Белое и чёрное

Впрочем, хашишинов[3] не остановила ни гибель товарищей, ни то, что их мечи бессильны против варягов — и на приступ идёт сначала вторая волна, а потом и третья. Но это лишь отвлекающий манёвр — пока все заняты схваткой в проходе, одна из стен становится прозрачной, и сквозь неё одна за другой выскакивают чёрные балахоны. Успели четверо — на пятом Альвхильд сделала сложный пасс руками, и стена обрела нормальное состояние, разбрызгав по округе кровь оказавшегося в ней неудачника. Но что остальным до погибшего собрата? Их задача убить мага или успеть дотянутся до стоящих в проходе.

Отойти от стены и ударить в тыл не дали Джэбэ с Кольгримом, зажав четвёрку врагов между своими клинками и кучей не пригодившейся для баррикад мебели. "Нас четверо, вас двое!" — кричали мечи хашишинов. — "Нас четверо и вас четверо!" — пели в ответ клинки защитников. — "Наши хозяева не боятся смерти, мы сильнее", — завывали мечи убийц. — "Зато наши — лучше выучены", — огрызались степные сабли. Долго такой бешеный танец продолжаться не мог, и скоро одна из чёрных фигур совершила ошибку, попавшись на ложную атаку Кольгрима. Ещё несколько минут и остальные "чёрные балахоны" были убиты. Повернувшись к двери Джэбэ увидел, что и там последняя атака захлебнулась, а со стороны коридора слышны крики и шум от идущей на помощь посольской стражи. Они победили.

[1] Мандарин — (португ. mandarim, от санскр. мантрин — советник), данное португальцами название чиновников в Китае, а позднее также в Корее и Вьетнаме.

[2] Обоерукий — воин, использующий в бою одновременно два меча или сабли.

[3] Хашашины (ассасины, хашишины, хассасин, гашишин; от араб. Хашиши) — наименование членов секты исмаилитов, террористической секте, члены которой — зачастую одурманенные наркотиком фанатики, совершали многочисленные убийства на политической и религиозной почве по приказу руководства. Нередко руководители секты предлагали желающим услуги своих фанатиков за деньги. К середине XIV века слово "ассасин" приобрело в итальянском, французском и других европейских языках новое значение: профессиональный убийца.

Глава 14

В разлуке есть высокое значенье:

Как ни люби, хоть день один, хоть век,

Любовь есть сон, а сон — одно мгновенье,

И рано ль, поздно ль пробужденье,

А должен наконец проснуться человек...

После того, как бежали последние хашишины, перед обитателями посольства навис признак катастрофы: погибла большая часть охраны, а все приехавшее посольство, кроме младшей целительницы да десятка Джэбэ оказалось приковано к постели. И лекари в один голос заявляли, что даже пострадавшие меньше всего смогут приступить к обязанностям не раньше, чем через полгода.

С охраной решилось просто: для неё пригласили варягов с драккаров, стоявших в порту. Такого количества опытных воинов вполне хватало, чтобы взять "на щит" иной город — что уж говорить об одном небольшом посольстве. С заменой Ердена и Себьёрна было сложнее, но и тут всё вроде бы сложилось удачно. Когда уцелевший в резне Хамба заявил, что готов заменить на переговорах раненых товарищей. К тому же, как добавил он в пространной речи, призванной ответить всем несогласным, только он и имеет здесь соответствующий статус и полномочия. А любого другого спесивые даймё[1] Солнечных островов не примут.

В хлопотах прошло три дня, нарушаемых лишь позвякиванием доспехов да оружия старательно охранявших посольство варягов. Джэбэ, как самый старший из оставшихся офицеров, даже приказал, чтобы четвёрка опытных воинов постоянно была при младшем после на случай повторного покушения. А на четвёртое утро Джэбэ приказал собрать всех во дворе. Хамбу, который и так все эти дни морщил нос от "засилья неотёсанных варягов", бесцеремонное отношение к своей персоне привело в бешенство: как его смеют тащить в такую рань из постели — словно последнего писаря! Еедва увидев Джэбэ, Хамба надулся от спеси и закричал, срываясь на визг:

— Да что ты себе позволяешь, щенок!

