Зверь лютый. Книга 29. Венец

Николай открывал и закрывал рот, пытаясь, уж в который раз, найти слова, чтобы объяснить невыразимую меру моей глупости в рамках святорусских обычаев и представлений текущего момента. Даже ему, моему давнему сподвижнику, на мои странности и выверты вдоволь наглядевшемуся, это было не просто.

Тут влез Любим. Вернувшийся с обхода постов, пахнущий свежим воздухом, румяный, чему-то постоянно улыбающийся, он объяснил:

— Вчера, как барму возложили и шапкой повенчали, Государь (он с явным восторгом произнёс это, обретшее новый смысл и важность, слово) повелел всем идти по домам. Сказал, чтобы отдыхали до полудня. А с полудня он примет всех желающих, для обсуждения нужд разных. Как воинских, так и вообще, Всея Руси.

Николай продышался и продолжил:

— Иване, ты чего, не понимаешь?! Коли Боголюбского повенчали, то поздравлять же надо! Это ж такое! Первый раз! За всегда! Торжество единственное!

Ну, типа "да". Византийских императоров после коронации всей толпой в раздевалке поздравляли. В смысле: в мутатории. Как хоккеистов после выигранного матча. Ночью Андрей, видать, выдохся. Решил сделать перерыв. Но не дать верноподданным возможности выразить свой восторг по поводу обретения новой верности в новом подданстве... Не поймут-с. Будут в окна заглядывать и попрошайничать:

— Дай выразить! Дай!

"Глас народный — глас божий".

Мда... А "лиз народный"? Тоже оттуда?

— Поздравлю. Государь не волк — в лес не убежит.

Николай схватился за виски.

— Ты чего?! Ты не понял?! Кто первый поклонится, кто радость и верность свою первым явит, тот и милость государеву получит! А она-то... ну, милость, она ж как корытце поросячье — не бездонная. Кто первый прибежал — отхлебнёт в волю. А последнему... так, опивки да подонки. Там люди сразу, едва государь в храм пошёл — уже. Место на крыльце занимали! Я там двоих оставил. Так они, как бы только в сотню попали, уже к концу ближе.

Древние римляне, в условиях торжества ихней демократии, посылали рабов занимать себе места в Колизее с вечера. Государь — не гладиатор, но посмотреть тоже... занятно.

— Андрей сказал: до полудня...

— Да что ты привязался! Как он проснётся, так и начнётся. А то и раньше! Хорошо, если лоб перекрестить успеет! Спит он, сам знаешь, мало, а смотреть, как бояре зачнут друг друга на Красном крыльце мутузить... Сам знаешь: творить суд и расправу — дело государево. Его слова. Он и зачнёт. Творить.

Тут есть оттенок. О котором надо моим ближникам напомнить. А то некоторые, в угаре внезапного верноподданичества и обретения новой цацки — Государя, Ого-го! Огогошнего! — "берегов не видят".

— Сядь. Сядь, Николка, не скачи. Сядь и подумай. Боголюбский — венчанный государь. Всея Руси. Так?

— Ну! Так!

— Не наш.

— К-как это?

Полная растерянность.

Многие привыкли к моему согласию с Боголюбским, к моей поддержке его дел. Этого похода, самого венчания. Мои люди принимали участие в подготовке ритуала наравне с "коронными": боголюбовскими, владимирскими, суздальскими. Вместе, по воле Андрея, трясли "Бастиеву чадь".

Соратники, сподвижники. "Наше дело". Типа: мы ж с одной мафии! Восторг сопричастности. Венчание Государя! Впервые! И мы, вместе с другими, в этом... величии, одолении и об-бармалении!

Моё утверждение... отдаёт изменой. Гос.изменой. Только "гос." у нас другое. О чём некоторые забыли.

— Всеволжск — Не-Русь. Государь Всея Руси нам сосед. Как император ромейский или король мадьярский. Близкий сосед. Как эмир булгарский или хан кыпчакский. Товарищ. Приятель. Дружественный, уважаемый. Не хозяин. Не государь. Все поняли? Я на венчании не был. Князья русские, епископы, города принесли присягу. Я — нет. Ни я, ни вы, люди мои, ничем, кроме дружбы, ни Государю, ни людям его, не обязаны. Запомнили?

