14. Кофе для эстетов

ИСТОРИЯ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ:

Кофе для эстетов

Желаете поразить внезапно нагрянувших гостей тонким, изысканным вкусом?

Нет ничего проще!

Вам понадобится френч-пресс на две чашки. К мелко помолотому кофе светлой обжарки — полторы чайных ложки с горкой, не больше - добавьте по чайной ложке сухой мяты и лаванды, щепотку коричневого сахара и совсем чуть-чуть соли, на кончике ножа. Залейте смесь кипятком, дайте настояться и затем опустите поршень.

Готово, кофе для эстетов можно разливать по чашкам!

Что, недостаточно изысканно?

С помощью пружинки взбейте пену из горячего молока и добавьте в чашку так, чтобы три четверти объёма занимал кофе, а четверть - молочная пена. Украсьте листиком мяты и парой цветков лаванды, сверху посыпьте корицей. Вуаля!

Всё ещё слишком просто?

Рядом с чашкой положите книгу на иностранном языке. Лучше не стихи, это по-мещански пошло, и не философский трактат — скорее всего, он окажется слишком пыльным...

Неужели и теперь не то?

Книгу верните на полку. Гостей выставьте за дверь. Кажется, вам требуется не чашка кофе, а немного одиночества и покоя.

Наслаждайтесь!

Печальный опыт показывает: стоит только вздохнуть с облегчением и сказать себе, что уж теперь-то худшее позади, и можно наконец-то вкусить покоя и безделья, как водоворот событий закручивается с новой силой и грозит утянуть на дно морское. И неважно, заявляете вы это на городской площади перед толпой зевак или тихо шепчете, отходя ко сну: судьба услышит, запомнит и откликнется по-женски изобретательно.

Целую неделю в феврале, после памятного дня рождения, я наслаждалась размеренным течением жизни. Корзины с фиалками благоухали у меня в спальне и в кабинете, постепенно увядая. Помнится, увидев изукрашенную цветами комнату, Клэр схватился за сердце, а затем два дня изображал смертельно больного, но стойкого и благородного джентльмена с неизменно скорбным и сумрачным челом. А Лайзо ни с того ни с сего стал вдруг немного прихрамывать, а на мои осторожные расспросы ответил загадочно:

— Иногда нужно поддаться и открыть спину, чтобы не сделать своим врагом достойного, в общем-то, человека.

— Мы ведь говорили о лодыжке, не о спине?

— Скорее, о родственных связях, — усмехнулся он.

И, конечно, очень бы хотелось продолжить разговор и между делом поинтересоваться, не подрались ли они, как мальчишки... Но такое проявление безудержного любопытства, увы, было бы недостойно леди.

Второй удар и вовсе пришёл с неожиданной стороны — от человека прочнее камня, надёжнее крепостной стены. В последний понедельник февраля ко мне в кабинет постучалась Паола Мариани. Я сразу заподозрила неладное: она была одета непривычно нарядно, в юбку цвета охры с пыльно-зелёным жакетом; серёжки с тёмным, в тон глазам, янтарём покачивались при каждом движении. Лицо, впрочем, оставалось спокойным, и лишь некоторая насторожённость выдавала черты давно уже забытого и похороненного "мистера Бьянки".

— Леди Виржиния, перейду сразу к делу, — произнесла она, глядя прямо, будто бы даже с вызовом. — Я бы хотела ненадолго вернуться в Романию и навестить своих родителей. На поездку уйдёт не больше месяца, и к концу марта я вернусь.

На самом деле, известие не стало неожиданностью. Паола обмолвилась о примирении с семьёй на следующее утро после того, как "Человек судьбы" обрёл дом под крышей особняка на Спэрроу-плейс. Но затем она, казалось, позабыла о своём желании и ни разу не упоминала о нём даже вскользь. И вот теперь, спустя почти три недели заговорила вновь — и так уверенно! Словно и не просила у меня позволения, а ставила в известность.

Тем не менее, я не подала виду, что растерялась, и кивнула:

— Думаю, это правильное решение. Если вам понадобится какое-либо содействие — обращайтесь, не раздумывая.

Моё искреннее предложение почему-то её развеселило.

— Нет нужды, — улыбнулась Паола. — У меня уже есть билеты на паром, а на материке я пересяду на поезд. Маркиз Рокпорт был очень добр; он опередил вас и чуть раньше протянул руку помощи.

Я предпочла не заострять внимание на последних словах. Разумеется, мне было прекрасно известно, что Паола Мариани в некотором роде работает на дядю Рэйвена и держит его в курсе моих дел. Но до тех пор, пока она не переступала незримую черту и деликатно отворачивалась, когда я совершала какой-нибудь рискованный поступок, не совсем подобающий моему положению и воспитанию, мы ладили — и даже больше, пожалуй, мы стали подругами. Маркиз, в свою очередь, явно ценил её высоко... Но всё же его поступок меня удивил — это несколько выходило за рамки обычной деловой любезности.

Итак, Паола покинула Бромли — пусть ненадолго, но столь стремительно, что отъезд несколько походил на бегство. А я, сама того не ведая, осталась наедине с катастрофой — точнее, с тремя катастрофами, ибо в отсутствие гувернантки Лиам в первые же дни наглотался невиданной с приютских времён свободы и совершенно отбился от рук, а мальчики Андервуд-Черри подражали ему во всём. Дядя Клэр, так и не позабывший фиалки в спальне, временно устранился от воспитания маленьких разбойников и благородно предоставил мне возможность метаться между кофейней и домом, выслушивая стенания прислуги и пытаясь спасти от надругательств широкие перила, бархатные портьеры — и вазы, привезённые ещё леди Милдред со всех концов света...

Казалось бы, что может грозить перилам? Но оставьте наедине с ними трёх сорванцов, кастрюлю с тягучим коричневым сиропом и две ложки — и результат вас удивит. Именно тогда я и услышала впервые, как робкая Юджиния повышает голос. Мальчиков это также глубоко поразило; впечатлений хватило на три дня, а затем на особняк обрушилось внезапное увлечение театром, и портьеры для голубой гостиной пришлось шить заново.

Потом пришли действительно дурные вести, и шалости были позабыты.

Пятого марта — я запомнила день удивительно отчётливо, точно расписав его в воображаемом дневнике по часам — умерла миссис Хат.

"Старое гнездо" закрыло свои двери почти на неделю, в четвёртый раз с самого основания. Георг был совершенно раздавлен; однако именно он пришёл ко мне вскоре после похорон и твёрдым голосом произнёс:

— Леди Виржиния, вы должны нанять нового повара. Рози... Миссис Хат никогда не хотела, чтобы место, которое она любила больше всего на свете, пришло в упадок.

И, хотя на сердце у меня было тяжело, я заставила себя ответить:

— Леди Абигейл рекомендовала одного марсовийца. Стоит хотя бы побеседовать с ним для начала... Кажется, его зовут Рене Мирей.

До сих пор Георг хорошо держал себя в руках, но всё же по лицу его пробежала тень; ему явственно не нравилась мысль, что на кухне "Старого гнезда" станет хозяйничать незнакомец.

— Мистер Белкрафт, — раздался вдруг мягкий, хрипловатый голос, такой болезненно-знакомый и невероятный сейчас, наяву, что дыхание у меня перехватило. — Не стоит бояться перемен.

Мы обернулись одновременно, однако кофейня была пуста; только плыл по воздуху призрачный аромат вишнёвого табака.

Нанять нового повара, к моему удивлению, оказалось отнюдь не просто.

Рекомендациям леди Абигейл я, безусловно, доверяла, но кое-что настораживало. Этот чрезвычайно обласканный похвалами сильных мира сего джентльмен, Рене Мирей, успел за год сменить четыре места. Всякий раз уходил сам, без ссор и скандалов, однако прежние наниматели не стремились рассказывать о нём — ни хорошее, ни дурное. Миссис Риверленд, вдова текстильного фабриканта Барти Риверленда, которая время от времени посещала "Старое гнездо" исключительно ради встреч со своей давней подругой миссис Скаровски, знала одно семейство, которому успел послужить этот повар. Но и она сумела припомнить немногое, буквально несколько фраз.

— Сэр Гордон поначалу очень хвалил его, — сообщила миссис Риверленд и подслеповато заморгала, как всегда делала, пытаясь ухватить нечто, ускользающее из памяти. — Говорил, что особенно ему удавались десерты, но и основные блюда тоже были весьма хороши, за исключением того, что мистер Мирей имел пристрастие к тимьяну и лаванде.

— О, у всякого повара свои причуды, — заметила я и невольно улыбнулась: недавно Георг как раз изобрёл новый рецепт кофе с лавандой и опробовал его нынче утром.

— Несомненно, — согласилась миссис Риверленд, и лицо её стало вдруг беспомощным. — Но потом сэр Гордон перестал его хвалить. Кажется, он упоминал о неких сложностях с характером...

Я, признаться, насторожилась.

— Горничные жаловались на него?

— Нет-нет! — испуганно взмахнула веером она. — Нет, что вы, такое я точно бы не забыла. Там было нечто иное... сэр Гордон упоминал, что мистер Мирей остёр на язык и... Ах, да! Вспомнила! Он говорил, что у мистера Мирея странные пристрастия.

Вдова Риверленд так многозначительно понизила голос, что в одну минуту все рекомендации леди Абигейл показались не стоящими и рейна. Наверное, дружба с Эллисом испортила меня; я сразу подумала о кровавых убийствах и изощрённых преступлениях, описаниями которых грешат дешёвые газеты.

— Прошу, поясните.

— Ах, нечего пояснять, увы! — огорчённо воскликнула миссис Риверленд и распахнула веер, густо расшитый шёлковыми бражниками и бронзовками. — Я так сожалею, что не сумела ничем помочь вам, леди Виржиния. Но, право, если бы мистер Мирей действительно позволил себе что-то дурное или непристойное, сэр Гордон тотчас бы прогнал его сам. Сэр Гордон — человек пожилой, очень строгих нравов.

Объяснение меня несколько успокоило. В воображении тут же возникла фигура вздорного, придирчивого старика и несколько взбалмошного марсовийца. Быть может, они просто не сошлись характерами? Случается ведь и такое...

В тот же день я попросила мистера Спенсера связаться с Рене Миреем и пригласить его в "Старое гнездо" для беседы. Управляющий выполнил моё поручение быстро и без осечек, как и всегда, но довольным он не выглядел.

— Этот юноша весьма высокого о себе мнения, — проворчал мистер Спенсер, когда я спросила, что он думает о поваре. — И, кажется, он вовсе не хочет работать. Видал я таких людей. Ему бы всё развлекаться да развлекаться. Какими бы талантами его не одарила судьба — ничто не пойдёт на пользу, если он заскучает, а заскучает он рано или поздно даже в пасти у льва. Мой вам совет, леди Виржиния, забудьте про этого гордеца, а уж я вам подыщу достойного кандидата. Может, и не столь умелого, зато чистого сердцем и усердного. А это, поверьте, бывает куда важнее талантов.

Разумеется, я поблагодарила управляющего за совет и мысленно приготовилась к худшему. Но одновременно ощутила необыкновенный азарт. Нельзя сказать, что у меня самой нрав лёгкий, однако до сих пор с любой прислугой, а также с адвокатами, управляющими и парикмахерами я находила общий язык. Рене Мирей же, судя по всему, не сошёлся ни с кем из нанимателей. Задержится ли он в "Старом гнезде"?

"Наверное, нечто подобное чувствуют светские кокетки, когда в высшем обществе разлетается слух о неприступном кавалере", — пронеслось вдруг в голове, и невольно я улыбнулась.

— Не расскажешь, над чем смеёшься? — искоса взглянул Лайзо.

Мы уже подъезжали к особняку; показались за поворотом фонари Спэрроу-плейс, утопающие в непроглядном бромлинском тумане.

— Над собой, пожалуй. Мне всегда казалось забавным, что с некоторых пор леди Вайтберри очаровывает мужчин уже исключительно для коллекции и чувствует себя уязвлённой, если новый в её обществе джентльмен не проявляет достаточно внимания. А выяснилось, что и мне кокетство не чуждо.

— Ах, так, — произнёс он негромко.

Это было очень выразительное "ах, так", уместившее в себе, пожалуй, целый роман в трёх томах с трагической развязкой. Странным образом оно не уязвляло, а льстило. Пожалуй, настоящая жгучая ревность показалась бы мне неприятной — ведь насколько бессердечной надо быть, чтоб наслаждаться мукой возлюбленного? Но такая, игрушечная, изрядно развлекала и его, и меня.

Я отвернулась к окну, скрывая выражение лица.

— О, не стоит волноваться. В отличие от леди Вайтберри, я склоняюсь, скорее, не к флирту, а воспитанию. Или приручению?

— Значит, Рене Мирей, — догадался Лайзо.

Неудивительно — последние два дня и в кофейне, и в особняке о поваре много говорили.

— Ты что-то слышал о нём?

— Достаточно, — усмехнулся он, однако продолжать не стал.

А я и не настаивала, умудрённая опытом. Важные сведения Лайзо таить бы не стал, а вот скрыть забавную подробность, чтобы понаблюдать затем, как другие люди справляются с головоломкой, было вполне в его духе... Что ж, значит, нам всем предстояло нечто интересное.

Но дома все мысли о Рене Мирее вылетели у меня из головы.

Мальчики снова устроили переполох, но на сей раз перешли границы допустимого. Виновником стал, к моему изумлению, рассудительный тихоня Кеннет. Когда для очередного "спектакля" в самодельном театре понадобилось оружие, он выкрал ключ у бедняжки Юджинии, пробрался в мой кабинет и отыскал в ящике стола револьвер. На выстрел и крики сбежалось полдома, дядя Клэр едва чувств не лишился, узрев близнецов, перепачканных в крови, и детскую ногу, торчащую из-за дивана.

И, право слово, я его прекрасно понимаю. Мне самой сделалось дурно, когда он дошёл в рассказе до этого места, а ведь мы с Лиамом к тому времени успели побеседовать. Мальчик отделался простреленной икрой, и кость, по счастью, не была задета. Ходил он с трудом, лицо его то и дело заливала смертельная бледность, но больше, похоже, испугались близнецы, когда увидели, как расползается по ткани алое пятно.

После бесконечных разговоров, разбирательств и треволнений семейный ужин не состоялся: мальчиков отправили в наказание по комнатам, а у меня, откровенно признаться, пропал аппетит. Но и в сон пока не клонило, потому мы с Клэром закрылись в библиотеке: я взяла чашку кофе с ореховым ликёром, а что плескалось в бокале у дяди — знать не желаю; но судя по тому, как быстро порозовели его скулы, даже иной моряк посчитал бы напиток непристойно крепким.

— Немыслимо, — вздохнула я. — Перила и лестницу в сиропе ещё можно пережить, да простят меня горничные. Но выкрасть револьвер... Всё могло закончиться очень печально.

— Вы считаете, драгоценная племянница, что дело закончено? — едко поинтересовался Клэр и сделал крошечный глоток. — Святая наивность! Мальчиков в благословенном возрасте от пяти до пятнадцати не учат ни ошибки, ни наказания. Оставить без сладкого — угроза разве что для ребёнка четырёх лет или для взрослого мужчины. Первую планку они уже переросли, а до второй, увы, пока не дотянулись.

— И что вы предлагаете? Заточить их до совершеннолетия в Королевской башне, то есть, прошу прощения, в собственных спальнях?

— О, и это не поможет тоже, — скривился он. — Единственный способ уберечь мальчишку от глупостей — занять его делом. К слову, способ работает в любом возрасте. Даже на стариках вроде меня.

— Святые Небеса, вы так хотите услышать несколько комплиментов? Представьте, что я их сказала, — откликнулась я. Кажется, кофе с ликёром не пошёл на пользу моему языку. — Впрочем, мысль дельная. Об уроках я позабочусь. Историю и географию я оставлю миссис Мариани, а вот математики им хватит на год вперёд.

— Этикет, литература, ботаника — я уже готов учить их чему угодно, лишь бы у них не оставалось сил воровать ключи и шарить по ящикам стола, — жёстко откликнулся Клэр и нахмурился. — Но кнута мало, нужен и пряник. Если детей не развлекать, они пойдут искать приключения — и найдут. Знали бы вы, Виржиния, в какие затруднительные ситуации попадал я сам только потому, что мне становилось скучно!

Я представила дядю Клэра моложе на двадцать лет, без умудрённости болезненным опытом и приобретённой с годами осторожности — и содрогнулась.

— Нет, увольте меня от откровений, я пока к ним не готова. Что же до развлечений... — я задумалась ненадолго, затем подхватила колокольчик и позвонила. — Юджи, будь любезна, принеси газеты... хотя бы за последние два месяца.

— За три недели хватит, — поправил меня Клэр, глядя на явившуюся девушку с удивительной для него доброжелательностью.

На газеты мы набросились, как голодные голуби — на зерно. Только обрывки полетели! Дядя не церемонился с заметками, которые считал не удовлетворяющими нашим требованиям, он комкал бумагу и швырял под кресла. Сперва я хотела осадить его, однако так и не сказала ни слова в укор: куда важнее было сейчас отвлечь Клэра от дурных мыслей, а прислуге потом можно выписать небольшое вознаграждение или сделать подарок.

Некоторые варианты мы обсуждали вслух.

— Посмотрите, дядя, как интересно! "Впервые Королевская оранжерея открывает свои двери для Любопытных и Знающих Толк в Красоте — и приглашает Вас взглянуть на умопомрачительное цветение Королевских роз и Королевских орхидей!" Мне кажется, звучит привлекательно.

— Интересно? С четверть часа — пожалуй, но что вы станете делать потом с тремя сорванцами? Поверьте, никакие цветочки не займут их внимание дольше... И у меня от сильных запахов болит голова.

— Голова? Кто из нас юная нежная дева, вы или я, дядя? А вот ещё — выставка зловещих картин из Никкона. Одна из них так ужасна, что, поговаривают, у некоего джентльмена не выдержало сердце при взгляде на неё.

— Это можно сказать почти обо всех современных картинах, дорогая племянница. Дайте-ка сюда, — и он отобрал у меня газету. — Посмотрим, посмотрим... Вот: "Бои самых свирепых собак Аксонии"... Нет, пожалуй, рановато для мальчиков, да и собак жалко. Я бы лучше полюбовался на бои поэтов и критиков — не питаю ни малейшего сочувствия ни к тем, ни к другим. Может, скачки?

— Вы ищете развлечение для себя или для детей, многоуважаемый дядюшка?

— Позвольте встречный вопрос. Что у вас в чашке, прелестная племянница, настой цикуты? Вы сегодня ядовиты, как бхаратская кобра.

— Видимо, я многому научилась у вас за последнее время... и верните мне газету! — нахмурилась я и потянула бумагу на себя. С тихим шелестом она разошлась по складке, и у каждого из нас оказалось по половине газеты. — Мы смотрим ближе к концу, а надо обратить внимание на первые страницы. Ну-ка... Вот, смотрите — целый разворот посвящён "Саду Чудес". Разве название не будоражит любопытство?

Клэр скомкал свою часть газеты и не без труда выбрался из кресла. Некоторое время мы молча изучали статью. Затем я разочарованно вздохнула:

— Цирк... Наверное, не слишком подобающее развлечение.

— Цирк, действительно, — прищурился дядя. — Удивительная фокусница из Аксонии, чжанский фехтовальщик, романский укротитель зверей, музыканты из Марсовии — неужели они по всему свету собирали труппу? Пишут, что первое представление двадцать второго марта, в день весеннего равноденствия, соизволит посетить сам герцог Хэмпшайр... что, в общем-то, ничего не доказывает, потому что герцоги порой посещают заведения, о которых в присутствии леди упоминать не принято. Однако я заинтригован, не скрою. И мальчикам наверняка понравится.

— И вам.

— И мне, — согласился он, словно и не заметив поддёвки, затем оглянулся ко мне. — День был долгий и трудный. Ступайте-ка спать, дрожащая... дражайшая племянница. А потом и я последую вашему примеру. Надо будет сказать Джулу, чтобы завтра он поставил у изголовья кувшин воды с лимоном и мятой. И со льдом... много, много льда, — пробормотал он еле слышно.

Спорить я и не подумала — дядя был совершенно прав. Обычно две ложки ликёра в кофе только добавили бы запаха и вкуса, но сегодня меня разморило, вероятно, больше не от напитка, а от переживаний. Перед сном я заглянула в комнату сначала к мальчикам Андервуд-Черри — они крепко спали, держась за руки — а затем к Лиаму. Он тут же изобразил безмятежный глубокий сон, но немного перестарался с глубоким и ровным дыханием и закашлялся.

Я сделала вид, что не заметила обмана.

— Поправляйся скорее, — прошептала я, поправляя одеяло. Юджиния выглядывала из-за двери, словно хотела оказаться на моём месте, но даже длинная её неровная тень не дотягивалась до кровати. — И не вздумай охрометь. В моём доме трость есть только у одного человека, и этот человек — я сама.

— Так она у вас для красоты, — не утерпел Лиам и приоткрыл один глаз, но потом снова зажмурился.

— Верно, — рассмеялась я. — Спи, горе-герой.

Наверное, с точки зрения воспитания мой поступок нельзя назвать правильным. Даже леди Абигейл, души не чаявшая в сыновьях, говорила, что детей надо воспитывать в строгости... Но я слишком обрадовалась тому, что Лиам хотя бы жив остался, а близнецы и вовсе отделались испугом, ведь игры с револьвером могли закончиться гораздо хуже. Тёмно-красные, влажные, остро пахнущие бинты так и стояли у меня перед глазами. Именно поэтому, возможно, сны были беспокойными и тяжёлыми.

...мне снилась кровь — целое море крови. Она катилась по карте материка до самого пролива, и часть её замарала Аксонию уродливыми пятнами. Невыносимо пахло ржавчиной, дымом — и госпиталем; я была там так давно, когда Эвани Тайлер ещё жила и дышала...

О, Эвани...

На глазах у меня навернулись слёзы.

Кровавый источник бил прямо из сердца Алмании, и карта вспучивалась, расползалась на куски, обращалась то болотом, то огромным полем, по которому ветер гнал рыхлые хлопья пепла. Мимо проползали с чудовищным грохотом конструкты из железа, пышущие огнём, и кто-то плакал — то ли женщина, то ли ребёнок.

А потом я увидела Лайзо.

Он брёл через пустырь, согнувшись и набросив на плечи рваный китель. Босые ноги путались в высохшей траве. Я хотела окликнуть его, но Лайзо вдруг ускорил шаг; я побежала — побежал и он, всё быстрее, раскинув руки так, что встречный ветер трепал тёмно-зелёные широкие рукава рубахи, а потом шагнул по воздуху... И взлетел.

Я осталась на земле, бессильно обнимая себя — высохшими, морщинистыми руками старухи.

Когда я очнулась, за окном всё ещё царил густой предрассветный сумрак.

— Некоторые сны — всего лишь сны, милая Гинни, — мягко произнесла леди Милдред.

Она сидела в изножье моей кровати, совсем как я вечером у Лиама. Её лицо было ясно различимо, против обыкновения — бессовестно молодое, светлое; глаза сияли холодным голубоватым серебром, фамильный цвет Валтеров, отличительный знак многих поколений, начиная с Вильгельма Лэндера.

— Но не этот сон, верно?

— Нет, — согласилась она с улыбкой. — Иногда можно изменить даже судьбу.

— Но не мою? — спросила я тихо.

Леди Милдред не ответила. Она склонилась и поцеловала меня в лоб, как беспокойное дитя. И тогда я проснулась по-настоящему.

Всё утро и половину дня ночной кошмар довлел надо мною. Каждый раз, когда мы с Лайзо оказывались недалеко друг от друга, перед глазами воскресал обожжённый пейзаж, хлопья пепла — и птицеподобная фигура, исчезающая далеко в небе. В кофе ощущался железистый привкус крови, и воздух горчил.

Ближе к вечеру привычка с головою погружаться в дела взяла своё. Сперва я через силу улыбалась и говорила с гостями, но затем поймала себя на мысли, что искренне интересуюсь чужими делами: переживаю о судьбе новой рукописи миссис Скаровски, выслушиваю сетования на одиночество полковника Арча, так и не оправившегося от потери сына, смеюсь над традиционной ежевечерней перепалкой сэра Хоффа и леди Клампси. А когда за общим столом зашла речь о развлечениях, я ненавязчиво поинтересовалась, слышал ли кто-нибудь о цирке под названием "Сад Чудес".

— Конечно! — тут же воскликнула миссис Скаровски. — Мы с супругом идём на представление двадцать второго марта. Чудо, что нам достались билеты!

Одна её реплика переменила моё мнение о цирке. Поэтесса, при всей её экзальтированности, за своей репутацией следила и не стала бы посещать "грубое" или "низкое" зрелище — а значит, "Сад Чудес" действительно был явлением необычайным.

— Вы говорите, "чудо".... Неужто билеты так сложно найти?

— О, уже месяц назад их продавали втридорога мошенники и спекулянты! — энергично подтвердила она. — Хвала Небесам, мой дорогой супруг сумел заполучить два места, но только на дальних рядах... Ничего, я возьму с собой театральный бинокль! Или даже подзорную трубу — у нас есть одна, антикварная, говорят, она принадлежала пиратам.

— Звезда труппы — фокусница под псевдонимом Фея Ночи, — вклинился в беседу Луи ла Рон, взволнованно протирая очки. — Мечтаю взять у неё интервью, но, говорят, она отказывает всем газетам. Поразительная женщина!

— У неё необычный псевдоним, — заметила я осторожно, вспомнив Финолу Дилейни.

Только очередной "дочери ши" в Бромли и не хватало!

— О, Фея Ночи выделяется не только сценическим именем. Она выступает в тёмно-синем костюме, расшитом драгоценными камнями, — мечтательно закатил глаза ла Рон. — В Колони после выступления её пригласил на чашку чая сам господин президент с супругой, такое впечатление на него произвели фокусы. Фея Ночи проходила сквозь кирпичную стену, освобождалась от наручников в бассейне, куда её сбросили с пятидесятикилограммовым шаром, прикованным к ногам. Она сумела перенестись из забитого гроба в гардероб цирка всего за минуту!

— Говорят, что, будучи запертой в бочке, она смогла поменяться местами с одной алманской княгиней, пока та сидела в запертой карете. А ключ оставался у князя, — добавила леди Клампси, с превосходством посматривая на явно менее осведомлённого сэра Хоффа.

После этого, разумеется, никто не сумел остаться в стороне. К концу вечера я, кажется, узнала о Фее Ночи и о других артистах труппы больше, чем о собственном дяде. И одновременно — потеряла последнюю надежду раздобыть билеты.

Размышления в дороге и за ужином не дали ровным счётом ничего.

Купить билеты всего за неделю? Невозможно, даже в пять раз дороже, чем они стоили. Обратиться к маркизу Рокпорту за помощью? Он, вероятно, сумел бы что-нибудь сделать, но не хотелось бы злоупотреблять его желанием завоевать моё расположение после нашей ссоры. Я всегда испытывала презрение к кокеткам, которые пользуются чувством вины у близкого человека — и теперь поступить так же? Ни за что.

"Может, попросить Лайзо?" — пронеслась под конец отчаянная мысль.

Но аккурат в тот миг, когда я протянула руку к колокольчику, чтобы вызывать Юджинию и через неё пригласить Лайзо в кабинет, дверь без стука распахнул дядя Клэр, взъерошенный, с тем азартным блеском в глазах, который наводил ужас в той же мере, что и вдохновлял.

— Вот! — и на мой стол легла пачка из семи аккуратных белых картонок, позолоченных по краям. — И не спорьте, дорогая племянница. Подобает это вашему положению или нет, но мы идём в цирк!

На некоторое время я лишилась дара речи. А затем сумела произнести только:

— Дядя... но как?

Клэр выглядел изрядно польщённым такой реакцией. Он слегка откинул голову назад — так кронпринцы позируют для парадных портретов в честь совершеннолетия — и улыбнулся:

— Скажем так, у меня есть свои способы, дорогая племянница. И широкий, гм, круг знакомств, в котором каждый пятый будет искренне рад отдать долг чести в столь необременительной форме. И не извольте волноваться, ничего противозаконного или аморального я не сделал.

Я прислушалась к собственному сердцу и сочла за благоразумие не углубляться в расспросы. Хотя угрозы маркиза Рокпорта и вынудили Клэра избавиться от наследия тёмного прошлого, "покерного клуба", некоторые связи наверняка остались: ведь даже когда человек сознательно выпускает из рук власть, он остаётся запачкан ею — так песок налипает на мокрые ладони.

— Семь билетов... Неужели ложа?

— Только балкон, — с деланным сожалением вздохнул Клэр. — Для выступления вновь открывают амфитеатр Эшли, эту двухсотлетнюю развалину. Его ремонтируют уже полгода. Надеюсь, перекрытия не обрушатся от аплодисментов. Вы уже придумали, кого пригласите?

Вопрос застал меня врасплох.

— Пригласить? Ах, да. Действительно, семь билетов, а нас только шестеро: мальчики, я сама и вы, дядя, вероятно, с камердинером. Что думаете о мисс Рич?

— Компаньонка вам не помешает, хотя я предпочёл бы общество миссис Мариани, — ответил дядя, немного помедлив. — Но в одном вы ошиблись. Джул не идёт.

— Почему же, он ведь всюду сопровождает вас, даже в театре? — спросила я и тут же поправилась: — Разумеется, это простое любопытство, я не настаиваю на ответе.

Выражение лица у Клэра стало невероятно сложным: казалось, что сочувствие, опаска и глубокая симпатия борются между собою, и ни одно чувство не может взять верх.

— Джул, к сожалению, состоит в особенных отношениях с цирковыми традициями, и с моей стороны было бы довольно жестоко заставлять его наблюдать за представлением.

— Вам виднее, — заметила я покорно и задумалась. Пригласить леди Абигейл? Она отбыла из Бромли. Глэдис подобные увеселительные мероприятия посещает вместе с супругом, а Эмбер и вовсе не до того... — Может быть, стоит позвать детектива Эллиса?

— Как вашего друга? Полно, пойдут сплетни, — отмахнулся Клэр, но, судя по блеску глаз, мысль ему понравилась.

Есть два вида возражений: непреклонное "нет" и кокетливое "нет — и попробуй-ка убеди меня". Вероятно, дядина реплика относилась, скорее, ко второй категории.

— О, после стольких лет сплетни пойдут, скорее, если мы перестанем время от времени встречаться за чашкой кофе. К тому же с нами будет Мадлен.

— А причём здесь мисс... — Клэр запнулся. А потом рассмеялся: — Ах, значит, вот как. Никогда не мечтал о славе волшебника, соединяющего сердца, но сейчас ваша идея кажется мне забавной.

Билет я отослала Эллису тем же вечером с сопроводительной запиской, а вскоре получила ответ: детектив сердечно благодарил меня за приглашение и извинялся, что редко заходит в последние дни: слишком много-де работы, буквально некогда спать. Однако на представлении он клятвенно пообещал быть — думаю, большую роль сыграло ненавязчивое упоминание о том, что Мадлен очень ждёт циркового представления. Ведь кто из влюблённых устоит перед возможностью увидеть предмет своего обожания с радостной улыбкой на устах?

В "Старом гнезде" известие о том, что мне достались сразу семь билетов, произвело фурор. Миссис Скаровски закатывала глаза, ахала, а под конец даже сочинила сонет "О дарах Удачи", который начинался так: "Кто коронован был Удачею Царицей, тот семикратно обретёт добро". Луи ла Рон, который только что явился и толком не разобрался в ситуации, тут же откликнулся пародией: "Кто был покусан охромевшею ослицей, тот должен опасаться и коров". Когда он понял, что случайно уколол меня, то страшно смутился, поэтесса не упустила случая всадить ему метафорическую шпильку остроумия промеж глаз, и разгорелась нешуточная битва. Гости поддерживали то одну, то другую сторону, кто-то подзуживал спорщиков, кто-то делал ставки — словом, все прекрасно проводили время.

Примерно в половине второго Мадлен подошла ко мне и шепнула:

— Там пришёл один джентльмен, с чёрного хода... Сказал, что ему не назначено, но что вы его обязательно примете.

Я нахмурилась, мысленно перелистывая своё расписание:

— И как же его зовут?

— Он не представился. Совсем. — На лице Мэдди читалось неодобрение, а речь её стала отрывистой и твёрдой — в минуты волнения побеждённый было недуг напоминал о себе. — Но он хотел пройти на кухню. Говорит с акцентом, но бегло.

— Наверное, это повар-марсовиец, Рене Мирей, — догадалась я. — Проводи его в комнату для отдыха и скажи, чтобы он подождал.

Мэдди кивнула понятливо — и юркнула в коридор между залом и кухней.

Разумеется, меня мучило ужасное любопытство — не терпелось взглянуть побыстрее на особу, о которой мы в последние дни столько говорили. Однако я не подала виду. Если Мирей явился раньше назначенного срока, это говорило, во-первых, о том, что он действительно необычайно нахален, а во-вторых — очень заинтересован в этой работе, даже если вслух и утверждает обратное. Не помешает сбить с него спесь, тем более что полчаса ожидания вполне вписываются в рамки дозволенного этикетом.

Но на столько Мирея не хватило.

— Леди Виржиния, он спрашивает, когда вы подойдёте, — склонилась ко мне Мэдди через четверть часа.

— Ты принесла ему кофе?

— Да, новый. С лавандой и тимьяном

— Как он к нему отнёсся?

— Сделал глоток, скривился, но когда я вышла за порог — выпил всё до капли.

— А пирожные?

— Рисовые, с начинкой из красной пасты.

— Которые прислали на пробу из кондитерской господина Яманаки? — обрадовалась я догадливости Мадлен. — Очень хорошо, потому что в зал я их подавать не решилась, а назавтра они испортятся. И что сделал гость?

— Он сказал: "О, Никкон!". А теперь разломал пирожное вилкой и разглядывает. Как Лиам — раздавленных жуков.

— Значит, с неподдельным интересом, — усмехнулась я. — Что ж, думаю, он довольно подождал. Забавно будет, если я ошиблась в предположениях, и это не Мирей... Побудь-ка пока в зале, а я побеседую с гостем.

В "Старом гнезде" никто и не заметил моего исчезновения, благо состязание между Луи ла Роном и поэтессой зашло на новый круг, и как раз сейчас звучала пародия на пародию, высмеивающую оригинал, содержание которого все уже давно позабыли. Кажется, всё свели к безжалостному обличению премьер-министра. Как обычно, впрочем, ведь любые памфлеты рано или поздно скатываются к политике, таково неоспоримое свойство мира: низкое — к низкому, бесчестное — к бесчестному, а смешное — к смешному.

...а скука тянется к скуке, и потому ширится, ширится, обращаясь в жаждущую бездну, которую невозможно утолить — как, например, у Рене Мирея.

Пятнадцать минут ожидания измучили его сильнее, чем графа Сен-Берга — многолетнее заключение в башне по ложному обвинению.

— Добрый день. Чем обязана вашему визиту, мистер?.. — произнесла я, переступая порог маленькой тёмной комнатки для отдыха, затесавшейся между кухней и чёрным ходом.

— Мистер Мирей! — подскочил он с кресла, хватая в охапку пальто, белое, как платье невесты, и цилиндр цвета мха.

Мой новый повар был модником.

Полосатые зелёно-коричневые брюки и рубашка из той же ткани, удлинённый тёмный жилет, широкий воротничок, притиснутый к шее то ли шёлковым платком, то ли небрежно повязанным галстуком — всё это выглядело пёстро, напыщенно, почти безвкусно, если бы сам Мирей не подобал своему наряду. Долговязый, рыжий, с ярко-голубыми глазами, он походил скорее на альбийца, чем на марсовийца; брови были вздёрнуты "уголком" и словно бы жили собственной жизнью — двигались, изгибались, смешно и пугающе одновременно. И разве что горбатый длинный нос, подходящий, скорее, мрачному поэту, несколько утяжелял его лицо и уравновешивал комично-живые черты.

Всё это я отметила, бросив один-единственный взор на визитёра, а затем, более не глядя на него, села в кресло и принялась обмахиваться веером. Без всякого кокетства — в комнате и правда царила духота.

— Я прождал вас целую вечность! — не выдержал Рене Мирей и, бросив пальто на подлокотник, рухнул в кресло напротив меня. Заложил ногу за ногу, поёрзал, затем сел ровно, потом скрестил щиколотки — всё за какие-то мгновения. — Вы, вероятно, не слишком заинтересованы в том, чтобы нанять лучшего повара в городе. Если не в стране!

Он произнёс это с таким апломбом в голосе и с такой нервозностью в глазах, что я, право, была бы тотчас очарована — если б не водила дружбу с неким детективом, столь же наглым и одарённым, и со множеством людей, не менее интересных.

Если не более.

— А вы, вероятно, считаете, что "Старое гнездо" немного тесно для ваших талантов? — спросила я со светской улыбкой.

Разумеется, то была тонкая издевка; в своё оправдание могу лишь сказать, что спор между ла Роном и миссис Скаровски изрядно меня раззадорил.

— Я мог бы получить работу даже в королевском дворце, — высокомерно заявил Мирей, вздёрнув брови едва ли не до середины лба.

— О, не сомневаюсь. И как долго бы вы там задержались?

Он закусил губу, обводя взглядом комнатку — от остатков пирожного на тарелке до наглухо заложенного окна. Желание тотчас хлопнуть дверью боролось в нём с любопытством; похоже, что репутация "Старого гнезда" как места невероятного, удивительного, куда невозможно попасть без особенных рекомендаций, сейчас играла мне на руку.

— Назовите хоть одну причину, чтобы я задержался здесь, — произнёс он наконец, поднимаясь и прижимая к себе пальто с цилиндром.

— Сто семьдесят семь.

— Хайрейнов? В неделю или в месяц? — фыркнул Рене Мирей. — Мне платили и побольше. Нашли чем удивить!

— Вы неправильно поняли, мистер Мирей. Мистер Белкрафт, наш кофейный мастер, изобрёл сто семьдесят семь рецептов кофе. Он совершил кругосветное путешествие, чтобы на кончике собственного языка испытать все возможные приправы, добавки и специи, и во время путешествия вёл кулинарный дневник, который и лёг в основу его изобретений. Прибывая в очередную страну, мистер Белкрафт в первую очередь изучал местную кухню и не позднее чем на второе утро подавал к завтраку леди Милдред и лорду Эверсану кофе, сваренный по новому рецепту. Миссис Хат, на чьё место вы претендуете, также сопровождала их в этом путешествии. И к каждому новому рецепту кофе она подбирала пирожное или несладкую закуску, которая в полной мере раскрыла бы вкус напитка.

Я говорила размеренно, то немного тише, то громче, стараясь полностью завладеть вниманием Рене Мирея — но того, кажется, заворожил не столько голос, сколько сама история. Однако природная гордость не позволила ему тут же сдаться.

— Сказки! — отмахнулся он и деланно рассмеялся. — Завлекайте ими кого-нибудь другого. Кофе, согласен, был неплох, но вот это рисовое безобразие к нему совершенно не подходит!

Я спрятала улыбку за веером.

— А что бы предложили вы?

Выражение лица у Мирея на мгновение стало растерянным:

— Что, прямо сейчас?

Кажется, он воспринял мои слова как предложение тут же продемонстрировать своё кулинарное искусство на практике. Это мне понравилось: вот если бы он попытался отделаться одними рассуждениями, я бы, пожалуй, разочаровалась. Есть люди, которые скучают, потому что ничего не делают; есть люди, которые скучают, потому что тесная клетка не позволяет распахнуть им крылья.

Рене Мирей, меньше чем за год оставивший четырёх нанимателей, без сомнения, относился ко вторым.

— Почему бы и нет? — склонила я голову к плечу, точно в раздумьях. — Кухня в вашем распоряжении... если, разумеется, мистер Белкрафт не воспротивится.

Повар не колебался ни секунды:

— Ведите!

Пальто с щегольским цилиндром остались в кресле — скомканные, позабытые. Пока мы шли, Мирей вовсе не обращал на меня внимания. Он погрузился в глубоки раздумья, бормоча то по-марсовийски, то по-аксонски, и изредка слух улавливал знакомые слова: шалфей, лаванда, мята, груша, сливки, орех лесной и эльдийский, мёд... Это звучало как заклинание — таинственное и могущественное.

Но не стоило забывать, что сейчас на кухне "Старого гнезда" властвовал другой волшебник.

— Так, значит, — со значением произнёс Георг, не отвлекаясь от размалывания корицы в ступке, когда мы вошли в его вотчину. — Посторонним здесь не место, леди Виржиния, даже если их приводите вы.

Я едва не рассмеялась. Как ловко он подхватил игру!

Мирей запнулся на полушаге. На смену сосредоточенному выражению лица вновь пришло насмешливое.

— Ревнуете? — выгнул он бровь. Марсовийский акцент стал заметнее. — Бросьте, нет ничего хуже ревности. Человек, который обладает чем-то подлинным, не опускается до сомнений. И не боится упустить любовницу... Или своё место у плиты. Вы не уверены в своём мастерстве? Опасаетесь молодого соперника?

— Мистер Мирей, — поспешила я прервать его монолог, пока Георг сам это не сделал — каменной ступкой. — Вы тратите пыл не на то, что нужно. Остроумие — замечательное качество, однако его недостаточно. Или вы собирались удивить меня перебранкой?

Он не ответил — только фыркнул по-кошачьи и принялся нахально шарить по ящикам, разыскивая посуду, приправы и продукты. Я успела только заговорить о том, что-де в подвале есть холодильный аппарат — и Мирей пронёсся мимо, даже не удосужившись дослушать. Джейн Астрид и ещё одна молоденькая судомойка с любопытством выглянули из-за ширмы, отделяющей "чёрную" часть кухни от "чистой", но заметили меня и тут же юркнули обратно.

"Интересно, — подумала я. — Станут ли завтра в городе судачить о новом поваре в кофейне? Или тема неподходящая для модных салонов?"

Спустя полминуты в кухню вошла Мэдди с целым подносом чашек и с тёмно-серой жилеткой на сгибе локтя.

— Это лежало на полу, — пояснила девушка весело. — А ещё мимо пробежал сумасшедший. Он подвал искал. Я показала.

— О, очень хорошо, — неподдельно обрадовалась я. — Иначе, боюсь, он мог случайно выбежать в зал, а там ему делать нечего. И это не сумасшедший, а наш новый кондитер.

Георг тяжело вздохнул и отставил ступку.

— Значит, вы уже решили, леди Виржиния?

Я прислушалась к грохоту в глубине здания — кажется, Мирей успешно разыскал подвал, но немного повздорил с дверью. Замок там действительно был капризный, впрочем.

— Для себя — да, мистер Белкрафт. Но, разумеется, я жду и вашего одобрения.

— Именно одобрения? — усмехнулся он и придвинул ступку обратно, принимаясь вновь растирать корицу.

Терпкий запах ощущался всё явственнее, примешиваясь к кофейным ароматам.

— Вердикта, — смиренно исправилась я, хотя в глубине души понимала, что вряд ли Георг откажет нашему новичку.

И не потому, что побоялся бы перечить мне. Помимо кулинарных талантов, Рене Мирей обладал ещё одним, иного свойства: привлекать интерес.

— Поглядим, — проворчал Георг, но губы его дрогнули в улыбке. — Значит, он искусство своё хочет показать... Мисс Рич, а осталась ли у нас ещё та вещь? — многозначительно понизил он голос.

Ширма, за которой подслушивала мисс Астрид с подружкой, многозначительно покачнулась. Мадлен насупилась, словно пытаясь сообразить, что Георг имеет в виду, а потом на губах её расцвела улыбка:

— Четвёртая попытка? О, да!

— И много?

— Две дольки!

— Вот и принесите их, — попросил Георг, довольно усмехнувшись. — Но только потом, когда этот гордец предложит своё блюдо.

— Недостойно джентльмена дразнить слабых, — в шутку укорила я кофейного мастера — и сама рассмеялась: идея показалась мне забавной.

— Это ваш-то протеже — слабый? — мрачно отозвался Георг, возвращаясь к работе. — Не обманывайтесь, леди Виржиния. Я, конечно, не стану относиться к нему с предубеждением и судить несправедливо, если сумеет что-то интересное сделать — пусть работает здесь. Но, поверьте, его язык принесёт немало бед.

Как бы ни было велико искушение остаться на кухне и понаблюдать за вдохновенным актом кулинарного творчества, я вернулась в зал. Лишь краем глаза успела заметить, как возвращается из подвала, нагруженный ингредиентами, Рене Мирей — рукава рубашки закатаны до локтей, жёсткие рыжие волосы безжалостно стянуты лентой на затылке.

Миссис Скаровски, одержав сокрушительную победу над Луи ла Роном, удалилась — вероятно, отправилась дописывать новую поэму, о которой слухи ходили с самой осени. Вскоре ушёл и журналист, сославшись на срочные дела. Заглянула одна из постоянных гостий и похвасталась крайне удачной помолвкой дочери; полковник Арч, опустошив две чашки кофе и прихваченную из дома фляжку с ромом, отправился на променад; навестил нас Эрвин Калле с новой вдохновительницей, на сей раз — премилой и очень скромной юной особой явно благородного происхождения, скрывающей лицо под вуалью, а имя — за псевдонимом... Словом, прошло почти полтора часа, прежде чем Мэдди шепнула мне украдкой, что мистер Мирей готов представить своё творение самому предвзятому суду на свете.

— Он справился? — только и успела я шепнуть, пока мы шли по коридору.

Мадлен пожала плечами, а затем ответила, тихо и неуверенно:

— С виду-то красиво... Но похоже на первые три попытки.

У меня вырвался вздох.

Значит, сыр, шоколад и суфле. С одной стороны, это хорошо: Рене Мирей и впрямь мастер своего дела, если он сумел с ходу, без раздумий, по двум-трём глоткам кофе определить наилучшие сочетания. С другой стороны... Откровенно признаться, я ждала чего-то необычного, свежего дуновения. Неужели переоценила расхваленного марсовийского повара?

Однако стоило только вернуться на кухню, как стало ясно, что мои тревоги были преждевременными. Не пришлось даже пробовать десерты.

Георг улыбался.

— А вот и вы! — подскочил со стула Мирей. — Кое-чего не хватило, да и времени маловато... Но ведь в кофейне и нужно быстро готовить, верно? Никаких там старинных сложных рецептов. Вроде как "замочите в полнолуние бобовые зёрна на семь дней, затем три дня перетирайте перец в ступке с тремя щепотками базилика и зёрнами чёрной горчицы, поймайте утку на болоте, облейте полученным соусом и подавайте к столу".

Разумеется, я понимала, что он шутит, но не удержалась и спросила строгим тоном:

— Утку — сырой?

— Сырой и в ужасе от запаха прокисших бобов! — горячо подтвердил Мирей. Георг подозрительно раскашлялся в усы. — Ну же, пробуйте! Иначе я умру прямо на вашей кухне и испорчу вам репутацию.

Мэдди беззвучно расхохоталась, отвернувшись. Да уж, этот дерзящий марсовиец, сам того не ведая, сказал нечто очень забавное. Учитывая постоянные визиты Эллиса, милостью газетчиков — самого знаменитого детектива Бромли, покровительство маркиза Рокпорта и мои собственные похождения, загадочная смерть, пожалуй, только прибавила бы "Старому гнезду" славы. Уходила эпоха чопорности, сдержанности и показного благочестия, ныне этим никого уже нельзя было ни удивить, ни привлечь.

На смену приходило... что?

Тем не менее, я не стала больше испытывать терпение Мирея — и обратилась к его творениям.

Сыр, шоколад и суфле, действительно... Но какие!

— Кофе несладкий, крепкий, с плотным насыщенным вкусом, без кислинки. Лаванда смягчает его и придаёт романтичности, а тимьян добавляет пряные, горьковатые оттенки. Аромат, конечно, шедевр! Такой кофе не потерпит оголтелой сладости, — говорил Мирей, склонившись надо мною, пока я пробовала десерт. Едва заметный запах духов, насыщенных и сложных, как бхаратские благовония, окутывал нас призрачным шлейфом, точно объединяя. — Можно пойти тремя путями. Во-первых, оттенить вкус кофе. Во-вторых, поспорить с ним. В-третьих, дополнить.

Для первого десерта он взял мягкий несолёный сыр, перетёр в пасту, добавив шалфея. Вместо коржа тонко нарезал неудачный пресный кекс, оставшийся со вчерашнего дня, смазал пластинки мёдом с перемолотыми эльдийскими орехами и переслоил сырной пастой, а сверху украсил пирожное дроблёными орехами, кажется, слегка вымоченными в меду. Шалфей хорошо сочетался с лавандой и тимьяном в кофе, а сыру придавал необычный привкус.

— Что ж, банальности вы действительно избежали, — заметила я сдержанно, хотя уже сейчас готова была заявить во всеуслышание, что готова принять нового повара. — Достойно похвалы. И готовится, пожалуй, быстро.

— Самое долгое — орехи замачивать, — небрежно ответил Мирей, польщённый и уязвлённый одновременно.

Похоже, он ожидал аплодисментов и неприкрытого восхищения... но всему своё время. Слишком рано похвалю его — и он потеряет интерес к "Старому гнезду". Лёгкие победы не ценятся; надо показать, что здесь ему всегда будет интересно, пусть и непросто.

Если первый десерт оттенял вкус кофе, то второй — спорил с ним. Мирей взял кружочки апельсина вместе с цедрой, выварил в сиропе, подсушил, окунул в расплавленный с мятой шоколад и украсил ещё не застывшую глазурь щепоткой цветов лаванды.

— Недурно, — согласился со мною Георг, когда я обратилась к нему за подтверждением. — Да и пойдёт не только к этому кофе. Есть лишь одна загвоздка: это неудобно есть. Нужно либо нарезать апельсин мельче, чтоб это походило на конфету, либо делать более мягким, чтобы можно было воспользоваться ножом.

Мирей рассеянно кивнул, погрузившись в размышления. Замечание Георга нисколько не задело его, но, судя по всему, дало пищу воображению.

"Очень хорошо", — подумала я и попробовала третий десерт.

Он был... водянистым, пожалуй, так. Всего лишь молочное суфле, разбавленное лавандовым сиропом, не слишком сладкое, не острое — так вкус кофе раскрывался лучше всего, но...

— Скучно, — вынесла вердикт Мэдди. — Мы как раз на днях с суфле и начали. А что, его делать просто, и выдумывать ничего не надо — добавил лаванды, вот и всё. Леди Виржиния первым это и придумала. А у нас правило: первой попытке ходу не давать.

Мирей принялся с независимым видом раскатывать рукава, словно только что осознал, как неподобающе он одет.

— Ну, спорить не буду, суфле и кекс всегда идут на ум первыми. И туда, и туда можно почти что угодно добавить, основа одна, а вкус меняется... — На лицо его набежала тень, и он продолжил с неискренней весёлостью: — Так что там с попытками? Про первую я понял, что мысли у нас совпали. Вы что, уже придумывали десерты к этому кофе?

Последний вопрос прозвучал до крайности подозрительно — и самую капельку ревниво. Видно, Мирей, когда волновался, не мог следовать собственному совету и сохранять уверенность.

— Разумеется, — кивнула я светски. — Мы, к сожалению, сейчас не можем позволить себе идеальные десерты — большую часть приходится закупать в пекарне по соседству и в одной кондитерской, а выбор там не велик. Тем не менее, к каждому новому кофе мы придумываем и новый десерт, пусть даже место ему пока — только в кулинарной книге мистера Белкрафта. — Я прошлась вдоль стола и указала на остатки первого пирожного. — О паре к лавандовому кофе мы задумались ещё на прошлой неделе. Разумеется, сыр тоже сразу пришёл в голову. Правда, до шалфея никто из нас не добрался. Мисс Рич предложила корзиночки, пропитанные лавандовым сиропом, с муссом из пресного сыра. Это была вторая попытка, полагаю, вполне удачная. Третья — конечно, шоколад! Точнее, шоколадный кекс с тимьяном и с цукатами. Тимьян сыграл ту же роль, что и шалфей в вашем сырном десерте, любопытный акцент, придающий ощущение новизны.

Я умолкла, остановившись у края стола. Там, под фарфоровой крышкой, поджидал своего часа десерт, который накануне мы втроём сочли если не идеальным для лавандового кофе, то наилучшим из придуманных.

Мирей перевёл на меня несчастный взгляд:

— Только не говорите, что у вас была и четвёртая попытка.

— А как же иначе, мистер Мирей? — улыбнулась я, приподнимая крышку. — Мы ведь размышляли целую неделю.

На блюдце красовались две четвертинки груши — вываренные в медовом ликёре, оттенённые кислинкой мягких лимонных цукатов, тимьяном и эльдийскими орехами.

Просто, быстро и очень вкусно.

— Это...

— Попробуйте, мистер Мирей, — предложила я, отступая в сторону. — Кофе с лавандой и тимьяном — крепкий, плотный, без молока, без сладости. В нём есть немного чёрного перца и соли — ровно столько, чтобы даже вы не могли уловить посторонний привкус, но напиток это меняет. Лавандовый кофе мистера Белкрафта — дальний родственник кофе по-альравски с пряностями, а там, на востоке, кофе принято подавать с цукатами. И с мёдом.

