Зверь лютый. Книга 29. Венец

Он даже попытался изобразить на лице нечто вроде похабной ухмылки:

— Ты про какую Варьку? Сколько сисек в руках не держал — ни одной Варвары не было.

Я продолжал рассматривать его, улыбаясь. Ни пугать, ни доказывать было не нужно. Мы оба знали. Что он попал. Как жучок на иголку в энтомологической коллекции.

"То, что ты показываешь характер, вовсе не говорит о том, что этот характер у тебя есть" — Тарантино? Да, похоже.

Позже выяснилось, что он сказал абсолютную правду: "в руках не держал". Но я этого не знал, да и значения это не имело.

— Ты не забыл?

Я потянулся к карману повешенного на стенку кафтана, вытащил оттуда серьгу, бросил на стол, ему под нос. Он испуганно дёрнулся от резкого движения. Убрал руки под стол. Не дай бог дотронуться. Хоть бы и случайно.

— Не знаю ничего. Первый раз вижу.

Глупо. После его реакции на пиру пытаться "начать с чистого листа"...

Пришлось взять пустую кружку и старательно напрягая вовсе не согласный с этим желудочно-кишечный, выпустить в ёмкость струю густой тягучий слюны.

— Ты врать-то кончай. Дар у меня. Чуйка на враньё. Выворачивает. Что от своего, что от чужого. Поэтому и не вру никогда. Думал повечерить нормально. Так нет же — ты попался. Это хорошо, что я с утра вот первый кусочек съел. А то ты бы сейчас в мыльне обблёванный отмывался. С ног до головы.

Парнишка постепенно окосевал, утрачивал контроль над мимикой, и я видел, как к выражению упрямства на его лице добавилось удивление. И — страх.

— Слуга твой, которого ты рыжего зарезать послал, ныне у меня. Здесь (я постучал пяткой по полу) — пытошные подземелья хороши. А палачи у меня... не хуже Манохи. Кое в чём, пожалуй, и по-искуснее.

— Он ничего не скажет!

Ну вот. А то: я — не я и серёжка — не моя.

Кстати, правда: не его.

— Да? Как интересно. А откуда я знаю, что он сельджук? Из дома Данишмедидов, раб, крещён, холост.

Бедняга задёргался глазами. Оглянулся на дверь.

— Сбежать собрался? Брось, там слуга мой. "Живой мертвец". Может, слышал? У человека душу вынули. Волхвы богомерзкие. Пришлось новую выращивать. А прежняя — здесь.

Я приподнял висевший на груди костяной человеческий палец.

— Вот думаю — в кого бы её вложить. Тебе как, душу поменять не надобно?

Стандарт. Увод темы в сторону. В сторону непонятного, страшного. Чертовщины, сумасшествия.

Информатика и эмоциональность в хомнутых сапиенсом смешаны. Стукнешь по одной — польётся из другой.

— Он врёт! Я его не посылал! Он сам! К твоему торку в услужение...

Да, эту тему мы с Охримом обсуждали. "Легенда", с которой сельджук появился на моём дворе заставляет предполагать "плотный присмотр" моего хозяйства. Может — изнутри, может — снаружи.

Сельджук появился часа через два после ухода обоза с Чарджи во главе. Кто-то озаботился доносом. Похоже, что сельджук знал: Чарджи не вернётся до утра. "Течёт" изнутри?

Ещё: мои противники "видят" уже не только меня, но и других людей в отряде. Будут "подходы". Попытки вербовки или ликвидации. Охрим должен провести инструктаж личного состава. Парни будут фыркать:

— Да кому мы нужны!

Или наоборот:

— Пусть только попробуют!

Дети. А против профи — и вовсе младенцы. Только гугугать и пузыри пускать. Придётся самому "мозги промывать". И, конечно, Гапу с усадьбы не выпускать. Да и на усадьбе...

* * *

Когда-то я рассуждал о том, что попаданец — "глаз урагана", "средоточие катастроф". Всё, что оказывается рядом, подвергается попыткам разрушения. Не по злобе, а от несовместимости, чужести. Чем человек ближе ко мне, чем больше в нём от меня, тем сильнее он не вписывается в мир, тем сильнее мир стремится "обломать ему краюшки" и "оборвать крылышки".

