14. Кофе для эстетов

Отсыревшую, расползающуюся в руках телеграмму я вертела так и эдак, но сумела прочитать только сетования на погоду в начале и несколько загадочных слов в конце: "...шестого апреля сего года, да помогут нам всем Святые Небеса".

"Вероятно, Паола вернётся в начале апреля", — решила я наконец и на том успокоилась. А затем — позвонила в колокольчик, вызывая Юджи.

В итоге, разумеется, у меня оказалось два секретаря: сперва девочка задержалась, чтобы показать Лиаму основы работы. А потом... Дети так уютно сидели рядом, так взволнованно посматривали друг на друга — искоса, чтобы сторонний наблюдатель ничего не заметил бы — что я постыдилась и не стала их разлучать. Условное наказание обратилось несомненной наградой.

Иногда случается и так.

— ...и всё же слухи об этом "Саде Чудес" ходят отнюдь не чудесные, нет!

Я с трудом удержалась, чтоб не обернуться на возглас. Чем ближе становился день представления в амфитеатре Эшли, тем чаще в "Старом гнезде" заходила речь о знаменитой цирковой труппе. Вчера Рене Мирей ненадолго отвлёк завсегдатаев — и развлёк заодно, однако сегодня разговоры свернули на обычную колею.

— Прошу прощения, миссис Джоунстоун, — обратилась я к постоянной посетительнице, которая сегодня пришла в компании, дабы представить мне своих друзей и родственников, очень обаятельную пожилую пару. — Похоже, некоторые дела требуют моего внимания. Мы ещё продолжим беседу позже, правда? И, повторюсь, мистер Корги, миссис Корги — чрезвычайно польщена знакомством с вами, мне не терпится послушать ещё истории о вашем трёхлетнем путешествии по Колони!

Мистер Корги — седовласый, длинный, в смешных круглых очках — потерянно кивнул, соглашаясь; его деятельной супруге также было всё равно: она слишком увлеклась изучением меню. Оставив их на попечение Мэдди, я с чистой совестью прошла к центральному столу, где уже разгорелся нешуточный спор.

— Нет, нет и нет — это всё досужие слухи! — провозглашала миссис Скаровски; щёки её пылали, глаза за толстыми стёклами очков наводили ужас.

— Да, да и да — нет дыма без огня! — отвечал ей Луи ла Рон, не менее румяный и взволнованный. — По крайней мере, я очень на это надеюсь! Для журналиста нет ничего лучше скандала.

— Даже так? — с ходу сказала я, занимая место во главе стола. Спорщики тут же утихли, а прочие гости, наоборот, зашептались, предвкушая очередной раунд. — Прошу, посвятите и меня в суть дела.

Луи ла Рон подался вперёд, глядя на меня исподлобья; весь его вид выражал азарт, предвкушение и нетерпение.

— Кто-то целенаправленно и весьма упорно распускает слухи о "Саде Чудес". И весьма презанятные: якобы цирк проклят, да и вся труппа, а кто отважится посетить представление — рискует не вернуться домой! — произнёс он громким шёпотом и замер, ожидая моей реплики. Когда же не дождался, продолжил: — И готов поставить на кон своё перо — что-то обязательно произойдёт.

— Глупости! — возмутилась миссис Скаровски и хлопнула ладонями по столешнице, подобно некоторым излишне ретивым законодателям в парламенте в дни прений. — Сплетни действительно курсируют, и преотвратительные. Но готова поспорить и я: их распускают эти бессовестные лицемерки, "Общество благодетельных леди"!

Луи ла Рона даже подкинуло на месте при её словах.

— Что же, предлагаю пари! — перегнулся он через столешницу, наклоняясь к поэтессе. — Я утверждаю, что во время представления случится нечто совершенно ужасающее. И если так и будет, то вы, мэм, сочините мне оду, и я-то уж постараюсь, чтоб она попала в газету!

— По рукам! — подскочила миссис Скаровски, не менее, а то и более задористая, чем журналист. — Но добавлю: если поблизости окажутся ханжи из "Общества благодетельных леди", то вы, мистер Щелкопёр, посвятите мне хвалебную рецензию в вашей личной колонке.

