Путь хранителя@последний из рода .1 часть

— А ты не лесник какой, только травинками, да былинками заниматься, ты на другую дорогу приготовлена. Вот и придётся трудиться и разбираться в трудных делах. А то, что трудно будет, так ни кто и не говорил про легкость.

— А если не справлюсь, не смогу ничего?

— Сможешь, коли желание сильное иметь будешь. Самое главное, себя не выпячивать. Незаметной надо среди народа ходить. Как найдёшь мытаря, которому всё опостылело, да жизнь даром казаться перестала, так не отдавай во зло, борись. Ну, конечно, всегда справляться не получиться, но это надо забыть, а помнить лишь то, что главное спасти, хоть как, но спасти стараться. Особенно чернецов бойся. Им до поры до времени не след знать кто ты и что можешь.

— А кто они такие?

— Ты же с ними сталкивалась, тебе уже говорили, что из-за книги, которой они поклоняются название такое заимели.

— А интересно, что в ней написано-то хоть?

— Не знаю, не читал и тебе не советую.

— Да я и читать-то не умею.

— Ну и тем более, не забивай голову чепухой разной.

— Не сердись на меня, пожалуйста, я не со зла, просто очень интересно, чего там такого понаписано.

— Так и все, лишь из любопытства, а кто и с бедой какой, чего ещё хуже, к гадалкам разным, да колдунам идут. Предсказателей уважают сильно, того понять не хотят, что душу свою этим пачкают, расходуют по любопытству, да глупости. Им, видите ли, жить не интересно без них, скука мучает. А у кого, может, ещё хуже горести какие случаются, так они с этим не в церковь, а к чернокнижникам бегут, закладывая душу невинную за удачу и деньги. Ещё кричат потом, откуда столько одержимых развелось. А всё от них, от ведьм деревенских и колдунов пришлых. К ним людей с такой силой тянет, что порой и не надо бы связываться, да выдумывают причину и идут. Сама же нагляделась, девки за приворотом, бабы с тем, чтобы соперницу извести или того хуже, своего мужика со свету сжить. Только не понимают, что облегчение только на чуток хватить может. А грех на всю жизнь, за него порою бессмертной душою и расплачиваются. Всё оставшееся время в непонятном унынии прожить могут. Об этом я тебе позже расскажу. Теперь о другом думать надо. Прежде всего, как внутрь человека глядеть станешь без подмоги.

— Чего думать-то, не знаю. Сами же говорили, что незаметной надо ходить среди людей, не выпячиваться, а тут на тебе, впериться в человека и разглядывать его. Это не жёлуди в руках вертеть. Люди они могут и не понять, могут и за вихры оттаскать в случае чего.

— Раньше таким не увлекалась, скажешь, что только со мной об этом и услыхала?

— Нет, бывало, что попросить надо было, а мама, хоть и добрая, но все равно могла под настроение и отказать, тогда могла человека даже издали просмотреть и в свою сторону настроить.

— Вот видишь, это уже что-то. Попробуй меня, к примеру, изнутри рассмотреть.

— Страшно, вдруг не получиться. Хуже всего то, что может, искалечу неумеючи-то.

— Ты думаешь со мной тягаться? Ну насмешила. Коли говорю пробовать, то давай, не бойся.

Внутри всё дрожало от страха перед тем, что должна сделать и ещё не оплошать перед своим умелым наставником. Я напряглась и стала с усердием разглядывать голубые насмешливые глаза учителя.

— Ну если ты так в деревне на мужика, да чего там, даже на бабу какую уставишься, то всяк сочтёт по-своему. Хорошо ещё если не побьют, а просто за дуру примут. А то народ у нас на расправу скор, могут так отдубасить, что не только незаметной, но ещё и на потеху всем, проведут по селу как чучело вымазанное, тогда узнаешь по чём фунт лиха.

— Что же мне тогда делать-то ? Куда смотреть, если не на человека?

— В глаза, Агашенька, в глаза. Сколько талдычить тебе можно, но приветливо и как можно приветливей.

