День ангела

"Бояться? Тебя?! Это немыслимо. Я могу бояться только за тебя"

"Действительно. Это я ляпнула — правильно сказала? Прости меня, дуру"

"Ты заразилась от меня"

Она звонко хохочет, и я весело смеюсь вместе с ней. Кокон начинает снижение, переходя в крутое пике, мы меняем положение, и неистовое заходящее солнце верхней стратосферы окутывает голову Ирочки сияющим нимбом. Это правильно — у ангелов нимб положен по штату. Впереди у нас целая жизнь. Счастье, только счастье. И не сам ли я не так давно говорил маме Маше — всё, что имеет начало, имеет и конец. Но между началом и концом обычно бывает долгая, долгая середина... На наш век счастья хватит!

Хватит врать. На мой век — да, возможно. А на её?

Механизм адской машины запущен. Тик...тик...

Нас встречают во дворе. Господи, какое разноцветье красок! На потемневших стенах древнего скита играют сполохи, в воздухе носятся, кружатся целые рои разноцветных искр. А над головой — настоящее северное сияние, забивающее сгущающиеся октябрьские сумерки. Наверное, нас видно за двадцать вёрст...

Ирочка смеётся, и в моём мозгу возникает картина — кот, с умным видом разглядывающий какую-то сложную установку, на панели которой мелькают цветные значки.

— Нас не видно за сто метров. И не слышно.

Это хорошо. Можно гулять без оглядки!

Встречают нас всей командой. Впервые я вижу столько одетых ангелов разом. На Иого и Кио серебристые радужные глухие комбинезоны, я уже знаю — это торжественно-официальные костюмы, навроде наших человеческих фраков. На Аине тоже глухой комбинезон, только прозрачный, ярко переливающийся, как невиданная мыльная плёнка. Из этого ангельского ряда выделяются двое. На моём тесте — ярко-оранжевый комбинезон, по которому пробегают вереницы огней, и я невольно сдерживаю смех — до того похож на спасателя, обмотанного ёлочными гирляндами. Такой же оранжевый комбинезон, с бегающими огнями, только прозрачный, на моей тёще. Она улыбается мне.

"Так мы и есть спасатели, Рома. А насчёт костюма... Скажешь, некрасиво?"

Да нет, этого не скажешь. Необычно, да. Но красиво, и даже очень!

А вот и человечий персонал базы. Люди, допущенные в святая святых тайны. Все трое. Дед Иваныч щеголяет в шикарном костюме-тройке, он подстриг бороду и очень похож на дореволюционного купца. Геннадий изменился не очень — дипломат, он и в Африке дипломат. Как был от кутюр, так и остался. Зато Коля-Хруст... Нет, какой там рэкет! Это даже не начальник секьюрити — минимум шеф агентства национальной безопасности. Только улыбка портит имидж — такая широкая, что уши сдвинулись на затылок. А где твоя Тамара?

Улыбка уже не стала, но я улавливаю его огорчение.

"Нет допуска сюда, Рома. Жаль, но сегодня придётся гулять холостяком!"

Мне тоже жаль. И ещё жаль, что здесь нет моих старых друзей... и папы с мамой...

Волна сострадания и нежности пронизывает меня. Это Ирочка. Опять я огорчил тебя, родная...

"У меня тоже здесь нет ни сестры, ни брата. Никого из родственников, даже дедушки и бабушки, не говоря о прочих. У нас так не положено. Но я потерплю, Рома. У меня есть главное — ты"

Грянула музыка. Самый обыкновенный марш Мендельсона, и я улавливаю: это специально для меня. Тронут, тронут... Радужные нимбы вспыхивают над нами, и я ощущаю, как Ирочка ведёт меня. К высокому крыльцу, с которого спускаются под руку мама Маша и папа Уэф.

— Мама Маша и папа Уэф. Благословите нас на счастье, — слышу я свой хриплый от волнения голос. Правильно сказал?

"Абсолютно правильно"

Ирочка внезапно встаёт на колени, я бухаюсь рядом с ней. Смотри-ка, и за сотни парсек похожий обычай...

