Человечина (в доработке)

Я, выхватив из шкафа пистолет, выстрелил два раза в него и, почувствовал толчок в грудь, ослабев вдруг ногами, полетел на пол. Блондина-кожана снесло выстрелами, он припечатался к стене... а я оглянулся, ожидая автоматной очереди, но мужик с автоматом отчего-то падал на кафель, автомат его с бряком стукнул по плитке, не выстрелив, а посреди лба благообразного автоматчика расцветала красная роза. Я с пистолетом в руке поднялся с пола, грудь болела...

Что случилось? Блондина в пролете не было. Я вышел из камер и увидел картину: Блондин, странно кренясь на правый бок, с пистолетом в правой руке, прижатой к ноге, что б оружие было незаметно, уходил к огромной толпе, до которой оставались считанные метры, и тут я увидел капитана, он как всегда был в сиреневых очечках, от бедра стрелял — я не услышал, почувствовал четыре выстрела. Четыре раза дернулся ствол. Убийца пошатнулся, и, подламываясь, рухнул. Пистолет вывалился из его руки и покатился скользя по полированному серому граниту. В зале появилось много народу, троих, заломив руки, повели к эскалатору. Появилась скорая, носилки, у меня из руки забрали ПМ. Меня похлопали по плечу, голос Белова сказал: "Молодец, Серега, лихо стреляешь!" Потом я расстегнул ветровку, и с удивлением рассматривал вмятину на груди, точно против сердца. А Белов принес еще один бронежилет, с двумя вмятинами.

— Вот что тебя спасло, Серега... Это твои!

Я хотел пить. И, поглядев на бронежилет, пошел к киоску с газировкой. Купил Спрайт, выхлебал бутылку... стало полегче. Потом достал телефон, на экране мигали цифры: 7:33.

— Сашка, что мне оставил Павлик?

Белов уважительно поглядел на меня.

— Силен, бродяга! Мне б сейчас водки. А ты вон спрайтом отошел. Там бумажки, и диктофон. — Сашка показал полуказательного пальца, — вот такая фиговинка.

— И что там? — спросил я, а сам разглядывал брелок сигнализации, тот сообщал, что около машины находился кто-то подозрительно долго. — Саш, похоже, мне чернушку заминировали.

— Не дрейфь, — сказал Белов, — взяли его с дистанционкой в руке. Машина чистая.

Я удивился. Нет, действительно, а зачем минировать машину, если они меня брали "в клещи" там — в камерах хранения? Я так и спросил Белова.

— Серега. Они там тебя убивать не собирались. Им нужна была посылочка. Потом ты б отъехал от вокзала, и — бум. И все шито-крыто. О том, что мои ребята заберут вещички из ячейки, им и в голову не пришло, а скорее всего, они не знали номера ячейки. Потому ждали тебя. В общем, наш экспромт удался.

Я видел радостного Сашку, и на некоторое время и меня отпустило... или мне так показалось? Мы стояли с Беловым в огромном вестибюле Курского вокзала, команда его частично рассосалась, подошел капитан Звягинцев, что то хотел сказать, но, увидев, что мы ржем, тоже улыбнулся... проговорил негромко:

— Саша, я еду к тебе, надо... по горячим следам ... допросить. — Белов покивал, махнул рукой.

— Давай, капитан. Я скоро буду. — Белов поглядел на часы. — Серега, ты домой?

Я помотал головой, мозги плеснули несильной болью.

— Похороны.

Движение вокзальное текло мимо меня, но внутри нарастало беспокойство, оно зародилось где-то внизу живота, и подымалось все выше и выше, колыхнулось сердце, немного затошнило... потом я вдруг увидел, себя в руках Белова блюющим в урну... кто-то, проходя мимо нас, возмущенно сказал: "С утра нажрался!", а я давился... и никак не мог освободиться от чего-то... Сашка выволок меня на улицу.

— Дыши глубже, Серега! — орал Белов. — Дыши, дыши! — И я дышал. — Глубже! — орал Саша, — глубже, ритмичнее! — У меня закружилась голова, тошнота прошла. Гул наполнил меня... я, шатаясь, добрался до машины, и лег на крышу... Я вдруг вспомнил отчетливо, до ощущения на коже груди прикосновение Маринкиных рук., губ, а ладони загорелись от ощущения ее тела... Я изо всех сил сжал зубы... Дыхание перехватило. Наверное я нашел бы способ, чтоб как-то прекратить эту муку. Белов нашел его раньше.

