Цугцванг для Мастерграда

Поселенцам предстояло по весне, когда с Владивостока придут новые корабли с поселенцами. основать две укрепленные деревни и посадить хлеб с картошкой и овощами, которую, распробовав в России, казаки очень даже одобряли в любом виде: и вареном и жареном в смальце и пареном виде. Предстояло построить порт с верфью для ремонта кораблей и развивать торговлю с аборигенами — айнами. Вначале меновую, а потом, как и везде в Российской империи — денежную. И самое главное выгнать с острова японцев.

К осени 1711 года на берегах Тихого океана, включая острова Рюкю, Цусиму, Гавайские острова и Алеутские, а также Желтороссию и остальные владения российской короны, проживало более двухсот тысяч переселенцев из России, большую часть привезли морским путем, остальные переселились из Сибири или родились здесь, на берегах Тихого океана. В одной только столице русского Дальнего Востока проживало пятнадцать тысяч человек. Большинство русские и примерно три тысячи крещеных аборигенов, в основном дауров и корейцев.

На закате солнца, когда над недалекой кромкой леса потихоньку отгорал закат и начало темнеть, колонисты собрались на площади, в центре безымянного поселения у единственного фанерного дома, который успели собрать до вечера. Стояла тишина, которую совсем не нарушали звериные и птичьи голоса и неуверенный стук топора невдалеке. Иногда в речке всплескивала большая рыба и по воде расходились быстро пропадающие круги.

Из толпы вышел Ситдиков и встал рядом с флагштоком, повернулся. Море людских лиц, мужики и бабы, взрослые и дети, люди смотрели на него пристально и с надеждой. В их глазах он олицетворял надежду на лучшую жизнь, на лучшее будущее детей.

Момент истины, мелькнуло в его голове. Ведь часто бывает, что человек, у которого появился шанс подняться на самый верх, считает, что все на мази и он на коне. А потом — раз! — и летит с той горки, на которую вроде как забрался и утвердился, вверх тормашками. Да еще и скатывается куда ближе к подножью, чем был в тот момент, когда только начал взбираться. А все потому, что недоработал, недодумал, не предусмотрел всего. Нет, он не допустит такого! С другой стороны он, башкир из рода яркей, но всю сознательную жизнь прожил в Мастерграде или там, куда его отправили служить. Мастерград стал ему настоящей Родиной, он клялся ей верно служить. И пока он жив, его обязанность — быть верным этому обету. Трудится и драться с полной отдачей сил, не думая о риске. Долг был для него категорией абсолютной, твердой основой душевного склада воина и защитника. А еще Мастерград дал ему Милу, и она ждала его ребенка.

Нашел взглядом ее бесконечно дорогое лицо, ласково улыбнулся.

Он вспомнил встречу с Сергеем Федоровичем — замом мэра по военным вопросам, начинавшем еще в полулегендарные времена первого мэра — Соловьева. Он специально прилетел в Владивосток, чтобы сформировать экспедицию на Хоккайдо.

— Вот что, старлей, — сказал тот после длительной беседы, во время которой выспросил у Алексея, наверное, все подробности его недолгой жизни, — это твой шанс, шанс по жизни высоко подняться. Ты понимаешь это?

Ситдиков наклонил голову, в глазах застыло напряженное выражение. Он ничего не ответил, он знал, что немигающие глаза сидящего перед ним старика и без того насквозь прочтут его мысли...

— Нарекаю остров Буяном! — сказал громко и четко.

'Буяном, Буяном, — откликнулось эхо, загуляло между палатками и не успело оно окончательно затихнуть вдали, в слившемся в неопределенную, серую массу лесу, как выкрикнул снова:

— В знак того, что отныне остров Буян совместное владение Мастерграда и Российской империи поднять флаги, — офицер отточенным движением вскинул руку в воинском приветствии к обрезу кепи.

Под торжественное молчание толпы желто-коричневое знамя Мастерграда вместе с бело-сине-красным стягом с золотым двуглавым орлом посередине, поднялись на верх флагштока, гордо забились на ветру.

