Цугцванг для Мастерграда

Но еще больше поразил айнов демонстрация возможностей огнестрельного оружия пришельцев. Когда один из казаков выстрелом играючи поразил летевшего высоко в небесах журавля, восторгу и удивлению их не было границ.

Вечером и гости, и хозяева разошлись, а кто не рассчитал собственные силы, помогли уйти товарищи.

Планам Алексея на ночь на примирение с Милей не суждено было сбыться. Здраво рассудив, что он порядком пьян, он не стал и пытаться.

На следующий день, поздним утром, Алексей встретился с вождями айнов — ниспа, в своем доме. Пришли они мрачные, с потухшими лицами, но после доброго штофа водки, закушенного колбасой, повеселели. Спорили, обсуждали до вечера, но расстались к всеобщему удовлетворению. Русские обещали защиту от японцев, за что те обязались поставлять безвозмездно продовольствие и по первому требованию выставлять воинов в поход. Земля острова Буяна была богата пушным зверем: горностаем, соболем, белкой, медведей и лисицей, чьи шкуры высоко ценились в Поднебесной. Все это русские будут обменивать на собственные товары и аборигенов...

Алексею предстояло множество славных дел, которые прославят его в русской истории. Стать первым губернатором острова Буяна; воевать и строить крепости и города, учить и торговать. Стать главой многочисленной, как мечтал, семьи. В следующем году выгнать японцев с острова и объединить его под русской властью. А Миле остаться в благодарной памяти айнов изобретательницей алфавита и первой Учительницей айнов. Им предстояли великие испытания и большое счастье, но это совсем другая история...

Глава 8

Главный порт русского Тихого океана — Владивосток не спал никогда. День, ночь — не важно.

На пристани всегда светло. Дуговые фонари, развешенные вдоль нее, вырывали из ночной тьмы железо и дерево контейнеров, грязно-белые горы тюков, мешков и бочек, бунты пиленного леса и многое другое, ждущее погрузки или, наоборот только-что разгруженные. Человеческие крики, оттенявшие плеск волн и голоса морских птиц, непонятные трески, стуки, гудки причудливо сплетались какофонию порта. Солидно попыхивая дымком, длинные 'руки' паровых портовых кранов осторожно несли над темно-синими волнами, над палубами, над дубовыми досками пристани, контейнера. Сновали с корабля на пристань и обратно грузчики. Столпотворение груженых и еще пустых подвод и автомобилей. У стенок стоял два десятка кораблей — лесом поднимались огромные мачты с паутиной снастей, покачивались высокие, кормовые части. Корабли в основном с бело-сине-красными флагами с золотым двуглавым орлом посередине, висящие почти до воды — русские и один голландский. Были и диковинных очертаний джонки из Китая, и Японии, и государства Чосон.

Город Владивосток с его портом стал базой колонизации и освоения прибрежных, тихоокеанских земель: от далеких Гавайских островов до Кадьяка и острова Рюкю и, немаловажно, тыловой базой снабжения эскадры, блокирующей захваченное навахо побережье Америки. Еженедельно десятки судов разгружались и загружались в порту, перевозя не только колонистов, но и товары: из России и Мастерграда: хлеб, древесину, меха, изделия из металла и механизмы, а назад щедрые дары Востока. Тысячи и тысячи тонн. Город и порт процветали, разрастаясь не по дням, а по часам.

Предутренние часы, когда на востоке набухает светлая полоса — предвестник солнца, а утренний воздух чист и прохладен и каждый вдох, наполненный им, дарит умиротворение, считается самым трудным для часовых. В сон клонит неумолимо. В этот час молодой казак Иван Трофимов, на сторожевой вышке, потер кулаками глаза, в которые словно песка насыпали и покосился на восток. Быстрей бы уже солнце взошло и, вместе с ним, придет смена. Молодой организм неудержимо клонило в сон, но он держался. Не зря сотник ставил его в пример другим новикам. Иван отличался обстоятельностью во всем и ответственностью. Если уж взялся за дело, все исполнит в точности!