Мои тесть и тёща кладут руки на наши плечи — одна рука на моё плечо, другая на Ирочкино. Крест-накрест. И говорят, оба разом, слитно и торжественно. Певучая, слегка щебечущая речь, я не знаю их языка, но улавливаю смысл очень чётко. Преимущество телепатии.

"Пусть вам дадут право на пять детей. И пусть все они получат такое право"

Древняя формула, я уже в курсе. У них там получить возможность родить пятерых — всё равно, что здесь, на Земле, получить нобелевскую премию.

Отвечает Ирочка, причем также поёт и щебечет по-ангельски, невзирая на то, что человеческий голосовой аппарат не слишком приспособлен к подобным звукам. Я понимаю смысл посредством телепатии, но повторить фразу, естественно, не могу. Ритуальный ответ.

"Вам не будет стыдно за нас и ваших внуков"

— Это правда, — снова слышу я свой голос, — и пятерыми дело не ограничится. Здесь дикая планета, и сколько детей мы будем иметь, решает только моя жена. А я помогу, не сомневайтесь.

Хохот, обвальный хохот. Смеются все, и даже в фиолетовых глазах Уэфа прыгают озорные огоньки. И откуда оно что берётся?

Вот только в ярко-синих глазах мамы Маши веселья нет. Почувствовала?

Мы поднимаемся с колен. Нас окружают, меня хлопают по плечам. Твёрдые пальчики, способные легко колоть орехи, щиплют мочки моих ушей — это Аина. Больно же!

"Терпи, жених. Такой обычай. Твоё счастье, что из её подруг я здесь одна"

Да уж. Странный обычай. Хорошо, что у них хоть за нос не кусают...

Маша с Уэфом идут впереди, мы с Ирочкой следом. Странно, она легко проскальзывает в люк, а я опять пребольно ударяюсь макушкой. Видимо, не в одном росте дело... Я вижу Ирочкины смеющиеся глаза.

Счастье. Вот оно какое, счастье!

Но где-то глубоко, глубоко в подсознании я ощущаю, как беспощадный механизм адской машины крадёт наше счастье, секунда за секундой.

Тик...тик...

...

Мягкий, пушистый ковёр под ногами. Непонятно-красивые штуковины на стенах.

— Мама Маша, беда. Может, сядем?

Она садится по-турецки. Я напротив, в такой же позе. Как же ей сказать-то...

Мама Маша не собирается облегчать мне задачу. Она вполне могла бы прочитать в моей бестолковке всё, что я собираюсь сказать, но я чувствую — она не хочет. Просто боится. Значит, надо-таки говорить...

— Мама Маша. Я подарил Ирочке кольцо. Кольцо своей погибшей матери. Сплошное кольцо, мама Маша.

Её взгляд страшен.

— Она взяла?

— Взяла.

Удар по голове. Как будто палкой с тупыми гвоздями. Я успеваю заметить тоненькую детскую руку с растопыренными в "тигровую лапу" пальчиками. Пальчиками, которые без труда щёлкают грецкие орехи.

Меня бросает в сторону, но упасть я не успеваю. Мелькает развёрнутое радужное крыло. Вот это уже серьёзно. Удар, как будто доской наотмашь. И доска ребром. И мне по рёбрам.

Сознания я почему-то не потерял. Я лежал, стараясь осторожно дышать, пересиливая боль в сломанных рёбрах. И кровищи из моей тупой башки на ковёр накапало, кстати. Бедная мама Маша. И откуда я свалился на её голову?

Мама Маша сидит с закрытыми глазами, тяжело и часто дыша. Я пытаюсь встать и подползти к ней.

— Лучше бы вы бросили её тогда. Витализатор способен оживлять даже умерших, если нет механического разрушения мозга. Мы бы нашли её, и всё было бы хорошо.

Я всё-таки добираюсь до неё. Глажу по голове. Она вдруг бессильно падает мне на плечо, её тоненькое тело сотрясают рыдания. Смертельно и несправедливо обиженная девчонка-третьеклассница.

— Я чуть не убила тебя, Рома. Я же сломала тебе рёбра, и едва не пробила голову. А если бы я повредила твой мозг?

