Сначала был неясный свет. Потом он начал разделяться на свет и тени. Потом одна из теней пошевелилась и заговорила мужским голосом. Медленно и с расстановкой, но слова доходили будто издалека и звучали неясно:

— Как ты себя чувствуешь?

— Кто вы? — свой голос показался чужим.

— Хирург.

— Я в больнице?

— Ты помнишь, что произошло?

Пошевелиться не удалось. Удалось только закрыть глаза и подумать. Жар. Языки пламени. Горящая дверь. Потом пламя перекинулось на залитый маслом пол. Последнее, что удалось вспомнить — страшная боль, когда начали плавиться штаны. Не открывая глаз, спросила:

— Я... Я обгорела?

— Да. Слишком сильно.

— Я стану уродливой?

— Этого я не допущу.

Кажется — в голосе послышалась улыбка. Снова открыла глаза и попыталась разобрать лицо доктора. Но пока это только тень. Странная тень из цветных пятен.

— А почему я не могу пошевелиться? Вы что-то мне вкололи?

— Всему своё время, девочка. Пока тебе лучше не шевелиться.

— Но... я ведь буду ходить?

— Обязательно. Ходить, и смотреть на этот мир, и улыбаться. Тебе снова придётся научиться всему.

— Всему? — свой-чужой голос выдал испуганными нотками.

— Да, всему. Иначе наши труды пропадут напрасно. А пока постарайся побольше смотреть. Я пришлю тебе специалиста — он поможет тебе поскорее восстановить зрение. Ты ведь не подведёшь нас?

Голос доктора с надеждой улыбается. Хочется улыбнуться в ответ, но губы тоже словно чужие.

— Я буду стараться.

— Вот и умница.

Тень удаляется и тут же появляется другая. Судя по голосу — женщина, которая с места строго спрашивает:

— Опиши, что ты видишь?

* * *

Трудно понять — сколько прошло времени. Специалисты приходят и уходят. Задают вопросы, заставляют выполнять задания. Поначалу задания кажутся глупыми. Но тени становятся лицами, голоса звучат всё яснее. Окна в палате нет — и ночь настаёт тогда, когда уходят все. И тогда можно отдохнуть. В это время лучше заставить себя заснуть. Потому что иначе в голову начинают лезть мысли. О своём прошлом. О наверняка пропавшем телефоне, в котором были контакты знакомых. И как их теперь восстанавливать — непонятно. Об оплате за квартиру. О школьных подружках. О начальнике, обещавшем уволить в случае прогула.

Иногда что-то происходит и наступает темнота. Беззвучная темнота, в которой не слышно собственных попыток закричать. Только иногда эту темноту разрывает боль. Короткая боль в неожиданном месте, которое до этого не чувствовало ничего, когда доктор к нему прикасался. А когда вместо темноты снова приходит доктор и начинает щупать — вместо боли ощущается осторожное прикосновение. И снова хочется улыбнуться. Губы всё ещё какие-то странные, но уже можно понять — когда они улыбаются. И собственная улыбка сразу поднимает настроение. И уже не так терзает мысль: "дура, зачем ты потащилась туда за этими идиотами?" Когда главный доктор приходит в очередной раз, наружу прорывается вопрос:

— А мама знает — где я?

Доктор присаживается рядом. Он смотрит поверх сдвинутых на кончик носа очков и отвечает неуверенно:

— Не знаю, это дело полиции. А как тебя звать?

— Надежда.

— У нас есть надежда, — улыбается доктор. — А я — Виктор. Значит — победим.

— Маме пока нельзя ко мне?

— Да.

— Ну и ладно... Виктор, а я ещё долго буду так лежать?

— Пока не сможешь сама встать, — высказывает он очевидную вещь, пожав плечами.

* * *

Пока спала — перевезли в другую палату. Шторы на окне весь день открыты и теперь, если скосить взгляд, за окном видно небо. Слух уже восстановился и, когда медсестра приоткрывает окно, слышно чириканье воробьёв и шелест листьев. Но свой голос всё ещё чужой, хотя и приятнее прежнего. Тело уже чувствует всё, но по-прежнему невозможно пошевелить ни рукой, ни ногой. И почему-то не получается свистеть. Зато в палате негромко играет музыкальное радио и можно подпевать. А ещё странно, что за всё время ни разу не дали поесть. Но при этом совершенно нет ни чувства голода, ни желания куда-то сбегать. Остаётся только списать это на действие каких-нибудь уколов. И однажды Виктор приходит вместе с каким-то молодым парнем.