— А почто Буян то? — послышалось из толпы.

— А буянит слишком много, — хитро сощурил башкирские глазки Ситдиков, оборачиваясь на голос, — то тайфуны, то землетрясения, но богат... вельми. Потому и Буян.

В толпе захохотали.

Следующие утро началось с раннего подъема. Сквозь сон он услышал удары и открыл глаза. Заполошно вскочил с кровати, ноги коснулись холодного пола — это помогло опомнится. А за окном зеленая кромка леса, и узоры света на полу, нарисованные восходящим солнцем. Прислушался. Слышался бой сторожевого колокола, крики и лай собак. Это означало, что поблизости враг.

Он схватил одежду со стула, сунул ногу в штанину. Жена — Миля завозилась, скрипнув пружинами в матрасе поверх самодельной кровати, откинула одеяло и села. Спросила испуганно:

— Что это? Что случилось?

— Не знаю, — отрывисто сказал Алексей, застегивая рубашку, — Тревога. Скорее всего подошли враги.

Миля вобрала голову в плечи и нервно оправила на себе розовую ночнушку.

— Ой, — сказала тихо.

— Все будет хорошо! — отрывисто сказал Алексей и поднял прислоненную к углу винтовку.

У двери на мгновение остановился и повернулся с Миле.

— Жди. Все будет хорошо! — нахмурился и выскочил в дверь.

Утро было великолепное; в воздухе прохладно; солнце еще не высоко поднялось над темно-зелеными горами. А русское поселение напоминало муравейник, в который озорной путник воткнул палку: суета, крики и беготня. Из палаток выскакивали казаки с оружием — владивостокский губернатор не поскупился, выделил новенькие мастерградские винтовки чем весьма обрадовал их новых владельцев. От единственного дома, от флагштока с вчера поднятыми флагами далеко бежали длинные тени. Только кот, лежащий на крыльце, был спокоен — ему были глубоко безразличны суета и беготня двуногих существ вокруг.

Казаки с мастеровыми и немногочисленные мастерградцы, застегивая на ходу одежду, с оружием в руках, бежали на вал, но странное дело никто не стрелял.

Бой? Значит бой. Вот только кто, японцы? Мало им потопленного корабля? Значит будет еще! Он не против. Нравилась ему ярость сражения. Когда кровь по жилам течет огнем, а сознание ясное и чистое и, во всем теле невероятная легкость и по плечу свернуть горы. Отсутствие страха и только жажда схватки. Возможно все это он получил в наследство от предков-кочевников, но такое наследство ему нравилось!

Поняв, что здесь никто не объяснит в чем причина тревоги, Алексей глубоко вздохнул и побежал к воротам. Там, пожалуй, было самое слабое место обороны — ямы под столбы, на которых держались ворота, только вчера залили цементом, и они не могли ни выдержать ударов тарана, ни — ядер. А пушки у японцев уже были.

Через минуту он стоял на верхнем бое перед проемом в вале, окружавшем русский поселок, в который выглядывало орудие. Казаки и мастеровые, выжидательно поглядывая на поле, тихо переговаривались.

— Ну что тут, казаки? — спросил он ближайшего казака по прозвищу Срачкороб — личности среди казаков популярной и почти легендарной. Прославился он 'шутками', порой такими, что объект 'шуток' мог и 'медвежьей' болезнью заболеть. За это многие его ненавидели, но были и те, кто заступался за него.

— Да вот, товарищу капитан, — огладив густые усы и первыми ниточками седины, ответил казак и ткнул заскорузлым пальцем в поле, подывитесь сами!