— Успокойся, мама Маша. Сама сломала, сама починишь. Что касается головы, то это не опасно. Никакого мозга там нет.

— Что тут происходит?

У люка стоит моя Ирочка, ошеломлённо озирая поле битвы.

— Ничего страшного, любимая моя. Маленькая семейная сцена. Я виноват. Я слишком долго испытывал терпение моей тёщи, но даже ангельскому терпению, видимо, есть предел.

Вот. Теперь ревут обе. Я, кряхтя, встаю по стенке.

— Мама Маша, за какое время меня можно починить? Два часа, всего-то? Значит, свадьба-таки состоится, родная.

А голова-то гудит!.. Между прочим, мама Маша, в голову следует бить не "тигровой лапой", а кулаком. Так эффективнее.

Моя ангельская тёща всхлипывает.

— Если бы я хотела нанести тебе вред... Прости меня. Это просто инстинкт, доставшийся от диких предков. Инстинкт неразумной самки нашего вида, защищающей своего детёныша.

...

-...Документы? Тебе недостаточно того, что я твоя душой и телом, и ты требуешь подкрепить мою любовь кусочками раскрашенного картона?

Её глаза смеются.

— Ты можешь надо мной смеяться, родная. Но на нашей дикой планете, в этой вот конкретно дикой стране раскрашенные кусочки картона имеют значение. Не для меня, для властей и чиновников. Ну людей, которые всё контролируют...

— На вашей дикой планете, Рома, и в этой вот конкретно дикой стране особенно они ничего не контролируют. Более того, они в принципе не способны ничего контролировать, так как не обладают ни необходимой информацией, ни прогностическими машинами, ни знаниями, а зачастую даже зачатками интеллекта. Всё, на что они способны — присваивать какие-нибудь материальные ценности, до которых в состоянии дотянуться. Да ещё мешать жить другим людям, пытаясь запрещать то одно, то другое, и объявляя преступниками тех, кто не хочет выполнять их правила, которые они имеют наглость называть законами.

Её глаза уже не смеются.

— "Зелёные" здорово поработали над человечеством, Рома. Они появились здесь давно, но пальцем не двинули, чтобы вытащить вас из кровавой грязи первобытного рабовладения и мглы средневековья. Возрождение, Рома, это наша заслуга, и погасшие огни инквизиции тоже. А они наблюдали. У них это принято — являться к накрытому столу, ничего не вложив. Они начали активно действовать, когда стало ясно, что человечество выберется. Форсирование технического прогресса, максимально быстрое, чтобы как можно скорее пошла отдача. Полное игнорирование духовного развития человечества, которое для нас является основной целью. И подготовка соответствующей структуры общества — глобальной иерархической чиновничьей пирамиды, позволяющей влиять на миллионы и миллиарды путём подкупа кучки ублюдков, вознесённых к вершинам власти. Я тут разбиралась с некоторыми историческими документами, и наткнулась на одно любопытное утверждение — "всякая власть от Бога". Это же надо такое придумать, связать воедино Создателя Вселенной и аппарат общественного принуждения! Так вот, Рома, знай — всё как раз наоборот. Любая власть зло, только на ранних этапах развития общества это необходимое зло, как зло наименьшее. И чем более развито общество, тем менее нужна власть. Так должно развиваться общество в норме. Ну вот как с детьми — маленького несмышлёныша приходится ограничивать в его неразумных желаниях, а иногда и наказывать. Но взрослый человек ограничивает себя сам.

Я любуюсь ей. Не агитируй меня, родная. Я давно знаю — всякая власть уродует и развращает, абсолютная власть развращает и уродует абсолютно. Кроме той власти, что даёт нам любовь.

Она глядит на меня сияющими глазами.

"Ты всю меня понимаешь. Какая я счастливая!"

Долгий, тягучий поцелуй. Она вдруг вскакивает.

— Мы отвлеклись от начальной темы. Ты жаждал проверить мои документы?

Она белкой метнулась в другую комнату, возвращается, тормоша свою сумочку.

— Прошу!

Та-ак. Я листаю паспорт — Ирина Ульриховна Ангел. С чувством юмора всё в порядке.