— Привет, — говорит парень. Слышно, как он придвигает стул и садится. Виктор присаживается рядом и прикладывает руку к шее.

— Чувствуешь?

— Да.

Виктор кивает парню, сидящему где-то сбоку и предлагает:

— Попробуй повернуть голову.

От первого движения голова закружилась и всё поплыло. Показалось, что кровать переворачивается, стряхивая на пол. Пришлось закрыть глаза и замереть. Не открывая глаз, произнесла:

— Получилось.

— Умница. Теперь дело пойдёт. — улыбается Виктор, держа за руку.

Никогда не думала, что это так здорово и весело — просто лежать и осторожно вертеть головой. То вправо, то влево. А ещё теперь можно шевелить пальцами. Они немного неловкие, но слушаются. И в них можно мять тихо шуршащий мешочек. Жаль — нельзя поднять руку и посмотреть — что удаётся намять. А ещё очень хочется увидеть свою руку. Какой она стала теперь. Немного страшно от того, какой она может оказаться, но это лучше — чем совсем не знать. Хотя док ведь обещал...

* * *

Пожалуй, Надежда — самая необычная пациентка, с какой приходилось иметь дело. Поначалу прежде, чем войти к ней, приходилось долго собираться с духом. Одно дело — уникальная операция по спасению того немногого, что осталось от девушки. Удивительно, что её вообще удалось сохранить в живых. И совсем другое дело — когда она начала приходить в себя. Но человек привыкает ко всему. Её лицо уже стало казаться по-своему милым, а когда стало ясно, что труды не напрасны и она уже чувствует своё тело — пришло настоящее вдохновение. Теперь дверь к ней открывается легко, словно к старой знакомой, которую приятно видеть. Но сегодня день, который должен стать для неё особенным. Юный коллега заметно нервничает, да и самому не по себе. За дверью на обычной больничной кровати лежит она. Надежда встречает улыбкой. Как обычно — присел к ней на край и потрогал руку. Рука твёрдая. Покрытая тонкой эластичной оболочкой выглядит почти, как живая. Но пока Надежда не шевелит ей — рука холодная. Коллега присаживается за управляющий компьютер и вводит с клавиатуры команду. Теперь можно ей позволить:

— Можешь попробовать осторожно согнуть левую руку.

Рука сгибается. Надежда смотрит на неё с улыбкой и шевелит пальцами.

— Я боялась, что будет хуже, — наконец произносит она. — А вторую можно?

Коллега — похоже — заранее угадал её следующее желание и сразу жмёт ввод. И кивает. Остаётся только передать кивок Наде, и она тут же приподнимает правую.

— Виктор, а можете мне принести ниток и спицы?

— Хочешь вязать?

— Очень. Я умею... В смысле — раньше умела.

— Наденька, ты меня сейчас спасла. Я-то думал — что тебе дать для тренировки мелкой моторики.

Остаётся совсем немного. Если она сможет шевелить ногами и удерживать равновесие — это победа. Значит — операция прошла успешно и удалось соединить все нервные окончания. Сможет ли она после этого принять себя — другой вопрос. Но это уже будет работа психолога. Хотя... Сколько бы Андрей Васильевич ни имел за плечами опыта — а с таким ему точно сталкиваться не приходилось.

* * *

Лёжа вязать не очень удобно. И первые ряды пришлось начинать несколько раз. Но это не главное. Главное то, что кожа на руках выглядит как-то неестественно. Хочется надеяться, что это какие-то перчатки для защиты после ожогов, но мысли об искусственной коже не идут из головы. Где-то слышала про такую. Виктор ещё не разрешает трогать себя, но не удержалась — потрогала. Не больно, но живот подозрительно твёрдый. И ноги тоже — хотя и не напрягалась. Чтобы не думать о худшем — сосредоточилась на вязании. Шарфик уж точно пригодится, от старого едва ли что-то осталось. Утром в дверях появляется незнакомый специалист. Их было уже много, этот немного непохож на всех остальных. Присев, он представляется:

— Здравствуйте, Надежда. Я — Андрей Васильевич. Психолог.

