9. Кофе с сюрпризом

— Ни в коей мере, — ровно ответил гувернёр. — Однако я нахожу её весьма поучительной.

Мэтью Рэндалл усмехнулся — и было в этой усмешке что-то лисье.

— Тогда спрошу прямо. Кем вам приходится Джорджио Бьянки?

— Тёзкой? — с улыбкой предположил мистер Бьянки.

— Вы когда-нибудь бываете серьёзны? — риторически поинтересовался Рэндалл и с усилием потёр бровь, точно инстинктивно пытался выдавить головную боль. — Поверьте, я не враг вам. Если вы что-то знаете о Джорджио Бьянки, то сообщите мне сейчас. Закон Аксонии охраняет свидетелей.

— А деловую репутацию он охраняет? — парировал гувернёр, уже не так спокойно, как прежде. — Никто не захочет нанимать учителя, который имел дело с Управлением спокойствия. Неважно, справедливо или несправедливо обвинённого, свидетеля или даже случайного прохожего. У нас, в Романии, есть пословица — сколько белое платье ни стирай, а пятна до конца не смыть.

Мэтью слегка изменил позу, непринуждённо откидываясь на высокую спинку кресла и скрещивая лодыжки. Глаза он полуприкрыл, и я не могла бы сказать с уверенностью, было это всё сделано для того, чтобы надавить на мистера Бьянки, или от крайней, предельной усталости.

— Вы очень умелый лжец, Паоло Бьянки. Это комплимент, поверьте — сочетание почти абсолютного самоконтроля и хорошо подвешенного языка встречается редко. Но проходят такие фокусы только с честными людьми. Тот же, кто сам всю сознательную жизнь носит маски, почувствует фальшь без труда. Можете назвать это родственным чутьём, если вам будет угодно, или интуицией. Я чувствую, что вы что-то недоговариваете. И это "что-то" вы сами считаете очень серьёзным. И ещё я чувствую, что вы боитесь, причём не только и не столько меня... Я прав?

Бьянки промолчал. Он медленно провёл мизинцем по золочёному краешку кофейной чашки, словно пытаясь отыскать изъян в идеально ровной окружности,

Я медлила, не решаясь ни уйти, ни выступить вперёд и показаться.

— Кем вам приходится Джорджио Бьянки? — приглушённым голосом повторил вопрос Мэтью. От ровно-терпеливых интонаций меня накрыло ознобом; так мог бы говорить призрак, у которого бесконечно много времени, что бы добиться ответа от живого человека, или плющ, который уже обвил дерево до самой вершины и медленно его душит, или железный капкан, сомкнувшийся на лапе у неосторожного зверя.

— Однофамильцем.

Паоло Бьянки было не так легко сломить, но даже я уже ощущала в его репликах внутреннее напряжение, надрыв, словно он выталкивал слова из себя через силу.

— Так или иначе, мы узнаем правду. Это лишь вопрос времени. Но я даю вам слово, что если вы согласитесь помочь нам сейчас, то не пострадает ни ваша репутация, ни образ жизни.

— Вы уже разговариваете со мной, как с преступником, — горько ответил Бьянки. Голос у него от волнения стал выше и звонче, словно моложе.

Мэтью улыбнулся.

— Не как с преступником, а как с испуганным человеком, который не может решиться на правильный шаг. Я прекрасно осознаю, мистер Бьянки, что безупречных людей не бывает. И так же знаю, что жертва шантажа молчит упорнее шантажиста и беспокоится гораздо сильнее, а обесчещенная женщина чувствует себя преступницей в большей степени, чем насильник, который всегда находит тысячу оправданий.

Гувернёра пробило нервным смехом:

— А теперь вы называете меня обесчещенной женщиной.

— Нет, — снова вздохнул Мэтью и машинальным движением потянул за кончик ленты, стягивающей волосы в низкий "хвост". — Всего лишь пытаюсь аллегорически показать, что, возможно, ваш секрет не так невыносимо ужасен и позорен, как вы думаете... Кроме того, вам очень повезло с нанимательницей на этот раз. Графиня Эверсан-Валтер оберегает своих людей — а вы, кажется, уже стали её человеком.