— Ну, если с улыбочкой, то точно за малохольную примут.

— Вот опять меня не слушаешь! Попробуй только посмотреть улыбнувшись и сразу взгляд отвести, будто ненароком, словно случайно в его сторону глянула.

Мои попытки сосредоточиться и улыбнувшись провести глазами по учителю, ни к чему толковому не привели. Вид на то время у меня наверное очень жалостливый и просящий получился. Потому как отец Сафрон, нежно погладил по голове, да так сочувственно произнёс: "Без еды в миру не останемся, милостыни насобираешь столько, что не унесём."

— Так вы же защиту выставляете. Почто закрываться-то? Простой мужик или баба какая этого отродясь не умели. У меня всё получилось бы, если вы со мной тягаться не думали.

— Много чести тебе будет, коли я с такой неумехой, тягаться начну. А закрываюсь всегда. Привык уже к этому.

— Что ж мне тогда рассматривать? Коли за стеной от меня схоронились, да ещё и насмехаетесь?

— Да если разобраться, ты и не смотрела вовсе. Ты лишь глазки жалостливые построить и смогла. Окунись в себя сначала, а потом только на меня силу взгляда переноси.

— Как это? — В голове перемешалось всё что раньше знала и что требовалось от меня сейчас.

— Пробуй тут же и главное представляй, что увидеть желаешь.

Невольное напряжение сковало всё тело, затем наступило медленное расслабление и, перед глазами возникла картинка. Через небесно-голубые глаза учителя, которые были похожи на два большие прозрачные озера сливающиеся в одно, я вплыла в голубовато-зеленое свечение. Это был мягкий тёплый свет, который принимал форму наставника. Там, где должна была находиться голова, он переливался блестящей радугой, но на розовом просвете торчала чёрная точка. Дальше разглядеть ничего не удалось, потому как неожиданно сильно яркий луч выбросил меня куда-то далеко. Очнулась будто ото сна стоящей перед отцом Сафроном, потирая чуть ослепшие глаза от яркого, будто солнечного света. Он взял меня за плечи и усадил на лавку.

— Поняла?! — Не спросил, а словно выдохнул он.

— Это что же было?

— То, чего добивались. Попыталась во мне покопаться.

— Но вы меня сильно шуганули.

— А ты думаешь, что тебе кто-то сильный позволит гулять и бесшабашно копаться в себе? Тебя бы сразу шуганули так, что бы впредь не повадно было. Может, ещё и увечной осталась при этом.

— Зачем тогда меня этому учить?

— А для того, чтобы даже сильней тебя во сто крат оказался, а сделать ничего не мог. Даже сразу почуять, что ты у него внутри грехи рассматриваешь, не мог. А то на первых порах знаешь, плохо всегда получается. Колдуньё разное оболгать старается.

— Это как же? Ведь если ничего плохого не делать, то и прицепиться не к чему.

— Ну, оговорить человека или напраслину на него возвести особого ума не требуется. Скажут, к примеру, что ты воровка, да пока оправдываться станешь, в карман ли, в корзину что-нибудь подложат, а ещё хуже то, что тебе свои грехи приписать смогут. Тогда вообще пощады не жди.

— Ой, чего делать-то? Как же мы пойдём? Ведь я ничегошеньки не знаю.

— А вот так, ножками. — Он внимательно посмотрел мне в глаза и отвернулся к своему мешку. Делая вид, что старательно собирает нужные травы в дорогу. А я, сразу же почувствовала лёгкие колики у переносицы, как будто несколько комаров сразу укусили в одно и тоже место. И вот оно! Мой наставник без всяких церемоний копался у меня внутри, вытаскивая самые, на мой взгляд, сокровенные моменты моей жизни. Вся моя незначительная суть открывалась перед учителем во всех подробностях. Набравшись сил, я попыталась выстроить толстую стену, предварительно ударив в непрошенного гостя. Но удалось лишь отогнать, а не выгнать совсем. Его влияние только ослабилось на какие-то мгновения. Он будто просачивался сквозь толстые стены защиты. Взяв себя в руки, я попыталась успокоиться. На глаза попалась мирно спящая Гашка. Прибегнуть к её помощи было последним, что могло прийти в голову. Дав мысленный приказ никого не впускать, я почувствовала себя под надёжной защитой. Стена хоть и стала тоньше, но почему-то окрепла и приобрела ярко зелёный цвет. Все копания и движения прекратились разом. "Как было бы хорошо поесть сейчас пирогов с капустой или с яблоками, можно на худой конец с картошкой." — Думала я, пытаясь проверить то, насколько ушли из меня чужие длинные руки. Отец Сафрон покачнулся и повернул ко мне удивлённое лицо.

