День ангела

— Туда... — ещё раз прошептала девочка. И мы вдруг сразу поняли — куда. Нырнув в люк, мы оказались в комнате чуть поменьше, всю середину которой занимали три странных предмета, больше всего напоминающих саркофаги египетских фараонов. Или гигантские мыльницы, разъятые на две половинки. Половинки эти неподвижно парили в воздухе без всякой видимой опоры, метрах в полутора одна над другой. "Саркофаги" имели в длину метра три с половиной, в ширину метра полтора и были блестящими, переливчато-зеленоватыми. Где-то на краю сознания у меня мелькнула неуместная сейчас мысль — как сюда затащили эти бандуры, при таком узком люке?

— Что дальше? — спросил Илья, но ответа не было. Голова девочки безвольно свесилась на бок, глаза были закрыты.

Мы в смятении переглянулись. Терять нельзя было ни секунды.

— Давай! — вдруг решился я. Илья понял без слов. Мы на вытянутых руках осторожно положили девочку в углубление крайнего "саркофага", как в ванну, и хотели уже распеленать её (она же была запеленута в нашу палатку), но вдруг "саркофаг" издал резкий, длинный свист, и нас отбросило, как ударом тока. Тело девочки плавно поднялось в воздух, повисло секунд на пять и медленно развернулось на 180 градусов — так поворачивается стрелка самодельного компаса, изготовленного из намагниченной иглы, воткнутой в пробку и пущенной в миску с водой. Наверное, мы положили её головой не туда, догадался я.

"Саркофаг" вновь издал длинный свист, крышка мягко опустилась на продолжавшую висеть в воздухе девочку. Через пару секунд раздался странный скрипящий звук, затем крышка чуть приподнялась — на ладонь, не больше. Вновь раздался свисток — на этот раз короткий — и из щели между половинками "саркофага" выпорхнули, как осенние листья, какие-то лоскутки. Короткий свисток, и половинки вновь плотно сомкнулись.

Я поднял один из разлетевшихся лоскутков — это был аккуратный, почти правильный квадратик брезента. Наша палатка, сообразил я.

— Смотри! — вдруг крикнул Илья, показывая на люк.

Я успел только скосить глаза. На пороге стояла странная призрачная фигура, будто марево над асфальтом в жаркий летний полдень. Более никаких движений я сделать не успел. В глазах у меня помутилось, мир стремительно сошёлся в точку, и наступила тьма...

Я очнулся от мелодичных, позвякивающих звуков. В голове ощущалась неприятная тяжесть, как после похмелья или угара, но она быстро проходила. Ноздри чуть щекотал лёгкий, ни с чем не сравнимый аромат, сложная смесь запахов летнего луга, эфира и озона. Где я? В больнице?

Стараясь не делать резких движений, я осторожно, медленно приоткрыл глаза и осмотрелся. Я лежал в какой-то здоровенной ванне, с упругим и тёплым дном. Надо мной висела другая ванна, перевёрнутая вверх ногами. Дно этой перевёрнутой "ванны" было покрыто какими-то шевелящимися отростками, медленно втягивающимися в дно, как в воду. За пределами этой штуковины, по краям моего поля зрения сиял жемчужно-белым светом потолок. Руки и ноги мои были привязаны к "ложу" за щиколотки и запястья, голову мягко придерживали какие-то щупальца, неприятно щекотавшие лоб. Что-то ещё ощущалось в области локтевого сгиба — может, капельница? Выходит, точно больница. Но почему меня сунули в ванну? И что это за такое надо мной — таких аппаратов в наших коновальнях я ещё не видел.

В поле зрения справа и слева возникли сосредоточенные детские личики. Откуда дети?

Дети между тем заулыбались, перекинулись быстрыми взглядами, и стоявший слева ребёнок — вроде девочка — произнёс:

— Вставай, уважаемый. Хватит лежать, всё с тобой в порядке.

Никогда бы не подумал, что девочки могут говорить таким голосом — роскошное, бархатное, чуть вибрирующее контральто. За такой голос любая певица миланской оперы, не колеблясь, отдала бы полжизни. И потом, почему на "ты"? Очень невоспитанные дети!

