14. Кофе для эстетов

— Да. То, что мне приснилось, нельзя назвать видением. — Я отвела глаза в сторону, немного смущаясь; всё-таки говорить о мистике и суевериях было настолько не в моём характере, что всё моё существо противилось этому, пусть я и знала совершенно точно, что сны обладают огромной властью над бытием. — Скорее, это было некое чувство... впечатление. И если мне удалось правильно его истолковать, то ныне покойный герцог в прошлом совершил некий ужасный поступок по отношению к одному человеку, полностью сокрушив его... нет, даже хуже; словами не передать, как велико было горе и отчаяние того несчастного. И случилось это на цирковой арене.

Детектив подскочил:

— Виржиния, вы уверены, что...

— Тс-с, — несильно стукнула я его веером по руке. — Позвольте мне договорить. А сегодня мисс Ишервуд обмолвилась, что "Сад Чудес" был создан благодаря пожертвованию поклонника, пожелавшего остаться неизвестным. И поверьте мне, Эллис: она солгала. Имя этого поклонника ей прекрасно известно, вот только называть она его не желает.

Эллис опустился на стул вновь; и, право, передо мною был совсем другой человек, нежели четверть часа тому назад. Не смятенный, но умиротворённый; не измученный собственным бессилием, но готовый к сражению; исчез гнев, зато появилась решимость.

— Интересно, — произнёс он, сдвигая брови к переносице. — Одно наблюдение — и столько возможностей, которые оно открывает. Виржиния, а вы уверены, что... Впрочем, что это я говорю, — улыбнулся он, быстро взглянув на меня исподлобья. — Вы бы не говорили, если бы не готовы были поставить под собственными словами подпись и гербовую печать. А ведь мне Фея ничего не рассказала, хотя я и расспрашивал её о том, как появился цирк. Кстати, принесите-ка мне ещё пирога, — добавил он. — Кажется, завтракал я всё-таки вчера. Не дело это.

Я спрятала улыбку за нераскрытым веером.

— Теперь вы больше похожи на себя прежнего, Эллис. Отрадно видеть.

Он вздёрнул теперь обе брови:

— Шутите? Ну, ладно, шутите сколько вздумается, только впроголодь не держите. Так что там насчёт пожертвований от неизвестных поклонников?

Мэдди ушла на кухню за второй порцией угощения. Я же, стараясь припомнить как можно больше подробностей, включая интонации и выражение лица, пересказала историю мисс Ишервуд. Особенно детектива заинтересовала "Барби" — эквилибристка Барбара Пфафф, известная под звучным псевдонимом "Королева Варваров". Ему уже доводилось беседовать с ней в обиталище циркачей; он признался мне, что тогда ещё удивился, как эта рослая и красивая женщина — светловолосая, безупречно светлокожая, с яркими глазами — может держаться настолько робко. И даже обаяние Лайзо не производило на неё должного впечатления. Барбара Пфафф, силачка, способная подкову разогнуть без особенных трудов, сторонилась мужчин, была немногословной и глядела в сторону, когда говорила... Эллис сперва решил, что дело в сильном алманском акценте и в привычке заменять незнакомые аксонские слова родными, из-за чего речь Барбары временами превращалась в шифр.

— Но теперь я вижу, что ошибался, — заключил он. — В её прошлом определённо есть тёмные пятна. Поговорить бы с ней ещё разок... Вот завтра с утра и наведаюсь в лагерь, а бумаги об аресте пусть Смит готовит. И знаете, что, Виржиния? Вдвойне подозрительно, что деньги циркачи получили в Аксонии и в Аксонии же их настиг злой рок. А ведь они столько разъезжали по материку, от Алмании до Романии, да и в Колони побывали.

Я зябко поёжилась, вспомнив, как умирал Салих.