...Вряд ли Рене Мирей был так поражён нашими кулинарными талантами. В конце концов, он действительно много знал и умел, и наверняка попробовал за свою жизнь множество более изысканных, сложных и интересных десертов. Однако он, кажется, не ожидал встретиться с чем-то подобным здесь — в сердце закостенелой в традициях Аксонии, где даже злополучную утку принято готовить исключительно по дедовским рецептам; в маленькой кофейне "Старое гнездо", которую содержит из прихоти какая-то там вздорная леди.

Сюрприз — воистину восхитительный десерт.

Рене Мирей в молчании выпил кофе и съел груши — аккуратно, задумчиво, точно пытаясь запомнить нюансы вкуса. А затем обернулся ко мне и выпалил:

— Я хочу здесь работать!

Мы с Георгом обменялись взглядами.

— Замечательно, мистер Мирей, — снова улыбнулась я, на сей раз тепло. — Отрадно слышать. Мы подумаем над вашим любезным предложением, и мистер Спенсер передаст вам ответ. Полагаю, не позже, чем через неделю. Мисс Астрид, — обернулась я на замершую настороженно ширму, которая уже полминуты была опасно накренена. — Будьте так любезны, проводите мистера Мирея к выходу. И снова, мистер Мирей, позвольте вас уверить в том, что я чрезвычайно польщена вашим интересом к "Старому гнезду".

Кофейню Рене Мирей покидал оглушённым. Но у меня не оставалось сомнений, что он вернётся.

В конце концов, я давно так не старалась кого-то заинтересовать!

Георг многозначительно кашлянул, привлекая моё внимание.

— Завтра приду пораньше, пожалуй. И ещё, леди Виржиния, я набросал список предметов, которые, возможно, понадобятся нам на кухне через некоторое время... — и он передал мне листок бумаги, испятнанный кофе и, кажется, ореховым сиропом.

На одной стороне был записан незаконченный рецепт, а на другой — перечень утвари, приправ и продуктов частью на марсовийском, частью на аксонском.

— Что... — начала я, но затем меня озарило. — Постойте, вы же находились рядом, когда он работал!

— Именно, — усмехнулся Георг и важно потёр подбородок. — Кто бы подумал, что уроки леди Милдред пригодились не только для того, чтоб поварские книги читать...

Мы вновь заговорщически переглянулись — и заулыбались.

Распоряжение о необходимых покупках я отдала в тот же день; мистер Спенсер пообещал справиться в кратчайшие сроки, но посетовал, что некоторые предметы из списка весьма дороги, да и достать их нелегко.

Главное развлечение началось на следующее утро.

Сразу после открытия в кофейню попытался прошмыгнуть мужчина в белом завитом парике и в клетчатом альбийском плаще — разумеется, то был Рене Мирей. На резонное замечание Мэдди, что-де в "Старое гнездо" пускают только по приглашениям, а исключение делается лишь для постоянных гостей, он возмущённо повысил голос:

— Но ведь в зале пусто! — и маскировка его, выражаясь фигурально, разлетелась на мелкие осколки.

О, этот незабываемый марсовийский акцент!

Георг в голос рассмеялся — впервые после смерти миссис Хат, да и я улыбнулась. Через несколько минут горячих убеждений Мадлен сдалась и пригласила Мирея за столик.

— Заказал "самый интересный кофе", — сообщила она громким шёпотом в коридоре. Я пока пряталась, наблюдала полутени — из зала меня видно не было. — Это какой?

Рене Мирей тянул шею, разглядывая, что лежит на тарелках и в чашках у сестёр Стивенсон; пожилые леди трогательно старались не замечать пристального внимания, но то и дело косились на красно-зелёный плащ.

— О, это любой. Мистер Белкрафт полностью свободен в выборе, только скажи ему, кто именно сделал заказ.

Свою порцию кофе с марсовийскими травами Рене Мирей выпил мелкими глоточками за пятнадцать минут, а затем исчез, чтобы вернуться уже вечером, к закрытию, в своём собственном обличье — и с небольшой коробочкой.

Двенадцать овсяных крекеров с тимьяном, душицей, розмарином и базиликом — просто, но элегантно. И карточка с подписью: "Для кофе а-ля марсо".

— Неплохо, — одобрительно кивнул Георг, прямо на пороге аккуратно прикусив крекер. — Довольно мягкие, вкус приятный. Храниться могут не один день, что, в общем, тоже преимущество. Благодарю, мистер Мирей. И ещё... — сделал он выразительную паузу. — Светлый парик вам совершенно не идёт. И красно-зелёная клетка — тоже.

Мирей побурел, втянул голову в плечи — и, бормоча под нос, бросился бежать вниз по улице.

— Не запугивайте моего нового повара, мистер Белкрафт, — шутливо возмутилась я.

— Такого, пожалуй, запугаешь...

И Георг был совершенно прав.

Марсовиец заявился и на следующий день — уже без глупого маскарада, в приличном белом плаще, и через день. С утра он заказывал чашку кофе, в молчании смаковал его мелкими глотками, перекатывая напиток на языке, а вечером возвращался — и непременно с десертом. Пирог с цукатами и лимонным кремом, сырный мусс в ореховой корзинке... Вроде и несложные блюда, но восхитительно гармоничные. Один раз Мадлен пришлось отвлекать его, пока Георг с чёрного хода проводил на кухню рабочих — они установили новый стол, большой и тяжёлый, сделали на стене медные крючки для подвешивания утвари до потолка и вертикальную лестницу, чтоб доставать предметы с самого верха.

Точь-в-точь, как было у сэра Гордона — спасибо вдове Риверленд за бесценные свидетельские показания.

Девятнадцатого марта я встретила Рене Мирея на пороге и с деланной сердитостью стукнула веером по плечу.

— Опаздываете. Впрочем, гостей пока нет, так что ничего страшного.

Он застыл, недоверчиво глядя на меня:

— Я не вполне понимаю, что...

— Сейчас поймёте, мистер Мирей, не беспокойтесь, — с чопорностью монахини кивнула я и заставила его пройти на кухню, всё так же подталкивая веером в спину.

Увидев закреплённую на стене лестницу, справа и слева от которой висела новенькая посуда и поварские инструменты, и массивный деревянный стол там, где раньше стоял шкаф с сувенирами, Мирей обратился в изваяние во второй раз.

— Необходимые приправы — в ящиках напротив, — указала я направление. — Продукты в основном в подвале, где холодильный аппарат, переодеться можно в тёмной комнате у чёрного хода, Георг любезно передаст вам свой запасной комплект. Приступать можно немедленно. Но сперва подпишите бумаги, — и я подтолкнула его к столу, где лежали два экземпляра договора. — Только осторожнее, печать совсем свежая, чернила могут смазаться.

Мой новоиспечённый повар сделал несколько шагов, склонился над договором и ткнул пальцем аккурат в середину печати, а затем уставился на посиневший от краски ноготь.

— Мне это снится? — рассеянно произнёс Мирей и потрогал письменный прибор.

— Со всей ответственностью заявляю, что нет, — ответила я. — Поверьте, в деле сновидений у меня едва ли не самый большой опыт во всей Аксонии.

— Но... откуда? — и он обвёл рукой утварь и стол. — Как вы вообще узнали?..

— Благодарите мистера Белкрафта. Он весьма внимательно отнёсся к вашим пожеланиям, высказанным в прошлый раз... — "К вашей ругани под нос", — поправилась я мысленно. И продолжила: — По его заметкам, сделанным, пока вы готовили, я набросала распоряжение для своего управляющего, и мистер Спенсер помог внести небольшие перемены в обстановку нашей кухни... Подписывайте, прошу.

— От волнения я всегда забываю аксонскую письменную речь, — признался Мирей. И уставился на меня совершенно несчастными голубыми глазами, как дитя небесное. — Там ведь ничего нет про продажу души?

— Размер жалования есть, обязанности сторон — тоже, но о торговле вроде бы ничего, — улыбнулась я. — Добро пожаловать в "Старое гнездо", мистер Мирей. Вам здесь понравится, уверена.

Произнося это, я ничуть не лукавила. Людям свойственно ценить то, что достаётся большим трудом. А одному нахальному марсовийскому повару, готова поспорить, никогда не приходилось добиваться места с таким упорством, как в моей кофейне.

...десерты Рене Мирея в тот день вызвали нешуточный ажиотаж. Луи ла Рон, прослезившись от удовольствия, отставил пустую тарелку и пообещал посвятить талантливому марсовийцу небольшую статью. Миссис Скаровски аплодировала.

Мы единогласно решили, что это успех.

Вечер омрачило небольшое происшествие, связанное с мальчиками. Они, вопреки всем запретам, вновь забрались в мой кабинет и разорили поднос с почтой. Заинтересовало их, к счастью, только одно письмо — точнее, телеграмма из Романии.

— Это от миссис Мариани, — покаянно шмыгнул носом Лиам, опустив взгляд. — Мы, ну, только прочитать хотели, честно-честно, мы же скучаем по ней, а у Кеннета руки были в джеме. Я хотел вроде как пятна оттереть, чтоб вы ничего не заметили... И всё испортил. Этоявиноватпростите! — выпалил он скороговоркой и скрючился, прикрывая рукой голову, словно в ожидании удара.

Что ж, возможно, сестра Мэри-Кочерга в приюте и практиковала вразумляющие затрещины, но я — нет. Тем более что почти наверняка телеграмму испортили близнецы — их выдавали испуганно округлённые глазища — а Лиам просто взял вину на себя.

— Ступайте к сэру Клэру Черри, он почитает вам нравоучительные истории, — обратилась я к близнецам, вспомнив, что дядя недавно удалился в библиотеку. А потом обернулась к Лиаму: — А ты оставайся здесь. Будешь сегодня моим секретарём вместо Юджинии.

Отсыревшую, расползающуюся в руках телеграмму я вертела так и эдак, но сумела прочитать только сетования на погоду в начале и несколько загадочных слов в конце: "...шестого апреля сего года, да помогут нам всем Святые Небеса".

"Вероятно, Паола вернётся в начале апреля", — решила я наконец и на том успокоилась. А затем — позвонила в колокольчик, вызывая Юджи.

В итоге, разумеется, у меня оказалось два секретаря: сперва девочка задержалась, чтобы показать Лиаму основы работы. А потом... Дети так уютно сидели рядом, так взволнованно посматривали друг на друга — искоса, чтобы сторонний наблюдатель ничего не заметил бы — что я постыдилась и не стала их разлучать. Условное наказание обратилось несомненной наградой.

Иногда случается и так.

— ...и всё же слухи об этом "Саде Чудес" ходят отнюдь не чудесные, нет!

Я с трудом удержалась, чтоб не обернуться на возглас. Чем ближе становился день представления в амфитеатре Эшли, тем чаще в "Старом гнезде" заходила речь о знаменитой цирковой труппе. Вчера Рене Мирей ненадолго отвлёк завсегдатаев — и развлёк заодно, однако сегодня разговоры свернули на обычную колею.

— Прошу прощения, миссис Джоунстоун, — обратилась я к постоянной посетительнице, которая сегодня пришла в компании, дабы представить мне своих друзей и родственников, очень обаятельную пожилую пару. — Похоже, некоторые дела требуют моего внимания. Мы ещё продолжим беседу позже, правда? И, повторюсь, мистер Корги, миссис Корги — чрезвычайно польщена знакомством с вами, мне не терпится послушать ещё истории о вашем трёхлетнем путешествии по Колони!

Мистер Корги — седовласый, длинный, в смешных круглых очках — потерянно кивнул, соглашаясь; его деятельной супруге также было всё равно: она слишком увлеклась изучением меню. Оставив их на попечение Мэдди, я с чистой совестью прошла к центральному столу, где уже разгорелся нешуточный спор.

— Нет, нет и нет — это всё досужие слухи! — провозглашала миссис Скаровски; щёки её пылали, глаза за толстыми стёклами очков наводили ужас.

— Да, да и да — нет дыма без огня! — отвечал ей Луи ла Рон, не менее румяный и взволнованный. — По крайней мере, я очень на это надеюсь! Для журналиста нет ничего лучше скандала.

— Даже так? — с ходу сказала я, занимая место во главе стола. Спорщики тут же утихли, а прочие гости, наоборот, зашептались, предвкушая очередной раунд. — Прошу, посвятите и меня в суть дела.

Луи ла Рон подался вперёд, глядя на меня исподлобья; весь его вид выражал азарт, предвкушение и нетерпение.

— Кто-то целенаправленно и весьма упорно распускает слухи о "Саде Чудес". И весьма презанятные: якобы цирк проклят, да и вся труппа, а кто отважится посетить представление — рискует не вернуться домой! — произнёс он громким шёпотом и замер, ожидая моей реплики. Когда же не дождался, продолжил: — И готов поставить на кон своё перо — что-то обязательно произойдёт.

— Глупости! — возмутилась миссис Скаровски и хлопнула ладонями по столешнице, подобно некоторым излишне ретивым законодателям в парламенте в дни прений. — Сплетни действительно курсируют, и преотвратительные. Но готова поспорить и я: их распускают эти бессовестные лицемерки, "Общество благодетельных леди"!

Луи ла Рона даже подкинуло на месте при её словах.

— Что же, предлагаю пари! — перегнулся он через столешницу, наклоняясь к поэтессе. — Я утверждаю, что во время представления случится нечто совершенно ужасающее. И если так и будет, то вы, мэм, сочините мне оду, и я-то уж постараюсь, чтоб она попала в газету!

— По рукам! — подскочила миссис Скаровски, не менее, а то и более задористая, чем журналист. — Но добавлю: если поблизости окажутся ханжи из "Общества благодетельных леди", то вы, мистер Щелкопёр, посвятите мне хвалебную рецензию в вашей личной колонке.

О, если б я знала, как разрешится это пари! Впрочем, тогда до развязки ещё было далеко.

— Одного не понимаю, — проворчал ла Рон, усаживаясь на место. Похоже, бурные аплодисменты, которые сопровождали промежуточное завершение спора, порядком охладили его пыл и вернули способность мыслить трезво. — Вы ведь горячая поклонница клятой ширманской ереси, не так ли, миссис Скаровски? Так почему же "Благодетельные леди" вам не по душе? И те, и другие борются за права женщин.

Поэтесса схватила ближайший веер со смешным рисунком, кажется, принадлежащий леди Клампси, и принялась шумно обмахиваться. Лицо её стало ещё красней прежнего, словно она сражалась с приступом неудержимого гнева.

— Есть, мистер ла Рон, огромная разница между сторонницами мисс Ширман и "Обществом благодетельных леди". Первые и впрямь делают серьёзное дело, а вторые лишь поднимают много бесполезного шума и всячески вредят.

Миссис Скаровски говорила столь торжественно и мрачно, точно декламировала трагическую поэму, и любимый веер леди Клампси с маленькими крылатыми поросятами так контрастировал с содержанием речи, что мне сделалось смешно. Боюсь, что я не сумела скрыть иронические нотки, когда заговорила:

— Увы, для человека постороннего разница неочевидна. Я имела удовольствие быть знакомой с одной заядлой ширманкой, миссис О'Бёрн. И, вынуждена признать, она произвела на меня не лучшее впечатление. Вся её благородная борьба за права женщин сводилась к тому, чтобы переодеть служанок в мужскую одежду и научить их политике, от которой я сама, к слову, стараюсь держаться подальше.

Поэтесса сокрушённо покачала головой:

— Неразумная позиция: если вы не желаете взять политику в свои руки, то она сама возьмёт вас — в оборот. Поверьте, это куда хуже... Не встречала миссис О'Бёрн, но подобных ей вижу часто. Таких в любом деле — девять из десяти, они гонятся за внешними атрибутами, а в суть не проникают. Они подобны самозваным поэтам, которые считают, что главное — выбелить лицо для интригующего вида и принять позу повнушительней, а там уж можно читать любую рифмованную чушь, мол, публика проглотит.

Я не сразу нашлась, что ответить, потому отделалась пустым:

— Какая изысканная метафора! Сразу видно ваш несомненный талант.

Миссис Скаровски поймала мой взгляд и грустно улыбнулась.

— Вижу, я вас не убедила. Но знаю, кто может справиться с этим лучше. Вы позволите мне привести сюда мою давнюю подругу? Скажем, через неделю или две?

Я тут же уверила расстроенную поэтессу, что полностью доверяю её рекомендациям и буду счастлива видеть в "Старом гнезде" любых её друзей, хоть бы и всех одновременно. Луи ла Рон, который всё ещё чувствовал себя несколько виноватым и пристыженным из-за вспышки азарта, принялся утешать нас обеих по-своему — поругивая "Общество благодетельных леди", ставшее чуть ранее камнем преткновения. И поведал, надо сказать, немало любопытного — как ни крути, а журналисты у нас, в Бромли, осведомлены порою даже лучше "ос".

Пресловутое общество было основано всего два с половиной года назад, но уже успело изрядно прославиться в определённых кругах. Состояли в нём по большей части особы знатного происхождения или хотя бы богатые. Они ратовали за благо всех женщин Аксонии, но методы и цели выбирали престранные. К примеру, требовали, чтоб профессора Кэролайн Смит из Бромлинского университета называли не иначе как "профессориной", или, к примеру, протестовали против традиционных чёрных шапочек и мантий в колледже, якобы подобающих только мужчинам, а женскую красоту уродующих. Были замечены "благодетельные леди" и в воистину безобразных инцидентах, к примеру, герцога Хэмпшайра одна из них облила кислым молоком, когда он воспрепятствовал порыву своей дочери, леди Фэйт, присоединиться к упомянутому обществу. Тем не менее, порою у них были и по-настоящему полезные начинания. Так "Общество благодетельных леди" основало фонд помощи для швей, пострадавших на фабрике и оставшихся без средств к существованию. Им оплачивали лечение и отыскивали новую работу — разумеется, по возможности.

"Сад Чудес" эти неугомонные леди невзлюбили сразу. Знаменитый цирк в их виденье представал гнездом разврата, где "женщины и дети выступают на одной арене с дикими зверями". Что ж, кое в чём я была согласна: ни дрессированным львам, ни учёным обезьянкам не давали выбора, участвовать в представлении или нет, да и методы укротители зачастую использовали весьма жестокие ... Но человек — существо разумное, он сам может решить, идти в циркачи ему или нет. И женщины тут ничем не глупее мужчин, право.

— Лайзо, как ты считаешь, может ли женщина быть циркачкой? — спросила я, забывшись, по дороге домой.

Он рассмеялся:

— Не всякая, пожалуй, но и не любому мужчине это по плечу. Но я знаю одну благородную леди, — взгляд его стал хитрым, как у лисы, — из которой вышла бы славная укротительница свободолюбивых гипси.

— О.

— И что же значит это "о", Виржиния?

— Решаю, оскорбиться ли мне или благосклонно принять двусмысленный комплимент, — улыбнулась я в сторону. — И ещё мне кажется, что свободный нрав вовсе не следует укрощать.

— Вот потому я и говорю — славная, — невозмутимо ответил он, и мы наконец подъехали к дому.

Недостойно леди было бы весь вечер думать о сомнительных похвалах Лайзо и о том, какими горячими были его пальцы, когда он помогал мне выйти из автомобиля... и как непозволительно долго задержалась его рука в моей. Потому я отвлекалась, как умела. Сперва провела урок математики для мальчиков — Лиам держался с достоинством, хотя в десять часов уже почти ничего не понимал, а братья Андервуд-Черри и вовсе клевали носами; затем нарушила уединение сэра Клэра Черри в библиотеке, дабы в подробностях пересказать ему последние новости о цирке.

— Выбросьте дурные предзнаменования из головы, милая племянница, — поморщился дядюшка, которого я, похоже, оторвала от исследования полки, отведённой под приключения детектива Моланда Хупера. — Если шумиху собираются устроить курицы из "Общества благодетельных леди", то дело ограничится брызгами ваксы на сюртуке какого-нибудь облечённого властью грубияна, вот увидите.

— А если нет? — вопросила я, самой себе надломленными интонациями напоминая миссис Скаровски.

В глазах у Клэра промелькнуло раздражение. Он покосился на ровный ряд томов, каждый из которых был некогда лично преподнесён в дар моему отцу автором, сэром Артуром Игнасиусом Монро, и подписан его рукой.

Я выжидающе наблюдала.

— Если вас так это беспокоит, возьмите с собой на представление револьвер, мне ли вас учить? — брюзгливо посоветовал дядя; презрев этикет, он перестал делать вид, что интересуется беседой, и выхватил с полки одну из книг. — А теперь ступайте. Можете почитать детям сказки, если уж сплетни лишили вас покойного сна.

— Я бы с удовольствием, но дети уже спят, — улыбнулась я, поднимаясь из кресла. — Доброй ночи, дорогой дядя. К слову, пришло вдруг в голову... Надеюсь, вы своим мальчикам не детективы зачитывали вместо поучительных новелл?

Клэр обернулся на меня — и елейно протянул:

— К вашему сведению, очаровательная и безголовая моя племянница, нет ничего поучительней детективов. В отличие от сказок, в конце преступник там каждый раз повержен.

"Увы, в жизни так происходит отнюдь не всегда", — подумала я, но озвучивать мысли не стала. В конце концов, дядя знал это лучше, чем кто бы то ни было. Так или иначе, но размышлениям о "Саде Чудес" я посвятила слишком много времени, и неудивительно, что после полуночи ко мне пришли отнюдь не простые сны.

...Комната заключена в кокон из паутины — тонкой, серебристой, гладкой, источающей запах вербены. Выглядит устрашающе, но я смеюсь, ибо знаю: то не преграда для меня, взмах руки — и останутся лишь беспомощно повисшие нити.

— Лайзо, Лайзо, — шепчу. — Неужели ты не видишь, что здесь я сильнее тебя — хотя бы здесь.

Провожу пальцами вдоль стены — и паутина опадает.

Но это не последняя ловушка на моём пути. Стены комнаты раскрываются на четыре стороны, точно лепестки отцветающего тюльпана, потолок исчезает в звёздном небе, и мерцающие огоньки в вышине шепчут: лети, куда пожелаешь Гинни. Но как бы не так: я вижу костяные колокольчики, развешанные там и здесь, точно знаю, что мне надо пройти и не потревожить их.

Сухая, немая кость — колдовство мертвеца.

Я оборачиваюсь лунным лучом, ветром от крыльев ночного мотылька, прячусь в аромате вербены — и проскальзываю мимо, к свободе.

— Сон мой, сон, — мурлычу под нос, распахнув руки, словно крылья. — Подскажи, расскажи, что ждёт за поворотом?

Я думаю о цирке, об Эллисе, о дяде Клэре, о мрачных слухах, о пари, что заключили мои друзья; под ногами вьётся узкая дорожка, и с каждым шагом она всё больше похожа на канат, и вскоре босые ноги уже ощущают переплетение жёстких волокон. Внизу — арена, артисты в ярких смешных костюмах, огни и брызги. Кто-то смеётся взахлёб, и постепенно хохот переходит в стоны, а затем — в крик и рёв.

С края арены течёт алая волна, захлёстывая и людей в цветных трико, и невидимых зрителей в первых рядах. С балконов доносятся испуганные вздохи, любопытно блестят лорнеты и бинокли... Во тьме за пределами освещённого круга вспыхивают злые глаза — неужто человечьи?

Складываю пальцы, имитируя револьвер.

— Бам, — говорю, — бам, бам!

Комок мрака выкатывается на арену — чья-то ещё неслучившаяся смерть. Мне становится холодно и очень, очень страшно; я отчаянно желаю, чтоб цирк исчез, и бегу прочь — по канату, раскинув руки, по дорожке, к своей спальне...

— Тс-с, — сильные тёмные пальцы перехватывают меня за запястье. — Гляди под ноги.

Под пятой — крысиный череп. Едва не наступила!

— Спасибо, — шепчу, оборачиваясь, и уже знаю, кого увижу. — Но зачем?..

Это Абени — изящная, как ониксовая статуэтка, в голубом платье и в шляпке, украшенной искусственными цветами. Непослушные пружинки волос топорщатся из-под полей, губы смеются, глаза печальны — не живой человек, а будто бы головоломка, распадающаяся на фрагменты, целиком её не увидеть, взгляд соскальзывает.

Абени наклоняется к моему уху и шепчет:

— Хочешь ответов? Найди меня в настоящем городе, не во сне. Здесь повсюду ловушки... берегись костей.

Она кружится на месте, обняв себя, затем срывает гроздь восковых цветов со своей шляпки — лилия, асфодель, нераспустившаяся роза в капельках искусственной росы — и отдаёт мне.

Я просыпаюсь.

Когда я очнулась, на подушке лежал ловец снов с порванными нитями — пятый за последние три недели. А рядом с ним — восковые цветы, крепко связанные голубой тесьмой.

Подарок Абени; знак, указующий на то, как отыскать её в Бромли.

Точно сомнамбула, я поднялась и подошла к окну, отдёрнула занавесь и поднесла букетик к свету. Сейчас ничего мистического в нём не было, изящная поделка из воска и ткани — и одновременно печальный символ. Нераспустившаяся и увядшая роза — прекрасная дева, которой не суждено повзрослеть; лилия — потусторонний трагический знак, асфодель — цветок из долины мёртвых. Что хотела сказать Абени, передавая мне это? Предупреждала ли меня о грозящей опасности... или она говорила о себе?

В одиночку ни за что не догадаться.

Весь день я нет-нет, да и возвращалась мыслями к восковым цветам и к пророческому сну. На представлении определённо произойдёт нечто ужасное, чутьё в очередной раз не подвело Луи ла Рона, хотя пока он этого не знает. Может, отказаться от посещения цирка? Но дядя Клэр не поймёт, да и мальчики только и твердят о том, чтобы поскорей посмотреть на "Сад Чудес". Значит, переменить планы не получится, остаётся только надеяться, что сон сбудется дословно: кровь зальёт арену и первые ряды, но до балкона не поднимется.

И револьвер. Мне определённо следует взять с собой револьвер. Сэр Клэр Черри, язвительный и блистательный, разумеется, изволил шутить, когда советовал мне это, но в каждой шутке есть доля правды, а иногда даже и не доля. И с нами ведь будет Эллис — а уж он-то загодя заметит любую беду!

Немного успокоив себя таким образом, к вечеру я готова была разобраться и со второй частью сна. Однако мне требовался совет знающего человека... другого колдуна.

— Мистер Маноле, зайдите перед ужином ко мне в кабинет, — приказала я в присутствии мистера Чемберса и дяди Клэра вечером. Возможно, беседа затянется; в таком случае лучше нам не таиться и иметь официальный повод для разговора. — Нужно обсудить кое-что касательно расписания на завтра.

— Слушаюсь, миледи, — ответил Лайзо ровным голосом, но глаза у него сделались встревоженные.

Когда мы оказались наедине и удостоверились, что нас никто не подслушивает, он вдруг обнял меня. И прежде, чем я успела возмутиться — или растаять — тихо спросил:

— Что с тобой творится, Виржиния?

— Ничего особенного, — вздохнула я и сделала попытку освободиться, нежеланную, а потому не слишком успешную.

В конце концов, нет ничего предосудительного в таких объятьях. У меня толстая шаль поверх домашнего платья, и он даже не касается обнажённой кожи, только его руки, такие тяжёлые и тёплые, лежат у меня на плечах, и...

...и сердце бьётся, как сумасшедшее.

— Этой ночью я внезапно почувствовал, что порвался ловец снов, — прошептал он и слегка отстранился, чтобы видеть мои глаза. — Стоял под дверью, как дурак, и ждал, не пора ли тебя спасать. Но ты перешагнула через моё колдовство и пошла дальше, да и потом ничего не сказала мне. Но весь день была сама не своя. Завтра представление, но с таким лицом не к развлечению — к драке готовятся.

Я глубоко вздохнула и нашла в себе силы выскользнуть из кольца его рук. Если хочу продолжать этот разговор, надо достать восковые цветы, а они в ящике стола.

— Мне приснился сон о цирке, — призналась я, занимая место за столом, и указала Лайзо на стул напротив — механически, по привычке. И сама улыбнулась: — И правда, присядь, здесь больше света от лампы. Сон был дурной, и я боюсь, что во время выступления что-то произойдёт. Для себя я угрозы, впрочем, не чувствовала, и надеюсь, что дело обойдётся...

, Но мне хотелось поговорить о другом сне.

— Я побуду рядом в амфитеатре Эшли, когда начнётся представление, — пообещал Лайзо, сощурившись. — Хотя вам лучше бы и вовсе не ходить, но тебе решать. Что за другой сон?

Я поколебалась, сама не зная отчего, но всё же открыла ящик стола и достала восковые цветы, завёрнутые в тряпицу.

— Мне снилась Абени, служанка мёртвого колдуна. И, уверена, действовала она без его ведома. Абени передала мне три цветка, украшавших её шляпку, и сказала, что это поможет найти её в городе.

Лайзо осторожно коснулся искусственных лепестков.

— Без его ведома... Любопытно. И прямо сказать, где её искать, Абени не смогла — видно, колдун запечатал ей уста, да так, что и во сне не отомкнуть. Следов никаких нет — значит, это сделано человеком, Виржиния, притом самым обычным, — добавил он, указывая на цветы. — Больше ничего не узнать, вещь-то чистая, я по ней разве что тебя и отыщу теперь. И работа весьма тонкая, такая шляпка дорого стоить будет. Тебе не меня просить о помощи надо, а своих подруг, особенно тех, которые частенько к модисткам наведываются. Так, сдаётся мне, и быстрее выйдет, и вернее, чем с колдовством.

В коридоре скрипнула половица; то была всего лишь Юджиния, которая пришла сообщить, что ужин подан. Но я знала, что если задержаться, то дядя, который бдительней иной дуэньи, заподозрит неладное и примчится нас проверять — он, похоже, до сих пор не простил Лайзо фиалок.

Оставшись в одиночестве, я поймала себя на том, что прижимаю ладони к пылающим щекам.

Таиться в собственном доме, скрывать чувства, в которых нет ничего дурного, стыдиться своей любви — и возводить стены там, где бы стоило навести мосты... Леди Милдред надо мной посмеялась бы, наверное; полвека назад казалось, что вот она, предпоследняя или даже последняя препона, за которой иной мир, свободный и счастливый. Но каждому времени — свои испытания. Моему отцу приходилось тяжелее: после мнимой раскрепощённости наступила чопорная, зашоренная эпоха, когда жениться на девушке из бедного, да к тому же ещё и не слишком знатного семейства было равносильно бунту.

Сейчас же вся наша жизнь, сама её основа сделалась неустойчивой. Чтобы взлететь в бескрайнее небо, надо не только разбить клетку, но и от чего-то оттолкнуться. И обломки для этого, право, плохо подходят... Иными словами, если я хочу быть с Лайзо вместе, он должен не получить новую жизнь в подарок, а добиться её. Если графиня Эверсан-Валтер разорвёт давнюю помолвку и решится на мезальянс, это, без сомнений, станет грандиозным скандалом, но лет через десять "ошибку" простят и забудут.

Но только графине — то есть мне.

А Лайзо в глазах моего окружения так и останется выскочкой, человеком, покусившимся на то, на что он не имел прав. Я верю в его сильную душу, в светлое чувство... но хватит ли их на многие годы косых взглядов, гадких пересудов, шепотков и смешков? Сколь долго даже самый благородный мужчина, даже колдун, которому нет дела до глупых светских клуш, сможет любить причину своего унижения?

Вот потому ему нужно стать равным — не только в моих глазах, но и в чужих.

— Ты сможешь, — прошептала я тихо, смыкая ресницы. В коридоре вновь послышался всё приближающийся перестук каблучков — видно, Юджи во второй раз отправили за мною. — Ты сможешь, и я это знаю без всяких вещих снов.

День двадцать второго марта выдался ясный и тёплый — пожалуй, самый приятный за целый месяц. Лиама с самого утра было не угомонить: он с гиканьем носился по лестницам, приводя в ужас прислугу, и, пожалуй, если б не вмешательство сэра Клэра Черри в самом строгом и угрожающем модусе, то до вечера бы особняк не простоял. Мне, впрочем, тоже не сиделось на месте.

До обеда — в кофейне, затем к швее, лично забрать новое платье, потом примерка, ответы на самые срочные письма, лёгкая трапеза — и вот уже пора одеваться и выезжать. В путь мы отправились на двух автомобилях: я с Мадлен — в "Железной Минни" с Лайзо за рулём, а Клэр с мальчишками, одетыми в почти что одинаковые коричневые костюмчики — в наёмном кэбе.

Крошечный, вышитый шёлком ридикюль оттягивал руку приятной, успокаивающей тяжестью — револьвер всё-таки перекочевал туда из ящика стола.

— Ой, смотрите, леди Виржиния! — тихонько окликнула меня Мэдди, когда автомобиль только-только отъехал от особняка. — Что это с ним?

— С кем? — рефлекторно переспросила я — и тут увидела у стены высокого человека, скромно одетого, неприметного, если б не красно-рыжие волосы, чересчур яркие даже для альбийца.

Джул, камердинер дяди Клэра, стоял, привалившись спиною к холодным камням и тяжело дышал. Солнце ласкало его запрокинутое вверх лицо, бледное, без кровинки. Ему дурно? Неужели ранен?

— Мистер Маноле... — начала было я, но Лайзо качнул головой, сворачивая на соседнюю улицу.

— Не стоит, миледи. Он бы вряд ли хотел, чтоб его таким видели — в минуту слабости.

Я оглянулась вновь; Джул исчез, точно в воздухе растворился. Зато позади показался наконец кэб с Клэром и мальчиками. Тень от набежавшего облака укрыла город, и сразу точно сделалось холоднее; ветер огладил голые ветви рябин и вязов, взметнул сор на обочине и забился в проулок.

— И давно неладное стряслось с мистером... — Я запнулась, осознав, что до сих пор не знаю, фамилия или имя это короткое слово — "Джул". — С дядиным слугой?

Лайзо пожал плечами.

— С месяц или два. Отлучается иногда, возвращается сам не свой. Но сэр Клэр Черри о его отлучках знает. Иногда, — он позволил себе усмешку, — даже сам его потом вашим коньяком отпаивает.

Я представила себе эту картину — и прикусила губу, чтоб не рассмеяться. Вот кто бы думал, что дядюшке свойственна трогательная заботливость о слугах!

— Что ж, значит, нам волноваться не о чем, — подытожила я после паузы. — А что до коньяка — оно и к лучшему. Хоть место освободится для самодельных ликёров баронессы Пауэл, которые она уже год грозится мне выслать с оказией.

— Если какие бутылки в подвале лишние, их можно мистеру Мирею отдать, — рассудила Мэдди разумно и отчего-то покраснела. — В его рецептах чего только нет.

— И правда, — улыбнулась я, вспомнив его последний эксперимент — песочную "раковину" с мёдом и цукатами, вымоченными в горькой полынной настойке.

Разумеется, странное поведение дядиного камердинера тут же вылетело у меня из головы; до самого прибытия мы обсуждали исключительно десерты — и нового повара. Чрезвычайно занимательная тема оказалась, право!

Вновь отстроенный амфитеатр Эшли располагался на восточной стороне бромлинского блюдца, в Ист-Хилл, за ипподромом и пустырями Дэйзи-Раунд, на изрядном отдалении от оживлённых улиц. К нему протянулось две дороги: одна по краю города, частью ведущая через предместья, а другая от центра, дважды пересекающая извилистый Эйвон. По ней мы и ехали; сегодня движение было бойким — и неудивительно, ведь те, кому не хватило билетов, хотели так или иначе прикоснуться к событию, весть о котором раструбили все газеты. Не посмотреть само представление, так взглянуть на амфитеатр и прогуляться вокруг. А потом — хвастаться перед знакомыми, обсуждая бесконечно, кого заметили у входа, кто и как был одет, на чём и с кем прибыл, уходил довольным или разочарованным...

Насколько помню, именно такие разговоры о том, что толком никто и не видел, и назывались "культурной жизнью", да сохранят от неё Небеса.

Само здание выглядело издали грандиозно, особенно на фоне запущенных садов пригорода. Афиши, растяжки — и стилизованный под старину фасад, чудное сочетание, на мой вкус. Близ амфитеатра слонялось порядочно народу: и зеваки, и журналисты, и торговцы с лотками... Прямо перед входом собралась публика посолиднее; экипажи и автомобили всё прибывали и прибывали.

Разумеется, без скандалов не обошлось: "гуси" в парадной униформе старательно теснили от ступеней... колонну женщин?!

Признаться, я сперва глазам своим не поверила. Но затем, когда мы подъехали ближе, убедилась: около двадцати особ разного возраста, от пожилых матрон до юных ещё совсем девиц, наседали на "гусей". Три женщины держали плакаты на длинных палках, ровно как рабочие с фабрики на митинге! Изображено там было нечто несусветное: на одном — рыдающий тигр в объятьях приплюснутого медведя, на другом гротескно худая девочка с молитвенно воздетыми руками, на третьем — намалёванная алой краской надпись.

— "Нет распутству! Женщин и детей — прочь с арены!" — прочитала нараспев Мадлен и обернулась ко мне с блестящими от любопытства глазами: — Что это такое, леди Виржиния?

Я вспомнила долгие споры в кофейне — и рассмеялась:

— Похоже, мистеру ла Рону придётся наточить своё перо и написать хвалебный отзыв для миссис Скаровски. Некоторые, без сомнения, достойные особы из "Общества благодетельных леди" явились выказать неодобрение. Поезжайте кругом, мистер Маноле, подальше от них. Пусть доблестные господа из Городского Управления спокойствия оттеснят их на более подобающее место, а мы пока подождём. Уверена, та скульптурная группа слева от амфитеатра удержит внимание мальчиков — на какое-то время хотя бы.

— А почему, леди Виржиния? — с любопытством обернулась Мэдди, выглядывая упомянутую скульптуру.

— Львы и человек без головы, — улыбнулась я в сторону. — Лиаму должно понравиться.

А ещё я надеялась, что Эллису будет легче найти нас там, чем в толчее у ступеней.

"Странно, что он не явился в особняк, как собирался... — явилась тревожная мысль. — Надеюсь, с ним не случилось ничего дурного".

Мои расчёты оправдались, но не совсем так, как я думала.

Во-первых, больше всего удивительная мраморная композиция "Четыре греха в обличье диких зверей терзают Неизвестного" развлекла почтенного сэра Клэра Черри — он смеялся в голос и уверял, что несчастный обезглавленный господин напоминает ему одного нашего общего знакомого — долговязостью, старомодным сюртуком и цилиндром. Я, разумеется, как добропорядочная невеста делала вид, что намёков не понимаю, однако пообещала себе при случае выяснить, что за скульптор сотворил это, и нет ли у него зуба на Особую службу.

Во-вторых, поодаль от толпы меня действительно быстро заметил обладатель седьмого билета, но им оказался не Эллис.

— Леди Виржиния, сэр Клэр Черри, приношу свои глубочайшие извинения, — склонил голову доктор Брэдфорд, одетый с иголочки, но, похоже, в последний раз видевший подушку в лучшем случае позавчера. — Я до последнего надеялся, что до этого не дойдёт...

— Надеюсь, с мистером Норманном всё в порядке? — прервал его дядюшка весьма грубо. — Как безответственно с его стороны. Не стоило посылать ему билета, глупая трата.

На мой взгляд, он выглядел скорее обеспокоенным, чем сердитым, но, возможно, мне это лишь показалось. Доктор Брэдфорд покосился на Мадлен, совершенно поникшую, и продолжил:

— Детектив Эллис расследует дело о трёх повешенных, вы, вероятно, видели в газетах отголоски. Вчера долг службы позвал его в Ландок — в деревеньку к северу от Бромли, всего в трёх часах езды. Мы рассчитывали, что он вернётся вовремя, но увы, — развёл руками Доктор Мёртвых. Затем он, как фокусник, достал из рукава продолговатый конверт. — Вот его билет. Полагаю, я должен был вернуть вам его раньше, но не сразу сумел найти кэб и не застал вас в особняке. Ещё раз нижайше прошу прощения, — повесил он повинную голову.

Клэр заглянул в конверт, презрительно скривился — и протянул его обратно доктору Брэдфорду.

— Возьмите себе. И пусть потом этот дурень локти кусает, что упустил такой шанс.

— Весьма благодарен, однако не могу принять столь щедрый...

Дядюшкин взгляд стал опасно добрым, а улыбка — сладкой.

— Оставьте манерничанье глупым девицам. В конце концов, билет мой, мне и решать, кому его отдавать. Вы человек из состоятельной семьи, а профессия доктора столь же почётна и уважаема, как священнический сан. К тому же мы с вами имели замечательную, гм, беседу в "Старом гнезде", когда леди Виржиния устраивала приём в честь дня своего рождения. — Клэр вложил конверт Брэдфорду в руку и заставил сжать пальцы. — Все формальности соблюдены, чего вам ещё надо?

Судя по всему, бедняге доктору надо было двенадцать часов крепкого, здорового сна. Но кто же в своём уме станет спорить с сэром Клэром Черри, когда он говорит — точно патоку льёт? Уж точно не человек, который дорожит своей жизнью, репутацией и спокойствием.

— Весьма вам обязан, — грустно вздохнул доктор Брэдфорд, принимая подарок.

Мы выждали ещё немного, прогуливаясь у амфитеатра. "Благодетельные леди" вполне ожидаемо перешли границы допустимого, окружив немолодого приземистого мужчину, прибывшего вместе с супругой в чудовищно огромном электромобиле. Шум ругани, подозрительно напоминающей вороний грай, доносился даже издали. А потом словесная перепалка неожиданно едва не переросла в драку, когда на мужчину бросилась полная дама, одетая в чёрное, с зелёным монашеским платком на голове.

— Похоже, герцогу Хэмпшайру снова не повезло, — заметил Клэр, которого неприглядный эпизод только развеселил. — Вы только посмотрите, отряхивается! Неужели его опять кислым молоком полили? Или чем похуже?

— Герцог? — не поверила я и сощурилась, всматриваясь.

Клэр скучающе пожал плечами.

— На плечах безвкусное меховое пальто, которое едва по земле не волочится, под ним красный сюртук и, готов спорить, хоть и не видно отсюда, чёрный шейный платок. Кто ещё это может быть? Я б ещё посомневался, мало ли какой богач додумается повторять за герцогом, но взгляните на его спутницу. Шляпка в виде корабля — о, на такое способна только леди Хэмпшайр.

Доктор Брэдфорд нервически поправил очки в тонкой серебряной оправе и осторожно поинтересовался:

— Мне показалось — или вы недолюбливаете герцога?

— Перекиньтесь с ним двумя-тремя словами — и посмотрим, как возлюбите его вы, — невинно, по-девичьи моргнул сэр Клэр Черри, уставившись исподлобья. — Впрочем, я и к "Благодетельным леди" симпатии не питаю. А нет зрелища приятнее, чем ссора двух ваших неприятелей, особенно под аккомпанемент... — тут он приметил Лиама, с восторгом внимающего ему — и одёрнул себя. — Забудьте, впрочем. Сойдёмся на том, что я не люблю длинные чёрные шубы и крикливых женщин. И, к слову, путь свободен.

И впрямь, "гуси" оттеснили "Благодетельных леди" достаточно далеко от входа. Женщина в монашеском одеянии куда-то подевалась — вероятно, испугалась наказания за содеянное. Мы наконец-то прошли в амфитеатр, и вовремя: до представления оставалось совсем немного.

Изнутри здание казалось даже больше, чем снаружи. Обустроено оно было прелюбопытно. Огромная арена, отделённая от зала решёткой, далее по кругу — зрительские ряды и три яруса балконов. Над ареной — качели, канаты, помосты, словом, настоящий воздушный лабиринт. С одного края рядов наделали больше, и они образовывали своего рода партер, как в театре. Наши места располагались на самом верху, в правой половине — не слишком удобное место для обзора, я бы предпочла один из нижних балконов.

К немалому моему удивлению, меховое пальто герцога обнаружилось именно в партере, едва ли не в первом ряду.

— Лорд Хэмпшайр — известный любитель зверинцев, — шепнул мне Клэр, и в его интонациях уважения не проскальзывало ни на гран. — А в "Саду Чудес" обещали продемонстрировать много редкостей и диковинок.

Мальчишки, которые до сих пор глазели на заполняющийся зал, буквально прилипнув к бортику, оживились, расслышав последние слова.

— Хочу увидеть огромного речного змея с Чёрного Континента! — обернулся Лиам с восторгом.

— Львы лучше! — убеждённо заявил хрупкий светловолосый ангелочек Чарли, так похожий на Клэра, только маленького.

Рыжеватый Кеннет опустил взгляд и, краснея, пробормотал что-то про овечек, но, возможно, мне это только почудилось. Не мог же внук сэра Клэра Черри, воспитанный им, питать слабость к чему-то столь милому и беспомощному!

А затем свет резко погас — и вспыхнул снова. Зелёный, синий, малиновый... Разговоры и шелест вееров стихли. Цветовая феерия успокоилась, и во мраке из-под купола амфитеатра медленно опустилась на почти невидимых качелях женщина в блестящем, возмутительно коротком платье, держащая лампу в руке. На половине пути качели застопорились, и женщина встала ногами прямо на тонкую перекладину.

У меня при взгляде на ненадёжную опору, на море волнующейся тьмы закружилась голова.

— Дамы и господа! — громогласно, так, что даже доктор Брэдфорд очнулся от полудрёмы, воскликнула циркачка. — Добро пожаловать в Сад Чудес! Вас ждут удивительные приключения, незабываемое зрелище... Чудеса начинаются прямо сейчас!

Она покачнулась — и соскользнула с качелей.

...зал испуганно выдохнул, точно единое существо...

В последний момент циркачка зацепилась руками за перекладину, а лампу подцепила ногой. Взмыла на качели, завертелась, и огонёк мерцал то вверху, то внизу... Я боялась смотреть, но и глаза закрыть не могла. Откуда-то доносилась музыка — целый оркестр, сделавший бы честь и Королевскому театру. Наконец циркачка подвесила лампу на перекладину — и принялась раскачиваться. Качели ходили по широкой дуге, то взлетая, то опускаясь, а потом она отпустила руки, пролетела во тьме и — оп! — ловко приземлилась на небольшую платформу, перевернувшись в воздухе. Вокруг неё забили фонтаны цветного огня, затем вспыхнул свет, заиграла более громкая и весёлая музыка, на арену высыпали люди в потешных костюмах, на ходу жонглируя кольцами и шарами.

Все зааплодировали.

Искренний, почти что детский восторг в глазах Клэра, пожалуй, уже стоил того, чтобы прийти сюда.

Представление отнюдь не было набором трюков — перед нами разворачивалась запутанная история. Двое акробатов, назвавшихся Джеком и Джилл, по сюжету — брат и сестра, якобы попали в потаённый Сад Чудес, где "феи" праздновали восхождение на трон нового короля и предавались всяческому веселью. Проводницей потерявшихся "детей", участвующих во всех номерах, стала самая первая циркачка — Фея Ночи, как она представилась. Без её помощи заблудившиеся "брат" и "сестра" должны были неминуемо погибнуть, поскольку забавы фей для обычных людей чересчур опасны... Честно признаться, я давно не смотрела ничего столь увлечённо.

Сложно сказать, в какой момент что-то пошло не так.

Арена погрузилась в темноту почти полностью — дрессировщики уводили львов. Затем свет опять загорелся ярче, и под исполненный ужаса стихотворный диалог Джека и Джилл явилось новое чудовище — огромный медведь в сопровождении косматого, не менее свирепого с виду укротителя. Щелчками бича по полу мужчина заставил зверя пробежать по краю арены, закладывая широкую дугу.

И вдруг медведь настороженно замер на полушаге, не обращая внимания на укротителя, а затем кинулся на решётку.

Она выдержала ровно два удара — и обрушилась.

Вокруг закричали; в нижних рядах началась давка. Света было вдоволь, даже слишком много, но это нисколько не помогало. Под упавшей загородкой барахталось сразу несколько человек, я издали опознала шляпку-корабль и чёрное меховое пальто; медведь с рёвом тыкался в решётку...

Неужели герцог?..

— На место! — заорал Клэр, хватая мальчишек, всех трёх разом, и заставляя сесть под бортик. Лиаму с его повреждённой ногой это далось нелегко. — Мы на верхнем балконе! Здесь безопасней, чем внизу, дурни! — и добавил грязное словцо.

Лиам сгрёб мальчиков в охапку и затих на полу, втянув голову.

— Револьвер! — вскрикнула я и трясущимися руками попыталась открыть ридикюль. — У меня револьвер, но отсюда я не попаду, ради всего святого, там же люди внизу!

— Да что медведю револьвер! — выдохнул Клэр; он, словно наседка, пытался закрыть внуков и Лиама, гладил их по головам — и одновременно заглядывал через бортик. Позади нас какая-то дама лишилась чувств, а её супруг причитал и звал на помощь. — Что в глаз плюнуть, что выстрелить!

— Не согласен, — холёные мужские пальцы накрыли мою ладонь. — Хоть отвлечём его. Леди Виржиния, позвольте мне.

Доктор Брэдфорд с удивительной ловкостью извлёк из ридикюля револьвер, подошёл к бортику, прицелился...

Бах, бах, бах!

Три выстрела, как во сне. Зверь метнулся в одну сторону, в другую — искал, откуда пришла боль, но затем опять бросился на решётку.

— Один раз промазал, — сухо констатировал доктор. Профиль у него заострился, глаза точно запали. — Теряю навык. А у вас хороший револьвер, леди Виржиния, тот самый, что положил конец Шилдсу? Добрый знак...

Он взвёл курок снова.

Бах!

Медведь шарахнулся и взревел. Револьвер щёлкнул вхолостую, и вдруг...

Ба-бах!

Выстрел был чудовищно громкий, и звук шёл снизу; медвежья голова разлетелась, орошая кровью зрительские ряды. К счастью, поблизости никого уже почти не осталось.

Фея Ночи в коротком блестящем платье с пышными рукавами стояла, поставив ногу на бортик, и целилась из ружья. Красавица напротив чудовища — и чудовище было мертво... Но бед оно натворить успело.

— Я лю... я лю... — всхлипывал Кеннет, вцепившись в брата и в Лиама. — Я люблю овечек...

Паника внизу тем временем только нарастала. Никто, кажется, и не понял, что опасность миновала... В считанные мгновения амфитеатр Эшли обезлюдел; некоторые зеваки остались на месте, но больше в ложах и на балконах, а внизу задержались лишь те, кто не мог двигаться от ужаса или дурноты, а также исключительно достойные леди и джентльмены, которые посчитали невозможным бросить ослабевших.

— Э-эй! Барнелл! — прокричала тем временем Фея Ночи, полуобернувшись к кулисам. Ружьё она торопливо перезаряжала, а мёртвого медведя из виду не выпускала, точно готовясь к тому, что он вот-вот восстанет из мёртвых. — Барнелла приведите, кто-нибудь!

Ей крикнули что-то в ответ, неразборчиво и, насколько я сумела расслышать, на смеси аксонского с алманским. Циркачка на мгновение прижала руку ко лбу, с усилием разглаживая пальцами складку между бровями, а затем обратилась к залу:

— Почтенная публика, дамы и господа! Есть ли среди вас доктор? Здесь раненые, нужна помощь.

О, святая наивность! Учитывая, сколь быстро билеты на представление превратились в необыкновенную редкость, не стоило и надеяться, что среди зрителей окажется хотя бы один врач, который не побоится запачкать свои ботинки, спустившись на арену.

Впрочем, один как раз был.

— Благодарю за револьвер, леди Виржиния, — сказал доктор Брэдфорд, возвращая мне оружие. Он выглядел измождённым и сосредоточенным одновременно, будто бы не замечающим собственного плачевного состояния. — Боюсь, я вынужден поступить не по-джентльменски и оставить вас. Долг заставляет меня спуститься вниз.

Я мельком бросила взгляд с балкона. Людей внизу стало ещё меньше, прямо сейчас одну немолодую леди под руки выводили через боковые двери; из циркачей на арене по-прежнему была только фокусница с ружьём, и друзья не спешили к ней на подмогу. Даже укротитель зверей, долговязый романец в ярком гриме, куда-то запропастился. А между тем упавшей решёткой оказалась придавлена не только герцогская чета, ещё троих накрыло, а одна молодая особа в бледно-розовом платье лежала без чувств между кресел, на шаг дальше. Снаружи слышались крики и плач, свистки "гусей", но здесь, в амфитеатре, всех словно оглушило выстрелом — и тем, что предшествовало ему.

Разумеется, никто не осудил бы меня, если б я ушла, предоставив разбираться с бедой служакам из Городского управления спокойствия — или хотя бы сильным мужчинам. Но ни тех, ни других пока не было видно...

Леди в розовом платье пошевелилась и слабо позвала на помощь, приподнимаясь на дрожащих руках.

— Дядюшка, прошу, отведите мальчиков к автомобилю, — решилась я наконец. — И вы меня очень обяжете, если обрушите все кары небесные на головы тех нерадивых "гусей", что не спешат приступить к исполнению своих обязанностей.

— О, можете на меня положиться, — сладчайшим голосом ответил Клэр. И сощурился: — Значит ли это, дражайшая племянница, что вы...

— В скорейшем же времени последую за вами. Только помогу той леди, — указала я веером на молодую женщину в розовом.

Разумеется, в этом была только половина правды. Уже сейчас меня не оставляла мысль, что в нападении медведя было нечто странное, а герцог — фигура не той величины, чтоб происходящие с ним странности могли объясняться простой случайностью. Наверняка чудовищной трагедией заинтересуются не только "гуси", но и "осы", и для дяди Рэйвена мои наблюдения будут полезны.

