваших словах, господин капитан, — не полез за словом в карман Кульнев, — но они не являются опровержением моего мнения, что данный француз действительно служит в армии Бонапарта. Когда вы в последний раз виделись с ним в усадьбе подполковника Сокова?

— Около полутора лет назад, — я понял, что дальше скажет генерал, и то, что возразить мне будет нечего.

— Значит, он вполне имел возможность уехать во Францию и действительно поступить на службу в армию Наполеона. Будете возражать?

— Ни в коем случае, мог. Но в наш лагерь он проник с целью, которую можно смело назвать провокационной, с целью подвести наших солдат под удар, неожиданный удар превосходящих сил противника...

— Что ему не удалось. Благодаря Господу и счастливой случайности в вашем лице. За что приношу искреннюю благодарность от всего полка.

Ишь ты: 'моё лицо' упомянуто наряду с самим Господом!

Ладно, попробуем зайти с другой стороны:

— В таком случае, ваше превосходительство, прошу разрешение на получения удовлетворения за клевету со стороны вашего пленника.

— Что? — вытаращил глаза генерал. — Вы хотите с ним драться?

— Почему бы и нет? По-вашему, его ложные обвинения не задевают мою честь?

— Отчего же вызов не прозвучал сразу?

— Именно из за того, что мне он казался более ценным живым. Он мог сообщить ценные сведения, вот я и решил не торопиться...

— К тому же, Вадим Фёдорович, — вмешался Сиверс, — вам необходимо будет и моё разрешение на дуэль. А я его не дам. Не гоже во время войны рисковать своей жизнью, где-либо, кроме как в бою с врагом.

— Так я прошу разрешение именно на бой с врагом.

— Который уже не представляет опасности для России. К тому же вы сами обмолвились, что он являлся учителем фехтования...

— Я, смею вас уверить, владею шпагой весьма недурно. Прошу прощения за нескромность. Пару раз уже довелось скрестить клинки с этим французом в учебных боях. И у меня есть все основания уверенно рассчитывать на успех в поединке с ним.

Оба моих собеседника удивлённо вскинули брови.

— Вы действительно хорошо фехтуете, капитан? — спросил Кульнев.

— Когда служил вместе с подполковником Засядько, мы с ним неоднократно сходились на помосте. На равных.

— С Александром Дмитриевичем? — ещё больше удивился граф. — Мастерство подполковника во владении шпагой известно всей армии.

— Несомненно, — кивнул Кульнев. — У меня нет причины сомневаться в ваших словах, капитан. Хотя, честно говоря, я и удивлён. Допускаю, что вы действительно уверены, что одолеете в бою этого француза. Но откуда такая кровожадность?

— Ваше пре...

— Яков Петрович.

— Яков Петрович, — практически без паузы после фразы гусара продолжил я, — дело даже не в его клевете по отношению ко мне. Он хотел подготовить провокацию, которая могла бы открыть французам путь к дому, в котором он много лет знал только добро, к дому, за счёт которого жил в последние годы...

В моих глазах он настоящий предатель. Предатель тех, с кем жил вместе, тех, кто кормил и поил его.

А у меня в усадьбе жена. Мы ждём ребёнка... И вы хотите, чтобы я спокойно реагировал?.. Я уже на смоленском направлении успел насмотреться на то, как ведут себя на захваченной территории 'просвещённые европейцы'...

На самом деле, ещё минуту назад я о таком совершенно не думал, но, пытаясь найти убедительный аргумент для генерала, наткнулся на эту мысль, и 'накрыло' — самолично был готов этого гада 'ломтями настругивать'...

— Успокойтесь, Вадим Фёдорович, — Кульнев не скрывал своего удивления, вероятно, увидев вдруг столько ненависти на моём лице. — Я, кажется, понял ваши чувства, но сегодня мы, вероятно, всё равно ничего не решим. Планируемая операция, скорее всего, не состоится. А ваш вызов пленному я передам. Обещаю. Не возражаете, Егор Карлович?

— Собирался возражать, но теперь воздержусь, — понимающе посмотрел на меня Сиверс. — Едемте домой, Вадим Фёдорович. Хорошо?

Мы с полковником откланялись.

Вечерок был душноватым, сентябрь выдался вполне себе 'высокоградусным'. Даже в конце месяца, когда ночи далеко уже не июльские, спать под одеялом утомительно. А никуда не денешься — приходиться потеть, иначе комарьё живьём сожрёт.

Каждую ночь одолевали сожаления, что нельзя 'вызвать' их 'главного', и заключить с ним договор: 'Каждый вечер с меня пятьдесят граммов крови на всю компанию, и оставьте в покое! И НЕ ЗВЕНИТЕ НАД УХОМ, СВОЛОЧИ!!'.

Честное слово, с удовольствием подписал бы такую бумагу...

— В самом деле намерены драться? — прервал мои мысли непосредственный начальник.

— Ни секунды не раздумывая. Только бы этот мерзавец вызов принял.

— Ну что же, возражать не стану — решайте сами. Хотя очень обидно будет потерять такого офицера как вы в дуэли с пленным. Ладно, не стоит об этом.

Некоторое время ехали молча — достаточно трудно придумать тему для дальнейшего общения после подобного разговора...

А путь ведь недлинный — уже подъезжали к палаткам моих гавриков.

— Егор Карлович! — мысль, как всегда, пришла не в самое подходящее время. — Постойте!

— Слушаю.

— Смотрите: французы явно не дураки, они не могли рассчитывать, что наши кавалеристы сходу поверят пленному, и, очертя голову, проследуют значительными силами в указанном им направлении. Так?

— Конечно.

— Я так думаю: сначала они ждут разведку малыми кавалерийскими отрядами, которые не тронут, но одному из них 'покажут' нечто весьма соблазнительное для атаки. А вот когда мы 'клюнем' на эту приманку — расчехвостят наши войска. Что скажете?

— Разумно. И какие действия вы предлагаете?

— До конца ещё не продумал. Но несколько малых казачьих отрядов в направлении Разнас можно отправить на разведку смело.

— Пожалуй, соглашусь, Вадим Фёдорович, но решение такого уровня может принять только командующий корпусом. Так что прошу вас завтра прибыть ко мне в девять часов, и мы вместе отправимся к Петру Христиановичу.

— Слушаюсь!

— И теперь, в связи с возможной операцией, ваш поединок с этим французом как минимум откладывается до её завершения. Не разрешу ни я, ни граф Витгенштейн. Надеюсь, что понимаете ситуацию.

— Понимаю, Егор Карлович. Потерплю.

Потихоньку добрались до палаток моих ребят, и я простился с полковником до завтра.

Не успев ещё спешиться, углядел бегущего навстречу Тихона — ну чисто нянька при мне, как при дитяте малом! Вот хоть кол ему на голове теши, никак не может до конца усвоить, что я уже взрослый мальчик и достаточно самостоятелен.

Хотя его трогательная забота порой очень приятна.

— Ну нельзя же так, ваше благородие, — немедленно начал выговаривать мне слуга, — стемнело ведь уже!

— Вас е предупредили, что я задержусь.

— Но не до ночи же! — совершенно искренне возмутился мой 'Планше'.

Нормально, да?! — Это он будет решать, где, когда, на сколько и с кем мне 'задерживаться'.

— И ужин остыл давно. Я сейчас разогрею...

— Спасибо, Тихон, не нужно — я у гусар поел.

— Ну, хоть чаю выпьете? — голос был чуть ли не жалостливым.

— С удовольствием, тащи, — на самом деле особо не хотелось, но, чтобы он отцепился со своей опекой, можно и чайку ещё кружечку 'тяпнуть'...

Прихлёбывая чай перед сном, задумался: какую конкретно задачу ставить казакам? Что искать? Явно, что один из разъездов должен наткнуться на НЕЧТО. На что? Какой-нибудь склад, разумеется, отпадал, как и прочие фуражиры с обозами — не такие франки идиоты, чтобы устраивать подобные мероприятия впереди фронта своих войск. Как и выносить далеко вперёд укрепления либо батареи.

Но 'кусочек' должен быть лакомым и убедительным. Лагерь кавалерийского авангарда? Занятое батальоном — эскадроном этого авангарда село?

Причём пациент в пехотной форме, значит, вряд ли там чисто кавалерийское подразделение, но конница, несомненно, иметься должна...

В пехотную роту с сотней всадников наши не поверят — слишком нагло было бы со стороны Удино отрывать такой незначительный отряд от главных сил в направлении нашего корпуса — 'наживка' будет пожирнее.

А может и наоборот — совсем жиденькая: обозначат бурную деятельность силами одной роты. Вспомнилось как капитан Блад в моей любимой книге облапошил дона Мигеля, гоняя в шлюпках с кораблей на берег несколько десятков человек, которые сидели, двигаясь в сторону берега, и лежали, направляясь обратно.

Или вспомнить того же Барклая в нашей истории, приказавшего развести тьму костров, имитируя лагерь, а сам с войсками отступил в темноте... Кстати — тоже вариант. . .

Эх! Воздушную разведку бы! Только не моё это — не раз думал на предмет подобного — нереально. Не то у меня образование. Дельтаплан, который видел только на экране, явно мне не по зубам, да и не умею я им пользоваться. А насчёт воздушного шара посчитал как-то: етить-колотить — даже если удастся сшить идеальную оболочку, то одной серной кислоты для получения необходимого количества водорода столько понадобится, сколько, наверное, во всей империи нет. И это, если допустить, что водород сквозь ткань сочиться не будет. А он, зараза, будет — его сверхмелкие молекулы между любыми органическими волокнами пролезут. Даже между полимерными, если сойти с ума и представить сферу из тончайшей резины.

Нет, я в курсе, конечно, что уже в восемнадцатом веке на шарах поднимались в воздух люди (не всегда без летального исхода, кстати), но каких затрат это стоило! И не 'в поле', а стационарно.

Очень перспективно, конечно, но время ещё не пришло. И позже не мне двигать данную отрасль — напложу трупешников — мама не горюй!

Да и вообще — на данный момент, по трезвому размышлению, даже самый распрекрасный воздушный шар погоды не сделал бы: просвещённые (на этот раз без всякой издёвки) французы тоже не слепые, они прекрасно поймут, что раскрыты и свернут операцию.

В общем: пока нет информации, нечего заморачиваться. Спать!

С утра, спешно, и безо всякого аппетита, проглотил кашу с подливкой, запил чаем, и немедленно поспешил к Сиверсу.

Полковник встречал уже готовый к отъезду.

— Доброе утро, Вадим Фёдорович! — поприветствовал меня граф, подъехав на своём жеребце.

— Здравствуйте, ваше сиятельство!

— Я уже вчера вечером отписал командующему, — начал начальник, как только мы тронулись в направлении штаба Витгенштейна. — А пока писал, родились некоторые мысли...

— Поделитесь ими, Егор Карлович?

— Несомненно: озеро Разнас отсюда достаточно далеко — вёрст восемьдесят. На такое расстояние выманивать нашу конную разведку наивно. 'Приманка' не далее, чем в тридцати верстах, а то и ближе. Тем более, что направление Двинск — Режица — Остров прикрывает ополчение. А селений там хрен да ни хрена, извините за выражение. То есть фуражировать свой корпус Удино не сможет. Сплошные болота. Есть хутора, но это несерьёзно для такого количества солдат.