— Воистину — злой рок... И мне вдруг пришло в голову, — произнесла я неожиданно для самой себя, торопясь ухватить ускользающую мысль. — Всё-таки начались убийства с герцога Хэмпшайра. И лишь небольшому кругу лиц известно, что его именно убили; для остальных это несчастный случай. И получается, что сильнейший удар его смерть нанесла не по противникам войны с Алманией и даже не по его семье. Больше всех пострадал "Сад Чудес" — и продолжает терпеть убытки, если так можно выразиться. Даже мои гости, хотя я и стараюсь поощрять в них благоразумие, частенько повторяют, что цирк проклят. И все эти смерти... — я умолкла, не зная, как выразить то, что вертелось на кончике языка.

Глаза у Эллиса точно вспыхнули.

— Вы хотите сказать, что убийца не заметал следы, а изначально метил в циркачей?

— Пожалуй, так, — ответила я и пожала плечами. — Разумеется, глупо сравнивать столь грандиозную фигуру, как герцог, и такую ничтожную, как альравский лошадник... — в горле у меня пересохло при мысли о Салихе. — Забудьте. Никаких доказательств у меня нет, одна интуиция, которой, как известно, разумные люди на слово не верят.

— На слово — не буду, — невозмутимо согласился Эллис. — Но на всякий случай поверчу-ка эту мысль... И вот в качестве ответной любезности. Виржиния, вы заметили, как перепугался ваш прелестный поварёнок сегодня?

В голосе у него проскользнули такие злые интонации, что невольно я приняла сторону Рене Мирея.

— Ему стало дурно. Как и мне, к слову; спасибо лекарствам матушки Лайзо, что я не лишилась чувств, как частенько случалось раньше.

Эллис, вероятно, уловил недовольство в моём ответе и возразил хоть и с прежним напором, но без сердитости:

— Этот марсовиец — хитрый лис, а не чувствительная девица. Он не боялся дерзить вам, да и со мной пререкался так, словно у него в запасе ещё одна жизнь... и, по крайней мере, четыре несломанных носа, длиннющих на загляденье, — хмыкнул он, пожалуй, даже с уважением. — А тут Мирей и впрямь перепугался. Я не говорю, что он убийца — в конце концов, мышьяк Салиху подсунули именно в цирке, а ваш повар никуда не отлучался. Но прошлое у него тоже тёмное, может, даже с душком. Будь я на вашем месте — непременно поворошил бы его кочергой.

— Зачем? Чтобы "душок" стал сильнее? — не удержалась я от шпильки.

— Затем, что лучше известное лихо, чем незнакомое, — загадочно ответил он.

Я помедлила, осторожно подбирая слова; мне перестал нравиться наш разговор, но обижать детектива отповедью также было бы несправедливо.

— Эллис, а вы уверены, что не исходите сейчас из пристрастного отношения к мистеру Мирею?

Спросила — и тут же прикусила язык, ибо показалась в глубине коридора Мэдди с обещанным пирогом, а при ней рассуждения на подобные темы могли принять опасный оборот. И я хотела уже было аккуратно предупредить Эллиса, что стоило бы придержать ревность хотя бы в присутствии дамы сердца, когда он ответил — да так, что от моих благих намерений и следа не осталось.

— О, женщины! — закатил он глаза. — Виржиния, только не говорите, что и вас этот рыжий пройдоха очаровал. Нет в нём ничего хорошего — ну, может, кроме десертов и мясных пирогов, да и те покойная миссис Хат делала лучше. Начинки больше клала.

— Эллис!

— Что — "Эллис"? — поморщился он. Тем временем Мэдди с подносом остановилась прямо у него за спиной. — Разумеется, я к нему ни капли не предвзят, просто ведёт он себя крайне подозрительно. И совершенно естественно, что меня беспокоит, когда он увивается вокруг Мадлен. Они ведь всё-таки прогуливались вместе в выходные?

Мэдди позади него так потешно округлила глаза, что я едва не рассмеялась. И — решила немного подыграть ей; право, если детектив решил, вооружившись тяжёлой лопатой ревности, вырыть себе могилу, в моих ли силах ему помешать?

— Не вижу в прогулках ничего дурного, особенно в такую чудесную погоду, — ответила я весьма чопорно. И предложила, давая Эллису возможность поправить своё положение: — Если вам не нравится, как мисс Рич проводит свой досуг, почему бы вам не заняться им?

Он раздражённо взъерошил себе волосы.