А там, метрах в трестах, постепенно густела толпа врагов. Он поднес к глазам бинокль. Изображение рывком приблизилось. В толпе в основном были лучники, но хватало и копейщиков. Но не это поразило Алексея. Все враги заросли густыми бородами, какие не бывают у японцев и у большинства дальневосточных аборигенов. Айны — понял он. А вот с ними сориться было нежелательно. Одной из задач, поставленных владивостокским губернатором Петелиным было установление дружеских связей и покровительство местным айнам. В этом должен был помочь переводчик айн с курильских островов, после крещения отзывавшийся на имя Иван. Он оглянулся, ну, где это чертов переводчик и остолбенел.

К нему подходила Миля. Маленького роста, худенькая. Ружье на ее плече, казалось непропорционально огромным, словно великан дал поносить ребенку свое оружие. На лице застыло самое решительное выражение.

— Тю! А баба что здесь робыт? — Повернувшись. удивленно уставился на молодую женщину Срачкороб и продолжил насмешливо, — бабское дело ребятишек растить да кашу мужу варить!

Казак горделиво расправил усы.

Алексей закаменел лицом.

Миля остановилась напротив и побледнела. Скинула ружье с плеча, одной рукой она держала его, а вторую уперла в бок. Сказала зло и решительно:

— А я не желаю дома сидеть, когда на нас нападают! Я этим ружьем, — она приподняло оружие, — на стрельбище на сто метров кладу три пули в яблоко. Так Алексей? — девушка грозно сверкнула глазами на мужа. Тот нехотя кивнул, — А как ты стреляешь казак?

Срачкороб открыл было рот, чтобы пошутить над глупой бабой, но последние слова женщины его так поразили, что он так и остался с открытым ртом. Слыхал он, что среди мастерградцев есть умелые стрелки, но собственными глазами таких не видел. А тут надо же этот чудесный стрелок еще и баба! И к тому же жена их капитана! Тут сто раз подумаешь, прежде чем перечить. Известное дело муж да жена — одна сатана!

— Вот и закрой рот, казак, не ровня ты мне с ружьем. Так что сам иди ребятишек растить да кашу варить. А я воевать пришла!

Рядом раздались обидные смешки, Срачкороб гневно сверкнул на насмешников взглядом, но те не унимались. Виданное ли дело, самого Срачкороба уели!

Алексей подошел к жене, наклонился к маленькому ушку, зашептал горячо и зло, но та только непримиримо топнула ножкой в сапоге совершенно детского размера и, не глядя на мужа подошла к валу. Ружье легло в земляную бойницу.

Алексею оставалось только развести руками. Ну не силой же принуждать своевольницу! Дома поговорим, — подумал он, прекрасно зная, что и дома вряд ли что получится. Обычно Миля была послушная и ласковая, но иногда в нее словно бес вселялся. Или по ее, или вообще никак!

Он вернулся на место, а на поле, где собирались айны, произошло изменение: двое айнов одетых явно богаче остальных, демонстративно положили луки на землю и, оставив только мечи, заткнутые за пояс, пошли к русской крепости.

— Где этот чертов переводчик в конце концов! — разозленным медведем взревел Алексей.

Наконец появился переводчик. К этому времени айны подошли к крепости и остановились в паре десятков шагов от закрытых ворот. Видно — ждут парламентеров от русских.

— Спроси, чего они хотят? — выкрикнул Алексей переводчику Ивану, раздувая ноздри, затем покосился на стоящую с каменным лицом жену с ружьем, в руках и, добавил гораздо тише, — а еще спроси кто это!

— Это большие люди местных утари (население поселка, где проживали айны) — вожди — ниспа по-нашему, — Иван огладил длинную бороду, которой очень гордился и тщательно ухаживал за ней и поднялся на вал. Закричал, обращаясь к ниспа. Те ответили. После недолгих переговоров повернулся к Алексею.

— Это, однако, ниспа местных поселков. Однако зовут их Атеруй и Танасягаси. Ругаются очень, говорят зачем пришли? Говорят, мы не звали вас!

— Не звали, не звали, — проворчал Алексей, — А нас не надо звать! Мы сами приходим!

Он послал за подарками, а когда их принесли, завизжали на петлях ворота, в щель вышел Алексей с атаманом Убыйконем и переводчиком.