— К тому же кроме петербургского ополчения столицу прикрывает Финляндский корпус генерала Штейнгеля...

— Конечно. И французы не посмеют оставить нас у себя в тылу и на коммуникациях, это было бы верхом безрассудства. Наивно думать, что наш командующий поверит в такую авантюру. Какой вывод можно сделать?

— Готовится имитация атаки именно позиций Первого корпуса. А может и не имитация...

— Вот именно. Что-то в этом роде. Но мы приехали.

Спешились и прошли к Витгенштейну.

Генерал ожидал нас не один, в комнате присутствовал ещё и казачий полковник, которого граф представил как Марка Ивановича Родионова. Ну, то есть мне представил — с Сиверсом казак был знаком.

Ещё через несколько минут ввалились Кульнев с командиром гродненских гусар, полковником Ридигером. Вроде теперь собрались все, кто должен присутствовать.

— Прошу к карте, господа, — пригласил граф присутствующих к столу, на котором была развёрнута топографическая схема района. Примитивная донельзя, но уж имеем то, что имеем.

— Французский лазутчик, разоблачённый с помощью капитана Демидова, пытался убедить офицеров полка Якова Петровича предпринять рекогносцировку в данном направлении, рука Витгенштейна накрыла на плане россыпь небольших озёр между Себежем и Разнас.

— Наверняка войска маршала Удино готовят нам здесь какую-то ловушку, ожидая масштабной разведки, — продолжил генерал. — Мы теперь знаем об этом. Хотелось бы выслушать вас, господа. Можем ли мы использовать сложившуюся ситуацию с выгодой для себя? Сначала прошу высказаться капитана Демидова, как самого младшего среди нас.

— Ваше сиятельство, господа, — начал я, — прошу понять меня правильно: не имею ни малейшего понятия о том, что за сюрприз приготовил нам противник. Со своим отрядом я неоднократно действовал на коммуникациях французов, но при этом всегда были известны направления действия врага и места его переправ через реки. Сейчас такового не имеется. Известно лишь то, что готовится некая засада. Если у нас появится хоть какая-нибудь информация о ней, то мои минёры постараются устроить войскам противника встречный сюрприз. Но до получения оной никаких действий кроме разведки малыми казачьими группами предпринимать нельзя.

Однако действовать нужно срочно. То есть необходимо решить: будем мы принимать хоть какие-то действия или просто примем к сведению, что с западной стороны нам нечего опасаться атаки.

— Благодарю, Вадим Фёдорович, — кивнул командир корпуса. — Марк Иванович, прошу.

— Так что, — немедленно отозвался казачий полковник, — от моих хлопцев требуется разведка? Скажите только когда, куда и сколько, ваше превосходительство.

— Думаю, что пять малых отрядов. В десять сабель каждый, не более, — быстро поддержал диалог командующий корпусом.

— Ваше сиятельство, — снова подключился я, — разрешите, если господин полковник, конечно, не возражает, присоединить к трём отрядам по одному моему человеку?

— Кто такие? — тут же нахмурился казак.

Я вопросительно посмотрел на Витгенштейна.

— Слушаем вас, господин капитан.

— По результатам разведки, вполне вероятно, что подчинённый мне отряд, будет задействован в установке мин на возможных направлениях движения противника. Поэтому хотелось бы иметь о французах максимально полную информацию. О местности тоже.

Поэтому очень прошу включить в состав одного из отрядов своего уральца...

— Это можно, — кивнул Родионов. — Казак есть казак.

— В другой — башкира. Уж он точно обузой не будет — можно сказать: родился в седле...

— Этого тоже можно.

— В третий — лесовика. Кавалерист он, конечно, тот ещё, но зато в любой чаще тропу найдёт и по ней незаметно проведёт. А уж из лука своего стреляет как Аполлон.

Его — в тот отряд, где чаща будет погуще, а 'просторов' поменьше.

Кроме того, я прошу разрешения пойти лично с четвёртым...

— Категорически против! — немедленно грохнул своим баритоном Сиверс. — Запрещаю. Вы никуда не пойдёте, Вадим Фёдорович. Вы нужны здесь. Во всяком случае, до результатов рекогносцировки.

— Присоединяюсь к требованию Егора Карловича, — добавил от себя командир корпуса. — У меня, господин капитан, кроме прочих соображений, ещё и вполне конкретный приказ министра беречь вашу персону елико возможно от всевозможных случайностей. Никаких ненужных авантюр. Война есть война, но излишнего риска нужно избегать.

Гусары и казак слегка ошалели от такой заботы обо мне со стороны самого Барклая. Однако Витгенштейн поспешил прояснить ситуацию:

— Капитан Демидов, господа, учёный с мировым именем, в армию пошёл добровольно и немало уже сделал для будущей победы над Бонапартом. Победы, в которой я не сомневаюсь.

Лихих офицеров у нас достаточно, так что рисковать вашей головой, Вадим Фёдорович, без особой необходимости мы не станем.

Ну и что тут вякнешь? Приходится смириться.

— Ваше сиятельство, — пробасил Кульнев, — а почему вы не говорите о задаче моим гусарам? Всё-таки пленного взяли они.

— Без задачи ваши гродненцы не останутся, Яков Петрович, — тут же отозвался генерал-лейтенант. — Один батальон развернёте по фронту возможной атаки противника. И, если придётся прикрыть отход казачьих отрядов — это задача вашего полка. Мало того — рядом будет в полной готовности Рижский драгунский.

— Это ещё зачем? — чуть ли не оскорбился шеф гродненских гусар.

— Чтобы 'ездящая пехота' могла, в случае чего, организовать оборону, — не полез за словом в карман граф.

Ну и 'понеслось'... Полковники и генералы склонились над картой, и им стало не до меня.

И, слава Богу. Мне и так хватило 'оплеухи' от командующего — её бы переварить.

Значит: 'ослов и химиков в центр каре'? Мне вообще воевать больше не дадут? Может ещё и драться с Жофре запретят?..

Поймал себя на мысли, что вконец 'одевятнадцативечился': Надо же какие понты заиграли! Учитель химии конца двадцатого века немедля требует права проткнуть шпагой оклеветавшего его лягушатника! Честь, панимашь, задета! Граф де Ла Фер хренов!

А то, что не дают пойти сложить 'буйну голову' во главе своего отряда — вообще чуть ли не оскорбление...

А куда 'сложить'?

Сунулся вместе со всеми к карте: озёра и болота, болота и озёра. Реальных дорог только три. И все легко заслоняемые. Молодец Витгенштейн: заслонился в Себеже теми самыми болотами и озёрами и конкретно угрожает попыткам пройти мимо...

Три дороги, три направления... Зачем пять отрядов казаков?

— Здесь и здесь, — показывал командующий на плане, — пойдут изначально по две группы, потом разделятся...

Хорошо, что я умничать не начал. Граф помудрее меня оказался...

Вот не бывал я в этих местах, но и по карте было очевидно, где можно устроить засады.

— Разрешите, ваше сиятельство?

— Прошу, — слегка удивился генерал.

— Здесь, здесь и здесь, если верить карте, — стал тыкать пальцем я, — дорога проходит через дефиле между относительно высоких склонов. Очень удобно организовать впереди и сзади завалы или что-нибудь ещё в этом роде, а потом расстреливать наши войска сверху вниз. Из ружей и пушек. И метать вниз ручные гренады, а то и скатывать пушечные.

— Из пушек? — посмотрел на меня Сиверс.

— Из пушек во фронт и с тыла, — стал выкручиваться я. — Но это не обязательно — достаточно завалить деревьями дорогу по ходу и сзади. А может и камнепад организовать — на карте не виден характер этих холмов, нужно на месте смотреть, что там имеется. Французы смогут совершенно безнаказанно уничтожать наших солдат гранатами. Метательными, даже не используя артиллерию. Я не прав?

Повисла гнетущая пауза.

— Капитан прав, — уверенным голосом озвучил ситуацию Ридигер, — идти через дефиле нельзя — зря положим людей. Нужно ждать на выходе из них.

— И батареи там расположить, — согласился Сиверс.

— А заграждения из фугасов обещаю организовать, — немедленно отозвался я. . .

— Пока все эти разговоры преждевременны, господа, — прервал общение Витгенштейн. — Дождёмся результатов разведки, тогда и будем решать что делать. Прошу каждого заняться выполнением своих обязанностей.

Офицеры стали расходиться.

— Господин полковник, — обратился я к Родионову, — мне прислать своих людей или вы заберёте их по дороге к полку?

— Присылайте, чего уж лишний крюк делать. Дорогу найдут?

— Можете не сомневаться. Через полчаса будут у вас.

— Добро. Только чтобы действительно поспешили. Жду.

Прибыв к себе немедленно отправил Егорку, Гафара и Спиридона к казакам. Дал, разумеется соответствующие ценные указания на предмет присмотреть места возможных засад. Как французских, так и наших.

Минёров тут же напряг изготовлением 'полуфабрикатов' зарядов для фугасов и не только, егерей изготовлением солидного запаса патронов, а Тихона подготовкой сухого пайка в дорогу — немаловажное дело кстати.

Прошло около пяти часов, когда появился Егорка.

— Ну, что скажешь, Егор Пантелеевич?

— Худо дело — тьма тьмущая французов в двадцати верстах. Остальные ещё не вернулись, но, думаю, что то же самое расскажут.

Действительно — хреновые дела. Что это? Галлы решились ещё раз попытаться атаковать наши позиции, или это заслон, прикрывающий движение корпуса Удино на Режицу? Если второе... Ой, рискует маршал! Здесь там ведь вокруг тракта сплошь болота, даже на возвышенностях. И шаболдаться с десятками тысяч штыков и сабель по такой местности не имея приличной карты (а её просто не существует в природе) крайне чревато... И заступить ему дорогу можно хоть одним полком с одной батареей, если место с умом подобрать. Только бы зарядов хватило.

Но с другой стороны, если городишко возьмёт — усадит нас крепко. И сам припасами обеспечен будет прилично, и Себеж подвоза лишит, угрожая второй дороге на Остров. Ндааа! Ситуёвина!

И атаку скидывать со счетов не стоит: Истру в тех местах 'пешком перешагнуть' можно. Там, конечно, где опять же болот нет...

— Так что полковник Родионов вас к себе просют, ваше благородие, — прервал мои размышления Егорка. . .

— Ладно, поехали.

Тихон по быстрому подготовил Афину, и мы с уральцем рванули в расположение полка Родионова. То есть 'по быстрому' относительно — настолько, насколько я был способен пустить свою кобылу в галоп. Егорка в одиночестве раза в полтора скорее бы успел.

К нашему прибытию вернулись и оба других отряда, причём Гафар умудрился заарканить ещё и пленника, какового уже увели к полковнику. А вот Спиридона не было.

