14. Кофе для эстетов

— Не преувеличивайте, — отмахнулась гостья резковато, но вид её выражал облегчение: тревожная морщинка, наметившаяся было у неё между бровей, исчезла. — Георг — ваш новый повар, про которого трындят на каждом углу? Странное имя для марсовийца.

— Нет, повар — мистер Мирей, а речь идёт о мистере Белкрафте, кофейном мастере. Он работает в "Старом гнезде" с первого дня. Рецепты кофе мистер Белкрафт собирал по всему свету, когда сопровождал графа Эверсана и леди Милдред в их свадебном путешествии.

Мисс Ишервуд слушала меня, оглаживая взглядом узоры на ширме, и явно думала о чём угодно, но только не о кофейных рецептах. Наконец она кивнула:

— В таком случае, пусть не принимает это на свой счёт. Дело в алкоголе. Мне в моей работе нужна полная собранность, так сказать, концентрация на деле, фокусы-то ладно, но для акробатики я уже старовата. Кости болят, знаете ли. Один неверный шаг — и только пятно на арене и останется, так что никаких крепких напитков. Ликёр ведь мне там не померещился?

Я улыбнулась:

— Нет. А вы наблюдательны.

— Тогда пошлите за мой счёт чашку чего покрепче Салиху. А то он, бедолага, чего-то расхворался, а вон гляди ж, всё равно вызывался меня провожать. Стоит вон у вашего порога, мёрзнет почём зря... Можно подумать, я побоюсь какого-то убийцы.

— Он может теперь нацелиться на вас?

Она помрачнела.

— Теперь или не теперь... Не знаю даже, с чего начать.

— Попробуйте с самого начала, — посоветовала я искренне. — Если ничего важного и не скажете, то хотя бы поймаете нужный ветер.

Она сначала моргнула непонимающе, точно ослышалась — а потом тихо рассмеялась. Я шевельнула пальцами, прося Мэдди подойти, и, воспользовавшись заминкой, попросила принести нам с мисс Ишервуд чжаньского чая, а Салиху — кофе с каким-нибудь ликёром; альравцы обычно от крепких напитков отказывались, но берейтор, судя по оговорке моей гостьи, имел другие привычки. А тем временем Фея Ночи собралась с мыслями и начала свой рассказ.

...её действительно звали Дороти, и она родилась тридцать три года назад здесь, в Бромли. Матерью её была прачка; отца девочка никогда не знала, но особенно этим не тяготилась. Лет в восемь или около того она сбежала, прихватив с собой на память шёлковый платок с аккуратно вышитой по краю фамилией, "Ишервуд" — хотя тогда она, разумеется, читать не умела и всего лишь соблазнилась ярким голубым цветом ниток и нежностью ткани. Скиталась, пыталась воровать и была не раз бита... А потом её приютил иллюзионист из Марсовии — и удочерил.

— Знаете, леди Виржиния, это, пожалуй, единственный мужчина был, которому ничегошеньки от меня не надо было, — призналась мисс Ишервуд, взглядом точно пытаясь заморозить золотистый хризантемовый чай. — Ни работы на износ поначалу, ни по женской части потом, вы понимаете. Имя его было Робер, Робер Манжен. У него младшую сестрёнку тоже Дороти звали, только она давно уже померла. Я на неё, видать, похожа оказалась... И ведь не у каждого в жизни такой человек бывает, который бескорыстно, без задней мысли, только ради тебя, даже мамка с папкой такие не у всякого... У меня вот Робер был, и потому я такая, как я есть.

Она замолчала ненадолго. А я подумала, что меня наоборот окружали люди, которым постоянно что-то требовалось. Как от дочери; как от ученицы; как от наследницы... леди, в конце концов! Именно это и сделало меня такой, как сейчас.

К счастью.

Подскочила Мэдди и шепнула мне на ухо озабоченно, что никакого Салиха около "Старого гнезда" не нашла, зато обнаружила недвусмысленные следы того, что какому-то бродяге сделалось дурно прямо у нас на пороге, и пришлось ей вместе со служанкой окатить это место водой. Эпизод неприятный, но не более того; но меня вдруг охватила тревога.