— Мне льстит подобное доверие, — напряжённо ответил мистер Бьянки.

— Если льстит — не обманывайте его, — серьёзно посоветовал Мэтью. И повторил в третий раз: — Кем вам приходится Джорджио Бьянки?

Паоло отвёл взгляд в сторону.

— Родственником, — выдохнул еле слышно.

Шею у меня точно невидимое кольцо стиснуло.

А Мэтью поднялся с кресла, подошёл к гувернёру и положил ему руку на плечо, глядя в глаза и тепло улыбаясь — так, что сердце плавилось.

— Я вижу, что пока вы не готовы говорить об этом. Когда решитесь — вы знаете, как со мною связаться... И я не забуду вашу помощь. Обещаю.

После этого появиться перед ними, точно ничего не случилось, я не смогла. Вышла так же тихо, как и зашла, и вернулась в свой кабинет. Так или иначе, работы у меня всегда хватало, и она была тем единственным средством, в любое время возвращающим самообладание и умение хладнокровно мыслить.

Вмешаться в расследование и показать, что я подслушивала — немыслимо. Позволить Лиаму находиться в обществе человека, который явно состоял в близком родстве с убитым грабителем — тоже. А если тогда расправились не с тем Бьянки? Что, если за ним придут в мой дом?

"Хватит, — сказала я себе мысленно, когда поняла, что брожу по кругу. — Лиам — разумный мальчик, и вырос он частью в приюте, частью на улице, а не пансионе изящных искусств имени святой Оливии. Ещё можно поспорить, кто на кого окажет дурное влияние".

А если бы мистер Бьянки действительно был бы опасен, то дядя Рэйвен уже давно порекомендовал бы мне сменить гувернёра. И наверняка представил бы несколько вариантов на рассмотрение...

...Мэтью, к слову, покинул особняк, даже не попрощавшись.

Вскоре после этого я сама уехала — в кофейню, до самого вечера. Вернулась уже около восьми часов, очень уставшая, но не от работы — от переживаний. А ведь впереди была долгая беседа с мистером Спенсером и с новым адвокатом, мистером Панчем... Когда она закончилась, мне не хотелось уже ничего, однако я, руководствуясь рекомендациями семейного доктора и собственного здравого смысла, приказала накрыть стол для лёгкого позднего ужина — бульон с клецками, салат, что-нибудь сладкое.

За десертом ко мне предсказуемо присоединился Лиам.

Я, признаться, слушала мальчика рассеянно — наполовину из-за усталости, наполовину из-за тревожных мыслей — и пропустила момент, когда он начал жаловаться.

— ...А уроков так и не было. Вот обидно-то! Мистер Бьянки обещал рассказать, кто опаснее — крокодил или писарь из налогового ведомства, и почему это зависит от обстоятельств.

— Конечно, писарь опаснее, особенно небрежный... Если, конечно, дело происходит не в джунглях Южной Колони, — машинально ответила я и тут же сама рассмеялась: — Святые небеса, Лиам, если все уроки проходят так, то неудивительно, что ты их ждёшь! Так как же получилось, что сегодня мистер Бьянки не стал проводить занятия?

— А у него, эта... хандрень.

— Хандра или мигрень? — обречённо спросила я, догадываясь.

Бедный Бьянки... Закономерный эффект после трудного разговора с Мэтью.

— А обе! — выкрутился Лиам, и не так уж погрешил против истины, вероятно. — Заболел он, в общем. Ну, я Лайзо нажаловался, думал, может, он мне про крокодилов... А Лайзо чего-то покивал, а потом говорит: "Ну, пойду я твоего учителя лечить". Взял какую-то фляжку и давай к мистеру Бьянки стучать. Тот его сначала не пускал, а потом Лайзо говорит: "Я знаю". А чего знает — я уже не расслышал. Тогда Бьянки его пустил. Они про что-то полчаса проболтали, а потом хандрень у него, наверно, вся извелась. Ну, и мистер Бьянки с Лайзо бродить ушли, только с полчаса назад вернулись. Я спросил, где были, а Лайзо говорит — в пабе.