— Так что, господин капитан, — доложил мне командир отряда хорунжий Малахов, — как только конные егеря за нами увязались, ваш 'леший' с коня спрыгнул и в лес сиганул. За что спасибо ему от всего общества — не сильно хороший наездник он, благодаря этому и ушли.

Ну и правильно — а нашего 'Зверобоя Следопытовича' в наших же лесах французам ни в жизнь не взять — хоть дивизию назначай для прочёсывания. Да и ту он небось 'закружит' и в какое-нибудь болото заведёт. Нет, Спиридон в лесу не сгинет — дня не пройдет, как объявится.

Боевые будни 'спецназа'

— Спасибо вам, Вадим Фёдорович, за этого башкира! — встретил меня Родионов. — Ой, какую ценную 'рыбу' он нам споймал!

— Добрый день, Марк Иванович! Что за 'рыба'?

— Сержант немецкий. Из Шестого корпуса. Оказывается к французам Сен-Сир со своими войсками подошёл.

Вот тебе и 'здрасьте!'. Было такое в моём мире, или я реально ненужных дел наворочал?*

Эпохой я, в своё время интересовался, но не до такой же степени...

— И что говорит пленный?

— Вообще-то еле языком ворочает — ваш Гафар его на аркане саженей сорок за своей лошадью протащил. Хорошо, что вообще в здравом уме остался и жив.

Это точно: я внутренне содрогнулся, представив как меня со скоростью около пятнадцати километров в час, волокут на верёвке по просёлочной дороге... Бррр!

Так вообще 'членистомозгим' стать можно.

— Командующему сообщили?

-А то как же! В шесть часов совещание у него.

* И в реальной истории на подкрепление Второго корпуса маршала Удино, действительно был направлен Шестой баварский корпус Сен-Сира.

То есть пара часиков имеется. А не навестить ли в связи с вновь полученной информацией Гродненский гусарский? Не пообщаться ли в связи с этим с нашим французским 'гостем'?

Поделился своими мыслями с полковником и нашёл у него горячую поддержку. Через четверть часа мы оба уже поторапливались в расположение кульневского полка.

— Рад видеть, господа! Чем обязан визиту? — поприветствовал нас генерал.

Я, соблюдая субординацию, не стал открывать рот первым — пусть Родионов обрисует ситуацию.

Чем казак немедленно и озаботился.

Яков Петрович выслушал сообщение с живым интересом, и понял, что возникла острая необходимость пообщаться с пленным офицером. Немедленно был отдан приказ доставить Жофре пред светлые очи генерала...

— Так что, ваше превосходительство, — не совсем смело, но уверенно доложил унтер-офицер, — полтора часа назад поручик Бужаковский забрали арестованного с гауптвахты по вашему приказу!

Лицо генерала стало медленно багроветь, а глаза явно выискивали в пределах досягаемости какой-нибудь тяжёлый предмет...

— Бужаковского ко мне! Немедля!

Понятно, что поручика уже не найдут — данный шляхтич попытался угадать, где масло на данном 'бутерброде'. Прогадал, конечно, но сам пока об этом не знает.

А Кульнева, казалось, сейчас разобьёт удар: лицо имело уже совершенно не совместимый с жизнью цвет.

А чего удивляться: он ведь чуть ли не отцом родным каждому своему подчинённому был — и нате вам!

Да уж: почувствовать себя преданным одним из тех, кому верил как себе — то ещё удовольствие.

В душе шефа гродненских гусар, наверное, ещё теплилась надежда, что это какое-то недоразумение, и что с минуты на минуту появится тот самый поручик, но мне было совершенно ясно, что Жофре ушёл. Ушёл вместе с тем самым Бужаковским.

О чём и было сообщено генералу минут через десять: поручика нигде найти не могут, пленного тоже.

— Господа, прошу оставить меня, — кивнул нам с Родионовым на выход Кульнев. — Встретимся у графа. Прошу извинить.

Мы с Родионовым немедленно ретировались из 'штабной избы'. Не знаю, о чём думал полковник, но я попытался мысленно заключить с собой пари: что первым придёт в негодность — сабля генерала или имеющаяся в помещении мебель...

Ну и правильно: адреналин повышает уровень глюкозы в крови, и её нужно поскорее 'сжечь'. Физической активностью. Так что лучше пусть Яков Петрович клинком стулья и стол крушит, чем в себе такое пережигает.

...Здесь всё моё и мы, и мы отсюда родом: и васильки, и я, и тополя...

Почему мне вспомнилась эта песня?

Ни васильков, ни тополей по дороге не наблюдалось, но дело в принципе: это моя земля, и любой цветочек или сосенка роднее и дороже, чем европейский 'гомосапиенс' с оружием в руках, идущий по российским василькам и прочему клеверу.

И меня ни разу не волнует национальность — тех же самых природных французов или немцев в российской армии пруд пруди.

Ладно немцы — французы природные: граф Ламберт, генерал де Сен При...

И несть им числа.

Но они теперь РУССКИЕ. И бьют своих сородичей по крови так, что только брызги летят. Кровавые брызги.

Насколько я помню, сам Бонапарт предложил свою шпагу России, но Матушка-Екатерина, в своё время, её не приняла.

Обидно — неплохого генерала в перспективе могла приобрести русская армия.

Короче: дело не в национальности, а в том, что ты делаешь на земле Российской Империи.

Но это лирика, а суровая проза жизни требует поскорее воплотить бушующую во мне ненависть в конкретную засаду для наглецов, марширующих по моей земле. И вряд ли времени имеется много...

На этом совещании у Витгенштейна я даже вякнуть не посмел — одних генералов присутствовало восемь. Не говоря уже о полковниках. Из обер-офицеров, не считая адъютантов, был один я.

А чуть ли не у каждого из генералов имелось своё особое мнение по поводу планирования дальнейших действий. Одни предлагали немедленно атаковать заслоны, обнаруженные на берегу Истры, другие — предпринять поиск на Полоцк, третьи — отступить к Режице или вообще не дёргаться, а оставаться в Себеже, чтобы при подходе корпуса Штейнгеля, каковой факт ожидался через две-три недели, устроить французам 'молот и наковальню'...

Я озвучил свои предложения непосредственно Сиверсу, и тот, когда появилась возможность говорить, донёс их до собравшегося 'общества':

— Капитан Демидов предлагает силами своего отряда заблокировать возможный рейд французов на Режицу.

В общем, мне разрешили. И предоставили ещё с полсотни родионовских казаков в качестве прикрытия и разведки.

Чтобы мы смогли успеть пораньше на Режицкий тракт, Витгенштейн выделил местного — Матвей, наверное, и так бы нас проводил лесными тропами, но ему была обещана за помощь армии та самая строевая лошадь, на которой он указывал путь моему отряду. А это, для местного крестьянина, целое состояние.

Поэтому вывел нас проводник на тракт очень качественно — отпустил я его на вновь приобретённом жеребце со спокойной совестью.

А место — ну очень подходящее. Мои минёры немедленно уподобились 'бандерлогам' и полезли на деревья, ветви которых образовывали купол над лесной дорогой. Егеря, вопреки своему основному предназначению, взялись за лопаты. Казаки умчались навстречу возможного продвижения французов. Кроме одного — того, кого Кречетов увёл на ближайший холм обучать запуску сигнальных ракет.

Работа кипела. Даже я сам присоединился к подготовке фугасов для наших 'гостей' — взял лопату, и выгребал достаточно нелёгкую землю из жерл будущих 'пушек'.

Щебня и гальки для их заряжания было катастрофически мало, картечи с собой практически не захватили, так что пришлось снаряжать фугасы, чёрт знает чем — вплоть до сосновых шишек. Шишек, конечно, молодых и плотненьких. Смешно, понимаю, но не песком же фугасы заряжать, а эти 'дети сосен' может ещё и загореться вылетая успеют... В один фугас, правда, кроме всего прочего, снарядили бочонок скипидара, изготовлением которого озаботил своих подчинённых в последние две недели безделья.

Вроде всё. Егеря, отработав землекопами, и сами нашли себе подходящие позиции.

Ждём гостей.

— Идут, Вадим Фёдорович, — доложил мне запыхавшийся казачий хорунжий Самойлов, — полуэскадрон кавалерии, а за ним батальон пехоты следует.

— Понятно. Кавалеристов пропускаем, а инфантерию встретим. Вас заметили?

— Да Боже упаси! — оскорбился хорунжий. — Мы — казаки.

Ясненько: углубляться в эту тему себе дороже.

Батальон, это немного, значит, в небо уйдёт одна ракета: 'Обнаружено движение противника на тракте незначительными силами'. Ещё две можно будет использовать в качестве оружия. Дохленького, конечно, скорее психологического, чем боевого...

Потянулись минуты ожидания. Приблизительно через полчаса послышался дробный перестук копыт и показался кавалерийский авангард. В синих драгунских мундирах, но с киверами на головах, а не в касках. Действительно около полусотни. В принципе, тридцать казаков, предварительно шарахнув по ним из ружей, могли запросто вырубить под корень всю эту германскую шелупонь практически без потерь. Но нас интересовала 'рыба пожирнее'. Ожидаем пехоту.

А эти никуда не денутся — пройдут версты три и развернутся на звуки катавасии, которая здесь планируется. Вот тогда хорунжий со своими хлопцами их и встретит.

Еще минут двадцать и затопали по дороге сапоги пехотинцев.

Нет — ну всё у этих немцев не как у людей: драгуны в киверах, а инфантерия в касках. В драгунских. Ладно — их проблемы, а нам пора готовиться вышибать из этих касок мозги. И прочее содержимое из элегантных, голубых с жёлтой грудью мундиров. *

 Форма баварского полка 'Герцог Пиус'

Пропустив около двадцати шеренг, я потянул за бечеву. Верёвка послушно проскользила через несколько вкрученных в ствол и сучья железных колец и выдернула из замка гвоздь, удерживающий полупудовую артиллерийскую гранату. Снаряд по закону дедушки Исаака немедленно устремился к планете, но не упел пролететь и метра, как возникла некоторая проблема в виде бечевы, один конец которой был привязан к суку, а второй закреплён в самой гранате. 'На соплях' правда, закреплён. Вернее на том составе, который заставляет радостно бабахать в Новогоднюю Ночь хлопушки...

Так что артиллерийский боеприпас с негодованием прекратил наглые поползновения бечевы воспрепятствовать действию Закона Всемирного Тяготения, и рухнул в ряды баварских пехотинцев.

Хлопушки на новый год срабатывают практически всегда — ну не попрёшь против 'жаркой любви' бертолетовой соли и красного фосфора друг к другу. А они ведь на заводах, небось, тоже по бездушно-конвейерному способу изготавливаются.

А я эти пять гранат снаряжал с чувством, с толком, с расстановкой...

Итак, мой 'подарок', огрев кого-то в рядах баварцев по кумполу, брякнулся на дорогу, ещё пару секунд пошипел укороченной зарядной трубкой и шандарахнул. Осколки такой гранаты сохраняют убойную силу на расстоянии в десять — двадцать метров, но в данном случае такой роскоши не требовалось — путь кускам чугуна был преграждён телами вражеских пехотинцев, так что ни один из поражающих обломков металла не пропал зря. Ну, почти ни один — что-то унесло непосредственно вверх, что-то впечатало в землю-матушку, а там германцев не имелось.