О, если б я знала, как разрешится это пари! Впрочем, тогда до развязки ещё было далеко.

— Одного не понимаю, — проворчал ла Рон, усаживаясь на место. Похоже, бурные аплодисменты, которые сопровождали промежуточное завершение спора, порядком охладили его пыл и вернули способность мыслить трезво. — Вы ведь горячая поклонница клятой ширманской ереси, не так ли, миссис Скаровски? Так почему же "Благодетельные леди" вам не по душе? И те, и другие борются за права женщин.

Поэтесса схватила ближайший веер со смешным рисунком, кажется, принадлежащий леди Клампси, и принялась шумно обмахиваться. Лицо её стало ещё красней прежнего, словно она сражалась с приступом неудержимого гнева.

— Есть, мистер ла Рон, огромная разница между сторонницами мисс Ширман и "Обществом благодетельных леди". Первые и впрямь делают серьёзное дело, а вторые лишь поднимают много бесполезного шума и всячески вредят.

Миссис Скаровски говорила столь торжественно и мрачно, точно декламировала трагическую поэму, и любимый веер леди Клампси с маленькими крылатыми поросятами так контрастировал с содержанием речи, что мне сделалось смешно. Боюсь, что я не сумела скрыть иронические нотки, когда заговорила:

— Увы, для человека постороннего разница неочевидна. Я имела удовольствие быть знакомой с одной заядлой ширманкой, миссис О'Бёрн. И, вынуждена признать, она произвела на меня не лучшее впечатление. Вся её благородная борьба за права женщин сводилась к тому, чтобы переодеть служанок в мужскую одежду и научить их политике, от которой я сама, к слову, стараюсь держаться подальше.

Поэтесса сокрушённо покачала головой:

— Неразумная позиция: если вы не желаете взять политику в свои руки, то она сама возьмёт вас — в оборот. Поверьте, это куда хуже... Не встречала миссис О'Бёрн, но подобных ей вижу часто. Таких в любом деле — девять из десяти, они гонятся за внешними атрибутами, а в суть не проникают. Они подобны самозваным поэтам, которые считают, что главное — выбелить лицо для интригующего вида и принять позу повнушительней, а там уж можно читать любую рифмованную чушь, мол, публика проглотит.

Я не сразу нашлась, что ответить, потому отделалась пустым:

— Какая изысканная метафора! Сразу видно ваш несомненный талант.

Миссис Скаровски поймала мой взгляд и грустно улыбнулась.

— Вижу, я вас не убедила. Но знаю, кто может справиться с этим лучше. Вы позволите мне привести сюда мою давнюю подругу? Скажем, через неделю или две?

Я тут же уверила расстроенную поэтессу, что полностью доверяю её рекомендациям и буду счастлива видеть в "Старом гнезде" любых её друзей, хоть бы и всех одновременно. Луи ла Рон, который всё ещё чувствовал себя несколько виноватым и пристыженным из-за вспышки азарта, принялся утешать нас обеих по-своему — поругивая "Общество благодетельных леди", ставшее чуть ранее камнем преткновения. И поведал, надо сказать, немало любопытного — как ни крути, а журналисты у нас, в Бромли, осведомлены порою даже лучше "ос".

Пресловутое общество было основано всего два с половиной года назад, но уже успело изрядно прославиться в определённых кругах. Состояли в нём по большей части особы знатного происхождения или хотя бы богатые. Они ратовали за благо всех женщин Аксонии, но методы и цели выбирали престранные. К примеру, требовали, чтоб профессора Кэролайн Смит из Бромлинского университета называли не иначе как "профессориной", или, к примеру, протестовали против традиционных чёрных шапочек и мантий в колледже, якобы подобающих только мужчинам, а женскую красоту уродующих. Были замечены "благодетельные леди" и в воистину безобразных инцидентах, к примеру, герцога Хэмпшайра одна из них облила кислым молоком, когда он воспрепятствовал порыву своей дочери, леди Фэйт, присоединиться к упомянутому обществу. Тем не менее, порою у них были и по-настоящему полезные начинания. Так "Общество благодетельных леди" основало фонд помощи для швей, пострадавших на фабрике и оставшихся без средств к существованию. Им оплачивали лечение и отыскивали новую работу — разумеется, по возможности.