На борту китайской джонки, стоявшей на якоре у входа в бухту, сверкнуло. Иван замер. Еще через миг послышался пронзительный свист, какой издавали мастерградские ракеты.

Темные силуэты промелькнули, ударили в пристань.

'Бам!' — над ней поднялся десяток огненно-дымных грибков.

Протяжно завыла собака, ее тут же перебил гневный мужской окрик.

На краткую секунду часовой застыл в виде столба, с распростертыми руками и закинутою назад головою. Вспышку страха залила лава гнева на себя самого. Ну!

— Вороги! — голос дал петуха, Иван схватил за привязанную к языку колокола веревку и изо всех сил зазвонил.

'Бам! Бам, Бам' — тревожные резкие звуки понеслись над портом, эхом вернулись от прибрежных сопок, чтобы окончательно затеряться посреди безбрежных просторов портовой акватории.

На китайской джонке вновь сверкнуло. Крылатые смерти летели с пронзительным свистом, и от этого свиста дикой болью взорвалась голова, во рту стало сухо...

'Бах! Бах! Бах!'

Одна ракета взорвалась совсем близко от вышки — в паре десятков метров. По лицу Ивана хлестнула упругая ударная волна, над пристанью поплыл тяжелый запах сгоревшей взрывчатки в смеси с вонью горящего дерева и ароматом цветущих яблонь.

Ноздри дрогнули, втягивая запах. Черт, откуда здесь яблоки? Он даже оглянулся, не переставая бить в колокол.

'Бам! Бам, Бам' — неслось над портом и акваторией.

Неожиданно чихнул и тут же судорожно закашлялся. Бурный приступ рвоты, согнул буквой 'зю'. Когда желудок опустел, разогнулся и вытер рукой побледневшие губы, с которых тянулась ниточка слюны. В голове стоял сплошной гул, словно кто-то от души саданул по колоколу, и тот отозвался звоном на одной тональности, который никак не желал утихать и продолжал гудеть, до зубной боли проникая в голову и порождая вибрацию, которая еще немного и разорвет череп.

Больше он не успел ничего сделать. Голова закружилась. Доски неожиданно приблизились.

Тело затряслось в страшной судороге, казалось, не было ни единой мышцы, которую бы не трясло. Болела не какая-нибудь часть тела, болело все, каждая мышца, каждая жилка, каждая косточка. И тогда он завыл. Завыл на одной ноте, сам страшась собственного воя и не в силах остановиться.

— Ы-ы-ы-ы!!!

'Бам!' — еще один огненно-дымный гриб поднялся над пирсами, выметнул в небо негустой дым — после дневного дождя доски были влажными и разгорались неохотно.

Над портом и примыкающей к нему набережной плыл тяжелый запах сгоревшей взрывчатки в смеси с вонью горящего дерева и цветущих яблонь.

'Банг!', 'Банг!', 'Банг!' — выметнули огни выстрелов бойницы форта номер 1, прикрывавшего вход в залив.

Огненный разрыв распустился над вражеской джонкой, скрыв на миг от глаз, а когда он рассеялся на поверхности осталось большое черное пятно и плавучий мусор. Не выжил никто. Звук взрыва — очень резкий и сухой треск, будто неведомый яростно рвал многократно сложенный брезент, отразился от сопок, эхом загулял над портом.

И обрушилась тишина на Владивосток и порт Золотого Рога, особенно противоестественная после воя летящих ракет.

Издали послышался нарастающий звук сирен. Яростно завывая, по набережной промчались две ярко-алые пожарный машины — мастерградцы не поскупились и прислали для оснащения огнеборцев форпоста на Дальнем Востоке машины собственной сборки, резко затормозили у доков. На землю горохом посыпались пожарные. На свет божий показались пожарные рукава, стремительно раскрутились, потолстели от несущейся по ним воды, через считанные секунды ствольщики (пожарный, непосредственно подающий воду (огнетушащие вещества) в очаг пожара) ударили струями по пылающим остаткам настила пирсов, зашипевшими словно растревоженная гадюка. Часть пожарных разбежалась вдоль пирсов — искать пострадавших.