— А в люди Гашке выходить нельзя. Чем там защищаться будешь, догадливая ты моя. И ты хороша, чего ей стала помогать? — Обратился он уже к собаке. — Ведь знала же, что не просто так залез, а ради выучки. — На что Гашка, поджав уши, отвернулась к стене, делая вид, что это к ней не имеет никакого отношения. Я, подражая Гашке, тоже отстранилась и сделала обиженный вид.

Ладно-ладно, — подумалось мне, — все науки у тебя перейму, вот тогда и посмотрим чей верх будет и кто хихикать в втихомолку станет.

— Ну, ладно, не так уж и плохо всё. Залезть и как следует всё просмотреть у тебя ещё не выходит, но защищаешься ты с Гашкой вместе очень хорошо. Я ещё такого никогда не видел, чтобы с такой силой пирогами швыряться... Да ты ими меня чуть не покалечила, ведь к чему угодно был готов, только не к пирогам, особливо с капустой. Ох, а злишься ты словно маленькая, что учиться с таким рвением примешься очень похвально, только кто же потом своему учителю мстить-то станет?.. Не переживай, всё у тебя получится.

В дорогу отправились только на следующий день. Переход из полуосеннего леса в зимние сугробы и непроходимые снежные заносы был удивителен. Направились мы сначала в ближайшую деревню. Учитель объяснил, что до нужного места нам идти далеко, поэтому необходимо еды набрать, да и меня проверить, может и прямо по ходу подучивать. А повторение — это вообще мать учения, почти всегда повторяли то, что получалось даже очень хорошо.

Деревня оказалась совсем маленькой, не то, что наша, в которой я росла. Люди мне показались серыми и неприметными. Жизнь шла однообразно и скучно. Только тут мне стало понятно, что среди тех людей, с которыми прожила большую часть своей хоть и маленькой жизни, с их порядком и чередой скучных событий, жить уже не смогу. С грузом тех знаний, с чудесами, которым не устаёшь удивляться, с чудесными людьми, моя мало значимая судьба приобретала яркие цвета. Так, идя по единственной улице, я думала о счастье, которое Господь даровал мне, именно мне, и это было не сном, а на самом деле. Вдруг, мысли остановились от целого потока чужих жалоб и молений, голоса неизвестных людей звали на помощь, молили пособить в мирских делах, защитить беспомощных чад своих, избавить от болезни кого-то из близких. Они, начиная из далека, приобретали сильный голос, который давил. Остановившись, я начала стонать, не в силах перебороть такого напора людских желаний, бед, болей, невзгод и даже просто мыслей. Тут откуда-то сверху до меня донеслось.

— Защищайся, отгораживайся от них, иначе сойдёшь с ума.

Оказалось, что отец Сафрон кричал мне прямо в ухо, взяв в свои огромные ладони мою голову. Он смотрел прямо в глаза и кричал, выделяя при этом каждое слово. Потихоньку, представив свою голову, мысленно стала обкладывать её со всех сторон густой зеленоватой смесью, чем-то отдалённо напоминающей тесто. Голоса отдалились, но не пропали, их было слышно, но они не давили. Очухавшись, стало понятно для чего надо отгораживаться и прежде всего уметь полностью владеть собой. Надо вставать на свои, пусть и дрожащие ноги и искать тот дар, который мне даден при рождении. Беззаботность, а с этим и полудетство-полуюность закончились. В моём положении было уже непозволительно сидеть на шее кого-то надеясь на защиту, при этом, не давая ничего в замен.