Словно прочитав мои мысли, они засмеялись. Путы-щупальца, удерживавшие мои руки и ноги, исчезли. Я ещё секунду помедлил и осторожно сел.

"Детишки", разбудившие меня — мальчик и девочка лет десяти — стояли совершенно голые, и за спиной у обоих были сложены крылья с белоснежно-радужными перьями.

Всё вспомнилось мгновенно — и девочка-ангел, сбитая машиной, и наша безумная ночная гонка, и "саркофаг" в лесном тереме.

Я обалдело озирался по сторонам, затем глянул на себя. Одет я был не теплее, чем эти ангелы, буквально в чём мать родила. Где мой десантный камуфляж? (Я всегда езжу на рыбалку в этой одежде — тепло, удобно, и грязь не видно).

— К сожалению, одежды твоей нет, — произнёс "мальчик". Голос у него тоже был ничего, высокий оперный баритон. — Я в испуге всадил в вас обоих максимальный импульс парализатора, не рассчитал. Друг твой ничего, а у тебя остановилось сердце, и пришлось срочно поместить тебя в витализатор. Ну и... Ладно, что-нибудь придумаем. Вылезай уже!

Я вылез из ванны, неловко прикрываясь руками. Чертовски неудобно стоять нагишом перед детишками. Впрочем, чего я? Какие они, к лешему, детишки?! Ну тем более, неудобно стоять нагишом перед представителями инопланетной цивилизации. Или самого Господа Бога?

Они опять засмеялись. Действительно мысли читают, что ли?

— Действительно читаем. Это ты глухой, как и большинство людей. Пойдём же!

Мы покинули зал витализаторов — впереди девочка, затем я, мальчик шёл сзади. Я вовсю глазел на своих провожатых. Сложенные крылья с бело-радужными, длинными перьями плотно и как-то очень естественно лежали на их спинах, прикрывая спины от плеч до ягодиц. Я вновь вспомнил ночное происшествие, как наш Михалыч аккуратно сворачивал эти невероятные крылышки, так не похожие на птичьи. Интересно, а в размахе? Метра три, не меньше...

Я не успел закончить свои научные размышления. Ангелы (про себя я называл их теперь так) прошли через люк не нагибаясь, небрежно и привычно перешагнув высокий порог, я же снова ударился макушкой, зашипев от боли. Зачем они внутри-то двери поменяли, оставили бы человечьи!

Я уже догадался, что данная постройка сооружена не ангелами. Заброшенный скит, вот что это. Захваченный межпланетными агрессорами для своих шпионских целей.

Они снова засмеялись.

— Догадка верная, но не совсем, — это мальчик, — здесь действительно скит, только не совсем заброшенный. И не захвачен. И уж точно мы не агрессоры.

Как жить, если все твои мысли буквально на ладони? Подумать свободно не дают. Вот подумаешь что-нибудь не то...

Снова смех.

— А ты думай то, — это уже девчонка.

Смеются они весело, открыто. Нет, невозможно так смеяться и быть злобным межпланетным агрессором.

А наши-то, эти, как их, уфологи — "маленькие зелёные человечки"...

Они остановились так внезапно, что я чуть не налетел на мою провожатую. Девочка обернулась, и глаза у неё были твёрдые, цепко-внимательные. Заглядывающие в самые недра души.

— Что ты знаешь о маленьких зелёных человечках?

Я растерянно моргал. Чего пристали, ну? Да ничего не знаю, я-то не уфолог. И даже книжек таких не читаю!

Она расслабилась, и глаза опять стали прежними — мягкими, недетски мудрыми, успокаивающе добрыми, и в то же время где-то в глубине плавали озорные огоньки.

— Правда, ничего не знаешь. И желаю тебе, чтобы и дальше не знал. Идём!

Ну ни хрена себе! У них тут что, ещё и такие есть?

Короткий смешок.

— Здесь, разумеется, нет и не будет.

В просторной комнате, куда мы вошли, можно было с первого взгляда угадать монастырскую трапезную. Длинные широкие лавки располагались по обе стороны общего стола, причём одна лавка была ниже, а вторая выше. В четыре высоких стрельчатых окна, забранных частыми переплётами с цветными стёклами — ба, да это же настоящие витражи! — лился яркий солнечный свет.

