Твёрдая Надежда. Второе рождение

— Надь, ты что пьёшь? — уточняет Миша, заглядывая на кухню.

— Ничего. Я и есть не буду. — отвечает она.

— Уп-с. Ладно — у моего бати недавно такое было. Но ты-то когда успела? — удивляется Миша.

— А тебе всё надо знать? — возмущается Катерина.

Подхватил шампуры и вышел во двор.

— Вовремя! — радуется Колян. — Раскладывай.

У него на небольшом импровизированном столике возле мангала стоит пара банок пива.

— Будешь? — спрашивает он, указывая на неоткрытую.

— Я себе безалкагольное привёз.

Колян смерил взглядом.

— Блин. Ты тоже спортсмен? Как Надюха?

— Ну не так, но занимаюсь.

— Здорово. А я всё никак не соберусь.

Он берёт бутылку и брызгает на угли.

— Надюха тоже не пьёт?

— Вообще. И не ест. Ей нельзя.

— Тюк вас в нос с вашим спортом. О! Надь! Что несешь — дай попробовать!

Надя несёт тарелки красиво — как настоящая официантка. На одной тарелке красиво разложена нарезка из двух сортов колбасы, в другой — глубокой стеклянной, размерами больше похожей на тазик — салат.

— Я вам принесу, — обещает Надя. Поставив тарелки на стол под навесом, она скрывается в доме и вскоре появляется снова. У неё в руке — тарелка с парой небольших бутербродиков с колбасой и зеленью. Она подходит к мангалу, замирает, глядя на жарящееся мясо. Еле успел подхватить тарелку. Надя часто заморгала, глядя на мангал со страхом. Схватил её за плечи и развернул лицом от огня.

— Надь, что случилось?

— Ничего, ничего, — мотает она головой. — Извини...

Отвёл её за дом и осторожно обнял.

— Скажи, что ты там увидела?

— Нет, не надо.

— Не держи в себе.

Она смотрит в глаза.

— Серёженька, там был огонь. И...

— Наденька, не думай об этом. Всё позади. Не надо бояться. Тебе ведь больше не страшно? Правда?

— Прости, я такая дура... Мне ведь теперь и правда — не страшно. Но я вспомнила, как я сама горела... Как это... Мясо...

Она утыкается лицом в плечо. Погладил её по голове.

— Надь, не плачь. Я всё понял. Хочешь — прогуляемся?

* * *

Она держится за руку и тихо рассказывает.

— Это было ужасно больно. Ты не можешь даже представить, что это такое — когда на тебе горит одежда. От боли я потеряла сознание. Не знаю — что было дальше. Меня нашли почти совсем сгоревшей... Но почему-то ещё живой.

— И ты сейчас всё это вспомнила, когда увидела огонь?

Она кивнула и через несколько неторопливых шагов ответила:

— Да. Мне показалось...

— Надь, не надо больше об этом. Я уже сам вспотел это представлять.

Она смотрит на свою руку.

— Если бы я тогда могла, как сейчас, выдерживать триста градусов...

— Ого! Да ты почти несгораемая.

— Это только если быстро. Но я бы — наверно — успела выскочить.

— Ты хорошо бегаешь?

— Ну... Неплохо.

— Бежим наперегонки? До конца улицы?

— Давай! — весело соглашается она, не отпуская руку.

Сперва немного вырвался вперёд, так что почти тащил Надю за собой. Но первый рывок прошел, она поравнялась и к концу улицы уже ей приходилось себя притормаживать, чтобы держаться рядом. Остановившись, едва перевёл дыхание. А Надя будто и не бежала. Но теперь в её выносливости нет секрета.

— Катя зовёт к столу, — сообщает она вдруг. — Пойдём.

Обратно пошли обычным быстрым шагом. Со многих дворов поднимаются дымки, пахнет шашлыками — видно, что тоже готовят.

— А там, похоже, что-то пригорело, — показывает Надя на один из домов впереди. Из открытого окна дома поднимается дым. Уже проходя мимо, заметил:

— Надь, похоже — там не пригорело. Как бы там не...

— Мамочки! Пожар! — восклицает Надя.