Ошарашенные солдаты Сен-Сира находились в первые секунды совершенно в обалдевшем состоянии. Что и понятно — попробуй, сообрази, как из крон деревьев могла прийти смерть.

А мои ребятки, сообразив, что уже пора, потянули и за свои верёвочки. Ещё четыре сгустка разрушения рухнули в замешкавшуюся колонну. Это был настоящий ад: осколки крушили человеческую плоть просто в 'промышленных масштабах'...

Хотя я поторопился — это было только 'преддверье ада': рванули и фугасы, причём те, кто схлопотали в организм камнями, могли ещё порадоваться, что им не достался горящий скипидар — около двух десятков живых факелов разделили маршировавший по лесной дороге строй.

А молодцы — егеря спокойно и неторопливо стали вышибать оставшихся в живых офицеров — на их практически бездымные выстрелы беснующаяся в ужасе толпа, ещё недавно являвшаяся полноценным военным подразделением, пока внимания не обращала.

Весь батальон нам, конечно, не истребить, но около сотни оккупантов мы из строя вывели наверное. А, вероятно, и больше: если, как выяснилось позже, только Гафар выпустил двадцать стрел, то предполагаемый мной результат можно смело множить на полтора.

Пулемёт бы ещё сюда... Ну да ладно, не будем наглеть: Карачун Кирдыкович и так сегодня здорово повеселился на Режицком тракте, осталась последняя 'вишенка в торте' — пять динамитных шашек облепленных глиной с артиллерийской картечью вперемешку, оставляя за собой дымящиеся следы от горящих шнуров, проплыли по воздуху и, упав, громко раскидали по ближайшим квадратным метрам очередную порцию смерти.

Лично я добавил ещё и две дымовых — чисто для настроения. Что и являлось для отряда сигналом к отходу в условленное место.

А с опушки послышалась стрельба — понятное дело, возвращаются на шум драгуны. Ну и получили соответственно...

Чёрт! А почему ракета не ушла? Или ушла, а я не заметил в горячке боя?..

Ух, ты! — с холма стартовали два дымных шлейфа и понеслись в направлении вражеской конницы. Не попали. Но прошипели достаточно близко, чтобы вызвать некоторое замешательство среди немцев. Те самые полтора десятка секунд, которые потребовались нашим казакам, чтобы запрыгнуть в сёдла и начать с пиками наперевес разгоняться навстречу колбасникам. А те как раз потеряли темп, и встретили лихих донцов, мчащихся во весь опор если и, не стоя, то на весьма небыстром аллюре.

Именно в этот момент запырхала третья ракета, уходя в небеса. Сначала я разозлился на оставленного при сигнальных средствах казака, да и на Кречетова, который того недостаточно убедительно проинструктировал, но быстро понял, что правы они, а не я: раньше времени открыть сигнальную позицию вражеским драгунам, чревато самыми неожиданными последствиями. Так что всё правильно. Приходится отдать должное сообразительности и выдержке того станичника, что оставался при нашей 'пиротехнике' — молодец!

А подчинённые хорунжего уже вломились в ряды германской кавалерии и сноровисто пошли множить оную на ноль.

Учитывая, что наши и до непосредственной сшибки успели выбить из сёдел человек семь — восемь из ружей. Что немцы предпочли не стрелять в атакующих казаков, а броситься им навстречу, (и это разумно — с седла с особой меткостью не постреляешь, но встречать несущегося во весь опор врага придется, чуть ли не стоя, а это в кавалерийском бою смерти подобно).

Но, куда ни кинь — всюду клин: три десятка пик, несущихся на приличной скорости, просто сабельками не отразишь. Даже палашами не получится.

Так что даже самая первая сшибка ополовинила строй врагов. А дальше пошли гулять сабли...

Я не видел подробностей с того расстояния, что между мной и этой сечей получилось, но результаты следующие: пленных не брали, а у нас убыло пятеро убитыми и семеро серьёзно ранены. Да и царапин нахватались человек десять...

А уходить нужно срочно. И как можно скорее. При том, что у одного казака колотая рана в грудь, у другого рублен правый бок так, что рёбра явно пробиты, ещё четверо повреждены хоть и менее фатально, но не только бойцами являться не способны, но и до окрестностей Себежа их не довезти без хотя бы примитивной первой помощи..

— Уходим немедленно! Раненых протащить хотя бы две версты!

Ой, как мало это — две версты, чтобы оторваться от возможной погони!

Ой, как это много для того, чтобы перевезти истекающих кровью бойцов без сколько-нибудь серьёзной первой помощи...

Никто из них так и не сошёл с седла — целые, или относительно целые товарищи ехали рядом, поддерживая своих братьев по оружию не только морально, но и вполне буквально.

На ходу накладывались примитивные повязки и жгуты, но это, зачастую, было несерьёзно.

Парень раненый в грудь не протянул и версты.

— Господин капитан, — подскакал ко мне хорунжий. — Соломенников кончился. Что делать будем?

Ну не бросать же на лесной тропе.

— Похороним в лесу, если на протяжении ближайшей версты жилья не встретится. Извини — ситуация такая. О живых думать нужно.

— Да мы понимаем. Благодарны, что просто на дороге не бросили Филиппа...

Две версты не дотянули — как только подвернулась подходящая полянка, я, разослав вперёд и назад дозоры, занялся 'врачеванием'.

Йода у меня практически не имелось — только настойка календулы в 'индпакетах' моих 'сецназовцев'. Ничего — вполне себе эффективное средство, но и её катастрофически мало. Собрал всю водку, что имелась у бойцов — никто не посмел противиться, и пошёл 'лекарствовать'. Примитивно, конечно, но хоть какие-то дополнительные шансы в борьбе с курносой у раненых появятся.

Очередная проблема: сколько водки на дезинфекцию, а сколько на анестезию?

Прикинул: легко раненым по сто пятьдесят граммов внутрь — серьёзно не повлияет, но хоть на несколько процентов боль уменьшить должно.

А вот Семён, с рубленым боком вообще был нерешаемой проблемой. Вот почему в бою, кроме убитых и тяжелораненые случаются? Если 'играть в войну, как в шахматы', то это равно убитому. Даже хуже, если речь о диверсионной операции как у нас сейчас — списать в неизбежные потери и забыть...

Ага! — Поди — спиши. Самолично воткни клинок в того, кто бился с тобою рядом, но ему повезло меньше...

Причём разумом-то понимаю, что этот раненый казак будет висеть гирей на ногах у всего полусотенного отряда, что только рядом находящиеся медики могут вернуть его к жизни, только полный покой и лечение профессионалами...

И что? Заколоть, чтобы не мучался? Бросить умирать в лесу?..

— Потерпи, парень, — я осторожно стал распарывать чекмень на раненом. — Водки ему! Ещё две чарки!

Я и до 'операции' влил в казака граммов сто пятьдесят, но этого явно недостаточно. Хотя и 'операция' — чисто профанация. Что я могу? Только обработать рану, 'приблизительно' перебинтовать и не более.

Ну и напоить до 'полного изумления', чтобы боль не в полной мере чувствовал...

Полевая хирургия, наверное, самая сложная отрасль медицины. Даже в конце двадцатого века. И пусть не обижаются кардио и нейрохирурги, хирурги — офтальмологи... При всей ювелирности их работы, они всё-таки имеют для неё условия близкие к идеальным. А вот спасать человека не в операционной, а в чистом поле, без помощи сестричек, при полной антисанитарии с точки зрения даже сельской больнички... Это совсем другой 'вид спорта'.

А я и не врач ни разу. И из средств анестезии у меня только водка, удар по голове или передавливание сонной артерии. Причём два последних средства в моём неумелом исполнении могут запросто привести к ненужности всей остальной суматохи...

Будучи до некоторой степени на особом положении, я выколотил для своих ребят особые 'индпакеты': льняной бинт, немного хлопка, плоский мешочек с порошком алебастра (гипса) и склянку с настойкой календулы. Ну и жгут. Не резиновый, конечно — плетёный.

Так сейчас и занимался тем, что обработал раствором фенола (эту дефицитнейшую вещь, как и йодную настойку, имел в своей 'аптечке' только я) бок Семёна, обмотал подобием бинтов, налепил гипсовые 'примочки' сверху, и снова закрепил их льняными полосами. С полчасика подождём.

По ощущениям для него будет пофиг: подождём мы или нет.

Но вот схватившийся гипс хоть на сколько-то уменьшит его страдания. Хотя в седле такую тряску переносить...

Блин! Сколько уже можно?

Мы отходим со 'спецоперации': выживет — его счастье, нет — не судьба. Почему у меня должна голова за этого казака болеть?

А ведь 'болит', зараза! За этого конкретного Семёна болит!

Мои гаврики тоже тем временем без дела не сидели: пеленали льняной тканью повреждённые конечности и бока казаков. А Гаврилыч аккуратно превращал в 'мумию' урядника, схлопотавшего сабельный удар по лицу. Нда... Шрамы, конечно, украшают мужчину, но вряд ли станичные девки оценят такую 'красоту' должным образом. Хотя, кто знает, у казаков психология несколько своеобразная.

Подождали. Взгромоздили Семёна в седло и тронулись к ближайшему жилью. Вроде около версты осталось до того домика, мимо которого с Матвеем проезжали.

Небеса ненавязчиво намекнули, что скоро осень — закапало. Нужно было поторапливаться, пока не начало лить. Поспешаем!

Ехал и думал: а не создал ли я первый в истории войн спецназ? Ведь для любого командующего любым армейским подразделением от полка до армии, мои ребята... Ладно, не на вес золота, но уж на вес серебра точно. А в сочетании друг с другом, дополняя друг друга — уже на вес золота. Если всей компанией взвешивать.

Мы сегодня уничтожили более двух сотен солдат противника, сами потеряли несколько человек. Причём имея в несколько раз меньшие силы, чем эти самые баварцы.

Батюшка Александр Васильевич, в таких случаях говорил: 'Какой восторг!'.

В плане эффективности мы вроде даже генерала Котляревского переплюнули, хотя он пока ещё и не совершил своих самых славных подвигов в данной реальности.

— Сергей Лукич, — подъехал я к хорунжему, — Семёна вашего придётся на ближайшем дворе оставить. Не довезём.

— Да понимаю я, господин капитан, — кивнул донец.

— Не беспокойтесь: я хозяину заплачу...

— А вот этого не надо! — тут же вскинулся офицер. — Казаки для своего раненого и сами денег соберут.

— Ну, хорошо! — наверное, обычай у них такой. — Только дрались ведь вместе. Неужели от меня и моих солдат долю не примете?

— Наверное, можно, — слегка задумался Самойлов. — Только разрешите и я к вам с просьбой обращусь?

Нормально? Это типа я деньги заплачу, чтобы его же просьбу выполнить?

— Слушаю.

— Дозвольте нам и дальше под вашей командой воевать? Больно справно у вас получается французов бить...

— Это немцы были...

— Да какая разница, Вадим Фёдорович. Ловко вышло сегодня. Ведь мы тоже не подкачали?