— У меня сейчас пятый труп на подходе, тут, увы, не до праздных шатаний по городу. О, Виржиния, я вот подумал, — И он наклонился ко мне, слегка понижая голос... К сожалению, недостаточно, чтоб Мэдди его не слышала. — Вы ведь её нанимательница, да и давний друг тоже. Можете посоветовать ей, конечно, из лучших побуждений, не болтаться рядом с этим рыжим пронырой? Ну что вы так смотрите на меня?

"Ох, Эллис", — только и подумала я. Однако, даже искренне сочувствуя ему, не смогла пойти против совести.

— Нет, даже не просите меня о таком, — покачала я головою. — Она сама решает, что ей делать. Верно, Мэдди?

Он проследил за моим взглядом, побледнел и обернулся.

— Я вовсе не имел в виду, что...

— Ваш пирог, — отчеканила Мадлен, промаршировала по-солдатски до нашего столика, поставила блюдо и вернулась на кухню, всё так же печатая шаг.

На Эллиса было жалко смотреть... но, честное слово, он сам себя наказал! Ревность — неизменный спутник романтических порывов, и редкий человек остаётся глух к её вкрадчивому шёпоту. Но повторять вслух то, что она насоветовала, — верный способ уничтожить ещё неокрепший росток взаимных симпатий. И даже если оставить в стороне высокоморальные рассуждения и взглянуть на дело с другой стороны, не подлежит сомнению, что неразумно делать за спиной у предмета своих воздыханий такие заявления, которые этому предмету не придутся по нраву. Ведь что знают двое — узнает и третий, а что знают трое, то уже не тайна.

Судя по сконфуженному выражению лица Эллиса, он прекрасно всё понимал. Однако теперь над нами довлела неловкость, и мы не могли ни беседовать больше, ни даже просто находиться рядом. Пришлось распрощаться до срока. Разумеется, я уверила детектива в своих неизменно тёплых чувствах и пообещала всяческую поддержку — и не только в расследовании, однако он выглядел подавленным и мало меня слушал.

— Буду держать вас в курсе новостей, — пообещал он, горбясь в желтоватом свете фонаря. Затем махнул рукой и добавил зачем-то: — Не поминайте лихом.

Лайзо дождался, пока стихнут его шаги и лишь затем удивился вслух:

— Что с ним-то? Не похоже, чтобы он так пал духом из-за расследования. Обычно чем хуже идут дела, тем азартнее он становится.

Я покачала головой:

— Но сердечных дел это не касается.

— Ах, так... — Лайзо нахмурился. — Всё ссорится с Мадлен из-за нового повара?

В голосе его враждебности не было, и от сердца у меня отлегло. Признаться честно, мне было неловко, что я из принципиальных соображений вынуждена была защищать Мирея, что раззадорило Эллиса и в итоге стало причиной разлада между ним и Мэдди.

...Что-то метнулось к фонарю; на мгновение показалось, что мотылёк, и сердце тревожно сжалось — вот-вот хрупкие крылья обгорят. Но затем стало ясно, что это лишь клочок газеты, подхваченный порывом ветра.

"Довольно пустых терзаний", — подумалось мне.

— Скажи мне прямо, — обернулась я к Лайзо. — Как ты думаешь, какой он человек?

— Повар-то?

— Да.

Тот задумчиво прищурился, глядя на тёмную улицу.

— Занятный. Пожалуй, и не плохой, но может такого натворить, что у самого же потом волосы дыбом встанут... В одном Эллис прав: Мирей точно раньше видел, как люди умирают от мышьяка.

— Мы теперь тоже видели — ты, я, Эллис, — возразила я из чистого упрямства. — Что не делает никого из нас злоумышленником.

— Ты бы лучше самого Мирея расспросила, чем догадки строить, — улыбнулся Лайзо... А потом вдруг наклонился, подхватил мою ладонь — и поцеловал её.

Я вспыхнула так, что стало жарко.

— Мы на улице!

Он не отпустил моей руки, продолжая сжимать её; я не спешила отстраняться.