— Ульриховна. Так ты у меня немка?

— Я-то? — Ирочка смеётся, шевелит пальцами ног. Осталась привычка. — Да, пожалуй, немка...

Где-то я уже слышал такую фразу. Или читал?..

Переворачиваю страницы. Та-ак, гражданка России... год рождения... московская прописка... зарегистрирован брак...

— Я хотела сделать тебе приятное. Тебе приятно?

— Мне наплевать на бумажки, родная. Это только для чинуш, чтобы они не мешали нам жить. Я надеюсь, копаться в этой фальшивке никто не будет...

Она смеётся.

— Какой ты всё-таки безобразный. Это самый подлинный документ из всех возможных, даже у вашего... ну да, президента, нет такого.

Ирочка становится до невозможности серьёзной, только в глубине её глазищ притаился смех. Ещё что-то выдумала?

— Я не могу тебя больше обманывать, Рома. Я американская подданная.

Паспорт в моей руке шевельнулся. Я взглянул на него, и меня бросило в дрожь — в руке у меня находился совсем другой документ. Другой цвет, другой размер. Только фотография та же — прекрасный светлый ангельский лик. Как? Ирэн Эйнджел?

— Что-то не так? Опять не нравится? До чего же ты капризен, радость моя. Ну хорошо...

Паспорт в моих руках снова меняет размер и цвет. В глазах рябит от затейливой арабской вязи. Ну, Шехерезада...

— Это универсальный документ. Кио трудился на совесть. Есть и другие, не менее подлинные...

Она протягивает мне пачку документов. Красный диплом МГУ... а это вот Гарвардского университета. Трудовая книжка... свидетельство о браке... водительские права...

Трудовая книжка шевелится на столе, превращаясь в военный билет, водительские права — в какой-то заводской пропуск, свидетельство о браке — в партбилет члена КПСС, ныне почившей. Элитный диплом Гарварда превращается в диплом какого-то кулинарного техникума. Призрачно всё в этом мире бушующем...

— И самое интересное, Рома, все они подлинные, — смеётся Ирочка. — В соответствующих документах соответствующих ведомств в случае нужды произойдут некие изменения, подтверждающие подлинность моих... ну да, ксив. Правильно сказала? Более того, в случае особой необходимости возможно вкрапление ложной памяти в сознание ряда людей, которые лично подтвердят, что я сидела с ними на одной скамье в Гарвардском университете.

Я смотрю на её паспорт, самый подлинный из всех возможных. Иероглифы, сплошные иероглифы. Китаянка? Кореянка? Подданная Страны Восходящего Солнца?

— И как же мне теперь тебя называть?

Она складывает в сумку стопку безликих белых карточек, с виду не то картон, не то пластик. Естественный вид универсальных документов в выключенном состоянии, понимаю-улавливаю я её мысль.

— Неужели забыл? Меня зовут Ирочка. "Ира, Ир..." — передразнивает она меня моим голосом, — напрягись, солнце моё, ты должен меня вспомнить. Мы когда-то встречались с тобой, ну?

— Мой слабый ум поколеблен. И ты моя жена?

В бездонных глазищах искрится смех, но лицо донельзя серьёзно. Она обнимает меня, прижимается.

— Я понимаю твои сомнения. Критерием истины является практика, и только она. Хочешь вывести меня на чистую воду? Диван рядом...

...

— ... Это очень просто, Рома. Нет, руки разводить необязательно — просто представь, как становишься невесомым, отрываешься от земли. Чего не получается? Нет, не так. Представь, что падаешь вверх. Тебя захватывал транспортный кокон? Ну вот, представь.

Я стою посреди обширного поля, покрытого припорошённой снегом ржавой стернёй. Из одежды на мне только термокостюм — мягкий комбинезон, облегающий, похожий на спортивный, с глухим капюшоном, оставляющим открытым только лицо. Я учусь пользоваться моим личным транспортным поясом — тяжёлым, очень похожим на заряженную пулемётную ленту, отливающую зелёным металлом. Пояс слушается моих мысленных команд, только моих, и Ирочка выступает лишь в качестве консультанта.