И сон... В моём сне кровь покрывала всю арену, а на первые ряды долетели лишь брызги. Неужели ещё не конец?

— Позаботиться о бедняжке мог бы и я, если уж вас беспокоит её судьба, — отозвался Клэр с изрядной долей сарказма; в мои добрые намерения он явно не очень-то верил, подозревая, полагаю, обычное женское любопытство.

Что ж, его можно понять.

— И оставите мальчиков на меня?

Кеннет и Чарльз были хорошими детьми и, разумеется, ничего не сказали, только всхлипывать стали громче, а в Лиама вцепились совершенно отчаянно. Клэр проследил за моим взглядом и раздражённо передёрнул плечами:

— Делайте, как знаете, леди Виржиния. Но смотрите не пожалейте потом.

Он говорил неприязненно, однако от сердца отлегло.

— Мисс Рич, вам не станет дурно при виде крови? — осторожно осведомился доктор Брэдфорд, когда мы уже покидали балкон. Она так яростно тряхнула головой, словно от возмущения снова говорить разучилась. — Что ж, тогда не будем медлить.

Мне польстило, что он обеспокоился только состоянием Мэдди, а в моей стойкости не усомнился. Но в то же время появилась тревожная мысль: не обманывалась ли я, считая, что могу помочь кому-то?

На лестнице мы встретили человека, одетого в красно-белую униформу — работника амфитеатра. Я со всею твёрдостью, словно имела полное на то право, приказала ему идти за нами, и он подчинился, то ли от растерянности, то ли из привычки выполнять чужие распоряжения. Позднее, среди толпящихся у входа зевак мне попался мужчина в парадной форме младшего офицера, который искал кого-то глазами — скорее всего, свою спутницу, судя по виноватому и беспокойному взгляду. Воззвав к чести мундира, я быстро убедила пойти в зал и офицера, а ещё один немолодой, но крепкий господин, судя по одежде и манерам — преуспевающий делец не в первом поколении, сам изъявил желание присоединиться к нам.

Помощь оказалась нелишней.

— Вы искали доктора? — с ходу произнёс Брэдфорд, опустив вежливое и бессмысленное в нашем положении "добрый вечер".

Циркачка — вблизи её синее платье, расшитое гранёным разноцветным стеклом, выглядело непристойно коротким — указала ружьём на медведя:

— А то, дел-то она натворила... Так вы доктор?

— В некотором роде, — кивком подтвердил лучший патологоанатом Управления спокойствия. — Хотя большей части моих пациентов лечение уже не требуется. Так, сперва решётка... Господа, вы поможете её убрать, чтоб освободить пострадавших?

— Почту за честь, сэр, — пробасил немолодой торговец, делая шаг вперёд, а следом двинулись и офицер с цирковым работником.

Доктор Мёртвых скинул пиджак — прямо в руки циркачке — и решительно направился к упавшему куску ограды, вблизи выглядевшему не только большим, но и прочным. Толстые металлические прутья, надёжные с виду замки, которыми решётка крепилась к другим частям — такое в одиночку поднять нелегко. Положение осложняло то, что туша убитого животного лежала там же.

Пожалуй, силы четверых мужчин может и не хватить, чтоб сдвинуть её.

— Счастье, что решётка на сиденьях держится, а то бы им несдобровать, — пробормотала циркачка с лёгким марсовийским акцентом. А потом, словно услышав что-то, обернулась резко к кулисам: — Да сколько можно ждать! Наконец-то! Салих, Арчи — а ну-ка, подсобите джентльменам.

К нам бежали двое, седой альрав и, кажется, аксонец, ещё совсем мальчишка, но долговязый и широкоплечий. Пока они примерялись к решётке, мы с Мадлен пробрались через ряды, чтобы помочь леди в розовом платье. Похоже, при падении она ударилась головой и сейчас была совсем плоха — не понимала, где находится, и плакала всё время. У меня сердце сжималось.

"Какая катастрофа, какая катастрофа", — вертелось в голове постоянно; было нечто ужасное, чудовищное в том, что произошло.

Мэдди предложила пострадавшей своё плечо для опоры, я же осторожно взяла девицу под руку. Мы передвигались медленно, крошечными шажочками. Мужчины успели оттащить решётку с тушей животного в сторону; доктор Брэдфорд, склонился над Хэмпшайром, закатывая рукава:

— Боюсь, здесь новости дурные... — и вдруг осёкся, делая рукой знак замолчать.

Замерли Салих и Арчи, которых больше, чем пострадавшие, вероятно, интересовала судьба медведя. Сбилась с шага и Мадлен, и нам пришлось остановиться. И в наступившей тишине отчётливо прозвучал хриплый, булькающий голос герцога:

— Проклятие... возмездие... Он дотянулся, клянусь, я видел его, кха-кха, — и Хэмпшайр закашлялся натужно, слабея, кажется, с каждым звуком. — Конец Аксонии, будь проклято оно всё...

Он попытался встать, но доктор Брэдфорд ему не позволил. Леди, которую мы вели, разглядела пристреленного зверя — и начала обмякать; Мэдди залопотала, точно над младенцем, заставляя её отвернуться, и, как ни странно, это помогло. У выхода из зала нам навстречу бросилась причитающая женщина, следом за которой спешил, заламывая руки, её супруг — родители несчастной девицы в розовом. Они так рассыпались в благодарностях, что стало неловко: ведь мы всего лишь увели её подальше от арены, а по-настоящему спасла всех циркачка с ружьём, Фея Ночи. Я повторила это дважды, причём умышленно — наверняка после трагедии разойдутся сплетни, так пусть хоть часть их будет правдивой.

Всё это заняло около четверти часа. Тем не менее, обстановка в зале разительно изменилась: наконец появился тот самый Барнелл, как выяснилось — цирковой медик, а с ним роскошно одетый чжанец неопределённого возраста и женщина необычайно мощного сложения с двумя огромными веерами, притороченными к поясу. Двое из пяти жертв, придавленных рухнувшей решёткой, уже пришли в себя — мужчины, военные, судя по выправке; доктор Брэдфорд хлопотал над герцогиней Хэмпшайр. Ещё одна женщина в тёмно-синем наряде сидела на бортике арены и плакала, уткнувшись в собственные ладони.

— Поглазеть вернулись? — неласково встретила нас Фея Ночи. — Или вы записались в сёстры милосердия?

— Не обязательно быть сестрой милосердия, чтобы всего лишь помочь кому-то выбраться отсюда, — откликнулась я и тут разглядела наконец особу у бортика, узнав в ней одну из посетительниц "Старого Гнезда": — Леди Чиртон!

Услышав знакомый голос, она подняла голову:

— Ах, леди Виржиния! Какое горе, какое горе... Где же мой супруг?

— Если лорда Чиртона здесь нет, то наверняка он уже снаружи, — поспешила я уверить её и протянула руку, помогая встать. — Пойдёмте со мною, вот так.

Она оступилась и едва не повалилась на нас с Мадлен. Циркачка грубовато хохотнула, и мне стоило немалых усилий удержать в узде фамильный валтеровский нрав.

— Побойтесь Небес, — сказала я только. — Как можно было допустить, чтоб вырвался такой опасный зверь? Вся эта кровь — в том числе на ваших руках, мисс Фея, и одного выстрела не хватит, чтоб исправить содеянное.

Она дёрнулась было, но чжанец перехватил её за руку и качнул головой.

— Дороти должна спокойная, думать такая женщина нас спасать будет, — произнёс он с отчётливым, но довольно приятным акцентом и умиротворяюще погладил Фею Ночи по ладони, улыбаясь. А затем обратился ко мне: — Простить Дороти, хорошо? Она волнительная совсем, очень плохо.

— Да прям уж, — неожиданно смутилась она. — Спасибо тебе, Ченг, ты поди помоги ребятам, а? Прошу прощения, э-э, леди Виржиния? — с трудом припомнила она моё имя, упомянутое леди Чиртон. — Я погорячилась, но и вы не правы. У нас тут у каждого своё дело. Со зверями только Бобо дело и имел, а я только и смогла, что дуплетом нашей девочке в башку пальнуть. Хотя... — задумалась циркачка. — А Бобо-то где, кстати?

— Я не видал, — ответил альрав, Салих, кажется.

Фея Ночи выругалась под нос, как сварливая лавочница, и побежала к кулисам. У нас тоже было дело — вывести на свет несчастную леди Чиртон, которая, вероятно, зареклась отныне посещать увеселительные зрелища.

Сейчас, впрочем, мне такой выбор виделся чрезвычайно разумным.

Когда случается беда, то сперва никого не дозовёшься, а затем людей вокруг становится даже слишком много. Я хорошо это запомнила по случаю с безумным парикмахером, Халински: служаки из Городского управления спокойствия вместе с Эллисом денно и нощно приглядывали за мной, но так и не уберегли. Самое страшное пришлось пережить в одиночку, а уж потом, когда больше всего хотелось скрыться от других людей, было не вздохнуть без жадных взглядов зевак и сочувственного внимания "гусей". С каким трудом дались тогда эти несколько шагов до электромобиля — босиком, по сырой и холодной мостовой!..

Так и здесь.

"Гуси" долго не показывались, словно ожидали подмоги — или приказа свыше, а потом их вдруг стало много, едва ли не больше, чем оглушённых потрясением зрителей. Прибыл даже Хоупсон, глава Управления; его машину я узнала сразу, ибо именно на ней меня отвозили после развязки истории с парикмахером. Зачем-то явились пожарные, слетелись журналисты на запах крови — и откуда только прознали! "Благодетельные леди" разбредающейся шеренгой маршировали по краю площади, размахивая плакатами, но на них никто внимания не обращал.

— Полагаю, доктора Брэдфорда ждать не стоит, — произнесла я, когда чета Чиртонов наконец воссоединилась и отбыла.

— Затопчут, — мрачно согласилась Мэдди, окидывая взглядом толпу. И вздохнула: — Бедные мальчики. Вот и развеялись...

"Может, хоть на время теперь притихнут", — подумала я и ощутила укол совести. Не только потому, что мысль была гадкой — Небеса с нею, что только не проскакивает в голове, главное ходу этому не давать; но и оттого, что проявилась некая тяжесть, разлитая в воздухе, словно говорившая: "Ещё не конец, нет, не конец, не видать вам ни тишины, ни мира".

Автомобиль по-прежнему стоял у скульптуры Неизвестного — к лучшему, полагаю, у входа в амфитеатр было сейчас не протолкнуться. Памятуя, в каком состоянии находились Кеннет с Чарльзом, когда покидали зал, я готовилась издали услышать плач. Но, святая Роберта Милостивая, они смеялись! И, кроме того, совершенно ясно прозвучал требовательный возглас Лиама:

— Ещё!

Мы с Мэдди переглянулись — и ускорили шаг.

Первым я заметила Клэра: он восседал на бортике, окружавшем мраморную композицию, и сосредоточенно грыз медовый леденец на палочке — такими торговали по всей площади до начала представления. Чуть поодаль Лиам вскидывал на плечо палку, вероятно, изображавшую ружьё, братья Андервуд-Черри на счёт три громко хлопали в ладоши — и Лайзо, который шёл на них, сгорбившись и рыча, подпрыгивал и падал на землю самым потешным образом, умудряясь в воздухе стукнуть каблуками.

— Неподобающее развлечение, совершенно неподобающее, — кисло вздохнул дядя и с хрустом раскусил леденец. — У этого вашего поддельного баронета Сайера нет никакого вкуса. У моих мальчиков, что прискорбно, тоже.

— Вы полагаете, это плохо?

— Сейчас — просто замечательно!

Я тихо рассмеялась, отвернувшись к плечу; Клэр убил меня взглядом дважды, но вслух ничего не сказал. Лайзо же, как ни в чём не бывало, поднялся, отряхнул штанины и приглашающе распахнул дверцу автомобиля.

— Поезжайте, дорогая племянница, — великодушно разрешил Клэр. И палочкой от леденца указал на улицу: — Кэбов хватает, пусть и дерут возницы втридорога, так что я с мальчиками направлюсь следом.

Так мы и поступили.

— Что за представление вы устроили, мистер Маноле? — полушутя-полувсерьёз попеняла ему я, когда "Железная Минни" тронулась с места.

Я думала, что он отшутится, но он ответил серьёзно:

— Иногда важно страх быстро обратить в смех. Когда мы жили... — он сбился на полуслове. — Гхм, когда мы поодаль от Бромли жили, люди раз пришли табор громить, многих в мясо избили. Может, за дело, может, и нет, но было это ночью, зимой, огонь до небес вспыхнул. Две лошади заживо сгорели, а вы представляете, как они перед смертью кричат? Я вот помню. А матушка нас всех обняла и говорит: "Сыны, дочки, давайте-ка сыграем?" — будто напали на нас не взаправду. Вот так, в игре, мы и бежали через лес, не успев тулуп на плечи накинуть, до соседней деревни. Мне тогда лет пять было, я потом долго болел... Ну да ладно, — улыбнулся он вдруг широко, точно хотел улыбкой стереть неприятное воспоминание. — Я к тому веду, что скверно всё это было, но когда мы бежали — то смеялись, и страх ушёл.

Мне хотелось сказать: "Сочувствую". Но Лайзо выглядел так, словно в жалости не нуждался, и потому я произнесла только:

— Хорошо, что всё позади.

— У меня-то? Да, — кивнул он и нахмурился. — А вот в цирке этом... Дурным от него веет. Не от людей, — добавил Лайзо, поразмыслив секунду. — Фокусница — прямая, как рельса, и строгая, такие вокруг себя гнили не терпят. Да и с Ченгом я б перекинулся словечком, мы с ним как будто из одной породы, разве что он мне по возрасту в отцы годится.

— А перекиньтесь — при случае, — попросила я неожиданно для самой себя, скосив взгляд на Мадлен. Она скучающе глядела в окно; кажется, происшествие в амфитеатре Эшли задело её куда меньше, чем то, что некий необязательный детектив не увидел её чудесного нового платья. — Эллис вам потом спасибо скажет.

Мадлен вздрогнула, и щёки у неё залились красным.

— Эллис? Да кто же его подпустит к целому герцогу? — с непередаваемой иронией, больше свойственной Клэру Черри, отозвался Лайзо.

Я улыбнулась в сторону.

— О, поверьте, допустят. Могу вам пообещать.

Всё оставшееся время, пока мы ехали к особняку, я мысленно поправляла своё деловое расписание, чтобы непременно выделить время на визит к дяде Рэйвену. Перед ним, хоть он ещё этого и не знал, стояла дилемма: герцоги были как раз по его части, но не опускаться же "осам" до цирка! И я, кажется, знала, как разрешить её к всеобщему удовольствию.

В том числе — к собственному.

Говорят, что упорным судьба идёт навстречу. Свидеться нам с дядей Рэйвеном удалось всего через три дня — не в особняке на Спэрроу-плейс, не в кофейне и даже не у него дома. И вышло это совершенно случайно.

Я договорилась с леди Вайтберри, с которой не виделась уже несколько недель, наведаться к одной модистке, якобы необычайно популярной, и заказать пару шляпок и перчаток к весне. Несмотря на деликатное положение, подруга не могла отказать себе в этой маленькой радости, но выбраться куда-то в одиночестве или со служанкой долго не отваживалась, так что моё предложение оказалось как нельзя кстати. Я же, кроме того что отчаянно соскучилась по милой Эмбер, надеялась разузнать, откуда взялись восковые цветы из сна: в кофейне, увы, никто не сумел мне ничего подсказать.

Погода выдалась премерзкая: небо низко-низко нависало над улицами, втискивая отяжелевшие облака прямо между крыш, дождь сыпал вперемешку с крупным, склизким подтаявшим снегом, тротуары покрывала, не побоюсь этого слова, слизь, точно город обернулся огромным порченым куском сыра. Покинуть относительно сухой салон автомобиля казалось немыслимым... Но когда мы выехали на Блум-лейн, то у пятиэтажного серого здания с химерическими львами по обе стороны крыльца я вдруг заметила знакомый силуэт и попросила:

— Останови!

Приземистый седоватый мужчина в униформе шофёра держал зонтик над своим хозяином, высоким и старомодно одетым, пока тот спускался по ступеням. Я с трудом дождалась, пока Лайзо откроет передо мной дверцу, и поспешила к крыльцу, всё ещё опасаясь, что ошиблась. Но напрасно, к счастью.

— Леди Виржиния, какая неожиданность — встретить вас здесь, — улыбнулся дядя Рэйвен, вовремя подхватывая меня под локоть — мостовая оказалась ещё более скользкой, чем выглядела. — Я получил вашу записку и намеревался нанести визит в ближайшее время.

— Ближе, чем прямо сейчас, вряд ли получится, — ответила я. И сделала Лайзо знак остановиться: — Нет, зонта не надо, благодарю... Вы не против не большой прогулки? — снова обратилась я к маркизу.

Готова спорить, он спешил, однако любезно подставил руку:

— Счастлив буду провести с вами хотя бы четверть часа, о большем и не прошу.

Иначе говоря, дольше маркиз задерживаться не может при всём желании; что ж, и то неплохо. Зеркально возвращая мне любезность, он оставил своего шофёра на крыльце, а зонт взял сам, наклоняя его так, чтобы лиц не было видно и никто не считал нашу беседу по губам. Мы отошли шагов на пятнадцать, прежде чем я заговорила — причём сразу о деле.

— Полагаю, о трагедии в амфитеатре Эшли вы наслышаны?

При всём своём самообладании маркиз едва не сбился с шага, и теперь уже мне пришлось проявить твёрдость и непоколебимость — воистину подвиг на скользких булыжниках.

— Только не говорите, что вы были там, прелестная невеста. Это бы означало, что мне нужно избавиться по меньшей мере от двух агентов. Утаивание сведений или ротозейство — даже и не знаю, что хуже, — мрачно пошутил он и прищурился задумчиво. — Так вот почему вы настаивали на встрече...

— Мальчики разыгрались в особняке, и мы решили их отвлечь от шалостей — хотя бы цирковым представлением, — подтвердила я. — Сэр Клэр Черри сумел достать семь билетов на балкон, два лишних места достались Мадлен и детективу Эллису.

— Вашей компаньонке и близкому другу или мистеру Норманну с мисс Рич?

— Второе ближе к истине, — качнула я головой, позабавленная. О, эти нюансы, исключительно важные лишь для тех, кто привык общаться на языке намёков и читать знаки! — Однако Мадлен, увы, ожидало разочарование: Эллис не пришёл из-за дел необычайной срочности и важности, а билеты послал вернуть своего друга, доктора Брэдфорда.

Маркиз непроизвольно ускорил шаг — вероятно, задумался и на мгновение забылся. Некоторое время мы шли в молчании, до угла улицы, а там остановились.

— Счастливое совпадение, на самом деле, — произнёс дядя Рэйвен несколько рассеянно, явно пребывая мыслями где-то далеко. — Благодаря ему герцогиня Хэмпшайрская осталась жива.

Пауза была слишком, слишком выразительной. Сердце у меня замерло. А ведь я надеялась, что всё завершилось благополучно!

— А герцог?..

— Увы. Скончался вчера. Полагаю, шило в мешке получится удерживать ещё не дольше двух-трёх дней, а затем газеты раструбят об этом на весь мир, и нам придётся нелегко.

Теперь мы возвращались, двигаясь медленнее, чем прежде. Дождь теперь молотил не только в зонт, но и по спине, и пальто постепенно промокало... Дядя Рэйвен говорил "нам", имея в виду, что его устремления и желания едины с интересами Аксонии, и потому я продолжила уверенно:

— Об этом-то я и хотела поговорить. Герцог Хэмпшайр произнёс несколько слов, которые, не скрою, очень меня обеспокоили. "Проклятие... возмездие... Он дотянулся, клянусь, я видел его. Конец Аксонии, будь проклято оно всё". Вам, без сомнений, уже передали...

Он обернулся ко мне столь резко, что я едва не вскрикнула. На мгновение маркиз показался мне человеком чужим и опасным, но пугающее ощущение ушло так же быстро, как и появилось.

— Нет, не передали. — Голос был сухим и неприятным, и приносило облегчение лишь то, что недовольство дяди Рэйвена адресовалось на самом деле не мне. — Вы сообщили мне нечто очень важное, Виржиния, даже не представляете, насколько.

Пожалуй, я представляла — ровно настолько, чтоб не настаивать на деталях и делать вид, что беседуем мы о житейских пустяках и невзгодах. О том, как сложно было попасть в цирк; об очевидной неприязни многих и многих людей к герцогу Хэмпшайрскому, о которой упоминал Клэр; о коротком столкновении с "Благодетельными леди" на крыльце; о страстном увлечении герцога дикими зверями, известном всему Бромли; о том, как дрессировщик исчез — неожиданно и для своих друзей тоже... Судя по спокойному, отрешённому даже выражению лица, ничего нового я дяде Рэйвену не поведала.

— Больше чего-либо необычного вы не видели? — спросил он. До комичных львов у крыльца оставалось шагов двадцать, и из-за хмари казалось, что каменные звери вот-вот недовольно встряхнутся и слезут со своих постаментов. — И не слышали?

— Не поручусь, — вздохнула я. И добавила досадливо: — Как жаль, что детектив Эллис не смог прийти тогда! Он наверняка бы запомнил больше.

— О, порой мистер Норманн бывает полезен.

Мы шли так медленно, что ещё немного — и вовсе остановились бы.

Уголки губ у маркиза дрогнули: наверняка он понял, что я упомянула друга не случайно. Впрочем, мне бы никогда на ум не пришло тягаться в проницательности с человеком, возглавляющим Особую службу, нет; против болезненной подозрительности есть лишь одно противоядие — прямота. Зачастую оно же и оружие. И не потому, что собеседник прослезится от умиления детской непосредственностью и сразу вам поверит, как правило, наоборот — заподозрит двойную игру или постороннее влияние — и решит сделать по-вашему, чтоб посмотреть, к чему это приведёт.

— Так скажите ему, чтоб он расследовал этот несчастный случай! — сказала я убеждённо. — Во-первых, Эллис уж точно вас не обманет, во-вторых, его нельзя подкупить, в-третьих, он добрый друг доктора Брэдфорда...

— ...который первым прибыл на помощь пострадавшим и которого уже пытаются обвинить в том, что он-де и свёл герцога в могилу, — со странными интонациями подхватил фразу дядя Рэйвен. — Сдаётся мне, что отнюдь не случайно. Не люблю, когда мною манипулируют, леди Виржиния. Это заставляет почувствовать себя дураком, что в моём положении недопустимо. К счастью, я обладаю одним крайне неприятным для врагов свойством: я всегда получаю сведения, которые от меня утаивают, совершенно невообразимыми путями, — позволил он себе улыбку, от которой холодком по спине тянуло. — Как сейчас, например, — и он, склонившись, вразрез со всеми правилами церемонно поцеловал мне руку прямо поверх перчатки. — Впервые польза от нашей встречи оказалась больше удовольствия видеть вас и говорить с вами, дорогая невеста.

— А что насчёт Эллиса?

— Разумное предложение, — кивнул он и слегка ускорил шаг. Из-за каменных львов донёсся хохот: даже и не знаю, что рассказал Лайзо нелюдимому водителю маркиза, чтоб так развеселить. — Пожалуй, воспользуюсь им, тем более что убийства — по части мистера Норманна.

Я вздрогнула.

— Убийства?

— Такие люди не умирают случайно, — ровно ответил дядя Рэйвен. Хотя я сама думала о чём-то подобном, в чужих устах это прозвучало откровенно пугающе. — А уж в то, что столь трагическая случайность могла произойти на представлении, о котором герцог говорил последние три месяца, меня заставит поверить лишь помутнение рассудка.

Я вспомнила панику, поднявшуюся в зале, заплаканного Кеннета, девушку в розовом платье, бледную как полотно леди Чиртон, кровь на решётке — Небесам ведомо, звериную или человеческую... И воскликнула невольно:

— Тогда скорей бы отыскали негодяя, который это устроил!

— Негодяя? — неожиданно усмехнулся маркиз. — Если б вы знали, леди Виржиния, сколько людей прекрасных, отважных, преисполненных добрых намерений проливают реки крови. А благу Аксонии порой служат самовлюблённые, погрязшие в пороке мерзавцы вроде герцога Хэмпшайрского.

Что-то почудилось мне в его голосе — затаённая горечь, убийственная самоирония, глубокая печаль? — и сердце защемило.

— Вы хороший человек! — с жаром произнесла я, обеими ладонями обхватывая его напряжённые пальцы, точно в раковину пряча. — Вы хороший человек, и я люблю вас всей душой! И, уверена, многие люди могут сказать то же самое!

Договорила — и залилась краской, как дебютантка на балу. Маркиз рассмеялся, но я видела, что он тронут.

— О, сказать могут, не сомневаюсь. Но не всем я поверю, как вам. Спасибо, леди Виржиния, — кивнул он чопорно и остановился. Я же машинально сделала шаг дальше, под дождь и липкий влажный снег. — Доброго дня. Надеюсь в ближайшее время снова иметь удовольствие видеть вас.

Мы распрощались. Я села в автомобиль; Лайзо бросил на меня взгляд, словно хотел спросить о чём-то, но промолчал. Некоторое время царила тишина, и когда она стала тягостной, я заговорила сама.

— Тебя что-то беспокоит? Мы всего лишь говорили об Эллисе; мне хотелось, чтоб происшествие в цирке расследовал именно он, и маркиз счёл это уместным.

Видят Небеса, оправдываться я не хотела, но прозвучали мои слова именно так. Лайзо, надо отдать ему должное, тут же перестал хмуриться, и выражение лица у него стало беспечным.

— Вот Эллис-то обрадуется... А я сам себя растревожил, сам и расстроился — подумал, что вы с маркизом слишком хорошо смотритесь рядом.

"Как равные".

Он этого не сказал, но я отнюдь не была глупа, к сожалению. И ещё мне вспомнился сон, тот самый, где Лайзо в одиночестве уходил в серую даль, по выжженному полю.

— Ты можешь взлететь даже выше, — произнесла я, не позволяя себе даже тени сомнения.

Да и не было сомнений... Я боялась только одного: что там, в высоте, мы разойдёмся в разные стороны. И голос у меня, наверное, дрогнул, потому что Лайзо вдруг полуобернулся ко мне, не упуская из вида дорогу:

— И тебе теперь настроение испортил, да?

— Это всё погода, — возразила я мягко. — Она совершенно невыносима.

Словно подтверждая мои слова, в боковое стекло плеснуло грязью от проезжающего мимо старомодного экипажа. А Лайзо вдруг повеселел:

— Ну, хоть эту беду поправить нетрудно, — пробормотал он себе под нос.

И не знаю, совпадение то было или нет, но пока мы добрались до модистки, дождь сыпать перестал, а в тучах появился просвет — ярко-голубой колодец. И я осознала ясно: весна неизбежна, что бы ни происходило.

Леди Вайтберри опаздывала; видят Небеса, я сама задержалась в пути, но она явилась ещё позже. Мы с модисткой успели познакомиться и обсудить ткани и фасоны, о которых якобы через месяц-другой должен был заговорить весь высший свет. Эта немолодая, полноватая, но живая и совершенно очаровательная особа, миссис Эттвуд, почти убедила меня помимо перчаток заказать две шляпки, одну классическую, с неширокими полями, а другую в виде перевёрнутой пиалы из фетра, украшенной свёрнутыми полосами ткани, что делало её похожей на экзотическую чалму.

— О, дорогая! — с улыбкой обратилась я к Эмбер, когда мы поприветствовали друг друга, и показала ей набросок: — Как вы полагаете, мне подойдёт?

Этикет требовал комплимента или шутки; но тем истинные друзья и отличаются от мнимых, что не всегда поддаются на его шантаж.

— С позволения миссис Эттвуд, которая, без сомнений, превзошла даже марсовийских художников от моды, я украду этот шедевр — для себя, — очаровательно улыбнулась Эмбер. Покрой её одежды скрывал изменения в фигуре; если б не смягчился взгляд и не пропал интерес к новым поклонникам, невозможно было б и заподозрить, что семейство Вайтберри станет вскоре немного больше. — Эксцентрические модели подходят мне, а вам — строгие и воинственные, рюши же и воланы вас катастрофически испортят... Что вовсе не удивительно: земли и титул Валтеры завоевали мечом и доблестью задолго до того, как над аксонским престолом расцвела яблоня... Впрочем, и мои пращуры цветов не любили.

Я рассмеялась, по достоинству оценив шутку: леди Вайтберри в девичестве была Мэйнард, а Мэйнарды длиной своей родословной вполне могли поспорить с династией Стеффордов, чьим символом была яблоневая ветвь по весне. Конечно, к числу благородных семейств Аксонии они примкнули много позже Валтеров, ибо Вильгельм Лэндер возвысился ещё при Этелингах-северянах, но при схожих обстоятельствах: тогда наступило смутное время борьбы за престол, и только что коронованный монарх нуждался в верных союзниках... Словом, титул Мэйнардам достался ценой крови, а не был выслужен при дворе или куплен.

— К слову, о цветах, — произнесла я, решив, что момент подходящий. — Говорят, что из всякого правила есть исключение, и вот подтверждение тому. Вы ведь знаете, что излишества и украшательство мне не по вкусу, однако недавно моё сердце дрогнуло, — и я достала из ридикюля букетик из шёлка и воска. — Меня уверили, что сделано это в Бромли. Но вот где именно?

Эмбер, увы, хотя и восхитилась изяществом работы, но помочь мне ничем не могла. Миссис Эттвуд тоже поначалу с сожалением качнула головой, но затем попросила помощника принести увеличительное стекло и, подойдя к окну, долго разглядывала в дневном свете лепестки искусственной фиалки.

— Вы узнаёте мастера? — спросила я взволнованно; сердце отчего-то заколотилось. Неужели в предвкушении встречи с Абени?

— Боюсь, что... — начала было модистка и осеклась, поджав полные губы. — А с другой стороны, почему бы и нет. Видите ли, леди Виржиния, по молодости мне довелось учиться у нескольких мастеров. И я припоминаю одного человека, который изготовлял такие же цветы. Прожилки в листьях из ниток, и эти бледные оттенки... Он и тогда уже был немолод... — Она снова замолчала, словно колеблясь. — Не сочтите за оскорбление, я говорю это без всякого умысла, но вас, вероятно, разыграли: тот человек шляпками никогда не занимался. Он был похоронных дел мастер. Звали его мистер Монк, Горацио Монк. Мастерская его находилась где-то в переулках недалеко от площади Примроуз... Больше, боюсь, я вам ничего и не скажу — я у него училась больше двадцати лет назад и не сказать, чтоб долго: мои пальцы для воска не созданы.

— Что ж, возможно, учились не только вы? — ответила я с деланной легкомысленностью, хотя от рассказа миссис Эттвуд меня пробрало могильным холодом. — В любом случае, я очень вам благодарна.

Одну шляпку я у неё всё-таки заказала, чувствуя себя отчасти виноватой — перчаток показалось мне мало, чтоб загладить впечатление от неприятного разговора. Милая Эмбер, к счастью, на неловкость не обратила ровным счётом никакого внимания, сочтя это забавным совпадением.

— Ах, леди Виржиния! — рассмеялась она уже на улице, когда мы прощались. — Бросьте думать о мрачных глупостях. Наверняка цветы только похожи. Ну неужели можно в точности узнать, взглянув на какой-то жалкий крошечный букетик, руку мастера, у которого и учиться-то довелось всего несколько месяцев?

— Несколько месяцев двадцать лет назад, — согласилась я со вздохом. — Пожалуй, вы правы.

Я не стала говорить подруге, что среди тысячи писем различила бы почерк своей первой и единственной классной дамы в пансионе святой Генриетты Милостивой. Некоторые детали память хранит с удивительным упорством — Небесам ведомо, почему... Да и других подсказок, так или иначе, у меня не было: больше никто не смог приоткрыть завесу тайны над миниатюрным букетиком мёртвых цветов.

Я попросила Лайзо разузнать что-нибудь о Горацио Монке и на том успокоилась. Долгий день ещё не окончился — меня ждали дела кофейни.

Подъехали мы с чёрного хода. Ещё издали показалось, что от "Старого гнезда" исходит странное ощущение взбудораженности, азарта, словно от трибун ипподрома в разгар скачек. Недобрые предчувствия укрепились, когда в коридоре, не успела я даже избавиться от пальто, навстречу мне выпрыгнул мистер Мирей с пылающим взглядом:

— Какой дивный вечер! — воскликнул он, прибавив нечто непереводимое по-марсовийски, и попытался поцеловать мне руку. Не иначе, от избытка чувств. — Какая буря, какая красота!

Я прислушалась к голосам из общего зала, мысленно взглянула на календарь...

— О, Небеса! — вырвалось у меня. — Мистер ла Рон и миссис Скаровски!

— Уи! — восторженно то ли выдохнул, то ли подвыл Мирей и, выпустив наконец мои руки, крутанулся на каблуках. — Как же весело! Я обожаю людей, леди Виржиния! — горячо признался он, снова разворачиваясь ко мне. — Они меня... как говорят... Вдохновляют? О, да! — и, не дожидаясь ответа, шмыгнул на кухню.

Некоторое время спустя оттуда донеслось негромкое пение.

"Бедный Георг", — подумала я, не ощущая, правда, ни капли раскаяния. И, улыбнувшись, поспешила к месту, где события развивались воистину стремительно.

— ...Да как вы смеете такое говорить! Да отсохнет ваш поганый язык, вы, скудоумный, женопротивный, изворотливый брехун!

— Жено... кто? Вы, премерзкая, твердолобая, злобная...

Перехватив поудобнее трость, я буквально влетела в зал. Как раз вовремя: ещё немного, и они бы, кажется, друг в друга вцепились, хотя Луи ла Рона удерживали с двух сторон полковник Арч и ошалевший от собственной смелости Эрвин Калле, а поэтессу — леди Плимстоун, но сил последней, увы, вряд ли бы хватило надолго. Наконечник трости впечатывался в пол с таким грохотом, что звук перекрывал даже шум свары. Первым умолк журналист; миссис Скаровски продержалась дольше, но, скосив на меня взгляд, отчего-то сбилась с мысли и села, вслепую нащупав за собою стул.

— Добрый вечер, джентльмены, леди, — улыбнулась я и остановилась в шаге от них, механически перекладывая трость из одной руки в другую. Ла Рон втянул голову в плечи. — Право же, шумно сегодня. "Старое гнездо" уже становилось трибуной для прений, но боксёрским рингом — никогда. А посему... — краем глаза я уловила движение — Мэдди с подносом. — Мисс Рич, прошу, кофе со льдом для миссис Скаровски и мистера ла Рона. И побольше льда.

— А мне — тот новый кофе с вишнёвой настойкой, шоколадом и взбитыми сливками, — подал голос художник, жеманно утирая лоб платком. — Только без взбитых сливок, шоколада и кофе.

— И "Вишнёвое чудо" по особому заказу для мистера Калле...

— Просто Эрвина, умоляю вас...

— ...для просто Эрвина. — Все взгляды были направлены мне под ноги, и я тоже посмотрела вниз. Одна из паркетных дощечек была расколота. — Ах, какая досада, сегодня же прикажу её заменить. А пока, — я прошла к общему столу и села аккурат так, чтобы оказаться между поэтессой и журналистом, — прошу объяснить мне, что произошло.

Исключительно формальная просьба, между прочим, потому что я и так примерно представляла, что случилось. Но, вынужденные говорить тихо и спокойно, спорщики несколько примирились друг с другом и устыдились своей запальчивости. На щеках у Луи ла Рона цвели багровые пятна, а миссис Скаровски то и дело принималась хлопать ресницами и трижды, кажется, сняла и снова надела тяжёлые очки в роговой оправе... По рассказу выходило, что поэтесса никак не желала признавать проигрыш, а журналист в конце концов потерял терпение. Слово за слово, и перепалка превратилась в безобразную ссору.

— Ну что же, — вздохнула я, когда история подошла к завершению. — Хотя никто и не наделял меня правом судить и выносить решения, по праву хозяйки этого места я выскажу своё мнение. Мистер ла Рон, сдаётся мне, что вы были не совсем правы, когда настаивали на том, что миссис Скаровски проиграла.

— Но как же! — возмутился он. — Слухи оказались не просто слухами! На представлении действительно разразилась катастрофа, я сам был там и видел своими собственными глазами!

— Тогда вы, без сомнения, видели и особ из "Общества благодетельных леди", — возразила я. — Их сложно было не заметить: они набросились на несчастного герцога Хэмпшайрского у самых ступеней, а потом ещё долго расхаживали с плакатами по площади. А миссис Скаровски, если мне не изменяет память, ставила на то, что поблизости непременно появятся, гм, ханжи из "Общества благодетельных леди". Так?

При всей своей запальчивости Луи ла Рон лжецом не был, и потому он тяжело вздохнул, фыркнул почти по-лошадиному, беспомощно обернулся по сторонам — и хлопнул ладонью по столу:

— Так, чтоб мне провалиться!

— Тогда получается, что выиграли и вы, и миссис Скаровски, — заключила я. — Можете смело воздать друг другу хвалу на соседних страницах в газете.

Разумеется, ни поэтесса, ни журналист такому исходу не обрадовались. Однако они смирились бы — о, благодарение авторитету, который леди Милдред передала мне по наследству, и тяжёлой трости! — если б не вкрадчивое предложение, высказанное с легчайшим марсовийским акцентом:

— Можно признать результаты... А можно и продолжить.

— Мистер Мирей! — вырвалось у меня.

И когда он сумел подобраться так близко! Как призрак, право слово — причём призрак бессовестный, пренебрегающий этикетом и правилами... и очень-очень азартный.

— Собственной персоной, — скромно отозвался он, прижимая к груди поварской колпак. — Так вот, почему бы вам не продолжить спор? Вряд ли дело завершится скоро. Насколько я сумел расслышать, и вы, мсье, и вы, мадам, — наградил Мирей их по очереди ослепительной улыбкой, — считаете, что над цирком всё же довлеет проклятие. Так попробуйте угадать, на кого оно обрушится следующим!

Почти на минуту шёпоты смолкли, и кофейню укутала душная, напряжённая тишина. Кажется, идея эта поразила всех: кого дерзостью, граничащей едва ли не с аморальностью, кого — заманчивыми перспективами. Миссис Скаровски, подобно рыбе, открывала и закрывала рот, в кои-то веки лишившаяся дара речи; полковник Арч мрачнел с каждой секундой; Эрвин Калле выглядел так, словно никак не мог решить, чего ему больше хочется — лишиться чувств, дабы продемонстрировать тонкость натуры, или дождаться обещанной вишнёвой наливки...

Словом, ситуация требовала незамедлительного вмешательства.

— Мистер Мирей, вам не кажется, что вы несколько выходите за рамки своей компетенции? — спросила я тихо, подражая тем особенным холодным интонациям дяди Рэйвена, от которых меня саму порой кидало в дрожь.

О, тщетно. Точнее, удалось запугать добрую половину гостей, но марсовиец и бровью не повёл. Видимо, для того чтоб произвести правильное впечатление, собеседник должен знать, что вы возглавляете Особую службу — или хотя бы приходитесь невестой тому, кто ею управляет. Невежество же придаёт храбрости.

— Прошу прощения, леди Виржиния, — неискренне повинился Рене Мирей, пряча свои огненно-рыжие вихры под поварским колпаком, словно шпагу в ножны вкладывая. — Я, как говорят по-аксонски... подожжён? Запалён?

— Загорелся? — слабым голосом подсказала миссис Скаровски, которая не вынесла надругательств над языком.

Мирей адресовал ей горячий, исполненный благодарности взгляд.

— Да-да, загорелся, услышав спор, и потому не сдержался. А привело сюда меня исключительно дело: я счастлив буду представить новый десерт, не побоюсь этого слова, шедевр, как только леди Виржиния одобрит его. Ещё раз прошу прощения, — добавил он и стремительно ретировался на кухню. Но язык свой удержать не сумел, добавив напоследок: — А о споре всё-таки подумайте. Это же безумно, безумно интересно!

...помнится, в прошлом году на летнем балу во дворце у леди Корнуэлл прямо во время танца откололась украшенная розами тесьма, которая крепилась вдоль выреза платья. Нисколько не смутившись, леди Корнуэлл накинула её на шею наподобие тонкого шарфа и сделала вид, что так и было задумано.

Похоже, что с выходкой повара мне надлежало поступить так же.

— Ах, эти темпераментные марсовийцы, — несколько скучающе произнесла я и улыбнулась. — Тем не менее, господа, кое-что меня не на шутку заинтересовало. Вы действительно считаете, что цирк проклят?

— А как же иначе! — нетерпеливо воскликнул Луи ла Рон, и глаза его лихорадочно блеснули. — Сперва целых два года "Сад Чудес" не мог добраться до Аксонии, хотя слава его гремела повсюду. Затем, полгода назад, когда о представлении уже объявили, в амфитеатре Эшли провалился пол, прямо на арене, представьте себе! И в довершение всего прямо на премьере медведица взбесилась и напала не на кого-то, а на герцога Хэмпшайрского! Теперь он при смерти и вот-вот оставит эту юдоль страданий — так мне шепнул по секрету в высшей степени надёжный человек. Что же это, если не проклятие? — риторически вопросил ла Рон.

Я подумала, что человек тот не очень-то и надёжен, раз не знает, что герцог уже скончался, но, разумеется, промолчала.

— Проклятие, без всяких сомнений, — согласилась миссис Скаровски. — И готова поспорить, что нападение было подстроено. Уж не дрессировщиком ли?

— Я бы поставил ровно на то же самое! — не замедлил ответить ла Рон. — Но позвольте, мэм, вы воруете мои идеи! Не могу же я спорить против себя самого!

— Ворую? Немедленно возьмите назад свои гадкие слова! — возмутилась поэтесса, и перебранка началась бы заново, если б мне не пришла в голову одна идея.

Если нельзя разогнать гостей, то можно хотя бы занять их делом.

Как раз явилась Мэдди с двумя чашками ледяного кофе, чтоб охладить пыл спорщиков, и с бокалом настойки для Эрвина Калле. Я попросила принести ещё два письменных прибора, бумагу, два конверта, сургуч и печать.

— Зачем это? — удивился ла Рон.

— Если вы намерены продолжить спор, то определим условия, как подобает людям вашего воспитания и положения, — ответила я. — Вы и миссис Скаровски изложите свои соображения о проклятии письменно, в десяти пунктах каждый, не больше и не меньше. Пишите коротко и ясно, например: "Нападение медведя — не случайность, а хитро подстроенное покушение".

— А это зачем? — не сдержалась на сей раз поэтесса.

В другое время я бы пощадила её, однако сейчас была слишком сердита из-за безобразной ссоры, которую они с журналистом устроили.

— Затем, что туманные строки вроде "Сгустится днесь туман злосчастий, на мрак бесчестия падёт, дождит ненастное ненастье, и тайна тайная грядёт" можно истолковать в свою пользу, что бы ни произошло... — Луи ла Рон раскашлялся, скрывая торжествующий смех, и я не удержалась: — Ровно как и газетные заголовки: "Страх и ужас во мраке зимы под куполом прибежища чудес". Так что пока отбросим красоту в угоду простоте. Все согласны?

Возражений не нашлось.

Поэтесса и журналист разошлись по разным углам кофейни и застрочили с такой скоростью, что бумага едва не начала дымиться. Затем они отдали мне свои эпистолярные шедевры, каждый на половину листа, которые я и разложила по конвертам, залив сургучом с оттиском личной печати.

Гости следили за этим действом с небывалым азартом; кажется, кто-то ещё и между собой заключал пари, пытаясь угадать победителя.

— Надеюсь, моего поручительства достаточно? — спросила я, отдавая Мэдди конверты. — Что ж, тогда вскроем их, когда дело будет завершено, и зачитаем вслух. Тот, чьи предположения окажутся ближе к истине, победит. И, разумеется, неподобающее поведение будет строго покарано — отлучением от "Старого гнезда" на веки вечные, — добавила я, стараясь преувеличенно торжественным, а потому смешным тоном и улыбкой смягчить угрозу.

Луи ла Рон перевёл дыхание и вдумчиво пожевал губу. А затем осведомился аккуратно:

— Простите, леди Виржиния, но что следует понимать под "неподобающим поведением"?

— О, ещё не думала. Пожалуй, решу, когда в этом возникнет необходимость.

Гости вежливо посмеялись. Однако в тот вечер никто больше не позволил себе даже голоса повысить — и это, не скрою, весьма польстило моему самолюбию.

Что же до Рене Мирея, я намеревалась строго отчитать его. Но, заглянув на кухню вечером, обнаружила, что он действительно придумал новый десерт: яблоко, разделённое на две половинки, запечённое в бисквите и сдобренное специями. Одна часть пирожного была украшена белым шоколадом, а другая — чёрным.

Называлось всё это "Яблоко раздора".

— Не знаю, что и думать, — мрачно вздохнул Георг, исподлобья глядя на пирожное. — Учитывая то, какая хорошая память у ваших гостей, леди Виржиния, это — крайне скандальная новинка. Но...

— Но?

— Действительно шедевр.

— Потому что я действительно гений, — скромно заметил Рене Мирей, выглядывая из-за двери.

Вид у него был совершенно пьяный.

Впрочем, вскоре даже спор между миссис Скаровски и Луи ла Роном померк перед вестью, что захватила умы всех бромлинцев: газеты раструбили, что герцог Хэмпшайрский скончался.

До сих пор мне и в голову не приходило, что он был настолько крупной фигурой. Но сейчас... Словно кто-то намеренно раздувал пожар вокруг его имени. Газеты пестрели заголовками, один другого нелепей. Одни называли нападение разъярённого зверя — это оказалась, к слову, медведица по кличке Девочка, а не медведь — карой небесной за разгульную жизнь, которую вёл герцог. Другие считали, что всё произошедшее — не что иное, как изощрённое покушение, точнее, убийство. Некоторые даже требовали сжечь цирк и повесить всех без исключения артистов, но такие голоса, к счастью, звучали недостаточно громко.

И очень, очень много говорили о политике.

"Всё пропало, Аксонии конец" — герцог словно предвидел в последнем предсмертном озарении, какие лозунги появятся на первых полосах газет, о чём зашепчутся в салонах... За всем этим мне виделась чья-то злая воля.

И не только мне.

Эллис заявился в кофейню через два дня после достопамятного спора — вымотанный, продрогший и сердитый.

— Признайтесь, Виржиния, это вы меня осчастливили? — с ходу спросил он, прямо на пороге стягивая пиджак. Механически поправил перевернувшуюся подтяжку на плече, затем ощупал рукава пиджака и скривился: — Бр-р, его бы просушить... Вас не смутит, если я останусь в одной рубашке? Премерзкое время — конец марта, то холодно, как в ноябре, то солнце пригреет.

Время уже близилось к полуночи; в зале не осталось никого, ставни были опущены, а двери — заперты, потому я лишь пожала плечами:

— Ваша простуда смутит меня больше, а потому поступайте как знаете... Сплетничать о нас здесь некому. К слову, на кухне печь ещё не остыла.

— Прекрасно! — сразу повеселел детектив. — Значит, и то, что на плите, не остыло тоже. Там ведь есть что-то?

— Кажется, пирог... — договаривала я уже пустому крыльцу.

Последние дни в округе властвовали туманы — промозглые, тяжёлые, пропитанные смрадом из Смоки Халлоу. Здесь, в Вест-хилл, дули ветра и дышалось полегче, а вот на другом, более низком краю бромлинского "блюдца" приходилось непросто — говорят, что пальто там промокало насквозь уже через четверть часа обыкновенной прогулки. Эллис же, судя по его виду, с утра успел исходить весь город, до последнего грязного тупика, вдоволь насладившись и нашими ледяными ветрами, и сырой хмарью Ист-хилл.

Умиротворяющий уют общего зала, фирменный мясной пирог Георга, а также некоторое количество "не совсем удавшихся шедевров" от Рене Мирея отчасти вернули детективу доброе расположение духа. Ровно настолько, чтоб он соизволил пояснить, что подразумевает под возмутительным "осчастливила".

— Но ведь это вы подали Рокпорту распрекрасную идею свалить на меня труп герцога? — потешно выгнул брови Эллис и сделал большой глоток чая с тимьяном, лимонной цедрой и бадьяном — первейшее средство, когда простуда стоит за левым плечом и ждёт, пока вы дадите слабину. — Так вот, меня им едва не раздавило. Слишком большая ответственность для рядового детектива... лучшего рядового детектива... даже для лучшего детектива Бромли. Газетная шумиха — полбеды, но вот политика... — вздохнул он обречённо и взлохматил себе волосы. Потом взглянул исподлобья: — Вы знали, что в Парламенте он был сердцем и, что важнее, головой блока, выступающего за дипломатический путь разрешения конфликта с Алманией? А сейчас достаточно искры — и всё вспыхнет, а искру алманцы нам с удовольствием подкинут, своими или чужими руками... Почему вы хмуритесь?

Я немного помедлила, но всё же призналась:

— Слишком сложно. Признаться, я раньше избегала политики.

— Не могу винить вас, — с тоской отозвался Эллис. — Если проще, то причины желать покойному герцогу в скорейшем времени покинуть наш мир имелись у многих. И в Аксонии, и за её пределами. Для множества людей при жизни он был как бельмо в глазу, теперь они постараются извлечь выгоду из его смерти. Я, как никогда, рискую своей головой, расследуя это дело, и мне бы стоило поскорее заявить во всеуслышание, что никто не виноват — глупая медведица просто взбесилась. И знаете, что самое отвратительное, Виржиния?

— Не догадываюсь, — покачала я головой.

Теперь меня начала мучить совесть.

Конечно, дяде Рэйвену нужен был свой человек поближе к расследованию, но ведь я действовала не из благих побуждений, а в значительной степени потакала любопытству... И невольно подставила таким образом Эллиса.

— Себе я уже доказал, что всё произошедшее не было случайностью, — ответил детектив угрюмо. — Герцога убили. Я знаю как, но не знаю кто и зачем. И это будет мучить меня, пока я не найду разгадку.

Внезапно в коридоре между залом и кухней натужно скрипнула половица.

"Нас подслушивают!" — мгновенно пронеслось в голове.

Подхватив трость, я осторожно направилась к источнику звука. Однако в коридоре меня ожидали лишь полумрак и тишина. Из кухни доносилось негромкое ворчание Георга, в которое изредка вклинивался смех Мадлен.

"Почудилось, наверное", — подумала я, и тут совершенно отчётливо хлопнула дверь с чёрного хода.

— Поймали кого-то? — спросил Эллис, неожиданно возникая у меня за спиной.

— Вы ходите бесшумно, как призрак! — досадливо воскликнула я от испуга.

Из кухни тут же показался Георг, а следом и Мэдди, которая до того явно избегала детектива — обижалась на него за то, что он не пришёл на представление. Но, слава Небесам, разумность и осторожность в ней всегда преобладали над девичьей чувствительностью. Даже сейчас, когда сердце было полно любви, а душа — тревог.

— Кто тут был? — отрывисто спросила Мадлен. — Дверь запирали?

— Вроде бы да... — засомневалась я. — Но могла и позабыть.

— Спрошу Лайзо, может, он видел чего-то, — вызвался Эллис и зябко обхватил себя руками. — Эх, влезать сейчас в мокрый пиджак...

Выглядел детектив настолько несчастным, что даже чёрствый Георг растрогался.

— Накиньте мой макинтош, мистер Норманн. Буду вам премного благодарен, если вы освободите меня от необходимости выходить и самому разговаривать с мистером Маноле. И, разумеется, никакой речи не идёт о том, чтобы под дождём мокла леди Виржиния или мисс Рич.

Эллиса не было десять минут, не больше. Вернувшись, он сообщил, что Лайзо, к сожалению, никого не заметил, поскольку встретил мистера Салливана, решившего прогулять свою бессонницу, и принял его приглашение согреться кружечкой грога и переброситься словом-другим. Отлучился Лайзо со спокойной душой, зная, что детектив присматривает за мною — с одной стороны, а беседа наша наверняка затянется — с другой.

— Но в кофейне определённо кто-то был, — заключил Эллис. — На пороге — полукруг от дождя, а ветер как раз с востока. С тех пор как пришёл я, всё уже высохло, значит, дверь открывали снова.

— И зачем кому-то могло это понадобиться? — воскликнула я досадливо, выказывая чуть больше раздражения, чем подобало леди.

— Вот уж не знаю... — задумался детектив. — Как вы там говорили — здесь о нас сплетничать некому? Вот и посмотрим, потянется ли ниточка слухов, а если потянется — то к кому приведёт. А пока не вернуться ли нам в зал? Там, кажется, оставался ещё ваш волшебный чай и это, как его... яблоко позора.

Мысленно посочувствовав Рене Мирею — Эллис редко давал кому-то или чему-то прозвище, но если уж снисходил до этого, то прирастало оно намертво — я последовала сему в высшей степени разумному совету. К тому же о расследовании мы поговорить так и не успели, а разузнал детектив, как выяснилось, немало любопытного...

И даже обескураживающего.

— Я опросил всю труппу, Виржиния, — сообщил он, понизив голос. — Ну и чудаки, скажу я, все как на подбор! Мне доводилось и среди знати крутиться, и в трущобах Смоки Халоу, и в монастырях, и в герцогском замке, и даже в таборе гипси, но с такими оригиналами я не встречался. Их словно нарочно подбирали, чем эксцентричнее, тем лучше. Фея Ночи среди них — светоч разумности и спокойствия. Её настоящее имя, кстати, Дороти Ишервуд, она из Бромли родом, хотя и сбежала из дома в восемь лет. Так вот, если б не мисс Ишервуд, то со мной бы никто и разговаривать не стал, а послушать там есть что.