— Серега! Материалы Павла Астапенко, можешь забрать! Поехали ко мне! — журналюга во мне проснулся, он решительно задвинул убитого горем вдовца, и я поднял голову.

— Поехали.

Трудно сказать, что происходило со мной, но мне становилось страшно ни о чем не думать, депрессия накатывала мгновенно. Видимо Белов это тоже понял, потому предложил поехать в управление. Профессиональный интерес, наверное, это все, что осталось живого во мне.

Я снял ветровку и бронежилет, бросил на заднее сидение машины.

— Сашка, ты уже просмотрел, то, что оставил Павлик?

— Только бумажки, там бланки пустые. А диктофон прослушать не успевал, сейчас вместе послушаем.

Я ненавижу Глорию Гейнор, меня тошнит от ее хита "Я сама". Сейчас я стою в церкви, смотрю на гроб с телом Марины, а в ушах звучит фонограмма с семинара, записанного Павликом. Полтора часа — две части. Сперва мы с Беловым слушали запись через наушники, ничего не могли понять. Потом Саша догадался, взял от компьютера колонки и подключил их диктофону: Музыка... ритмичная как на дискотеке... хлопки, потом выступление... женский голос, смысл мы с Беловым не улавливали, какое-то шоу... сорок минут чего-то типа веселой лекции, шуточки... Мы с Сашкой недоумевая слушали... Речь шла о принятии решения, о том что каждый отвечает за себя, что никто не может диктовать женщине как ей жить.. и что в жизни место победителям! О преодолении суеверий и страхов... о том, что поступок требует решимости, силы духа... и участие в клубе в той системе что предлагает он — это для победителей! Потом шла раздача заявлений... Павлик... я его голос не узнал... понял что это он, потому что звучал громче остальных. Полина она взяла бланк... прозвучала странная фраза: "Если вы передумаете, не шумите, не скандальте, верните заявление и попросите охрану выйти из зала. Вас выведут!" Забавно... Что Павлик сделал, чтоб взять два? "Извините, я испортила бланк, можно еще один?" Хитро... Так... а потом собеседование... и вот тут мы с Сашкой краснели и бледнели. Разговор менеджера женщины и Павлика был предельно откровенным... Похоже Павлик прокололся именно в этот момент... голос не выдал... но паузы... и наверное наш Павлик бледнел не меньше нас. Все это действо шло под песню Глории Гейнор.

— Вот суки, — сказал Белов. — Нет слов других, Серега... ты понял?

Я понял. Не понять уже было просто невозможно. Все говорилось открытым текстом и предельно ясно. Сделаешь аборт, принеси справку из абортария. Напиши заявление о материальной помощи, получи — пятьсот евро. Приведи подругу, она с аборта получит свои пятьсот — ты сто. Приведи четырех подруг — с каждого их аборта будешь получать по сто евро, Если те приведут по четыре, им по сто, тебе по сто двадцать. Итого каждую неделю без особого труда от 120 до полутора тысяч евро, но правда с подругами надо работать, снимать стресс — муки совести и переживания, как правило, самое сложное пережить первый аборт... потом легче... после четвертого — все идет как по маслу...

Белов сказал:

— Меня тошнит...Серега... Что ж это?

— Это очень большие деньги, Саша... Я так думаю эти пятьсот и тысячи... это мизер по сравнению с прибылью от реализации товара... Погоди! Вернись назад?! — Мы открутили запись назад, в том самом шоу обнаружили как-бы вскользь упоминание, что косметические средства, возвращающие молодость коже, сексуальную привлекательность, требуют реализации... женщинам предлагается бизнес — давать знакомым и подругам карточки-направления в косметологические центры Бест-Лайф. Карточки номерные... и прозвучало, что стоимость лечебного курса колеблется в диапазоне от двух тысяч евро до пятнадцати тысяч и ничего не надо выкупать и продавать, только рассказывать, как оно помогает, и что "хорошо дешево не бывает"... что учебные семинары для тех, кто хочет принимать участие в этом бизнесе по вторникам и четвергам.

— Сережа, ты понял, какие бабки крутятся? Только аборты им зачем?

— Саш, этот материал и идет на производство тех самых лекарств — косметических средств. О чем говорит лектор вначале? О выборе, о решении... да? Понимай как хочешь... делай что хочешь, хошь беременей и иди на аборт, а хошь — рекламируй косметику... а не можешь забеременеть приводи беременных подруг, лови момент... Надо послушать, что там еще во второй части семинара...