Сейчас ситуация более конкретная, похожая на обычное состояние окружения здешнего лидера какой-нибудь группы. Только похожая: нет существенных элементов. Например, наследственности слуг. У меня-то все безродные.

С одной стороны, нет многолетней, много-поколенной привязанности к сюзерену, ко мне. С другой — нет родни, которой можно было бы шантажировать или использовать для оказания давление.

Гапа и Чарджи — самые близкие мне из присутствующих. Вот по ним мир и бьёт. Чарджи чудом жив остался. Хоть Агафью-то надо поберечь.

* * *

— Конечно. Сам. И сразу кинулся рыжего убивать. Служку нынешнего наречённого митрополита Кирилла.

Новый титул Туровского епископа ему известен, но воспринимается не сразу. Хорошо видно замедление мышления. Пока он соображает, продолжу:

— Я с тобой спорить не буду. Возьму вас троих: тебя, сельджука и рыжего и отвезу к Государю. А дальше пусть он разбирается. Маноха, знаешь ли, большой мастер по выяснению подробностей.

Что его слуга мёртв — он не знает. А я не говорю ни что тот мёртв, ни что жив. Не вру: как он понял — его забота.

Молчит, сопит. Боится, но упирается. Детализируем.

— Что ты похитил частицу святых мощей Великомученицы — Боголюбский поверит сразу. И прикажет тебя выслать. Из Руси Святой. Мда... По "Уставу об основании Всеволжска" вся земля вне граней русских — моя. Он и вышлет тебя ко мне. А у меня... Ты, поди, слыхал, как Федя Бешеный, епископ Ростовский, путь свой жизненный кончил? У меня на Стрелке особой машиной была ему голова отрублена. После смерти глазами хлопала, говорит пыталась. Лежит ныне у меня в подземелье. В стеклянном сосуде закрыта, особой тканью завёрнута, в крепком сундуке заперта. И твоя может рядом оказаться.

— Ты... ты не посмеешь!

Где-то я недавно это слышал. От Агнешки?

Приятные акробатические воспоминания заставили дружески улыбнуться.

— Я? Зверь Лютый? Не посмею?... Забавно. Но ты прав. Сунуть твою голову в стеклянный чан сразу — было бы не умно. Поэтому... Тебя водили в Нумеро?

— Н-нет.

— Но ты знаешь что это такое?

Молчит. Знает. Но не хочет со мной соглашаться ни в чём.

— Это тюрьма. Где славные герои из Варяжской гвардии, известные своей храбростью и неподкупностью, уже пару столетий расправляются с врагами императора. Очередного. Иногда они, по воле благословенного и порфироносного, просто выжигают оппонентам величайшего глаза. Калёным железом. А иногда закапывают беднягам в глаза кислоту. По чуть-чуть. Роговица мутнеет, образуется бельмо. И вскоре очередной бедолага отправляется в ссылку. Без явных следов казни. Просто болезнь. Руки, знаешь ли, в тюрьме мыть нечем. А кто трёт глаза грязными руками... Тут уж вины благороднейшего нет.

Я работаю с его тезаурусом, с известной ему информацией. И вызываю в нём эмоции. Которые побуждают к действиям. Будь на его месте какой-нибудь "друг степей калмык" — не сработало бы. Даже и большинство русских князей не имеют достаточно ярких картинок, привязанных к произносимым мною словам.

Казнь "Бешеного Феди" на Руси известна. Но немногие интересовались и впечатлились подробностями. Всеволод, будучи сыном и братом князей Суздальских, рассчитывающий на долю в "отцовой заднице", должен был, в ряду с братом и племянниками, более других разбираться с происходящими в соседних с его возможным владением, с его вотчиной, событиями. А, значит, он слышал и о говорящей, моргающей отрубленной голове у меня в руках. О странных письменах на столбах гильотины, о твёрдой уверенности многих, что душа преступного епископа не отлетела в мир иной, в ад или рай — неважно. Она здесь, в кости. Сохраняемой у меня в подземелье.