Так же буднично и тихо Эллис сообщил обескураживающую новость — оказывается, герцог Хэмпшайр в течение почти полутора месяцев до представления едва ли не еженедельно навещал цирковой зверинец. Приметную шубу, яркий жилет и даже манеру передвигаться чуть вразвалочку немногочисленные свидетели описывали вполне достоверно. Встречал знатного посетителя всегда лично дрессировщик из Романии, Барнаба Конделло, прославившийся под именем Бобо Великолепный.

— Правда, сами товарищи его звали "Бобо-Дрянь", — сообщил детектив и усмехнулся: — Ну, циркачи — люди острые на язык, у них для каждого найдётся меткое прозвище, иногда такое, что и вслух-то не произнесёшь в приличной компании, а человек на самом деле неплохой. Но это не про Барнабу Конделло — он был жадным, склочным и скрытным... Пока, впрочем, речь не о нём.

И Эллис вновь принялся живописать похождения герцога в цирке.

Главным свидетелем была Фея Ночи. Она, нисколько не стесняясь в выражениях, обругала покойного Хэмпшайра: якобы к животным он относился с непонятной весёлой жестокостью, словно к дорогим игрушкам, приобретённым лишь для того, чтоб их разбить. Лошадей дёргал за гривы, тыкал в бока тростью, пока едва не получил удар копытом; одному из голубей сломал крыло, заплатил, правда, за это более чем щедро; пушистую северную кошку с кисточками на ушах велел связывать, чтоб не укусила, а после гладил подолгу.

Но особым его расположением, к худу или к добру, пользовалась медведица по кличке Девочка.

К ней герцог шёл в первую очередь. Велел будить, если она спала, злил, молотил тростью по морде, а затем наблюдал, как зверь бросается на решётку в бессильной ярости, и хохотал. Те немногие из посвящённых, кто знал о визитах инкогнито, упрекали Барнабу, а Фея Ночи и вовсе разругалась с ним так, что даже в драку полезла, чему был свидетелем приглашённый в тот вечер алманский доктор. Но дрессировщику затмила взор воистину королевская оплата: за каждый визит, а их было около десятка, герцог выкладывал по сотне хайрейнов.

— Прелюбопытная картина вырисовывается, да? — спросил меня Эллис, завершая рассказ.

Я нахмурилась.

— Получается, что герцог Хэмпшайрский, да упокоится он на Небесах, сам предрешил свою страшную кончину. Неудивительно, что медведица взбесилась, когда увидела его на зрительских рядах...

— Прекрасная, стройная версия! — с энтузиазмом подтвердил детектив. Выдержал паузу — и добавил: — Беда в том, что своего высокого гостя циркачи описывают уж слишком высоким, как человека примерно моего роста. А герцог, мир его праху, был на добрых полголовы пониже.

От неожиданности я слишком резко раскрыла веер и едва не опрокинула собственную чашку — вот конфуз бы вышел. Но то, о чём рассказал Эллис...

— Получается, что кто-то прикидывался герцогом и приходил злить медведицу? А что говорит сам мистер Конделло, как он описывает покойного?

Детектив подался вперёд, локтями налегая на стол. Улыбка у него сделалась зловещей.

— А вот здесь начинается самое любопытное. Барнаба Конделло никого не может уже описать, потому что не далее чем четыре часа назад его самого нашли на задворках за амфитеатром Эшли. А нож под лопаткой затыкает болтливые рты куда надёжнее, чем любые деньги...

Честно признаться, первым — и недостойным — порывом было тотчас же поехать в особняк и извлечь из сейфа два запечатанных конверта с предсказаниями Луи ла Рона и миссис Скаровски. Вторым, столь же постыдным — зажать уши, чтобы не услышать больше ничего ужасного. Отчётливо вспомнился сон, залитая кровью арена...

Закралась устрашающая мысль: неужели и это убийство не последнее?

— Вы не думаете, что это только начало? — спросила я вслух, тоже невольно понижая голос. Так, словно боялась, что беда услышит — и заглянет ко мне в дом. — Ходят слухи о проклятии...

— И я даже знаю, кто их распускает, — едко откликнулся Эллис. — Леди из общества достопочтенных куриц... Или курицы из общества почтенных леди? Словом, крикливые птички, которые в последние годы всю столицу замусорили своими лозунгами. Впервые речь о проклятии зашла в выпуске "Бромлинских сплетен" месяца три назад, в авторской колонке Сибиллы Аксонской, это псевдоним мистера Пека, щелкопера, который по чьему только заказу не строчит статейки. Поспрашивайте-ка о нём у вашего приятеля ла Рона, только заранее приготовьтесь к ушату помоев, который, без сомнений, заслуженно прольётся на голову Пека.

У меня вырвался вздох. Было нечто лицемерное в том, чтобы отстаивать женские права руками нечистоплотного журналиста-мужчины. Не зря миссис Скаровски возмущалась, когда движение её обожаемых ширманок сравнивали с "Благодетельными леди".

— Про покойного герцога, к слову, говорили, что он когда-то повздорил с этими пресловутыми леди, — припомнила я. — Да и у амфитеатра Эшли, кажется, они тоже повстречались и обменялись любезностями...

— Ну-ка, ну-ка, — оживился Эллис. — Расскажите. Лишнее свидетельство из первых уст мне не помешает, тем более что вы, Виржиния, умеете подмечать детали. Нейт, разумеется, тоже, но бедняга тогда был вторые сутки на ногах, а потому толку от него мало.

В который раз уже за последнее время я подробно изложила события того злополучного вечера. Нелепые плакаты "Общества благодетельных леди", появление герцога с супругой, язвительные дядюшкины ремарки, наконец, безобразное происшествие на ступенях... Детектив выслушал внимательно, а потом рассмеялся:

— Ну, конечно, вот и последняя деталь головоломки! Вы говорите, герцог отряхивался после того, как на него налетела монахиня? Готов поспорить, что его окатили какой-нибудь вонючей микстурой, и наверняка так же благоухал и лжегерцог. Мало похожей шубы и яркого жилета, чтоб зверюга взбесилась — глаза у медведей слабые, а вот нюх острый, лучше даже, чем у гончих собак. А злопамятность вообще выше всяких похвал: мне тут рассказывали историю о том, как медведь спустя три года преследовал охотника, то ли лапу ему раздробившего, то ли медвежат пострелявшего. Я догадывался, что медведицу натравили на герцога с помощью запаха, но не мог понять, когда и чем его облили... Стоит побеседовать с "Благодетельными леди". Впрочем, готов поспорить, что и монахиня фальшивая, и у амфитеатра её видели в первый и последний раз.

Я с ним согласилась. Теперь, по прошествии времени, мне самой казалось странным, что кто-то из лона церкви счёл возможным присоединиться к экстравагантному шествию с плакатами, лозунгами и выкриками. А уж отвратительный скандал на ступенях... С другой стороны, монашеский наряд позволял укутаться с головы до ног: скрыть фигуру, цвет волос, даже часть лица, если надвинуть платок пониже. Свидетели же в первую очередь станут описывать приметный костюм, а не черты злоумышленника.

И ещё кое-что не давало мне покоя.

— Как вы полагаете, смерти герцога Хэмпширского и мистера Конделло — дело рук одного человека? — спросила я, преодолев сомнения. Эллис поощряюще кивнул. — Да, разумеется, глупо было бы думать, что там два убийцы... Но ведь тогда получается, что у преступника уж слишком длинные руки. Он раскидывается направо и налево деньгами, которые даже на мой взгляд велики; он знает и повадки зверей, и привычки покойного герцога; он обладает талантом к лицедейству; он легко сумел войти в доверие к "Благодетельным леди"; наконец, смог пробраться в цирк и избавиться от главного свидетеля. А ведь романец-дрессировщик наверняка заподозрил неладное, не зря он сразу же скрылся с арены и не показывался, хотя его искали...

Эллис откинулся на спинку стула, большими пальцами машинально зацепляя подтяжки; взгляд его потемнел.

— Ваша правда, Виржиния, — подтвердил детектив мрачно. — Мне самому мерещатся сдвоенные следы...В принципе, всё прекрасно укладывается в политическую линию. Профессиональный убийца, нанятый людьми со связями, а значит, и с деньгами — вот вам и навыки, вот и средства. Заинтересованные лица... Да кто угодно! Скажем, алманские шпионы подсуетились или аксонская провоенная клика избавилась от могущественной фигуры в стане противника. Но, скажите на милость, зачем тогда медведя натравливать? Да я вам сотню способов попроще назову, причём куда более естественных. Есть яды, которые не оставляют следа. Автомобили часто ломаются, лошади скидывают седоков, в конце концов, бывает, что и черепица с крыши падает! А здесь — такая сложная схема...

— Чем сложнее действо, тем больше вероятность, что что-то пойдёт не так, — кивнула я. — Сэр Клэр Черри рассказывал однажды об одной нелепой партии, сыгранной пятью колодами сразу... Или я неправильно поняла вас?

Эллис ответил не сразу.

— Здесь два аспекта. Насчёт первого — вы правы. Убийство слишком сложное. А второй... — Он помолчал. — Виржиния, у вас ведь есть фабрика? — Я кивнула. — Хорошо, значит, процесс производства вы представляете... Ваша "Железная Минни" собрана на конвейере. Хорошая машина — и она точно такая же, как у какого-нибудь мистера Смита в Колони. Или мсье Ревю в Марсовии. Понимаете, к чему я клоню?

— Не совсем, — призналась я. Потом задумалась. — Погодите... Они одинаковые, поскольку их собирают на конвейере из одних и тех же деталей. Но прикажите трём мастерам-самоучкам сделать свои машины — и сходство будет лишь приблизительным. Так?

— Так, — улыбнулся Эллис. — Профессиональные убийства... По сути дела, это тот же конвейер. Детали разнятся в зависимости от цели — от "модели". Должна ли смерть быть тихой — или взбудоражить всю столицу, погибает ли жертва в одиночестве — или её топят в море чужой крови... Бывает по-разному. Но на мой вкус профессиональные убийства отличаются этакой... ну, скажем, чёткостью. Приёмы отработаны, навыки отточены. А здесь... здесь я чувствую вдохновенный полёт фантазии, вижу язык знаков, понятный лишь убийце. Помните Душителя с лиловой лентой?

Я содрогнулась и подавила желание тотчас же вскочить и отправиться к Лиаму и убедиться, что он в порядке.

— Как забыть такой кошмар!

Эллис дважды кивнул сосредоточенно, словно в такт собственным мыслям.

— Вот и тут похожий душок... Есть ощущение, что для убийцы место было даже важнее жертвы. Однако цирк — сообщество крайне замкнутое. Чужаков туда не пускают. А преступник не только растравил медведицу, но и, очевидно, повредил решётку аккурат напротив того места, которое выкупил герцог. Да и от Барнабы Конделло избавился средь бела дня, ловко подставив самих же циркачей. Я упоминал о том, что его убили метательным ножом?

— Кажется, да, — откликнулась я рассеянно. И вспомнила, как с ножом обращался Лайзо — образ нарисовался зловещий. — Значит, убийца мистически силён и ловок? И как можно не заметить такого атлета?

Эллис моргнул — и рассмеялся.

— Святая наивность! Готов спорить, что вы про младшего отпрыска Маноле подумали, — и он подмигнул мне. — Нет, Лайзо берёт меткостью, даже ему не под силу убить человека со спины, ударом под лопатку. Спереди, в глаз или в шею — другое дело... Нет, я хотел сказать, что убийца очень хитёр. Вы сегодня назвали меня призраком, но это он, подобно бестелесному духу, прошёл среди циркачей, никем не замеченный, и украл один нож у метателей, брата и сестры Томпкинсов. Затем приблизился к Барнабе Конделло, не возбудив у него никаких подозрений, бесстрастно воткнул бедняге нож под лопатку — и, наконец, ретировался. Маловероятно, слишком маловероятно! — раздражённо повысил голос детектив. — Для чужака — и вовсе невозможно. Выходит, что убийца или его сообщник — один из циркачей. Но мисс Ишервуд поручилась за каждого из своих товарищей. Да и деньги... Что-то не сходится.

— Вы, кажется, доверяете мисс Ишервуд, — заметила я.

Получилось несколько ревниво, и от внимания Эллиса это, разумеется, не ускользнуло.

— Не то чтобы всецело, — улыбнулся он. — С моей профессией верить кому-то — непозволительная роскошь. Разве что Лайзо, ну, и ещё одному удивительному человеку... Но дело в том, что как раз тогда, когда убили Конделло, я имел беседу с мисс Ишервуд в Управлении спокойствия. Она, разумеется, может быть в сговоре с убийцей... но не многовато ли тогда у него сообщников?

— Может, вся труппа? — предположила я наобум.

Эллис, надо отдать ему должное, не стал насмехаться надо мною или кричать "Абсурд!", как делали сыщики из романов Игнасиуса Монро. Он нехорошо сощурился и пообещал подумать. А когда прощался, попросил напоследок:

— К мисс Ишервуд присмотритесь. Я ей намекнул, что-де лишь ваше заступничество и свидетельство спасло её лично и других циркачей от обвинений в убийстве. В какой-то степени это так: вы ведь добились, чтоб маркиз Рокпорт обратил на дело самое пристальное внимание, а расследование и вовсе препоручил мне. Так что не удивлюсь, если Фея Ночи наведается к вам, дабы лично выразить благодарность. И...

Он многозначительно умолк. Я подождала немного, наблюдая за тем, как детектив кутается в потрёпанный пиджак и наматывает на шею подаренный Мадлен шарф, а затем не выдержала.

— Что значит "и"?

— А вот что хотите, то и значит. Импровизируйте. Вам я доверяю, — сообщил он — и сбежал по ступеням.

Я же, сопоставив это с тем, что Эллис сказал раньше, почувствовала, что щёки у меня вспыхнули. Ведь выходило, что из всех-всех он доверял только Лайзо, которого воспитал, как младшего брата... и мне.

Домой я возвращалась в самом пасмурном состоянии духа. Были виной тому воспоминания о Душителе или дурные предчувствия — сложно сказать, но моё состояние не укрылось от Лайзо. И когда он спросил, что со мною, я — не иначе, от растерянности — эхом откликнулась:

— А с тобой?

К счастью, прозвучало это не как поддразнивание, а искренне, беспомощно и беспокойно. И более того, случайный вопрос попал в цель. Лайзо помрачнел, и руки у него напряглись; машина поехала медленнее.

— Ругаю себя, — признался он. — Нужен был мне этот грог, я и не замёрз-то... Да и с Салливаном мы не такие уж приятели. А тут словно дёрнуло что-то. Уже потом, когда Эллис подбежал с вопросами, я подумал, не новый ли повар сунул свой длинный нос в разговор, который его не касается. И знаете, что, Виржиния? — Его интонации в этот момент до странного, щемящего чувства в груди напомнили детектива. — Я попытался взглянуть на гостя, ну, по-своему. И ничего не увидел.

Я представила Рене Мирея в ряду особых людей — людей ли? Сэран, Валх, Алвен, святой Кир Эйвонский, Абени, леди Милдред из снов, Зельда с её пророческим трансом, наконец, сам Лайзо... И среди них — вздорный рыжий повар из Марсовии?

Быть того не может. Просто не верю.

— Наверное, шпионил кто-то другой, — вслух ответила я.

— Скорее всего, — протянул Лайзо задумчиво. — Не бойся. Дважды меня врасплох не застанут.

И хотелось бы верить ему, однако врождённая осторожность возобладала над доводами влюблённого сердца. Всюду мерещились опасности и враги, даже под крышей собственного дома. Мистер Чемберс, сонный и бледный, встретил меня на пороге и забрал пальто. Время стояло позднее, и почти все обитатели особняка уже спали. Повсюду царила тишина, нарушаемая лишь заполошным тиканьем часов в голубой гостиной; свет почти нигде не горел. Я замешкалась на лестнице, привыкая к полумраку — и едва не закричала, увидев у дверей, ведущих в комнаты для прислуги, Джула. А ведь сложно не заметить на фоне голой стены долговязого красно-рыжего мужчину в белой рубашке...

— Доброй ночи, — поздоровался он первым, как всегда, не называя меня по имени и не используя иных обезличенных обращений, вроде "мэм" или "миледи". Говорил он тихо, но низкий тембр вызывал щекочущую лёгкость в голове, как при взгляде с большой высоты. — Я вас напугал. Прошу прощения. Клэр где-то забыл книгу, я ищу её.

Джул моргнул, отводя взгляд в сторону, и это словно разбило заклятие страха. Я вспомнила, как много раз столь же внезапно сталкивалась с дядиным камердинером, как он подобным образом оправдывался, иногда оговариваясь и называя Клэра по имени... Видимо, сегодня и правда выдался слишком суетный, тревожный день.

— Ступайте, — кивнула я благосклонно. Джул сдвинулся с места. — Хотя нет, погодите... — Он замер. — Вечером в кофейню, уже после закрытия, наведался посторонний. Ничего плохого не произошло, и дядю, разумеется, беспокоить не стоит...

Я не договорила, не зная, о чём, собственно, собираюсь попросить или предупредить. Джул же, словно так и надо, отвесил короткий поклон:

— Сюда чужие не входили. И не войдут.

— Не сомневаюсь, — улыбнулась я. — К тому же мистер Чемберс запер двери на моих глазах. Доброй ночи.

Так закончился этот странный диалог. Впрочем, и Лайзо, и дядин камердинер оказались правы: ни тогда, ни на следующий день никакие незваные гости не пробирались ни в "Старое гнездо", ни в особняк на Спэрроу-плейс.

Всё было спокойно.

Первый сигнальный огонь грядущего хаоса вспыхнул в самом начале апреля. Георг, случайно или умышленно, сболтнул лишнего, и достопамятное "яблоко позора" с необъяснимой скоростью покорило умы посетителей кофейни. Мирей, услышав это название, сначала лишь передёрнул плечами с мнимым безразличием, но с каждым новым упоминанием становился всё мрачнее, пока наконец дрожащими руками не расколотил две тарелки и блюдце: заядлые шутники, как правило, обладают весьма тонкой нервной организацией и обострённым чувством собственного достоинства. Редко кто способен посмеяться над собою, а уж бестрепетно вынести, когда его шалость оборачивается против него же...

— Полно так на меня коситься, — снисходительно посоветовал Георг, не отвлекаясь от таинства приготовления "закалённого кофе": для этого напитка несколько зёрен положено прожарить в турке перед тем, как добавить молотого кофе и воды. Чуть зазеваешься — и вместо благородного вкуса и аромата получишь мерзкий горелый душок. — В конце концов, не я додумался так обозвать ваше "яблоко позора", мистер Мирей.

Повар от очередного надругательства над своим шедевром побледнел и пошатнулся, и, готова поклясться, притом нисколько не разыгрывая нас.

— А кто же? — слабым голосом спросил он.

Я попыталась взять вину на себя и предотвратить катастрофу, но слишком резко вдохнула пряный воздух и раскашлялась, Георг, явно веселясь, ответил:

— Мистер Норманн. Вы его наверняка знаете по газетам как детектива Эллиса, — подмигнул он. — Если Небеса будут милостивы — скоро познакомитесь лично.

Вероятно, ему показалась смешной мысль свести двух своих врагов, два источника вечного беспокойства, но меня она ужаснула.

— Спаси нас и убереги, святой Кир Эйвонский, — прошептала я с жаром, выходя в коридор. — Чтоб они никогда не встретились и не зацепились друг за друга...

Тщетно.

Либо я выбрала неправильные слова, либо Эллис успел в детстве преизрядно досадить святому покровителю собственного приюта, однако Кир Эйвонский моим скупым молитвам не внял.

Детектив заявился тем же вечером, да причём раньше обычного.

Надо заметить, что дурные предчувствия овладели мною ещё днём. Уж слишком странно повёл себя повар! Сперва он принялся дотошно, не проявляя ни проблеска враждебности, расспрашивать Георга и Мадлен о том, каков из себя детектив, что любит и не любит, чем увлекается в свободное время... Потом ушёл в глубокие раздумья, добавив соли вместо сахара в подливку для карамельного пирожного — к счастью, даже в ошибках Мирей был гениален, и десерт получился изумительный.

— Как назовём? — спросила я, внутренне сжимаясь и ожидая бунта, но Мирей лишь отмахнулся:

— Пусть будут "Слёзы инфанты". Если написать это в меню на марсо, снобы в обморок попадают от восхищения. Многие, видите ли, считают, что даже гренки приобретают божественный вкус, если к ним приложил руку повар из-за границы.

Мэдди это язвительное замечание развеселило неимоверно.

— А разве не так?

Мирей залихватски сдвинул колпак набок и склонился к ней, понижая голос и смешно коверкая слова:

— Истина в том, о прекраснейшая, что в большом доме повар обычно не опускается до гренков. Их делает кухарка или поварёнок. Надеюсь, вас это не фраппирует, мадемуазель?

— Фра... что? — рассмеялась она.

Я вернулась в зал, несколько успокоенная, но когда вновь зашла на кухню, то заметила, что Мирей снова о чём-то шушукается с Мэдди.

— Хороший день, чудесный день, ничто его не омрачит, — мурлыкал себе под нос Георг, чего не случалось уже лет десять.

Над городом тучи сбивались в стаи и ярились всё сильнее. Сперва — свысока огрызались на прохожих первым апрельским громом, затем принялись ветром трепать дам за подолы, сбивать шляпы, и, наконец, уже на закате разразились безобразным ливнем, который длился почти два часа, постепенно затихая. Эллис появился около девяти вечера в форменной "гусиной" шинели, насквозь промокший и продрогший до костей.

— Д-дайте мне чего-нибудь г-г-г... горячего, — попросил он, стуча зубами. — Новости п-потом...

Так как в общем зале из-за плохой погоды уже давно никого не было, я отвела детектива прямо туда; Мэдди повесила мокрую шинель на стул около горячей печи и, напевая, побежала наверх, за одеялом.

— Два куска пирога с телятиной и перцем, ломтик орехового кекса, цукаты в шоколаде... что там ещё оставалось? — спросила я, входя в кухню, и едва не столкнулась лоб в лоб с Миреем.

Глаза у него горели, словно у влюблённого на первом свидании.

— Может, я приготовлю что-то на скорую руку? — чарующе улыбнулся он. — Острый бульон, взбитый суп с вином?

— О, не стоит утруждаться, — поспешила я ответить. — И кофе я сейчас сделаю сама.

Видимо, выражение лица у меня было говорящее, потому что Мирей оскорбился:

— Вы же не думаете, что я опущусь до отравления? Во-первых, меня поймают, во-вторых, это есть дурной вкус... И, ма шери, это же та-ак скучно! — вырвалось у него.

— У меня и в мыслях не было обвинять вас чём-то неподобающем, — поспешила я возразить. — Просто не хочу утруждать вас. Детектив Эллис — мой гость.

— ...и этот гость скоро умрёт от голода, — посулил детектив, входя в кухню.

Худший вариант развития событий!

Во-первых, от печи до стола простирались законные владения Мирея, а в своей вотчине люди наглеют и храбреют неимоверно. Любая прачка, выплёскивающая из окон дома грязную воду на тротуар, бесстрашно обложит пострадавшего... ну, положим, извозчика отборной бранью, будь он хоть даже дюжим мужчиной самой разбойной наружности. Однако столкнись она в подворотне с ним же — склонит голову и отступит.

Повар, конечно же, сразу сообразил, кто перед ним. Застыл на мгновение, а потом прижал пальцы к губам в притворном ужасе, как впечатлительная дебютантка на первом балу:

— И это он? Какой жалкий!

Эллис в долгу не остался:

— О, Виржиния, поздравляю вас с новым марсовийским приобретением! — весело обратился он ко мне, словно бы не замечая, что предмет обсуждения стоит рядом с ним, готовясь броситься в атаку. — Как я посмотрю, оно уже по рукам походило изрядно и приобрело несколько потрёпанный вид, но если содержание вас устраивает — отчего нет?

Мирей немедленно закипел:

— Я работал в лучших аксонских...

— ...репутации не заработал, но зато в кофейне сразу опозорился... то есть прославился, — подмигнул детектив.

Вид у него был настолько хулиганский и лукавый, что рассердиться по-настоящему я не смогла. Но собралась с душевными силами — и укоризненно погрозила веером:

— Эллис, прекратите это немедленно.

— А я что? Он первый начал...

— Леди Виржиния, не стоит беспокойства, — неожиданно заговорил повар с деланным безразличием. И добавил тем же тоном: — Я не жду, что подобный человек оценит моё искусство. Для этого нужно обладать тонким вкусом, а какой вкус у приютского оборванца?

— Мистер Мирей!

У меня в груди похолодело. Кто додумался выдать ему столь деликатную часть биографии Эллиса? Искренне надеюсь, что не Георг — он-то понимал, к чему идёт дело, в отличие от Мэдди, которая могла болтать о своём любимом детективе дни напролёт и совершенно искренне верить, что окружающие питают к нему столь же тёплые чувства.

— От приютского оборванца до лучшего сыщика в Бромли — неплохая карьера, — усмехнулся Эллис. — Мы с вами в чём-то схожи, месье — и вы, и я, можно сказать, художники, каждый в своей области. Разница в том, что мне позволяют творить свободно и импровизировать, а вас уже четырежды прогоняли... Прошу прощения, конечно же, вы уходили сами.

Пальцы у меня онемели от напряжения.

— Это уже не кажется мне забавным, господа.

— Конечно, — расплылся в улыбке Мирей, глядя только на Эллиса. — Сам ушёл. Так же, как вы во младенчестве с колыбелькой под мышкой...

Терпение у меня лопнуло.

Костяной веер — вещица изящная и лёгкая, но только не когда складываешь его и с размаху бьёшь по упрямому лбу. Детективу досталось сильнее, зато у повара лоб оказался звонче, а ругательства — смешнее. Я, правда, ровным счётом ничего не поняла, но зато прекрасно осознала другое: кроме меня, прекратить этот балаган некому.

— Замолчите оба, немедленно, — тихо сказала я. — Мистер Мирей — не слуга и не манекен для упражнения в остроумии, он мастер, чей талант я высоко ценю. Эллис же — мой друг и человек, которому я обязана жизнью. А эта кофейня — не место для склок и взаимных оскорблений.

— Виржиния...

— Леди Виржиния...

Видят святые Небеса, я не представляла, что они собираются сказать, но выслушивать их в любом случае не желала. И знала подспудно: если как можно более жёстко не пресечь свару сейчас, то потом мы все пожалеем об этом.

— Молчите, — повторила я, складывая и раскладывая веер. Две пары глаз следили за ним, как приворожённые; Георг стоял за порогом, не решаясь войти в кухню — и правильно. — Только попробуйте развязать войну. Пикируйтесь сколько угодно, однако границ не переходите. Иначе вы, Эллис, рискуете моим добрым расположением, а вы, мистер Мирей...

— Уволите? — кротко спросил он.

— Даже не надейтесь отделаться просто увольнением, — пообещала я. Ничего конкретного в виду не имела, но повар побледнел и сглотнул... Эллис отчего-то тоже. — А теперь пожмите друг другу руки, джентльмены, и пообещайте больше меня не расстраивать.

Они нехотя принесли взаимные извинения и скрепили их рукопожатием. Взгляд у Мирея бегал, однако, и весь вид выражал опасение.

— Вот и помирились, — промямлил повар наконец, не спеша выпускать ладонь Эллиса. — Честное слово, я не задумываю ничего дурного... Поэтому сразу предупреждаю: в ближайший выходной мы с мисс Рич договорились прогуляться по городу.

Сказал — и уставился на меня чистыми невинными глазами.

Я, право, не нашлась с ответом.

Эллис сбежал в зал.

Разумеется, после такого вступления разговор точно задеревенел; любая реплика звучала, как скрип несмазанной двери, что, как известно, раздаётся всегда не вовремя. Через четверть часа Мирей на цыпочках прокрался к двери с чёрного хода и, не прощаясь, удалился.

— Он не со зла, ручаюсь, — успокаивающе прикоснулась я к пальцам детектива, нервно отстукивающего по столешнице военный марш.

— Охотно верю. Но с его неистощимым любопытством, нетерпимостью к скуке и страстью рисковать он и без всякого злого умысла может такого натворить...

— Тогда верьте хотя бы Мадлен.

— С доверием у меня туго, как вы знаете, — кисло ответил он. — Нет, я понимаю, что Мадлен отнюдь не смиренная юная послушница, она запросто сломает челюсть любому наглецу, который позволит себе лишнее... Вопрос в том, захочет ли. Он высокий, красивый, одет с иголочки ...

— Эллис...

— ...у него смешные шутки и этот забавный акцент, а женщинам нравится марсовийский акцент, и...

— Да Эллис же!

— ...и он не станет колебаться, поцеловать ли хорошенькую девушку, или это сломает ей судьбу, а его лишит покоя, — заключил детектив. — И не надо смотреть на меня с такой жалостью, Виржиния. Я прекрасно понимаю, что у меня есть некоторые, э-э, трудности, например, тяжёлое прошлое, грустный опыт и дурацкие мысли. Но я совершенно не представляю, что делать! Хотя... — он задумался. Потом словно засиял, обретая надежду: — Есть одна идея. Клэр сейчас не в отъезде?

Я пожала плечами:

— Дядя, увы, передо мною не отчитывается... И не "Клэр", а "сэр Клэр Черри", он не прощает фамильярности. Страшно даже представить, что он способен с вами сделать! — в шутку попугала я Эллиса.

— О, это вы ещё не знаете, что он уже со мной сделал, — в тон ответил детектив и трагически задрал брови. — Но если кто и может дать дельный совет... Впрочем, пока оставим мои сердечные неприятности, — усилием воли переменил он тему. — Посмотрите-ка лучше, что я раздобыл.

Эллис торжественно вручил мне слегка промокший клочок бумаги. Чернила в углу расплылись, однако я сумела различить написанное.

— "Твайлайт-Гарден, сто четырнадцать, мистер Г.Р. Монк"... — прочитала я вслух. — Неужели Горацио Монк, похоронных дел мастер? Но я ведь Лайзо просила найти его.

— Мы с Лайзо по старинке махнулись обязанностями, я кое-что разузнал для него, а он — для меня, — хмыкнул детектив, припадая к кружке; он наконец ожил достаточно, чтоб оценить тёплый пирог и имбирный чай. — Не сомневайтесь, Виржиния, это тот самый Монк, который когда-то изготовлял гробы и готовил покойников к погребению, а кроме того, мастерил прелестные безделицы вроде искусственных цветов из воска и ткани. Ему уже девяносто лет, он похож на сгорбленного цверга, а его лавка переехала на окраину города, однако он по-прежнему берётся за несложные заказы. Детей у старика нет, подмастерьев тоже, за исключением одной презабавной особы. Словом, наведайтесь к нему. Не пожалеете.

Разумеется, после такого вступления я не могла не загореться любопытством и мысленно переиначила своё деловое расписание на ближайшие дни, освобождая для визита второе апреля.

— Благодарю за заботу, — улыбнулась я. — А что за новости вы хотели рассказать, согревшись — до того, как увлеклись перепалкой с моим поваром?

Эллис снова помрачнел.

— Собственно, это они и были — адрес похоронных дел мастера. Что же до расследования, то я, признаться, в тупике. Лайзо по моей просьбе завёл дружбу с чжанцем, Ченгом — помните, он ещё одним из первых примчался на помощь, когда Фея пристрелила медведицу? Однако новые показания ещё больше всё запутали. Нож, которым убили дрессировщика, принадлежал метательнице, Норе Томпкинс по прозвищу Ягодка. Прелестная женщина, хотя и вспыльчивая. Однако алиби у неё железное — выяснилось, что она в то время, когда произошло убийство, ходила вместе со своим братом и напарником Джоном и с берейтором Салихом на рынок.

— А не могли они солгать, выгораживая её? — засомневалась я. — Вы упоминали, что другие циркачи не любили мистера Конделло. Может, они только рады его смерти? Вдруг это сговор?

— Допускаю — исключительно теоретически, ибо её на рынке видела куча народу, — отмахнулся Эллис. — А между тем исследование ножа ничего не дало — на нём отпечатки пальцев только самой мисс Томпкинс. Я рассказывал вам о дактилоскопии, Виржиния?

— Увы, нет.

Нечто подобное точно упоминал ла Рон, излагая историю о кошмарном происшествии в Колони, когда мать изобличили в убийстве собственных детей по невидимым следам, оставленным на рукояти топора... Но стоит ли верить журналисту? Наверняка историю он приукрасил до полной неузнаваемости.

— Напомните мне как-нибудь рассказать, интересный метод. Довольно новый, а значит, большинство преступников пока перед дактилоскопией бессильны: они не представляют, что это такое и как избавляться от следов на орудиях убийства. Весьма удобно, знаете ли. Но, увы, не в случае с тем клятым ножом, ибо всё, что я могу сказать по результатам исследования — никто не прикасался к орудию убийства, кроме владелицы, у которой алиби. Похоже, что преступник носил перчатки — на гарде была крохотная металлическая заноза, под которой мы нашли кусочек перчаточной кожи. Но что это даёт?

Эллис произнёс это с таким пренебрежением, что меня словно молнией ударило.

— Носил перчатки, и никто на это не обращал внимания? Значит, он был джентльменом. Лайковые перчатки или замшевые? Какого цвета? Белые перчатки — вечерние, для весьма богатого человека, который не пачкает рук, или для человека в форме. Цветные, например, зелёные, серые, коричневые перчатки — дневные, для выхода в город, по тону они должны соотноситься с верхней одеждой, а тёмно-жёлтые или светло-рыжие подходят для загородного костюма... А вы говорите — что даёт!

Свою импровизированную речь я произнесла на одном дыхании, и к концу её голос у меня сделался глупым и писклявым. Однако Эллис не рассмеялся, напротив, лицо его стало торжественным и задумчивым. Он молча обошёл стол и поцеловал мне руку, затем вернулся на место.

— И что это значило? — улыбнулась я. — Кроме того, что теперь, пожалуй, очередь Мэдди ревновать.

Он тяжело вздохнул, взъерошил себе волосы — и уставился исподлобья.

— Однажды, помнится, мне довелось вас упрекнуть в том, что вы, описывая человека, обозвали его просто "слугой", не упомянув, был ли то мужчина или женщина, старик или ребёнок. И вот теперь я оказываюсь в том же положении, какова ирония!

Несмотря на похвалу, наверняка искреннюю, я ощутила укол стыда: получалось, что люди более низкого происхождения заслужили меньше моего внимания, чем какие-то перчатки, которые приходилось заказывать сразу по двадцать пар и выбрасывать, как только они порвутся. Но Эллис, разумеется, не имел в виду ничего такого, потому разговор я продолжила как ни в чём не бывало:

— Что ж, надеюсь, мой скромный совет окажется вам полезен, хотя леди Вайтсберри могла бы поведать о перчатках куда больше.

— Обойдусь без привлечения леди, теперь-то я знаю, в какую сторону копать, — усмехнулся Эллис, немного откидываясь на стуле. Розоватые лампы на противоположной стене причудливым образом делали седину детектива более явной, подсвечивая её из-за спины так, что над пробором появлялся ореол. — Не нравится мне ваш взгляд, Виржиния. О чём вы задумались?

— О том, что седых волос у вас, кажется, прибавилось, — ответила я рассеянно, поглощённая собственными мыслями.

О, роковая ошибка!

Эллис тут же вспомнил о грядущем свидании Мадлен с Миреем и помрачнел. Ни дополнительный кусок тёплого пирога, ни крепкий чай не смогли развеять его меланхолию и остановить поток самоуничижительных речей. Но дурное настроение не лишило детектива привычной изворотливости: он воспользовался моим чувством вины и взял с меня обещание подвезти его особняка на Спэрроу-плейс — "перекинуться с Клэром словечком". На город уже опустилась ночь, завешивая окна густым туманом, и даже ароматы кофе, ванили и шоколада в "Старом гнезде" сменились успокоительным запахом лаванды и фиалки от душистых палочек, которые Мэдди зажигала с некоторых пор перед сном. Не самое лучшее время для джентльмена, чтобы заглянуть к знакомой, даже если на самом деле он навещает её дядю... но как отказать Эллису! Лайзо, без сомнений, догадывался, о чём я думаю, и потому всю дорогу подтрунивал — то над детективом, то надо мной.

Катастрофы, впрочем, не случилось.

Сэр Клэр Черри, как услужливо предупредил меня мистер Чемберс, закрылся в библиотеке наедине с историями Игнасиуса Монро. Эллис глубоко вздохнул, зачем-то пересчитал наличные деньги — и решительно толкнул дверь. Мы все — дворецкий, Лайзо, спустившаяся на шум Юджиния и я — замерли в ожидании взрыва, скандала, убийства... Небесам ведомо, чего ещё. Однако через несколько минут раздался всего-навсего требовательный звон колокольчика. Явившийся на зов Джул выслушал пожелания, растворился в полумраке особняка и вскоре вернулся с колодой карт, графином и двумя бокалами.

От сердца у меня отлегло.

Мы разошлись: Лайзо — посмеиваясь, мистер Чемберс — бледнея и держась за грудь, а Юджиния — явно изнывая от любопытства. Клэр же проговорил со своим незваным гостем до самого рассвета и на завтрак явиться не соизволил. А Эллис, похоже, задремал прямо в библиотеке, в кресле — как мне потом рассказывали, покинул особняк он уже за полдень, потирая поясницу, и выглядел при этом изрядно озадаченным.

— Боюсь, дядя ему наговорил всякого... — вырвалось у меня, когда мы вечером возвращались из кофейни.

— И поделом, — усмехнулся Лайзо. — Нечего было спрашивать совета в любовных делах у этой ядовитой змеи... Прости, Виржиния, ядовитый или нет, всё же он тебе родная кровь.

— Ничего, — вздохнула я. — Возможно, сэр Клэр Черри был бы даже польщён, если б услышал о себе такое. А ты, похоже, задет.

Глаза у него вспыхнули дубовой зеленью, хотя лицо находилось в тени.

— Ещё бы. Почему он ко мне-то не обратился? — искренне посетовал Лайзо. — Знает же, что я с женщинами умею обращаться, сколько их было-то... — и он прикусил язык.

Поздно.

Я вспомнила и вдову О'Бёрн, которой хватило и одного взгляда, чтоб растаять, и других женщин, уделявших Лайзо слишком много внимания, по моему мнению.

— Ах, так. И сколько же? — голос у меня сделался медовый. Лайзо как воды в рот набрал. — Нет-нет, продолжай, зачем же останавливаться на самом интересном месте и будоражить любопытство.

— Будоражить осиный рой, — пробормотал он в сторону, улыбаясь.

Мне тоже стало смешно; нет, решительно не понимаю — как некоторые женщины всерьёз годами занимают себя ревностью? Это ведь как модная премьера в театре: первые полчаса интересно, а затем и не знаешь, куда себя девать.

— Ты что-то замолчала, Виржиния.

— Так, размышляю, — вздохнула я, отвернувшись к окну. Ночной Бромли в начале апреля, определённо, был очарователен — густой туман, редкие огни, ощущение пробуждающейся жизни повсюду, даже в затхлой сырости Эйвона. — Нелёгкое испытание для гордости — любить красивого до умопомрачения мужчину.

— Как и умную женщину, — вернул он мне комплимент.

То был чудесный вечер, сказать по правде, один из самых мирных за последнее время. Единственное, пожалуй, что его омрачало — мысли о предстоящем визите к похоронных дел мастеру. Эллис упомянул, что Горацио Монк не брал подмастерьев — кроме одной "презабавной особы"... Абени?

Твайлайт-Гарден полностью оправдывала своё название. Вероятно, в летних сумерках это была воистину очаровательная улица. Расположенная на самой окраине, однако не в бедном прифабричном районе, а в зелёном, новом, респектабельном, она пологой дугой обнимала частные дома — весьма отдалённые друг от друга, аккуратные. Земля здесь стоила недорого, разумеется, по сравнению с центром и фешенебельными краями "бромлинского блюдца", но не считалась перспективным вложением. Участки здесь покупали для того, чтобы с комфортом обосноваться в тишине и покое: сырую осень и вьюжные зимние дни проводить у камина, не тревожась ни из-за городского шума, ни из-за тесноты, а в тёплое время года прогуливаться в своё удовольствие по другую сторону дороги — среди яблонь, вишен и слив, высаженных совсем недавно, а потому ещё маленьких.

Вот в такое прелестное место и переехал к старости мистер Монк; сперва он собирался полностью отойти от дел, но вскоре заскучал и вновь стал брать заказы. Нижний этаж дома превратился в лавку и мастерскую. В широком холле установили прилавок, несколько стульев и стол для ожидающих, по стенам развесили в изобилии искусственные цветы всех видов, от дикой марсовийской лаванды до экзотических гортензий и орхидей. В одной из гостиных сделали рабочее место и яркие электрические лампы, чтоб трудиться можно было даже после захода солнца; другую отвели под склад готовых изделий и необработанных ещё материалов: ткани, воска, проволоки, ниток...

Обо всём этом нам с Мэдди любезно рассказала мисс Дженнет Блэк, подмастерье мистера Монка, девица воистину преинтересная.

Во-первых, она носила только чёрное, словно молодая вдова — от платья и перчаток до шейного платка.

Во-вторых, коротко остриженные волосы её были белы как снег, а светлой, не тронутой ни единым лучом солнца коже могли позавидовать даже потомки самых благородных родов.

В-третьих, она говорила неизменно тихим голосом, точно где-то поблизости стоял гроб с покойником и рыдали безутешные родственники, коих ни в коем случае нельзя потревожить неосторожным словом.

— Мастер Горацио вернётся через полчаса, — предупредила она нас сразу, перед тем как усадить за стол для посетителей. — Но вам определённо стоит подождать, определённо. Прошу сюда...

Шелестя юбками из жёсткой тафты, мисс Блэк расхаживала перед прилавком, ни на мгновение не замолкая и постоянно перескакивая с одного предмета на другой.

— Лесные фиалки надо делать из шёлка, а садовые — из тонкого бархата, это азы. Разная фактура лепестка, разная нежность... У меня очень нежный организм: я даже дома не снимаю вуали, иначе тут же краснею. Работать приходится по ночам; впрочем, мастер Горацио это одобряет. Он говорит, что смерть отдана ночи... или ночь отдана смерти? Мой отец находит его слова весьма утончёнными. Он писатель, знаете? Пишет готические романы и статьи для журналов. "Парапсихическое", "Спиритические явления", "Обзор потустороннего", "Оккультный вестник", очень солидные издания. Вы встречались когда-нибудь с потусторонними явлениями, леди Виржиния?

Разговаривать с любым собеседником на бесконечное множество странных тем, не меняясь в лице, — одно из умений, которые прививает аристократическое воспитание.

— О, время от времени сталкиваюсь, — ответила я. — Обычно встречи приводят к обоюдным симпатиям и самым тёплым чувствам, но бывает и иначе.

— С миром мёртвых всё примерно так же, как с миром живых, только условностей меньше, — кивнула мисс Блэк. — С покойной Матерью-Королевой мы беседовали вполне дружески — ей так наскучило бытиё в фамильном склепе без достойных компаньонов, бедняжке... Моя мать, к слову, долго занималась воспитанием детей, пока не нанялась к моему отцу, чтоб позаботиться о его сыновьях от первого брака, моих единокровных старших братиках. Но отец женился на ней и убедил написать книгу о воспитании: это приносит больше денег. Книги можно писать о чём угодно, главное подобрать хорошего агента и оплатить рецензии в газетах... Вы уже писали книги, леди Виржиния?

— Нет, не приходилось.

— О, здесь нет ничего мудрёного. Если вам уже случалось заниматься тем, о чём вы пишете, добавьте под заглавием: "Такой-то раскрывает секреты и делится своим обширным опытом". Если же нет, напишите: "Сенсация! Откровения Такого-то, который никогда в жизни и близко не подходил к предмету обсуждения!". Публика любит и то, и другое... Один мой старший брат — адвокат, другой — доктор, третий выбрал военную стезю, таким образом, амбиции моих родителей полностью удовлетворены, и я могу заниматься чем угодно. Мне угодно заниматься мёртвыми цветами. Мастер Горацио очень меня ценит. Вы знаете, что он вообще-то не любит людей?

— Мне доводилось слышать нечто подобное.

— Люди ему мешают. С утра приходит горничная, затем повар, поварёнок и мальчик для посылок, летом ещё и садовник. Они делают свою работу. Затем уходят. Мастер Горацио платит очень щедро. У него нет детей, но есть состояние. Мои и его цветы уже не отличить постороннему человеку, однако его работы покупают охотнее... А вот и мастер Горацио.

Наконец, когда мы были уже совершенно обессилены бесконечным потоком слов, вошёл мистер Монк.

"Скрюченный цверг" — так назвал его Эллис, помнится; что ж, против истины он не погрешил. Бывший похоронных дел мастер едва доставал головою мне до плеча, но что это была за голова! Право, она бы скорее подошла гиганту-атлету, а всклокоченная седая шевелюра, сияющим ореолом окружавшая мощный череп, только добавляла значительности.

— А, посетители, — произнёс мистер Монк, уставившись на нас по-старчески мутноватыми глазами. И сощурился: — Однако же не заказчики. Чем я могу служить?

Он угадал, что покупать мы ничего не собираемся, даже для виду — неудивительно, впрочем. На второй год я сама научилась отличать праздных зевак, отважившихся без приглашения заглянуть в знаменитое "Старое гнездо", от посетителей, и вовсе не потому, что знала последних по лицам и именам. Дело было в особой манере держаться и в мимике; кроме того, те, кто заранее озаботился разрешительным письмом, начинали почти сразу же искать взглядом столик. Зеваки же, беспардонно или украдкой, изучали обстановку, других гостей — и, разумеется, хозяйку кофейни.

То есть меня.

— Добрый день, мистер Монк, — наклонила я голову в знак приветствия и улыбнулась. — О вас мне рассказала миссис Эттвуд, которая обучалась в вашей мастерской недалеко от площади Примроуз около двадцати лет назад...

— У этой миссис Эттвуд есть имя? — немного ворчливо перебил меня мастер. — У меня много кто учился, и почти все те безответственные девицы повыскакивали замуж, спрятались за мужниной фамилией и если и используют преподанные им уроки, то лишь для домашнего рукоделия... Дженнет, птичка, принеси-ка мне чаю с бренди, я озяб с прогулки, — обратился он к девице-подмастерью, с кряхтением присаживаясь за стол. — Старость — не радость, милые леди, увы...

Мисс Блэк сделала книксен, точь-в-точь как горничная, и умчалась куда-то вглубь дома. Надо заметить, что в присутствии мастера она сразу же перестала тараторить; видимо, боялась его рассердить. Мне же этот старик не показался страшным, ничуть, напротив — он вызывал симпатию. Возможно, потому что занимался делом не ради заработка, а в своё удовольствие, давным-давно обеспечив безбедную старость; возможно, из-за живого ума, который не скрыть было ни нелюбезными манерами, ни скорбным выражением лица.

— Миссис Эттвуд, Диана Майлз Эттвуд, точнее, не позволила вашим урокам пропасть втуне, хотя и употребила в несколько непривычной области, — ответила я, когда мисс Блэк уже наверняка ушла подальше. — Она стала модисткой и держит лавку; неплохую, надо сказать. И вот в этом крошечном букетике миссис Эттвуд признала вашу работу, — добавила я и выложила на столешницу искусственные цветы.

Лилия, асфодель, увядший розовый бутон.

Мистер Монк резко выдохнул; сухие, сморщенные его губы задрожали. Он быстро унял волнение и взял себя в руки, однако секундной слабости хватило, чтобы понять: вид этих цветов ему определённо знаком.

— Я много таких букетов переделал, мисс... мэм... гмх, — кашлянул он.

— Леди Виржиния, графиня Эверсан-Валтер. Охотно верю, — согласилась я. — Однако весьма вероятно, что заказчицу именно этих цветов вы запомнили хорошо. Ведь она выглядела весьма необычно, неправда ли?

Мастер достал платок и промокнул лоб, оглянулся на дверь, затем на прилавок...

— Есть одна дама, которая заказывает у меня цветы уже без малого пятнадцать лет... Она начала заходить ещё в те времена, когда моя контора занималась только похоронными делами, но запомнилась мне не этим: видят Небеса, я много причуд перевидал, так что даже пташка Дженнет кажется мне вполне обычной девицей, весьма разумной для своего пола. Та же дама... Выглядела она необычно, спору нет: темнокожая, статная, почти всегда в жёлтом, изредка, по весне — в голубом с головы до ног. Но запомнилась она другим... Вы умеете хранить секреты, леди Виржиния?

Я кивнула:

— Можете положиться на меня, — и оглянулась на Мэдди. — Так же как на мою компаньонку. Кажется, в таких случаях принято говорить "нема как могила"? — пошутила я.

Мистер Монк неожиданно усмехнулся:

— Знали бы вы, сколь много может рассказать о человеке место его последнего пристанища, то не говорили бы так. Однако положусь на ваше слово. Не потому, что имею дурную привычку верить незнакомцам... Но однажды та дама упомянула, что вскоре ко мне придёт молодая женщина со сделанным мною букетом, который я тотчас же узнаю. Сдаётся мне, что это вы... Дело в том, леди Виржиния, что цветы, которые вы держите, я полвека назад своею рукой положил в гроб своей жене, скончавшейся от анемии.

В глазах потемнело.

Признаться, перед визитом в мастерскую я предполагала разные исходы, склоняясь к тому, что злосчастный букет заказала сама Абени. Но такое... Тем не менее, мне удалось совладать с собою — и даже успокоительно прикоснуться к руке Мэдди, улыбнувшись.

— В таком случае, мне стоит отдать это вам, — сказала я и придвинула к Горацио Монку цветы. — В обмен попрошу лишь об одной услуге: помогите мне встретиться с той женщиной. Я знаю её под именем Абени; как она представилась вам, увы, не могу предположить...

Мастер бережно, почти робко взял букетик, прикрывая его второй ладонью от чужих глаз, словно свечной огонёк — от ветра. В этом жесте было столько любви, что сердце дрогнуло. Наблюдение за людьми, пережившими и переросшими тяжёлую потерю, от которой со временем осталось только неяркое светлое чувство сродни благодарности, само по себе приносит боль.

Ту, что делает нас немного лучше, как хочется надеяться.

— Спасибо, — рассеянно произнёс Горацио Монк, слегка щурясь. — Честно признаться, она никак не представлялась. Я же называл её Та Дама, иногда — Та Самая. И где же вы познакомились с нею?

— Там же, откуда взялись эти цветы, — указала я веером на букетик, и мастер вздрогнул. — Ох, прошу прощения, я не хотела вас ввести в заблуждение или напугать! Но я думаю, что тот ваш подарок для жены давно забрала земля. А этот... Вы ведь видели недавно сон о тех самых цветах?

Старик кивнул:

— Да, около двадцатого числа. Я запомнил дату, поскольку весь день был сам не свой, и пришлось даже отослать птичку Дженнет домой, к родителям. Что ж, я понял, что вы имели в виду, леди Виржиния. И я повидал в жизни довольно, чтоб не отмести ваши слова с насмешкой, а поверить. Я помогу вам встретиться с той дамой. Оставьте мне ваш адрес и ждите записки, я дам знать, когда нужная вам особа появятся. Если верить моему чутью — а оно меня прежде не подводило — ждать придётся недолго.

Вернулась мисс Блэк. Мы с мистером Монком поговорили ещё немного, не затрагивая острых тем. Он пил свой чай с бренди и нет-нет да и поглядывал на блеклый букетик, я же рассуждала о моде, в основном повторяя услышанное в мастерской миссис Эттвуд. Спустя некоторое время, когда приличия были соблюдены, мастер записал мой адрес и вслух — для мисс Блэк, верно — пообещал отправить, что должно, в нужный срок. На том мы и расстались. Он любезно проводил нас до границ своего скромного сада, где в автомобиле уже ждал Лайзо.

— Я всё думал, стоит ли говорить кое-что или нет, — произнёс вдруг мистер Монк, когда мы с Мадлен уже сели в салон, и оставалось только захлопнуть дверь. — Но, возможно, вы найдёте смысл в этом, коль от меня он ускользает... Та Дама долгие годы заказывала цветы. "Для кого?" — спрашивал я её, и она неизменно отвечала: "Для себя". Но два... или три, что ли, года назад она начала говорить иначе. "Для моей подруги".

Я прижала пальцы к губам, чтобы подавить вскрик.

— Даже... даже так?

Мистер Монк отвернулся; взгляд его был устремлён вдаль — вряд ли на чёрные ветви яблонь, готовые пробудиться от зимнего сна и брызнуть зеленью, и не на синее небо за ними.

— И цветы она заказывала разные, просила только сделать поярче. Я как-то спросил, только чтоб не молчать за стойкой: "Та подруга, верно, была вам очень дорога?". И она сказала: "Дороже всех"... Я просто подумал, что стоило бы вам это рассказать, леди Виржиния. Всего доброго.

