День ангела

Точно. Как я забыл про свой старый курятник. Конечно, комфорт не тот, но всё необходимое на первый раз имеется. Главное — есть диван...

— Ну кто про что... А в той трёхкомнатной квартире вы с Иоллой никогда не бывали, в ней жили лица... да, кавказской национальности. Все соседи подтвердят. И на работе тоже, и у неё и у тебя. Вы всегда жили в твоём... гм.. да. Откуда у молодых интеллигентов деньги на трёхкомнатную квартиру в Москве, сам подумай?

Интересно. Когда же вы успели всё провернуть?..

Уэф всё ещё мрачен, но в глазах уже затлели маленькие огоньки.

— Это у вас с Иоллой мысли заняты в основном освоением дивана, а мы с матерью времени не теряли. И вся команда старалась.

— Ещё вопрос можно? Оттуда до моей работы, да потом до её... А у нас только одна машина. Как мы будем успевать?

Уэф смотрит с недоумением

— У вас две машины, я разве не сказал? Точно, забыл... Привык, понимаешь, к телепатии. Они обе стоят в твоём личном гараже во дворе соседного дома. Это надёжнее, чем на стоянке. Система охраны периметра и всё такое...

— Зачем?

Уэф задумчиво смотрит на меня.

— Понимаешь, какое дело... Вражеская сеть обезглавлена и расчленена, но, умирая, эта тварь особенно опасна, так как почти непредсказуема. Вспомни этого... Ивана! Так что предосторожность не помешает.

— Ясно. А машины-то какие? И гараж во дворе — дорого же...

Насмешливые огоньки в глазах разгораются ярче, и впервые с утра лицо Уэфа трогает слабая улыбка.

— Пришлось потратиться, ну и немного гипноза. А машины... Обе "жучки-восьмёрки", выражаясь твоим языком. Белые, похожи как две капли. Незаметнейшая машина, скромная, разве нет?

Это правда. Но я как-то уже привык к "Ауди-100"...

— А старую свою машину ты продал вчера, разве не помнишь? Чем ты вчера занимался весь день? Неужели подрался с этим... Иваном?

Костёр, разложенный прямо на траве, горит ярким пламенем. Завтра на этом месте в плотном травяном ковре будет проплешина. И ещё долго глаз будет натыкаться на выжженное пятно, напоминая о погибших.

На самом излёте мая ночи на Селигере светлые, но пламя костра не позволяет увидеть этот пепельный свет, и кажется, что за пределами пространства, вырванного у ночи живым огнём, ворочается, копит силы непроглядный мрак.

Вокруг огня сидит горстка ангелов. Сидят в неловкой позе, подтянув длинные ноги и обхватив их руками. Крылья распущены, прикрывая их вроде плащей. Время от времени то один, то другой подбрасывает в огонь сухие ветки, не прекращая пения. Поминальная песня у поминального костра — ещё один их древний обычай.

Песня, каких я ещё не слышал. Грустная? Жалобная? Щемящая? Не то, не то!

Взвывающий нечеловеческий мотив, голоса переплетаются, дополняя друг друга. Нет, они сами меняют свои голоса. Они же могут петь и разговаривать любым голосом, как я забыл...

Я не знаю их языка, но смысл Поминальной песни всплывает в мозгу чётко и однозначно. Вот только спеть с ними я не могу. Во-первых, корявый и неуклюжий человеческий язык не в силах произносить такие звуки. Во-вторых, мешает комок в горле.

"Тебе лучше уйти, Рома" — Ирочка не прекращает пения, говоря со мной. Она смотрит на меня прямо, в огромных глазах, кажущихся сейчас тёмными, мерцают отблески костра. Я растерянно смотрю на неё. В чём я провинился?

"Тебе лучше уйти, человек" — я вздрагиваю. Они все смотрят на меня, и в глазах пляшет огонь — "Ты ни в чём не виноват. Но сейчас — уходи!"

Я встаю и иду во тьму, как собака, которую прогнали. Я ожидаю, что вот-вот за моей спиной Ирочкин голос окликнет: "Рома!" Или хотя бы бесплотный шелестящий голос... Но нет ни того, ни другого.

Ноги сами принесли меня туда, куда надо. В темноте, на лавочке возле бани, маячит тепловое пятно. И давно он тут сидит?