Ещё не видел, чтобы хоть одна девушка так лихо перескакивала через забор. Хоть и не высокий — но всё же. Пока сам перелез за ней — она уже у двери. Дёргает — а дверь заперта. Окно открыто только на втором этаже. Пока оглядывался в поисках лестницы — услышал звон. Обернулся — и только успел увидеть Надину курточку, мелькнувшую за разбитым окном. Сунулся следом. Но дым заволакивает всё сильнее. Услышал, что где-то в доме ребёнок зовёт маму. А потом крик прекратился. И услышал, что Надя зовёт. Поднял голову — и увидел её в открытом окне второго этажа.

— Не входи! — кричит она, перекидывая ноги через подоконник. В одной руке она держит плачущую малышку в розовой пижаме. Перехватывается рукой за подоконник и начинает осторожно сползать по стене. Поднял руки и достал до её ног.

— Девочку держи!

Сам не понял толком — как малышка лет четырёх оказалась в руках. А Надя снова скрылась в доме. Вдруг из дома донеслось какое-то шипение. На руках плачет напуганная девочка, с улицы уже орут:

— Бандит, отпусти ребёнка!

Надя появляется из дома, отряхивая руки, и набрасывается на вбегающую в калитку пару:

— Вы где шлялись, идиоты?! У вас дыма полный дом! А если бы правда — пожар?!

— Вы кто такие?! — продолжают возмущаться прибежавшие.

— Спасатели! Учтите — вся операция по спасению записана на видео! — кипятится Надя. — Вам может быть предъявлено обвинение в попытке убийства ребёнка посредством поджога дома! Часть третья статья тридцать уголовного кодекса!

— Мы только... До магазина... — растерянно начинают оправдываться хозяева.

— Скажите спасибо, что у нас бланков протокола с собой нет! — выпаливает Надя. — Сергей, передайте им ребёнка.

Оказавшись на руках у своей мамы, девочка почти успокаивается.

— Идёмте, Сергей, — зовёт за собой Надя в том же официальном тоне.

Уже оказавшись на улице, спросил её негромко:

— Надь, ты что — наизусть уголовный кодекс знаешь?

— Зачем? Я просто его загрузила и нахожу поиском.

— Упасть и удариться. У тебя что — компьютер в голове?

— Нет, мобильник. Ты даже на замечаешь, когда я в нём копаюсь.

— Фига се... А что у них там горело?

— Кастрюля на печке выкипела.

* * *

Немного странное ощущение: сидеть за столом и смотреть — как едят другие. Поначалу после больницы это раздражало. Потом привыкла. А с тех пор, как однажды накрыла Серёже поужинать — стало даже приятно смотреть, как он ест. Он берёт салат, который помогала готовить — и хочется, чтобы он взял ещё.

— Надь, передай вон ту... — просит Валентина.

Встала из-за стола и поднесла ей. Потом Колян попросил хлеба, Серёже подала ещё мяса... Подумала о том, чтобы снова пойти в официантки.

* * *

Вышла на балкон. Надя сидит в плетёном кресле и смотрит вдаль. Присела возле неё.

— Валь, что-нибудь помочь? — оживляется она.

— Надь, ты и так только помогаешь, а ничего не ешь. Не знаю — как другим, а мне уже неудобно.

— Не парься. Я раньше официанткой работала. А есть мне нельзя.

— Спортивный режим?

— Хуже. Желудок испортила.

— Ясно... А что у тебя за спорт?

— Рукопашка.

— Ой... Но почему?

— Для самозащиты. И знаешь — довольно часто приходится.

— У тебя же Серёжка есть. Он что — тебя не защищает?

— Мы не вместе живём. Часто вечером одна хожу.

— Ааа...

Подумала о том, что с её фигурой и личиком, неверно, трудно. И как-то сразу перестала ей завидовать. Мало того, что пристают, а если на тренировке кто-нибудь стукнет в носик — и прощай, красота. Придётся пластику делать. Говорят — кучу денег стоит.

* * *

Вечер. У берега пруда лежит большое бревно без коры, давно приспособленное местными под лавочку. И сидеть на нём приятно. Особенно — рядом с Надей, приобняв её рукой за плечи. Она держит за ладонь своей прохладной рукой и неподвижно смотрит на воду.

— Тебе не холодно?

— Нет. — отвечает она. — Мне с тобой всегда тепло.

Помолчав, она спрашивает:

— Серёженька, чем здесь пахнет?

— Водой. Травой. Немножко — дымом и шашлыками.

Она поворачивается и, глядя в глаза, добавляет:

— И тобой.

— Тогда и тобой тоже.

— А чем я пахну?