Мисс Ишервуд же продолжила рассказ — о своём отрочестве и обучении; затем о путешествиях по Марсовии и Аксонии с крошечным цирком — клоун с выводком дрессированных собачек, три акробата, иллюзионист, силач и она, Дороти; о смерти Робера, безуспешных попытках заменить его другими фокусниками и о развале труппы; наконец о том, как появился "Сад чудес".

— Это действительно было чудо, — призналась она, понизив голос. Глаза у неё заблестели. — У меня одной бы ничего не получилось. Кем я была? Девка без роду без племени, да и деньжата в карманах не водились... Не знаю, что б я делала без Ченга и без Барби. Барби — это Барбара Пфафф, она у нас по канату ходит. На афише — "Королева Варваров", вы наверняка внимание обратили. В общем, мы пытались сколотить труппу, и ничего особо не выходило, только на Ченговой мудрости и держались. Он умеет сказать, знаете, по-простому: "Неважно, что дорога есть долгий, важно, что верный. Нос хлюпать — совсем фу", — передразнила она друга. Вышло очень похоже. — И тут, представьте, кто-то прислал нам кучу денег. Ни с того, ни с сего... Ну, прислали-то Барби, но уж мы на них разгулялись, ни монеты зря не потратили.

Мысленно я почти услышала экзальтированное восклицание миссис Скаровски: "Как чудесно! Таланту помогают Небеса, это достойно поэмы!". Но на меня, вероятно, самым скверным образом действовало долгое знакомство с Эллисом, и потому этот эпизод показался зловещим.

...Мне досталось в наследство солидное состояние; можно было бы тратить всю жизнь, хватило бы до самой старости. Но для того чтобы сохранить и приумножить его, не оставить потомков без рейна, приходилось упорно и тяжело трудиться. Не сравнить, разумеется, с прачками или с рабочими на красильной фабрике, но цену благополучию я знала — и считала её весьма высокой, а потому избегала бессмысленных трат. Пожертвования на приют — вполне достойное дело, а ставки на скачках — бессмыслица; поначалу, признаюсь, мои взгляды были даже слишком практичными, но позднее сама жизнь смягчила их: так леди Клэймор собственным примером приучила меня к мысли, что покровительство художникам, актёрам, поэтам и музыкантам тоже заслуживает уважения... Некоторые люди весьма высокого положения расставались с внушительными суммами, потакая страстям — не слишком благопристойно, однако по большому счёту понятно.

Но мне с трудом представлялось, чтобы кто-то, находясь в своём уме, спонсировал бродячих циркачей, не требуя ничего взамен и сохраняя анонимность.

— Вы догадывались, кто мог это сделать? — спросила я мисс Ишервуд, сохраняя на лице заинтересованное и одновременно легкомысленное выражение, дабы не вызывать подозрений.

В конце концов, я ведь не сыщица из Управления спокойствия; такой вопрос в моих устах можно счесть разве что проявлением любопытства... Так, вероятно и подумала моя гостья.

— Нет, ни одной мыслишки не было. Видно, у Барби тогда завёлся богатый любовник, вот она его и расшевелила, — пожала плечами Фея, но её потемневшие глаза, нарочито тягучие интонации и совершенно неуместная улыбка выдали ложь. — У нас-то с Ченгом он ничего не требовал, так что мы её особенно и не расспрашивали.

Снаружи, у крыльца, раздался какой-то шум, возгласы; я поискала взглядом Мэдди и не нашла — вероятно, она вернулась на кухню за заказом или вышла на улицу проверить, что там происходит рядом с моей кофейней.

"Где же тот альрав, Салих? — подумалось вдруг. — Не мог же он бросить свою Фею, уж коль скоро вызвался её сопровождать?"

Заглушая беспричинное беспокойство, я продолжила беседу:

— Чудесно, когда талант встречается с меценатом, как сказала бы одна моя давняя подруга. Прелестная романтическая история! Так и представляется, как этот поклонник, никем не узнанный и овеянный тайной, приходит к вам на представление и садится в первом ряду...