Айны были не высоки ростом, в совершенно японских халатах, по крайней мере Алексей разницу не заметил и до глаз заросли буйной бородой, что было нехарактерно для жителей Дальнего Востока и скорее сближало айнов с европейцами.

Русские приблизились и один из айнов закричал, тыкая пальцем в Алексея.

— Он, однако говорит, что ты похож на сисам (так айны называли японцев) — перевел Иван.

— Переведи ему, что я не японец, я башкир и русский! — ответил Алексей. Дождавшись, когда переводчик закончит говорить, добавил, что жалует их подарками и достал два ножа в пластиковых ножнах с цветными вставками и с легким поклоном вручил вождям айнов. Те обрадовались словно дети: цокали языком, разглядывая ножны из непонятного материала, проверяли остроту ножей о ноготь.

Потом русские долго передавали айнам приветы от континентальных айнов и соплеменников с Курил и объясняли, что он здесь с целью оборонить их от японцев.

— Скажи им, что мы хотим купить у них эту землю, — Алексей обвел рукой окрестности крепости. Торговались долго, сошлись на цене: шесть ножей, таких же как подаренные и, два чугунных котелка. За эту цену русские получили землю на треть дня пешего хода — вполне достаточно для организации нескольких казачьих хуторов. Перед расставанием Алексей пригласил хозяев на пир честной в честь знакомства на следующий день.

Ближе к обеду на самодельных столах, наскоро сколоченных плотником и, расставленных в поле перед воротами крепости, стояли белоснежные тарелки, салатницы, соусницы и братины, идеальной формы, а на них чего только не было! И колбасы разных сортов, их айны долго не решались попробовать, но распробовав их было не оторвать от них! И тонко нарезанные пластинки розового сала и ветчины, в глубоких мысках влажно поблескивали соленья: зеленые пупырчатые соленые огурчики и красные помидоры, еще там была икра, черная и красная, нежный балык и в завершение гастрономического излишества стоял, распространяя умопомрачительный запах, горячий круглый ржаной хлеб. А еще там стояло то, без чего мужской пир непредставим: несколько литровых бутылок с настоящей мастерградской водкой. Гости попробовали ее с недоверием, но распробовав, нахваливали.

Вскоре гости, непривычные к крепким напиткам, были изрядно навеселе и первоначальную настороженность, словно рукой сняло. Они вовсю болтали с русскими и, что удивительно, переводчик совершенно не нужен был. Казаки спивали протяжную малороссийскую песню, айны подпевали им. Как водится, и гости и хозяева хвастались. Айны стреляли из луков, соревнуясь на меткость и дальность полета стрелы, но на фоне турецких лучников, которых казаки повидали немало, они не впечатлились. (Рекорд дальности установил турецкий султан Селим III на соревнованиях в Стамбуле в 1798 году — дальность его выстрела составила 889 м.).

Потом показывали силу сабельного удара. Для атамана Убыйконя казаки притащили деревянный чурбан, слегка выше человеческого роста и вкопали в землю. Вокруг столпились казаки и айны, вперемежку, оставив атаману только небольшую площадку для размаха. Убыйконь огладил пышные усы и вдруг, почти мгновенно, шашка, до того мирно покоившаяся на поясе оказалась высоко вскинутой к небу. Страшным, неуловимым для глаз движением, весь упав наперед, нанес быстрый удар.

Ситдиков услышал только, как пронзительно свистнул пластаемый воздух, и тотчас же верхняя половина чурбана глухо и тяжело шлепнулась на землю.

Столпившиеся айны трогали пальцем плоскость среза. Дивились — гладка, точно отполированная. Уважительно цокали языками.

А Убыйконь, удовлетворенный восхищением айнов, крутил ус и говорил с напускным равнодушием:

— Был у меня товарищ верный, звали его Бовтун, так он с одного удара перерубал и человека, и лошадь пополам, — заметив недоверчивые взгляды казаков, — перекрестился, вот те крест!