— Но... как же... мы же... мы же все — русские люди!

— Где ты видишь здесь русских людей?

Я обвёл рукой застолье. Торкский инал Чарджи, булгаро-алан Салман, руссо-кыпчак Алу, безродный, трущий глаза после бессонной от пыток и допросов ночи, Ноготок, постоянно улыбающийся, что очень не по-русски ("московиты — мрачны и угрюмы") Любим...

— Да ты, Николай на себя глянь. Ты по рождению — купец смоленский. Вспомни, как ты со своей родины ноги едва унёс. Как взад плевался, на родные берёзы да осины глядючи. Тебе ж, что Смоленск, что Роскилле, что Бухара — места торговые. Не более. А дом — твой во Всеволжске. Там бабы твои тебя поджидают, детишек, от тебя роженных, лелеют. Ты — нерусь. Ты — стрелочник, зверятич, чудище серокафтанное. Космополит, итить тебя, новуходоносерить!

Он смотрел обиженно. А я продолжил:

— Если ты — человек русский, то какой? Смолятич? Тогда князь смоленский, Ромочка Благочестник, тебе господин и владетель. Тогда что ты тут, возле меня, делаешь? Соглядатничаешь да подслушиваешь? Для господину своему прирождённому, князю Роману, доношения?

Николай был ошарашен моим внезапным наездом. По теме, которая казалась ему совершенно очевидной: как же не поклониться самому главному, самому важному? Не получить от властителя подарков за верноподданство?

Или правильнее: верноподданничество? Угодничество? Низкопоклонство? Руко-ного-обсмактывание? Патриотизм? — Интересный в русском языке круг синонимов и ассоциаций...

Я обвёл взглядом слушателей. Отметил продолжающую держать рот распахнутым в изумлении ложкомойку. Десяток бойцов, сменившихся с постов и кушавших за соседним столом. Точнее, державших в руках ложки, но повернувшихся к нам.

— Повторяю медленно. Чтобы запомнили и людям довели. Кто назовёт себя человеком русским, хоть бы тишком, хоть бы в душе — вышибу. В моём дому чужих холопей не надобно. Пусть к своим хозяевам валят да там и хлебают. Радость свою жаркую ложкой полнёхонькой. Мы — стрелочники. Мы — зверичи. Мы — Всеволжские. По уму, по навыку, по душе. Мы — Не Русь.

* * *

Среди моих людей доля не-славян на порядок выше, чем в среднем по "Святой Руси". Но дело не в этом. Мы все — полукровки. В том смысле, что у каждого на его родовую, этническую "культурную традицию" накладывается новая, "Люто-Зверская". Накладывается иногда болезненно, вытесняя, выбивая, вытаптывая из душ человеческих, прежнее. Родное, исконно-посконное, "с млеком материнским" впитанное. Средневековое. Заменяя прежние представления "о добре и зле", "что такое — хорошо, что такое — плохо" — новыми.

Как это выглядит? — Пример. Один из множества: у меня нет бородачей. На Руси — полно, каждый. "Это ж все знают!". "Это — хорошо". У меня — нет.

"Творящий брадобритие ненавидим от бога, создавшего нас по образу своему. Аще кто бороду бреет и преставится тако — не достоит над ним пети, ни просфоры, ни свечи по нём в церковь приносити, с неверными да причтётся".

Византийский богослов Никита Стифат ("Отважный"), столетие назад. Его трактат "Антидиалог", или "Слово об опресноках, субботнем посте и браке иереев" направлен против католиков. Но формулировка касается всех.

А мне плевать. На "ненависть от бога". И когда над моими голомордыми мальчишками насмехаются — они отвечают. Есть стандартный набор словесных заготовок, ответов-дразнилок. Я его ещё в Пердуновке, в ответ на Филькину глупость тогдашнюю, составлять начал. И когда сопля серокафтанная отвечает без вежества и к бороде седой уважения с придыханием, когда не пугается кулака могучего, а в ответ на взмах мечом богатырским наносит укол... В область печени, например... Я об этом уже столько раз и в вариациях...