— Нет, всё очень удачно прошло, Сергей Лукич. С моей стороны возражений не будет — проверенный в бою товарищ всегда предпочтительней нового и неизвестного. Если позволит ваш полковник — с удовольствием приму в отряд.

Блин! На самом деле мне такое количество казаков совершенно не нужно — десяток, да с толковым офицером, но не более. В качестве их начальника вполне Самойлов подойдёт, однако, мы не казачий отряд, а диверсионный. Донцы необходимы в качестве разведки, а не для подобных 'экспромтов', что устроили сегодня.

Молодцы, конечно, но лучше бы было скрытно отойти без потерь, чем рубать и колоть немецких драгун. А, в результате у нас и трупы, и, в различной степени раненые.

Если бы вражеская кавалерия сошла с ума, и решила нас искать и преследовать, то уж им-то устроить козью морду на лесных тропинках особого труда не составляло...

Да и вообще: а ну как начнут пытаться 'демократическим путём' решения принимать... Я понимаю, что пока ещё не тысяча девятьсот семнадцатый, но казачьи обычаи знаю 'на троечку' — нафига мне возможные проблемы?

— И ещё, Сергей Лукич... Ты извини, конечно, но постарайся понять: три десятка казаков для моего отряда — много. Сегодня была особая операция, но она для нас не характерна. Сегодня — вы молодцы! Ваши пики и сабли пришлись очень кстати. Но обычно мы действуем меньшей группой, так что более десятка казаков мне не нужно. Не обессудь. Согласен командовать десятком — буду рад принять под своё начало. Нет — извини.

— То есть вежливо намекаешь, что не ко двору мы тебе пришлись? — набычился хорунжий.

— Да не заедайся ты, Лукич! — ну вот что за упёртый экземпляр попался! — Я виноват. Я не должен был позволять вам атаковать драгун. Понимаешь?

После взрывов на дороге необходимо было скрытно отойти и всё. И ни каких раненых у нас. Именно так и должен действовать отряд. Казаки при нём — разведка, а не ударная сила. Не нравится — значит нам с тобой не по пути.

Но вина в том, что произошло не ваша — моя. И это лишний раз показывает, что так много людей мне не нужно, я не способен таким количеством управлять. А задачи у нас специфические. Пусть отряд будет малым, но он должен являться скорым и мобильным. И каждый чтобы под рукой...

Появился скачущий навстречу Егорка, которого я отправлял в предварительную разведку к ближайшему жилью. Понятно, что крайне маловероятно наличие противника в таком месте, но береженого Бог бережет...

— Так что, ваше благородие, всё спокойно, — доложил уралец. — Хозяина я предупредил. С полверсты ещё ехать.

— Спасибо, Егор Пантелеевич.

— Только... — слегка замялся казак.

— Ну что такое? Говори уже!

— Да не сильно доволен куркуль местный нашему появлению...

А кто бы сомневался!? С чего же это радоваться крестьянину визиту полусотни военных в свой дом?

Но, увы — война. Не от хорошей жизни мы к нему в гости заявимся. Ладно — на месте разберёмся.

Слева от дороги кончилась стена леса, и открылось поле. Ещё метрах в двухстах по пути и столько же в сторону виднелся хутор. Место для обороны в случае чего препоганое. Быстро оставляем раненого и поскорее валим отсюда.

Отдал приказ отправить вперёд и назад по дороге дозорных, а сам, вместе с Семёном и ещё двумя донцами поехал к жилью.

Невысокий, но кряжистый мужик встречал у ворот.

— Здравствуй, хозяин! — поприветствовал я хуторянина.

— Здравия желаем вашему благородию, — поклонился крестьянин.

Радости его лицо совершенно не выражало, но тут удивляться нечему: немалую 'головную боль' обитателям хутора мы привезли в лице раненого казака.

— Наш боец ранен, до своих не довезём. У тебя останется, — просить гостеприимства было глупо — нужно действовать решительно. Однако и слишком наглеть не стоит, надо 'подсластить пилюлю', чтобы уход за оставленным на попечение способствовал выздоровлению.

— Не беспокойся: вот три целковых, — ссыпал я деньги в немедленно протянутую навстречу ладонь, — только вы уж постарайтесь, чтобы он выздоровел.

— Премного благодарны, барин, — снова поклонился мужик. — Только мы бы и так выходили, не извольте беспокоиться. Лекаря, правда, в округе нет, а в Режицу ехать за ним боязно, но баба моя справится.

Товарищи раненого, находившегося в полуобморочном состоянии от боли и потери крови, помогли тому сойти с седла, и повели в избу, а хозяин отправился пока устраивать 'на постой' казачью кобылу.

Я остался в обществе двух пацанят, которые из во все времена неистребимого для мальчишек любопытства прибежали из дома поглазеть на гостей.

Ребята лет семи — восьми выглядели здоровыми и ухоженными. Никак не походили на рахитичных 'детей подземелья'.

Заговорить со мной не осмелились, но глазами так и пожирали...

Да уж: до жути захотелось залезть в карман и вытащить оттуда пару конфет — увы. Ни конфет, ни сахара у меня с собой не имелось. Пряников тоже. Ничего, чем можно было бы угостить этих славных белобрысых мальчуганов...

В конце концов, мальчишки одинаковы во все времена: я достал два пистолетных патрона, надкусил каждый, и выковырял пули:

— Держите, ребята! — два свинцовых шарика упали к ногам детей, и были тотчас же цапнуты маленькими ладошками.

— Благодарствуйте, барин! — вразнобой прозвучали ребячьи голоса.

Не знаю: сглупил я с таким подарком или нет, но вроде бы действительно чувствовалось, что пацаны таким сувенирам рады.

Сильно подозреваю, что их отец предпочёл бы, чтобы я дал паренькам по пятаку, но они сами, думаю, не променяли бы мои кусочки 'военного' металла даже на серебряные рубли. Во всяком случае, вспомнив себя в их возрасте, я не променял бы...

Из дома вышли оба казака и быстро, но без спешки направились ко мне.

— Всё в порядке, ваше благородие: хата справная, чистая, так что Курников подымется, если Господь позволит...

Ух ты как Ражев-то поспешает! Верно что-то на дороге!

Я оглянулся, и увидел несущегося во весь опор всадника. Разглядеть кто это конкретно возможности, разумеется, не было, но это , несомненно, один из дозорных, которые отправлены на разведку.

— Французы, ваше благородие! — выдохнул слегка очумевший казак, подскакав ко мне.

Да что ты говоришь! А я-то подумал, что марсиане десантируются!

— Где? Сколько?

— Через четверть часа здесь будут. На гусар похожи. Не разглядел точно.

Разговор вёлся уже на скаку, подробностей не выяснишь...

— Давай со своими в лес. Сразу. Потом догоните...

А с основной группой мы рванули к Себежу по уже известной дороге.

'Рванули', это, конечно, сильно сказано — не то животное лошадь, чтобы, как в киношках, летать часами галопом. Потому-то я и Ражева со товарищи для начала в лес потеряться отправил.

Есть гепард, который может на минуту-другую развить совершенно умопомрачительную для живого существа скорость, есть верблюд, который способен обогнуть земной шар по экватору, если его просто кормить и поить своевременно... Как среди людей, так и в природе, имеются и спринтеры, и марафонцы. Лошадь — 'средневик': может, конечно, и 'спурт' выдать, но ненадолго. Даже строевых более двух — трёх раз в атаку послать не получалось, чего уж про 'казачек' говорить...

Так что уходили мы спокойно: не имелось необходимости рвать жилы из наших лошадей. Совершенно никаких оснований считать, что у преследователей имеется информация о месте нахождения и направлении движения моего отряда.

Но дело не в этом — откуда ещё эскадрон кавалеристов?

Значит те ребятки, которым мы устроили 'дорожное приключение' не единственные на этом тракте?

Может и наша одна ракета дезинформировала штаб корпуса о том, что 'небольшими силами'?

А вот, поди теперь разберись: может и дивизию на Режице бросили. Как узнаешь, когда солидная погоня на хвосте?

Причём после дождя следы нашей конной оравы на дороге вполне себе конкретно читаются — не спутаешь и на лесную тропу не свернёшь. Либо уходить полным ходом, либо опять засаду устраивать...

Только кишка у нас тонка против эскадрона гусар или конноегерей, который висит на плечах: даже динамитных шашек всего несколько, а это совершенно несерьёзно будет. Только уходить! Самыми шустрыми темпами уходить.

Не загоняя лошадей, конечно, повода нестись во весь опор пока не наблюдается, а до наших передовых позиций не так и далеко. И французы (или кто там ещё) тоже об этом в курсе — вылететь во весь опор на казачью сотню, например, им наверняка категорически не улыбается.

Так что возвращаемся в темпе, но без особых паники и страха.

Не ошибся — через полчаса встретили разъезд ямбургских драгун, так что можно было уже не опасаться стычки с вражеской кавалерией, к тому же имевшей достаточно загнанных лошадей. Да и не осмелятся они соваться так близко к расположению корпуса.

Драгунский поручик предложил проводить наш отряд в расположение, но этого уже не требовалось — дальше мы уже могли следовать сами, практически ничего не опасаясь.

Сейчас главным являлось поскорее доставить информацию Витгенштейну, а дальше пусть уж командующий корпусом решает, как действовать — я не стратег, да и мнение моё никого из генералов особенно не волнует: доложу, что произошло, что наблюдал, а дальше пусть они сами крутятся...

Временное затишье. Очень временное

Когда прибыли в расположение, снова подошёл хорунжий Самойлов:

— Я тут покумекал, Вадим Фёдорович — думаю, что большинство хлопцев согласится. А полковник отпустит.

Ишь ты! Он, видите ли 'покумекал'! Всё за всех решил, и за подчинённых, и за начальство!

— Понимаешь, Лукич, не торопись с решением — мы ведь подробно-то и поговорить не успели. Да и сейчас у меня времени на это не густо: сам, небось, понимаешь, что срочно с докладом к его сиятельству надо.

Но, чтобы ты понял хотя бы приблизительно куда просишься, приведу пример: если я скажу ждать в засаде пятерых всадников в оранжевых мундирах, то сидеть и ждать именно их, и никого другого. Даже если мимо проследуют французские телеги, гружённые золотом, а в охранении только десяток голых девок — не трогать ни золота, ни девок, понял?

— Да уж куда понятнее, — слегка ошалел казак, срочно пытаясь представить 'нарисованную' мной картинку. Дурацкого вопроса: 'А что, и так может случиться?' задавать не стал — хватило соображалки 'въехать', что я утрирую.

— Вот в этом разрезе и подумай. И с ребятами своими, кто служить под моим началом захочет, обсуди.

Это, конечно, не значит, что вообще запрещу трофеи брать, но только когда не в ущерб основной задаче. Понял?

— Так точно, господин капитан!

— Вот и ладненько. А пока извини — мне срочно к генералу нужно.

Самого Витгенштейна на месте не было, и меня принял начальник штаба корпуса генерал-майор Довре.

— Проходите, капитан, давно и с нетерпением ждём известий от вашего отряда.