Автомобиль выскочил из перекрестка центральной улицы Владивостока — Имперской и Новой Ордынки, на бешенной скорости подъехал к забору, ограждавшему территорию порта, одичало заскрипели тормоза. Едва автомобиль остановился, дверь настежь распахнулась и на дощатый тротуар, в расцвеченную пожаром на пристани, с мельтешением теней пожарных и вообще непонятных людей полутьму, в крик и бедлам, свойственный всем местам чрезвычайных ситуаций, выскочил Александр Петелин — губернатор и наместник Мастерградский.

У обреза воды стояли обе пожарные машины — все что было в городе. Свет фар выхватил из тьмы две кареты скорой помощи и длинный ряд человеческих тел перед ними.

'Черт! Что тут произошло?'

И закрутилось. Петелин остановил бегущего куда-то с глазами, как две плошки, казака и приказал собрать начальных людей к автомобилю, а сам отправился к медикам.

.

Спасательные работы закрутились по полной, но первым звоночком, насторожившим бывалого офицера, стало неожиданно большое число погибших, у которых не было на теле видимых ран, но он бы не придал этому значения, если бы не ветер, донесший помимо свежего, йодистого запаха моря и вони сгоревшего дерева, аромат цветущей яблони и тогда все стало на свои места. Месяца два тому назад Петелин получил секретный информационный бюллетень от заместителя главы Мастерграда по военным и внутренним делам. В числе прочих новостей там упоминалось, что навахо получили зарин — боевое отравляющее вещество нервно-паралитического действия и упоминалось о вероятности его применения. И тут он все понял.

До глубины души, до самых кончиков нервов пронизало чувство абсолютной беззащитности перед лицом чужой недоброй воли, как у распятого на пыточном столе, как у насекомого, приколотого булавочкой к картонке. И стало по-настоящему жутко. Как не было, пожалуй, никогда в жизни. Сильнейший ледяной озноб прокатился по телу, и спазм сжал горло. Оставшуюся часть ночи добровольцы-пожарные, в изолирующих противогазах, поставленных из Мастерграда, прочесывали в поисках отравленных прилегающий к порту район, казаки держали оцепление за пределами зараженной зоны а в медицинский пункт приносили все новых и новых погибших и пострадавших. Их было десятки.

Уже утром, когда расцвет бросил кровавую дорожку темно-синее море и пожарные доложили, что в зараженном районе больше никого нет, а землю, припортовые сооружения — все начали проливать раствором соды, он решился показаться умирающей от страха жене. Владивосток в чем-то все еще был большой деревней и слухи, самые чудовищные, распространялись в нем со скоростью южного тайфуна.

Он переступил порог дома, пошатнулся и упал на пол, забился в судорогах, безуспешно пытаясь вдохнуть воздух.

Поспешно прибежавший врач, учившийся профессии в Мастерграда, проверил реакцию зрачков на свет — она отсутствовала и объявил заплаканной жене, что наместник отравился зарином.

Следующее утро.

Время тянулось невыносимо медленно. Воздух настолько пропитался холодной, все проникающей сыростью, что казалось, еще одна капля и, он превратиться в сплошную, холодную воду — всю ночь продолжался, не переставая ни на минуту, мелкий, словно пыль дождь. Он застревал в груди, серые тучи нависли над головой, мир словно замкнулся в маленькую коробочку, такую ненужную, незначащую... Владивосток тонул в лужах, проезжая часть, где не было деревянной мостовой, превратилось в вязкую, липнущую ко всему субстанцию. Совсем еще юный русский форпост на Дальнем Востоке замер в горе. Никогда, никогда он не знал таких многочисленных жертв. На улице никого. Безветрие. Далекий собачий брех. 'Бам! Бам! Бам!' — заунывный колокольный бой со стороны единственного в городе собора Святого Петра и Павла, да стучали по деревянным мостовым копыта лошадей, тянущих телеги с покойниками на отпевание, а потом на погост.