И колющий, и колимый — остро чувствуют своё различие.

Самоидентификация. Часть души человеческой. Понимания жизни и себя в ней.

Я не утверждаю чего-то уж совсем нового. Повторяю, чуть ужесточая, общепринятое, повсеместно распространённое.

"Я — русский человек" — так говорит, хоть бы думает про себя, весьма малое число аборигенов. Из восьми миллионов жителей — едва ли наберётся пара-тройка тысяч. Высшие аристократы, светские и духовные, дальние купцы, погранцы на степных заставах... Те, кому приходится часто общаться с иными народами, с нерусью. Остальные идентифицируют себя в рамках своего круга чужести. Смоленские, Овруческие, Великолуцкие... В ближайшее столетие купцы из Новгорода официально перестанут называть себя "русскими" — только "новогородскими".

Феодализм — основа здешнего социума. Сейчас он перетекает в фазу "феодальной раздробленности". Производительные силы дают производственные отношения. Порождая торжество местечковости:

— Гадюкинские мы, а вот Елбуновские — совсем другие. У них и печки не в ту сторону глядят!

Многолетние труды по отделению, по обособлению моих людей от всевозможных локальных и социальных групп "русских людей" дали результат. Ни мои, ни местные друг друга "своими" не считают. Как не считает, например, "своим", "братушкой" боярина смерд.

Отделённость, чужесть стала особенно важна в общерусском "походе 11". Особенно — после венчания Боголюбского. Навязанный мною ритуал, образ не "первого среди равных", но единственного, самодержавного Государя, способствовал усилению единства жителей Руси.

— Вера у нас одна, язык один, Государь — общий. Так чего нам с тобой резаться?

Такое единение, которое и было моей целью, являлось, в начале своём, весьма опасным. Огромное, зловонно-побулькивающее болото восьмимиллионной "Святой Руси" могло запросто проглотить, растворить Всеволжск, стремительно довести его до своего средне-средневекового уровня.

"Прежде чем объединяться, надо размежеваться" — т. Ленин? Да, помню.

"Проглот", "воссоединение", было бы катастрофой. Но могло принести немалые, пусть и кратковременные, дивиденты "глотателю".

* * *

— Понятно? Ещё запомните. Раз Государь Всея Руси нам не Государь, то и ожидать милости Государевой мы не вправе. Подарок соседушки доброго — как захочет. Но милости — нет. Не жду и не приму. Чтобы ни у кого и мыслей дурных не было.

Ближники переваривали сказанное. Николай растерянно смотрел в стол. Он, видать, уже чего-то напланировал, поди, и списочек составил. Чего просить надобно.

Обиделся? Надо смягчить, дать аналогию:

— Вот нынче Боголюбский с Русью повенчался. Ты, ежели у тебя сосед в церковь сходил, молодую жену привёл, тебя на веселие позвал — и в постель к молодым полезешь? Или, порадовавшись за них, добра всякого пожелав, в свой дом пойдёшь? У них своя свадьба, у нас — своя. Понятно?

За соседним столом перешёптывались гридни, ложкомойка закрыла ротик и выскочила на двор. Уж там-то она пораскрывает... К вечеру весь Киев будет знать о моих словах. И Боголюбский, конечно, тоже.

— А вот в чём Николай прав, так в том, что князя Андрея надо поздравить. И подарки, по-соседски, подарить. Мда... Вся верхушка побежит к Государю с подношениями. Надобно в том потоке не затеряться. Мы сюда в бой шли, обозов с рухлядью не тащили. Чем можно почестить Боголюбского?

— Н-ну... Вторую икону, к его чудотворной парную.

Тут есть некоторые... тонкости. Одну из двух самых первых святынь Руси — мощи св.Климента, я спас и в храм вернул. Для освящения и возвеличивания венчания Боголюбского. Не себе взял, не ему в руки дал, но в церковь, для всего люда православного радости и ликования. Без толп, митингов, молебнов благодарственных.

Как так и надо. Типа: в смирении и благорастворении, без тщеславия и гордыни.