Последние слова Горацио Монка погрузили меня в престранное состояние. С одной стороны, я не могла очнуться от раздумий, с другой — сосредоточиться на чём-либо тоже не получалось. Ехать в кофейню в таком расположении духа не было ни малейшего смысла. Потому когда Лайзо предложил "сделать крюк, да побольше", что буквально означало — кататься по городу, пока это не наскучит, я без промедления согласилась.

— Дороги сегодня точно узлом завязаны, — пробормотал он через некоторое время.

Мы как раз выехали на довольно широкую улицу, но вынужденно свернули в проулок: путь нам преградил развернувшийся поперёк движения автомобиль, с хозяином которого бранился в полный голос торговец-тележечник. Опрокинутый котёл на мостовой и треснутый борт тележки, видно, и явились камнем преткновения. Вокруг собралось уже порядочно зевак, и среди них выделялась до безвкусицы богато нарядившаяся женщина, ярко-рыжая, очень маленького роста. Она хлопала в ладони и смеялась в голос; высокий белокурый спутник — то ли слуга, то ли скромно одетый кавалер — поправлял сползшую с её плеча накидку, отороченную мехом.

Пара показалась мне знакомой... Мы уже встречались где-то?

— Что с дорогами? Они запружены? — усилием воли попыталась вырваться я из плена бессвязных размышлений.

Лайзо качнул головой неопределённо.

— Говорю, словно ведут нас куда-то, — сказал он, и в его голосе проскользнули лукавые, подначивающие нотки.

Это несколько привело меня в чувство.

"Ведут", вы только послушайте!

Нет, предположим, мне доводилось сталкиваться и с призраками, и с духами, и с приворотным колдовством, и с пророческими снами, и даже с ожившими картинами. Но дороги, обладающие собственной волей? Никогда не поверю!

Мэдди хихикнула в ладошку; видимо, выражение лица у меня сделалось презабавное.

— Где мы сейчас?

— В Ист-Хилл, ещё немного, и к ипподрому выберемся, — нахмурился Лайзо. — Может, у Дэйзи-Раунд свернуть, там можно срезать путь...

Я мысленно представила карту города — и меня осенило.

— Так здесь же неподалёку амфитеатр Эшли! Вот потому-то и мерещится нечто мистическое в совершенно обыкновенной поездке! Ещё и после визита к бывшему похоронных дел мастеру... Что ж, давайте проедем мимо амфитеатра — и убедимся, что ничего, да простят Небеса, оккультного и сверхъестественного в дорогах нет, а виной всему разыгравшееся воображение.

— Молодой красавице упрямство к лицу, — едва слышно заметил Лайзо, однако послушно повернул в сторону амфитеатра.

Я сочла за лучшее сделать вид, что не заметила его шутки; Мадлен же, отвернувшись к окну, подрагивала от смеха.

К амфитеатру Эшли мы выехали с противоположной стороны, не к площади, а к пустырям, вдоль которых тянулись здания, похожие на казармы. Часть из них выглядела заброшенными, у других стояли шатры и навесы; жилая половина была огорожена временным заслоном из повозок, автомобилей, деревянных щитов и жердей. Всё это создавало впечатление хаоса, и вместе с тем — какой-то диковатой прелести, очарования бесприютности. В одном из сооружений издали угадывался загон для лошадей; ближний расписной фургон напоминал старинную шкатулку с украшениями — облупившаяся "позолота" на боках, узорчатая крыша...

"Вот видите — никаких злодейств, интуиция над тобой пошутила", — хотела я было сказать Лайзо, но тут заметила, что на огороженной территории царит лихорадочное, тревожное оживление.

Обитатели лагеря сновали туда-сюда беспорядочно и беспокойно, точно осы вокруг сбитого на землю и облитого водой гнезда. Повинуясь знаку, Лайзо остановил машину; некоторое время мы выжидали, причём никто, включая меня саму, не смог бы сказать, чего именно. Перевалился через ограду гибкий поджарый мужчина, сполз, скрючился, обнимая себя за колени; казалось, что он сотрясался от рыданий. Затем показались у импровизированных "ворот" между двумя повозками ещё несколько человек, в одном из которых я издали узнала альрава-берейтора Салиха. Немолодого, но щегольски одетого мужчину мне приходилось уже встречать, а вот третьего, сгорбленного, едва ноги волочащего старика я, кажется, видела впервые. Щёголь, очевидно, тоже был циркачом, по крайней мере, с Салихом он вёл себя панибратски, в то время как с немолодым спутником держался очень почтительно, как подмастерье с наставником. Чуть поодаль, на дороге, где начиналась полоса деревьев, стоял кэб; Салих с приятелем подвели к нему старика и помогли сесть, затем подали вещи — небольшой саквояж и трость с массивной ручкой.

А я смотрела на них — и не могла понять, отчего меня пробирает холодом.

— Не нравится мне это, — произнёс Лайзо негромко, и зелень его глаз стала ярче. — Поедем отсюда.

Я хотела согласиться уже, но тут заметила ещё одного человека у прохода между повозками и попросила:

— Нет, погоди.

Лайзо проследил за моим взглядом и беззвучно рассмеялся:

— Надо же, Илоро тут! Подождите, я с ним переброшусь словом-другим.

Наша "Железная Минни" стояла таким образом, что от лагеря циркачей её не особенно-то и было видно из-за угла заброшенных казарм, поэтому я согласилась. Мэдди подобралась, словно готовясь к нападению; то ли её разволновало неожиданное появление детектива там, где мы никак не ожидали его встретить, то ли беспорядок и оживление, царившее среди ярких шатров и повозок... Скорее, последнее, потому что она несколько успокоилась, когда Лайзо и Эллис, немного поговорив между собою, вместе направились к автомобилю.

— Не знаю, что вас привело сюда, но больно похоже на судьбу. Мою, несчастливую и жестокую! — ничуть не расстроенно, напротив, даже азартно заявил Эллис вместо приветствия. — Ну, как вам Монк? Вы нашли то, что искали?

— Очарователен, — честно ответила я. — Человек с неожиданными знакомствами. Что же до обретения искомого... Судить рано, но, кажется, я вам теперь обязана.

— Пустое, — махнул рукой Эллис и, воровато оглянувшись, склонился к окошку автомобиля. Потом зашептал, понизив голос: — Я, конечно, всегда рад видеть вас, Виржиния, и в скором времени ещё наведаюсь в кофейню и всё-всё расскажу. Но теперь поезжайте: сегодня плохой день для прогулки меж цирковых шатров. Помните ту метательницу ножей, которую подозревали в убийстве дрессировщика, Нору Томпкинс?

Я машинально, едва осознавая свои действия, прижала пальцы к губам, сражённая неожиданной догадкой.

— Только не говорите, что и она мертва.

У Эллиса вырвался вздох.

— В яблочко. Забита насмерть, орудие убийства — путлище со стременем. Решающим был удар в висок, но на этом убийца не остановился... Не хочу признавать это, но ваши кровожадные гости из кофейни, поэтесса с журналистом, и алчный до зрелищ повар оказались правы: похоже, что нас ждёт цепочка убийств, и мы только в самом её начале.

— Тогда преступника нужно отыскать как можно скорее! — жарко зашептала я, выглядывая из машины.

— Что я и собираюсь сделать, — ворчливо отозвался Эллис. — Работы предстоит немало. И прямо сейчас, не откладывая надолго, я отловлю Барнелла, здешнего костоправа, и потолкую с ним. Такой франтоватый сластолюбец, может, вы его помните... Он вместе с приезжим доктором первым наткнулся на бедняжку Нору, осмотрел её и удостоверился в смерти.

"Смерти".

Невольно я обхватила себя руками, словно нищенка на декабрьском ветру. Пугающе много сегодня говорили об этой Леди в кровавом и белом, что всегда приходит слишком рано. Сперва похоронных дел мастер вспомнил покойную жену, а теперь в цирке убита молодая женщина... Ни лучистый солнечный взор весны, ни тёплое её дыхание не могли одолеть леденящей могильной тени, которая словно бы накрыла всю столицу. Нечто подобное мне уже доводилось ощущать прежде: в загородном поместье, когда Шилдс творил в округе свои ужасающие бесчинства, и позднее, когда в Бромли появился Душитель с лиловой лентой, и стали пропадать дети.

Я совершенно не знала герцога Хэмпшайра и не питала сочувствия к нему, дрессировщика Барнабу Конделло лишь раз увидела издали, а эту Нору Томпкинс и вовсе никогда не встречала. Однако их смерти задевали что-то глубоко внутри меня, порождая ощущение беззащитности.

И — гнев, как ни парадоксально.

Мне вспомнился стремительный и смертоносный рывок медведя, грохот падающей решётки, испуганные крики в партере, почти беззвучный плач леди Чиртон. Кто бы и с какой бы целью ни положил начало череде злодеяний, он был моим безусловным, природным врагом. Потому-то, пожалуй, я и обратилась за помощью к дяде Рэйвену, потому меня и влекло до сих пор сюда, к амфитеатру, где и произошло первое убийство.

— Леди Виржиния? — осторожно позвал меня Эллис, в кои-то веки обращаясь не просто по имени.

— Простите, задумалась, — ответила я. Как бы мне хотелось сейчас предложить свою помощь, но что я могла? Даже дар сновидения подбрасывал не ответы, но лишь туманные намёки, которые обретали смысл после того, как детектив добирался до разгадки самостоятельно. — Соглашусь с вами, мне лучше вернуться. День принёс чересчур много леденящих душу новостей, а я, право, не Луи ла Рон, чтобы радоваться кровавым сенсациям.

— ...весьма почтенный господин! Весьма почтенный господин!

Оклик раздался рядом — и, похоже, неожиданно для нас всех, включая Лайзо. По крайней мере, обернулись мы до комичного одновременно. По пустырю, лежавшему между заброшенными казармами и лагерем циркачей, со всех ног бежал к нам человек, одетый в чжанский костюм из алого атласа, расшитого золотыми драконами. Широкие рукава полоскались на ветру. Я и опомниться не успела, как он выскочил на дорогу и побежал аккурат посередине, совершенно перекрывая нам путь.

— Вот ведь талант у человека — появляться не вовремя, — посетовал Эллис, впрочем, беззлобно. — Потерпите немного, Виржиния, сейчас он доберётся до меня и освободит вам проезд. Полезный человек, но хлопот от него многовато... Впрочем, готов спорить, он то же самое обо мне думает.

Я поспешно отклонилась на спинку сидения, принимая чинную позу, и слегка опустила шляпку ко лбу, пряча лицо под полями. Чжанец же, приблизившись к нам достаточно, перешёл на степенный шаг, а заметив Лайзо у машины, заулыбался:

— О, и мой молодой свежий друг прийти сюда! Благосклонный судьба в великом горе! — непонятно, однако весьма горячо воскликнул он.

Лайзо хмыкнул и протянул ему руку для пожатия; чжанец осторожно обхватил её обеими ладонями, а затем склонился в полупоклоне. Эти двое определённо успели когда-то подружиться, вероятно, именно о том и говорил Эллис, когда упоминал, что он позаимствовал моего водителя, чтоб стать своим человеком у циркачей.

— Здравствуй, Ченг, дружище. Да уж, о вашем горе уже слышал, соболезную. Помощь-то вам нужна?

Сложно было сказать, предложил это Лайзо из искренних побуждений или в интересах расследования, однако я сочла за лучшее некоторое время не торопить его и не выражать неудовольствия, как, без сомнений, уже сделала бы любая другая леди в схожей ситуации... Впрочем, ни наше положение, ни отношения назвать обыкновенными давно нельзя было.

— Моё желание есть одно: кожа убийцы снять живой, — смиренно ответил чжанец. — Помощь идёт неведомая, путь запутанный, однако благодарю чистым сердцем.

— Действительно, запутанными путями, — произнёс Лайзо и почему-то задержал взгляд на золотистом шнурке, завязанном на поясе сложным узлом. Ченг прикрыл узел ладонью и лукаво улыбнулся. — Я вот гляжу и думаю: а от друга ли ты помощи ждал? Или от кого-то ещё?

Для меня эта фраза прозвучала туманно, однако чжанец, хотя он и говорил на ломаном аксонском, кажется, прекрасно всё понял и ответил в тон:

— Река поперёк дорога — зови тот, кто строитель моста. Хочешь далеко смотреть — зови тот, кто хорошие глаза. Нужда есть не переборчивая, нужда пришла — громко кричи, тут не до подумать.

Некоторое время они глядели друг на друга, улыбаясь: чжанец — вкрадчиво, а Лайзо, как истинный гипси, широко и белозубо. Но затем, видимо, пришли к некоему молчаливому соглашению. Ченг велеречиво и путанно извинился, затем передал ему что-то маленькое, сопровождая уж совсем непонятным комментарием, и обратился уже к Эллису. Выяснилось, что брат убитой циркачки "вернулся и великий удар Салих" — проще говоря, подрался с альравом, но драку разняли и теперь-де ждут возвращения детектива. Эллис тут же распрощался с нами — с Лайзо на словах, а мне махнул рукой — и вместе с Ченгом поспешил к циркачам.

Мы тоже тронулись в путь, теперь уже прямо к кофейне, никуда не сворачивая. А как только прибыли на место, Лайзо улучил момент, когда Мэдди шмыгнула на кухню, а я напротив задержалась на пороге, и вручил мне бронзовый кулон в форме солнца; в центре, кажется, когда-то был камень, но он давным-давно выпал.

— Ченг это передал тебе? — догадалась я.

Бронзовое солнце жгло пальцы по-настоящему.

— Если я правильно понял, украшение принадлежало Норе Томпкинс. И Ченг считает правильным препоручить его тому, кто умеет далеко видеть и строить мосты через реку, которую обычному человеку не перейти, — спокойно ответил Лайзо. — Но ты уж поступай, как знаешь.

— Я подумаю, — сорвалось с моих губ обещание.

Кулон отправился в ридикюль, по крайней мере, до вечера. И несмотря на то что в целом положение оставалось тревожным, а холодок смерти всё ещё ощущался где-то поблизости, я почувствовала прилив сил и уверенности.

Лайзо не стал решать за меня, предложил выбирать самой, как поступить, а значит — он верил в мои силы. Конечно, я не смогу раскрыть преступление и поймать убийцу вместо детектива. Но это не значит, что нужно устраниться.

Как действовать — решать только мне.

— ...скверное утро.

Я очнулась от этих слов и не сразу осознала, что сама их и произнесла; фраза прозвучала точно со стороны. От замогильного ужаса виски взмокли, а сердце колотилось с перебоями. Спальня выстыла, как склеп — плохо прикрытое окно, видимо, ночью распахнулось от ветра. Но зато пение птиц слышалось ясно и громко, словно они заливались не в саду, а в моей комнате, и небо расчистилось от облаков — по-весеннему бездонное, яркое.

Кутаясь в шаль, я прошла к окну. Может, утро и не такое уж плохое?

Ощущение тревоги, впрочем, не спешило отступать, и даже звук проезжающего по площади кэба казался зловещим. Лишь накануне газеты узнали о смерти Норы Томпкинс, хотя прошло уже несколько дней — вероятно, Эллис употребил всё своё влияние или даже позаимствовал немного у маркиза Рокпорта, чтобы придержать сенсацию. Миссис Скаровски вела себя невыносимо, да и другие гости только и делали, что обсуждали зловещее проклятие, якобы нависшее над цирком, и строили догадки. Счастье, что вчера Луи ла Рона не было в кофейне! Но так или иначе, после этого вечера я решилась положить перед сном у изголовья кулон, отданный Ченгом.

И мне приснилось нечто ужасное — настолько, что разум пасовал, а память затуманивалась. То было не видение, не разговор... чувство? Да, пожалуй... Но никогда прежде я ничего подобного не ощущала, даже когда узнала о пожаре, унесшем жизни моих родителей, даже когда смотрела сквозь траурную вуаль, как стучат комья земли по крышке гроба, в котором покоилась леди Милдред! Не скорбь, не одиночество — нечто куда хуже, тяжелее и... и...

Грязнее?..

Пожалуй, так.

Где-то далеко, верно, на площади, послышался звук проезжающего кэба, потом зазвучали голоса — резко, но неразборчиво, словно говорили там на незнакомом языке. И внезапно, словно спровоцированные этим, нахлынули воспоминания о поблекшем сне.

...как будто меня обманули и предали самые близкие люди; как будто моя жизнь растоптана; как будто моя судьба — унижение, которое хуже смерти; как будто по венам отныне бежит не кровь, но боль, и гнев, и ужас, и едкая, кипящая зависть...

...выстрелы, щелчки кнута, гогот...

...окровавленные ладони...

В изнеможении я опустилась на пол; воздуха не хватало отчаянно, а ноги ослабели. Сон ускользал, оставляя только гадкое, безысходное, гнилостное послевкусие — пожалуй, и к лучшему, ибо это ощущение в полноте своей могло бы и крепкого человека свести с ума. Образы тоже постепенно меркли. Мне привиделся герцог Хэмпшайр, но непохожий на себя: более молодой; с лицом не пресытившегося всеми удовольствиями немолодого сибарита, а жестокого демона. Ещё, кажется, арена, и люди в странных костюмах поодаль, кривляющиеся и хохочущие... Что-то ужасное творилось там, чудовищное беззаконие и несправедливость, но что именно — вспомнить я не могла.

И вряд ли отважилась бы снова положить под подушку медальон убитой Норы Томпкинс, чтоб вызвать этот сон ещё раз.

— Скверное утро, — повторила я вслух, чтоб только отделаться от ощущения, что вот-вот вновь провалюсь в отвратительное видение. — Хорошо бы занять его работой... Жаль, мистер Спенсер придёт лишь завтра.

Воистину — никогда не стоит сетовать на то, что дел слишком мало!

Спустя некоторое время, уже облачённая в более строгое, нежели обычно, утреннее платье — иногда одежда становится своего рода доспехами, она обладает удивительным свойством дисциплинировать разум — и несколько взбодрившаяся, я заметила странный шум, который доносился с первого этажа.

— Что там случилось? — спросила я Юджинию. Она как раз входила в кабинет с кофейником, сливочником и чашкой на подносе; время было раннее, дядя Клэр и мальчики поднялись бы только через час в лучшем случае, а к завтраку спустились бы ещё позже, а взбодриться мне хотелось прямо сейчас. — Прислуга повздорила? Или к нам заглянул табор гипси? — пошутила я.

Юджиния встревожилась:

— Прошу прощения, но я не знаю! С вашего позволения, сбегаю и посмотрю... — Она сделала книксен — да так и замерла, полуприсев, в задумчивости. — Мне вдруг припомнилось, что вот недавно, с четверть часа назад, на площади был шум, и люди говорили не по-нашему... Ой!

Она потеряла равновесие и чуть не упала. Я едва успела поймать её за руку и невольно улыбнулась:

— Что ж, теперь и мне стало любопытно. Пожалуй, спустимся вместе.

Вскоре стало ясно, что голоса и впрямь доносятся и холла — громкие, бойкие, напористые, как на базаре. Слова были смутно знакомыми — не алманский, не марсо... Я ускорила шаг, так, что Юджи теперь едва поспевала за мною. Но на середине лестницы мы обе застыли, ибо нашим глазам открылось удивительное зрелище.

Нет, не табор гипси, но нечто столь же экзотическое.

В первую очередь взгляды приковывала дама, облачённая сплошь в чёрное: несколько старомодная блуза с пышными рукавами, украшенная оборками и воланами, длинные многослойные юбки, жакет на двух пуговицах. Тёмные с проседью волосы были убраны в высокую причёску, украшенную черепаховым гребнем, на котором крепилась мантилья из лёгкого, обильно вышитого материала. Глядела дама страстно, а жестикулировала так сильно, что, казалось, разгоняла воздух рукавами вместо веера. Справа от неё стоял суховатый горбоносый джентльмен, то и дело поглядывающий на часы и отпускающий громкие реплики на том же незнакомом языке. Ближе к дверям — полная женщина, одетая попроще, видно, служанка, и седой усатый старик, столь загорелый, что кожа его могла оттенком сравниться с бронзой. У их ног громоздились чемоданы и саквояжи, целая баррикада.

На фоне этой престранной компании я не сразу заметила Паолу, бледную в прозелень и то и дело прикладывающую платок к глазам, и совершенно растерянного мистера Чемберса.

— Вероятно, у нас гости, — тихо обратилась я к испуганно притихшей Юджинии. И нашла в себе силы отдать, пожалуй, самое разумное распоряжение в нынешнем положении: — Скажи мистеру Маноле, чтобы он нашёл детектива Эллиса и попросил его непременно быть в кофейне сегодня вечером. Есть дело, которое надлежит обсудить как можно скорее.

"Пока оно не вылетело у меня из головы", — подумала я, но вслух произносить этого не стала. Ещё предсказательницей заделаться не хватало!

И не так уж мала была вероятность действительно начисто позабыть о кошмарном сне, покойном герцоге Хэмпшайре, убийствах и прочих обыденных делах. Ведь если я не ошиблась — а хотелось верить, что чему-то я у Эллиса научилась за эти годы — то спокойствия в ближайшее время нам всем будет очень не хватать. У романцев довольно буйный темперамент, а уж если они беспокоятся о судьбе дочери — и вовсе пиши пропало.

В том же, что к нам нагрянула из какой-то романской провинции именно родня Паолы, сомнений не оставалось.

Дама в чёрном, между тем, заговорила ещё быстрее, напористей и громче — никакая аксонская леди так бы не сумела. Мистер Чемберс прижал руку к груди и посерел. Весьма дурной знак для довольно-таки молодого мужчины с прекрасным здоровьем и выдержкой... Я сочла, что далее затягивать со знакомством будет уже неприлично, и прошла в холл, напуская на себя вид ледяной и невозмутимый — в лучших традициях Валтеров.

— Доброе утро, — кивнула я чопорно, стараясь никак не показывать волнения. Не сразу, но дама умолкла; мистер Чемберс перевёл дыхание. Я же сердечное улыбнулась Паоле: — Рада вашему возвращению, миссис Мариани. Не скрою, мне вас очень не хватало — и мальчикам тоже, они любят вас настолько сильно, насколько только способно детское сердце... Однако вы вернулись не одна. Не представите ли мне ваших спутников?

Сколько раз убеждалась — размеренный, неторопливый ритм аксонской речи оказывает самое благотворное влияние на манеры и состояние духа взволнованных путешественников с материка. Вот и сейчас дама хотя и воскликнула что-то в ответ, но куда тише прежнего, а ко мне ринулась весьма резво, но с толикой нерешительности, что позволило Паоле вовремя перехватить сию страстную особу и всего-то десятком-другим торопливых горячих фраз убедить её немного подождать.

— Леди Виржиния, позвольте представить вам моих почтенных родителей — сеньора Мауро Бьянки де Нарвенья и сеньору Клотильду Чезире Бьянки де Нарвенья. Прежде, в телеграмме, я упоминала о том, что они изъявили желание лично поблагодарить вас за заботу обо мне в то нелёгкое время, когда я осталась вдовой на чужой земле, — произнесла Паола, по-особенному выделяя голосом некоторые слова.

Лицо её выражало растерянность, но в то же время одухотворённость и решительность — так любили живописцы изображать Анну де Реми перед боем, девушку простого происхождения, впервые вставшую во главе целой армии... Иначе говоря, Паола явно чувствовала себя не на месте, но считала, что поступает единственно верным образом, и надеялась на помощь свыше. И оказать эту помощь, с благословения святой Роберты Гринтаунской, вероятно, полагалось мне.

Во-первых, телеграмма... Нечто подобное я припоминала. Мальчики тогда, помнится, случайно испортили одно послание от своей любимой гувернантки, но мне тогда было, увы, не до личной переписки, и происшествие постепенно забылось. А зря — видимо, именно в той телеграмме Паола и предупреждала о приезде своей семьи. И, возможно, сообщала нечто важное, что мне следовало бы иметь в виду при встрече.

Во-вторых, не зря она упомянула своё "вдовство", да ещё так подчёркнуто.

Прошло уже больше года, и события, приведшие к появлению Паолы в особняке на Спэрроу-плейс именно в образе "миссис Мариани" уже немного подзабылась. А ведь история была скандальной донельзя! Джорджио Бьянки привёл домой приятеля-распутника, который обесчестил его сестру, совсем ещё юную сеньориту Бьянки. Легче всех отделался соблазнитель — он сбежал, пока его не отправили на тот свет. Неразборчивого в дружеских связях сына на семейном совете Бьянки лишили наследства и спровадили в Аксонию, с глаз долой, а дочь собирались по старому обычаю заточить в монастырь — исключительно ради спасения репутации. Но Паола воспользовалась предназначенными брату рекомендательными письмами и сбежала в Бромли, переодевшись мужчиной. И пребывать бы ей под личиной гувернёра до конца своих дней, если б не новая — воистину роковая — встреча с Джорджио, который мало того что вынудил её заниматься не совсем законными делами и втравил в политическую интригу, так ещё и умер не вовремя. Право, не знаю, как бы мы все вышли из положения, если бы не помощь маркиза Рокпорта...

Но ни о чём таком знать широкой публике, разумеется, не полагалось. Для неё и была придумана иная версия событий: якобы гувернёр-романец Паоло Бьянки спешно вернулся на родину, а вместо себя привёл сестру, почтенную молодую вдову — миссис Мариани. Маркиз Рокпорт подготовил все требующиеся документы, начиная с рекомендательных писем и заканчивая завещанием несуществующего "мистера Мариани" в пользу некой благотворительной организации, якобы оставившее бедняжку Паолу без единого рейна и вынудившую её искать места гувернантки.

Вопрос — что же заставило Паолу вновь озвучить фальшивую версию, да ещё на аксонском? Ведь все присутствующие прекрасно помнили эту историю.... Похоже, что кто-то из гостей всё-таки знал аксонский, и фраза была произнесена именно для него — или для неё. Следовательно, и мне нужно быть осмотрительнее в словах и не рассчитывать на то, что романцы без посредничества Паолы не поймут, что я говорю.

И третье, но не последнее по важности.

Насколько я помнила по рассказам, а нам с Паолой не раз доводилось беседовать по душам, семейство Бьянки хоть и имело благородные корни и древнюю родословную, однако обладало ныне единственным сокровищем — честью, и та теперь была запятнана позором. Но и дорогие дорожные костюмы, и то, сколь быстро и легко сеньор и сеньора Бьянки отправились в путешествие — всё говорило по меньшей мере о состоятельности. Фамилия "де Нарвенья" прежде также никогда не звучала... Значило ли это, что финансовое положение семьи изменилось, как и статус?

...я обдумывала всё это — и в то же время задавала подобающие случаю вопросы о путешествии, о том, какая погода нынче в Романии и прочее, и прочее. Паола отвечала, умудряясь разбавлять в высшей степени бессмысленную светскую болтовню осторожными намёками. Так я узнала, что у Бьянки есть родственники где-то на юге Аксонии, навещать которых они не собираются — "недостойное общество". Далее меня уверили, что хотя затруднений с деньгами гости не испытывают, однако ни о каких отелях почтенная матушка Паолы и слушать не желает: "Ведь там воруют!". Кроме прислуги, Бьянки взяли с собою престарелую родственницу, чью-то троюродную тётку, сеньору Ортезе, которую звали "бабушка Энца". Эта особа в данный момент "дышала благородным воздухом северной столицы" на пороге, где и осталась значительная часть багажа и "подарки для сеньориты Вирхинии"...

Примерно в тот момент я и осознала, что семейство Бьянки, кажется, собирается обосноваться в моём особняке, и мне подурнело.

— В Ист-Хилл есть прекрасная гостиница, где, по слухам, останавливался недавно альравский шейх... — произнесла я с намёком. Сеньора Бьянки, которая как раз отчитывала за что-то свою служанку, чуть притихла и бросила на меня быстрый взгляд. Я поспешила добавить: — А чуть ранее — алманский князь. Можно сказать, что вы не видели Бромли, если не пожили немного в "Короне".

На лице Паолы отразилось весьма сложное чувство. Кажется, ей бы и хотелось спровадить глубокоуважаемых родителей подальше, но, с другой стороны, она боялась выпускать их из виду.

— Матушка хотела бы пожить в тихом месте.

— О, на площади бывает очень шумно, вам ли не знать! К тому же в этом доме трое детей, и если братья Андервуд-Черри спокойные и сдержанные, то у юного баронета Сайера нрав буйный. Как сеньора Бьянки относится к детям? — сделала я новую попытку избежать пытки гостями.

Тщетно.

Во-первых, сеньора Бьянки, услышав свою фамилию, позабыла о служанке и ринулась ко мне, заламывая руки и непрестанно восклицая что-то, как драматическая актриса. Суть её горячих уверений — в переводе Паолы, разумеется — сводилась к тому, что она чувствует во мне родственную душу и будет очень, очень признательна, если я стану называть её "просто Клотильдой".

На такую просьбу, хотела я того или нет, полагалось ответить точно такой же любезностью. А как выставить за порог гостью, к которой обращаешься по имени?

Во-вторых, сеньора Бьянки, точнее, моя новая "добрая подруга Клотильда" уверила, что-де она страшно соскучилась по детскому смеху, мечтает увидеть однажды внуков и потому будет только рада познакомиться с маленькими джентльменами.

"Может, солгать, что все гостевые комнаты заняты? В конце концов, Клэр никуда не съехал — и не собирается, кажется..." — подумала я малодушно.

Мысль о Клэре меня успокоила. В конце концов можно и прибегнуть к его помощи: если кто и сумеет сделать так, чтоб романские гости поскорее убрались восвояси, так это он. К тому же ему будет только в удовольствие дать волю своему ядовитому языку... Но не успела я хорошенько обдумать, как обратиться к Клэру, чтоб не выглядеть беспомощной "дамой в беде" из рыцарского романа, как наверху вдруг раздался дикарский вопль — и следом громкий топот.

— Миссис Мариани!

Мимо меня будто бы прогарцевал диковинный зверь — шестиногий, шестирукий, шумный и неостановимый. Он едва не сбил с ног сеньору Бьянки, распался на три части, огибая застывшего сеньора Бьянки — и опутал Паолу.

— Вы вернулись! Вы ведь не уедете больше? А подарки вы привезли? А я прочитал книжку, вот! — загалдели мальчишки наперебой.

А Паола, кажется, совершенно позабыла про собственную семью, пытаясь одновременно обнять и Лиама, и Чарльза, и Кеннета, каждого погладить по волосам, поцеловать в щёку и поправить замявшийся воротничок. Взгляд у неё смягчился, глаза повлажнели. Я и сама улыбнулась, глядя на них, и почувствовала, что вот-вот расплачусь от умиления, в лучших традициях сентиментальных поклонниц романтической поэзии. Но потом краем глаза заметила, как смотрит сеньора Бьянка на свою потерянную и вновь обретённую дочь.

То была горькая смесь вины, любви и надежды.

"Боюсь, у меня теперь не хватит духу напустить дядю на гостей", — пронеслось в голове.

И тут же, словно откликаясь на эту мысль, явился наконец на шум и Клэр, одетый по-домашнему и, как всегда, недовольный. Он окинул взором сцену в холле, потом приложил руку к собственному лбу, словно проверяя, нет ли жара, и наконец развернулся, вновь поднимаясь по лестнице.

— Джул! Джул! Подготовь костюм для выхода. Да, без завтрака. Надолго! — послышался его голос, постепенно удаляющийся.

Так я осталась в одиночестве — ну, не считать же детей и перепуганную Юджинию за союзников — на острие вражеской атаки. Немного оправившись от приступа сентиментальности, Клотильда Бьянки обрушила на меня всю мощь романского темперамента. От громкой быстрой речи и размашистых жестов у меня вскоре заболела голова. Внимание Паолы же, увы, целиком и полностью было сосредоточено на воспитанниках, особенно на Лиаме и с его временной хромотой. Словом, вскоре стало ясно, что помощи ждать не откуда, зато сеньор Бьянки готов поддержать беседу, да и "бабушка Энца" того и гляди заскучает на свежем воздухе и присоединится к честной компании... И когда я поняла, что мигрень, а с нею и "хандрень" уже близко, то трусливо сбежала, возложив на мистера Чемберса хлопоты по размещению гостей.

Лайзо отбыл по поручению — уехал искать Эллиса, поэтому мне пришлось остановить кэб, чтобы отправиться в кофейню. Мэдди изрядно удивило то, что я появилась в "Старом гнезде" рано; впрочем, рассказ о гостях из Романии её изрядно повеселил. Она так заразительно смеялась, что вскоре это происшествие перестало казаться ужасным, и настроение постепенно выровнялось. Теперь я уже с нетерпением ждала вечера, предвкушая, как расскажу Эллису о своих снах. Кто-то другой мог бы и отмахнуться от туманных мистических предсказаний, однако он уже не раз прибегал к помощи моего дара. Так что его определённо должна была заинтересовать подсказка, что-де разгадку убийства Хэмпшайра следует искать в прошлом герцога, а именно — в некоем скандальном эпизоде, связанном с цирком...

Солнце сегодня особенно припекало, можно сказать, по-летнему. Бромли оживал на глазах после долгого зимнего забытья. Когда кофейня открыла свои двери, то зал начал постепенно наполняться людьми, и их было куда больше, чем, скажем, вчера — вероятно, многие постоянные посетители нынче проснулись раньше обычного и решили заглянуть в "Старое гнездо". Георг и Рене, поддавшись общему настроению, тоже ощутили небывалый прилив вдохновения, и запахи из кухни доносились воистину умопомрачительные. В какой-то момент я так погрузилась в приятные хлопоты, что совершенно упустила из виду вход в кофейню и не заметила появление воистину удивительной особы; о ней мне сообщили изумлённые возгласы и шепотки.

— Вы только посмотрите! — ахнула миссис Джоунстоун, прижимая руки к груди.

И я посмотрела.

На пороге стояла Фея Ночи, собственной персоной. Не в цирковом костюме, разумеется, и без грима, но ярко подведённые глаза и платье в чёрно-белую полоску и так приковали всеобщее внимание. В "Старое гнездо" циркачка заглянула явно не случайно и уходить не собиралась. Вероятно, Судьба решила, что мне отчаянно не хватает в последнее время интересных гостей — и постаралась восполнить это в один день.

Честно признать, очень мило с её стороны, но совершенно излишне!

Больше всего в тот момент мне хотелось сослаться на неотложные дела и степенно ретироваться на кухню, затем выйти на улицу с чёрного хода, сесть в салон своей "Железной Минни" и приказать Лайзо скучающим голосом: "Давайте-ка прокатимся по городу — чудная погодка, право!"

Но, во-первых, это было бы недостойно леди. А во-вторых, Лайзо как уехал передать приглашение Эллису, так ещё и не вернулся. И потому я поднялась из-за столика и поспешила навстречу Фее Ночи, приветливо улыбаясь:

— О, мисс Ишервуд, какой сюрприз! Вы всё-таки нашли минутку, чтобы навестить "Старое гнездо"! Прошу, проходите же скорее сюда! — и с этими словами я ненавязчиво притронулась к локтю незваной гостьи, направляя её к общему столику, где из завсегдатаев уже сидели Эрвин Калле, на сей раз без спутницы, леди Клампси и полковник Арч. — Друзья, позвольте представить вам мисс Ишервуд, которую вы знаете под другим именем — Фея Ночи!

Как известно, самый лёгкий способ выйти из неловкого положения — поставить кого-то в ещё более неловкое положение. Я не желала, разумеется, смутить мисс Ишервуд... да и может ли что-либо привести в замешательство особу, имеющую обыкновение красоваться в возмутительно короткой юбке перед сотнями зрителей? Однако моя гостья, похоже, не ожидала такого развития событий и несколько растерялась. Она позволила усадить себя за стол, благосклонно приняла чашку "маскарадного" кофе и даже поддерживала некоторое время бессмысленную светскую беседу:

— Как вы находите Бромли?

— О, благодарю, чудесно! Весна здесь всегда такая тёплая?

— Вы верно заметили, чудесная стоит погода!

— Мисс Ишервуд, позволите ли вы написать ваш портрет?

— Почту за честь! А вы смогли бы это сделать в цирке?

— Мисс Ишервуд, не откроете ли тайну — кто ваша модистка? Чудесная шляпка!

— Мисс Ишервуд, надолго ли вы в наших краях?

— Мисс Ишервуд...

Надо заметить, что несмотря на любопытство, которое, без сомнение, жестоко терзало всех присутствующих, никто не задал ни единого неудобного вопроса, который касался бы ужасной трагедии с герцогом Хэмпшайром, обвинений в газетах или шумихи вокруг "Общества благодетельных леди". Фея Ночи коснулась опасной темы сама: выждала с четверть часа, едва пригубив кофе, раздала не менее дюжины очаровательных, несмотря на щербинку между зубами, улыбок, и затем обрушила на наши головы новость, словно гром.

— Пользуясь случаем, хочу сделать объявление, — сказала Фея. По случайному ли совпадению — не знаю, но в тот момент Луи ла Рон как раз входил в кофейню — да так и замер на пороге, прислушиваясь. — "Сад Чудес" не покинет Бромли, пока не даст ещё одно представление, такое, как оно задумывалось изначально. Не могу сказать, в какой день и час, но это время обязательно придёт! И я приглашаю всех вас, леди и джентльмены, всех, кто здесь присутствует, к нам на представление!

Наступила оглушительная тишина. Мисс Ишервуд же наклонилась ко мне, моим же веером прикрыв наши лица от посторонних взглядов, и, едва не касаясь губами уха, шепнула:

— Представление окончено. А теперь поговорим с глазу на глаз, да?

На мгновение, сознаюсь, меня бросило в дрожь; не как престарелую даму, заметившую в дальнем конце коридора бледную тень призрака, но как дебютантку на балу, которую обхаживает опытный и настойчивый кавалер. Однако я сумела подавить секундное беспокойство, завладела веером и улыбнулась гостям и друзьям:

— Прошу прощения, друзья, однако Фею Ночи я у вас сейчас украду. Если вам понадобится что-то, не стесняйтесь обращаться к мисс Рич.

С этими словами я поднялась и жестом пригласила гостью к столику за ширмой, где мы обычно беседовали с Эллисом. Вроде бы и на виду, приличия соблюдены, однако с другого конца кофейни не расслышать ни слова, да и по губам слова прочитать нельзя — очень удобно! Сели по своим местам мы чинно, точно две юные послушницы, и некоторое время хранили молчание. Первой его нарушила я, заметив в шутку:

— А "маскарадный" кофе, похоже, пришёлся вам не по вкусу. — Мэдди как раз уносила чашку, к которой Фея едва притронулась. — Георг будет очень расстроен, буквально повержен.

— Не преувеличивайте, — отмахнулась гостья резковато, но вид её выражал облегчение: тревожная морщинка, наметившаяся было у неё между бровей, исчезла. — Георг — ваш новый повар, про которого трындят на каждом углу? Странное имя для марсовийца.

— Нет, повар — мистер Мирей, а речь идёт о мистере Белкрафте, кофейном мастере. Он работает в "Старом гнезде" с первого дня. Рецепты кофе мистер Белкрафт собирал по всему свету, когда сопровождал графа Эверсана и леди Милдред в их свадебном путешествии.

Мисс Ишервуд слушала меня, оглаживая взглядом узоры на ширме, и явно думала о чём угодно, но только не о кофейных рецептах. Наконец она кивнула:

— В таком случае, пусть не принимает это на свой счёт. Дело в алкоголе. Мне в моей работе нужна полная собранность, так сказать, концентрация на деле, фокусы-то ладно, но для акробатики я уже старовата. Кости болят, знаете ли. Один неверный шаг — и только пятно на арене и останется, так что никаких крепких напитков. Ликёр ведь мне там не померещился?

Я улыбнулась:

— Нет. А вы наблюдательны.

— Тогда пошлите за мой счёт чашку чего покрепче Салиху. А то он, бедолага, чего-то расхворался, а вон гляди ж, всё равно вызывался меня провожать. Стоит вон у вашего порога, мёрзнет почём зря... Можно подумать, я побоюсь какого-то убийцы.

— Он может теперь нацелиться на вас?

Она помрачнела.

— Теперь или не теперь... Не знаю даже, с чего начать.

— Попробуйте с самого начала, — посоветовала я искренне. — Если ничего важного и не скажете, то хотя бы поймаете нужный ветер.

Она сначала моргнула непонимающе, точно ослышалась — а потом тихо рассмеялась. Я шевельнула пальцами, прося Мэдди подойти, и, воспользовавшись заминкой, попросила принести нам с мисс Ишервуд чжаньского чая, а Салиху — кофе с каким-нибудь ликёром; альравцы обычно от крепких напитков отказывались, но берейтор, судя по оговорке моей гостьи, имел другие привычки. А тем временем Фея Ночи собралась с мыслями и начала свой рассказ.

...её действительно звали Дороти, и она родилась тридцать три года назад здесь, в Бромли. Матерью её была прачка; отца девочка никогда не знала, но особенно этим не тяготилась. Лет в восемь или около того она сбежала, прихватив с собой на память шёлковый платок с аккуратно вышитой по краю фамилией, "Ишервуд" — хотя тогда она, разумеется, читать не умела и всего лишь соблазнилась ярким голубым цветом ниток и нежностью ткани. Скиталась, пыталась воровать и была не раз бита... А потом её приютил иллюзионист из Марсовии — и удочерил.

— Знаете, леди Виржиния, это, пожалуй, единственный мужчина был, которому ничегошеньки от меня не надо было, — призналась мисс Ишервуд, взглядом точно пытаясь заморозить золотистый хризантемовый чай. — Ни работы на износ поначалу, ни по женской части потом, вы понимаете. Имя его было Робер, Робер Манжен. У него младшую сестрёнку тоже Дороти звали, только она давно уже померла. Я на неё, видать, похожа оказалась... И ведь не у каждого в жизни такой человек бывает, который бескорыстно, без задней мысли, только ради тебя, даже мамка с папкой такие не у всякого... У меня вот Робер был, и потому я такая, как я есть.

Она замолчала ненадолго. А я подумала, что меня наоборот окружали люди, которым постоянно что-то требовалось. Как от дочери; как от ученицы; как от наследницы... леди, в конце концов! Именно это и сделало меня такой, как сейчас.

К счастью.

Подскочила Мэдди и шепнула мне на ухо озабоченно, что никакого Салиха около "Старого гнезда" не нашла, зато обнаружила недвусмысленные следы того, что какому-то бродяге сделалось дурно прямо у нас на пороге, и пришлось ей вместе со служанкой окатить это место водой. Эпизод неприятный, но не более того; но меня вдруг охватила тревога.

Мисс Ишервуд же продолжила рассказ — о своём отрочестве и обучении; затем о путешествиях по Марсовии и Аксонии с крошечным цирком — клоун с выводком дрессированных собачек, три акробата, иллюзионист, силач и она, Дороти; о смерти Робера, безуспешных попытках заменить его другими фокусниками и о развале труппы; наконец о том, как появился "Сад чудес".

— Это действительно было чудо, — призналась она, понизив голос. Глаза у неё заблестели. — У меня одной бы ничего не получилось. Кем я была? Девка без роду без племени, да и деньжата в карманах не водились... Не знаю, что б я делала без Ченга и без Барби. Барби — это Барбара Пфафф, она у нас по канату ходит. На афише — "Королева Варваров", вы наверняка внимание обратили. В общем, мы пытались сколотить труппу, и ничего особо не выходило, только на Ченговой мудрости и держались. Он умеет сказать, знаете, по-простому: "Неважно, что дорога есть долгий, важно, что верный. Нос хлюпать — совсем фу", — передразнила она друга. Вышло очень похоже. — И тут, представьте, кто-то прислал нам кучу денег. Ни с того, ни с сего... Ну, прислали-то Барби, но уж мы на них разгулялись, ни монеты зря не потратили.

Мысленно я почти услышала экзальтированное восклицание миссис Скаровски: "Как чудесно! Таланту помогают Небеса, это достойно поэмы!". Но на меня, вероятно, самым скверным образом действовало долгое знакомство с Эллисом, и потому этот эпизод показался зловещим.

...Мне досталось в наследство солидное состояние; можно было бы тратить всю жизнь, хватило бы до самой старости. Но для того чтобы сохранить и приумножить его, не оставить потомков без рейна, приходилось упорно и тяжело трудиться. Не сравнить, разумеется, с прачками или с рабочими на красильной фабрике, но цену благополучию я знала — и считала её весьма высокой, а потому избегала бессмысленных трат. Пожертвования на приют — вполне достойное дело, а ставки на скачках — бессмыслица; поначалу, признаюсь, мои взгляды были даже слишком практичными, но позднее сама жизнь смягчила их: так леди Клэймор собственным примером приучила меня к мысли, что покровительство художникам, актёрам, поэтам и музыкантам тоже заслуживает уважения... Некоторые люди весьма высокого положения расставались с внушительными суммами, потакая страстям — не слишком благопристойно, однако по большому счёту понятно.

Но мне с трудом представлялось, чтобы кто-то, находясь в своём уме, спонсировал бродячих циркачей, не требуя ничего взамен и сохраняя анонимность.

— Вы догадывались, кто мог это сделать? — спросила я мисс Ишервуд, сохраняя на лице заинтересованное и одновременно легкомысленное выражение, дабы не вызывать подозрений.

В конце концов, я ведь не сыщица из Управления спокойствия; такой вопрос в моих устах можно счесть разве что проявлением любопытства... Так, вероятно и подумала моя гостья.

— Нет, ни одной мыслишки не было. Видно, у Барби тогда завёлся богатый любовник, вот она его и расшевелила, — пожала плечами Фея, но её потемневшие глаза, нарочито тягучие интонации и совершенно неуместная улыбка выдали ложь. — У нас-то с Ченгом он ничего не требовал, так что мы её особенно и не расспрашивали.

Снаружи, у крыльца, раздался какой-то шум, возгласы; я поискала взглядом Мэдди и не нашла — вероятно, она вернулась на кухню за заказом или вышла на улицу проверить, что там происходит рядом с моей кофейней.

"Где же тот альрав, Салих? — подумалось вдруг. — Не мог же он бросить свою Фею, уж коль скоро вызвался её сопровождать?"

Заглушая беспричинное беспокойство, я продолжила беседу:

— Чудесно, когда талант встречается с меценатом, как сказала бы одна моя давняя подруга. Прелестная романтическая история! Так и представляется, как этот поклонник, никем не узнанный и овеянный тайной, приходит к вам на представление и садится в первом ряду...

Не знаю, что я такого сказала, но в лицо мисс Ишервуд бросилась кровь, а сильные пальцы вдруг так сжались на ручке чашки, что по фарфору с тихим "крак" поползла трещина. Всё это заняло мгновение, а потом на улице что-то грохнуло, кто-то выругался, и послышался возглас Эллиса:

— Да уберите уже кто-нибудь этого рыжего идиота! И позовите леди Виржинию!

Мы с мисс Ишервуд подскочили почти одновременно. А дальше... Мне думалось, что я повидала многое, но к такому оказалась не готова.

В дверях мы столкнулись с Рене Миреем; бледный, как призрак, он юркнул внутрь и быстро пересёк зал, стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания, но белый колпак притягивал взгляды, словно север — стрелку компаса.

"Что повар делал на улице? — успела подумать я. — И как он вообще туда попал? Вышел через чёрный ход, обогнул всё здание снаружи? Но зачем, во имя всех святых?"

У крыльца "Старого гнезда" собралось уже человек шесть; детектива и Лайзо я узнала тотчас же, издали, чуть погодя — старшую миссис Стивенсон, одну из посетительниц, испуганно прижимавшую платок к губам. Остальных видела впервые — вероятно, это прохожие остановились, заслышав шум. Прямо на мостовой, чуть поодаль от ступеней, лежал, уткнувшись лицом в скрещённые руки, мужчина в тёмно-красном сюртуке.

— Салих, — пробормотала мисс Ишервуд, и с испуганно округлившимся глазами разом сделалась похожей на обычную горожанку. — Что с ним случилось-то?

На голос обернулся Эллис, и на лице его промелькнуло облегчение.

— А вот и вы, слава Небесам. Леди Виржиния, приютите умирающего?

В этот момент мужчина на мостовой зашевелился, застонал, прижимая руки ко рту, словно его мучили спазмы в горле; вокруг расходилась вонь, словно гнилой чеснок толкли в ржавом тазу. Стало страшно: вдруг этот человек болен чем-то заразным, и всем нам грозят такие же неприглядные страдания?.. И тут же меня охватил стыд; я стиснула рукоять трость и, стараясь не показывать слабости, негромко приказала перенести Салиха в комнату без окон, примыкающую к чёрному ходу. Там было всё необходимое, чтобы разместить несчастного, и она находилась достаточно далеко от кухни — и от чужих взглядов, которых становилось, по правде сказать, слишком много. Горожане, которые наслаждались погожим деньком, прогуливаясь по улицам, и гости моей собственной кофейни...

Заметив среди зевак Луи ла Рона, чья рука уже тянулась к записной книжке в нагрудном кармане, я обернулась к крыльцу и сказала нарочито громко, чтобы услышали и зеваки тоже:

— Кажется, джентльмену стало плохо. Всё, что ему нужно — покой и немного нюхательных солей. О нём позаботятся. Прошу вас, господа, возвращайтесь в зал — мне, право, неловко, что это небольшое происшествие так вас обеспокоило.

Салиха к тому времени увели, точнее, унесли за угол кофейни. Призыв же возымел действие; Эрвин Калле сразу вернулся в тепло и уют зала, а случайные свидетели стали расходиться. Луи ла Рон, впрочем, ретироваться не спешил, и некоторые следовали его примеру, точно надеялись увидеть продолжение спектакля.

Помощь никто из них, конечно, не предложил.

— Нюхательные соли? Но тот джентльмен в кепи сказал, что этот человек умирает! — громким шёпотом воскликнула миссис Стивенсон, делая шаг ко мне.

Взгляд мой против воли метнулся к побелевшему лицу мисс Ишервуд.

— Ах, пустое, — сказала я вслух, уводя миссис Стивенсон в зал. — Это же детектив Эллис, тот самый. Экстравагантность, ничего более. Но, во имя святой Генриетты Милостивой, я лично прослежу за тем, чтобы к несчастному позвали доктора. Как любезно с вашей стороны было проявить беспокойство о сущем незнакомце, миссис Стивенсон! Как никогда, я горда знакомством с вами, столь добродетельной и сердечной особой!

Продолжая разговор в таком же духе, дабы усыпить у гостей тревогу, я вернулась в кофейню. Несколько минут понадобилось, чтобы замять неловкость и под благовидным предлогом отлучиться; Фея Ночи всё это время простояла на месте, бледная и неподвижная, точно ледяная статуя.

— Святые Небеса, только не снова, — пробормотала она едва слышно, когда я вела её по тёмному коридору между залом и кухней. — Он ведь ни при чём... ни при чём...

От слов этих веяло затхлостью и холодом, как из отверстого склепа. Я не подала виду, что разобрала бормотание, но запомнила на всякий случай всё сказанное.

"Похоже, что Эллис был не так уж неправ, когда посчитал, что скорее мне удастся вызвать Фею на откровенность, чем сыщику или тем более простому гусю..." — подумалось вдруг.

Он не ошибся и кое в чём другом: Салих правда умирал.

Судя по сбивчивому рассказу Феи, дурно ему сделалось около двух часов назад. С утра он выглядел вполне здоровым и с радостью предложил проводить её до "Старого гнезда". Но перед самым отъездом повёл себя странно: начал полоскать рот, точно пытаясь изгнать неприятный привкус, кривился.

— Я спросила его, не перепил ли он вчера, — сказала мисс Ишервуд хрипло. — А он посмеялся, ответил, что у нас такое творится, что и выпить не грех. А потом добавил, что горло, мол, скребёт, да и голова болит так, что вот-вот лопнет. Я и решила — глотнул холодного... И мы уже почти до места добрались, да он из кэба выскочил пораньше, сказал, догонит. А вот оно как... вот оно как... Он болен?

Эллис наклонился над Салихом, который, кажется, уже мало чего понимал. Оттянул ему веки, потом пригляделся к запястьям, нащупал пульс... Затем помахал ладонью у него перед глазами:

— Мистер Салих, вы меня видите? Различаете что-нибудь?

Тот замычал в ответ — и снова скрючился, прижимая руки к животу. Эллис выругался сквозь зубы, снял кепи и швырнул на столик.

— Болен, если бы! Его отравили, мисс Ишервуд.

Она вскинулась:

— Что?!

На какие-то секунды воцарилась устрашающая тишина, и стало отчётливо слышно шёпот у двери — с отчётливым марсовийским акцентом

— Арсеник, арсеник, о мон дьё...

Мой новый повар от испуга сделался похожим на уличного мальчишку — бледного, долговязого, сутулого; он комкал свой колпак и повторял одно и то же беспрестанно. Эллис покосился на него с досадой:

— Опять это рыжее недоразумение, сказал ведь — сидите тихо, нет же... В одном, впрочем, мистер Мирей прав, — повысил он голос. — Это действительно мышьяк, и дозы хватило бы на табун лошадей. Симптомы ни с чем не спутаешь. Вопрос в том, откуда их знает ваш повар, Виржиния, — обернулся Эллис ко мне, задумчиво сузив глаза. — Причём настолько хорошо, что распознал их даже раньше меня самого.

Рене Мирей резко выпрямился, роняя колпак, обвёл помещение затравленным взором — и лишился чувств.