"Хандрень лечили", — добавила я про себя, а вслух спросила:

— Надеюсь, мистер Маноле не был пьян?

— Ой, вы что, леди Гинни, — развеселился Лиам. — Он же вообще пьяный не бывает, он ведь колдун! Как-то раз с Эллисом выпил на спор целую пинту какой-то хитрой настойки. И хоть бы чего! А Эллис один стакан осушил, попенял, что сладко — и под стол сполз. Такие дела.

Над рассказом я посмеялась от души, а после с удивлением обнаружила, что тревога из-за опасного родства Бьянки исчезла абсолютно. Настоящие преступники не получают мигрень после разговора с "осами" и не лечатся потом тёмным элем в компании обаятельных авантюристов. Неважно, какой секрет хранил мистер Бьянки; пусть с этим разбираются люди дяди Рэйвена, или Эллис, или Лайзо, а я просто доверюсь им.

"Но присмотреться к Бьянки не помешает".

В хорошем настроении я отправилась спать — и проснулась также в прекрасном расположении духа. Испортить его не смогла ни серая хмарь, плотно облепившая Бромли от речных низин до респектабельных особняков Вест-энда, ни порция сгоревшего спозаранку безе у Георга, ни приступ утреннего вдохновения у миссис Скаровски, решительно заявившейся в кофейню для декламации свежайших стихов.

Так было до тех пор, пока в "Старое гнездо", между тремя и четырьмя часами пополудни, не ворвался Луи ла Рон в криво застёгнутом жилете.

— Леди Виржиния! — громким шёпотом произнёс журналист. Лицо его побагровело от гнева. — Вы только посмотрите, какой пасквиль они напечатали вместо моей статьи! "Ироничный Джентльмен"! Да бьюсь об заклад, что это наш старый знакомец!

И ла Рон шваркнул об стол смятой газетой.

Заголовок на третьей странице гласил:

"Неподобающие знакомства В ВЫСШЕМ СВЕТЕ...

трагическая ошибка леди N. или коварная атака ширманок?"

Во рту у меня сделалось кисло.

"Сохраняй спокойствие, — сказала я самой себе мысленно, выдыхая на счёт "четыре". — Ты не совершила ничего, заслуживающего порицания, а значит в статье либо туманные намёки, либо откровенная ложь. Первое не страшно, а второе может стать отличным поводом для судебного иска. Мистер Панч будет счастлив разорить какую-нибудь дурную газетёнку".

Лакрично-коричный воздух в кофейне показался мне внезапно невероятно душным, и руки словно ослабели. Я улыбнулась и нарочито медленно разгладила измятые, влажноватые газетные страницы, слегка откинула голову назад и приготовилась высмеять прилюдно статью, если отыщется хоть один малейший повод — а статей, да и любых других печатных изданий, не дающих повода к осмеянию, как известно, не бывает вовсе.

Однако худшие ожидания не оправдались.

На сей раз мистер "Озабоченная Общественность" изменил своим привычкам — и стилю.

"...Аксония всегда стояла на традициях.

Не всякие изменения и улучшения — к благу, о чём бы там ни возвещали разнообразные прогрессивные общества. Когда подходит время перемен, они происходят сами собою.

Иногда разъяснение нелепых, но жестоких ошибок даруется свыше, как показывает воистину поучительный пример святой Роберты Гринтаунской, которая смело обличала женоубийц, тайных семейных мучителей, несправедливых прожигателей приданного и прочих негодяев, а затем, руководствуясь Писанием, на коем искони зиждутся основы государства нашего, изменила вредоносные законы. Увы, она была подло и жестоко убита вскоре после пламенной своей речи в Парламенте и перед королём. Но труды её не пропали даром — женщины с тех пор стали разумнее и свободнее, что не может не делать счастливым всякого неглупого мужчину.