— Давненько — голос Иваныча хриплый, севший — садись и ты, Рома.

Слышится негромкое бульканье. В руку мне тычется холодная алюминиевая кружка.

— Спирт?

— Спирт. Только чуть развёл. Давай и мы помянем их души, Рома. Как любили говорить в своё время, пали смертью храбрых. За нас, между прочим. За людей.

— ...Ты ни в чём не виноват. На тебя никто не обижается. Но и никаких извинений не жди, Рома. Если ты даже обиделся — тебе придётся молча проглотить свою обиду, значит.

Я молчу. Хмель уже дошёл до мозгов, и мне не так легко разобраться в своих мыслях и ощущениях. Обиделся ли я? Да не то, чтобы...

Не надо врать. Да. Да, я обиделся.

— Скажи, Иваныч. Разве так можно? Ведь мы же ещё вчера... Ведь мы же одна команда! Нет, больше — боевые товарищи. Не по-человечески это!

— Так ведь и они не совсем люди. Ангелы они, Рома. И этим всё сказано.

Я сую деду кружку, которую стискивал всё время. Кружка нагрелась, скользит в ладони от пота.

— Налей ещё, Иваныч!

Дед крякнул. Смотрит на меня, но в темноте я вижу лишь яркие тепловые пятна вместо глаз.

— Тебе Ирка скандал не закатит, герой?

— Не. Она лежачего не бьёт. Налей, Иваныч, хоть ты-то будь человеком!

Пепельно-жемчужное освещение не пробивается сквозь веки, но в глазах танцуют размытые цветные пятна — красные, зелёные, коричневые... Возможно, их танец и имеет скрытый смысл, но у меня нет ни сил, ни желания разбираться. Во рту у меня вместо языка будто толстый шерстяной носок, к тому же давно не стиранный. И в желудке словно кирпич. Плохо, ох, плохо...

Моего ума — или что там от него осталось — коснулась мысль, но я её не улавливаю. Мне удаётся уловить лишь общий эмоциональный фон — брезгливое любопытство.

Близость моей Ирочки придаёт мне бодрости, и мне удаётся разлепить глаза. Она сидит по-турецки, разглядывая меня, как мумию Рамзеса — любопытная редкая вешь, хотя и противно...

— Скажи, Рома. Это было надо? И кому?

— М-м-м... — толстый шерстяной носок во рту не в состоянии произнести ни одного членораздельного звука. Но какая-то часть моего мозга, не до конца отравленная алкоголем, либо вернее — успевшая освободиться от него, ухитряется сконструировать довольно внятную мысль. Очередное преимущество телепатии.

"Мы с дедом Иванычем поминали погибших. Таков тут обычай"

Брезгливое любопытство сменяется гневом.

— А наестся дерьма ты не пробовал? И ещё измазаться им с ног до головы, а потом блеять и скакать на четырёх конечностях?

— При чём тут?..— я наконец обрёл голос.

— А при том, что вот эти двое погибли не для того, чтобы люди в их честь травились этиловым спиртом! И я заявляю прямо — мне непонятен и противен этот ваш дикарский обычай! Надо же такое выдумать!

— Этот обычай выдуман не мной...

— Этот обычай выдуман дураками, для которых любой ум, даже самый куцый — тяжёлая обуза. Деду можно простить — над ним довлеет жестокая память войны, проникшая в подсознание. Но даже он постарался спрятаться, чтобы никто не видел. Ты же валяешься здесь, не то что не мывшись — даже не раздевшись! Встань и приведи себя в порядок, немедленно!

Мне обидно, но привычка быстро и чётко выполнять команды въелась так глубоко, что я начинаю вставать помимо воли. У-ух, как штормит!..

Гнев стихает, и я ощущаю даже сквозь алкоголь, как она расстроена.

— Не могу я понять людей, Рома. И даже тебя, как выяснилось. Наверное, я тупая. Вот сегодня утром я смотрела на тебя с восхищением и даже каким-то страхом. Надо же, мой муж — Великий Спящий! А сейчас он же — дурак дураком. Нет, больше — грязное, дурно пахнущее животное.

— Зверь — пытаюсь я пошутить.

— Нет, Рома — она грустно усмехается — именно немытое потное животное. К моему глубокому сожалению.