— Ну, что, идти сможешь? А то, может, в другой раз прогуляемся?

— Нет, нечего ноги попусту топтать. Всё будет хорошо. Я постараюсь, я поняла, до чего вы достучаться хотели.

Последние зимние деньки были солнечны. Вся природа медленно просыпалась от зимней спячки. В воздухе пахло началом весны и ещё чем-то дурманящем и веселящим.

— Скоро Пасха. Разговеемся, на службу сходим, пусть душа попоёт. — Мечтал отец Сафрон.

— Так мы и не постились вовсе. — Уже испугалась я. — Грех-то какой.

— Не привыкла ты своей головой жить. Чего скажут, то ты и делаешь. Припомни-ка, что скоромного ты ела с тех пор, как с Трофимом простились? А-а-а...то-то... кроме черняшки, да травяного чая, почитай ничего и то, только три раза в неделю. Если бы так в деревне жить, то давно ноги протянула бы. А так, смотрю и радуюсь на тебя. Румянец во всю щёку играет, будто пирожок нарумяненый.

Раннее утро в зимней деревне было мало голосистым. Народ попадался редко, да и те, что попадались, были не очень приветливы. Да и вправду, какая такая нужда могла из родного дома выгнать почти что за неделю от Великой Пасхи? Но учитель словно и не видел косых взглядов местных жителей.

— Вот смотри, идут две женщины, переговариваются. Раннее утро, а они уже на ногах. Ну-ка глянь, нет ли среди них порченых.

Пытаясь заглянуть им в глаза, как и учил меня мудрый наставник, я тут же их и отвела. Пытаясь мысленно представить тех, кого увидела, для пущей старательности даже прищурилась. Живая картинка сама поплыла перед глазами. На меня смотрели две полупрозрачные тётки, с большим количеством тёмных точек в том месте, где должна была находиться голова.

— Сколько чёрных точек у них в голове?!

— Значит, давно не причащались. Не стой на месте, идём дальше.

С нами поравнялось целое семейство, одетые видимо во всё лучшее, что у них было. Впереди шёл бодрый старик со сгорбленной и больной старухой, за ними две пары довольно молодых людей, а трое детишек завершали степенно вышагивающую процессию.

— Теперь на них посмотри. — Не давая считать ворон, подсунул следующее задание старательный наставник.

Поглядела и то же самое в области головы. Огромное число чёрных точек, только дети ещё не такие напачканные. А что до деда, то там вообще не точки, пятна целые просвечивались. И только я открыла было рот, как отец Сафрон сразу ответ дал.

— У этого деда разных грехов полно, но особенно много прелюбодейства. Смотри оказия какая выходит, ведь он о них, даже своему духовнику не признаётся.

Наконец, мы подошли к маленькому домику с резными ставенками.

— Вот и пришли. Когда в избу войдёшь, то попробуй хозяев рассмотреть получше, только смотри, в точки эти не суйся, а то потом греха с тобой не оберёшься.

На этих словах он постучал в дверь. Послышался усталый кашель вперемешку со сарческим кряхтением. На пороге перед нами появился старый совершенно седой старик с подслеповатыми глазами, опоясанный старой, изъеденной молью женской шалью.

— Здоров будь, Анисим! — Весело воскликнул мой провожатый.

— Да и тебе не болеть, добрый человек. — Грустно ответил дед. — Голос твой вроде знаком, только не разберу кто ты.

— Не уж-то не признал? — Искренне удивился отец Сафрон.

— Тебя-то признал, только вот, кого с собой привёл не пойму никак. Спутница твоя для тебя вроде молода слишком. — Силился рассмотреть меня дед Анисим.

— Так чего же тогда на пороге держишь коли признал. А то не знаешь, что сторонних к вам не приведу.

— Люди меняются, кто тебя сейчас поймёт. — Стоял на своём хозяин. Потом по лёгким, уже знакомым уколам, стало понятно, что меня пытались узнать своим путём, поэтому и тянули время.