Вопрос остановил на пол дороги до её губ. Прикрыл глаза и ткнулся лицом в её волосы. От них пахнет совсем не так, как от прежних подружек. Пахнет слабо, но чем-то приятным. Так и не придумал лучшего, чем ответить:

— Просто тобой.

— Тебе нравится, как я пахну?

* * *

С балкона видно пруд и устроившуюся на бревне парочку.

— Кать, как думаешь — целоваться эти спортсмены тоже не устают?

Оглянулась на Ленку, греющую полупустой бокал об щеку, и пожала плечом.

— Надька точно не устаёт. Блин... Уже тоже так хочу. Кажется, если ещё немного выпью — пойду Мишку облизывать.

— А чего не Коляна?

— Из чувства самосохранения. Мишка — классный пацан, но я его почему-то даже пьяная не хочу.

* * *

Очередной выходной, когда осталась одна. Только потому, что сама так захотела. Уже самой не верится, что всего несколько месяцев назад была уверена — с личной жизнью покончено навсегда. И вот уже приходится придумывать поводы, чтобы побыть одной. Вроде бы — ничего не изменилось. Тот же зарядный блочок, тот же "завтрак язвенника". Но всё не так. Надо думать о нижнем белье и своём запахе. О том, что приготовить милому в следующий раз. О том, что надо чаще менять постельное. Всё это хлопоты, от которых будто теплеет где-то внутри. Будто снова стала живой и тёплой. И хочется быть для него красивой и нежной. И хочется поваляться на раскрытом диване — но ведь сама сказала, что надо устроить уборку. Но механическим рукам уборка в однокомнатной — сущий пустяк. И когда после уборки и похода за продуктами вернулась — а впереди ещё половина дня, и механические ноги не знают усталости. И хочется поделиться своим счастьем, но подруги на работе. К тому же — они всё видели сами. А потом вдруг поняла — с кем хочется поделиться. Она это точно оценит.

* * *

— Надька! Лопни моя батарейка! Какими судьбами?

Софья-Виктория удивилась и обрадовалась звонку. И тут же пригласила к себе в салон. Ехать до него не очень далеко, но с пересадкой. Это небольшая пристройка к большому мотосалону. Когда вошла — слегка оробела. Потому, что странность хозяйки передалась и помещению. Даже трудно назвать это салоном. Скорее — комната с перегородками. За прозрачной перегородкой — гараж с мотоциклом. На стене в образцовом порядке развешаны инструменты и какие-то запчасти. Некоторые из запчастей — явно старые, но бережно очищены. На половине "тату-салона" тоже образцовая чистота, хотя и сочетается она с плакатами иногда жутковатого вида. Много плакатов с рисунками татуировок, фотографии готовых работ. За отодвинутой шторой — аккуратно застеленная кушетка и пара кресел с хитрыми механизмами регулировки высоты. Круглый столик для посетителей — со стеклянной крышкой, опирающейся на мотоциклетное колесо. Хозяйка встречает, одетая сплошь в чёрное. И первым делом бросается обнимать.

— Надька! Пищу и плачу! Что у тебя — рассказывай!

— Софья-Виктория, я знаю, что ты болтушка, но я не могу с тобой не поделиться.

Она усаживает в кресло у столика и торопит.

— Ну давай — не томи. Что-то хорошее?

— Да. Только не рассказывай всем. Пожалуйста.

— Ты удивишься, но это я тоже умею. Давай — выкладывай. Тебе налить чего-нибудь?

— Ты же знаешь...

— У меня есть свежая солярочка. Высокой очистки достала. Если хочешь — импортный энергогель есть. Японский. Не пробовала?

— Ой... Софья-Виктория... Ну... Давай японский.

Она бросается наливать и кидает через плечо:

— И называй меня просто Совка. Меня друзья так для краткости окрестили.

— Ладно. Ты ведь помнишь того парня, который водил меня на закрытие?

— Глист в косухе?

— Совка, я сейчас обижусь. Он — между прочим — после того в качалку пошел.

— Лопни моя батарейка. Мужик. Что у тебя с ним?

— Совка, он оказался лучше, чем я могла подумать.

— Надька, ты что — влюбилась?

Отхлебнула из чёрной стеклянной чашки и мелко покивала.

— Пищу и плачу. И что? Как ты теперь...

— Счастлива. Даже самой не верится.

— А он? Ты ему сказала?