Петелин дернул зарастающим кадыком и прислушался к себе. Вроде приступ тошноты, очередной приступ, прошел. Откинулся, расплылся слабой тушкой в носилках. Из горла вырвался тихий всхлип. Он посмотрел на жену, которая все ещё стояла неподвижно, сложив руки, как скорбный ангел. Из-под ресниц медленно выползли две большие слезы. Потом перевел потемневший взгляд дальше. На бетонных плитах, на носилках, несколько десятков отравившихся зарином. Стоны, кислый запах блевоты. Солнечный круг, едва пробивающийся сквозь серо-черную хмарь неба, уже приподнялся над сопками и осветил темную громаду причальной башни — ее совсем недавно поставили вместо временной и она, хотя и была меньше по размеру, чем мастерградская, по техническому оснащению ей не уступала. Рядом с башней, соединенная узкой кишкой переходной галереи, застыла громада дирижабля с надписью на боку: 'Победитель Урала' от него на поле городского аэропорта падала глубокая черная тень, едва-едва не доходя до конца взлетного поля. Сразу за ней, отделенные дощатой стеной, темнели двух-трехэтажные жилые здания и одноэтажные — складов. При всей неудачной истории аппаратов легче воздуха в двадцатом веке, дирижабли были единственным способом в приемлемые сроки доставить отравившихся в госпиталь.

После того, как в Мастерград пришла радиограмма об нападении с химическим оружием, оттуда уточнили состояние Петелина и категорически приказали вести всех, кто способен перенести дорогу, на лечение в город попаданцев и прежде всего владивостокского губернатора.

Наконец из открытой двери дирижабля крикнули:

— Загружайте больных!

Санитары, с мрачными и усталыми после бессонной ночи лицами, осторожно подняли носилки с Петелиным и, сопровождаемые плачем в голос Катюши, понесли к грузовому лифту причальной мачты. С тихим шелестом вознеслись к переходной галерее, откуда, быстрым шагом зашли в салон и, поставили носилки на 'козырном' месте у иллюминатора до пола.

— Ты потерпи барин, — сказал один из них, кряжистый, до бровей заросший рыжей бородой, похожий на старообрядца, — ужо в Мастергороде помогут тебе.

Петелин промолчал. Он не отрывал взгляда от согнувшейся в плаче женской фигуры.

Потоптавшись в нерешительности, отправились за следующим страдальцем. Последними поднялись медики — обихаживать больных.

Еще через десять минут, дирижабль, мерно тарахтя калоризаторными двигателями, стремительно взмыл над застывшими, мертвыми домишками Владивостока, растворился среди низких иссера-темных облаков.

Через двое суток Петелин увидел в иллюминаторе множество кубиков домов, дальше, ближе к центру сверкали на солнце крыши высоких пятиэтажных домов. В ясное небо вздымались дымы из множества длинных труб.

Ну вот я и дома... Сын, здесь младший сын... Алексей. При мысли о нем слабая улыбка пробежала по иссохшим губам с серой траурной каемочкой, и он вдруг почувствовал твердую уверенность — он выживет, он выживет несмотря ни на что! Ведь он нужен Катюше, сыновьям...

Внизу, на поросших пыльной травой плитах аэродрома ждали пять медицинских карет, несколько грузовиков и труповозка. Не все пережили полет.

Через пятнадцать минут колонна автомобилей, во главе с завывающей каретой скорой помощи, помчалась с Горки (район Мастерграда на возвышенности) вниз к больнице.

Через несколько дней, когда мучившие Петелина последствия отравления, судороги, тошнота и рвота, почти прекратились, дверь Вип-палаты, которую ему выделили в больнице, открылась. На пороге возник император Петр, простоволосый, огромный, с уныло обвисшими жесткими, щетинистыми усами, в любимом джинсовом костюме, из которого не вылезал, будучи в Мастерграде. Из-за спины выглядывал градоначальник Маклаков.