— Говорю сразу — ни русалкой, ни Наполеоном себя не считаю.

— Это радует, но я не психиатр, я психолог. Я хочу с Вами поговорить.

— Здорово. А то до сих пор со мной только Виктор по душам беседовал.

— Скажите, Надежда, кем вы хотели стать?

— Ну... Кем только ни хотела. Но точно не хотела кричать "ваш заказ готов".

— Вы уже работали?

— Ага. Не работа, а тоска зелёная. Наверняка на моё место уже кого-нибудь взяли.

— Не жалеете, что потеряли работу?

— Ну хоть такая была. Но думаю — такую найти нетрудно. Лишь бы я была не слишком страшная.

— Я бы — скорее — назвал Вас симпатичной.

— Тогда найду.

— А молодой человек у Вас есть?

— Был. Больше не хочу видеть этого идиота. Потащилась за ним в эту дурацкую развалюху, а из-за его дружка всё и загорелось. Они дали дёру, а я осталась.

— Вы сможете попозже рассказать следователю, что произошло?

— Да хоть сейчас. Пусть немножко посидят за то, что я тут лежу.

— Надя, а каковы ваши отношения с родными?

— Да никак. Мамке в посёлок иногда названивала. Но мы с ней как две кошки. По телефону ещё можем помурлыкать — и то недолго, учить начинает. А на одной кухне больше пары дней не выдерживаем. Обязательно сцепимся.

— Если Ваша жизнь сильно изменится — Вы не будете сильно огорчены?

— Ну только — если к лучшему. Хотя хуже, кажется, уже некуда...

Короткая пауза на раздумье. А к чему он ведёт этот разговор?

— Или есть куда?

— Многое зависит от вас, Надежда. И от Вашего отношения к жизни. Одно могу сказать точно — любая жизнь лучше смерти.

— Так это что? Хуже того, что мне осталось — только смерть?

— Очень многим людям, с которыми мне приходилось встречаться, гораздо хуже, чем Вам. Но они живут. Виктор Михайлович говорил мне, что ещё несколько месяцев назад Ваши шансы остаться в живых были нулевыми. Но медицина движется вперёд.

— Так мне — выходит — повезло?

— Вы счастливица. И ваша воля к жизни невероятна. Только этим можно объяснить то, что мы сейчас с Вами разговариваем, — улыбается психолог.

— Никогда не считала себя везучей. Везучая не попала бы в больницу.

— Считайте, что Ваше невезение сгорело на пожаре.

Ага. Сгорело. Вместе с одеждой и кожей. Рука сама собой тянется к нему.

— Док, признайтесь — что со мной? Что под этими перчатками? Голое мясо?

Он аккуратно берёт за руку.

— Надежда, у Вас прекрасное имя. Не теряйте надежду — и у Вас всё будет хорошо. Настолько хорошо, насколько это возможно. Но прежде, чем задавать следующие вопросы — подумайте над моими словами. Обещаете?

А что делать? Пришлось пообещать.

* * *

Таким Андрея Васильевича видеть ещё не доводилось. Хотя держался он профессионально. А вот когда отошел от двери подальше...

— Виктор Михайлович, я не могу с ней разговаривать. Одно дело — успокаивать однорукого, что ему скоро поставят биопротез, и он сможет хоть на пианино играть, а другое — говорить с мёртвой куклой, которая всё ещё считает себя живой. Я не смог. Извините. Завтра объясните ей всё сами.

Легко сказать. Объясните. А сам отказался. И теперь снова приходится входить в палату с тяжелым сердцем. Но уже ясно — пора сказать Надежде самое главное. И именно сейчас самое время: когда она уже видит улучшения, но наверняка уже заметила, что с ней всё не просто. Ох — не просто. А главное — она сейчас не сможет вскочить и наломать дров. Приходится снова натягивать дежурную улыбку и входить в палату. Как обычно — присаживаться к ней на край кровати и смотреть, как она поправляет отложенное в сторонку вязание.

— Доброе утро, Надюша. Как успехи?

— Вяжу. И хочу знать — к какой-такой страшной новости меня вчера психолог готовил.

— Именно это я и собирался тебе сегодня объяснить.

— Я слушаю. Можете начинать сразу с плохой новости.

— Плохая новость одна. Ты сгорела на пожаре.