На мне красовалась теперь новенькая светлая рубашка и вылинявшие джинсы. Слава богу, нашли-таки человеческую одежду. Я в душе опасался, что домой мне придётся ехать голым, в лучшем случае — завёрнутым в какую-нибудь серебристую космическую тряпку. Или у них нашёлся бы скафандр на мой размер?

На низкой лавке за столом, спиной к свету, сидели люди — высокий старик с бородой, по виду типичный селянин, молодой человек в современных маленьких золотых очках, в отлично сшитом костюме — вылитый дипломат — и бритоголовый здоровенный парень в чёрной кожаной куртке — явный рэкетир. Рядом с ними сидели члены нашего славного экипажа, радостно приветствовавшие меня беспорядочными и не совсем членораздельными возгласами.

Напротив них сидели ангелы, две девочки и два мальчика. Они были похожи, как близнецы. Стало быть, вместе с моими конвоирами, ангелов шесть штук. Такой, значит, расклад. Плюс наша пострадавшая. А может, и ещё имеются?

— Больше никого. И так здесь много лишнего народу. Но я ещё должна сказать спасибо.

Ближняя ко мне девочка-ангел встала, подошла ко мне вплотную, серьёзно глядя снизу вверх своими огромными глазами — теперь ярко-голубыми, сияющими — и поманила пальчиком. Я наклонился, погружаясь в затягивающую сияющую бездну этих глаз, и почувствовал на своих губах лёгкий, как птичье перышко, поцелуй маленьких губ.

В голове в меня гудело.

— Стало быть, тебе...вам лучше? — идиотским голосом спросил я.

— Заметно лучше, — она засмеялась, разрушая наваждение своей неземной красоты, и кто-то из наших хихикнул.

— Садитесь, гостюшки дорогие, хоть и незваные. Сперва позавтракаем, потом будем думать, как жить дальше, — подал вдруг голос старик. Голосище будь здоров, дьяконом ему быть.

— Верно, — отозвался сидевший поодаль ангел-мальчик. Если бы я не видел, кто говорит, поклялся бы, что говорит девушка, такой переливчато-серебряный голосок. Да что же у них всё не как у людей?!

— А так лучше? — утробным басом спросил тот же мальчик. И, глядя на мою вконец обалдевшую, вытянутую физиономию, дружно засмеялись все.

Завтракала наша разношёрстная компания в дружном молчании.

На столе красовалась небогатая монастырская трапеза: варёная картошка с постным маслом, тыквенная каша, квашеная капуста, охапка зелени на разделочной доске, огурцы — солёные и свеженькие, с грядки. В плетёной широкой корзине горой лежали ломти свежего ржаного хлеба и настоящие деревенские шаньги с творогом. Посреди стола красовался ведёрный самовар, вроде как электрический, в окружении полутора десятков разномастных чайных чашек. Дополняли сервировку пара здоровенных крынок с молоком, мёд в деревянной миске и две большие вазы с фруктами. Впрочем, гостям предложили миски с ухой. Кроме нас, уху хлебал лишь бритый парень. Дед равномерно двигал челюстями, тщательно пережёвывая тыквенную кашу. Молодой человек в костюме дипломата аккуратно вкушал картошку, как будто на приёме у английской королевы. Ангелочки же с непередаваемым изяществом уплетали шаньги, обильно запивая их молоком из высоких стеклянных стаканов.

Наш славный экипаж, оробев, не решался на расспросы. Кто знает, может быть, согласно межзвёздному этикету, говорить во время трапезы неприлично?

Тут я заметил, что молчание наших хозяев довольно условно. Складывалось впечатление, что за столом ведётся оживлённая дискуссия. Лица ангелов быстро меняли выражения, они перебрасывались взглядами между собой и тремя сидящими напротив людьми. Троица ещё и дополняла мимику жестами. Вот бритый парень со стуком положил ложку на стол, для верности прихлопнул ладонью. "Дипломат" отрицательно покачал головой. Дед крякнул и развёл руками.