Договорить ему не дали. Из-за цепи воинов, окружавших двор, вышел Хаульфдан и медленно, громко и чётко выговаривая каждое слово произнёс:

— Хамба! Обвиняю тебя в том, что ты открыл ворота врагу!

Толпа загудела: обвинение было серьёзным. Хамба покраснел от гнева и возмущения, но оправдаться не успел. Вслед за Хаульфданом выступил следующий варяг:

— Воина, стерегущего калитку, закололи в спину. Закололи, после того, как он снял запоры. Отдать приказ открыть ворота мог только ты. Или начальник стражи — но его убили ещё до нападения.

— Я, как целитель и боевой маг Северной обители, подтверждаю время смерти Фастара, — звонким голосом добавила Альвхильд.

Хамба покраснел от негодования, собираясь указать наглым лжецам их место, как к нему подошёл Джэбэ, шепнул вполголоса: "Пятый двор по главной ветке синего квартала", — и достал на всеобщее обозрение свою пайцзу со знаками Курултая старших ханов Степи. Прозвучал приговор: "Как рука и голос Великого Курултая! Моим словом и именем Степи! Смерть!" — после чего новый хозяин посольства брезгливо посмотрел на Хамбу, который повалился на землю и начал о чём-то молить, пытаясь целовать его сапоги, и пошёл в дом. Судьба предателя его не интересовала — пусть скажет спасибо за эти три дня жизни и за то, что его казнь будет длиться всего сутки. Виновного они вычислили уже к утру — но для Солнечных островов открытые ворота и нападение были внутренним делом Степи. И хозяева предателя наверняка использовали бы это в переговорах, попытавшись убедить остальных даймё отказать Джэбэ в признании равной заменой. По заметкам и записям Фастара они сумели выяснить, куда ходил Хамба, посещая городские кварталы, и этой ночью взяли нужный дом штурмом. Теперь враги не смогут оспорить статус нового посла, даже если бы успевали собрать совет даймё в те несколько часов, оставшихся до начала переговоров: за найденное в доме на окраине "синего квартала" смертная казнь полагалась и на островах.

Впрочем, на следующий день Джэбэ уже думал, что Хамба отделался слишком легко: кроме договора, из-за которого ехал Ерден, на обсуждении оказались ещё почти полтора десятка соглашений. И если бы задумка предателя и его хозяев удалась — Солнечные острова оказались бы закрыты для Степи. Джэбэ каждый день с благодарностью вспоминал Сиро и Торбьёрна. Первого за знание языка и обычаев своей родины, а второго — за подобранных варягов: умелые воины его десятка оказались и неплохими дипломатами.

Весь следующий месяц шли выматывающие переговоры, на которых Джэбэ насмерть дрался за право степных когов и драккаров, как и раньше, свободно заходить в порты Солнечных островов. Чем мог, помогал Ерден — но прикованный к постели, он не мог заменить молодого посла на встречах и приёмах, многому пришлось учиться "на ходу". Хотя через несколько дней, когда спало первое напряжение, Джэбэ с удивлением понял, что эти разряженные в кимоно из изумрудного шёлка вельможи не так уж и сильно отличаются от крестьян и охотников, с которыми он общался во время службы на западной границе. Так же ненавидят соседа, так же скандалят и торгуются. И так же готовы всучить залежалый товар, если знают, что удастся сделать это безнаказанно.

После торжественного приёма в честь подписания последнего из договоров, Джэбэ, к полной для него неожиданности, пригласил в родовой замок князь Тайра. Главный министр страны Тайра-но Киёмори в случае неуспеха терял больше всех: и сейчас он горел желанием отблагодарить посланца Великого Хана, приняв того в своем доме. Это было высокой честью, особенно для чужеземца. И согласился Джэбэ только поэтому, хотя уже ненавидел церемонии и торжественные приёмы до глубины души.