— И что в этом нового?

— То, что твоё тело спасти было уже невозможно. Я с трудом понимаю — каким чудом твой мозг ещё продолжал жить. В тот момент мы даже не были уверены, что стараемся не напрасно. Но твоё сердце почему-то ещё билось. И мы решили попытаться.

Она молчит и слушает. Приходится продолжать.

— Это были ужасные несколько месяцев. Самое тяжелое было — когда всё было готово и тебя начали выводить из искусственной комы. Не хочу сейчас рассказывать обо всех сложностях. По сути дела — от тебя живой осталось совсем немного.

— Так я теперь — киборг? Как в кино? — перебивает Надежда.

— Да.

Начинаются томительные минуты ожидания. Она отвернулась к окну и думает о чём-то. И тут на язык падает спасительная фраза:

— Прости, что не дали тебе спокойно умереть.

— Док, за что прощать-то? Вообще-то я подыхать не торопилась.

— Так что, Надь, живём дальше и радуемся жизни?

— Само собой. Ноги когда подключите?

— Обещаешь, что не натворишь глупостей?

— Обещаю.

* * *

Руки уже привычно набирают петли, а в голове крутится страшная мысль. Эти руки не живые. Как и всё остальное. Ты стала роботом, Надька. Пластиковой куклой. Теперь понятно — почему не удаётся заплакать. Роботы не плачут. Зачем теперь этот шарфик? Можно подарить Виктору. Хоть что-то получит за свои труды. А как жить дальше? А это вообще жизнь, или просто — функционирование? И стоит ли пытаться жить? Ну и что, что они все старались? Если невозможно было спасти — то зачем? Чтобы помучилась подольше? Спица теряет петлю. Да кому он нужен — этот шарфик?! Ударить себя по лицу — это даже не больно. Просто сильное касание. Ну уж нет. Теперь этот придурок просто так не отделается. Фантазия начинает строить планы страшной мести. Такой, которую может реализовать только робот с твёрдыми кулаками. И тут же становится страшно. Страшно себя самой. А ещё страшнее — если избить его до такого состояния, что... И вот тогда уж он ответит по полной. Но есть идея лучше. Воспользоваться тем, что произошло — и стать крутой. Немыслимо крутой. А потом прийти к нему... Нет — слишком много чести. Даже не позвонить. Просто забыть о нём. Как о случайно встреченном котёнке, которого потискала — и забыла. Сразу представила его в виде кота. Стало смешно. Позволила себе посмеяться — и стало легче. А ещё захотелось спать. А ведь роботы, наверно, не спят. Значит — ещё не совсем робот? Значит — ещё не всё потеряно. Значит — можно просто улыбнуться белому потолку и заснуть.

* * *

Всё-таки надо бы сделать графический интерфейс к управлению приводами. А пока приходится, сверяясь со схемой, набирать в терминале:

> k-drive if 2 number 75, 77, 79 enable yes

> k-drive if 2 number 75 tune start...

Сколько бы ни возился в детстве с роботами, но когда понимаешь, что внутри этой силиконовой куклы мозги живой девушки — мороз по коже. Но теперь ты — один из ведущих специалистов по бионическому протезированию. И ты только что включил ей управление левой щиколоткой. И её восторг по этому поводу — не компьютерная имитация эмоций. Михалыч убеждается, что всё в порядке, и даёт добро на разрешение следующих приводов. Когда ноги включены полностью — приходится вдвоём подхватить Надюху под руки и помочь ей встать. Она довольно лёгкая без основной тяговой батареи. И она ещё не держит равновесие, но если придерживать за руки — стоит. Ноги не подгибаются. И — счастливая — повисает у дока на шее. Немного есть ревности, но с другой стороны — ему с ней, как хирургу, досталась самая сложная работа. За девушкой пока ещё тянутся кабели питания и управления, но скоро оба можно будет отключить. Причем управление — хочется надеяться — уже навсегда. Почти все её приводы и датчики уже включены, ей осталось только вспомнить — как ходить. Так же начинают все после протезирования. Сперва учатся хоть как-то шевелить конечностью, потом начинают ей пользоваться уже уверенно. А когда приходит твой безрукий пациент — и демонстрирует, как научился играть на гитаре, главное — не лопнуть от гордости.

123 ... 212223

↓ Содержание ↓