Я уже встречал раньше Фёдора Филипповича, но общаться непосредственно с ним как-то не приходилось. Достаточно пожилой уже человек — лет под шестьдесят, совершенно седой, но густоволосый. Невысок, лицо грубо рубленное, но мужественное.

Вкратце рассказал ему о наших приключениях. И о выводах: 'А хрен его знает, товарищ генерал-майор!'. Шёл на Режицу небольшой отряд или целая дивизия — теперь непонятно...

— На самом деле это уже не столь важно, уважаемый Вадим Фёдорович — передовые части корпуса Штейнгеля уже в Острове. За исключением двух морских полков, которые отправлены в Ригу на кораблях, все силы Финляндского корпуса со дня на день присоединятся к нам.

Вместе с тем выражаю вам благодарность за доблестные действия вашего отряда.

Я молча поклонился.

— Вы уверены, что истребили две сотни солдат противника?

— По самым скромным подсчётам, ваше превосходительство.

— Ваши потери?

— Несколько казаков.

Напрасно я подумал, что генерала устроит такая точность:

— Конкретнее, пожалуйста.

— Пятеро убито в бою, один умер позже, ещё пятеро ранены достаточно тяжело и десять легко.

Теперь начштаба удовлетворённо кивнул. Какой я всё-таки штатский ещё человек, так и не впитал в себя, что доклад должен быть максимально конкретным...

— Среди убитых и раненых только казаки?

— Точно так, ваше превосходительство, все потери в кавалерийской сшибке с драгунами. Чем прикажете заняться сейчас?

— Своими людьми. И отдыхать. Благодарю за службу!..

В расположении увидел, что Спиридон всё-таки вернулся. Да я и не сомневался на самом деле — для этого лешего любая чащоба — дом родной. Мало того, что вернулся — он ещё и небольшую косулю подстрелить по дороге умудрился. Приволок, конечно, не всю, но и доставленного мяса хватит на всю нашу ораву.

Тихон уже запалил костёр и пристраивал над ним котел. Ужин ожидался знатный...

А не попробовать ли и мне внести свой приварок к нашему столу? Удочки, конечно, я с собой не таскал, оставил в усадьбе, но всё необходимое для снаряжения нехитрой уды имелось: крючки, леска, грузила и поплавки много места не занимают. Осталось подыскать подходящую орешину и вспомнить детство. Наверняка в Себежском озере сейчас рыбы несравненно больше, чем где угодно в конце двадцатого века.

На следующее утро соскрёб себя с постели, и заставил отправиться к водоёму. Обычное дело — при походной жизни спать хочется бесконечно, но нужно продолжать жить. А небольшое усилие над собой позволяет достаточно быстро понять, что жизнь продолжается и прекрасна.

Солнышко уже оторвалось от горизонта, но я же не на леща иду, чтобы зорьку на берегу встречать — так, на ушицу надёргать, мне трофейные экземпляры без надобности. Да и не выдержит моя снасть серьёзной рыбы: просто хлыст лещины с привязанной к концу леской.

Уже вовсю стрекотали кузнечики, их время. Наверное если наловить в достаточном количестве, брать будет получше, чем на обычного червя, но такой роскоши позволить себе не могу — не на даче, чай, на войне как-никак.

Вышел к озеру и пошёл вдоль берега, выискивая подходящее место. Хоть здесь я никогда и не бывал, но принципы одинаковы на любом водоёме. Метров через полтораста увидел: оно!

Не побоялся испугать будущую уху, разулся, снял штаны и сделал пару шагов от берега в воду — не ошибся: дно достаточно круто уходило вниз. Небольшие островки кубышек, или, как их обычно называют, кувшинок, подсказывали, что тут должны обитать те, кто мне нужны.

Червяк на крючке, заброс... И всё: пускай весь мир подождёт!..

Поплавок не успел успокоиться на водной глади, как его повело в сторону. Подсечка... Первый окушок заплавал в в моём ведёрке.

Не скажу, что был жор, но клевало вполне исправно: плотвички, окуни, подлещики, пара карасей... Весом, в основном, от пятидесяти до двухсот граммов. Немало, правда, попадалось и 'окуньков-гренадёров', размером с мизинец, но для ухи они — самое то.

Через пару часиков надёргал уже килограмма три и собирался закругляться: на ушицу всем моим гаврикам хватит. Но оторваться непросто. Зарёкся: последняя рыбка, и всё!

Разумеется, клёв тут же прекратился. Пять минут — поплавок не шелохнулся, десять — то же. Вытащил удочку, проверил червя — на месте. Что за зараза!

Всё: последний заброс!

Три минуты никакого движения, и тут дрогнуло... Потянуло в сторону и, когда я уже был готов подсекать, красный стержень снова замер на воде. Секунд через пять слегка притопило, но на этом всё и закончилось. В общем, подводный садист издевался надо мной таким образом минуты две. И я, кажется, понял, с кем имею дело.

'Маска', а я тебя, кажется, знаю! Почти наверняка мнёт губами червя золотистый тихоня...

— Ваше благородие! — послышался справа голос Тихона.

'Убью гада!' — немедленно отреагировала на крик моя 'животная' составляющая.

Чёрт! Ну ведь в такие моменты даже змея не кусает! Кому там опять понадобился капитан Демидов для спасения России-матушки? Три минуты нельзя было подождать?!

— Ваше благородие, Вадим Фёдорович, — Тихон уже подбежал почти вплотную, — его сиятельство граф Сиверс вас к себе требуют.

Поплавок опять повело в сторону и, на этот раз, кажется, всерьёз. Я дёрнул ореховой палкой и почувствовал на том конце лески серьёзную тяжесть.

— Срочно?

— Очень даже.

— Сейчас. Попробую эту рыбину вытащить, и идём.

А надо было не только дотащить добычу до берега, но и выволочь её на сушу. С полкило будет, а то и больше... Надо поискать пологое место, где бы пойманный линь (а я уже не сомневался в том, кого зацепил) смог бы проскользить боком из озера на берег.

И действительно: показалась тёмно-коричневая тушка рыбины, которая сопротивлялась вяло, но мощно.

А катушки у меня на удилище нет, даже возможности потянуть за леску рукой...

Пришлось вытягивать уже достаточно сильно возмущающуюся рыбину 'ногами', то есть отходя назад по берегу. Вот уже почти...

Тихон спокойно зашёл в озеро по щиколотку и безошибочным движением цапнул линя двумя пальцами за жабры. Поднял из воды и бросил на берег.

Граммов этак на семьсот рыбёшка — вряд ли можно считать сей экземпляр трофейным. Но это 'там'. А сейчас я считал, что поймал самую главную рыбу в своей жизни — на такую-то снасть...

— На уху она не очень, — Тихон судил сугубо прагматически, — но вместе со всем остальным — пойдёт.

А я налюбоваться не мог на красноглазого красавца с золотой чешуёй.

Уж сколько я бил из ружья ему подобных под водой, но это для подводного охотника линь одна из самых легко добываемых рыб, а вот на удочку чтобы... Лично у меня имелись единичные случаи. А чтоб на просто 'палку с леской' — вообще запредел...

— Граф сам приезжал? — спросил я, когда слуга пристраивал трофей в компанию к остальной себежской ихтиофауне.

— Ни боже мой — адъютант его сиятельства были, — Тихон подхватил ведро. — Просили немедленно по возвращении прибыть к полковнику.

— Ясненько. Пошли.

Понятно, что о цели моего срочного вызова офицер нижним чинам не докладывал...

Ёксель-моксель! — Так ведь и я по прибытии не доложился непосредственному начальнику. Слишком буквально воспринял указание начальника штаба отдыхать. Ох, и намнёт мне холку Сиверс! И правильно, кстати, сделает — форменное свинство с моей стороны не рассказать о похождениях отряда графу сразу по прибытии. Про субординацию уже вообще не говорю...

Всё-таки шпак я натуральный — не хватило мне ни двух лет срочной в своём времени, ни полутора в этом, чтобы настоящим военным стать...

Придя к себе быстренько сполоснулся, переоделся и отправился 'на ковёр'.

Зря беспокоился: Егор Каролович встретил весьма приветливо:

— Здравствуйте, Вадим Фёдорович! Уже наслышан о ваших подвигах, надеюсь позже услышать подробности...

Я, разумеется, перебивать начальство не стал, а только молча поклонился.

— Скоро с нами соединится Финляндский корпус, — продолжил полковник. — После этого планируется произвести поиск на Полоцк. Объединёнными силами.

— У моего отряда тоже имеется задача?

— Разумеется. Вот здесь, — граф пригласил меня к карте, — имеется пара опасных для фланговых атак противника направлений. Хотелось бы их заминировать так, как вы демонстрировали...

Ни фига себе! Активные минные заграждения на суше за сто лет появления подобных на море? Как они себе подобное представляют?

— К тому же, должен предупредить: недавно взятый в плен француз сообщил, что вышел приказ по армии, подписанный самим императором, наших минёров и инженеров в плен живыми не брать. Здорово вы насолили Наполеону, господин капитан, — граф не смог сдержать улыбки.

Ух, ты! Сподобился великой чести! Да ещё и всех коллег подставил.

Вроде в той реальности только Денис Давыдов отмечался подобным приказом корсиканца. Хотя могу и ошибаться.

Но, видать, действительно здорово поддостали императора минные поля и прочие сюрпризы на полях сражений и дорогах с переправами...

— Переживём, Егор Карлович.

— В плен попадёте — не переживёте.

— Так я и не собираюсь...

— А никто не собирается, но попадают, случается. А теперь гренадка о трёх огнях белого металла на кивере — смертный приговор, учтите.

Вот зачем он мне это говорит? Скрытое пожелание самому застрелиться при опасности быть пленённым?

— Так в чём заключается наша задача?

— Заминировать вот эти луга, — тоже перешёл непосредственно к делу Сиверс.

— Какое количество мин?

— Думаю около полусотни. Это возможно? — вопросительно посмотрел на меня полковник.

— Увы.

— В чём проблема? Генерал Яшвиль обещал выделить необходимое количество гранат.

Ай, спасибо! Гранат они мне дадут необходимое количество! Ещё небось и телегу выделят для их транспортировки — самое то получится: летучий отряд диверсантов, привязанный к телеге. Но главное не в этом.

— Ваше сиятельство, гранат может быть сколько угодно, но количество эффективных запалов для их подрыва ограничено. У меня имеется необходимых веществ на снаряжение оными не более двух десятков мин. И то не уверен.

— А получить всё требуемое за день — два не получится? — сразу понял проблему полковник.

— Очень сомневаюсь. Почти наверняка: 'Нет'. Вряд ли у вас имеются достаточно мощные гальванические батареи, не говоря уже о необходимой посуде и оборудовании. Или реактивы нужны весьма специфические.

— Оставьте мне список необходимого, — посмурнел лицом мой начальник. — Хотя бы попробую это найти.

Ну и что сделаешь?

Уселся и начал писать. Ладно: песок, уголь и соль — вполне себе реальны. И кости тоже, вместо апатитов-фосфоритов. А соляную и серную кислоты, где он мне добудет? А посуду? А пиролюзит? Пусть и не чистый... Где?