Родовое гнездо клана Тайра пришлось молодому послу по душе. Замок, который отгородился от окружающего мира с двух сторон горами и с третьей морем был, словно древний дракон, наследием эпохи, закончившейся много лет назад. Тех лет, когда князья и даймё нещадно сражались друг с другом, стараясь стать единственными владыками этой красивой островной страны. Конечно, строения замка изрядно переделали изнутри, превратив суровое обиталище одной из знатнейших и влиятельнейших семей Островов в средоточие комфорта и роскоши. Но в своих корнях, внешних стенах, башнях и бастионах, замок так и остался неизменен — до сих пор готовый, при необходимости, стать неприступной твердыней и защитить своих обитателей.

Внутри замка тоже царило прошлое, лишь слегка тронутое сегодняшним днём. Стенные и дверные ширмы, расписанные по старинным канонам, бумажные фонари над входом... Девушки-служанки, одетые в цукесаге[2] с волосами, заколотыми старинными кандзиси[3]. Стражи, одетые не в современные кольчуги, а старинные до-мару[4] и рогатые шлемы. Меняешь по приезду привычные рубаху и сапоги на клановые кимоно и дзории[5] — и словно переносишься на четыреста лет назад, во времена сэнгоку дзидай[6].

Ниже замка расположилась гавань: когда-то неприступные ворота к сердцу рода, а теперь удобная пристань для прогулочных судов и пляж. Впрочем, купаться Джэбэ не очень любил — но почти каждый день, невзирая на погоду, спускался смотреть на океан. В тот раз он был на пляже один — штормило, и никто из обитателей замка, видимо, не рискнул испытывать судьбу в столь неуютном море. Да и смотреть на пенные валы, раз за разом накатывающие на берег, среди местных считалось не очень хорошим занятием — слишком часто приходили в такую погоду ураганы, оставляя после себя смытые поля и обломки домов. Но Джэбэ в приметы не верил и такие дни любил особенно — на пустынном берегу его охватывало какое-то странное чувство, когда ты словно растворяешься в безбрежном пространстве, ощущая себя одновременно и невесомой песчинкой, которую несут волны, и океаном, вечным и обнимающим мироздание.

Прогуливаясь вдоль берега, он вдруг заметил служанку, которая кого-то ждала. Удивлённый, мужчина подошёл ближе, и в эту минуту из воды вышла купальщица. При первом взгляде девушка не производила большого впечатления: невысокая и слишком худощавая. Но, присмотревшись, Джэбэ подумал, что, пожалуй, именно такой можно представить себе богиню Солнца: розовое, будто святящееся личико, и свежие, точно для поцелуя сложенные, губки, и карие бездонные глаза, и алебастровая белизна лба, и пышные чёрные волосы цвета вороного крыла, и стройная шея, и божественная линия плеч, и гибкая, тонкая фигура. Нежная и свежая, словно только что распустившийся цветок. А юная богиня, не стесняясь наготы, прошла через пляж, укуталась в халат и, оставив неожиданному свидетелю своего купания изящный вежливый полупоклон, скрылась за поворотом дорожки к замку.

Снова он увидел девушку на следующий день. Оказалось, что Хикари[7] — дочь одного из даймё, вассальных клану Тайра и вхожих в родовой дом. Но и вторая встреча оказалась короткой: разговор строго по канонам вежливости и этикета — но оставляющий после себя чувство, что тебе нахально указали место среди остальных претендентов. Которые могут надеяться — но никогда не добьются успеха. И раззадоренный Джэбэ начал искать поводы к новому разговору, к новой встрече — чтобы доказать и ей и себе, что юная гордячка ошибается, что ему не нужна благосклонность этого рассветного воплощения Аматэрасу омиками[8]. А как опытному дипломату нужно лишь полезное вежливое знакомство с родственницей одного из важных даймё Солнечных островов. Они танцевали друг вокруг друга словно мотылёк и свеча, часто, но незаметно, меняясь ролями, поочерёдно рискуя опалить крылья на сияющем огне, манящем в ночи одиночества.