Её душат слёзы, и мне страстно хочется её обнять, утешить, но какой-то сторожок в медленно проясняющемся мозгу удерживает меня. Будет хуже.

— Ты всё-таки не до конца утратил разум. Если ты меня сейчас коснёшься — тебе потребуется медицинская помощь. Я не шучу.

Я, пошатываясь, бреду к люку. Нет, действительно... Сейчас холодной водички... В душ. Нет, из колодца... Да что такое!

Люк остаётся незыблем, как скала. Я снова посылаю ему мыслеприказ открыться — ни движения.

— Не старайся, Рома. Никаких связных мыслей в твоей голове сейчас нет. Как ты сюда-то попал, я удивляюсь! Наверное, ещё не раскис до конца, пока шёл.

Она легко поводит бровью — люк исчезает.

— Иди и возвращайся, я подожду. Только спать ты сегодня будешь в углу, без меня.

Я неловко пытаюсь перелезть через высокий порог. Или что там у люка — комингс?

— Хочу заявить. Может быть, я и не прав. Нет, точно не прав — перебор... Давно не пил спирт. Но если бы вы не прогнали меня... В общем, если ты ждёшь извинений — их не будет. Пусть даже ты обиделась — тебе придётся проглотить свою обиду. Вот так, родная.

Она смотрит на меня, и её глаза мерцают в полутьме.

— Пусть будет так. Но могу я надеяться — это в последний раз?

— Я обещаю.

— Тогда всё. Забыли. Да иди уже, мойся!

Да, и не только... Я титаническим усилием перебрасываю вторую ногу через порог, пытаюсь ловко и элегантно нырнуть в люк, но мой вестибулярный аппарат наносит мне предательский удар в спину, и я грузно валюсь навзничь, как мешок. Медленно подбираю ноги, снова встаю. Люк уже закрыт — люк безразличен к моим мучениям. Хотите выйти? Пожалуйста! Достаточно небольшого усилия мысли. Да где взять?

Потолок вспыхивает ярким светом. Ирочка берёт меня за руку. За запястье.

— Пошли, моё сокровище. Пошли, пописаешь. И я сейчас подумала...

Она явно посылает мне мысль, но я не в состоянии её расшифровать. Только эмоции...

— Тогда объясняю на словах. Чем так мучиться... Может быть, Великий Спящий сегодня будет спать в туалете?

Всё. Завязал. Нет, правда — я больше не пью. Вот с этой секунды.

...

Июньское солнце плавит асфальт. Каникулы в школах, и у нас масса свободного времени. Сегодня и завтра — почти целая вечность. Папа Уэф нынче неслыханно щедр.

Ирочка идёт, держа меня под руку, пританцовывая и что-то мурлыча — так ей весело. И я жмурюсь от яркого солнца, так, что хочется чихнуть.

— Смотри-ка, классы!

Ирочка вырывает руку, ловко прыгает по начерченным мелом классам. Научилась у своих учениц, Ирина Ульриховна. На полукруглом конечном пункте коряво написано — "рай".

— Вот ты и в раю. Как тебе там?

— Отлично. Если бы и в жизни было так просто — раз-раз, и припрыгал...

— Теперь припрыгаем. Кто нам теперь помешает?

Она вновь берёт меня под руку. И этот жест тоже изначально ей несвойствен. Нахваталась от людей...

— Ты недоволен? Отпустить?

— Ни в коем случае — я придерживаю её руку — Не люблю, когда от меня отрывают мою лучшую половину.

Она приближает ко мне свои глазищи. Таинственно понижает голос.

— Знаешь, чего я хочу? Давай, смоемся сегодня из города. С ночёвкой, а?

— К папе на базу?

— Ну... Нет. Давай вот как — мы улетим прямо в лес. Да, точно. На ту поляну, где год назад... Как идея?

— Давай. Только не надо всяких там транспортных коконов. Давай на поясах. И в одних термокостюмах. Мы полетим, как святые духи, невидимые и всевидящие...

— Решено. Только надо знаешь что? Надо запастись едой, и побольше. Со мной будет мой хищник, а голодный хищник — это опасно.

— Точно. Опять же биоморфы — они знаешь, какие прожорливые!..