Рассказы о подобном существуют веками. И в христианской, и мусульманских культурах. Уверен, о таких демонах, заточённых в кувшинах, костях, иных контейнерах, служащих своим хозяевам, он не раз слышал на Юге.

Пройдя в детстве процедуру "княжеского изгнания", он куда лучше других понимает реальность моего варианта. В РИ Боголюбский, узнав об участии смоленских княжичей в убийстве брата Перепёлки, требует выслать одного из Киева, другого — из Руси, а третьего — конкретно в Берлады.

И конечно, он один из немногих в "Святой Руси", представляет себе Нумеро. Неважно — бывал ли он там физически. За этой тюрьмой тянется вековой шлейф страшных историй. Легенд. Ужастиков, которые слуги пересказывают любопытным детям аристократов перед сном.

Я внимательно разглядывал его большие чёрные блестящие глаза. Будто прикидывая сколько кислоты туда надо будет закапать. Всеволод дёрнулся, отворачивая от меня лицо, резко закрыв глаза. Я дотянулся через стол, ухватил его за подбородок, повернул к себе.

Терпит. Непрошеное прикосновение, навязанное движение... Можно чуть успокоить:

— Пока ещё ничего не случилось. И не случится. Но я должен знать. Рассказывай.

Он молчал, и мне пришлось помочь:

— Чья это была идея?

— Его! Михалко! Это всё он! Он — старший! Я должен его слушаться! Он сказал...

Отношения между братьями... братские. Но не дружеские. Ещё детьми они ссорились друг с другом. Я как-то наблюдал это в Пердуновке. В походе "11 князей" Всеволод предал Жиздора и перешёл на сторону Боголюбского. Наверняка, не сам, "как все", как остальные княжичи в Вышгороде. А Михалко остался верен присяге, пострадал, попал в плен. Старший — герой-неудачник, младший — трус-изменник. Так они друг друга воспринимают.

Теперь испуганный Всеволод легко "сдаёт" с детства враждебного ему старшего брата.

Сюжет таков.

Перед штурмом Попрыгунчик предложил Михалко идти с Вышгородской дружиной. Не воином, а проводником. Типа:

— Покажешь где там что.

Аргумент никакой. Вся "Вышгородская шестёрка" многократно и недавно бывала в Киеве. Но Попрыгунчик, видимо, обдумывал нечто вроде моего "войти в детинец первым". С последующим переделом добычи "по законам войны". Для этого Михалко, о котором в Киеве известно, что он остался верен Жиздору и попал в плен, был удобен. Его знают в лицо, если он подъедет к воротам и начнёт кричать:

— Помогите! Я сбежал из плена! Вместе с моими гриднями! За мной гонятся! Пустите внутрь!

То... Ворота не откроют. Но три-пять воинов по сброшенным стражей верёвкам смогут подняться на стену. Если они удержат кусок прясла пару-тройку минут — есть шанс "забросить наверх" достаточно многочисленную группу. Овладеть воротами и поднять над ними своё знамя.

Резкий ответ в духе:

— Изменить? Никогда!

Был парирован невинным вопросом:

— Изменить? Кому? Жиздору? Так он мёртв. Или ты ещё кому клятвы давал? Да ты как девка созревшая: чуть отвернёшься — уже подлегла. Под кого попало.

Затем рассуждения из области высокой духовности, чести и достоинства, были цинично переведены в область материально-денежную:

— Ты знаешь сколько я заплатил Бастию за тебя? Ну и с чего ты собираешься долг отдавать? Или ты полагаешь, что я такие деньжищи тебе, князю-рюриковичу, как юродивому на паперти, подаянием на колени бросил?

Михалко, после захвата, учинённого ему Бастием, просто на коня залезал скалясь от боли. Но сел и поехал.

Задумка не сработала, всё происходило слишком быстро. Вообще, приступ, начавшийся с сечи уже внутри города, разворачивался стремительно.

Вышгородцы вошли в открытые изнутри ростовцами ворота и включились в общий бой. Вот тут Михалко, со слов Всеволода, обратился к нему с вопросом:

— А какая в городе самая дорогая вещица?