Так пролетели три недели, а когда Джэбэ отправился обратно в столицу, как-то само собой получилось, что Хикари последовала за ним: обычаи Островов позволяли незамужней девушке многое, даже если дело не заканчивалось браком — если, конечно, её избранник был более знатного рода, влиятелен или прославил себя как известный воин или капитан. И Джэбэ был рад, что этот обычай эпохи усобицы сохранился до сих пор... Влюблённости были у него и раньше, но Хикари вдруг стала первой, кто вдруг воплотил в себя смысл жизни. Месяцы в столице пролетели незаметно — только любовь и страсть, то взлетавшие жарким всесжигающим пламенем, то загоравшиеся ровным тёплом домашнего очага. Едва кончалась обычная рутина и посольские дела, которые не могли подождать, как Джэбэ спешил к своему солнцу — или Хикари приходила к нему. И они оставались неразлучны до тех пор, пока свет утренней зари не окрашивал в жемчужные тона стёкла и мозаики окон. Ничто не возмущало их покоя, ни одна сила мира не могла их отделить друг от друга. Она клала голову ему на грудь, и они тихо разговаривали... как люди, отплывшие на корабле в море, потерявшие из вида берег и погрузившиеся в бесконечность.

По утрам, когда девушка покидала его дом, Джэбэ ещё долго смотрел на мир, на город, на товарищей и на жизнь как сквозь сон. Все казалось ему чужим, далеким, напрасным и пустым — и не существующим. Даже странный взгляд Ердена, который смотрел на молодого человека почему-то грустно и понимающе: словно хотел что-то ему сказать, но не решался или боялся этого сделать. Так пролетело шесть месяцев, когда Ерден, наконец, выздоровел достаточно, и Джэбэ пришла пора собираться домой...

Две недели перед отъездом он звал свою любовь ехать вместе, но хотя Хикари и плакала, представляя разлуку, все разговоры заканчивались словами: "Я не могу оставить семью и предать свой род. Не могу нарушить свой долг перед ними". То же самое повторилось и в последний день. Но внезапно, словно набравшись наконец-то решимости, девушка не заплакала, а вдруг горячо воскликнула: "Оставайся ты!" — "Ты предлагаешь мне покинуть Великую Степь, и поселится здесь?" — с удивлением произнёс Джэбэ. — "Да, да! Я знаю, чужеземцам тяжело у нас, — горячо затараторила Хикари. — Но я говорила с отцом, он сказал, что готов принять тебя, клан согласится с его решением! Ты не будешь чужаком, ты станешь одним из нас, и мы будем вместе! — и, словно уловив в глазах возлюбленного сомнение, добавила. — Ведь в степи тебя ничего не держит, у тебя не осталось там ни родителей, не семьи!"

Ответное молчание длилось долго, пока, наконец, Джэбэ не посмотрел на девушку с глухой смертной тоской и не произнёс:

— Не могу... — он достал из-под рубахи медальон, который получал каждый нукер перед началом службы. — Когда я первый раз взял его в руки, я дал клятву служить моему народу. И обещал, что выше этого служения для меня не будет ничего, — и, помолчав, добавил. — Я хочу... я прошу тебя — уедем вместе. Но остаться не могу...

— Я тоже не могу... прощай.

— Прощай, — Джэбэ резко развернулся и пошёл в сторону порта. Зная, что стоит ему хоть на мгновение остановиться — и он уже никуда не уедет.

Корабль споро уносил его прочь от островов, где каждое утро рождается солнце и откуда в мир приходит новый день — и хотелось выть, катаясь в бессилии по доскам палубы. Там осталось его сердце, там осталась половина его души. Но иначе поступить он не мог.

В столице молодого посла ждали торжественная встреча и награда — весть о событиях на островах давно достигла хозяина Вечной Степи. И Джэбэ, блестяще справившийся с таким трудным делом, стал одним из "голосов Великого Хана". Это было неслыханным успехом, парень знал многих, кто ради того, чтобы хоть на день стать обладателем личной пайцзы владыки, не раздумывая, отдал бы всё что имел и даже жизнь — но сейчас высокая награда была ему безразлична. Время лечит — и, когда-нибудь, воспоминания померкнут. Потеряют свою остроту, боль затянется илом свежих встреч и знакомств.