— Сказала. Только сперва сказала, что я — кукла. Ещё зимой. Думала — отстанет.

— С чего бы?

— Как это — с чего? По-твоему — это нормально, когда парень любит пластиковую куклу?

— Знаешь что, куколка... Я тоже поначалу удивлялась, что моему моя клешня нравится.

— Так у тебя есть парень?

— Парень? Я замужем, куколка! Через год старшего в школу поведём!

— Старшего?

— Мелкой скоро три. Ладно — так что у тебя с твоим?

Снова отхлебнула из чашки и прошептала:

— Совка, у меня с ним всё классно. Лучше, чем я могла подумать.

Софья-Виктория кидается обниматься, едва не опрокидывая свой столик.

— Пищу и плачу. Надька, я за тебя так рада!

— Ой, Совка, ты что — правда плачешь?

Она достаёт платок и вытирает под глазами.

— Надь, я всегда знала, что ты классная.

— Мне иногда самой хочется заплакать от счастья. Жалко — нечем. И... Ты представляешь — Серёженька понимает, когда я заплакала бы, если бы могла!

— Надька, я никому не расскажу, но с одним условием!

— Что? Софья-Виктория, я же просила тебя!

— Обещай, что позовёшь на свадьбу!

— Ты с ума сошла. Какая у меня может быть свадьба?

— Просто пообещай. Я в тебя верю.

Прежде, чем пообещать — задумалась на несколько секунд. А потом сама обняла её и шепнула:

— Софья-Виктория, спасибо. Если будет свадьба — я тебя обязательно позову.

* * *

Глава 15

Девятое мая. В школе однажды спросила историка — зачем праздновать победу, которая была больше ста лет назад. А он сказал, что это важно — как память о страшной войне. После этой войны было много других, но эта особенная. Самая страшная. И самая важная. Вечером восьмого говорили об этом с Серёжей — и он предложил пойти на площадь. Посмотреть парад. Раньше никогда не пыталась туда пойти. Но теперь ведь не страшно, что затолкают. Поэтому сразу согласилась. И весь вечер смотрели старые фильмы о войне. Когда посмотрели "Повесть о настоящем человеке", Серёжа шепнул:

— Ты похожа на него.

Сначала обиделась немного:

— Чем это?

— Ты продолжаешь жить, не смотря ни на что. А ещё...

И тут впервые увидела, как он плачет. Он смотрел в лицо, часто моргая, и молчал. А потом прижал к себе крепко и шмыгнул носом. И сразу вспомнила месяцы в клинике. И как привезли десантника Гришу. И захотелось тоже заплакать. Но ничего — конечно — не вышло. Поэтому просто шепнула:

— Я пока не стала никем.

— Ты осталась человеком, — ответил Серёжа дрожащим голосом.

* * *

Хотя пришли пораньше, на площадь пройти не удалось. Там — только по приглашениям. Поэтому пристроились у выезда с площади на Садовую. Протолкалась к ограждению, по дороге выслушав о себе несколько нелестных эпитетов. Серёжа встал за спиной, держась за плечи. С площади доносятся команды, но выстроившиеся войска видно не очень хорошо. Поэтому подключилась к прямой трансляции местного парада. Так можно смотреть сразу в двух видах. Своими глазами и "глазами" телекамер. Впрочем, свои — тоже камеры, хотя выглядят — как настоящие глаза. Наконец — пешие колонны двинулись и начали, пройдя по площади, одна за одной выходить с площади — уходя мимо выстроившихся вдоль улицы зрителей. Впереди, как обычно, прошагала колонна в форме советских солдат. Потом пошли войска гарнизона и коробки ближайших военных училищ. Попыталась вглядываться в лица десантников, но даже при открытых шлемах узнать их лица трудно. Если бы не поднятые маски шлемов — их можно было бы принять за бронированных боевых роботов. А вот прошагавшая следом небольшая парадная коробка и правда наполовину состояла из роботов-андроидов. Каждого робота сопровождал его оператор — почти такой же бронированный, только не так сильно обвешанный оружием. Слышала, что обычно они могут управлять издалека, но в некоторых случаях вынуждены идти за своими подопечными. Когда площадь освободилась от людей — по ней первым проехал старичок Т-34. Хотя танку уже за сотню лет — он бодро едет, открывая парад техники. А сразу за ним — новенькие танки, похожие на него не больше, чем катина Реношка на какую-нибудь машину разведчика Штирлица.