Зверь лютый. Книга 29. Венец

Я себя, между нами девочками говоря, сильно умным не считаю. Мгновенно просечь ситуацию на девять слоёв, со всеми последствиями, поворотами и условиями... не, соображаю медленно. Но — соображаю. Упорно. И додумываюсь. Со временем.

Не надо мне давать время на обдумывание — хуже будет. Впрочем, я это уже...

Бастия ко мне "подвели". Очень мотивировано: после нашей ссоры вокруг убийства моих людей — примирение невозможно. Этот... козёл двухметроворостый сам рвётся в драку.

"Жаркою злобой пылаю.

Ненависть бьётся в груди

Кто ты — тебя знать не знаю

Но сеча у нас впереди".

Глупо. Противника надо знать. А такого как я — особенно.

— Государь, дозволь выйти мне на поле, и пусть Господь и Богородица рассудят. Здесь, сейчас, любым оружием.

Андрей мрачно рассматривает меня. Чего удивляешься? Это обязалово — уступить я не могу. А вот ты можешь запретить. Тогда я сохраню лицо: воля государя — форсмажор.

Интересно: что он сейчас думает?

Надеюсь, что он не хотел бы, чтобы мне голову срубили. Надеюсь. С другой стороны, если меня тут..., то Всеволжск он приберёт. Попытается. С третьей — он уже наслышан о всяких моих... странностях. В четвёртых, Бастий же не сам на божье поле лезет. Сам бы он не рискнул, но друзья его смоленские... Интересно будет на них посмотреть. При любом исходе. И, наконец, в пятых, Богородица как-то спасла у Андрея на глазах восемь мужиков во Владимире, когда на них дубовые ворота завалились. Ежели Ванька про особую милость к себе Царицы Небесной врёт, то и поделом ему. А ежели нет, то насладимся зрелищем явления божьего чуда.

Андрей тяжело поворачивается всем корпусом вправо. Разглядывает "гречников" и смоленских. Будто пытается проникнуть в их мысли, вызнать их тайные ковы. Он прекрасно понимает кто тут "кукловод". А они понимают, что он понимает. Но слов не сказано, имён не названо. Ваши понималки — ваши проблемы. "Улыбаемся и машем". Впрочем, что Благочестник, что Попрыгунчик не машут, а держат на лицах скорбное выражение: "божье поля — это так... некошерно". Один Храбрый нагло лыбится: сейчас Ваньку или в дерьмо, или в могилу. Или — туда и туда последовательно.

Андрей снова окидывает нас с Бастием взглядом. И резко встаёт, опершись на посох.

— Да. Перед Красным крыльцом. Пошли.

Блин! Рисковый мужик. Любит риски рисковать. И моей головой тоже.

Бормоча, топоча и гомоня, допивая недопитое и доедая неуспетое, "цвет земли Русской" в количестве двух сотен вятших и витязнутых голов, вываливается, уже в четвёртый раз за нынешний банкет, на свежий воздух.

На дворе глубокие синие сумерки. Которые разрываются в клочья всевозможными лампадами, свечами и факелами.

Народ расползается по галерее-гульбищу, вытягивается в неровную линию по земле вдоль фасада. Внизу крыльца устанавливают "дубовое чудовище" — царский трон. Крыльцо, как на Руси принято, крытое: обзор ограничен, с верхней площадки поля не видно. В кресле устраивается "сам". Меч — на поясе, посох — в руке. А крест Ольгин где? На столе остался? — Как бы не спёрли.

"Как бы не спёрли" — постоянно действующий фактор. Вот бежит рысцой мой конвой, Сивку моего ведут. Но один боец остался с конями, ещё один сторожит пресловутый "Оплечный деисус".

Я вспоминаю своё предыдущее "божье поле". И не я один:

— Эй, Воевода, а раздеваться, как в Мологе, будешь?

Молодой мужчина кричит мне, перевесившись через перила гульбища. Вроде, из участников того похода. Пять лет прошло, многие изменились, не сразу узнаешь.

Улыбаясь отвечаю:

— Не. Холодно. Неохота на снегу дрожать. Так только — железяки сниму. Чтобы Богородицу недоверием не обидеть.