И мы послушали. Вторая часть была посвящена вредности гормональных противозачаточных... уже специалист — гинеколог очень доступно и легко объясняла, какой непоправимый вред наносят эти средства женскому организму, что латекс снижает чувственность в сексе... не дает полноты ощущений... честно говоря, послушав эту лекцию, я подумал о презервативах с изрядной долей брезгливости... а уж что испытывали женщины, слушая речь специалистки...

Я вспомнил одновременно и то, что Марина ходила в подобный клуб и то, что через полчаса надо быть в морге. Смешанные чувства теснились во мне... моя жена участвовала в этом бизнесе... она бесплодна, она торговала... нет — рекламировала... Я упорно не хотел верить, что Маринка приводила подруг на абортный бизнес... Тогда зачем ее убили?

Я рассказал Сашке про Марину.

— Серега, давай по старой заповеди: о мертвых либо хорошо, либо ничего. Это твоя жена. — сказал Белов.

— Ты помнишь, сказал, она что-то знала... — я бегал по беловскому кабинету, — она знала все!

— А ты, почему не знал? Полагаешь, она так послушалась установок "мужчины вам не советчики"?

— Саш, когда три года назад выяснилось, что Маринка бесплодна, она мне сказала, "Сережа, предоставь все мне... я решу эту проблему. Только одна просьба, мы не будем говорить на эту тему". И мы не говорили. Я ее не спрашивал ни о чем. Я ждал.

А сейчас я жду окончания службы. Отпевает отец Владимир. Я, мама, Маринкин отец, как он сдал за одну ночь, пара незнакомых лиц, то ли Маринины подруги... то ли... я не хотел думать, что эти дамочки из ее клуба, об одной мысли о клубе, бизнесе, ком подкатывает к горлу...

Пел хор... все крестились — я крестился, держали свечи, погасили свечи... подняли гроб, понесли... автобус... я поехал внутри, машина осталась у морга... Похоронили, закопали... установили крест, ограду...

Отпустив всех на автобусе домой, я на такси вернулся к машине, и на ней поехал в нашу квартиру. Уже не нашу, а только мою...

Поминки длились часа два... я пригубил водки, отставил стопку... мама неодобрительно поглядела на меня.

— Я выпью, мама, отвезу отца Владимира домой и вернусь. Тогда и выпью.

Я вез отца Владимира в Подольск. Сразу после похорон начался мелкий сентябрьский дождик. Бабье лето кончилось. Я не гнал, сказывалась усталость, Прошли всю Варшавку, в Подольске немного покрутились, священник-журналист вышел из машины. По пути долго молчали. Но чтобы не уснуть за рулем, да и мне очень хотелось хоть с кем-нибудь поделиться накопленной информацией. Видимо перегруз сказывался, и я ему рассказал о Павлике, о том, что тот разузнал ценой жизни...

Рассказывая обо всем, я ждал рассуждений о падении нравов, об искушении, но отец Владимир вдруг произнес:

— Капитал будет грести столько, сколько ему позволит закон, а когда закон перестанет позволять, он будет искать способ обойти его... — не дословно, Сережа, но суть кажется, передал верно. Для них нет ни морали, ни нравственности... только деньги. — он усмехнулся. — Это не мое, это Маркс. А люди, — он уже вышел из машины и, нагнувшись к открытому окну, сказал: — Люди — слабы. Натиск же с ваших слов — очень силен. Можно попробовать раскрыть им глаза... но мало кто захочет глядеть на яркий свет, привыкнув жить в сумерках.

— Ну хорошо, эти бизнесмены ничего кроме денег не видят, но сами женщины? Как они могут? Неужели не понимают, что это как ни крути — убийство!? — Я вспомнил реплику-цитату Кати Диас " Я четверых выковыряла" — Почему они говорят — "выковырять"? Как будто это нарыв или гнойник или заноза? О детях...

Отец Владимир пожевал губами, мучительно сморщился, будто у него болел зуб.