— Изящный выход из положения, — вздохнул Эллис, присаживаясь на ручку кресла. — Жаль, я так не могу. Принесите кто-нибудь нюхательные соли этому дурню, а когда он очнётся — уведите его подальше. — Затем он перевёл взгляд на Фею Ночи. — Мисс Ишервуд... Мне очень жаль. Я на такие случаи насмотрелся; хотелось бы пообещать, что мы поможем Салиху, но тут уже почти наверняка ничего не поделаешь. И только от вас теперь зависит, удастся ли мне остановить убийства и не позволить умереть кому-то ещё. Вы должны чётко сказать, что ел или пил ваш друг в последние два часа.

Салих зашевелился и то ли захныкал, то ли с шумом втянул воздух, и в ту самую секунду мне стало отчётливо ясно: этот человек одной ногой уже в среди мёртвых, хотя ещё и жив, и нам не под силу ни спасти его, ни даже облегчить страдания.

Я похолодела; пальцы у меня судорожно сжались, и едва получилось выпрямить их снова.

"Мне нужно быть сильной и не падать духом. Только не сейчас, когда мисс Ишервуд нуждается в поддержке, а Эллис — в хладнокровных, спокойно мыслящих помощниках", — сказала я себе и постаралась дышать глубже и ровнее.

— Всё было как обычно, — осипшим голосом откликнулась мисс Ишервуд. — Как обычно...

— Обычно — это как? Вспомните, пожалуйста, я прошу вас. Ради Салиха.

На беднягу Мирея никто не обращал внимания; преисполнившись сочувствия, я сама стала искать в шкафчике у стены флакончик с солями — кажется, где-то здесь хранила запасы покойная миссис Хат, на всякий случай... Фея Ночи, кое-как собравшись с силами, отвечала на вопросы Эллиса, но выходило так, что Салих с утра позавтракал вместе со всеми, причём готовил он сам.

— Может, он выпил чашку горячего вина по дороге? Или купил чаю у уличной торговки? — продолжал допытываться детектив.

Но Фея только покачала головой:

— Нет, мы прошлись немного, потом заскочили в омнибус и поехали, но уже после того, как ему подурнело. Собственно, потому-то мы и поехали, а не пешком пошли... Хотя погодите-ка, — нахмурилась она вдруг. — Есть одна штуковина, которую Салих ни с кем не делил, да и не показывал никому тоже. Его... лекарство.

Пауза перед последним словом получилась даже слишком выразительная. Эллиса это, впрочем, не смутило.

— Что за лекарство, мисс Ишервуд?

Она нахмурилась, механически разглаживая складки на своей юбке.

— Да ходили слухи, Львёнок раз проболтался... — она поёрзала на месте, посмотрела на Салиха, затем почему-то на меня, прикусила губу... И наконец решилась: — Не при леди будет сказано, конечно, да и конфузно мне самой такое про друга выбалтывать, но что уж поделать. Лео Барнелл ляпнул как-то по пьяни, что он-де мастерит для Салиха таблетки, чтобы... чтобы не оплошать с женщиной.

Я, право слово, ничего не поняла, но Эллис с Лайзо мрачно переглянулись. Потом детектив вздохнул:

— Напомни-ка мне, дорогой друг, из чего мастерят подобную дрянь шарлатаны?

Теперь уже Лайзо искоса посмотрел на меня. Я же наконец отыскала между статуэтками и книжками заветный флакон с солями и сделала вид, что поглощена исключительно здоровьем мистера Мирея, который не спешил приходить в себя — очень разумно с его стороны.

— Из разного, — неохотно ответил Лайзо. — Кто поумнее, тот травы сушит и перетирает, от них хоть вреда нет. А случается, что и из мышьяка. Доктора говорят, что... — он осёкся, точно смутился.

Невиданное дело!

Я же откупорила флакончик и поднесла его к нелепому, длинному носу Мирея. Рыжий повар, не приходя в себя, чихнул, затем закашлялся — и захлопал глазами, точно девица, очнувшись аккурат к словам Эллиса:

— ...мне жаль говорить это, мисс Ишервуд, но, похоже, ваш друг отравил себя сам. А невольным соучастником стал... как вы сказали? Лео Барнелл, "Львёнок"? Я в этом почти уверен. Остался открытым вопрос: кто подменил снадобье Салиха и вместо крахмала и сахара с крупицей мышьяка положил чистый мышьяк?

Губы у Рене Мирея отчётливо побелели и задрожали, точно он силился сказать что-то — и не мог. Никогда мне ещё не приходилось видеть настолько напуганного мужчины!

— Ну же, ну же, вот вы и пришли в себя, — произнесла я растерянно, поднимаясь с флакончиком солей; хотелось подать руку повару и помочь ему встать, но это было невозможно: даже если забыть о репутации, для мужчины, вне всяких сомнений, помощь леди — удар по самолюбию. — Прошу, вернитесь на кухню, Георг сделает вам воды с лимонным соком или чёрного чая, и вам тут же станет лучше.

Он посмотрел на меня снизу вверх... и сам уцепился за опущенную руку, опираясь на неё. Ярко-голубые глаза его сейчас казались невинными, как у ребёнка. Святые Небеса, даже Лиам выглядел более взрослым и зрелым!

— Что-то голова кружится, — произнёс Мирей. И попросил бесстыже: — Проводите меня?

Несмотря на всю абсурдность ситуации, мне стало неловко, и к лицу прилил жар.

— Да-да, разумеется, сейчас я позову Мэдди... — начала было я, затем увидела краем глаза, как вздрогнул Эллис, и быстро поправилась: — Впрочем, нужды в этом нет. Господа, я вынуждена оставить вас ненадолго. За врачом ведь послали уже?

— Да-да, ступайте, нечего вам тут делать, — отмахнулся детектив тут же в своей неподражаемой манере. — И мисс Ишервуд заберите, только второго обморока мне здесь не хватало... Да, насчёт таблеток. Салих носил их с собой? — кивнул он на хрипло выдыхающего мужчину, кое-как накрытого сюртуком.

— Кажется, да, — ответила Фея Ночи рассеянно. Она и впрямь выглядела так, словно вот-вот чувств лишится. — А почему вы спрашиваете?

— Тогда я сейчас пошарю у него по карманам, — сказал Эллис, сбрасывая плащ на кресло. — Чем раньше мы соберём улики, тем лучше. Так, вы позволите...

Он шагнул к дивану, где лежал Салих. А мисс Ишервуд стиснула вдруг руки на груди, словно задыхаясь — и кинулась наперерез, крича:

— Прекрати говорить про него, как про мертвеца! Он жив! Он живой! Живой! Он не умрёт! Никто не умрёт, ты, собачий сын, отойди от него!

Лайзо перехватил её на полпути, обнял, обездвиживая:

— Тихо-тихо-тихо... Всё хорошо будет, никто твоему другу дурного не желает. Ну-ка, успокойся, присядь...

Не знаю, что сделалось с моим лицом, но Мирей, который до тех пор бессовестно виснул у меня на руке, сделал над собою усилие и выпрямился; когда мы вышли в коридор, уже я, скорее, опиралась на его локоть.

— Смерть ужасна, — бормотал повар, пока мы шли. — Отвратительна. Ненавижу смерть. Смерть — мой враг...

Звучало это бессмысленно, особенно когда перемежалось словечками на марсо, однако сейчас я понимала его, как никогда.

Крепкий чай с изрядным количеством сахара пришёлся кстати нам обоим.

...Я так и не смогла снова войти в ту комнату, где лежал Салих.

Мне с трудом удалось увести оттуда мисс Ишервуд: её саму уже трясло, как в лихорадке, и, если бы не Лайзо, боюсь, она так и осталась бы у ложа умирающего, обнимая холодеющую руку. Мы долго сидели на втором этаже, в гостиной Мэдди, и не знали, о чём говорить друг с другом. Слова сочувствия представлялись преждевременными, навлекающими беду, подобно проклятию, а разговоры о чём-то другом были бы кощунством; я делала вид, что изучаю собственный веер, знакомый до последней пайетки, а мисс Ишервуд механически перекладывала из одной руки в другую вытертую колоду карт. Примерно часа через полтора явилась целая делегация "гусей"; с ними приехал незнакомый медик совершенно измученного вида и, как ни странно, доктор Брэдфорд. Увидев его, Фея коротко обронила: "Опять вы", — однако же позволила проверить свой пульс и согласилась выпить успокоительной микстуры.

Потом Салиха, ещё живого, увезли; возможно, в больницу, но конвой из "гусей" внушал печальные мысли. Мисс Ишервуд уехала вместе с другом, забыв на столике свою колоду. Ощущая себя подобием заводной куклы, я отдала приходящим служанкам несколько приказаний: отмыть комнату и крыльцо, отложить испорченные вещи... Мистер Мирей сосредоточенно колдовал над шоколадными пирожными, на любые замечания отвечая односложно; вероятно, он пытался вернуть себе бодрость духа единственным способом, который знал — погрузившись в работу.

Так поступила и я.

Новости распространялись быстро. Кофейня так переполнилась людьми, что стало душно, и некоторым гостям пришлось отказать, даже постоянным. Но ещё больше было сплетен, совершенно диких, абсурдных; как могла, я пыталась рассеять напряжение и пресечь это торжество лжи, однако сама была так измучена, что, боюсь, говорила не слишком убедительно. Если бы не Луи ла Рон, который из сочувствия ко мне всякий раз не пытался увлечь публику другими новостями разной степени скандальности — не знаю, чем бы всё кончилось. Вечер казался воистину бесконечным, и когда за последним посетителем захлопнулась дверь, а Мадлен закрыла ставни снаружи, я бессильно опустилась на ближайший стул, сознавая, что меньше всего хочу возвращаться домой и изображать радушную хозяйку перед семейством Бьянки... Точнее, "де Нарвенья".

— Да, — выдохнула я, прикрывая глаза обессиленно. — Ведь надо ещё выяснить, как изменилось положение родителей Паолы.

— Леди Виржиния? Вы сказали что-то? — живо откликнулась Мэдди.

К Салиху её не подпустил Эллис — поступок, без сомнения, благоразумный — и сейчас она, скорее, ощущала любопытство, а не опустошение, как те, кто оказался невольно вовлечён в это чудовищное происшествие. И хорошо: её жизнерадостность теперь меня очень поддерживала.

— Мы уже говорили ведь о том, что к миссис Мариани приехали погостить родители, — ответила я. — Радостное событие, но кое-что меня тревожит. Во-первых, семейство Бьянки по рассказам никогда не казалось особенно богатым, а теперь они все вместе, не раздумывая долго, отправились в весьма дорогостоящее путешествие. Да и украшения на "милой Клотильде", — я не удержалась от усмешки, вспомнив, как просила называть себя романка, — сделают честь, пожалуй, и герцогине. А во-вторых, Бьянки стали не просто "Нарвенья", а "де Нарвенья" — значит, получили земли и, возможно, титул — отсюда и претензии на то, чтобы не просто поселиться в отеле, а стать гостями графини Эверсан-Валтер.

Движения метёлки, которой Мэдди обмахивала раму картины, замедлились.

— Но ведь это хорошо для Паолы, да, леди Вирижния?

В последний момент я удержалась оттого, чтобы надавить на виски, как иногда делал маркиз Рокпорт.

— Безусловно. Однако молодая, в достаточной степени обеспеченная вдова куда свободнее вновь обретённой и отныне единственной дочери титулованных и богатых родителей. Паолу уже пытались в юности запереть в монастырской келье, — вздохнула я. — А теперь она довольно свежая, до срока овдовевшая особа, которую здравый смысл подсказывает выдать вторым браком за подходящего человека. Скорее всего, состоятельного, но вряд ли молодого. Какой-нибудь друг отца или троюродный дядя по материнской линии...

— А вы? — вдруг спросила Мадлен.

Я растерялась от столь крутого поворота беседы.

— Не понимаю.

— А вас к кому здравый смысл сватает?

Лицо у меня вспыхнуло. Я вспомнила и Лайзо, и дядю Рэйвена — того самого "друга отца", пусть и совсем не старого, и понимающего мои стремления и желания лучше, чем многие и многие, но всё же... но всё же...

— А, Виржиния! Вы ещё тут! — раздался неожиданно знакомый голос, и я отбросила несвоевременные матримониальные размышления. — Я и не надеялся вас застать, но пришёл. И повезло же мне!

— Рыбного пирога? Кофе? — улыбнулась я, чувствуя неимоверное облегчение.

— Ну, разумеется, у меня после завтрака ни крошки во рту не было... К слову, а когда я завтракал-то, вчера или сегодня? — задумался Эллис, и лицо у него стало одухотворённым и грустным.

Мы с Мэдди переглянулись, преисполняясь искреннего сочувствия.

На некоторое время нас поглотила умиротворяющая суета: тепло кухни, запах выпечки, фарфоровый кофейник с высоким носиком, салфетки и подносы... Но детектив наблюдал за нами несколько рассеянно, отстранённо, словно мыслями пребывал где-то ещё.

— Он умер, Виржиния.

— Что? — обернулась я излишне резко. Нашарила рукою спинку стула для опоры, тяжело опустилась. — Что вы сказали?

Эллис задумчиво вытаскивал вилкой начинку из пирога, пока не осталась только пустая корочка.

— Салих. Нет, конечно, ясно было с первого взгляда, что бедолага и до вечера не дотянет, но дело скверное. Кто-то заигрался, — добавил он напряжённо. — И этот дрянной до дна своей гнилой душонки человек считает, что ему дозволено всё, и мы не сумеем его остановить. А чем дальше, тем чаще мне самому кажется, что убийца доведёт замысел до конца. Я предупредил Барнелла, отвёл в сторонку и выложил ему всё начистоту. Но этот дамский угодник, представьте, всерьёз меня не воспринял. Арестовать бы его поскорей, — ворчливо закончил детектив.

Тут вспомнилось всё, что говорили о докторе утром: о пилюлях с мышьяком, которыми он ранее снабжал покойного, о том, что именно Леонард Барнелл, "Львёнок", отвечал за лечение циркачей, о его привилегированном положении относительно остальных. При первой встрече на арене, сразу после нападения медведицы, он показался ничем не примечательным: стареющий, лысоватый охотник до женских сердец, немного франт, скорее хитроватый, чем умный, отнюдь не атлетического сложения...

— Перчатки! — вдруг осенило меня. — Доктор Леонард Барнелл носил перчатки, так же как и убийца Конделло! И Барнелл первым обнаружил мёртвой метательницу ножей!

— Чудесное умозаключение, — мрачно поддакнул Эллис. — Настоящий убийца разве что плакат не нарисовал, как "Благодетельные леди", обличая его. Но вы разве не заметили, Виржиния? Первый, на кого собирались возложить вину за смерть герцога — Барнаба Конделло; до ареста он сам убит метательным ножом. Владелица ножа, Нора Томпкинс, насмерть забита путлищем. Путлище, понимаете? Это по лошадиной части. А лошадьми занимается у нас кто? Точнее, занимался.

Голос у меня разом сел.

— Салих был берейтором.

— В яблочко, — усмехнулся детектив невесело и вонзил вилку в истерзанный пирог. — И вот теперь Салих умирает. Причина смерти — пилюли, которые ему выдал якобы Леонард Барнелл... Наш доктор — не убийца, Виржиния. Он будущая жертва. Я, конечно, выставил охрану вокруг лагеря циркачей, свои люди, надёжные. И Барнелла предупредил, и мисс Ишервуд, хотя в её состоянии это бесполезно — она была сильно привязана к Салиху. Завтра к вечеру, самое позднее, послезавтра к утру, я получу разрешение на арест доктора и упрячу его за решётку, для его же безопасности.

— Если он доживёт.

Я сказала это тихо, однако Мадлен, которая будто бы занималась исключительно уборкой, расслышала — и выронила свою метёлку. А Эллис прихлебнул порядком остывший кофе, кривясь явно не из-за вкуса.

— Именно. Вы быстро соображаете, Виржиния; мне это всегда нравилось. Именно потому вы и выжили, когда "гуси" из сопровождения умудрились прохлопать клювами ваше похищение... Увы, о циркачах я этого сказать не могу, — передёрнул он плечами неприязненно. — Каждое моё слово они воспринимают в штыки. Никак не могут взять в толк, что сыщик для них не враг, а единственная надежда на спасение; думают, что сами разберутся, что в труппе предателей нет, что "все свои"... Ладно, что это я жалуюсь вам, — махнул он рукой и, сцепив пальцы в замок, посмотрел на меня поверх. — У вас же были какие-то ошеломительные новости, и вы так торопились их поведать, что даже Лайзо выслали за мной. Дайте-ка угадаю: к Паоле нагрянули очаровательные родственники?

Мгновенно в памяти пронеслись события утра — и ночи, что ему предшествовала.

— Тут вы ошиблись, Эллис, — улыбнулась я, самую малость чувствуя превосходство. — Точнее, семейство Бьянки действительно прибыло в Бромли нынче утром, но посылала я за вами не поэтому. Дело в том, что я много думала о смерти герцога, Норы Томпкинс и других. А ещё получила недавно некую вещь, и... и... мне приснился сон.

Воздух пронизало напряжение.

— Из тех самых снов, верно, Виржиния?

— Да. То, что мне приснилось, нельзя назвать видением. — Я отвела глаза в сторону, немного смущаясь; всё-таки говорить о мистике и суевериях было настолько не в моём характере, что всё моё существо противилось этому, пусть я и знала совершенно точно, что сны обладают огромной властью над бытием. — Скорее, это было некое чувство... впечатление. И если мне удалось правильно его истолковать, то ныне покойный герцог в прошлом совершил некий ужасный поступок по отношению к одному человеку, полностью сокрушив его... нет, даже хуже; словами не передать, как велико было горе и отчаяние того несчастного. И случилось это на цирковой арене.

Детектив подскочил:

— Виржиния, вы уверены, что...

— Тс-с, — несильно стукнула я его веером по руке. — Позвольте мне договорить. А сегодня мисс Ишервуд обмолвилась, что "Сад Чудес" был создан благодаря пожертвованию поклонника, пожелавшего остаться неизвестным. И поверьте мне, Эллис: она солгала. Имя этого поклонника ей прекрасно известно, вот только называть она его не желает.

Эллис опустился на стул вновь; и, право, передо мною был совсем другой человек, нежели четверть часа тому назад. Не смятенный, но умиротворённый; не измученный собственным бессилием, но готовый к сражению; исчез гнев, зато появилась решимость.

— Интересно, — произнёс он, сдвигая брови к переносице. — Одно наблюдение — и столько возможностей, которые оно открывает. Виржиния, а вы уверены, что... Впрочем, что это я говорю, — улыбнулся он, быстро взглянув на меня исподлобья. — Вы бы не говорили, если бы не готовы были поставить под собственными словами подпись и гербовую печать. А ведь мне Фея ничего не рассказала, хотя я и расспрашивал её о том, как появился цирк. Кстати, принесите-ка мне ещё пирога, — добавил он. — Кажется, завтракал я всё-таки вчера. Не дело это.

Я спрятала улыбку за нераскрытым веером.

— Теперь вы больше похожи на себя прежнего, Эллис. Отрадно видеть.

Он вздёрнул теперь обе брови:

— Шутите? Ну, ладно, шутите сколько вздумается, только впроголодь не держите. Так что там насчёт пожертвований от неизвестных поклонников?

Мэдди ушла на кухню за второй порцией угощения. Я же, стараясь припомнить как можно больше подробностей, включая интонации и выражение лица, пересказала историю мисс Ишервуд. Особенно детектива заинтересовала "Барби" — эквилибристка Барбара Пфафф, известная под звучным псевдонимом "Королева Варваров". Ему уже доводилось беседовать с ней в обиталище циркачей; он признался мне, что тогда ещё удивился, как эта рослая и красивая женщина — светловолосая, безупречно светлокожая, с яркими глазами — может держаться настолько робко. И даже обаяние Лайзо не производило на неё должного впечатления. Барбара Пфафф, силачка, способная подкову разогнуть без особенных трудов, сторонилась мужчин, была немногословной и глядела в сторону, когда говорила... Эллис сперва решил, что дело в сильном алманском акценте и в привычке заменять незнакомые аксонские слова родными, из-за чего речь Барбары временами превращалась в шифр.

— Но теперь я вижу, что ошибался, — заключил он. — В её прошлом определённо есть тёмные пятна. Поговорить бы с ней ещё разок... Вот завтра с утра и наведаюсь в лагерь, а бумаги об аресте пусть Смит готовит. И знаете, что, Виржиния? Вдвойне подозрительно, что деньги циркачи получили в Аксонии и в Аксонии же их настиг злой рок. А ведь они столько разъезжали по материку, от Алмании до Романии, да и в Колони побывали.

Я зябко поёжилась, вспомнив, как умирал Салих.

— Воистину — злой рок... И мне вдруг пришло в голову, — произнесла я неожиданно для самой себя, торопясь ухватить ускользающую мысль. — Всё-таки начались убийства с герцога Хэмпшайра. И лишь небольшому кругу лиц известно, что его именно убили; для остальных это несчастный случай. И получается, что сильнейший удар его смерть нанесла не по противникам войны с Алманией и даже не по его семье. Больше всех пострадал "Сад Чудес" — и продолжает терпеть убытки, если так можно выразиться. Даже мои гости, хотя я и стараюсь поощрять в них благоразумие, частенько повторяют, что цирк проклят. И все эти смерти... — я умолкла, не зная, как выразить то, что вертелось на кончике языка.

Глаза у Эллиса точно вспыхнули.

— Вы хотите сказать, что убийца не заметал следы, а изначально метил в циркачей?

— Пожалуй, так, — ответила я и пожала плечами. — Разумеется, глупо сравнивать столь грандиозную фигуру, как герцог, и такую ничтожную, как альравский лошадник... — в горле у меня пересохло при мысли о Салихе. — Забудьте. Никаких доказательств у меня нет, одна интуиция, которой, как известно, разумные люди на слово не верят.

— На слово — не буду, — невозмутимо согласился Эллис. — Но на всякий случай поверчу-ка эту мысль... И вот в качестве ответной любезности. Виржиния, вы заметили, как перепугался ваш прелестный поварёнок сегодня?

В голосе у него проскользнули такие злые интонации, что невольно я приняла сторону Рене Мирея.

— Ему стало дурно. Как и мне, к слову; спасибо лекарствам матушки Лайзо, что я не лишилась чувств, как частенько случалось раньше.

Эллис, вероятно, уловил недовольство в моём ответе и возразил хоть и с прежним напором, но без сердитости:

— Этот марсовиец — хитрый лис, а не чувствительная девица. Он не боялся дерзить вам, да и со мной пререкался так, словно у него в запасе ещё одна жизнь... и, по крайней мере, четыре несломанных носа, длиннющих на загляденье, — хмыкнул он, пожалуй, даже с уважением. — А тут Мирей и впрямь перепугался. Я не говорю, что он убийца — в конце концов, мышьяк Салиху подсунули именно в цирке, а ваш повар никуда не отлучался. Но прошлое у него тоже тёмное, может, даже с душком. Будь я на вашем месте — непременно поворошил бы его кочергой.

— Зачем? Чтобы "душок" стал сильнее? — не удержалась я от шпильки.

— Затем, что лучше известное лихо, чем незнакомое, — загадочно ответил он.

Я помедлила, осторожно подбирая слова; мне перестал нравиться наш разговор, но обижать детектива отповедью также было бы несправедливо.

— Эллис, а вы уверены, что не исходите сейчас из пристрастного отношения к мистеру Мирею?

Спросила — и тут же прикусила язык, ибо показалась в глубине коридора Мэдди с обещанным пирогом, а при ней рассуждения на подобные темы могли принять опасный оборот. И я хотела уже было аккуратно предупредить Эллиса, что стоило бы придержать ревность хотя бы в присутствии дамы сердца, когда он ответил — да так, что от моих благих намерений и следа не осталось.

— О, женщины! — закатил он глаза. — Виржиния, только не говорите, что и вас этот рыжий пройдоха очаровал. Нет в нём ничего хорошего — ну, может, кроме десертов и мясных пирогов, да и те покойная миссис Хат делала лучше. Начинки больше клала.

— Эллис!

— Что — "Эллис"? — поморщился он. Тем временем Мэдди с подносом остановилась прямо у него за спиной. — Разумеется, я к нему ни капли не предвзят, просто ведёт он себя крайне подозрительно. И совершенно естественно, что меня беспокоит, когда он увивается вокруг Мадлен. Они ведь всё-таки прогуливались вместе в выходные?

Мэдди позади него так потешно округлила глаза, что я едва не рассмеялась. И — решила немного подыграть ей; право, если детектив решил, вооружившись тяжёлой лопатой ревности, вырыть себе могилу, в моих ли силах ему помешать?

— Не вижу в прогулках ничего дурного, особенно в такую чудесную погоду, — ответила я весьма чопорно. И предложила, давая Эллису возможность поправить своё положение: — Если вам не нравится, как мисс Рич проводит свой досуг, почему бы вам не заняться им?

Он раздражённо взъерошил себе волосы.

— У меня сейчас пятый труп на подходе, тут, увы, не до праздных шатаний по городу. О, Виржиния, я вот подумал, — И он наклонился ко мне, слегка понижая голос... К сожалению, недостаточно, чтоб Мэдди его не слышала. — Вы ведь её нанимательница, да и давний друг тоже. Можете посоветовать ей, конечно, из лучших побуждений, не болтаться рядом с этим рыжим пронырой? Ну что вы так смотрите на меня?

"Ох, Эллис", — только и подумала я. Однако, даже искренне сочувствуя ему, не смогла пойти против совести.

— Нет, даже не просите меня о таком, — покачала я головою. — Она сама решает, что ей делать. Верно, Мэдди?

Он проследил за моим взглядом, побледнел и обернулся.

— Я вовсе не имел в виду, что...

— Ваш пирог, — отчеканила Мадлен, промаршировала по-солдатски до нашего столика, поставила блюдо и вернулась на кухню, всё так же печатая шаг.

На Эллиса было жалко смотреть... но, честное слово, он сам себя наказал! Ревность — неизменный спутник романтических порывов, и редкий человек остаётся глух к её вкрадчивому шёпоту. Но повторять вслух то, что она насоветовала, — верный способ уничтожить ещё неокрепший росток взаимных симпатий. И даже если оставить в стороне высокоморальные рассуждения и взглянуть на дело с другой стороны, не подлежит сомнению, что неразумно делать за спиной у предмета своих воздыханий такие заявления, которые этому предмету не придутся по нраву. Ведь что знают двое — узнает и третий, а что знают трое, то уже не тайна.

Судя по сконфуженному выражению лица Эллиса, он прекрасно всё понимал. Однако теперь над нами довлела неловкость, и мы не могли ни беседовать больше, ни даже просто находиться рядом. Пришлось распрощаться до срока. Разумеется, я уверила детектива в своих неизменно тёплых чувствах и пообещала всяческую поддержку — и не только в расследовании, однако он выглядел подавленным и мало меня слушал.

— Буду держать вас в курсе новостей, — пообещал он, горбясь в желтоватом свете фонаря. Затем махнул рукой и добавил зачем-то: — Не поминайте лихом.

Лайзо дождался, пока стихнут его шаги и лишь затем удивился вслух:

— Что с ним-то? Не похоже, чтобы он так пал духом из-за расследования. Обычно чем хуже идут дела, тем азартнее он становится.

Я покачала головой:

— Но сердечных дел это не касается.

— Ах, так... — Лайзо нахмурился. — Всё ссорится с Мадлен из-за нового повара?

В голосе его враждебности не было, и от сердца у меня отлегло. Признаться честно, мне было неловко, что я из принципиальных соображений вынуждена была защищать Мирея, что раззадорило Эллиса и в итоге стало причиной разлада между ним и Мэдди.

...Что-то метнулось к фонарю; на мгновение показалось, что мотылёк, и сердце тревожно сжалось — вот-вот хрупкие крылья обгорят. Но затем стало ясно, что это лишь клочок газеты, подхваченный порывом ветра.

"Довольно пустых терзаний", — подумалось мне.

— Скажи мне прямо, — обернулась я к Лайзо. — Как ты думаешь, какой он человек?

— Повар-то?

— Да.

Тот задумчиво прищурился, глядя на тёмную улицу.

— Занятный. Пожалуй, и не плохой, но может такого натворить, что у самого же потом волосы дыбом встанут... В одном Эллис прав: Мирей точно раньше видел, как люди умирают от мышьяка.

— Мы теперь тоже видели — ты, я, Эллис, — возразила я из чистого упрямства. — Что не делает никого из нас злоумышленником.

— Ты бы лучше самого Мирея расспросила, чем догадки строить, — улыбнулся Лайзо... А потом вдруг наклонился, подхватил мою ладонь — и поцеловал её.

Я вспыхнула так, что стало жарко.

— Мы на улице!

Он не отпустил моей руки, продолжая сжимать её; я не спешила отстраняться.

— Брось. Никто не смотрит, час поздний... Спасибо, — добавил Лайзо внезапно и невпопад.

Мной овладела растерянность, оттесняя смущение.

— За что?

— За то, что даёшь человеку шанс на оправдание и не торопишься осуждать.

И отчего-то мне показалось, что говорит он не о Мирее.

В особняк на Спэрроу-плейс мы вернулись за полночь. В глубине души я питала надежду, что мои незваные гости, утомлённые дорогой, уже спят. Однако супруги Бьянки... точнее, ныне де Нарвенья коротали вечер у камина, негромко переговариваясь; Паола была с ними. Откровенно признаться, я уже не имела сил, чтобы выполнять долг радушной хозяйки, и потому тихо отступила от дверей к лестнице.

— А, дорогая племянница! — окликнул меня Клэр внезапно. Он стоял на верхней площадке, опираясь локтем на перила, и выглядел довольно усталым. — Наконец-то. Я тоже только что вернулся, знаете ли, а Джул что-то прихворнул, так что я совершенно один нынче вечером. Как вы смотрите на то, чтобы составить мне компанию за поздним ужином? Горячее вино для меня, чай для вас и недолгая беседа, так сказать, по-родственному.

Предложение было, мягко выражаясь, обескураживающим; когда я возвращалась поздно, Клэр обычно отчитывал меня — или в лучшем случае оставался безразличен. К тому же сейчас больше всего мне хотелось оказаться в собственной спальне... Но отказываться было нельзя; пренебрежения он бы точно не простил.

— Конечно, дядя, с превеликим удовольствием, — ответила я со вздохом. И не удержалась от замечания: — Ведь вы так редко ищете моей компании.

Клэр немного оступился, спускаясь по лестнице, но тут же выровнялся.

— Обычно компанию вечером мне составляет Джул, — ответил он немного напряжённо. И зачем-то повторил: — Но Джул что-то прихворнул. Я велел ему оставаться в своей комнате и отдыхать, и пусть он только попробует встать с постели раньше завтрашнего полудня!

Невольно я обеспокоилась.

— Всё так серьёзно?

— Нет-нет, — тут же пошёл на попятную дядя. — Он.... Он утомился, да. И я тоже, так что, дорогая племянница, не будем вести разговоры на лестнице.

Мы действительно поужинали, если это можно так назвать; я выпила травяной чай из старых запасов Зельды, а Клэр предпочёл сильно разведённый глинтвейн, больше похожий на виноградный сироп, разбавленный водою. Немного обсудили трагическое происшествие в кофейне — к счастью, в газеты оно не попало — и неожиданный визит родителей Паолы, пока, к счастью, больше напугавший всех нас, чем причинивший настоящие неудобства. И я, пожалуй, вскоре выбросила бы маленькую дядину странность из головы, если б на следующее утро, за завтраком, "милая Клотильда" не принялась мне жаловаться в довольно несдержанной манере — разумеется, по-романски, так что я ни слова не понимала.

— О чём она говорит? — украдкой спросила я Паолу, не забывая улыбаться её матери и сочувственно кивать.

Паола немного нахмурилась.

— Не знаю, стоит ли мне это переводить... — произнесла она рассеянно и отчего-то взглянула на Клэра, невозмутимо изучающего утреннюю газету. — Если опустить блестящие литературные метафоры, достойные пера Джирмано де Ванцетти... о, это романский драматург, в Аксонии он известен мало, — пояснила Паола торопливо, возвращаясь к прежнему уверенному тону. — Словом, незадолго до рассвета моя матушка проснулась от дурного сна и решила пройтись по дому, но её до смерти напугал высокий мужчина. И теперь она интересуется, нет ли призраков в особняке, ибо то, несомненно, был призрак: его волосы были красны, словно кровь, и на рубахе у него багровело окровавленное пятно...

— Глупости! — взвился вдруг Клэр, в раздражении сворачивая газету. — Женщины не могут без пустых сплетен, ну и натура! Джул всю ночь провёл у себя в комнате, а если и выходил, то эта ваша романка никак не могла его встретить, если только не забрела в крыло для прислуги, где ей делать нечего.

Я поняла, что стоит взять поводья в свои руки, дабы удержать беседу в колее приличия.

— Миссис Мариани, скажите, пожалуйста, своей любезной матушке, что она беспокоится зря. Тот, кого она повстречала, разумеется, никакой не призрак, а всего лишь камердинер сэра Клэра Черри. А пятна крови ей, вероятно, померещились из-за кошмара. Воображение ведь порой играет с нами и не такие шутки.

Некоторое время Паола переговаривалась с матерью на родном языке, а мы продолжали спокойно завтракать. Недоразумение, казалось, было улажено; однако за чашкой кофе Паола улучила момент и обратилась ко мне, понижая голос до шёпота:

— Не знаю, стоит ли говорить вам или нет... Но матушка утверждает, что не заходила в крыло для прислуги. Она говорит, что встретила Джула в холле — в тот момент, когда он входил в особняк.

Признаюсь, мне стало не по себе; я вспомнила, как сама столкнулась с этим красноволосым гигантом в полумраке и перепугалась. Однако вслух сказала только:

— Полагаю, он вышел подышать свежим воздухом. Ночи нынче удивительно тёплые; весна в разгаре, вы так не считаете?

Разговор вновь свёлся к светским формальностям; но осадок остался.

..."Мне просто хочется немного покоя".

В минуту слабости накануне вырвались эти слова. Нечему удивляться: всего два дня минуло после ужасающей смерти Салиха, от Эллиса не было никаких известий, кофейня полнилась слухами — и людьми, а дома я ни на мгновение не могла остаться одна, ибо гости из Романии постоянно требовали внимания. Мой разум словно превратился в переполненную чашу, ещё капля — и опрокинется... Даже сны не давали желанной передышки; стоило смежить веки, и передо мною то представали кровавые сцены из представления в цирке в тот роковой день, то чудились бледные, изысканные восковые букеты.

"Мне просто хочется немного покоя", — обмолвилась я Лайзо почти что в отчаянии... а на следующее утро, очнувшись ближе к полудню, обнаружила себя дома в полном одиночестве, если не считать прислугу.

— Миссис Мариани и её отец с матушкой позавтракали очень рано, и потом их мистер Маноле на автомобиле повёз кататься, город посмотреть, — простодушно пояснила Юджиния, когда я спросила её, куда все подевались. — Потом сэр Клэр Черри собрал всех мальчиков и повёл на прогулку, сказали, к обеду вернутся.

— Джул с ними? — уточнила я; после памятного разговора дядин камердинер всегда был у меня на уме, отчего-то не хотелось выпускать его из виду.

— Вроде бы они все вместе и вышли, — нахмурилась Юджи. — А может, он и пораньше ушёл.

— А прислуга супругов де Нарвенья?

Надо сказать, что спрашивала я не из пустого любопытства: горничная Нунциата и лакей Томмазо были хорошими людьми, но уж слишком шумными. Они быстро нашли общий язык с поваром, с кухарками и даже с мистером Чемберсом, хотя романцы не понимали ни слова по-аксонски — и наоборот. И вот этот процесс поиска, скажем так, эквивалентов без посредничества Паолы со стороны больше походил то ли на уличный скандал в Смоки Халоу, то ли на деревенский праздник: громкие голоса, вскрики, бурная жестикуляция и временами хохот такой, что стёкла начинали трястись. Всё-таки южный темперамент оказался заразительным...

— О, Бетти их на рынок отвела, показать что да как, — пояснила Юджи с готовностью, не забывая рассортировывать за разговором письма. — Вот говорят, что миссис де Нарвенья соскучилась по своим домашним блюдам, Нунца хочет разведать, что да как, можно ли тут раздобыть все ингредиенты, чтобы ублажить хозяйкин вкус.

У меня вырвался смешок, хотя девочка, конечно, и не думала шутить. Но слишком уж ярко представлялось, как романцы яростно торгуются у прилавков, а бедная кухарка пытается перевести их жесты и выкрики на аксонский.

— Получается, все уехали?

— Бабушка Энца осталась, — ответила Юджи. — В гостиной сидит, кружева плетёт... — она запнулась. Затем продолжила, отчего-то понизив голос: — Белую мантилью, кажется. Очень на невестин наряд похоже... Леди Виржиния, вы будете ответы диктовать? — спросила она. — Или прикажете найти кэб, чтобы в кофейню ехать?

Я присмотрелась к письмам. Благодаря привычке не откладывать дела на завтра, их скопилось не так уж много; в стопке для срочных было лишь одно, от мистера Спенсера, и то — по поводу затянувшегося ремонта в фамильном гнезде Валтеров. Восстановление замка зимой в буквальном смысле замёрзло, но стоило установиться хорошей погоде — оно оттаяло и вновь принялось пожирать весомую часть доходов.

Итак, почту можно было и оставить пока без внимания. Что же касалось "Старого гнезда"...

— Нет, ни то, ни другое, — неожиданно для себя произнесла я. — До обеда побуду в особняке. И, да, Юджи, принеси-ка мне сюда кофе и две тарталетки с паштетом. И шоколад. Прямо в кабинет, завтракать буду тут, — уточнила я, чувствуя себя настоящей бунтаркой. — И утреннюю газету.

Я искренне намеревалась отдохнуть, получив редкую минуту свободы... но примерно через полчаса обнаружила, что вновь работаю. Правда, над исключительно частным делом. Мне вздумалось проверить собственное расписание и немного поменять планы на ближайшие недели, а вылилось это в два исчёрканных листа. Там были, разумеется, и места, относящиеся к кофейне, к обещанным визитам или к ремонту, но большую часть безнадёжно испорченной бумаги занимали измышления по поводу произошедшего в цирке и всего того, что было связано с поисками Абени.

...И, неожиданно для себя, я заметила, что большая часть моих планов вовсе не является планами, ибо повлиять я на них никак не могу!

Мне оставалось только ждать — новостей о расследовании, весточки от мастера Горацио Монка, первого шага супругов Нарвенья... Пожалуй, мне бы не составило труда помирить Эллиса и Мэдди, тем более что детектив нынче страдал в одиночку, а Мэдди больше забавлялась, чем сердилась всерьёз, но, право, не лишать же удовольствия Клэра! Когда ещё нахальный детектив придёт к нему на поклон за советом? А пари Луи ла Рона и миссис Скаровски, а обещанный давно визит некой известной ширманки, а завязавшаяся дружба с Феей Ночи — и, без сомнения, весьма занимательные отношения сей особы с Доктором Мёртвых...

Обречённая на ожидание, я вместо беспомощности внезапно ощутила азарт предвкушения, словно вновь очутилась на занимательном представлении, только на сей раз в первом ряду. Мне всегда казалось, что призывы со смирением, как советовали священники, или, по рекомендации из авантюрных романов, с любопытством относится к жизни — традиция порочная. Ведь если, предположим, со смирением отнестись к собаке, кусающей вашу ногу, или, например, к требованию о взыскании долга, можно порядком усугубить своё положение.

Но иногда, как выяснилось, немного ослабить узел волнений на собственной шее — именно то, что необходимо.

Я улыбнулась.

— Вам паштет понравился, леди Виржиния? А то на кухне всё переживали, — немного зардевшись, спросила Юджиния, подливая мне кофе. — Они туда добавили базилик, розмарин, шалфей, майоран и перец красный, как Нунца их подучила. И такой он пахучий получился!

— Да, аромат чудесный, очень изысканный, — подтвердила я, не желая вдаваться в подробности. — Приятно иногда довериться воле судьбы...

Юджи растерянно заморгала, не понимая, стоит ли промолчать, ответить вежливым "да, леди Виржиния" или всё-таки придумать что-то посодержательнее. Но продолжить нам не позволили: в дверь постучал мистер Чемберс и сообщил, что прибыл гость.

Гостем этим оказался не кто иной, как дядя Рэйвен.

— Не ожидал застать вас днём, — признался он, когда мы поприветствовали друг друга.

Я невольно рассмеялась:

— Так странно для меня находиться в собственном доме?

Он улыбнулся тоже:

— Для вас — пожалуй, да, дорогая невеста. Надёжнее было бы отправиться сразу в кофейню, однако мне сообщили, что сегодня вас следует искать на Спэрроу-плейс. Тем лучше для нас. Герцогиня Хэмпшайр просила меня лично и незамедлительно передать вам свою благодарность.

При этих словах я ощутила неподдельную радость, и эхом отозвались в воспоминаниях слова Рене Мирея: "Смерть — мой враг". Несчастная женщина хотя и потеряла супруга, но сама осталась жива — и оправилась настолько, чтобы вспомнить о светских любезностях... Значит, убийца, натравивший медведя на герцога и герцогиню, в чём-то уже проиграл.

— О, польщена, однако я не сделала ничего, что заслуживало бы благодарности, — ответила я. — Ведь настоящим героем был доктор Брэдфорд... К слову, желаете пройти в библиотеку? Или останемся здесь, в гостиной?

Вопрос только казался праздным: в гостиную можно было подать чай, в то время как библиотека обеспечивала большую уединённость. Маркиз выбрал второе, и это означало, что в беседе он собирается затронуть нечто важное. К счастью, момент он выбрал удачный, потому что особняк практически опустел, и нам не могли помешать ни гости, ни прислуга.

— Я разделяю ваше мнение касательно доктора Брэдфорда, — произнёс дядя Рэйвен, когда мы уединились. — Однако сейчас решается его судьба: будет ли он приставлен к награде и обласкан вниманием высокопоставленных особ — или же пойдёт под суд как невольный убийца герцога Хэмпшайра. То же самое касается и мисс Ишервуд. — Он сцепил пальцы в замок и наклонил голову, разглядывая меня поверх зелёных стёклышек очков. — Вам знакомо имя Джеффри Олбрайта?

— Никогда не слышала, — покачала головой я.

Маркиз откинулся в кресле, прикрывая глаза.

— И неудивительно. Он человек не вашего круга, Виржиния. Да, барон, однако не наследственный пэр, звание ему было пожаловано за особые заслуги и лишь прижизненно, своим потомкам он его передать не сможет. Публичности он избегает, хотя имеет весьма обширные знакомства, и официально ведёт сейчас праздную жизнь, много путешествует, интересуется искусством. В последние два года редко можно встретить его в Аксонии.

Солнце, похоже, зашло за облако, потому что свет в библиотеке несколько померк; стало зябко.

— Тогда вы совершенно правы — мне негде было бы с ним познакомиться, — согласилась я, жалея, что не накинула шаль поверх чайного платья. — Но откуда его знаете вы?

Маркиз, казалось, не расслышал моего вопроса, поскольку ничуть не изменился в лице и даже не открыл глаза. Однако он ответил с некоторым опозданием.

— Я был тем, кто рекомендовал наградить этого молодого человека титулом барона. И теперь я начинаю считать, что это была ошибка.

Разумеется, в свете последних событий я могла подумать только об одном:

— Он причастен к убийству герцога?

Дядя Рэйвен выпрямился, снимая очки, благо даже его чувствительным глазам ничего не угрожало в воцарившемся полумраке; я заметила, что вертикальная морщина между бровями у него стала резче.

— Нет никаких предпосылок считать так, — немного помедлив, ответил он. — Джеффри Олбрайт занимает позицию сторонников войны с Алманией, однако не позволяет себе никаких публичных заявлений... и вообще никаких высказываний о политике. Он весьма сдержан в этом вопросе. С семьёй герцога его связывает только одно: как и леди Фэйт, единственная дочь и наследница герцога, Олбрайт появлялся на собраниях "Благодетельных леди".

— Они допускают на свои встречи мужчин? — удивилась я.

Маркиз усмехнулся:

— Исключительно благодетельных и разделяющих их убеждения. И — готовых спонсировать некоторые их мероприятия... Я бы счёл это совпадением, но буквально на днях мне сообщили, что леди Фэйт видели в обществе Олбрайта.

Дядя Рэйвен замолчал слишком резко. Мне показалось, что ему хотелось добавить что-то, однако он сомневался. Я же вновь ощутила тревогу — как в тот момент, когда впервые увидела Салиха лежащим на брусчатке, ещё не догадываясь даже, что ему угрожало... Кажется, судьба услышала мои неосторожные слова насчёт того, что приятно иногда довериться её воле, и решила разыграть новую карту, выражаясь словами Клэра.

Так или иначе, если дядю Рэйвена что-то беспокоило, единственным — и естественным — моим желанием было ему помочь, пускай я и не представляла пока, чем именно.

— Прошу, продолжайте, — попросила я, немного понизив голос. — В этом доме слуги нелюбопытны, а вы ведь не просто так делитесь со мною своими соображениями. Чем больше я буду знать, тем лучше.

Выражение лица у маркиза немного смягчилось.

— Как же вы похожи на Идена временами, — улыбнулся он. — Другие слова, другой образ жизни, однако те же манеры и устремления... Хорошо. Я не зря упомянул в самом начале, что доктор Брэдфорд находится в затруднительном положении. Виной всему слухи; я никак не могу доказать, что их источником является Олбрайт, но то, как слухи распространяются, выглядит слишком знакомым. Методы и способы, способы и методы... Однако к делу. Итак, в последнее время в определённых кругах бытует — не без усилий со стороны некоего неустановленного лица — мнение, что следует ускорить события, связанные со смертью герцога: наказать виновных или, если это будет невозможно, назначить таковых. Громкий судебный процесс отвлёк бы всех заинтересованных от политических последствий кончины Хэмпшайра.

Я замерла, почувствовав скрытый смысл в его словах.

— Заинтересованных в чём?

— В мирном разрешении разногласий с Алманией, — ответил маркиз прямо — и вдруг наклонился ко мне, глядя почти в упор. — Герцогиня Хэмпшайр действительно признательна вам, моя дорогая невеста. Она была бы счастлива, если бы вы навестили её.

Других пояснений мне и не требовалось.

— Разумеется, это мой долг. Я сама глубоко обеспокоена здоровьем герцогини. И, конечно, считаю необходимым также поддержать леди Фэйт, ведь бедняжка только что потеряла отца. А чувство потери близких мне, увы, знакомо — ведь я тоже рано осиротела.

И маркиз, который прежде всегда отговаривал меня от всевозможных авантюр и оберегал от опасностей, сейчас кивнул:

— Рассчитываю на вас, дорогая невеста.

И это больше, чем что-либо ещё, сказало мне о серьёзности положения. Если дядя Рэйвен вынужден был задействовать все связи, отставив сентиментальность... Некстати вспомнился сон — и волна крови, разлившаяся по карте, и Лайзо, который шёл по выжженной земле; сделалось жутко.

— Эллис... Эллис знает о том, что угрожает его другу? — спросила я, стараясь скрыть охватившую меня тревогу.

— Я сообщил ему то, что необходимо, — ответил маркиз суховато. — Мы немного разошлись во мнениях. Я всё больше уверяюсь в мысли, что герцога устранила военная клика, а убийства циркачей — лишь попытка замаскировать истинные мотивы. Он же считает, что дело в личной мести.

Недавний сон об унижении на цирковой арене вспомнился отчётливо до оторопи. И я хотела уже высказаться в защиту Эллиса, когда меня вдруг пронзила неожиданная мысль.

— Но разве не можете вы оба быть правы? Некто, у кого есть политические мотивы, использует того, кто горит жаждой мести? Один имеет средства, другой — возможность и желание...

— Слишком запутанно, — покачал головой маркиз и потянулся к очкам... да так и замер. Его рука застыла над поверхностью тумбы. — Прошу прощения, Виржиния, я вынужден срочно откланяться. Хотелось бы ещё немного насладиться вашим обществом, но...

Меньше чем через минуту мы были уже в холле, и Юджи подавала ему пальто и трость. А я чувствовала себя совершенно растерянной, точно сказала нечто важное — и сама не поняла, что именно, поскольку не видела всей картины. Но, провожая дядю Рэйвена, ясно сознавала одно: сюда он пришёл в сомнениях...

...а ушёл — узнав некую тошнотворную правду.

ПРОКЛЯТИЕ ИЛИ ЧУДО?

Новое убийство в знаменитейшем цирке!

Снова пришла дурная весть из амфитеатра Эшли. Когда мы перевели дух и решили, что худшее позади, желая лишь справедливой кары для убийцы и более ничего, злодей нанёс удар из темноты — на сей раз в буквальном смысле слова... Впрочем, обо всём по порядку.

Вчера незадолго до рассвета я совершал утренний моцион в Ист-хилл, неподалёку от Дэйзи-Раунд, в компании близкого приятеля Джеремии, чьим увлечением, по любопытному совпадению, является фотография. Внезапно наша увлекательная дискуссия о новом, посмертном издании последнего романа сэра Артура Монро — стоит упомянуть, что оно проспонсировано редакцией "Бромлинских сплетен" с полного одобрения жены покойного — была прервана самым невероятным образом, однако в духе лучших детективных романов. Вдруг раздался душераздирающий крик, разносящийся, без преувеличения, на несколько кварталов. О, что это был за кошмарный звук! Казалось, он не принадлежал ни зверю, ни человеку — скорее, мифическому чудовищу, фурии или гарпии. Мой добрый друг Джеремия едва не выронил фотоаппарат, к нашему общему ужасу, ибо то была новейшая модель из Колони, "волшебная машина" мистера Вестмена... Я не случайно останавливаюсь на этом моменте, и позднее станет ясно, почему.

Итак, раздался крик, леденящий кровь.

Что делает в таком случае обыкновенный человек? Бежит прочь, или уповает на помощь доблестных защитников из Управления спокойствия, или укрывается в ближайшей церкви, взывая к милости Небес. Что сделали ваши покорные слуги? Разумеется, мы кинулись к источнику звука!

Ещё крепко держалась за свои владения зыбкая предрассветная мгла, ещё не сдался, не отступил в подворотни туман; будь на моём месте человек менее практичный, питающий доверие к оккультным изданиям, он бы мог назвать обстановку "зловещей". Я же скажу только, что видимость была прескверная. Амфитеатр Эшли окружён пустырями; днём, без сомнения, местность далеко просматривается, но мы с Джеремией оказались в положении капитана и штурмана, которые вынуждены вести свой корабль сквозь густую хмарь, в непроглядном сумраке, полагаясь лишь на интуицию и удачу. Немудрено, что все наши чувства обострились. И в какой-то момент до моего слуха отчётливо донёсся треск — и шум шагов. Кто-то бежал к нам, под сень запутанных, безлюдных в этом часу кварталов, со стороны амфитеатра! И ни на какие добрые мысли после воистину ужасающего крика этот таинственный беглец во мраке не наводил.

"Джеремия, ты слышишь то же, что и я?" — спросил я своего друга. Он, побледневший, однако сохраняющий присутствие духа, кивнул в ответ и подтвердил, что, кажется, кто-то приближается к нам. "Лучше бы нам спрятаться, сэр, — благоразумно добавил он. — Похоже, что этот человек, кем бы он ни был, пытается скрыться. И вряд ли намерения у него благие". Я согласился с Джеремией, и мы отступили. Парадоксальным образом звук шагов, приближаясь, становился всё тише, словно неизвестный пытался утаить своё присутствие от возможных свидетелей. Меня охватило странное чувство; с одной стороны, предвкушение и азарт, а с другой — ледяной ужас, точно к нам направлялась сама Смерть; не исключаю, впрочем, что уже впоследствии мои воспоминания исказились, когда я узнал, что стало отправной точкой всей цепи событий. Но, так или иначе, мы с моим другом терпеливо ждали, и наше ожидание оказалось вознаграждено, если так можно выразиться.

Нашим взорам явилось существо.

О, без сомнений, оно было подобным человеку: две руки, две ноги и голова. Но что за голова! Джеремия разглядел оголённый череп с глазницами, залитыми мраком; мне померещилась ритуальная маска с Чёрного Континента, из тех, что привозят в Аксонию бравые капитаны. Существо было облачено в некое подобие монашеских одеяний, нечто чёрное и развевающееся... Лёгкими шагами оно пронеслось мимо, едва касаясь земли; небольшая хромота нисколько не мешала ему передвигаться, и, признаюсь, у меня вновь появились мысли об оккультном, ибо посланникам тьмы приписывается хромоногость наряду с прочими зловещими приметами. Я остолбенел. Но Джеремия, этот храбрый парень, воистину достойный сын офицера аксонской армии, поднялся из укрытия и исполнил свой долг. Как там говорится в рекламных проспектах аппаратов мистера Вестмена? "Вы нажимаете кнопку — мы делаем всё остальное"? Так и произошло.