Хорошо: поташ я из золы костров надыбать смогу, но не за пару же часов!

И, главное: химики откуда?

Имеюсь я, в единственном числе. Несерьёзно.

Но, надеюсь, графу хватит и взгляда на мой список, чтобы понять нереальность запросов командования.

Мои надежды оправдались:

— Действительно, Вадим Фёдорович, всего этого не раздобыть в столь краткие сроки, что у нас имеются. Уверены в необходимости всего перечисленного?

— Совершенно. Причём я весьма скромен. И, с перечисленным, только постараюсь получить необходимые вещества, но не гарантирую, что успею.

— Дьявольщина! — выругался полковник. — Верю. Ступайте. Мне нужно подумать.

Уходить? Или всё-таки...

— Ваше сиятельство, Егор Карлович, разрешите задать вопрос?

— Слушаю, — полковник посмотрел на меня слегка удивлённо.

— И я, и мои подчинённые, получив прямой приказ идти и умереть или стоять и умирать, его, несомненно, выполним. Но хотелось бы всё-таки понимать смысл этого...

— Теперь я не могу сообразить, к чему вы это, Вадим Фёдорович.

— Мина — оружие обороны. Я про полевую, конечно, говорю. Ну, или засады. А планируется, как я понял, наступательная операция. И в ней не вижу смысла установки заграждений, кроме как непосредственно на поле боя.

Сиверс слушал, пока не перебивая.

— Прикрытие опасных направлений на марше, это, само собой, очень важно и полезно. Но не минными постановками — это крайне затратно и неэффективно. Мы истратим все запалы, полного прикрытия не обеспечим, а разминировать потом эти луга будет чрезвычайно сложно и опасно. К тому же нет никакой гарантии, что на них не заявятся местные крестьяне с косами...

У нас возможность поставить всего около двух десятков дефицитных мин. Такое количество не сможет решить какой-либо стратегической задачи — только тактическую. Но, честно скажу, с трудом представляю их применение при наступательных действиях корпуса.

— Я вас понял, — хмуро пробубнил граф. — Подумаю и над этим. Благодарю. Жду вас вечером. После ужина.

— Позвольте ещё вопрос?

— Да.

— Приступать ли к снаряжению гранат запалами? Дело это, с одной стороны, требует времени, но, с другой, хранить такие гранаты достаточно опасно.

— А какое время вам, в случае чего, потребуется?

— Около шести часов.

— Тогда пока не стоит. До встречи вечером.

Ну, наконец-то мы закончили затянувшееся прощание, и я всё-таки покинул штаб-квартиру начальника инженеров корпуса.

Чем заниматься в ближайшее время — совершенно непонятно. Муштровать своих гавриков, чтобы не расслаблялись? Плохой я, наверное, офицер — не могу занимать людей бессмысленными действиями только ради 'шоб служба мёдом не казалась'. Тем более сроднился уже с ними практически, и знаю, что в деле не придётся повторять приказ или беспокоиться, что оный может случиться невыполненным, если хоть кто-то из моих 'крестоносцев' ещё способен дышать...

Но занятие на первое время нашлось. Если, конечно, это можно считать занятием: ещё на подходе к расположению своей, прошу прощения за наглость, 'воинской части' учуял аромат варящейся ухи...

Даже представить не пытаюсь, как нас, наверное, ненавидят соседи: то готовящейся дичиной пахнет от наших палаток, то грибами, то ухой...

А им, в отличие от моего 'спецназа', только то, что от казны положено.

— Здравия желаю, ваше благородие! — встретил меня единственный 'некрестоносный' из пятёрки минёров Шинкевич, которого унтер выставил караульным. — Премного благодарны за ушицу!

— На здоровье, — кивнул я, и проследовал 'в расположение'.

Парень, кстати, неплохо себя показал в последнем деле — надо бы и на него представление к кресту написать...

— Вадим Федорович! — навстречу уже спешил мой непременный 'Планше'. — Уха почти остыла. Извольте отобедать!

И как я без него жил-то почти целый год? Кто же меня, бедолагу, кормил?

Не, заботу ощущать приятно, хочется чувствовать, что ты кому-то нужен, но не до такой же степени!

С какого-то момента такие причитания воспринимаются уже как кудахтанье.

Но, с другой стороны, я ведь действительно чувствую, что Тихон меня любит, чуть ли не как собственного сына. Наверное, именно потому, что ни жены, ни детей у него нет.

— Тихон, я пообедал у графа Сиверса, — пришлось соврать. — Но ухи я похлебаю — давно её хотел.

Хватило: счастливый Тихон тут же ускакал разогревать рыбный супчик и готовить всё прочее.

'Всё прочее' оказалось графином водки и тарелкой с нарезанным хлебом. И тарелкой с зеленью. Петрушка, укроп, зелёный лук...

Интересно: Тихон просто не знал, что я в ухе кинзу люблю, или, чисто 'по техническим причинам' на Кавказ метнуться не успел?

Нельзя сказать, что уха была сногсшибательной, но всё-таки, это приятное включение в достаточно однообразный рацион. Да под водочку...

Я не большой любитель алкоголя, затуманить сознание практически никогда не являлось сколько-нибудь главной целью, разве что если требовалось снять стресс, но и в этом случае не надирался 'до изумления'. Выпивал обычно ради самого вкуса напитка. Водку, конечно, вкусной никак не назовёшь, но её приятно именно закусить. Чем-нибудь солёненьким или ароматным. В данном случае ухой и ржаным хлебом. Тааак!..

Только сейчас обратил внимание, что в миске плавают кусочки картофеля, морковки, явно присутствует чеснок...

— Тихон!

— Слушаю, ваше благородие! — тут же подскочил к столу мой слуга.

— Откуда овощи?

— Так Егор Пантелеевич раздобыл.

Нормально! 'Раздобыл' он, видите ли. В принципе за воровство у крестьян и расстрелять могут. Вряд ли до такого дойдёт, но неприятностей огрести — запросто.

— Украл что ли?

— Да Господь с вами! — искренне возмутился Тихон. — За пятак на ближайшем хуторе целый ворох всякой всячины накупил. Нешто казак воровать станет? Да ещё у своих. В бою захватить — другое дело, а чтобы у мужика украсть — никогда.

Ну и слава Богу — с души свалился начавший там 'кристаллизоваться' камень, и я с удовольствием прикончил свою порцию.

— Позови Гаврилыча и Маслеева.

— Сию минуту.

И действительно, практически через минуту передо мной предстали оба унтера, минёрный и егерский.

— Здорово, братцы! По всей вероятности, ожидается наступление. К нам скоро присоединится корпус генерала Штейнгеля и, после этого, думаю, через несколько дней попробуем атаковать французов. Нашему отряду задача пока не поставлена, но готовиться необходимо заранее.

Гаврилыч, ты отправишь Кречетова к артиллеристам, получить полупудовые гранаты, бумагу генералу Яшвилю я через полчаса тебе передам.

А ты, Игнат, усаживай своих егерей снаряжать патроны. Чтобы запас имелся в полтора раза больший, чем обычно. Задача ясна?

— Так точно! Уж куда яснее, — почти синхронно выдохнули оба унтера.

— Вот и прекрасно. Ступай, — махнул я рукой Маслееву. — А ты, Гаврилыч задержись ещё.

Егерь поспешил удалиться, а мой ближайший помощник замер на месте, ожидая очередных 'ценных указаний'.

— Слушай, Юринок у тебя совсем расслабился: мало того, что оба крючка на воротнике расстёгнуты, так ещё и половина пуговиц на мундире. Это что, скоро меня солдаты в одном белье встречать будут? Ты уж внуши им по-отечески, что солдат российской армии должен иметь определённый внешний вид.

— Не извольте беспокоиться, ваше благородие, — лицо унтера стало наливаться багрянцем, — уж я ему, да и остальным 'внушу' так, что до конца жизни запомнят...

Хотелось усугубить: 'Егеря себе такого не позволяют', но это, вероятно, был бы перебор. Не стоило унижать боевого товарища сверх необходимости. А в том, что меры будут приняты самые решительные можно не сомневаться.

Да я и сам виноват: 'расслабуху' нужно гасить на корню, что не сделано своевременно. Понятно, что наш 'спецназовский' образ действий сильно не соответствует красивой, но неудобной форме армии Александра Павловича, но мы сейчас не 'в поле', а в расположении корпуса. А тут ещё и Финляндский подтянется...

Оно мне надо, чтобы кто-то интересовался: 'А это чьи обормоты в таком расхристанном виде шляются?'

За спиной послышался топот копыт. Обернувшись, я увидел незнакомого офицера, направлявшегося явно к нам.

— Где капитан Демидов? — выкрикнул он, подъехав к караульному.

— К вашим услугам, господин штабс-капитан.

— Вас вызывает командующий корпусом.

Ну и что тут можно ответить?

— Через две — три минуты выезжаю.

На самом деле потребовалось минут пять, чтобы снова оседлать Афину и мы смогли отправится в штаб Витгенштейна.

Адъютант не отличался общительностью, и весь путь мы проделали молча. То есть мне типа указывали дорогу, которая и так была прекрасно известна.

Ну и не больно-то надо. При желании и так найду с кем поговорить о том, о сём...

— Прибыли, господин капитан, — только это я и услышал от посыльного офицера за всё время совместной поездки.

Так и хотелось в ответ ляпнуть: 'Вот спасибо — хорошо — положите на комод!'. А то я сам не вижу, что приехали по месту назначения.

Сдал Афину подбежавшему солдату и проследовал к командующему. Генерал принял очень радушно:

— Рад видеть, уважаемый Вадим Фёдорович! Уже наслышан о лихой операции вашего отряда.

Мне оставалось только почтительно поклониться и поблагодарить.

— Тем приятнее, — продолжал граф, — поздравить вас чином майора.

Оба-на! Что-то слишком лихо шагаю по карьерной лестнице — трёх месяцем не прошло с тех пор, как я был штабс-капитаном...

Вот ты и 'высокоблагородие', господин Демидов. Теперь бахрому на эполеты пришпиндёривать нужно. А где взять?

— Благодарю, ваше сиятельство! Не ожидал.

— Меня благодарить не за что — представление сделал генерал Дохтуров, насколько мне известно.

Нда! Всё чудесатее и чудесатее — впечатление было, что Дохтуров на оглоблях меня повесить готов за ту сорвавшуюся ракету...

— Но вызваны вы не только по этому поводу, — продолжил генерал. — Вас уже поставили в известность, что планируется поиск на Полоцк. Как только присоединятся дивизии Штейнгеля, а они уже на подходе. То есть через два — три дня. Попытаемся 'подрезать хвост' Бонапарту. Если нам улыбнётся Фортуна, и удастся разбить корпуса Удино и Сен-Сира, то император окажется в крайне затруднительном положении. Не находите?

— Полностью разделяю вашу точку зрения. А если аналогично поступит и армия Тормасова, то французам гарантированны 'Канны'. От Москвы до Немана.