"Сад Чудес" эти неугомонные леди невзлюбили сразу. Знаменитый цирк в их виденье представал гнездом разврата, где "женщины и дети выступают на одной арене с дикими зверями". Что ж, кое в чём я была согласна: ни дрессированным львам, ни учёным обезьянкам не давали выбора, участвовать в представлении или нет, да и методы укротители зачастую использовали весьма жестокие ... Но человек — существо разумное, он сам может решить, идти в циркачи ему или нет. И женщины тут ничем не глупее мужчин, право.

— Лайзо, как ты считаешь, может ли женщина быть циркачкой? — спросила я, забывшись, по дороге домой.

Он рассмеялся:

— Не всякая, пожалуй, но и не любому мужчине это по плечу. Но я знаю одну благородную леди, — взгляд его стал хитрым, как у лисы, — из которой вышла бы славная укротительница свободолюбивых гипси.

— О.

— И что же значит это "о", Виржиния?

— Решаю, оскорбиться ли мне или благосклонно принять двусмысленный комплимент, — улыбнулась я в сторону. — И ещё мне кажется, что свободный нрав вовсе не следует укрощать.

— Вот потому я и говорю — славная, — невозмутимо ответил он, и мы наконец подъехали к дому.

Недостойно леди было бы весь вечер думать о сомнительных похвалах Лайзо и о том, какими горячими были его пальцы, когда он помогал мне выйти из автомобиля... и как непозволительно долго задержалась его рука в моей. Потому я отвлекалась, как умела. Сперва провела урок математики для мальчиков — Лиам держался с достоинством, хотя в десять часов уже почти ничего не понимал, а братья Андервуд-Черри и вовсе клевали носами; затем нарушила уединение сэра Клэра Черри в библиотеке, дабы в подробностях пересказать ему последние новости о цирке.

— Выбросьте дурные предзнаменования из головы, милая племянница, — поморщился дядюшка, которого я, похоже, оторвала от исследования полки, отведённой под приключения детектива Моланда Хупера. — Если шумиху собираются устроить курицы из "Общества благодетельных леди", то дело ограничится брызгами ваксы на сюртуке какого-нибудь облечённого властью грубияна, вот увидите.

— А если нет? — вопросила я, самой себе надломленными интонациями напоминая миссис Скаровски.

В глазах у Клэра промелькнуло раздражение. Он покосился на ровный ряд томов, каждый из которых был некогда лично преподнесён в дар моему отцу автором, сэром Артуром Игнасиусом Монро, и подписан его рукой.

Я выжидающе наблюдала.

— Если вас так это беспокоит, возьмите с собой на представление револьвер, мне ли вас учить? — брюзгливо посоветовал дядя; презрев этикет, он перестал делать вид, что интересуется беседой, и выхватил с полки одну из книг. — А теперь ступайте. Можете почитать детям сказки, если уж сплетни лишили вас покойного сна.

— Я бы с удовольствием, но дети уже спят, — улыбнулась я, поднимаясь из кресла. — Доброй ночи, дорогой дядя. К слову, пришло вдруг в голову... Надеюсь, вы своим мальчикам не детективы зачитывали вместо поучительных новелл?

Клэр обернулся на меня — и елейно протянул:

— К вашему сведению, очаровательная и безголовая моя племянница, нет ничего поучительней детективов. В отличие от сказок, в конце преступник там каждый раз повержен.

"Увы, в жизни так происходит отнюдь не всегда", — подумала я, но озвучивать мысли не стала. В конце концов, дядя знал это лучше, чем кто бы то ни было. Так или иначе, но размышлениям о "Саде Чудес" я посвятила слишком много времени, и неудивительно, что после полуночи ко мне пришли отнюдь не простые сны.