Иногда верную последовательность изменений находит пытливый ум монарха, и как тут не вспомнить знаменитые "Декреты" Катарины Четвёртой, которая всего за несколько лет сумела упорядочить запутанные правила наследования титулов и значительно упростила ход многочисленных тяжб по земельным вопросам! Это воистину стало ещё одной ступенью в истории Аксонии — ступенью, ведущей к большей ясности, свободе, к пониманию мира и своего места в нём, и равно это верно и для леди, и для джентльменов.

Однако то перемены благие, своевременные, полезные... А есть и такие, кои навязываются вздорностью, капризностью, неумеренностью и прочими женскими пороками, и потакать им — воистину неразумное решение.

Как истинный Джентльмен, я, конечно, могу понять стремление женщины, волею судьбы оставшейся без поддержки мужа, брата или отца и без средств к существованию, иметь возможность при необходимости заводить собственное дело или получать благородную работу, не унижающую её достоинства. Опыты таких восхитительных со всех сторон женщин, как профессор Смит из Аксонского университета или миссис Шварц, после блистательного выступления на весенней конференции готовящейся стать профессором университета города Бримм, показывают, что женщина порою вполне может сравняться умом с мужчиною, и оспаривать это было бы глупо..."

Тут я не выдержала и рассмеялась — но не по плану, а потому что мне действительно стало очень смешно. "Может порою" — прелестный вывод! Абигейл наверняка повеселится, если это прочитает. Надо бы ей потом отослать номер.

— Вот видите, леди Виржиния! — сердито задвигал бровями Луи ла Рон. — Я же говорил, что там написана сущая околесица!

— О, мне, пожалуй, рано ещё делать выводы — осталось больше половины статьи, — покачала я головой и вновь углубилась в чтение. Ла Рон замер в ожидании вердикта.

"...или же взять для примера какую-нибудь не слишком высокообразованную, но сметливую в финансовых делах вдовушку трактирщика. Многие помнят, думаю, случай вопиющей несправедливости, когда родной брат усопшего отобрал у его вдовы процветающий паб в столице Альбы. Хотя все соседи и друзья свидетельствовали о том, что ещё при живом муже она в действительности сама управляла пабом, целиком, от приготовления эля до уплаты налогов, заведение отошло к брату покойного. Судья посчитал, что женщина не может быть достаточно самостоятельной, чтоб вести дела настолько большого и успешного паба, а мальчиков-наследников не нашлось, и вдова с пятью дочками осталась без средств к существованию. Ссуды в банке "под дело" вдове тоже не дали. Ей пришлось распродать всё накопленное для её девочек приданное и на эти деньги открыть плохонький паб на окраине!

А ведь всё могло бы обернуться иначе, если б были в Аксонии другие законы, более благосклонные к женщинам.

Однако речь сейчас пойдёт не о сметливых вдовах и не о профессорах, а о ярких бездельных птичках, желающих перенять у мужчин права не на благородные дела вроде работы или учения, а на низменные страсти, кои, надо сказать, и самих мужчин не красят.

И на таких женщин я, даже будучи Джентльменом, смотрю исключительно с Иронией.

Не так давно одна из этих "ярких птичек" впорхнула в наш суетный Бромли и произвела, откровенно сказать, настоящий фурор. Даже если вы чужды светским развлечениям, вы наверняка видели эту особу — назовём её условно мисс К. — где-нибудь на выставке, на скачках или в парке на прогулке. Она неизменно одета ярко, чтобы не сказать вульгарно, и, точно свой личный герб, прикалывает всегда к шляпке или к корсажу брошь в виде маленькой тропической птички. Манеры этой особы смутительны и для женщин, и для мужчин, однако за счёт дерзости своей она привлекает внимание и тех, и других. И если первые увиваются вокруг неё, то вторые — боготворят и считают, что поведение её пример свободомыслия и самостоятельности.