— Брось. Никто не смотрит, час поздний... Спасибо, — добавил Лайзо внезапно и невпопад.

Мной овладела растерянность, оттесняя смущение.

— За что?

— За то, что даёшь человеку шанс на оправдание и не торопишься осуждать.

И отчего-то мне показалось, что говорит он не о Мирее.

В особняк на Спэрроу-плейс мы вернулись за полночь. В глубине души я питала надежду, что мои незваные гости, утомлённые дорогой, уже спят. Однако супруги Бьянки... точнее, ныне де Нарвенья коротали вечер у камина, негромко переговариваясь; Паола была с ними. Откровенно признаться, я уже не имела сил, чтобы выполнять долг радушной хозяйки, и потому тихо отступила от дверей к лестнице.

— А, дорогая племянница! — окликнул меня Клэр внезапно. Он стоял на верхней площадке, опираясь локтем на перила, и выглядел довольно усталым. — Наконец-то. Я тоже только что вернулся, знаете ли, а Джул что-то прихворнул, так что я совершенно один нынче вечером. Как вы смотрите на то, чтобы составить мне компанию за поздним ужином? Горячее вино для меня, чай для вас и недолгая беседа, так сказать, по-родственному.

Предложение было, мягко выражаясь, обескураживающим; когда я возвращалась поздно, Клэр обычно отчитывал меня — или в лучшем случае оставался безразличен. К тому же сейчас больше всего мне хотелось оказаться в собственной спальне... Но отказываться было нельзя; пренебрежения он бы точно не простил.

— Конечно, дядя, с превеликим удовольствием, — ответила я со вздохом. И не удержалась от замечания: — Ведь вы так редко ищете моей компании.

Клэр немного оступился, спускаясь по лестнице, но тут же выровнялся.

— Обычно компанию вечером мне составляет Джул, — ответил он немного напряжённо. И зачем-то повторил: — Но Джул что-то прихворнул. Я велел ему оставаться в своей комнате и отдыхать, и пусть он только попробует встать с постели раньше завтрашнего полудня!

Невольно я обеспокоилась.

— Всё так серьёзно?

— Нет-нет, — тут же пошёл на попятную дядя. — Он.... Он утомился, да. И я тоже, так что, дорогая племянница, не будем вести разговоры на лестнице.

Мы действительно поужинали, если это можно так назвать; я выпила травяной чай из старых запасов Зельды, а Клэр предпочёл сильно разведённый глинтвейн, больше похожий на виноградный сироп, разбавленный водою. Немного обсудили трагическое происшествие в кофейне — к счастью, в газеты оно не попало — и неожиданный визит родителей Паолы, пока, к счастью, больше напугавший всех нас, чем причинивший настоящие неудобства. И я, пожалуй, вскоре выбросила бы маленькую дядину странность из головы, если б на следующее утро, за завтраком, "милая Клотильда" не принялась мне жаловаться в довольно несдержанной манере — разумеется, по-романски, так что я ни слова не понимала.

— О чём она говорит? — украдкой спросила я Паолу, не забывая улыбаться её матери и сочувственно кивать.

Паола немного нахмурилась.

— Не знаю, стоит ли мне это переводить... — произнесла она рассеянно и отчего-то взглянула на Клэра, невозмутимо изучающего утреннюю газету. — Если опустить блестящие литературные метафоры, достойные пера Джирмано де Ванцетти... о, это романский драматург, в Аксонии он известен мало, — пояснила Паола торопливо, возвращаясь к прежнему уверенному тону. — Словом, незадолго до рассвета моя матушка проснулась от дурного сна и решила пройтись по дому, но её до смерти напугал высокий мужчина. И теперь она интересуется, нет ли призраков в особняке, ибо то, несомненно, был призрак: его волосы были красны, словно кровь, и на рубахе у него багровело окровавленное пятно...

— Глупости! — взвился вдруг Клэр, в раздражении сворачивая газету. — Женщины не могут без пустых сплетен, ну и натура! Джул всю ночь провёл у себя в комнате, а если и выходил, то эта ваша романка никак не могла его встретить, если только не забрела в крыло для прислуги, где ей делать нечего.