Существо, из какой бы мрачной бездны оно ни явилось, не замедлило бега, хотя совершенно точно услышало звук спускаемого затвора. И вскоре стало ясно, почему — стоило ему скрыться, а шагам — стихнуть, как появился преследователь, необыкновенно высокий мужчина, чья голова была на альравский манер замотана шарфом. Передвигался он странно, точно испытывая боль; подле нас он замер на мгновение, неузнаваемый под покровом тумана, и поднял указательный палец к устам, как бы призывая к молчанию, а затем направил его в сторону амфитеатра Эшли. Нечто гипнотическое, можно сказать, месмерическое было в его движениях и манерах, однако не пугающее, отнюдь; и всё же мы с приятелем застыли. А когда очнулись, то некоторое время ещё словно блуждали впотьмах; Джеремия сделал несколько снимков, не имеющих, однако, никакой ценности. Мы же постепенно приблизились к казармам за амфитеатром, где временно расположился "Сад Чудес". Там царило нездоровое оживление: всюду сновали циркачи, мелькали мундиры Городского Управления спокойствия... Показалось и знакомое всем нам лицо: мистер Норманн, более известный как детектив Эллис. В весьма нелюбезной манере он поинтересовался, что я делаю там, но, услышав о снимках, тут же переменился.

И немудрено: ведь мы с Джеремией сумели запечатлеть вероятного убийцу, волею случая избрав для прогулки эту часть Ист-Хилл, где причудливые архитектурные сооружения ближе всего подбираются к пустырям, прямиком за которыми и расположены заброшенные казармы!

Да, леди и джентльмены, такова печальная правда: "Сад Чудес" вновь принёс кровавые плоды, и на сей раз жизни лишился наш с вами соотечественник, доктор Леонард Барнелл, который всего несколько лет назад присоединился к цирку. Тело доктора было обнаружено..."

Тут я временно отложила газету, чтобы собраться с мыслями.

Безусловно, слог Луи ла Рона был даже увлекательнее, чем у иных романистов, но слишком уж непривычной оказалась тема; как правило, кровавые и жестокие события ла Рон оставлял на откуп своим коллегам, а сам чаще брался за освещение крупных выставок и нашумевших спектаклей, а также не брезговал светской хроникой. Насколько же увлекло его пари с миссис Скаровски, если он, прихватив с собою приписанного к редакции фотографа — а имя Джеремии звучало в кофейне достаточно часто, чтобы сразу его вспомнить при случае, — отправился прямиком к месту преступления. Я, как наяву, услышала раздражённый вопрос Эллиса: "Что вы здесь вынюхиваете?" — да, наверняка так и было... Но, узнав о фотографиях, детектив тут же придумал, как использовать в своих целях неуёмное любопытство ла Рона, который наверняка не первый день "прогуливался" в окрестностях амфитеатра в неурочное время.

Я вернулась к статье и дочитала её до конца.

Несмотря на броский заголовок, самому убийству в ней уделялось не так уж много места. Никаких подробностей самого дела; ярко, пожалуй, даже слишком, ла Рон живописал скорбь, охватившую группу, холодное оцепенение, ожидание смерти, ярость у некоторых — и штрихами, намёками рассказывал об обстоятельствах. Доктора Барнелла нашли между казармами, на задворках, аккурат под натянутым канатом, точнее, под ведущей к нему лестницей. И тут же репортёр отвлекал внимание от убийства, возвращаясь к снимку, сделанному Джеремией.

Туман, выщербленная мостовая, смазанные силуэты домов — и... некое существо, которое и впрямь язык не поворачивался называть "человеком". Чёрные одежды, платок на голове, словно у монахини, и чудовищное лицо вполоборота.

— Маска, — пробормотала я, откладывая газету. — Просто маска, из кости или рога.

— Леди Виржиния? — встревоженно оглянулась Мадлен; нарочито громко загремел посудой Мирей.

Я напомнила себе, что на кухне, пусть это даже кухня "Старого гнезда", слишком много любопытных глаз и ушей — и заставила себя легкомысленно улыбнуться, пожимая плечами.

— Мистер ла Рон написал новую статью. Весьма занимательную, как всегда. Дорогая моя, не могла бы ты сохранить эту газету у себя? — попросила я Мэдди, думая о том, как бы уберечь статью от любопытных глаз нового повара. — Там есть чуть дальше новости, с которыми я бы хотела ознакомиться поподробнее, например... — я перелистнула несколько страниц наугад. — Например, вот эта статья: "Грядёт разрыв отношений между Аксонией и Алманией". Очень, очень интересно. А сейчас я пойду в зал — что-то подсказывает мне, что нынче у нас будут занимательные гости.

В тот момент, признаться, я не имела в виду никого особенного, просто предполагала, что после статьи многие захотят увидеть ла Рона, непосредственного участника описанных в газете событий, но неожиданно для самой себя выступила в роли прорицательницы. Необычная гостья действительно явилась; порог она, впрочем, переступить не осмелилась, задержавшись на крыльце. Но её броские юбки в чёрно-белую полоску не могли остаться незамеченными; правда, тёмная траурная накидка смягчала впечатление, превращая яркий стяг в сигнал о помощи.

Фея Ночи, безусловно, хотела, чтобы я издали заметила её; но становиться мишенью для сплетен в кофейне она не желала.

— Мэдди, будь так добра, подай мне плащ, — попросила я через плечо. — Да, и шляпку. Я намереваюсь немного прогуляться.

Догнать Фею мне удалось лишь на углу улицы.

— Мисс Ишервуд! — воскликнула я, шагая, пожалуй, слишком широко и поспешно для леди; но иначе настигнуть циркачку было бы невозможно. — Я... я соболезную вашей утрате.

Она остановилась так резко, словно одной ногой угодила в капкан.

— Оставайтесь в кофейне, леди Виржиния. Чую, нынче вечером ваш пронырливый приятель обеспечит там аншлаг.

Ответ прозвучал колко, обидно, однако с места Фея не сдвинулась. Спина её, обычно прямая, точно у образцовой гувернантки перед строгим нанимателем, сейчас оказалась согбенной, словно на плечах лежала огромная невидимая тяжесть. И тут же я ощутила холодок узнавания... О, как знакомо было это чувство! Отчаянно жаждать сочувствия — и не позволять его себе; так изнывающий от жажды путник отворачивается от чашки с водой, если думает, что питьё отравлено. После смерти леди Милдред я хотела, я искала поддержки, но и в особняке на Спэрроу-плейс, и в "Старом гнезде" вынужденно делала вид, что мне этого не надо. Ведь наследница Эверсанов и Валтеров, "молодая графиня", должна быть сильной, несмотря ни на что; малейшее проявление жалости грозило превратить меня в беспомощную девочку, в дитя, едва совершающее первые шаги.

Глупейшее из заблуждений.

До откровенной грубости настоящая леди опуститься не могла, и потому холодность стала тогда моим щитом. А вот мисс Ишервуд была свободнее — и потому без раздумий выплескивала накопившуюся ярость в жгучих упрёках... и всё-таки она нуждалась в поддержке.

— Если вы о мистере ла Роне, то вам доподлинно известно, полагаю, что статью в "Бромлинских сплетнях" он написал не по собственной воле и точно не ради славы, — вздохнула я, обходя мисс Ишервуд и становясь перед нею. Очутись на её месте леди Вайтберри — я бы взяла её под локоть, Мэдди я бы обняла... Но с циркачкой мы, увы, не были подругами, и, боюсь, она бы ударила меня сейчас, попытайся я сделать нечто подобное. — Что же до детектива Эллиса, то единственное его желание — поймать преступника как можно скорее и избежать новых жертв.

— Это уже два желания.

Голос Феи прозвучал хрипло и грубовато.

— Пусть так, но разве они не согласуются с вашими?

Некоторое время мы стояли друг перед другом. Я терпеливо ждала; она смотрела вниз, гневно, по-мужски, сжимая кулаки. Потом её словно отпустило что-то. Фея Ночи выпрямила спину и, взглянув мне прямо в глаза, дёрнула подбородком.

— Хочу пройтись, голову проветрить. Вы со мной?

— Да, разумеется, — кивнула я без улыбки. — Иначе зачем бы мне выходить на улицу? И погода к тому же располагает к прогулкам.

И тут, как назло, налетел порыв ветра, попытавшись сорвать шляпку с моей головы, а следом хмурое небо расщедрилось на мелкую, больше похожую на туман морось. Фея растерянно моргнула, посмотрела на пышные, низкие тучи — и рассмеялась, коротко и невесело.

— Да уж, располагает... Но всё лучше, чем торчать в этом проклятом месте.

Она сказала это чуть погодя, когда мы уже некоторое время в молчании шли по улице рядом, чинно, как две воспитанницы пансионата.

— Проклятом? — осторожно спросила я. — Вы бранитесь или?..

— Или, — поморщилась циркачка. — Скажите, леди Виржиния, вы верите в возмездие?

Меньше всего это походило на праздный вопрос, но с ответом я замешкалась.

Мне вспомнилось, как долго Душитель с лиловой лентой безнаказанно вершил свои злодеяния, и как стоял Дуглас Шилдс над телом убитой им Эвани, и как Финола Дилейни с лёгкостью бежала из тюрьмы; но также пришли на ум и другие случаи — внезапная смерть во сне Доминика Синглтона, едва не погубившего леди Абигейл, и помешательство его сообщника Чарльза Стаффорна...

И — Эллис. Отчего-то его лицо привиделось особенно ясно.

— Да, мисс Ишервуд, — откликнулась я, глядя в серое, изменчивое небо. — Я верю в возмездие, но лишь когда оно вершится человеческими руками.

Фея Ночи бросила на меня долгий взгляд, точно пыталась взвесить и оценить этот ответ, а затем произнесла:

— Ну, что же, а я-то человек дремучий, потому и в судьбу тоже верю. И в призраков. Потому что, клянусь своими руками, на днях я видела одного.

Признаться, по спине у меня точно ледяной ветерок пробежал.

— В ночь, когда погиб доктор Барнелл?

Она кивнула, механически, неосознанно оттягивая от горла шейный платок, точно он душил её, хотя зябкий ветер и морось наоборот побуждали закутаться поплотнее.

— Мы с Барби как раз возвращались в лагерь, усталые — сил нет. У нас один гость припозднился, а кэбы мимо амфитеатра, знаете ли, нечасто ездят. Пока Арчи хоть один нашёл, наверное, с час прошло уже...

Что-то в её рассказе меня царапнуло.

— Погодите. Что за гость? Вроде бы я слышала, что вы в лагерь чужих не пускаете.

— От кого? От Норманна этого? — нахмурилась Фея. Забавно: она явно недолюбливала Эллиса, в то время как он отзывался о ней с большой симпатией. — Не любим тех, кто вынюхивает лишнее, всё так, ну а кто любопытных привечает? А это и не чужой вовсе был, а свой практически, доктор Брут, они с Лео то ли приятели, то ли вовсе родичи... Забавный такой старикан, не ходит почти, но знает много, да и по молодости вроде тоже с бродячим цирком таскался. Но речь не о нём: пока мы его в кэб сажали, пока этот кэб толкали, чтоб колесо из ямы вывернуть, в лагере заиграл рог. И его звук, чтоб мне на этом самом месте сквозь землю провалиться, я знаю хорошо. И Барби тоже. Мы оставили старика на попечении Арчи, а сами со всех ног побежали в лагерь. И успели увидеть, как с забора слетел — клянусь, люди на такие прыжки не способны — призрак человека, который уже лет десять как лежит в земле.

Снова подул ветер, ударил снизу в поля шляпки, точно в паруса. Я придержала её для виду, а на самом деле — воспользовалась случаем и скрыла выражение лица, потому что на какое-то мгновение не смогла совладать с собою. Не потому что меня напугал рассказ, нет — право, не после задушевных бесед с Сэраном средь бела дня, наяву, или пугающих ночных встреч с мёртвым колдуном Валхом. Просто вспомнился недавний сон о цирке и все тёмные, тяжёлые чувства, которые он принёс с собою... Пожалуй, я догадывалась, о чём хотела рассказать мисс Ишервуд, но мне оставалось только ждать, слушать — и осторожно направлять её.

— Почему вы уверены, что этот человек мёртв?

Попетляв немного среди роскошных особняков Вест-Хилл, мы снова вышли к Гарден-стрит; отсюда около получаса неспешным шагом оставалось до Спэрроу-плейс — то есть до моего дома. Вот и славно — вести такие разговоры на улице, где любой мог нас подслушать, мне отнюдь не нравилось.

— Потому что мы его похоронили, мы с Барби, — откликнулась мисс Ишервуд, и лицо её, без того бледное, приняло землистый оттенок. — Ченга тогда не было, он бы не позволил такому случиться... Собственно, после того труппа и распалась.

— Не всякий, кто похоронен, на самом деле мёртв, — возразила я. И добавила, чтобы немного развеять тяжёлую атмосферу: — Около полутора веков тому назад жил некий аббат Огюстин, чьему перу принадлежит книга "О явлении духов, призраков и мертвецов, а также прочих суевериях, бытующих в северных и западных областях Марсовии". Он обладал ясным, дотошным умом и описал множество случаев, когда похороненный и оплаканный человек возвращался к жизни по причинам, которые наука вполне признаёт... Забавно только, что сей труд он посвятил борьбе с суевериями, но именно за ними к этой книге сейчас и обращаются.

Однако Фея даже не осознала, что в моих словах была скрыта изрядная доля иронии, и лишь покачала головой:

— Ну, мысли у меня в ту ночь путались, да и сердце было не на месте от страха, так что я-то и могла принять ещё живого за мертвеца. Но чтоб Барби ошиблась? Уж она ничего не боится. Вы послушайте только. Дело было лет десять тому назад. Робер тогда уже умер, Ченг всё ещё держал свой магазинчик на окраине Смоки Халоу, а Барби только-только присоединилась к нашей труппе, и подругами мы ещё не стали. На зимовку мы собирались отчалить в Марсовию, да вот никак не могли собрать деньжат. И тут появился он — Милорд. Так его все звали; имени своего он не говорил. Он был весьма богат, этот Милорд, и хотел нанять нашу труппу, чтобы мы развлекли его и его приятелей...

...Кем бы ни был загадочный Милорд, циркачам он не понравился сразу, хотя деньги сулил немалые. В лагерь он заходил, как к себе домой. Одну из собачонок клоуна, брехливого белого шпица по кличке Хризантема, Милорд в первый же визит утащил с собой в экипаж, бросив в грязь с пяток хайрейнов, а мальчишку-акробата, который недостаточно расторопно подхватил поводья, так вытянул кнутом поперёк спины, что тот слёг почти на неделю. Но уговаривал велеречиво и суммы обещал большие — всего-то за одно выступление в самую короткую летнюю ночь.

— А время тогда поджимало, — продолжила рассказ Фея. — Трое высказались против, двое, включая Барби, готовы были рискнуть. Решать предстояло мне. Уж не знаю, с чего, но я считалась мозговитой. И везучей — а это наши даже больше ценили. У меня-то тоже с души воротило, стоило про Милорда подумать, но денег хотелось больше. И, клянусь, с тех пор никогда я между деньгами и своими предчувствиями денег не выбирала.

Итак, циркачи приняли предложение и в назначенный вечер отправились к северу от бромлинского блюдца, к загородному поместью. В глаза сразу бросилось, что особняк выглядел заброшенным, а сад — запущенным; несмотря на обширные пространства, прислуги было не так много. Милорд в окружении приятелей изволил ужинать; еду разносили женщины, скорее раздетые, нежели одетые, а в углу карлик наяривал на скрипке. Тут не по себе стало всем, включая совсем ещё тогда юную мисс Ишервуд. Однако в первое время ни гости, ни сам хозяин ничего дурного циркачам не сделали. Напротив, встретили довольно любезно; одна из размалёванных девиц по знаку Милорда угостила их вином.

— И я помню, — произнесла Фея Ночи напряжённым, звенящим голосом, — как гость с рыжей бородой спросил Милорда: "А что, зверинца не будет?". А тот усмехнулся и посмотрел прямо на меня. В упор, как на ту собачонку.

...Клоун со своими питомцами ехать к Милорду отказался наотрез. Сказал, что вернее заработает денег, показывая трюки на площади. И, мол, что даже с продажными "гусями" и с гипси из Смоки Халоу договориться легче, чем с "этим извергом". Барбара Пфафф высмеяла его тогда за то, что он собак любит больше, чем друзей, назвала трусом... Она сказала, что нечего бояться им, шестерым, парочки изнеженных богатеев. Но клоун упорствовал; как потом выяснилось, не зря.

Когда Милорд с приятелями закончил с трапезой, вся компания переместилась в сад. Ночь стояла душная, как перед грозой, а выпитое вино ударило в голову сильнее, чем должно было. Тем не менее, представление удалось на славу: Барбара Пфафф в костюме Королевы Варваров выделывала на канате такие трюки, что дух захватывало, карточные фокусы Феи имели успех, мальчишка-акробат почти не ошибался, а силач на бис под свист и улюлюканье Милорда, под визг распалённых от выпивки девок загнул кочергу в форме королевского вензеля.

— И я уже обходила их по кругу со шляпой, — сказала мисс Ишервуд тише, — когда тот, рыжебородый, снова воскликнул: "Э, ну так не интересно! Ты же мне обещал, что шавки будут прыгать через обруч!". А Милорд ему ответил: "Ещё как будут". И наставил на меня пистолет: "Прыгай, милочка".

Мы остановились.

— И вы? — негромко спросила я.

— А у меня отнялись ноги, — призналась она, сцепляя пальцы в замок так, что суставы захрустели. — Всё, думаю, доигралась. Сейчас он спустит курок и... Но тут наш второй акробат, Тисдейл, как закричит: "Вы с ума сошли, что ли? Мы вам тут не звери". Акробат из него, надо сказать, был так себе — возраст всё-таки; ну, он другим брал — и фокусы показывал, и переодевался — то в дикаря, то в барышню, да так ловко, что не сразу обман различишь. Держался Тисдейл наособицу, мне всё казалось, он на меня засматривался — но я тогда всех мужчин скопом в свои поклонники записывала. И гордилась ещё. Дура была, что сказать... Милорд помолчал, я уж думала, пронесло. И вдруг он говорит: "Джентльмены, у нас появилась новая шавка. И перевёл пистолет на Тисдейла. — Фея сглотнула и отвернулась. — Задним-то умом я понимаю, что если б мы все тогда заголосили, если б сделали хоть что-то — может, мы и вывернулись бы. Но я от страха будто онемела. И только и могла смотреть, как Милорд гоняет Тисдейла кнутом по кругу, пока рыжебородый целится из пистолета. Шавкой подзаборной я себя в тот момент и чувствовала. Да и была ею, пожалуй.

Я взяла руки Феи в свои, поймала её взгляд и твёрдо произнесла:

— Мисс Ишервуд, никто не может обвинять вас в том, что вы потеряли самообладание перед лицом вооружённого безумца. А если кто-то попробует — пусть сначала займёт ваше место. Мистер Тисдейл, без сомнения, был храбрым человеком, но таких, как он, и двух на тысячу не сыщется.

Она помедлила, затем отстранилась, беспомощно обхватывая себя руками, точно в попытке согреться. Тучи неслись над нашими головами с ошеломительной скоростью — серое, переменчивое месиво, и лишь изредка мелькало в разрывах стеклянно-голубое небо.

— Вот потому он и умер, — сказала наконец мисс Ишервуд. — Его забили насмерть. Уходя, Милорд велел нам прибраться, иначе, мол, натравит на нас "гусей"... И мы прибрались. Мы прикопали Тисдейла в овражке, кое-как землёй закидали, а сами разбежались, кто куда. Я забилась под крылышко к Ченгу... Зимовали мы в Марсовии, уже без труппы. Я уже хотела опустить руки, но Барби не сдавалась. "Сад Чудес" был последней попыткой — и она удалась. Так я думала.

С тихой Гарден-стрит мы вышли на Спэрроу-плейс, разом окунаясь в городскую суету — гул автомобильных двигателей, цокот копыт, обрывки голосов... Раздалась короткая визгливая трель — офицер Управления спокойствия на другом краю площади махал кому-то руками, требуя немедленно остановиться. Над моим особняком образовалась прогалина чистого неба, бледно-синий бездонный колодец.

— Мисс Ишервуд, — позвала я тихо. — Кажется, мы случайно вышли к моему дому. Надеюсь, вы не откажете мне в одолжении и заглянете на чашечку чая? Но прежде позвольте задать вам два вопроса.

Она скованно кивнула.

— Да, пожалуй, давайте. Сейчас-то чего терять.

Кажется, Фея уже понимала, что рассказ ей придётся повторить, но теперь перед Эллисом. Однако прежде чем обращаться к нему, кое-что я хотела прояснить сама.

— Хорошо... Я верю, что вы не знали настоящего имени Милорда. Но мисс Пфафф могла его знать, верно, с её хладнокровием? — Фея кивнула, и я продолжила. — Не могли ли тогда деньги... Не могла ли она эти деньги получить шантажом, припомнив "Милорду" смерть мистера Тисдейла?

Мисс Ишервуд резко отвернулась.

— Какой чай, после таких-то разговоров? — усмехнулась она нервно и поддёрнула воротник. — Ладно, если вы хотите, скажу прямо. Да, леди Виржиния, я думаю, что "Сад Чудес" вырос на костях. Я подозреваю... нет, я уверена, что начало ему положили грязные деньги. И вчера я слышала рожок Тисдейла, в который он играл перед представлением, и видела череп под накидкой... И — да, леди Виржиния, я думаю, что мертвец пришёл к нам, чтобы потребовать свою кровавую долю.

В то же мгновение я вспомнила, как сама оказалась полностью беспомощной при первом появлении Валха, и меня пронизал холод. Я шагнула к мисс Ишервуд и, со всем пылом взяв её за руки, произнесла решительно:

— Вот только не вздумайте терять голову!

Она отшатнулась:

— Вы не верите мне.

Впервые испытывала я фамильный ледяной взгляд Валтеров на циркачках; счастье, что он возымел своё обычное действие и пришпилил мисс Ишервуд к месту, ибо бежать за ней через всю Спэрроу-плейс мне хотелось меньше всего.

— Разумеется, верю, — ответила я строго. Нервное напряжение, которое сковывало Фею Ночи, парадоксальным образом ослабело перед этой строгостью. — Иначе бы я не стала тратить своё время на ваш рассказ, мисс Ишервуд. При всём уважении...

— Мне смешно это слышать от девицы на десять лет младше себя, — усмехнулась она вдруг, отнимая руки. Но бежать опрометью через площадь, кажется, передумала. — И что же тогда означает ваше "не теряйте голову"?

Прелюбопытный вопрос, действительно... Тот же воинственный ветер, треплющий поля дамских шляпок и кидающийся на "гусей", гогочущих посреди Спэрроу-плейс, высоко-высоко в небе принялся растаскивать тучи к горизонту. Стало светлее и вместе с тем холоднее. Я стиснула пальцы на трости, раздумывая.

Рассказать Фее Ночи о Валхе, мёртвом колдуне, который преследовал род Валтеров? Нет, невозможно. Ещё не хватало, чтобы циркачка привлекла его внимание... Однако я чувствовала себя обязанной поделиться своими переживаниями и опытом, пусть и не рассказывая всей правды.

— Скажите, мисс Ишервуд... Могу я быть с вами откровенной?

— Уж после того-то, что я вам рассказала? Отчего ж нет.

— Хорошо, — у меня вырвался вздох. — Не знаю, слышали ли вы об этой истории, ведь в газетах она прогремела почти два года назад... Тоже весной, к слову. Тогда меня преследовал безумный убийца. Первая его попытка не увенчалась успехом лишь по чистой случайности, а вот выжить во второй раз мне помогло только хладнокровие, ибо всё остальное — сила, хитроумие и коварство — было на стороне убийцы. И, признаюсь, иной момент, особенно по ночам, мой преследователь представлялся мне существом потусторонним, зловещим. Мысль эта заставляла меня застыть от ужаса, ибо что смертный человек, какими бы титулами и богатствами он не владел, может противопоставить духу? Но вот другой человек... О, с ним можно сражаться, — твёрдо произнесла я, глядя в глаза мисс Ишервуд. — Кто знает, что было бы со мною, если бы я уверилась, что убийца — потустороннее существо? Однако, как видите, я жива.

Лицо у Феи просветлело.

— Вы хотите сказать...

— Именно, — прервала я её. — Именно. Даже если всё указывает на то, что вас преследует злой призрак, готовьтесь противостоять человеку. Чудом выжившему Тисдейлу, его последователю — неважно. Мстителю или просто безумному убийце — не имеет значения. Целому отряду заговорщиков или упорному одиночке — никакой разницы. Но действуйте так, словно ваш враг — это человек, из плоти и крови, из страхов и ошибок. Что же касается призраков... Рекомендую посетить приют имени святого Кира Эйвонского; там есть небольшая церковь, где, как говорят, происходят чудеса. А сейчас вы, мисс Ишервуд, заглянете ко мне на чашку чая. И нет, возражения не принимаются, ибо замёрзла я, как... как... слов не могу подобрать, насколько, но это совершенно невыносимо. Прошу, поторопимся.

И, пока она не пришла в себя после моих пламенных речей, я увлекла Фею к особняку, сейчас залитому солнцем, точно свадебный торт — глазурью.

— Знаете, а я ведь рада, что всё-таки к вам пришла, — неожиданно призналась мисс Ишервуд. — Хоть выговорилась по-человечески. Нет, вы не думайте, труппа-то мне как семья родная, — немного смутилась она. — Но им не пожалуешься особенно, разве что Барби с Ченгом. Но Барби и самой непросто, она Тисдейла тоже узнала. А Ченг... Ченг похоронами занимается, — добавила она глухо.

Я немного замедлила шаг и прикоснулась к её локтю.

— Сочувствую вам, мисс Ишервуд. От всего сердца.

Скулы у неё вспыхнули так ярко, что румянец проступил даже сквозь слишком плотный для леди слой белёсой пудры.

— Да уж... — В голосе у циркачки проскочила хрипотца. — Кхм. Спасибо. Вот не думала, что в этом стылом городе такие люди отыщутся... тёплые. Вы-то мне с первого взгляда, если честно сказать, той ещё гордячкой показались. Спустилась вся такая разряженная дамочка, принялась указывать направо и налево...

Право, только долгий — и подчас острый до горечи, словно красный бхаратский перец, — опыт дружбы с Эллисом позволил мне в этот момент удержать улыбку.

— О, благодарю за комплимент. Вы слишком добры ко мне, мисс Ишервуд.

Она бросила настороженный взгляд искоса.

— Смеётесь?

Я тотчас же попыталась изобразить то особое, одухотворённое выражение лица, которое бывало у леди Клэймор при виде некоторых безобразных — и старинных — полотен.

— Нет, что вы. Разве гордость — причина, чтобы устыдиться? Ведь даже святая Роберта Гринтаунская говорила, что женщине надлежит быть гордой ровно в той мере, которая помогает оставаться благочестивой и не отступать от верного пути, ибо гордость — щит от соблазнов. И, безусловно, я польщена, что вы оценили прекрасную работу моего портного, — не удержалась я от дополнения, не забыв, однако же, скромно опустить очи долу.

Фея прищурилась.

— Нет, сейчас вы точно смеётесь! — произнесла она порывисто, впрочем, кажется, не обидевшись. — Вот и доктор ваш точно такой же: не поймёшь, серьёзно он говорит или шутить изволит.

— Доктор?..

Тут я немного растерялась: слишком уж много докторов так ли иначе коснулись этого дела.

— Нэйт... Натаниэл Брэдфорд, — быстро поправилась Фея, нервным жестом заправляя выбившийся из-под шляпки локон, и на мгновение прикусила губу. — Он... очень добр. Он часто навещает меня.

Все рассказы Эллиса о его беспутном, влюбчивом друге тут же промелькнули в моей памяти. Нехорошо, разумеется, сплетничать за спиною у хорошего по большому счёту человека, да и мисс Ишервуд не похожа на юную наивную девицу, готовую наложить на себя руки из-за интрижки с завзятым сердцеедом. Но, вступая в определённого рода отношения, некоторые... скажем так, особенности характера и биографии вашего рыцаря лучше узнать заранее.

— Ах, доктор Брэдфорд, — откликнулась я. И продолжила непринуждённо: — Да, он настоящий джентльмен, могу подтвердить это, не покривив душой. В Управлении спокойствия его весьма уважают, и, кроме того, он по-своему не раз поспособствовал торжеству справедливости: многие преступники оказались там, где им самое место, исключительно благодаря его талантам. Он также с достоинством переносит удары судьбы, и даже четыре несостоявшихся брака...

— Четыре — что?!

Лицо у Феи стало воистину потрясённым, словно на какое-то время даже ужасающие смерти последних дней перестали занимать её мысли. И не знаю, как бы я ответила на вопрос, но, видимо, сама судьба уберегла меня от прогулки по тонкому льду человеческих симпатий.

Распахнулось вдруг окно на третьем этаже моего особняка, и две руки в чёрных перчатках выбросили наружу что-то довольно большое.

И, судя по звуку падения, стеклянное.

— Воры? — быстро спросила мисс Ишервуд. С уверенностью бывалого бойца она отбросила романтические томления и трагические переживания, приготовившись защищаться либо атаковать; и её, кажется, ничуть не смущало отсутствие достопамятного ружья. — Или что-то похуже?

У меня вырвался вздох.

— О, гораздо хуже, — сумрачно ответила я. — Гости, которых я не имела удовольствия приглашать. Но не беспокойтесь, мисс Ишервуд, ваши тайны останутся при вас, а нашу беседу никто посторонний не сможет подслушать: мои гости, к счастью, ни слова не понимают по-аксонски.

...Как мне пришлось удостовериться в последние недели, судьба обожает шутки, причём смешными они кажутся только ей самой. Я хотела предложить Фее Ночи безопасную, спокойную гавань и, что греха таить, произвести наилучшее впечатление, однако стоило нам переступить порог особняка, как мы оказались втянуты в безобразный скандал. На втором этаже, в галерее, что-то звенело и гремело, и голос Паолы, необыкновенно высокий для неё и вибрирующий от обиды, быстро-быстро выговаривал что-то, вклиниваясь в арию на двоих в исполнении темпераментной четы де Нарвенья. Дважды за полминуты прозвучало зловещее слово "матримонио", и я, даже не зная романского, примерно догадывалась, что оно означает.

Всё-таки предположения наши оказались верными, и почтенная матушка заговорила с Паолой о браке.

— А, дорогая племянница! — окликнул меня Клэр, перегибаясь через перила. Он, весьма довольный, более того, разрумянившийся от удовольствия, стоял на площадке между первым и вторым этажами, где лестница расходилась надвое; рядом белый от ужаса мистер Чемберс что-то цедил из коньячного стакана, судя по запаху — успокоительные капли. — Вы как раз вовремя... О, вы с подругой? — заметил он мисс Ишервуд, но даже не попытался принять более достойную позу. — Представите нас друг другу?

Наверху раздался дробный, стеклянный дребезг. Хвала Небесам, что в галерее второго этажа мы не держали дорогого фарфора!

— Как видите, — невозмутимо ответила я. — И вы, без сомнения, знаете эту исключительную особу — правда, под именем Феи Ночи. Мисс Ишервуд, — обернулась я к ней, — счастлива вам представить своего дядю, сэра Клэра Черри. Дядя...

Снова что-то грохнуло, да так, что я невольно вздрогнула.

— Полагаю, это была та отвратительная металлическая ваза с сухим букетом, — глубокомысленно предположил Клэр. — Там ведь внутри были камни, для устойчивости, если мне память не изменяет... Вы пейте, мистер Чемберс, пейте, а потом ступайте отдохнуть. Как видите, моя очаровательная племянница здесь, и она не собирается вас увольнять за то, что вы оказались немощным перед лицом этой катастрофы... А, мисс Ишервуд, чрезвычайно польщён знакомством, — коротко поклонился он Фее. — Полагаю, вам непривычно находиться в роли зрительницы, а не главной героини спектакля, так что приношу глубочайшие извинения... Да и пора, пожалуй, прекратить этот цирк, — добавил он, немного посерьёзнев. — Всё-таки жаль миссис Мариани — мои мальчики очень её любят.

Не знаю, что заставило дядю взять на себя эту нелёгкую миссию и почти в буквальном смысле отправиться в когти разбушевавшимся львам, однако я была искренне благодарна ему, потому что могла теперь увести мисс Ишервуд в относительно безопасное и тихое место. А там — уже продолжить беседу и, если получится, дождаться Эллиса...

Я запнулась на полушаге, вспомнив, что Лайзо остался в кофейне, и отправить его к "гусям" с весточкой не получится. Может быть, воспользоваться телефонным аппаратом в доме? Но что, если Эллиса нет в Управлении?

Клэр не преминул заметить моё замешательство.

— Что ещё? — спросил он с толикой недовольства, оборачиваясь.

— Ваш камердинер, — призналась я со вздохом. — Боюсь, у меня возникла неотложная необходимость направить надёжного человека с запиской. Дело весьма срочное.

— Я попрошу Джула к вам заглянуть, — кивнул дядя после небольшой паузы. — Но учтите, что он пока не совсем здоров.

Через некоторое время в доме воцарилась тишина; пускай супруги де Нарвенья и не понимали аксонского, но воззваниям Клэра прекратить безобразный скандал они вняли — или же он нашёл более простой и убедительный способ настоять на своём, так сказать, всем понятный язык. Около четверти часа мы с Феей Ночи ожидали чай и сладости, чинно наслаждаясь спокойствием библиотеки, обмениваясь шутками по поводу произошедшего. Мне повезло с гостьей — безобразие, свидетельницей которого она невольно стала, не только не отвратило её от меня, но и напротив, заставило проникнуться доверием. Всё-таки люди склонны симпатизировать именно тем, кто показывает им свои слабости — истина старая, однако верная. Затем в дверь постучались; это был Джул.

— Мисс Ишервуд, простите, я вынуждена на минуту отлучиться, и...

Я поднялась, намереваясь выйти к нему, но тут Фея, приглядевшись, подскочила и сама:

— Кэс? — спросила она недоверчиво. — Кэссиди Ли?

Джул обратил к ней невыразительное по обыкновению лицо и не сказал ничего. Некоторое время они глядели друг на друга; затем Фея снова опустилась на краешек кресла.

— Простите, — произнесла она напряжённо, отвернувшись. — Я обозналась. Что ж, всё-таки столько лет прошло...

В горле пересохло. Глядя попеременно то на Джула, то на мисс Ишервуд, я почувствовала настоятельное желание сделать наконец хоть глоток чаю. В моей жизни становилось слишком уж много циркачей, и два вопроса всё явственней вставали в полный рост.

Значило ли это, что она превращалась в цирк?

И какое место уготовано было мне в грядущем представлении?

Юджиния с кофейником и пирожными появилась как нельзя более вовремя. Я, правда, отдавала совсем другие указания и просила чжанский чай с лотосом, проясняющий мысли и дарующий спокойствие, как уверял нас торговец. Но зато кофейный аромат обладал одним заметным преимуществом: он заполнял собою не только всю комнату целиком, но и мысли. Неловкость немного сгладилась. Пока Юджи с охотою отвечала на вопросы и расписывала гостье прелести немного помятых марципановых роз — некоторые не вполне удавшиеся эксперименты Рене Мирея отсылали ко мне домой, благо детям они нравились — я не торопясь объяснила Джулу, как разыскать в участке Эллиса и что делать, если его там не окажется. И только напоследок, удостоверившись, что мисс Ишервуд нас не слушает, тихо спросила:

— Вы в порядке?

Признаюсь, невыразительное лицо Джула всегда меня немного пугало, хотя я и имела уже возможность убедиться в том, что он верен Клэру больше, чем безупречный вассал из исторического романа — своему сюзерену... Но неожиданный проблеск чувств произвёл действительно ошеломительное впечатление.

Черты его лица в одно мгновение заострились, глаза точно запали, и блеск их показался мне красноватым, демоническим; неприлично отросшая прядь волос, упавшая на лицо, напоминала кровавый подтёк.

— Мисс Ишервуд очень красивая, — ответил Джул невпопад, и к тому же с довольно странными интонациями. Если бы так говорили обо мне, я бы тут же отправилась к Эллису и пожаловалась, что меня собираются убить. — Она всегда очень красивая. Я отнесу записку, — добавил он, и его лицо снова превратилось в безжизненную маску. — Доброго дня, леди Виржиния.

После этого мне не оставалось ничего иного, кроме как вернуться к мисс Ишервуд и составить ей компанию за чашкой кофе. Собственно, с самого начала я и намеревалась так поступить, а вовсе не выманивать у своей гостьи откровения, подобно тому как ловкачка-гипси в ярмарочный день выуживает кошельки у городских обывателей... Впрочем, в отличие от мошенников, действующих лишь ради своей корысти, я действительно хотела помочь. И, передав мне часть своей ноши, мисс Ишервуд могла в итоге кое-что приобрести.

— И всё-таки как хорошо, что судьба не перестаёт удивлять нас! — вырвалась у меня сентенция — вероятно, от большого волнения. Право, даже стало немного стыдно за собственный менторский тон, однако Фея Ночи не заметила промаха — её больше занимали собственные страхи.

— Неужели? — отрешённо спросила она. — Мне кажется, что как раз наоборот. Поменьше б удивлений.

— О, это оттого что у вас оптимистический склад ума, — тут же откликнулась я, даже не задумываясь: в наше время особенно в чести умение вести остроумную беседу, не сбиваясь с мысли, и не говорить при этом ни о чём по-настоящему важном. — Получается, что судьба удивляет вас чаще поворотами к худшему. У меня же более пессимистический взгляд. Более того, опыт пока подсказывает, что нечего нам ждать чудесного разрешения всех бед... Так что я, пожалуй, буду надеяться, что впереди меня ждут сплошные разочарования.

Мисс Ишервуд посмотрела на меня, широко распахнув глаза, а затем рассмеялась — да так, что выплеснувшийся из чашки кофе запачкал её невероятные юбки.

— Вы уж простите, юная леди, — ответила она, отсмеявшись, — но сценический образ умудрённой годами особы вам никак не идёт. Поверьте моему чутью.

На мгновение я подумала, не оскорбиться ли... но затем вспомнила о разнице в возрасте между нами. Наверное, Фее действительно смешно было выслушивать поучения от кого-то младше её самой. Но, так или иначе, вновь вернулась атмосфера непринуждённости, и не развеялась даже тогда, когда в библиотеку ворвался Эллис, делая вид, что он, разумеется, оказался здесь совершенно случайно и вовсе не ожидал увидеть мисс Ишервуд. Я быстро сослалась на внезапно возникшие неотложные дела, принесла извинения и оставила детектива наедине с его жертвой; мисс Ишервуд, судя по стоическому выражению лица, была к этому готова.

У меня же ушло около получаса на то, чтобы оценить ущерб, нанесённый семейной ссорой Паолы с матерью — к счастью, непоправимо пострадала только самая уродливая ваза — и на попытки отыскать хоть кого-то из этого темпераментного семейства. В доме, похоже, осталась только "бабушка Энца"; она тихонько выплетала белоснежные кружева и напевала вполголоса, не отозвавшись ни на вежливый оклик по-аксонски, ни даже на фразу на ломаном романском. Разозлившись, я резко наклонилась к её лицу, нарочно, чтобы напугать. Но взгляд серых глаз, побелевших и помутневших от возраста, был направлен в одну точку — не на крючок, мелькающий в пальцах, и даже не игры света и тени на полированном полу, а куда-то в недосягаемую даль.

— Простите, — неожиданно для самой себя произнесла я, отступая. — Право, уж вы-то точно ни в чём не виноваты, почтенная сеньора. Чувствуйте себя как дома, отдыхайте.

Мне показалось, что старушка Энца улыбнулась — сморщенные сухие губы дрогнули; впрочем, наверняка она просто считала петли.

Что же до Эллиса и Феи Ночи, то они побеседовали вполне мирно. Входя в библиотеку, я успела разобрать обрывок фразы: "...постарайтесь уговорить её, возможно, это спасёт ей жизнь". Однако потом никто о расследовании речи не заводил. Зато мы обсудили погоду в Бромли и новую поэму миссис Скаровски, приуроченную к весне — в прошлом году парой строк из её работы, поговаривают, щегольнул Его величество на приёме — и распрощались. Детектив галантно вызвался проводить мисс Ишервуд до лагеря циркачей.

— Заодно и следующую жертву постараюсь убедить, что среди "гусей" ночевать безопаснее, пусть и в камере, — пробормотал он в сторону.

Что ж, вполне разумно.

Когда мы уже расставались с Феей Ночи, я от всего сердца попросила её доверять Эллису.

— Он правда желает вам добра, — сказала я, понизив голос, чтобы детектив не услышал и не преисполнился гордости — совершенно излишней, к слову. — Однажды мне повезло справиться с безумным убийцей. Но то всего лишь везение и некоторая доля упорства. Что же касается Эллиса, противостоять злу в человеческом облике — его профессия.

Фея вздрогнула.

— А что... — Голос у неё сел. — А что, если наш враг — и впрямь не человек?

Благоразумие подсказывало мне молчать. Но долгие беседы с покойной леди Милдред; но колдовские трюки Лайзо; но портрет Сэрана, поселившийся в покоях Клэра...

— В таком случае, мисс Ишервуд, я возьму это на себя, — ответила я негромко.

И почему-то на сей раз она не рассмеялась и ничего не сказала о самоуверенных юных особах.

...а ночью мне приснился престранный сон.

Потусторонняя сила перенесла меня в рыцарский замок, настолько древний, что от него остались лишь стены и фрагмент полупроваленной крыши. Облачённые в лохмотья карлики — в четверть от человеческого роста - сновали среди развалин и сладострастно вгрызались в камни; вот один из уродцев вспыхнул яростью и обрушил часть дверного приёма, но никто и головы в его сторону не повернул.

Десять человек сидели за столом; на каждом — причудливая маска и одеяние, больше похожее на карнавальный костюм из Серениссимы. Издали доносились всхлипы, стоны, вой, дребезг, но эти ужасающие звуки были настолько приглушёнными, что почти не тревожили. Сладковатый запах затхлости щекотал грудь; хотелось кашлять. Я прижала руку к губам, подавляя приступ дурноты...

Хозяин, чем-то напоминающий одного из карликов, только более полный и дебелый, махнул рукой. "Мы тебя не ждали, странник, — сказал он. — Но так и быть, садись к моему столу".

Я отступила на полшага; всё моё существо пронзило одним желанием — бежать, немедля бежать, но вдруг одна из гостий голосом Феи произнесла, обращаясь к хозяину: "Она ведь ничего не сделала".

"Так никто ничего не сделал, — ответил ей хозяин, пожимая плечами. — Потому-то нас всех и собрали".

Со странным глухим лязганьем, напоминающим движение несмазанного механизма, я опустилась на кресло, возникшее точно по волшебству. Передо мной тут же появилась тарелка с восковыми фруктами и бокал с тёмной жидкостью, издававшей отчётливый запах гнилой крови. Отвращение сдавило мне горло; однако больше никто, кажется, не замечал подвоха, напротив, гости наслаждались трапезой.

"Что же, добрейший сэр, так ты останешься голодным, — обратился ко мне хозяин снова. — Ну, хотя бы пригуби вина, и тебе сразу станет веселее. Ха! Ха! Ха!"

Вслед за ним принялись смеяться и карлики, а затем и гости, включая и Фею Ночи. Только для того чтобы прекратить насмешки, я протянула руку к бокалу... и в тот же миг он превратился в змею — чёрную, толстую, с такой встопорщенной чешуёй, что издали её можно было принять за шипы. В груди у меня похолодело. Змея качнулась, исторгая из горла клокочущее шипение — и ужалила мою руку.

Тут же смех оборвался.

Ядовитые зубы бессильно скользили по кольчужной перчатке; я ощущала только слабое давление, точно ладонь мне пожимал немощный старик. Испытывая омерзение, не страх, я скинула змею себе под ноги и растоптала металлическими каблуками, пока от неё не остались лишь мелкие стеклянные осколки вперемешку с несвежей кровью.

"Вот как, — скучающе заметил хозяин. — А жаль. Я надеялся, что ты немного разбавишь нашу скучную компанию, странник. Ску-у-учно. Ску-у-у-у... У-у-у!"

Очнулась я около восьми утра; на площади Спэрроу-плейс надрывались, словно пытаясь друг друга перепеть, "гусиный" свисток и клаксон автомобиля. Сон ушёл, оставив после себя лишь чувство недоумения и, пожалуй, отвращения. Вспоминать его, выискивая крупицы смысла, было всё равно что копаться в куче гниющего мусора...

Одно я знала точно: в ближайшее время к вину я не прикоснусь.

Завтрак однако прошёл на удивление спокойно. Клотильда де Нарвенья, по обыкновению в чёрном с головы до пят, держалась строго и скорбно — не поднимала глаз, не размыкала губ и даже, кажется, не дышала, обратившись в кладбищенское изваяние. Она чахла над запечённым палтусом с вялеными томатами так, словно перед ней лежала сапожная подошва. Отец семейства, Мауро, боялся потревожить супругу и держался тише испуганного крольчонка, но с едой расправлялся наоборот торопливо, точно боялся, что тарелку у него вот-вот отнимут. Паола — безупречная выдержка, выразительная синева вокруг глаз — расточала улыбки и ворковала над детьми, а мальчики, чувствуя всеобщее напряжение, вели себя смирно.

И только старушка Энца отдавала должное искусству моего повара... Что ж, иногда скверное зрение и частичная глухота становятся благом.

— Ах, какая очаровательная атмосфера, — выразительно закатил глаза Клэр. — О, это многозначительное молчание, о, эта тишина! Похоже на склеп, только пахнет лучше. Дорогая племянница, вам случалось завтракать в склепе?

— Нет, дядя.

— Считайте, что да, — разрешил он мне великодушно. — Да, кстати. Я сегодня отвезу мальчиков взглянуть на дом для умалишённых. В воспитательных целях... — Он сделал паузу. — Надо ведь показать, к чему приводит распущенность, когда человек не желает держать себя в руках.

Намёк был более чем прозрачный. Я тут же вспомнила безобразный скандал, учинённый "милой Клотильдой", и не удержалась от шпильки.

— Разве обязательно ехать так далеко, чтобы посмотреть, как люди бросаются на стены и ломают вещи? Мы все недавно имели возможность за этим понаблюдать. К прискорбию.

— Будьте добрее, племянница, к чему упрёки, — елейно отозвался Клэр, из-под ресниц бросая взгляд на супругов де Нарвенья. — Там ещё, поговаривают, есть одна занятная особа, которая считает себя закипающим на плите кофейником.

Последняя фраза, казалось бы, никак не была связана с нашими незваными романскими гостями, да и произнесена была по-аксонски, однако дядино искусство наносить тяжкие оскорбления, не сказав ничего особенного, в очередной раз победило законы природы и здравый смысл: Клотильда вцепилась скрюченными пальцами в ложку, а Мауро, напротив, застыл изваянием, выпятив челюсть.

Поделом им, впрочем. Не стоило превращать мой особняк в театральные подмостки и разыгрывать дурную пьесу.

— О, и это не новость. Хотя настоящий кофейник, думается мне, лучше умеет сдерживаться, чем иные... особы.

— Поразительно тонкое для юной леди наблюдение, — ещё слаще ответил Клэр. — Право, я смотрю на вас и буквально на кончике языка ощущаю наше родство. Что же до кипения, дорогая племянница... Не всякий человек может сдержать свою бурлящую кровь.

Я на секунду замешкалась, обдумывая ответ, но тут внезапно подала голос Паола.

— В этом доме — всякий, — сказала она весьма холодно. — А кто не может, тому, вероятно, место в другом доме. Да, леди Виржиния, с вашего позволения я поддержу предложение сэра Клэра Черри. Мальчикам полезно будет воочию увидеть, что такое душевное нездоровье... То есть — снова увидеть и таким образом закрепить урок.

Клотильда де Нарвенья выронила вилку, Мауро вздрогнул от неожиданности... Не знаю, что было бы, но вдруг бабушка Энца тоненько, потешно расчихалась, и тяжесть, витавшая в воздухе, несколько развеялась. Вскоре мы покончили с завтраком, точнее, я воспользовалась тем, что принесли утреннюю почту — и сбежала в свой кабинет, велев кофе подать туда же.

И к лучшему, как выяснилось.

Среди десятка писем одно выделялось разительно — плотный конверт, кроваво-алая печать. Оттиск единорога с львиным хвостом мне до недавних пор не встречался, но я узнала его тотчас же: герцоги Хэмпшайрские.

Похоже, герцогиня действительно удостоила меня личного приглашения, как и предсказывал дядя Рэйвен.

Визит был назначен на тринадцатое апреля; символично, ибо ничего хорошего я от него не ждала.

— Представь себе, она обращалась ко мне, словно к какой-то бедной гувернантке, — жаловалась я Лайзо, пока автомобиль катил по улицам. Нервное солнце то показывалось в разрывах облаков, то снова пряталось; душные, гниловатые запахи с берегов Эйвона доносились тем отчётливее, чем теплее становилось. — Нет, написано было всё верно: "леди Виржинии, графине Эверсан и Валтер". Но в каком тоне! "Рассчитываю увидеть вас в назначенное время, в любом случае, не позднее четверти пятого". И пост скриптум: "Скромность украшает".

— Что, хочет, чтоб и ты траурное платье надела? — фыркнул Лайзо по-кошачьи.

Его это всё, похоже, веселило. Что ж, понятно — не ему ведь вести беседы с этой... с этой змеёй!

— На похороны меня не приглашали, и родственником мне герцог не приходился, даже и дальним, хвала Небесам, — отрезала я. — Признаться, я собиралась с самого начала надеть тёмно-серое платье, чтобы проявить почтительность. Но тон, каков тон... начинаю догадываться, почему Клэр не любил ни покойного, ни его глубокоуважаемую супругу.

Лайзо усмехнулся.

— Ты мне напомни, кого он любит, кроме внуков.

Мне сделалось смешно, и напряжение развеялось.

К границе бромлинских владений герцогов Хэмпшайрских мы подъехали ровно в четыре часа пополудни, и ни минутой раньше. Не без злорадства я отметила, что дорога от ворот до порога особняка втрое короче, чем у маркиза Рокпорта, а сад гораздо более бедный, деревья выглядят больными и измученными, и ни одной птицы не видно среди ветвей. Мало-помалу за туманом и зарослями стали проступать очертания воистину монументальной постройки. Тёмный гранит, колонны, обширное крыльцо, режущее глаз изобилие скульптур по карнизу...

— Ты глянь-ка, ну и дворец он себе выстроил, — подал голос Лайзо.

Только тогда я осознала, что некоторое время сидела, болезненно выпрямившись и вцепившись скрюченными пальцами в собственный ридикюль — настолько подавляющим было впечатление от родового гнезда Хэмпшайров.

— Выстроил? — эхом откликнулась я.

— Ну да, до нынешнего-то герцога его предки в другом месте обретались, подальше отсюда, — невозмутимо произнёс Лайзо.

По немного театральным интонациям, проскользнувшим в его речи, я догадалась, что он нарочно разузнал о герцоге загодя, а теперь преподнёс мне эти сведения гордо, словно кот, который притаскивает к изголовью хозяйской кровати пойманных мышей.

Чёрной кошкой по кличке Эмбер я пренебрегала, полностью поручив её заботам прислуги; но этого гордеца нельзя было не поощрить.

— Неужели? Не слышала ничего подобного. Напротив, он мне всегда представлялся человеком состоятельным — из-за дальнего родства с королём. Он ведь приходился Его величеству троюродным дядей?

— По линии жены отца. Неудивительно, Хэмпшайр только лет тридцать как возвысился, — ответил Лайзо, немного сбрасывая скорость. Видно, хотел растянуть разговор, раз уж получилось вывести его в нужное русло. — Точнее, возвысился и разбогател его отец на торговле с колониями за счёт преференций, которые получил, породнившись с монархами, а нынешний герцог... то есть покойный уже сумел не растранжирить накопленное, а преумножить. Ну, а прежде Хэмпшайры вроде как в опале были и жили далековато от Бромли, к северу где-то. И есть одна любопытная вещь... — он многозначительно умолк.

Автомобиль наш к тому времени уже едва полз; думаю, его обогнала бы даже утка пешком.

— И какая же? — отвернулась я к окну, скрывая улыбку. — Не испытывай моё любопытство, расскажи.

Нет, право, меня приятно удивило, что Лайзо разузнал о хозяевах этого места заранее. Но то, как он ждал моего восхищения... о, невероятно мило!

— Отец его, старый герцог, умер скоропостижно, — прозвучал ответ, и горделивые нотки странным образом полностью пропали. Я ощутила холодок, словно апрельская промозглая сырость пробралась под пальто. — Новый герцог после этого женился, не дожидаясь окончания траура, переехал в Бромли и отстроил эту громадину, не считаясь с расходами. Жена долго не могла подарить ему наследника, мальчики-то рождались, но сплошь мёртвыми. А леди Фэйт на свет появилась уже через десять лет, когда герцогиня прослыла бесплодной... Ну, а остальное — досужие слухи, которые мне не к лицу пересказывать, — внезапно завершил историю Лайзо.

Мы остановились перед крыльцом. Отворилась дверь; показался седоватый мужчина в униформе, вероятно, дворецкий.

— Договаривай, — попросила я, пожалуй, довольно сухо. Но не до нежностей уже было. — Иногда и слухи оказываются полезными.

Он немного помедлил перед тем, как ответить.

— Леди Фэйт — редкая красавица. Прямо скажем, не в мать пошла и не в отца, — улыбнулся он, смягчая смысл сказанного. — Так что недолюбливать покойного герцога она могла вовсе не из-за того, что он мешал ей водиться с "Благородными леди". А наоборот, она с ними связалась именно потому, что он их не выносил.

