Путь хранителя@последний из рода .1 часть

— Не уж-то, Гашка, ты просто так порезвиться не хочешь? Побегать по лесу, мышей, зайцев половить.

На что собака лишь глаза в мою сторону скосила и дальше принялась исполнять свой ритуал.

— Она хранитель этого места. Её сюда так давно привели, что она и сама об этом не помнит. Так и живёт здесь, и службу правит преданно. На своём веку так много видела, да столько знаний приобрела, что с тобою, да со мной не сравнить. Эх, если бы говорить могла, то порассказала такого, что и во сне не присниться.

— Это про что же?

— А вот про то, что, к примеру, за границей этого места я могу только зов услышать и всё. А вот Гашенька и без зова слышать может, да ещё и дорогу указать способна. Даже на разное зло дальнее ли ближнее у неё свои знаки имеются.

— Ну, типа барометра на плохую погоду, на необычное реагирует, так и она на чужое зло?

— Это ещё почему чужое? Зло чужим или родным не бывает, оно просто зло.

— А помнишь, баба Агаша, когда я в первый день у тебя на завалинку выполз, ты тогда сказала, что морок мог у меня душу выпить. Так ты говорила про то зло, которое тут живёт. Значит, есть ещё которое среди людей и оно разное.

— И да и нет. Вот, например, умер человек без покаяния, с душой порочной, разными грехами изъеденной, так такая душа голодной и начинает шастать по разным местам. Только случай какой подвернётся, так она тут как тут со своей не шибко грозной, но всё же гадостью. И ведь в чём её сила-то, что её никто рассмотреть не может, а поиграв, да помучив всласть какую пару тройку людишек, сюда летит, хоть и баловство, да силушку показать видимо всем надобно. Правда иногда бывает, что летят с просьбой помолиться за них, но таких мало, больше всё норовят через сладкие речи присосаться к хранителю, да голод свой унять. Они ведь когда голодают, знаешь как мёрзнут, а у нас сил поболе чем у простых людей, поэтому мы для них вроде самого вкусного, да сытного. Потом и тепла надолго хватает.

— Так они же могут в любом месте остаться и жить. Чего бояться-то, никто не видит, не слышит и еда всегда под боком, и даже прогнать по всему выходит некому.

— А кто ж разрешит-то? На это им тоже разрешения выспросить надобно, но только его редко когда дают.

— Что-то совсем не понятно, у кого им разрешения спрашивать? Да и для чего, если они всё равно для всех незаметны.

— Для всех людей, но не грузи ты сейчас себя этим. Поймёшь, когда надо будет. Иди в избу, да полезай в бочку, что ближе к печки, а опосля мне кричи.

— А ты это что же, решила со мной вместе помывку устроить?

— Не с тобой, а тебя, голубок. Не таращ глаза-то, всё одно, как сказала, так и будет.

Зашёл я в избу, скинул одежду, а в бочку, оказалось, залезть труднее, чем я думал. Попыхтеть порядком пришлось, прежде чем внутрь залез. С ободранным коленом и сильно припечатанным локтём, постарался разместиться, на сколько это место позволяло, удобно, только после этого позвал бабушку. Забавности этой старушке было не занимать. Она вошла с закатанными по локоть рукавами, в фартуке и платке, подвязанном назад, как у рокеров бандамы. Вся в чёрном, она смотрелась, что ни на есть натуральной рокерской передовой бабушкой. Комната избушки превратилась в баню по-чёрному. Подбросив в печь можжевеловых веточек, она стала плескать водой на край печи. Аромат растекался приятный и расслабляющий. Стало так хорошо, что двигаться совсем не хотелось. Но хозяином положения был в очередной раз не я. Мой бравый банщик давал указания даже по поводу мытья собственного тела, а мне ничего не оставалось, как тут же безропотно выполнять. Ну, чем не армия, а? Она всегда была права и стояла на своём до последнего. Всё же, один момент мне нравился во всём этом происходящем безумии. У меня неведомо откуда появилась заботливая бабушка, которая так внимательно опекала меня, будто малого дитя.

Следующие два дня, она давала уроки православия. Учила, как должно молиться в храме, как готовиться к причастию и что оно значит для верующего человека. Объясняла так старательно, что порой одно и то же повторяла не то что бы дважды, а даже и трижды.

Наконец, для меня наступило это долгожданное утро. Разбудила баба Агаша, аж затемно. Провожала нас только Гашка, и то вроде человека, её грустные глаза попеременно смотрели то на одного, то на другого. На пороге дома она села и стала смотреть нам в след до тех пор, пока мы не скрылись из виду. Идти пришлось гуськом, бабушка впереди, ну а я позади неё. Шла она быстро, для своих лет даже слишком, поэтому идти за ней было сплошным удовольствием. Меня же грела мысль о том, что наконец-то закончилось моё заточение и хоть куда, но всё же идём мы к людям. И вот тут-то я и поймал себя на мысли о том, что, не смотря ни на что, я все таки пленник, но такой, который удивляется и умиляется от своего необычного плена, не стремясь бежать и обмануть своего надсмотрщика. Удивление и вправду вырастало во мне и не давало покоя, почему же бежать от этой бабки не входило в мои планы.