На Михалко висит "долг чести" — выкуп его у Бастия. Своих людей у него нет — все слуги от Попрыгунчика. В одиночку пленнику хищение не провернуть. Он спрашивает у единственного близкого человека, своего брата. Тем более, что они союзники: победа Боголюбского представляет опасность для обоих.

* * *

Есть вещи дорогие физически. Типа: шкатулка с золотыми монетами. Куда дороже вещи дорогие символически.

Речь об очень большой сумме. Не только о возврате "долга чести". Учитывая присутствие здесь Боголюбского, братья вполне могли ожидать повторного изгнания. В Царьграде... корм дадут, племянники императора, всё-таки. Но быть в нахлебниках, в приживалах и компаньонах... Цены в Византии... Соваться туда без денег — провести остаток жизни в прихожих аристократов, выпрашивая очередную подачку. Они это хорошо помнили по своему недавнему там пребыванию.

Чисто для знатоков. Должностями в Византии официально торгуют. Есть документы этой эпохи, где очередной чиновник платит сумму, кратно превышающую его годовое жалование. Статусность, власть перекрывает кажущуюся убыточность сделки. Но надо сперва заплатить.

* * *

Глава 587

Самая дорогая и компактная вещь в Киеве — мощи св.Климента. Ольгин крест, икона Богоматери, другие почитаемые на Руси святыни, для греков особой ценности не представляют. А настоящие деньги там, в Царьграде.

Мощи должны быть в Десятинной. Братья и пошли туда. Собственные и подчинённые Всеволоду Вышгородские гридни (Михалко — пленник, собственного отряда не имеет) вычистили церковь от посторонних, братья сунулись в притвор св.Климента. А там пусто.

— Ап-ап... а где? Нету... И чего ж теперь...?

Потрясение было мощнейшее.

Они не знали, что Антоний Черниговский прежде их успел. Успел спрятать реликвию, критически важную для русского раскола. Примерно в то время, когда братья-князья потрясенно рассматривали пустой притвор св.Климента в Десятинной, я гонялся за Антонием по Софии.

— А это что?

— Варвара Великомученица.

— А ну откроем.

"За неимением гербовой пишут на простой", "на безрыбье и рак рыба" — фольк предлагает ряд решений в сходных ситуациях. Но её же не утащить! Всю...

— Тут он ножик — раз. Сиську ей — раз. Я ему: ты что делаешь?! Святотатство! А он: святость от разделения мощей только приумножается. А нам — безбедное существование до конца жизни.

О ценности уже полтысячелетия окаменевшей, но млеко— и кровоточивой груди Великомученицы, пребывавшей в монастыре в Византии, братья знают.

Тут у входа снова вспыхнул бой. Они погасили свечку, в темноте закрыли крышку и побежали на крыльцо.

— А рыжий?

Я был прав. Всеволод заметил "золотоволоску" на паперти, видел, что тот вбегал в храм. Посчитал, что прирезали или угнали гридни. Потому так перепугался, увидев его живым в моём обозе. Паники добавила моя репутация: "цепной пёс Боголюбского". Т.е. свидетель не просто "в живых", а уже "в руках карающих органов".

Зачем?! Зачем этот рыжий "Зверю Лютому"? — Только для проведения следственно-розыскных мероприятий. То, что у меня случаются приступы человеколюбия — даже и в мыслях появиться не могло.

— Где мощи сейчас?

— У брата. Спрятал где-то. Говорит — это наш последний шанс.

Я задумчиво крутил стопку.

Ну вот. Пришла "царица доказательств". И что? Отвезу я всю троицу, включая покойника с ледника, к Боголюбскому. Всеволод чистосердечно покается. Боголюбовские гридни схватят Михалко и слуг обоих князей, перетряхнут их майно. Найдут, хотя не факт, искомое. Братьев вышибут с Руси или постригут в монахи. И станут они символами "борьбы за свободу и справедливость" против "кровавой тирании".

* * *

Насчёт пострига — вряд ли. Ближайшее насильственное пострижение русского князя — 1210 г. Рюрика Стололаза, которого я сегодня на пиру видел, вместе с женой и дочерью Предславой, своей первой женой, пострижёт упомянутый уже сын (или не сын?) Жиздора — Роман Подкидыш.