Это прозвучало до отвращения правдоподобно. И объясняло многое: и то, что леди Фэйт редко показывалась на публике вместе с родителями, и её скандальные связи с ширманскими обществами... Воспитание в семье со столь высоким положением вряд ли было слишком уж строгим; Дагвортские Близнецы, к примеру, получали довольно много свободы в сравнении с детьми какого-нибудь провинциального баронета. Парадоксально и не совсем справедливо: тяжелее всего приходилось именно отпрыскам из небогатых и недостаточно родовитых семейств, а крайняя бедность, как и выдающееся богатство вкупе с титулом давали своего рода карт-бланш. Нет, случалось, что чрезмерно взыскательные и суровые родители невольно подталкивали своё чадо к бунту, однако герцоги Хэмпшайрские не походили на излишне придирчивых в воспитании людей.

А вот если леди Фэйт была в своё время удочерена — и, более того, знала об этом... Столкнувшись с непомерной гордостью и крутым нравом такого человека, как покойный ныне герцог, девушка более слабая могла бы остаться со сломленной волей, превратиться в вечное напоминание самой себе: недостойна, занимаешь не своё место, приёмыш.

Более сильная же позаимствовала бы у родителей их же оружие — высокомерие, и начала бы собственную войну.

...размышления эти позволили мне скоротать время, пока я ожидала герцогиню в гостиной. И — усмирить злость.

Почти час! Право, я не торговый агент, чтобы заставлять меня томиться так долго!

Зато я получила незабываемую возможность в деталях рассмотреть обстановку. О, герцогиня Хэмпшайр с необыкновенной щепетильностью отнеслась к своему трауру. Всё здесь было чёрным, пепельно-серым и белым, точно в царстве смерти. Покрывала, вышитые подушки, кружевные салфетки; из картин на стене — зимний пейзаж, столь блеклый, что от него веяло холодом; подсвечники — из чёрного стекла, ваза с чёрной и белой эмалью, полная увядающих нарциссов. Ничего металлического и блестящего, всё тусклое, мрачное; даже забытая на краю стола книга — и та в тёмном переплёте.

Разумеется, я заглянула в неё; это оказалось "Слово о смирении".

"В похоронном бюро мастера Горацио Монка и то было больше жизни", — подумалось мне.

На таком фоне моё платье густо-зелёного оттенка, полностью закрытое и украшенное лишь молочного цвета кружевом по вороту и причудливым поясом в тон, смотрелось вызывающе. Мне уже стало неловко, а ведь мы с хозяйкой дома ещё даже не встретились! Впору позавидовать Лайзо; уж он найдёт язык с любой прислугой, пусть и самой чопорной... за исключением, может, экономки маркиза Рокпорта, миссис О'Дрисколл, но подобные ей встречаются раз сто лет, не чаще.

— Миледи, — прервал мои размышления нарочито сухой и бесцветный голос дворецкого. — Ея милошть готовы принять ваш. Пошвольте проводить.

Анфилада комнат, холодных и мрачных, волны тёмных драпировок и несколько минут — и вот я предстала наконец перед герцогиней Хэмпшайрской. "Ея милошть", как выразился дворецкий, изволила наслаждаться чаем, судя по аромату — крепчайшим бхаратским с каплей бренди.

Или с дюжиной капель.

Конечно, она носила траур — самый строгий, какой только можно представить: платье простого кроя из чёрного крепа, убранные волосы, из украшений лишь огромная, с мужской кулак величиной, гагатовая брошь с миниатюрным портретом покойного, и массивная, очевидно, фамильная печатка с гранатом.

— Леди Виржиния, — произнесла герцогиня. — Рада, насколько это возможно в моём положении, вас видеть. Прошу, присаживайтесь. Надеюсь, ожидание вас не утомило?

Вопрос был похож на изысканную издёвку. Однако эта женщина, как бы она себя ни вела, только что потеряла супруга и пережила страшное испытание... Потому я ответила мягко и почтительно:

— Нисколько. Благодарю за беспокойство.

— Вините эту негодницу, Фэйт, — резковато дёрнула подбородком герцогиня. — Я надеялась, что она спустится. Но, похоже, придётся начинать без неё. Леди Фэйт, — странно выделила она голосом слова, — присоединится к нам позже.

Я стиснула веер, унимая волнение. Очевидно, Лайзо оказался прав — с этим семейством что-то было не так.

— Можно её понять, — ответила я осторожно, занимая указанное место. — Леди Фэйт всё-таки лишилась отца.

Герцогиня поджала губы.

— Она ещё не понимает, кого именно мы потеряли. Как и многие в этой стране. Собачья свора, только и знает, что вслед тявкать... Мелкие пороки, мелкие добродетели, ни то, ни другое и упоминания не стоит. Мой... — она сглотнула, затем продолжила на тон выше. — Лорд Хэмпшайр бы гордился такой смертью — дикой, необузданной, под стать ему. Всю жизнь он укрощал дикое зверьё, пока сам не был растерзан. Тем не менее, не в срок. Не в срок. Вы ведь понимаете, о чём я говорю?

Как быстро перешла она к делу!

Мне бы хотелось помедлить с ответом или вовсе сослаться на неведение, но требовательный взгляд не давал ни малейшей возможности проявить слабость. К тому же маркиз Рокпорт направил меня сюда не затем, чтоб я процитировала к месту несколько утешительных изречений святых, а для того чтобы отыскать нечто полезное в мутных водах политических дискуссий и грязных сплетен.

Пусть бы даже пришлось запачкаться.

— О голосах в парламенте, ратующих за войну с Алманией?

Герцогиня опрокинула в себя содержимое чашки столь страстно, что я начала подозревать: там не десять капель бренди в чае, а десять капель чая в бренди.

— Именно, — процедила она сквозь зубы. — И этот скот ещё обвинял Руфуса... лорда Хэмпшайра в трусости. Якобы он не верил в военную мощь Аксонии. Ха! Он осознавал её пределы куда лучше, чем кто бы то ни было другой. На быструю войну, о которой мечтают эти недоумки, и надеяться не стоит, мы увязнем, как в болоте, и весь континент с нами заодно. Прольётся море крови, море, леди Виржиния. Даже если победа останется за нами, она обойдётся слишком дорого.

Святые Небеса, рассуждения о политике! Право, легче поддерживать беседу о новой выставке с леди Клеймор, о поэзии — с миссис Скаровски, а с Эллисом — о расследовании убийств. Всё понятнее и честнее, чем это.

— Любая война возвышает одних и низвергает других, — ответила я тем не менее, представив на своём месте дядю Рэйвена. — И каждый надеется, что окажется в числе первых, а не вторых.

— И втуне, — ответила герцогиня резко. — Хуже недальновидного глупца только глупец, считающий себя дальновидным. Они радуются, радуются смерти, которая, как им кажется, развязала им руки... И леди Фэйт прислушивается к этой собачьей своре больше, чем ко мне. Не так давно она имела наглость заявить, что-де осторожность — удел стариков, а молодому прогрессивному уму... — в горле у неё заклокотало, и ей пришлось на некоторое время замолчать, переводя дыхание. — Собственно, тогда мне и пришла в голову мысль пригласить вас. Вы молоды и известны своим вольнодумством, и в то же время вы невеста маркиза Рокпорта и, следовательно, верная подданная Его величества. Такая блестящая идея, но леди Фэйт заупрямилась. Не желает смотреть правде в глаза.

У меня, признаться, едва сердце не остановилось. Ведь говорят же: если хочешь рассорить двоих, приведи одному в пример второго. И как теперь мне выполнять поручение дяди Рэйвена и заводить дружбу с дочерью герцога?

Надеюсь, впрочем, что эти чувства не отразились на моём лице.

— Дети часто поступают наперекор воле своих родителей. Вовсе не обязательно, что леди Фэйт верит в то, что говорит, даже если и поддерживает сторонников войны, — предположила я.

— Вы слишком хорошо думаете о ней, — ответила герцогиня. Затем нахмурилась. — Но и я сегодня что-то слишком рассеяна. Пригласить на чашку чая и позабыть об этом! -Она схватила колокольчик с подноса и затрезвонила: — Эбби! Эбби! Ещё особого чая для меня и обычного — для леди Виржинии. Или вы предпочитаете кофе, как я слышала?

С облегчением я ухватилась за новую тему, чтобы взять передышку.

— Было бы странно владеть кофейней, но выбирать чай.

Герцогиня позволила себе поморщиться, не скрывая неодобрения.

— В моё время кофе считался непристойным напитком, напитком мужчин. Говорили, что он возбуждает страсти.

Величайшего усилия стоило мне промолчать; но никто не мешал думать о том, что крепкое спиртное гораздо более пагубно сказывается на подспудных страстях.

— Маркиз Рокпорт ценит кофе за способность прояснять разум.

— Ах, так? — вздёрнула начернённые брови герцогиня. — Впрочем, неважно. Так или иначе, я запретила держать в этом доме кофе. Эбби, ты ещё здесь? — нахмурилась она, поворотившись к горничной. Та терпеливо дожидалась окончательных указаний, не обращая внимания на недовольство хозяйки — очевидно, привыкла. — Тогда особый чай мне, и обыкновенный — для леди Виржинии. И сходи ещё раз за этой дря... за леди Фэйт.

Оскорбление было нанесено леди Фэйт, с которой мы даже не были пока знакомы. Но почувствовала я себя так, словно пощёчину отвесили мне. Даже самая скверная хозяйка, если только она считала себя леди, не позволила бы себе так относиться к служанке, как герцогиня — к своей дочери. Более великодушный человек мог бы сказать, что виною всему горе, однако разве каждый, кто переживал большую потерю, превращался в тирана для своих близких? Отнюдь. В конце концов, герцогиня не осталась в полном одиночестве, рядом с нею была дочь... Эти две женщины, которые могли стать опорой друг для друга, но вместо того пытались ужалить друг друга побольнее.

Словно ощутив тяжесть моих размышлений, герцогиня схватила веер — разумеется, чёрный — и принялась яростно обмахиваться. Щёки у неё разгорелись неподобающим для вдовы румянцем.

— Ни минуты покоя, — пожаловалась она. — Никто ничего не может сделать должным образом. Даже похороны, и те... Леди Фэйт и пальцем не шевельнула.

— И снова, соболезную, леди Хэмпшайр... Но мне приходилось слышать, что долгие путешествия благодатно сказываются на душевном равновесии, — наконец произнесла я, стараясь, чтобы это не выглядело поучением. — Вы не думали о морском круизе? Если бы вы поехали вдвоём с леди Фэйт, то она бы таким образом ускользнула от влияния дурных людей вокруг неё. И, возможно, стала бы больше прислушиваться к вам.

Взгляд её стал острым.

— А, так вот почему маркиз Рокпорт увёз вас с собой в Серениссиму. Я-то гадала... И что это были за дурные люди вокруг вас?

Видят Небеса, с каждой минутой я всё больше сочувствовала бедняжке Фэйт.

— Скорее, люди, которые желали мне дурного, — ответила я с деланым равнодушием. И даже не солгала: ведь можно считать врагами сплетников, газетчиков и прочих любителей почесать языками.

— От всех недоброжелателей не уедешь, — отмахнулась веером герцогиня. — К тому же леди Фэйт, насколько я её знаю, найдёт единомышленников даже посреди океана. На редкость строптивая девчонка.

И в тот самый момент, как нарочно, распахнулась дверь — без стука. На пороге стояла девушка удивительной красоты, которую не портило даже траурное платье. Светлые локоны были безжалостно убраны в строгую высокую причёску, за исключением двух непокорных завитков, которые обрамляли нежное лицо с мягкими, округлыми чертами. Высокая и бледная, она бы напоминала смиренную духом монахиню, если бы не её глаза: ярко-голубые, глубоко посаженные и злые.

— Даже не знаю, стоило ли мне приходить, maman, если вы прекрасно можете говорить и за меня.

Взгляд герцогини заледенел.

— Поприветствуй гостью. Это леди Виржиния, графиня Эверсан и Валтер, я говорила тебе о ней.

— А вы рассказывали, дорогая maman, что именно вы о ней говорили? — дерзко ответила леди Фэйт. — Или, быть может, мне стоит освежить вашу память?

Румянец на щеках у герцогини стал багровым.

— Придержи свой ядовитый язык. Хотя бы в присутствии столь достойной особы, и, к слову, невесты маркиза Рокпорта.

— С чего бы мне уважать невесту убийцы и душителя свободы? — вздёрнула подбородок леди Фэйт.

Я почти расслышала тонкий хрустальный звук, с которым моё сочувствие к ней разлетелось на осколки.

Воистину, дочь оказалась достойна матери. Пожалуй, они заслужили друг друга, и не желаю знать, кто из них начал эту войну первым.

— Ну, довольно, — резко приказала герцогиня. — Потом можешь злословить, сколько душе угодно. Но после чаепития. А теперь постарайся отыскать в себе хоть немного достоинства.

— Вы хотели сказать — лицемерия, maman? — выгнула бровь дугою леди Фэйт. — Ах, да, чай. Извольте.

Она вернулась в коридор. Что-то звякнуло, задребезжало, и через мгновение в гостиную въехал сервировочный столик на колёсиках из тех, которыми пользовались горничные. Бедняжка Эбби, у которой отобрали её работу, переминалась с ноги на ногу в коридоре и робко заглядывала в дверь. Нисколько не заботясь о сохранности посуды, леди Фэйт выставила перед нами чашки и два чайника, а затем разлила напитки. Мой чай был красноватым, густым, почти чёрным, с плёночкой поверху; он пах резко, и отчего-то меня замутило.

— Прошу. Вы ведь так ухаживаете за гостями в своей кофейне, леди Виржиния? — спросила Фэйт, подвигая ко мне чашку. — Что ж, давайте объявим перемирие, если maman так этого хочет.

Не желая ещё больше накалять обстановку, я взяла свою чашку и поднесла к губам. И тут яркой, пугающей вспышкой пронеслись перед глазами образы из недавнего сна.

...я протянула руку к бокалу... и в тот же миг он превратился в змею — чёрную, толстую, с такой встопорщенной чешуёй, что издали её можно было принять за шипы. В груди у меня похолодело. Змея качнулась, исторгая из горла клокочущее шипение — и ужалила мою руку.

Чашка выпала из ослабевших пальцев. Тёмная влага растеклась по столу, подбираясь к краю.

— Прошу прощения, — услышала я свой голос, точно со стороны. — Кажется, мне стало немного дурно. Я бы... я бы хотела вдохнуть свежего воздуха.

Ни единой разумной мысли не было в голове. Сердце колотилось отчаянно, точно перед лицом страшной опасности. Герцогиня нахмурилась и принялась снова трезвонить в колокольчик; леди Фэйт поджала губы и выскочила из гостиной, подобрав юбки. Вскоре появилась служанка...

"Как бы поступил Эллис?" — подумалось мне вдруг, и эта идея неожиданно принесла успокоение и прояснила разум.

Очень осторожно я достала платок, промокнула им остро пахнущий чай, а затем спрятала в ридикюль. Детектив говорил, что есть способ отыскать яд в напитке, даже если жидкости удалось сохранить совсем немного; и пусть лучше он потом смеётся надо мной и над моими страхами... Впрочем, где-то глубоко внутри я не сомневалась, что сон оказался вещим.

— Что ж, пройдёмся, — отрывисто бросила герцогиня. — А здесь пока уберут.

Разумеется, дышать свежим воздухом в буквальном смысле мы не пошли: леди Хэмпшайр всё-таки нездоровилось, она зябла и передвигалась медленно, словно превозмогая боль. Взять трость герцогиня, вероятно, считала ниже своего достоинства, однако на мою полусогнутую руку опиралась всем весом, так, что место чуть ниже локтя у меня вскоре онемело.

— Вы ведь совсем не знали его, так, леди Виржиния? — спросила она, когда мы взбирались по лестнице. Горничная, Эбби, следовала в нескольких шагах за нами, готовая в любой момент поддержать хозяйку. — Пожалуй, надо вас познакомить. И не глядите на меня так, — добавила герцогиня, и уголки губ у неё слегка приподнялись. — Я не сошла с ума, как бы леди Фэйт этого ни хотела. Вы сейчас поймёте.

Её слова совсем недолго казались загадочными — ровно до того момента, как мы очутились в галерее, длинной, и, похоже, огибающей особняк. Здесь гуляли страшные сквозняки; было весьма свежо, если не сказать холодно, но меня бросило в жар: со стены, от начала и до самого конца, глядело одно и то же лицо, повторённое в десятках вариаций, обрамлённое самыми дикими образами, от древнего романского императора и жреца-дубопоклонника до лётчика, от рыцаря, полностью скрытого латами, до обнажённого фавна, возлежащего на траве...И, Святая Генриетта, фавн был изображён уж слишком фривольно!

Руфус Дрюмонд Амброуз, герцог Хэмпшайр, очевидно, любил живопись в несколько специфическом виде.

— Мой покойный супруг собирал портреты, — с явным удовлетворением сообщила герцогиня. — И любил, знаете ли, смелость, дерзость. Как вам, к примеру, эта работа? — и она ткнула веером в сторону злосчастного фавна.

Немалых трудов мне стоило сохранить самообладание и ответить с достоинством.

— О, похоже, он был человеком, лишённым предубеждений.

— Истинно так, — кивнула она. — И человеком многих страстей. Пойдёмте-ка, я покажу вам нашу любимую картину...

Помимо портретов, на стене были развешаны и забавные безделушки, как то: фарфоровая козлиная голова, карнавальная маска из Серениссимы, бронзовое блюдо с затейливой чеканкой, чучело совы, к которому зачем-то приделали рожки... Я скользила по ним взглядом, то ли отдыхая, то ли прячась от многократно повторённых ликов умершего герцога, в таких количествах совершенно невыносимых. И — вдруг споткнулась.

Между рыцарским и монашеским портретами на стене виднелось отчётливое тёмное пятно.

— А здесь тоже что-то располагалось? — указала я на него герцогине.

Она нахмурилась.

— Действительно, сейчас припоминаю... Там была маска с Чёрного Континента, говорят, сделанная из человеческой кости. Лорд Хэмпшайр ею весьма дорожил. Представления не имею, куда она могла задеваться, но это и не столь важно. Вот, взгляните, — махнула она веером. — Этот портрет он считал лучшим, и я разделяю его мнение.

Покойный герцог был изображён на нём в королевском наряде, с горностаевой мантией, но, признаться, он интересовал меня в ту минуту меньше всего. Потому что в отличие от леди Хэмпшайр я догадывалась, куда подевалась та костяная маска. Фея Ночи утверждала, что той ночью, когда напали на лагерь циркачей, она слышала рожок Тисдейла, некогда до смерти затравленного человеком, похожим на герцога Хэмпшайра, и видела под накидкой череп. Но там, готова спорить, был вовсе не череп, а маска — и именно та, что пропала из особняка, а значит убийца входил сюда, как себе домой.

Гулкая тишина галереи показалась мне зловещей.

— Скажите, леди Хэмпшайр, ваш дом не посещали посторонние между девятым и одиннадцатым апреля?

Взгляд у герцогини вмиг стал неприятным, колючим.

— Сразу видно невесту маркиза Рокпорта, — произнесла она. Прозвучало это, впрочем, довольно мягко, без враждебности, что вместе с выражением лица порождало странный диссонанс. — Около трёх десятков давних друзей и недругов заглядывали ко мне, чтобы выразить соболезнования. И я отошлю вам весь список, если вы расскажете, почему вы задали столь странный вопрос.

У меня появилось совершенно ясное ощущение, что ей и так это известно, что здесь спрятана некая неприятная правда, причём спрятана ею же, герцогиней — женщиной хладнокровной, несмотря на всю свою страстность, и рассудительной. И взгляд, полный даже не затаённой — подавленной враждебности, словно я, не зная того, покусилась на нечто важное...

Нет, правду говорить нельзя. В конце концов, ведь это не моя тайна, а тайна следствия — то есть она принадлежит Эллису, а для леди недопустимо брать чужое, будь то идея, поношенное платье или остроумная шутка.

— Вы же знаете, в "Старое гнездо" захаживают весьма эксцентричные люди. И вот один репортёр из "Бромлинских сплетен" рассказал недавно презабавную вещь: будто бы на берегу Эйвона нашли странную маску. Только и всего, — пожала я плечами. — Но, конечно, это никак не может быть маска из вашей коллекции.

Она принуждённо рассмеялась.

— Да уж, с трудом могу себе представить, чтобы кто-то из моих гостей выкрал у нас безделицу и выбросил её в Эйвон. С моста! — и она хрипло, каркающе рассмеялась. — Пойдёмте-ка назад. Холодно.

До самого конца я надеялась, что леди Фэйт снова присоединится к нам, и мы обменяемся ещё хотя бы парой слов, однако она так и не показалась. "Миледи нешдоровится", — чопорно сообщил дворецкий, косясь на меня с неприкрытым неодобрением, точно бедняжка слегла по моей вине. Герцогиня же стукнула веером по столу и разразилась очередной тирадой. Нам опять подали чай, к которому я не притронулась; но зато хозяйка особняка опустошила по крайней три чашки — из своего собственного чайничка, источающего аромат бренди и бергамота, и вскоре паузы между словами стали затягиваться до неприличия. Когда настала пора прощаться, она даже не провожала меня, сославшись на мигрень.

Лицо Эбби, горничной, подававшей накидку и шляпку, было бледным как мел. Я прониклась к ней искренним сочувствием: она выглядела уже немолодо и, похоже, работала в особняке давно, а потому успела прикипеть душою к хозяевам, переживая за их промахи, как за свои собственные... Или же просто от природы отличалась деликатностью, и столь откровенное пренебрежение гостьей претило ей.

Так я думала, пока эта женщина, расправляя накидку на моих плечах, вдруг не склонилась ко мне, шепча:

— Миледи, вы спрашивали про маску... И я знаю, кто её забрал, да вот только если скажу, выловят и меня из Эйвона, ей-ей. — Эбби сглотнула; впалые щёки вспыхнули румянцем, а чуть выпуклые, рыбьи глаза стали отчего-то очень выразительными. — Сэр Джефри Олбрайт. Я сама видела. Они с леди Фэйт, бывает, встречаются, и всё когда старой герцогини рядом нет. Вот аккурат восьмого апреля он и прикатил. Разгуливал тут, как у себя, то одно, то другое схватит... А маску так и увёз. Вы уж передайте, кому следует, — взмолилась горничная. — Он моей леди всю голову задурил, а я её, крошку, считай, вырастила, господам-то до неё дела не было. И не для такого, видят Небеса, проходимца её роза цвела...

Тут наверху хлопнула дверь, где-то далеко. Но горничная вздрогнула и отшатнулась, и румянец снова сменила мертвенная бледность, а глаза погасли.

— Спасибо, Эбби. Вы очень мне помогли, — улыбнулась я, вкладывая искреннее тепло и симпатию в свои слова. — Машину ведь уже подали? Тогда не провожайте меня, на улице довольно холодно. Вы очень добры, но не стоит себе вредить. Будьте поосторожнее.

Горничная кивнула, точно деревянная марионетка, и не удостоила меня даже взглядом. Надеюсь, впрочем, что предупреждению она вняла... Право, если за кого в этом доме и болело моё сердце, то за неё.

Значит, Джефри Олбрайт. Дядя Рэйвен не зря подозревал его... Вот только как нам поможет знание, что баронет нечист на руку и подворовывает антиквариат из дома своей "невесты"?

Когда Лайзо меня увидел, то переменился в лице.

На мгновение я даже испугалась, что он забудет о своей роли простого водителя и бросится ко мне, обнимет... не знаю, что сделает, но всё это было бы совершенно неприемлемо здесь, у порога особняка Хэмпшайров, где за каждым тёмным окном мог таиться наблюдатель. И хорошо, если просто любопытный, а не злорадствующий! Однако самообладания ему, к счастью, хватило; он открыл дверцу и помог мне сесть, затем занял своё место, и машина покатила по сумрачному саду. Я глядела в окно, стараясь обуздать взбунтовавшийся пульс, а Лайзо изображал слугу и молчал — до тех пор, пока мы не свернули на пустоватую улицу, с двух сторон отрезанную от города деревьями.

— Что с тобой случилось? Уж без обид, но вид у тебя такой, словно тебя там истязали.

— Меня там едва не отравили. Кажется, — ответила я придушенным шёпотом. — Ох, Лайзо, неужели меня правда хотели... убить?

Руки у него напряглись так, что жилы выступили. Он остановил машину и глухо попросил:

— Рассказывай. А я послушаю — очень внимательно послушаю.

— Преждевременно пока делать выводы, — поспешно добавила я. — Сперва надо передать Эллису платок...

Лайзо нахмурился ещё сильнее.

— Что за платок?

Стоило вспомнить случившееся в деталях, и вновь накатила дурнота. Я расстегнула ворот и принялась обмахиваться, но это нисколько не помогло. Деревья за окном, утопающие в зыбком апрельском сумраке, казались ненастоящими — силуэты из бумаги, наклеенные на стекло, не более того.

— Мне подали странный чай. А до того мне снился сон, тоже весьма странный, в котором бокал вина превращался в змею... И, Лайзо, когда я взяла чашку, то увидела тот образ снова, и так ясно! — Голос у меня сорвался, и пришлось перевести дыхание. — Сейчас всё это больше похоже на каприз, я знаю. И можешь думать обо мне сколько угодно дурно, но отвези платок Эллису. Вроде бы доктор Брэдфорд умеет находить яды в питье, вот пусть он и удостоверится, что там ничего не было, и леди Фэйт действительно просто пыталась угодить мне весьма странным образом, а не сделать страшную глупость.

Лайзо глубоко вздохнул, затем отвёл за уши пряди волос, упавшие на лицо; "Железная Минни" двинулась с места и вновь покатила по улице, правда, медленнее, чем прежде.

— К Эллису я нынче вечером же наведаюсь, — с прохладцей пообещал он. Готова спорить, что тщательно сдерживаемый гнев не был направлен на меня, но за шиворот точно ледяной воды плеснули — так жутко стало отчего-то. — Значит, "страшная глупость"... Так это белобрысая девица тебя отравить пыталась? Не вздорная старуха?

— Лайзо! — возмущённо вскинулась я, мгновенно приходя в себя. — Всё-таки леди Фэйт — дочь герцога! И она весьма хороша собою. А что касается возраста леди Хэмпшайр...

— Гнев тебя красит, — улыбнулся он, скосив на меня глаза. — А я-то что, я-то бесстыжий гипси, ни воспитания, ни совести, какой с меня спрос? Так что с отравительницей?

Я вынуждена была отвернуться и прикусить губу, чтобы не рассмеяться. Дурное настроение как рукой сняло; воронья стая зашумела, захлопала крыльями, высыпалась из зарослей в стылом ещё парке, точно чёрная фасоль из мешка, и затерялась в темнеющем небе.

— Боюсь, что леди Фэйт могли надоумить. Да, и к тому же её служанка сообщила кое-что любопытное...

Мы поговорили ещё немного, пока подъезжали к кофейне. И к лучшему: мне важно было высказать все подозрения, превратить своё подспудное напряжение в звуки речи, которые порой казались со стороны такими глупыми и претенциозными, что не могли уже больше ни пугать, ни сковывать душу тяжестью. Ведь хозяйка "Старого гнезда" всегда безупречна — легка, немного загадочна и спокойна, ведь только так атмосфера этого места остаётся неизменной и продолжает дарить гостям безмятежность сердца, умиротворение и отдохновение.

Проводив меня до порога, Лайзо, не медля, отправился в Управление.

Визит в особняк Хэмпшайров, в это змеиное гнездо, завершился; мне оставалось ждать встречи с дядей Рэйвеном, чтобы обсудить с ним произошедшее... и с Эллисом, чтобы понять, поили меня там ядом метафорически — или буквально.

— А теперь, леди Виржиния, попробуйте этот изумительный десерт!

Я вздрогнула, очнувшись от полудрёмы; оказалось, что меня незаметно сморило после того, как "Старое гнездо" покинул последний гость. Мэдди всё ещё прибиралась и кружила по залу, напевая себе под нос вполголоса — почти что колыбельная, право. А Рене Мирей нынче немного задержался, чтобы похвастаться своим новым изобретением.

— О, "гнёздышки" из слоёного теста с воздушным кремом и тёртым миндальным орехом? — торопливо откликнулась я, не подавая виду, что ненадолго забыла, где нахожусь. — Весьма удобная форма. Думаю, она будет пользоваться успехом.

Он воодушевился.

— Вы полагаете? Впрочем, что же это я, мои десерты всегда вызывают горение... пылание... тление... — Мирей нахмурился. — Как же...

— Пылкий восторг? — попыталась угадать я.

— Да-да! — расцвёл он.

Слова и мысли цеплялись друг за друга, как звенья бесконечной незримой цепочки. Тление — смерть, миндаль — синильная кислота; вспомнилось, как побледнело лицо марсовийца при виде страданий Салиха, и меткое замечание Эллиса; потом, сразу, без перехода — чай, поданный мне леди Фэйт. И мне пришла в голову неожиданная идея.

Я жестом подозвала Мэдди и спросила:

— Милая, Георг уже ушёл?

— Нет, но собирается, — и она выразительно посмотрела на Мирея.

Намёк был более чем прозрачным. Конечно, разве может кофейный мастер оставить двух незамужних девиц наедине с подозрительным марсовийцем? Нет, разумеется; скорее, он будет добрых полчаса поправлять шейный платок и проверять пуговицы на пальто, дожидаясь, пока можно уже наконец уйти.

Но заставлять Георга вновь браться за турку в столь поздний час — пожалуй, слишком жестоко.

— Вернёмся на кухню, мистер Мирей, — улыбнулась я. — Мне кажется, я знаю, какой кофе подойдёт к вашим пирожным и лучше всего раскроет их вкус.

Он ответил воистину ослепительной улыбкой:

— Леди приглашает меня на чашку кофе? О-ла-ла!

Мэдди прыснула со смеху и погрозила пальцем:

— А если маркиз Рокпорт услышит?

Георг действительно давно собрался уходить; я отпустила его сама, напомнив, что нас с Мэдди двое, и к тому же Лайзо ждёт снаружи, а сама взялась за приготовление кофе. О, разумеется, я не собиралась выдумывать ничего поразительного: корица, ваниль, немного карамели — словом, нечто вроде "кофе для леди", но только без сливок, чёрный. Рене Мирей с удовольствием принял из моих рук благоухающую чашку; я дождалась, пока он сделает глоток, а затем поинтересовалась словно между прочим:

— А вы можете различить привкус яда в напитке?

Выражение его лица воистину стоило запечатлеть в мраморе. Или маслом на холсте. Леди Клэймор пришла бы в экстаз!

— Леди, — заморгал он часто-часто; смотрелось это потешно, потому что ресницы у него были по-детски длинные. — Это есть шутка?

— Отнюдь, — ответила я и сама пригубила кофе. — И даже не праздное любопытство. Вы ведь действительно гениальный повар, мистер Мирей. Малейшие отклонения в рецептуре не ускользают от вашего внимания, даже если бхаратскую ваниль заменить колонской. И вот представьте, что перед вами чашка... предположим, с крепким чёрным чаем, — пощадила его я, в последний момент изменяя фразу. — И тот, кто подал его, отнюдь не похож на убийцу. Но что-то смущает вас, некое подозрение, не подкреплённое ничем, кроме смутных предчувствий. Что вы сделаете?

Признаться, в любой момент я готова была свернуть разговор, перевести его в шутку. Но марсовиец вдруг посерьёзнел и погрузился в размышления, шепча нечто вроде: "о, прозрение, уи, уи"; его пальцы механически поглаживали нижнюю губу, но он даже не осознавал собственных действий.

Эллис был прав: в прошлом этого человека скрывалось нечто весьма любопытное.

— Не стану пить, — наконец ответил Рене Мирей, и на лбу у него появилась тонкая морщинка-трещинка. Вечная сияющая улыбка угасла, а с нею исчезла и показная самоуверенность. — И другим не позволю, нет.

— Почему? — продолжила я. Очень захотелось взять веер, чтобы скрыть волнение, отвлечь внимание от своего лица, повертев что-нибудь в руках... Разговор получался напряжённым. — Подозрение значит больше, чем опасение показаться глупым или эксцентричным человеком?

И он вновь задумался, прежде чем ответить.

— Но подозрение никогда не бывает совсем пустое. Всегда есть корень, суть... — Мирей защёлкал пальцами, пытаясь подобрать слово; на сей раз я не вмешивалась. — Всегда есть основа. Вот передо мной чашка, её подала очаровательная женщина, цветок, услада для глаз! — попытался он пошутить, но вышло тускло, словно на него падала в тот момент тень неких печальных воспоминаний. — Но что-то мне не нравится. У женщины дрожали руки? Может быть. Дело в чае? Возможно. Вид, запах — чувства зрячи, разум слеп. К аромату чая примешивается металл или чеснок, и я говорю себе: "Они плохо вымыли чашку на кухне, приятель". Я называю это подозрением. Но разве оно беспочвенное?

Я опустила взгляд, вспоминая, как дерзко, с вызовом поставила передо мной чашку леди Фэйт, и запах, показавшийся слишком резким, и будто бы тягучую, маслянистую жидкость...

Так только ли в вещем сне было дело?

— Пожалуй, вы правы, — вздохнула я, и не пытаясь уже делать вид, что это всего лишь светская беседа. А затем попросила: — Рассказывайте свою историю до конца, мистер Мирей. Сейчас это более чем уместно. Как принято говорить... Удачный момент?

Он непонимающе моргнул.

— Простите, что?

Я улыбнулась:

— Прозвучало слишком много подробностей для абстрактного примера. И мне хотелось бы услышать вашу историю именно от вас, а не от Эллиса. Или, чего хуже, от маркиза Рокпорта.

— Вы страшный человек, леди Виржиния, — очень серьёзно ответил марсовиец.

— Чудесные пирожные, мистер Мирей. А ваш кофе остывает. Вам не нравится? Там нет мышьяка, клянусь — только ваниль, корица и карамель.

Уголки губ у него дрогнули.

— Сдаюсь. К тому же вы правда могли услышать это позже, в неудачное время... — добавил он печально, немного напоминая сейчас несправедливо обиженного ребёнка. — Я действительно уже видел, как люди умирают от яда. Из-за последнего случая мне пришлось переехать в Аксонию, потому что на мою репутацию в Лютье посадили изрядное пятно: в доме, где я работал, некто Дюкро упал замертво. Буквально, миледи.

Это не было неожиданностью, нечто подобное я и подозревала.

— И обвинили вас.

— Да. Потому что мсье Дюкро оказывал мне знаки внимания, а я имел неосторожность резко ответить, — пояснил Мирей, и на скулах у него появился едва заметный румянец... но, скорее, не из-за смущения, а от злости. — А потом созналась служанка, у неё... у неё было нежеланное дитя от мсье Дюкро. И, хотя меня оправдали, пришлось переехать. Это было утомительно, неприятно, однако я не жалею и... и... вообще-то я хотел рассказать о другом случае, — и голос у него резко сел. — Тогда мне было четырнадцать лет, леди Виржиния. Я находился в обучении у очень хорошего человека, работал в одном доме. Однажды мадам, молодая, красивая женщина, дала мне чайник и чашку — и велела отнести хозяину. Хозяин был немолод, но богат, слуги шептались, что мадам его не любила. И мне показалось тогда, что чай пах странно. Я его вылил. Наутро мадам спросила меня, пил ли хозяин чай, и я ответил, что чай, наверно, испортился. Она отхлестала меня перчатками по щекам, потом заплакала и попросила не рассказывать никому, — нервно усмехнулся Мирей и потёр лицо. — Хозяин потом всё равно умер, очень скоро. А мне до сих пор снится иногда, что я несу по длинному-длинному тёмному коридору чашку. Чай пахнет странно. И в таких снах, леди Виржиния, я всегда испытываю очень сильную жажду.

На мгновение я ощутила укол совести за ту шутку, с которой начала этот разговор. Пожалуй, мистер Мирей ещё хорошо держался...

— Знаете, мне тут вспомнилось, что у гипси есть презабавные суеверия. Некоторые умельцы из этого народа плетут занятные вещицы из ниток, натянутых на небольшой обруч, "ловцы снов". Говорят, что если повесить такой ловец у изголовья кровати, то дурные сны будут обходить вас десятой дорогой.

— Правда? — с неожиданной живостью откликнулся Мирей.

— Если хотите знать больше, спросите у мистера Маноле, моего водителя, — не моргнув глазом, посоветовала я. — Он ведь гипси... И, пожалуй, нам с вами уже пора покинуть кофейню. Мы ведь не хотим поставить мисс Рич в неудобное положение?

Марсовиец никак не подал виду, что вообще услышал мою последнюю шутку. Но позже, уже придерживая для меня дверь, чтобы я могла выйти из кофейни, он произнёс:

— Я бы сказал, кто ставит милую Мадлен в неудобное положение, но не стану. Доброй ночи, леди Виржиния, — и он притронулся к полям своего ослепительно-белого цилиндра в знак прощания.

Мэдди хихикнула и закрыла дверь прежде, чем я успела что-либо спросить. Лайзо, который издали наблюдал за этой странной сценой, тоже посмеивался; когда мы отъехали от кофейни, я попросила объясниться.

— Неужели ты не переживаешь за Эллиса? Он ведь твой друг.

— Он мне как брат, — серьёзно ответил Лайзо. — Да и матушка его как родного сына привечает... Вот только не о чем беспокоиться.

— Разве Рене Мирей не соперник Эллису? — наполовину серьёзно предположила я. — Высокий, элегантный, с прекрасным чувством юмора — и довольно состоятельный, если судить по его костюмам. Перчатки у него прекрасные.

— Перчатки-то перчатками, а любовь выбирают сердцем. А оно, непослушное, не всегда на правильных женихов указывает: кому мил детектив с заплатами на одежде, а кому вообще безродный гипси. — Он усмехнулся в сторону. — И Мадлен к тому же не из вертихвосток: если б разлюбила, то так бы и сказала. А сердится она сейчас и изводит его, секретничает с этим Миреем, только затем, чтобы он сильнее её полюбил.

"Безродный гипси"... К щекам у меня прилил жар, и я отвернулась, чтобы скрыть смущение, а затем спросила нарочито громко:

— А Эллис сам об этом знает?

— Узнал бы, если бы со мной хоть раз поговорил, — невозмутимо ответил Лайзо. — А не бегал бы за советами к человеку, которому сладко людей мучить. Ну и поделом.

Я невольно рассмеялась. Бедный Эллис! Действительно говорят — что посеешь, то и пожнёшь.

Теперь мрачные тени, преследовавшие меня с самого визита в особняк Хэмпшайров, развеялись без следа. Платок, намоченный в чае, Лайзо передал в Управление; оставалось только ждать результатов, а потом... если яд действительно обнаружили бы, боюсь, мне бы всё же пришлось рассказать дяде Рэйвену правду.

Чем бы это ни грозило красавице Фэйт.

...Погода выдалась чудесная, жарко было по-летнему. Я проснулась ещё до рассвета, вместо завтрака разобрала переписку и отбыла в "Старое гнездо". Звук моих шагов далеко разносился по улицам, пустынным в ранний час; посреди бледного неба солнце казалось зеленоватым, точно светило сквозь линзу, наполненную застоявшейся болотной водой. Из-за этого моё белое платье выглядело немного грязным — досадно, право; к тому же в оборки на чересчур длинных юбках набился мусор — осколки бутылочного стекла, птичьи кости, фарфоровые кукольные головы...

— Что за беспорядок, — вздохнула я, доставая из-за пояса пиратский нож и обрезая юбки чуть выше колена. — Даже для сна это слишком. Не так ли, Абени?

Откуда-то сверху — не иначе как из сердца зелёного солнца — донёсся смешок.

— Значит, догадалась.

Теперь, если приглядеться, можно было различить, что пейзаж вокруг шит белыми нитками, и то была не метафора: неровные стежки виднелись повсюду. Зажав зонтик-трость под мышкой, я подцепила одну из нитей и потянула на себя... Заборы, крыши, стены, деревья и облака — всё сложилось, точно карточный домик при дуновении сквозняка. А вместе с декорациями уходил и свет, и вскоре мы с Абени остались вдвоём в удушающе-чёрном мире — две нелепые фигуры в одинаковых кукольных платьях.

— Когда мы наконец поговорим? — прямо спросила я.

Абени поднесла белый костяной веер к губам, тёмным и гладким, как полированное дерево.

— Скоро, — улыбнулась она. — Он слабеет. Он чаще смотрит в сторону. Мы должны выбрать правильное время...

Внезапно Абени замолчала. А потом с тихим, леденящим душу треском её губы рассекла глубокая трещина, и ещё одна, и ещё... Кукольное лицо раскалывалось и истаивало в воздухе, а она словно и не замечала, как исчезает по частям.

В груди у меня разлился болезненный холод.

— Правильное... И какова же цена ошибки?

Веер упал на ворох ткани, и шёпот прозвучал изнутри моей головы:

— Смерть и порабощение — для тебя. Несмерть и несвобода — для меня.

Задыхаясь, я села на кровати. Спальня выстыла; окно было распахнуто, и занавеси колыхались на ветру, раздувались, как паруса.

Ещё вчера то, что Валх перестал врываться в мои сны и подсылать убийц наяву, казалось очевидным благом. Но теперь мне стало страшно. Абени сказала, что он ослабел, но что означала эта слабость для нас? Возможность избавиться от давнего преследователя...

...или то, что вскоре он начнёт действовать отчаянно и жестоко, чтобы восстановить свои силы?

— Если бы мне только знать, — прошептала я, зябко стягивая ворот ночной сорочки. — Если бы только знать, что ему от меня нужно... Я ведь даже не знаю, что защищать, откуда ждать удара.

Пальцы у меня отчего-то плохо гнулись, и голова кружилась. Надо было бы закрыть окно, но сперва для этого требовалось встать — или кликнуть Юджинию, но ни на то, ни на другое сил не хватало. Зато веки отяжелели, но сомкнуть их не давал страх: а что, если на сей раз во сне меня подстережёт не Абени? Не зря ведь она предупредила меня именно сейчас...

Как не вовремя!

Я и без того чувствовала себя измотанной. Который день кофейня бурлила из-за убийств, и прежде спокойные люди перемывали кости то погибшим циркачам, то герцогу, и пари между ла Роном и миссис Скаровски только добавляло жару. А каждая следующая смерть наносила всё более тяжёлые удары по моему самообладанию — наверное, потому что эти люди больше не были для меня чужими, незнакомцами, и я глубоко сопереживала мисс Ишервуд. А чудовищный финал Салиха, о, святые Небеса, прямо у нас на глазах... И ведь в стенах родного дома тоже не найти покоя: нрав де Нарвенья походил на подожжённую коробку с чжанскими фейерверками — то одна ракета устроит переполох, то другая загорится от искры... И Джул, дядин камердинер — откуда мисс Ишервуд его знала? Куда исчезал он по ночам? Конечно, Клэр не стал бы покрывать убийцу, но...

Ощущая всё яснее эту опустошительную беспомощность, я невольно сжалась. И тут щёлкнул замок, а дверь спальни начала отворяться.

— Как удачно, Юджиния, мне как раз нужно... — начала было я и осеклась, ибо на пороге комнаты возникла отнюдь не моя горничная.

— Сон дурной приснился? — спросил Лайзо, невозмутимо прикрывая за собою дверь.

Его появление настолько обескуражило меня, что я не сумела ни разозлиться, ни смутиться даже. Напротив, почувствовала постыдное облегчение: теперь-то Валх точно не дотянется до этой спальни...

"И есть кому закрыть окно, наконец-то", — пронеслась в голове незваная мысль, и сделалось смешно.

— Зачем ты пришёл? — спросила я, понизив голос. — Уже рассвело, прислуга давно не спит. А если бы тебя кто-то увидел?

— Да кто смотреть-то станет, — невозмутимо ответил Лайзо, проследовав через всю комнату. И — о, чудо! — сам закрыл окно, без всяких просьб. — И, значит, ночью к тебе приходить можно?

Запоздало ощутив смущение, я опустила взгляд.

— Можно подумать, ты когда-то спрашивал у меня разрешения. Неужели я... — меня пронзила пугающая догадка — ... неужели я кричала во сне?

Кулаки у него сжались.

— Нет, криков я не слышал. Но только что у меня в изголовье сам собой разомкнулся ловец снов, а нитки полопались. — Лайзо бесстыдно присел на край моей постели и прикоснулся к щеке ладонью, сухой и обжигающе горячей. — Мне сразу стало за тебя тревожно, решил проверить... И не зря, — голос у него дрогнул. — Ты же совсем в ледяную статую превратилась, Виржиния. И в другой раз ты б уже как маков цвет полыхала, если бы я так тебя коснулся, а у тебя щёки, как восковые. Что случилось?

Надо бы отвести его руку, но не хотелось. Да и сил, по правде признаться, не было; однако они постепенно прибавлялись — от его голоса, от жара, источаемого кожей...

— Абени, — произнесла я коротко и, словно в забывчивости, накрыла ладонь Лайзо своей, прижимая к щеке сильнее. — Ничего дурного она не сделала, наоборот, предупредила. Но у меня отчего-то скверные предчувствия. Ну почему все сны, все до одного, которые я вижу сейчас, сулят только беды? — вырвалось у меня.

Не знаю, чего я ждала... Но точно не того, что он придвинется вдруг, обнимая меня крепко — моя тонкая сорочка, его рубашка, две зыбких, почти неощутимых преграды — и скажет, медленно проводя пальцами по спине вниз:

— В этом твоей вины нет точно. А беды... с бедами мы справимся.

И стало вдруг так спокойно, и так легко было поверить, что действительно любое горе можно осушить, зло — предотвратить, надо лишь держаться вместе и точно знать, что всё будет хорошо. Но в то же время я знала, что это иллюзия.

Мои родители погибли вместе, в одном доме, в одну ночь.

Эвани умерла, когда была любима и влюблена.

Циркачей убивал кто-то вхожий в их круг, кто-то из своих же, из друзей...

— Виржиния?..

Только услышав собственное имя, я осознала, что безжалостно стискиваю пальцы на плече у Лайзо, да так, что следов от ногтей не миновать.

Но всё же он не отстранился.

— Прости, — спрятала я улыбку, наклоняя голову. Тепло постепенно возвращалось ко мне; кровь приливала к лицу, и в губах, искусанных в тягостном беспамятстве, начинало ощущаться слабое биение. Онемевшие от холода ладони снова ощущали шершавость ткани, жар кожи, удары сердца в чужой груди. — После этих снов голова кругом, видения путаются с явью. Там нет ни запретов, ни преград, но и ставки выше, и опасность, словно... словно на войне. А здесь...

— А здесь, — неожиданно перебил меня Лайзо тихим, точно охрипшим голосом, — я, кажется, тоже путаю сны и явь.

Краем глаза я уловила странный силуэт, отражённый в полированном изголовье кровати, сдвоенную фигуру — то были мы, до сих пор не разомкнувшие объятий. Неужели со стороны это выглядит так... так...

— О... я... мне...

Я подняла голову, но сделала только хуже — теперь мы смотрели друг другу в глаза, и я ясно видела своё отражение с пунцовыми щеками и непристойно разметавшимися волосами. Руки Лайзо были на моей пояснице и на плече, и мозолистые, загрубевшие от работы с машиной подушечки пальцев пугающе явственно чувствовались сквозь батист сорочки.

...а ещё у него были разомкнуты губы.

"Он меня сейчас поцелует, — подумала я в блаженном оцепенении. — Поцелует, а я даже его не оттолкну. Потому что не хочу... Значит, это случается именно так? Даже со мной?"

Последнее удивляло, наверное, больше всего.

Стук в дверь показался мне громом небесным, обрушивающимся на грешников.

"Юджиния", — второй раз за утро решила я — и снова ошиблась.

— Дражайшая племянница, вы не спите? — послышался вкрадчивый, приторный вопрос Клэра. — Ответьте, прошу вас покорнейше, иначе я войду.

Взгляд, который я устремила на Лайзо, клянусь, был самым-самым холодным из обширного арсенала Валтеров.

— Ты говорил, — шепнула я почти беззвучно, — что тебя никто не видел. Что некому смотреть. И что?

А Лайзо, этот нахал из нахалов, не только не ответил мне с достоинством. Он имел наглость рассмеяться, прикрывая глаза одной рукой, а другой опираясь на мои перины. Воистину — нельзя доверять мужскому слову, особенно сказанному для бахвальства!

— Дорогая племянница, я...

— Погодите, дядя, — откликнулась я сонным голосом. — Я ещё спала и не вполне готова... что-то случилось?

Одновременно я стукнула Лайзо — надеюсь, пребольно — кулаком по плечу и указала на дверь, как бы спрашивая, что делать теперь. К счастью, он наконец перестал веселиться и с деланно серьёзным лицом поднял ладони вверх, а затем легко и бесшумно поднялся с кровати. Цепочка невесомых шагов — и он оказался около окна, вновь распахивая его.

— Случилось, случилось, — ворчливо откликнулся Клэр. — Прошу прощения, племянница, но мне всё же необходимо войти.

Дверь приоткрылась.

Качнулась створка окна... Святая Генриетта Милостивая, хоть бы никто в этот момент не смотрел в сторону моего дома! Час, конечно, ранний, но...

— Так и знал, — произнёс между тем Клэр, замерев на пороге моей комнаты. Тон его колебался между настороженностью и досадой. — И здесь тоже. Около часа назад, видите ли, в доме распахнулись все окна, и я забеспокоился. Дети изрядно напуганы.

— Я вижу, что вы немного не вовремя проявляете беспокойство, — ледяным тоном ответила я, опираясь на подушки. — Дядя, при всём уважении, не изволите ли вы...

— Да-да, разумеется, — ответил он и посмотрел на меня искоса. — К слову, мне померещилось... Впрочем, потом.

И, снова извинившись, Клэр вышел.

А я в тот момент, думаю, поняла, почему рассмеялся Лайзо — но, право, обошлась бы вполне и без этого знания.

До чего же всё это было... нелепо!

ПРОДОЛЖЕНИЕ ОТ 08.07.2019

Короткая вспышка дурного веселья подействовала на меня, как чашка крепкого кофе: обострила чувства и придала сил. Ощущение скорой беды не исчезло, но отступило — так лёгкая дурнота ещё надолго остаётся после мигрени; ожидая худшего, я весь день пребывала в некотором напряжении, казалась самой себе... уязвимой, пожалуй.

Взять хотя бы эти злосчастные окна, так перепугавшие не только прислугу, но даже и Клэра. Уже второй раз за последние месяцы сон влиял на действительность — в самом прямом смысле. Сперва появление букета из искусственных цветов, затем распахнувшиеся створки... Нет, разумеется, и прежде я знала, что существа, повелевающие снами, как Валх и Абени, могут вмешиваться и в простую жизнь, но то была жизнь... как бы сказать... нематериальная. Умереть от ужаса, не просыпаясь, лишиться рассудка во сне, раскрыть тайну прошлого или даже прозреть будущее — всё это события одного порядка, затрагивающие только разум и душу человека.

А вот окно — совсем иное дело. Вот оно, твёрдое, прочное, ладно сработанное из стекла, дерева и железа... Как простой сон в состоянии заставить его распахнуться?

Сновидец способен поместить на подушку к другому человеку букет восковых цветов — а, к примеру, зажжённую свечу?

Если можно заразить жертву безумием или даже убить, то что насчёт болезней?

Что на самом деле убило моих родителей? Как действительно начался пожар, был ли это поджог, как говорили? И леди Милдред... какая хворь её подкосила?

И что грозит мне?

Я точно шла по льду, не зная, насколько он прочен; играла в игру, не удосужившись расспросить о правилах. И если раньше желание встретиться с Абени было смутным, скорее, инстинктивным, чем продуманным, то теперь у меня накопилось множество по-настоящему важных вопросов. Но от мистера Монка по-прежнему не приходило никаких вестей, и оставалось только ждать.

И — заниматься иными делами, не менее важными и опасными.

— Вы уже уходите, леди Виржиния?

Паола, надо признаться, застигла меня врасплох. Мы встретились у самых дверей; она возвращалась с прогулки вместе с мальчиками, а я собиралась спуститься к автомобилю.

— Да. И вернусь, боюсь, поздно... Что-то срочное?

— Не имею представления, — честно ответила она. На лице у неё появилось растерянное выражение. — Но после завтрака моя мать упомянула, что хотела бы поговорить с вами.

О, снова "милая Клотильда"! И как раз в тот момент, когда терпеть экзальтированные выходки нет ни малейшего желания.

— Передайте ей, пожалуйста, что я рассмотрю возможность побеседовать, но на ближайшую неделю у меня крайне плотное расписание, — ответила я твёрдо. — Если за это время в доме не разобьётся ни одна ваза — возможно, свободная минутка появится у меня чуть раньше.

У Паолы вырвался вздох — небывалая уступка чувствам.

— Я передам, — пообещала она покорно. — Однако терпеливость, к сожалению, никогда не входила в список добродетелей моей матери.

— Никогда не поздно научиться чему-нибудь хорошему, — улыбнулась я. И добавила: — Но я и правда очень занята, и не только своей кофейней. Это, разумеется, должно остаться между нами.

На сей заговорщической ноте мы простились; а слова, между тем, оказались пророческими.

ВНИМАНИЕ! ПРОДОЛЖЕНИЕ ТЕПЕРЬ ВЫКЛАДЫВАЕТСЯ ЗДЕСЬ: https://litexit.ru/b/vxpgv-kofe-dlya-estetov/