Она аж присела от хохота, и я вторю ей. Прохожие удивлённо оглядываются, но завидев Ирочку, сами непроизвольно начинают улыбаться. Живите долго и счастливо, люди!

Я ещё смеюсь, но что-то стремительно меняется в мире. Что? Что?! Да что?!!

Понять я не успеваю. Ирочка резко обрывает смех, нелепо и косо оседает на асфальт. Я бросаюсь к ней, хватаю, удерживая от падения. Но она всё равно оседает, и искристые серые глаза становятся бессмысленными. И под рукой у меня тепло и мокро. Весь затылок в крови.

— Не умирай!!!

Я заслоняю её от всего света. Если снайпер решит повторить выстрел — её он уже не достанет. Пусть бьёт в меня.

"Уэф!! Уэф!!! Уэф!!!!!"

"Роман, это Уэф. Что такое? Что?!! Держись, Рома. Держись, и никого не подпускай! Никого, слышишь?! Бей парализатором во всё, что приближается — хоть милиция, хоть "скорая помощь", хоть что! Ты слышишь?!!"

Излишние советы. Я и так никого не подпущу... А вот и милиция. И агент "зелёных" с ними? Мне некогда разбираться.

— Стоять! Руки!

Они с неуклюжим топотом бросаются к нам. Я не делаю ни одного лишнего движения, только поворачиваю в их сторону сжатый правый кулак, придерживая Ирочку левой рукой. И нет во мне ни злобы, ни ярости. Одна спокойная решимость — никто её не заберёт у меня. Ни милиция, ни группа "Альфа", ни дивизия морпехов. Ни сама смерть, пока сам я живой.

Менты летят на асфальт по инерции, на бегу мгновенно потеряв сознание. С лязгом катится по земле чей-то пистолет. Водитель ментовской "Волги" вываливается через открытую дверь, свисая вниз головой.

А Ирочка уже ничего не чувствует. Стеклянные, расширенные последней болью глаза остановились.

— Не умирай!!!

Огненный шар вспыхивает над самой землёй, переливаясь мыльно-радужной оболочкой.

"Туда! Вместе с ней!"

Я подхватываю её на руки, кидаюсь в огненное нутро. Мгновенная невесомость, и только радужно-белый туннель, сходящийся в точку.

Не умирай...

...

Голубовато-молочный свет льётся с потолка. Он достаточно ярок, этот свет, но сейчас он кажется мне тусклым, пепельно-серым. И всё вокруг серое, как в сумерках.

Вся наша команда стоит возле меня, и я ощущаю их эмоции. Сочувствие? Сопереживание? Не то, не то!..

Я стою столбом возле сооружения, похожего на громадный саркофаг. Я не уйду отсюда без неё, даже не думайте. И никакие приказы — ни папы Уэфа, ни самого Создателя Вселенной — для меня недействительны.

Сзади подходит мама Маша. Гладит меня по голове. Жест совершенно человеческий и понятный.

Я мог бы прочитать сам, что у неё в голове, но я не хочу. Я боюсь. И никогда в жизни ничего я так не боялся.

— Она жива? — слышу я потусторонний голос. Разве это мой голос?

— Она будет жива. Ты успел.

Я оборачиваюсь к маме Маше. Мама... Какими словами мне на тебя молиться?

Она улыбается грустно.

— Я же заинтересованное лицо.

Вместо ответа я судорожно обхватываю её поверх крыльев, сжимаю в объятиях. Ангелы вообще-то не любят, когда им связывают крылья, но мама Маша терпит.

— Давай сядем, Рома. Уэф, ты нужен здесь, не уходи. Остальные свободны. Идите же!

Мы усаживаемся на пол возле витализатора, в котором сейчас моя Ирочка... да, спит. Спит, и не возражайте. Уэф чуть поодаль, Белая молния рядом со мной. Я не собираюсь облегчать ей задачу, читая мысли.

— Говори...

— В общем, так. Мозг повреждён пулей, и довольно сильно, но большие полушария, все высшие отделы — и главное, память и самосознание — не пострадали. Так что моя дочь будет жить и всё помнить. Всё, до последнего момента.

Она переводит дух.

— Только для такого восстановления потребуется восстановить и первоначальный генный код. Она не будет больше твоей женщиной, Рома. Она вернётся в исходное состояние.