Народ не сразу врубается в связку: лишнее железо — обида Богоматери. Парень из Мологи громко просвещает в духе:

— Да он там... в одном платочке, в одних порточках... тощий мелкий плешивый... но — Царица Небесная щастит... покров-то, сами понимаете... а с чего он в платочке? не понял, что ли?

Это — не вся и не всё правда. Но рассказывать так рассказчику приятнее.

А я грущу: мне б сюда моих тогдашних однохоругвенников. Чтобы они тотализатор быстренько сварганили. Не за ради прибыли, а для изучения общественного мнения. Интересно бы знать: кто против меня ставить будет.

Подскочивший Пантелеймон принимает в руки лишнее: шлем, портупею с палашом и кошелём на поясе, с огрызками на заплечных ремнях. Снимаю косынку с головы, встряхиваю, демонстративно кручу, как перед цирковым фокусом. Снова одеваю бандану. Затягиваю узел. Расстёгиваю обшлага кафтана, развожу плечи, потягиваюсь, приседаю, шевелю растопыренными пальцами. Похлопываю Сивку по шею, машу ребятам: коня уведите, сами отойдите.

— Я готов.

Боголюбский смотрит зло, недоверчиво.

Уверен, что описание "божьего поля" в Мологе он ещё в Бряхимовском походе не раз выслушал. Во всех, включая придуманные, подробностях. И про другие мои художества в близких жанрах — информирован. Но не видел. Тут бой, а Ванька оружие снимает, слуге отдаёт. Непонятно. Бесит.

Переводит взгляд на подъехавшего Бастия.

Вот где полный порядок: высокий породистый конь, могучий витязь, дорогой доспех, добрый клинок. Шлем, кольчуга, оплечье, поручи, щит, копьё. Сразу видно: вышел славный богатырь да на честнОй бой.

Я-то и так против Бастия мелковат. А уж в его конно-копейном варианте...

Андрей злится. Он опытнейший воин, он знает, как должен выглядеть поединщик, как мелочи, типа длины клинка и формы стремян, могут оказать решающее значение на исход схватки. А я от всего этого отказываюсь.

Не можно пешему один на один биться против конного! Это ж все знают! Но... Неужто и вправду — Ваньку Богородица боронит?

Да мы все! Люди православные! Только милостью её и живы! Но вот так прямо...

Непонятно. Это приводит в бешенство. "Бешеный Китай" становится всё более "бешеным" и всё более "китайским" — зло прищуривается.

— Ну, коли так, расходитесь. Как махну — бой.

Мы расходимся, каждый шагов на сорок в сторону. Позвякивают копыта Бастиева коня. Камень площадки оттаял за день, теперь, к вечеру, схватился наледью.

Вопросительный оклик бирюча:

— Готов?

Я киваю. Боголюбский машет своим посохом. Бастий толчком поднимает коня в галоп, одновременно опуская копьё, сдвигая вправо круглый кованный щит.

Он тоже озадачен моей безоружностью, непривычностью приготовлений к бою. Поэтому торопится быстрее избавится от неопределённости, непонятности.

Несущаяся машина смерти. Высокий вороной конь, высокий человек в чёрном. Закрытый чёрный шлем со зверской личиной, круглый чёрный металлический щит с чеканными птицами, опускающееся мне навстречу чёрное копьё с поблескивающим наконечником.

Дистанция три десятка метров. Польская гусария в 17 в. начинала атаку пиками с полусотни. Правда, гусары половину дистанции проходили рысью. Здесь меньше и сразу в галоп: берендей торопится.

Бах-бах-бах молотят по камню подкованные копыта. Шых-шых-шых взлетают на каждом скоке полы чёрного халата.

Поднимаю левую руку, чуть сдвигаю обшлаг... Пора.

Пук. Девятимиллиметровый шарик из пукалки, спрятанной в рукаве, улетает в грудь придурку.

А вы что думали? — Я же знал куда шёл.

Ну вот и всё.

Факеншит! Итить меня многозарядно!

Отнюдь.

Пуля бьёт Бастия в грудь. Прикрытую щитом. Рикошет. Щит чуть наклонён, снаряд с визгом уходит куда-то в сторону и вверх. Удар сильный — его отбрасывает в седле, копьё вздёргивается вертикально, конь сбивается с шага. Но, блин, он остался на коне!