— Простите, — вдруг нарушил молчание "дипломат", — я полагаю, что к обсуждению данного вопроса следует привлечь наших гостей — всё-таки решается и их судьба. Посему предлагаю перейти на звук.

Я с симпатией посмотрел на него. Заступился за соплеменников. Не холуй, значит, инопланетный, свой голос здесь имеет.

— Ты прав, Геннадий, — своим серебряным голоском отозвался прежний ангел — и вообще, мы ведём себя нетактично. У людей принято знакомиться, а мы даже не представились нашим гостям.

— Имеет ли смысл? — с сомнением произнёс бритоголовый.

— Безусловно имеет. Извините, но ваши имена и даже род занятий нам известны. Кто скажет? Может, Пётр Иваныч?

— Ну что ж, могу и я, — откашлялся дед. — Меня, значит, Пётр Иваныч кличут, фамилия Дымов. Можно также просто Иванычем или дедом — кому как удобней, я без обид. Я тутошний станционный смотритель, он же сторож, он же кухарь, а в миру ещё и лесник.

Дед Пётр Иваныч налил себе чаю, не спеша подул в чашку, с шумом отхлебнул.

— Иваныч, — негромко напомнил ангел.

— Да-да. Вот это, — жест в сторону "дипломата", — Геннадий Алексаныч Меньшиков, прямо так и есть. Наш тайный представитель, значит, в органах власти, адвокат и акула бизнеса.

— Это да, — насмешливо фыркнула наша вчерашняя жертва. Видимо, знала что-то такое.

— Вон та, смешливая, — тычок пальцем в её сторону, — Иолла, а полностью выговорить трудно. Да я её для простоты Иркой зову. Ничего, отзывается.

— Да сколько угодно, — снова фыркнула Иолла-Ирка

— Оперативный сотрудник, значит. Вчера состояла на очередном дежурстве. Результаты вам известны.

Иолла-Ирка поперхнулась молоком.

— Ладно, они промеж себя вроде как разберутся. Не судите, да не судимы будете.

— Иваныч, меньше философии. Время, — опять подал голос тот же ангел. Наверное, он здесь за главного. Как там у них — архангел, что ли?

Дружный смех. Я же совсем забыл, что они читают мысли.

— В самую точку, Рома, — прогудел дед. — Мы, человечий персонал базы то есть, так меж собой Уэфа и зовём. А полное имечко у него ещё хлеще, чем у Ирки. Здешний координатор. Большое начальство и умнейшая голова. Да дураков здесь и не держат. Не та работа.

— Иваныч, ты неисправим, — вздохнул Уэф.

— Это, — продолжал дед Иваныч, указывая на бритоголового, — Николай Алексеич Хрустов, известный среди местной шпаны как Колян и Хруст. Агент влияния, значит, среди молодёжи. Стиляга.

— Иваныч, "стиляга" — архаизм. Теперь говорят "конкретный пацан", — подал голос бритоголовый Колян-Хруст.

— Во-во, я и говорю. Пацан и есть, и притом конкретный. Дитё, несмотря на размеры. Но на голову тоже ничего. И службу держит справно.

Дед Иваныч налил себе вторую чашку чая, подул и отхлебнул. Зажмурился — горячо.

— Остальные оперативные сотрудники — вот они. Это Аина, Аня по-нашему, это Иого — Игорёк, стало быть, это Кио — мы его так и зовём, а это вот Мауна, Маша, ихняя и наша докторша, — кивок в сторону девочки-ангела, извлекшей меня из витализатора. — Супруга начальника, между прочим.

"Разве у ангелов есть супруги?" — промелькнула у меня мимолётная мысль. Но дед Иваныч уловил.

— Само собой. Что же они, не люди?

— И чем же вы здесь все занимаетесь? — вдруг подал голос наш Михалыч.

— Как обычно, уважаемый Семён Михайлович, — серьезно, без улыбки ответил Уэф. — Сеем разумное, доброе, вечное. Как всегда и везде.

Я в замешательстве огляделся, но ни на одном лице не увидел и намёка на усмешку. Даже смешливая Иолла сохраняла полную серьёзность. И я вдруг как-то сразу поверил. Само собой, разумное, доброе и вечное. Как же может быть иначе?