...Комната заключена в кокон из паутины — тонкой, серебристой, гладкой, источающей запах вербены. Выглядит устрашающе, но я смеюсь, ибо знаю: то не преграда для меня, взмах руки — и останутся лишь беспомощно повисшие нити.

— Лайзо, Лайзо, — шепчу. — Неужели ты не видишь, что здесь я сильнее тебя — хотя бы здесь.

Провожу пальцами вдоль стены — и паутина опадает.

Но это не последняя ловушка на моём пути. Стены комнаты раскрываются на четыре стороны, точно лепестки отцветающего тюльпана, потолок исчезает в звёздном небе, и мерцающие огоньки в вышине шепчут: лети, куда пожелаешь Гинни. Но как бы не так: я вижу костяные колокольчики, развешанные там и здесь, точно знаю, что мне надо пройти и не потревожить их.

Сухая, немая кость — колдовство мертвеца.

Я оборачиваюсь лунным лучом, ветром от крыльев ночного мотылька, прячусь в аромате вербены — и проскальзываю мимо, к свободе.

— Сон мой, сон, — мурлычу под нос, распахнув руки, словно крылья. — Подскажи, расскажи, что ждёт за поворотом?

Я думаю о цирке, об Эллисе, о дяде Клэре, о мрачных слухах, о пари, что заключили мои друзья; под ногами вьётся узкая дорожка, и с каждым шагом она всё больше похожа на канат, и вскоре босые ноги уже ощущают переплетение жёстких волокон. Внизу — арена, артисты в ярких смешных костюмах, огни и брызги. Кто-то смеётся взахлёб, и постепенно хохот переходит в стоны, а затем — в крик и рёв.

С края арены течёт алая волна, захлёстывая и людей в цветных трико, и невидимых зрителей в первых рядах. С балконов доносятся испуганные вздохи, любопытно блестят лорнеты и бинокли... Во тьме за пределами освещённого круга вспыхивают злые глаза — неужто человечьи?

Складываю пальцы, имитируя револьвер.

— Бам, — говорю, — бам, бам!

Комок мрака выкатывается на арену — чья-то ещё неслучившаяся смерть. Мне становится холодно и очень, очень страшно; я отчаянно желаю, чтоб цирк исчез, и бегу прочь — по канату, раскинув руки, по дорожке, к своей спальне...

— Тс-с, — сильные тёмные пальцы перехватывают меня за запястье. — Гляди под ноги.

Под пятой — крысиный череп. Едва не наступила!

— Спасибо, — шепчу, оборачиваясь, и уже знаю, кого увижу. — Но зачем?..

Это Абени — изящная, как ониксовая статуэтка, в голубом платье и в шляпке, украшенной искусственными цветами. Непослушные пружинки волос топорщатся из-под полей, губы смеются, глаза печальны — не живой человек, а будто бы головоломка, распадающаяся на фрагменты, целиком её не увидеть, взгляд соскальзывает.

Абени наклоняется к моему уху и шепчет:

— Хочешь ответов? Найди меня в настоящем городе, не во сне. Здесь повсюду ловушки... берегись костей.

Она кружится на месте, обняв себя, затем срывает гроздь восковых цветов со своей шляпки — лилия, асфодель, нераспустившаяся роза в капельках искусственной росы — и отдаёт мне.

Я просыпаюсь.

Когда я очнулась, на подушке лежал ловец снов с порванными нитями — пятый за последние три недели. А рядом с ним — восковые цветы, крепко связанные голубой тесьмой.

Подарок Абени; знак, указующий на то, как отыскать её в Бромли.

Точно сомнамбула, я поднялась и подошла к окну, отдёрнула занавесь и поднесла букетик к свету. Сейчас ничего мистического в нём не было, изящная поделка из воска и ткани — и одновременно печальный символ. Нераспустившаяся и увядшая роза — прекрасная дева, которой не суждено повзрослеть; лилия — потусторонний трагический знак, асфодель — цветок из долины мёртвых. Что хотела сказать Абени, передавая мне это? Предупреждала ли меня о грозящей опасности... или она говорила о себе?