Не знаю, что я такого сказала, но в лицо мисс Ишервуд бросилась кровь, а сильные пальцы вдруг так сжались на ручке чашки, что по фарфору с тихим "крак" поползла трещина. Всё это заняло мгновение, а потом на улице что-то грохнуло, кто-то выругался, и послышался возглас Эллиса:

— Да уберите уже кто-нибудь этого рыжего идиота! И позовите леди Виржинию!

Мы с мисс Ишервуд подскочили почти одновременно. А дальше... Мне думалось, что я повидала многое, но к такому оказалась не готова.

В дверях мы столкнулись с Рене Миреем; бледный, как призрак, он юркнул внутрь и быстро пересёк зал, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания, но белый колпак притягивал взгляды, словно север — стрелку компаса.

"Что повар делал на улице? — успела подумать я. — И как он вообще туда попал? Вышел через чёрный ход, обогнул всё здание снаружи? Но зачем, во имя всех святых?"

У крыльца "Старого гнезда" собралось уже человек шесть; детектива и Лайзо я узнала тотчас же, издали, чуть погодя — старшую миссис Стивенсон, одну из посетительниц, испуганно прижимавшую платок к губам. Остальных видела впервые — вероятно, это прохожие остановились, заслышав шум. Прямо на мостовой, чуть поодаль от ступеней, лежал, уткнувшись лицом в скрещённые руки, мужчина в тёмно-красном сюртуке.

— Салих, — пробормотала мисс Ишервуд, и с испуганно округлившимся глазами разом сделалась похожей на обычную горожанку. — Что с ним случилось-то?

На голос обернулся Эллис, и на лице его промелькнуло облегчение.

— А вот и вы, слава Небесам. Леди Виржиния, приютите умирающего?

В этот момент мужчина на мостовой зашевелился, застонал, прижимая руки ко рту, словно его мучили спазмы в горле; вокруг расходилась вонь, словно гнилой чеснок толкли в ржавом тазу. Стало страшно: вдруг этот человек болен чем-то заразным, и всем нам грозят такие же неприглядные страдания?.. И тут же меня охватил стыд; я стиснула рукоять трость и, стараясь не показывать слабости, негромко приказала перенести Салиха в комнату без окон, примыкающую к чёрному ходу. Там было всё необходимое, чтобы разместить несчастного, и она находилась достаточно далеко от кухни — и от чужих взглядов, которых становилось, по правде сказать, слишком много. Горожане, которые наслаждались погожим деньком, прогуливаясь по улицам, и гости моей собственной кофейни...

Заметив среди зевак Луи ла Рона, чья рука уже тянулась к записной книжке в нагрудном кармане, я обернулась к крыльцу и сказала нарочито громко, чтобы услышали и зеваки тоже:

— Кажется, джентльмену стало плохо. Всё, что ему нужно — покой и немного нюхательных солей. О нём позаботятся. Прошу вас, господа, возвращайтесь в зал — мне, право, неловко, что это небольшое происшествие так вас обеспокоило.

Салиха к тому времени увели, точнее, унесли за угол кофейни. Призыв же возымел действие; Эрвин Калле сразу вернулся в тепло и уют зала, а случайные свидетели стали расходиться. Луи ла Рон, впрочем, ретироваться не спешил, и некоторые следовали его примеру, точно надеялись увидеть продолжение спектакля.

Помощь никто из них, конечно, не предложил.

— Нюхательные соли? Но тот джентльмен в кепи сказал, что этот человек умирает! — громким шёпотом воскликнула миссис Стивенсон, делая шаг ко мне.

Взгляд мой против воли метнулся к побелевшему лицу мисс Ишервуд.

— Ах, пустое, — сказала я вслух, уводя миссис Стивенсон в зал. — Это же детектив Эллис, тот самый. Экстравагантность, ничего более. Но, во имя святой Генриетты Милостивой, я лично прослежу за тем, чтобы к несчастному позвали доктора. Как любезно с вашей стороны было проявить беспокойство о сущем незнакомце, миссис Стивенсон! Как никогда, я горда знакомством с вами, столь добродетельной и сердечной особой!