— Это было бы красиво, но против Александра Петровича стоят Шварценберг и Ренье. Да и связаться с Тормасовым через вражеские коммуникации малореально. Будем рассчитывать только на себя. Что скажете?

-Абсолютно с вами согласен. И жду приказа.

— Конкретный приказ получите непосредственно перед делом. А пока, прошу, — генерал сделал приглашающий жест к карте, лежавшей у него на столе, — провести рекогносцировку в районе (...).

Рассмотрите местность в плане возможной установки своих мин.

Блин! Ещё и этому объяснять?!

— Ваше сиятельство, я уже говорил Егору Карловичу, что количество мин возможных к установке крайне ограничено — не более двух десятков. И то не наверное.

Взгляд Витгенштейна обозначил лёгкое недоумение. Что-то типа: 'Ну и нафига ты тут такой красивый нужен? Самим министром рекомендованный, а поставленной задачи выполнить не способен'.

— Ваше превосходительство, — поспешил я прояснить ситуацию, — проблема во взрывателях для гранат. Мы это уже обсуждали с графом Сиверсом. У меня нет возможности, физической возможности, изготовить их в достаточном количестве. Можно изготовить ещё и фугасы, но подрывать их получится только с помощью огнепроводного шнура. То есть при каждом должен будет находиться минёр. Мой или кто-то из уже обученных подчинённых капитана Геруа. Но это реализуемо исключительно при оборонительном бое. Или в засаде на точно известном маршруте движения противника.

— Спасибо, я вас понял, Вадим Фёдорович, — кивнул командующий корпусом. — Но разведку местности пока проведите.

— Слушаюсь! Только...

— Прошу, говорите.

— Казачков бы... С десяток. Хорунжий Самойлов со своими людьми были с нами в последнем деле. Просились под моё начало. Если есть такая возможность... Временно, конечно.

— Разумеется. Не думаю, что полковник Родионов станет возражать. Я отправлю ему соответствующий приказ.

— Когда выступать?

— Казаки прибудут к вам сегодня к вечеру...

— Тук, тук, тук, — прервал Витгенштейна стук в дверь.

— Войдите!

— К вам ротмистр Колбухов, ваше сиятельство, — нарисовался адъютант. — Весьма срочно.

— Пусть заходит.

В помещение немедленно заскочил один из подчинённых Якова Петровича Кульнева:

— Ваше сиятельство, в двадцати верстах обнаружено движение значительных сил французов. В нашу сторону. Не менее дивизии, а возможно и больше...

Ясное дело — лягушатники проведали о подходящих с севера подкреплениях, и решили атаковать наши силы до объединения. Может даже и Макдональд для этого дела из под Риги какую-никакую бригаду отжалел на наше направление...

Кажется, моя разведывательная операция накрылась медным тазиком. О чём сожалеть, кстати, не собираюсь — вот теперь натурально начнётся понятная и уже достаточно привычная работа. Оборонительные заграждения и прочие гадости для наших гостей, что хуже татарина — это завсегда. С нашим удовольствием.

— Господин ротмистр, — вникнув в ситуацию, граф пошёл сыпать распоряжениями, — сейчас вы отправитесь к генералу Кульневу, и передадите мой приказ отправить четыре эскадрона на более подробную рекогносцировку. Направления я укажу чуть позже. Сами, немедленно после этого, поскачете в Остров с приказом генералу Штейнгелю немедленно форсированным маршем выступать к нам. Если Фаддей Фёдорович ещё не готов двигаться всеми силами, то пусть отправит вперёд хотя бы своих драгун. Впрочем, это будет в письме, которое вы отвезёте.

— Вы, господин капитан... То есть майор, прошу прощения, — обернулся генерал в мою сторону, — немедленно начинайте готовить заряды для минирования позиций. Место их установки будет вам указано, когда появятся более полные сведения о противнике. То же попрошу передать вас капитану Геруа. Ступайте.

Ну что же, ситуация по сравнению с тем, что случилось в моей реальности меняется всё более кардинально. Если Финляндский корпус подоспеет вовремя, то появляется реальный шанс намять холку нашим французским 'друзьям' и выйти на коммуникации Наполеона. А, учитывая, что Бородинское сражение или его аналог, с высокой степенью вероятности, пройдёт по значительно более благоприятному для нас сценарию, то...

Зараза! Что же я натворил!

КУТУЗОВ МОЖЕТ И НЕ СДАТЬ МОСКВУ!!!

Что в этом случае будет хуже: продолжение 'мясорубки', которая истощит нашу регулярную армию или отступление корсиканца? А ведь отступая ранней осенью, а не в ноябре, он 'впитает' на обратном пути значительно больше сил, а к нашим подойдёт существенно меньше подкреплений, чем в Тарутинский лагерь. И не присоединится Тормасов со своей армией.

И кавалерия Мюрата понесёт совсем не такие потери, как в реале.

Наполеон вполне сможет свернуть на Петербург, снести наши два корпуса и захватить столицу...

Да мало ли какие варианты придут в его голову? Бонапарта можно ненавидеть, но в недюжинном военном таланте ему не откажешь.

В моём мире судьбу Великой Армии и всей кампании решило именно 'сидение' в Москве, решение Михаила Илларионовича её сдать оказалось стратегической жемчужиной, и, если на этот раз будет принято иное решение...

Страшно даже представить, как это скажется на течении истории.

Сколько там моё вмешательство смогло лишних вражеских солдат уничтожить? Тысячу? Две?

Сколько наших дополнительно сберегло?

Некритично. Полевые кухни и санитарно — медицинские нововведения начнут по настоящему 'стрелять' когда похолодает, пока это лишь незначительно сокращает небоевые потери.

Правда неизвестно чего добился своим прогрессорством на ниве плаща и кинжала Серёга Горский...

Закончить мысли на эту тему не успел, ибо прибыл 'домой'. И встретил меня на въезде стоящий в карауле Юринок.

Ай да Гаврилыч! Вместо злостного нарушителя формы одежды я увидел 'стойкого оловянного солдатика'. Реально: стоит как памятник самому себе, такое впечатление, что под мундиром у него корсет затянутый до самой последней возможности.

Я даже фантазировать не стал на тему, какие слова и прочие методы убеждения использовал мой унтер, но результат имелся впечатляющий.

— Как дела?

— Никаких происшествий, ваше высокоблагородие! Все находятся в расположении, ваше высокоблагородие!

Ого! А он-то откуда знает?

— Сколько ещё в карауле стоять?

— До ужина, ваше высокоблагородие!

Суров Гаврилыч! Ладно, не буду вмешиваться в воспитательный процесс...

Когда увидел Тихона, всё стало более-менее ясно: мой верный 'Планше' держал в руках эполеты с бахромой.

— Приезжал ординарец от графа Сиверса, его сиятельство передают поздравление с производством и вот новые эполеты прислали. Позвольте мундир, Вадим Фёдорович, мигом их заместо старых прилажу!

— Спасибо, Тихон! Но, может позволишь сначала с лошади сойти?

— Да уж конечно, а я, как только Афинушку расседлаю — сразу обнову к мундиру и прилажу, не извольте беспокоиться, на четверть часа делов.

— Граф Сиверс письма не передавал? — спросил я, спустившись с седла.

— Никак нет, на словах передали.

— И ладно. Пришли ко мне, как с Афиной закончишь, Кречетова.

— Не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородие, сей минут будет у вас.

Зайдя к себе, я тут же принялся писать письмо князю Яшвилю, с просьбой выделить гранаты. С гусиными перьями и нынешней грамматикой освоился уже довольно давно — жизнь заставила. Ошибки, конечно, делал, но на это мало обращали внимание. На самом деле 'блистательные' офицеры нынешнего времени отнюдь не были отягощены образованием в той мере, в какой это принято считать в конце двадцатого века. По французски-то 'шпрехали' почти все, но вот общий уровень грамотности... Нечто среднее между киношным князем Болконским и Митрофанушкой.* Инженеры, пионеры и артиллеристы в этом плане, разумеется, выделялись в лучшую сторону, но орфографические ошибки в письмах делал практически каждый. Кто-то больше, кто-то меньше.

 65% русских офицеров того времени характеризовались: 'Читать и писать умеет, другим наукам не обучен'.

— Явился по вашему приказанию, ваше высокоблагородие!

Ишь ты! Гаврилыч стало быть всех подчинённых привёл в парадный вид. Лёшка Кречетов как и Юринок стоял подобно монументу в идеально чистом (когда успели-то?) мундире, с набелённым этишкетом, сияющими пуговицами, затянутый ремнём на последнюю дырочку. Глазами просто меня пожирал...

— Держи письмо, — протянул я солдату бумагу. — Возьмёшь подводу и отправишься к артиллеристам. Там получишь два десятка гранат, и с ними обратно. Всё ясно?

— Так точно, ваше высокоблагородие! — рявкнул минёр.

— Ну и ступай с Богом.

Солдат чётко развернулся на каблуке и чуть ли не парадным шагом вышел на улицу. Интересно: он до самой подводы таким макаром маршировать будет?..

— Всё исполнил, — заскочил со двора Тихон. — Если других приказаний не будет, позвольте мундир, Вадим Фёдорович. Сей момент новые эполеты к нему пристрою.

Из срочных дел пока имелось только подумать. Пока слуга махал иголкой с ниткой, попытался ещё раз найти замену тёрочным запалам, которых имелось хрен да ни хрена. Иметь бы надёжную и быструю связь с Тулой, все проблемы отпали бы сразу — несколько месяцев назад заезжал в свою 'шарашку'. Производство всего необходимого налажено чуть ли не идеально. Для своего времени, разумеется.

Но чего нет, того нет. Хоть ружейный кремнёвый замок к гранате приделывай... Но за пару дней ничего серьёзного изготовить не получится, да и боеготова мина будет до первой росы или дождя. Несерьёзно. Хотя...

Можно ведь прикрыть опасные направления и менее затратным способом. 'Чеснок' — само собой, но есть варианты и попроще. Надо идти к Геруа... Нет, сначала к Сиверсу.

Граф понял меня сразу и, на следующий день, пионеры корпуса в полном составе занимались своей обычной работой — копали землю. Но в весьма скромных по сравнению с возведением позиций масштабах. Вместо весьма трудозатратных 'волчьих ям' с кольями на дне снималось приблизительно половина квадратного метра дёрна, выкапывалась ямка в полметра глубиной, и дёрн на место. Главное аккуратно вынутый грунт с места оттащить.

'Вляпается' в такое атакующий наши позиции француз — перелом ноги почти наверняка обеспечен, и 'не боец' практически до конца войны.

А вопли угодившего в такую ямку тоже серьёзно поспособствуют как моральному настрою атакующих, так и темпу атаки. Со знаком минус, естественно. Будут внимательно смотреть себе под ноги как миленькие, останавливаться, обходить, ломать строй. В результате получат три — четыре дополнительных очереди выстрелов наших 'дальнобойных' егерей.

Правда и контратаковать по такому участку чревато, но командиры полков корпуса получили необходимую информацию о полях с ловушками и минами. И 'чистых' мест оставлено достаточно для ответного удара, если представится соответствующая возможность.

Дело было под Себежем