Боголюбский это в первый момент не понял. Но он мужик умный, думающий. Додумается и до нестяжательства моего, до скромности моей.

"Моя скромность"... Офигеть! Такое свойство найти в моей личности... рентгеновский аппарат с микроскопом не скрещивали? Ничего, пусть ищет. Это нам обоим полезно. В нынешних условиях, когда я наложил десятину на победителей и устроил его венчание — просто необходимо. Он не должен чувствовать во мне соперника. Особенно — жадного и хвастливого.

— Нет. Святого Климента я в Десятинную вернул. Андрей про то знает. Других, вровень по древности и святости, на Руси святынь... Крест Ольгин. Всё. Иконой, хоть бы от жены самого Крестителя, цену не перебить.

В подарках, как в выпивке, "градус надо повышать". А тут я сразу "зашёл с козырей".

Есть, конечно... Я знаю, что из древнего и чудотворного порадует Андрея более любых костей и картин. Но где найти вторую сиську Варвары Великомученицы — ума не приложу. Похожих — множество. Толпами бегают. Вон у той поварешки, что справа... когда она напряглась, котёл подымая...

Факеншит! Нетленная же должна быть! Прямо хоть в Царьград сбегай. За первой. Хотя и это "нет" — по линии отреза наверняка не совпадёт. Может, Юльку...? Есть, конечно, сомнения... форма... текстуры кожи... степень упругости. Прижизненные различия, возраст последнего вздоха... Юлькины-то я помню. Всё ж первый мой акт в "Святой Руси". А вот Варварины... была бы вторая — можно было бы по образу и подобию. А так...

— Нет. И вообще. Всё взятое в Киеве принадлежит мне по праву войны. Спасибо Чарджи за храбрость, за славный бой на Софийских воротах, за знамя моё, там поднятое.

Стоп.

Эту тему надо дожать до однозначности. Тут пару слов мельком... не кошерно.

— Давайте помянем. Героев павших.

Помянули. Помолчали.

Мне надо вернуть Чарджи в рабочий режим. Он не только сильно побит и у него много чего болит. Он крайне удручён. Гибелью своих бойцов. Это уже не первый раз, когда его отряды несут потери. Избыточные, глупые. Которых можно было избежать. Просто чуть дальше просчитывать, чуть больше думать не о самой рубке, а об отходе-подходе.

Я ему выговаривал — он отфыркивался:

— Дело воина — убивать врага! Смело в бой — победа!

— Да. Убить — главное для бойца. Но ты-то — уже не боец, ты — командир. У тебя к главному делу ещё и другие добавляются.

Его это бесит. Особенно потому, что с саблей он — виртуоз. А с эскадроном... по-всякому. Привык думать о себе да о своём коне. А об остальных... пропускает.

Нынешний случай — всех злее. По героизму. По воинской удаче. И по резкости контраста: такая победа и общая глупая гибель из-за мародёрства. Жадность, непредусмотрительность.

Чарджи всё понимает, от этого мучается, сам себя поедом ест. А я понимаю, что дела мои хреновые.

Если его совесть его загрызёт — воином ему не быть. В монахи, душу спасать, "остроумием на лестнице" мучиться. В смысле: грехи замаливать.

Если не догрызёт, если ума не прибавит — спишу.

Факеншит! Не надо эвфемизмов! Здесь "спишу" означает "зарежу". Такого командира главным ставить нельзя, а на вторые роли он не пойдёт.

Тонкая щель, "лезвие для прогулок". Прочувствовать, осознать, измениться. Метанойя, факеншит! И чем тут ему помочь — я не знаю.

Так что, почестить Чарджи — необходимо. Как и павших помянуть.

— Ничего из взятого. Я могу любую добычу у любого забрать. По праву взявшего город. Андрей тоже вправе забрать: по праву предводителя похода и, ныне, Государя. Цена такому подарку... Ну, молодец. Что сам принёс. Ещё: ничего из обычного. Злато-серебро, диаманты-яхонты, бобры-соболя... остальных подарунов нам не переплюнуть. Тот — кубок золотой притащил, этот — два... Не звучит, не выделяется. Что-то особенное надо. Не редкое, а вообще — невиданное.