Я, в первый момент, решил, что Бастий уже покойник. Просто пока не падает. Пропустил коня с откинувшимся на круп всадником мимо себя. Конь отбежал шагов на двадцать и встал. А Бастий... поднялся в седле, потряс головой, развернул коня... и снова пришпорил его, вновь опуская копьё.

Горец степной. Хайлендер с берендейщины. Мать его...

* * *

Как-то у попандопул, да и у авантюрников, подобное — крайняя редкость. В смысле: выстрелил и не попал. Или — попал, а тот не понял. Или — пронзил, а тому хоть бы хны. Или — рубанул, а рубленный оборачивается и спрашивает:

— Ты чего?

А ведь это типовые ситуации. Куда более частые, чем "раз — и наповал".

* * *

В первый раз он оставлял меня довольно далеко вправо от линии атаки, отведя руку с копьём в сторону, так, чтобы подцепить меня. Теперь он гнал коня грудью на меня, чтобы стоптать.

Я люблю коней, у него очень хороший конь. Красивый, породистый. Дорогой. Но своя голова дороже. И я вогнал чугунный шарик прямо в распахнутую конскую пасть, в белые крупные зубы верхней челюсти под вздёрнутой на вздохе губой.

Конь закричал и улетел.

Когда коням больно — они кричат. Страшно.

От удара у коня дёрнулась голова и сам он, выворачивая вбок шею, отпрыгнул в сторону, наклоняясь и изгибаясь корпусом, скрежеща подковами по обледенелому камню.

Бастий ещё мгновение стремился ко мне копьём, наклоняясь вперёд и вбок.

Достать.

Дотянуться.

Ненависть, жажда уничтожения меня, заставила лечь на гриву коня, вытянуться в струнку, ещё чуть-чуть...

Потом он попытался выдернуть ноги из стремян, но не успел. Конь и всадник рухнули на мостовую. Конь перекатился через седока вверх ногами на другой бок и принялся дёргаться. Чёрное пятно всадника с торчащими в разные стороны конечностями и оружием, замерло на белом, подёрнутом ледком, камне.

Я подошёл ближе. У коня горлом толчками выплёскивала кровь, он пытался шевелить конечностями, по крупу временами пробегали волны судорог.

Всадник тоже вдруг начал шевелиться, подтягивать руку к голове.

Я аж испугался. Ух и живучи же аборигены. Итить их регенерационно.

Ухватил за оказавшееся сверху копьё, дёрнул. Не отдаёт. Ну и не надо. Хват ещё крепкий, а силы в руках нет. Вздёрнул повыше копьё вместе с держащей его рукой и, примерившись, вогнал со всей силы в ротовое отверстие личины. Железо скрежетнуло, упёрлось. Толчок сильнее — пошло.

Тело дёрнулось, выгнулось, затряслось в судороге. Опало. Пальцы, державшие древко копья, разжались.

Всё? — Удостоверимся. Чуть оттянул копьё и снова, с ходу до упора. Да, теперь, кажется, насквозь.

Кстати. А что зрители? Почему я не слышу аплодисментов и криков "бис"? В смысле: повтори на ком-нибудь ещё. Молчат. Реакция публики — как при поединке Янки с сэром Саграмором. Не поняли.

Оглядываю толпу, выцепляю взглядом кучку своих.

— Достояние побеждённого принадлежит победителю. Мертвяка ободрать. Вместе с конём — в расположение. Покойника на ледник, коня в котёл.

— Зачем покойник-то тебе?! Тоже варить?!

У кого-то всё-таки рефлексы сработали, вопрос за зубами не удержался.

— А разве берендеи не будут выкупать тело своего бедоносного князя?

Народ оглядывается на кучку джигитов из "Бастиевой чади". Но тема несколько сложнее: на Роси несколько кланов берендеев. Все ли они "впишутся"? У берендеев ныне раскол по "политическим причинам": одни "держат руку" волынских князей, другие, как Бастий, выбрали иную сторону. Теперь будет раскол и по "финансовым основаниям".

Зрители аж кипят от любопытства. Но главный вопрос осмеливается задать только тот, кому на общее мнение наплевать, за общим столом не сидеть: Глеб Андреевич прибежал.