Продолжая разговор в таком же духе, дабы усыпить у гостей тревогу, я вернулась в кофейню. Несколько минут понадобилось, чтобы замять неловкость и под благовидным предлогом отлучиться; Фея Ночи всё это время простояла на месте, бледная и неподвижная, точно ледяная статуя.

— Святые Небеса, только не снова, — пробормотала она едва слышно, когда я вела её по тёмному коридору между залом и кухней. — Он ведь ни при чём... ни при чём...

От слов этих веяло затхлостью и холодом, как из отверстого склепа. Я не подала виду, что разобрала бормотание, но запомнила на всякий случай всё сказанное.

"Похоже, что Эллис был не так уж неправ, когда посчитал, что скорее мне удастся вызвать Фею на откровенность, чем сыщику или тем более простому гусю..." — подумалось вдруг.

Он не ошибся и кое в чём другом: Салих правда умирал.

Судя по сбивчивому рассказу Феи, дурно ему сделалось около двух часов назад. С утра он выглядел вполне здоровым и с радостью предложил проводить её до "Старого гнезда". Но перед самым отъездом повёл себя странно: начал полоскать рот, точно пытаясь изгнать неприятный привкус, кривился.

— Я спросила его, не перепил ли он вчера, — сказала мисс Ишервуд хрипло. — А он посмеялся, ответил, что у нас такое творится, что и выпить не грех. А потом добавил, что горло, мол, скребёт, да и голова болит так, что вот-вот лопнет. Я и решила — глотнул холодного... И мы уже почти до места добрались, да он из кэба выскочил пораньше, сказал, догонит. А вот оно как... вот оно как... Он болен?

Эллис наклонился над Салихом, который, кажется, уже мало чего понимал. Оттянул ему веки, потом пригляделся к запястьям, нащупал пульс... Затем помахал ладонью у него перед глазами:

— Мистер Салих, вы меня видите? Различаете что-нибудь?

Тот замычал в ответ — и снова скрючился, прижимая руки к животу. Эллис выругался сквозь зубы, снял кепи и швырнул на столик.

— Болен, если бы! Его отравили, мисс Ишервуд.

Она вскинулась:

— Что?!

На какие-то секунды воцарилась устрашающая тишина, и стало отчётливо слышно шёпот у двери — с отчётливым марсовийским акцентом

— Арсеник, арсеник, о мон дьё...

Мой новый повар от испуга сделался похожим на уличного мальчишку — бледного, долговязого, сутулого; он комкал свой колпак и повторял одно и то же беспрестанно. Эллис покосился на него с досадой:

— Опять это рыжее недоразумение, сказал ведь — сидите тихо, нет же... В одном, впрочем, мистер Мирей прав, — повысил он голос. — Это действительно мышьяк, и дозы хватило бы на табун лошадей. Симптомы ни с чем не спутаешь. Вопрос в том, откуда их знает ваш повар, Виржиния, — обернулся Эллис ко мне, задумчиво сузив глаза. — Причём настолько хорошо, что распознал их даже раньше меня самого.

Рене Мирей резко выпрямился, роняя колпак, обвёл помещение затравленным взором — и лишился чувств.

— Изящный выход из положения, — вздохнул Эллис, присаживаясь на ручку кресла. — Жаль, я так не могу. Принесите кто-нибудь нюхательные соли этому дурню, а когда он очнётся — уведите его подальше. — Затем он перевёл взгляд на Фею Ночи. — Мисс Ишервуд... Мне очень жаль. Я на такие случаи насмотрелся; хотелось бы пообещать, что мы поможем Салиху, но тут уже почти наверняка ничего не поделаешь. И только от вас теперь зависит, удастся ли мне остановить убийства и не позволить умереть кому-то ещё. Вы должны чётко сказать, что ел или пил ваш друг в последние два часа.

Салих зашевелился и то ли захныкал, то ли с шумом втянул воздух, и в ту самую секунду мне стало отчётливо ясно: этот человек одной ногой уже в среди мёртвых, хотя ещё и жив, и нам не под силу ни спасти его, ни даже облегчить страдания.

Я похолодела; пальцы у меня судорожно сжались, и едва получилось выпрямить их снова.