— Сережа, убийство как деяние — очень серьезный поступок. Для любого человека современной культуры, неотрывно связанной к Мировой Христианской, а тем более Православной культурой — убить — значит совершить страшный смертный грех. Подсознательно убивший преднамеренно, сознательно шедший на это, подсознательно понимает — прощения нет. Мы можем сколько угодно говорить людям — не мы судьи, мы — люди... "кто без греха — тот пусть бросит камень", но убийца, уже переступивший грань, понимает, теперь — все равно. Потому один раз согрешив таким образом, они подсознательно понимают, что шаг сделан и дверь захлопнулась... остается, или обернувшись, стучать в нее и каяться, и кто знает, может и простится, или уверенно шагать дальше вниз...

— Хотите взять материал? — спросил я.

Он почесал бороду, взгляд его спокоен.

— Давайте решим это завтра, я готов дать в публикацию эту тему. Но ведь в ней столько криминала, что и вам есть, о чем написать. Не так ли? Но тут главное не пересолить, вы понимаете?

Я кивнул.

— Там очень много.

— Вот завтра все и разберем. А сейчас — езжайте домой и отдохните. Вы плохо выглядите. — Отец Владимир отошел на пару шагов и, перекрестив меня и машину, направился к подъезду пятиэтажки.

Я поглядел на часы. Семь вечера — начало восьмого. До дома часа два. Солнце на закате. Я развернулся, и по маршруту, записанному навигатором, принялся выбираться на старую Варшавку. На перекрестке я остановился, чтоб разобраться с картой и выскочить на симферопольскую трассу. По данным навигатора выходило, что три поворота и километров пятнадцать лесом, полями и вот она — Симферопольская трасса. Я тронулся, выруливая на дорогу, и заметил, что одновременно со мной отклеился от обочины и микроавтобус Рено-Кангу. Действие лекарства маминого закончилось, а вот кофе с коньяком еще работало, все чувства обострились, будто сигналы попадали на обнаженные нервы, и, в другое время, я, наверное, не обратил бы внимания на него, сейчас же мне не понравилось, что водитель Рено будто дублировал мои действия. Я некоторое время полз со скоростью сорок километров в час, и Рено никуда не спешил. Я прибавил и они, сперва оторвавшись, нагнали на ближайшем светофоре. Я поглядывал в зеркало заднего вида и, то ли мне показалось, то ли действительно так и было, но в окне рено мелькнуло что-то типа ствола автомата. Да, вашу мать! Я вдавил педаль газа, и Рено остался позади, по данным радара, впереди поворот на лесную дорогу, три-пять минут полета, и я на магистрали, а там ищи меня — свищи! Под капотом ревел пятилитровый движок, машина рвалась на восток, в отблесках закатного солнца я не видел, как там мои преследователи... но по радару выходило, что они безнадежно отстают, меня пробила мысль — загонщики! Впереди засада. Вот почему они так демонстративно следят за мной! Я покрутил ручку локатора, Машина нырнула вниз к реке. Впереди небольшой мост. Я перелетел через реку, и, поднявшись, увидел на экране локатора красную поперечную полосу. Дорога закрыта двумя фурами. Твари! Решение созрело мгновенно, я развернулся. Значит — загонщики? Я погладил торпедо и приборную панель, не подведи, миленькая. И рванул навстречу микроавтобусу. По данным радара, навстречу шли две машины, рено и грузовик типа "бычок", я летел вверх от моста, "бычок" вышел на встречу мне, обгоняя "рено", меня они вряд ли видят, может только водитель грузовика, он сидит выше. Я вылетел на встречку точно против рено, и, когда машина уже вылетала на вершину, а красный квадратик рено на радаре мигал и умный прибор заливался полицейской сиреной, а цифры расстояния в метрах уменьшались, когда осталось меньше десяти метров и из-за асфальтового покрытия показался кунг и крыша бычка, я дал по тормозам! Загудела АБС. Чернушка стала колом, нос ее качнулся к земле, а я увидел вылетающий на меня микроавтобус и нырнул под приборную доску. Удар, хруст подвески, звон и треск, на меня посыпались осколки лобового стекла, Огромная тень заслонила небо, и вдруг машину качнуло вверх. Я попытался сесть, дернул ручку двери и ударив ногами распахнул ее. Вывалившись из машины, я увидал финал полета рено. Из окон действительно торчат руки с оружием, мужики готовились расстрелять меня, теперь рено, переворачиваясь на бок, летел в метре над кюветом, и пикировал точно в штабель бетонных плит, оставленных тут много лет назад и уже вросших в грунт. От удара о бетон, рено разорвало пополам, ударил по ушам взрыв. Я несколько минут глядел на полыхающие обломки.