— Иване, а как ты его? Ну, чем? Это чудо явленное? Богородица сподобила?

— Ну что ты, княжич! Чем? Ты ж видел — копьём. В дырку в личине.

— А... а чего конь у него упал?

— Так кони постоянно падают. Это ли чудо? А тут ещё и подковы скользят. Камень.

Я для наглядности стучу каблуком по плиткам мощённой площади. Глебушка ошарашенно смотрит на меня. Потом присаживается на корточки, ковыряет наледь на плитках площадки. И правда — скользко.

Пантелеймон подаёт снятые временно атрибуты. Затягиваю портупею, пояс. Шлем подцепить...

Найдутся чудаки, которые скажут, что это было убийство. — Да. Смерть этого человека была моей целью. Как моя смерть — его.

Скажут, что я нарушил правила. — Нет, правила "божьего поля" на Святой Руси не оговаривают используемого оружия.

Возопят, что я поступил нечестно. — Повторю: честь средневековая для меня — свойство противника. Которое следует знать и использовать для его уничтожения. Для меня человек, убивший моих людей — навроде таракана: хлопнул тапком и смёл в угол, чтобы под ногами не хрустело.

Следствием этого поединка было утверждение всеобщего убеждения, уже присутствовавшего и постоянно подтверждаемого то смертью Жиздора, то взятием Лядских ворот, о том, что Зверь Лютый — Колдун Полуночный. Отсвет этого пал и на моих людей. Многие поопасались спориться с ними.

— Главный-то у них... того... колдун.

— Да они и сами таки! Гля: одеты не по-нашему (в серое, единообразно), ходят не по-нашему (два любых моих бойца всегда ходят в ногу, всё остальное святорусское воинство так не умеет), говорят не по-нашему (долгие разговоры, "ритуальные облаивания" у меня давятся). Может, они и сами... ну, насчёт волшбы... Да ну их нах...!

Кажется, с десяток обычных ссор, переходящих в стычки между воинами, не случилось из-за этого и других повышений "рейтинга" моих бойцов. Что, учитывая манеру ответа, привычную для моей молодёжи, сберегло десяток жизней.

Отдельно: повышение статуса Чарджи среди "чёрных клобуков". Они видели, как Бастий насмехался над иналом. И — умер.

— Инал у колдуна — правая рука. Кого инал не дорежет, того колдун доколет. Э-эх, нам бы такого. В начальники.

Боголюбский мгновенно уловил "чаяния широких народных масс". Уже на следующий день он сделал неочевидный демонстративный ход "пешкой" Чарджи в текущей политической игре. Поддержка, которую оказывала Рось в РИ волынским князьям стала весьма сомнительной, а после была исключена полностью.

Глава 586

Боголюбский вдруг вскакивает с трона. Мгновение смотрит на меня.

— Ты. Следом.

Подхватив полы длинной шубы, побрякивая бармами, поматывая "цепью аравийского золота" на груди, выставив вперёд как носорог рог "Шапку Мономаха" на склонённой голове, путаясь в мече и посохе, устремляется по лестнице вверх.

Факеншит! Как-то такие взбрыки... меня тревожат. Однако... бегу следом.

Крыльцо, зала, анфилада, лестница, светлица. Андрей резко поворачивается ко мне.

— Как ты это сделал? Покажи.

Мать! Хреново. Как сказать, не солгав — я уже много раз... Изменилось положение светил, отсутствует необходимый ингредиент, превышен лимит, сбой DNS-сервера... Если вы чего-то не поняли — ваша проблема.

С Боголюбским в такие игры играть опасно. Особенно сейчас: он не требует объяснений, он желает увидеть. Чем-то сходно с положением раба-учителя при древнеримском сынке рабовладельца: неуч не понял — учителю плети. Меня здесь не плети ждут, а плаха с топорами.

— Не жалко?

Киваю на кувшин на столе. Красивый кувшин, гусем вылепленный. Вокруг — чашки-гусятки.

Андрей фыркает. Я, доброжелательно улыбаясь, не отводя от него взгляда, протягиваю в сторону кувшина левую руку. Пук... Ба-бах!