— А куда бежать-то? Заплутаешь, ещё чего доброго. — Уже на толком не сформированные мысли отвечала баба Агаша. — Да я разве отказываюсь, сама тебя выведу, когда срок подойдёт. Только и ты знай своё, учись, да впитывай, чего объясняю, не махай через плечо, всё на ус мотай. Ведь оно как в жизни бывает, близок локоток, да не куснёшь.

— Зачем мне локти грызть-то? Я ни на что не подвязывался.

— А затем, что от судьбы не уйдёшь, сколь ты не оттягивай, а что на роду предписано, то всё равно случиться.

Мы снова замолчали. Переменчивый ветер гладил лицо и уже отросшую маленькую бородку. Я потрогал её рукой. Нет, не отросшая щетина колола мне руку, а именно бородка.

Весь дальнейший путь шли тяжко вздыхая, не обронив ни единого слова. Вышли из леса уже засветло в небольшую чистенькую деревеньку, где тропинка, будто нарочно привела до самой церкви.

Церковь была старая и тем почему то казалась доброй и уютной. Батюшка оказался добрым и обходительным, даже поинтересовался, почему раньше не гостил у своей бабушки, надо бы почаще бывать и не забывать стариков. На что мне просто пришлось дать обещание внимательней быть к своей новоиспеченной бабуле. Служба, на удивление, понравилась. Выйдя из храма, я словно крылья за спиной ощутил. На душе стало легко и спокойно, хоть песни пой. Голубое небо, казалось низким, и облака шли весёлыми, кучкующимися барашками. Вот на этом парящем моменте баба Агаша и поставила меня твёрдо на землю.

— Закрой рот и слушай, только не ушами, а пробуй сердцем, душою слушать.

Остановившись прямо посередине улицы, там, где шёл, я закрыл глаза. Попытался освободиться от всего и, как учила заботливая бабуля, прислушаться к окружающему меня миру. И это случилось, не сразу, но произошло.

— Да, вот оно, слышу, ну надо же, прямо как ты и говорила. — Голоса вливались в меня не раздельно, а как-то вместе, образовывая тем самым один большой поток, наполняя и терзая мою бедную голову. Он звучал на разные голоса, которые перебивали друг друга и, не думая умолкать хотя бы на минуту.

— Нет, я так не выдержу, сейчас голова треснет. Что же они, как птицы, на все лады щебечут?

— Это хорошо, теперь попробуй сосредоточиться на каком нибудь одном голосе и мысленно его пометь.

— Нет не смогу, они у меня мешаются все. — Орал я с выпученными глазами, обхватив голову руками. На что бабушка лишь пристально смотрела в глаза. — Вот это да, вроде получается.

Это оказалось, как на телефонной станции, услышать сразу всех, а потом подслушивать только интересующий разговор. Говорили две молодые женщины о том, как чей-то муж вчера "на рогах" домой приполз, и как Надька с ним с помощью скалки воспитательную работу провела. А потом стали обсуждать всё, что кто-то когда-то слышал за последнее время. Вообщем, сплетни чистой воды. Да, именно слышал, а не догадывался или чувствовал. Можно было услышать разговоры разных людей о разном. Это так захватило меня, что радость, словно у ребёнка, стала гулять в виде глупой улыбки по лицу, захватывая меня целиком. Но от бдительной наставницы было не скрыться.

— А теперь попробуй защитить своё сознание от всех разговоров.

— А это теперь, как же сделаешь?

— Да просто, представь свою голову изнутри и заткни всё то, откуда это в тебя льётся.

— Вот, теперь нормально, прямо, как и было.

И это у меня получилось довольно легко и сравнительно быстро. Я был так доволен собой, что поначалу даже не понял робких прикосновений к моей голове. Что-то невидимое пыталось проникнуть ко мне внутрь сначала осторожно, потом бесцеремонно, будто хозяином своего тела был уже не я, а это нечто. Но хоть и с опозданием, я все же не пустил к себе гостей, закрывшись глухой стеной.

— Молодец! Теперь я за тебя спокойна, отработаешь, и ещё лучше получаться станет. А сейчас пойдём к моей старой знакомой, она нас покормит, да и переночевать у неё не грех, а уж завтра и домой пойдём.

— Домой? — Переспросил я, представив свою маму, рыдающую на плече жены. Сколько с Ленкой живём?.. А всё равно, только о доме разговор затеим, так сразу, словно в глубоком детстве набредает, как мама на кухне что-то готовит... Наверное в подкорке уже заложено, где родители, там и дом, тем более то место, где вырос. Уходить от своей новоявленной бабушки не хотелось, интерес разгорался по мере получения и освоения новых фокусов. Постепенно в меня входила вера в чудеса и чудесное вокруг, от чего оторваться не было сил, поэтому я шёл смиренно рядом, с единственным желанием чего-нибудь поесть.

Не маленький, но и не слишком уж большой дом подруги "моей" бабушки стоял на отшибе деревни. За небольшим овражком проходила дорога, по которой изредка пробегали машины. По другую сторону дома, прямо подпирал к огороду лес. Именно из этого леса мы с бабой Агашей и вышли несколько часов назад.

В дом вошли не стуча. Незапертые двери говорили о том, что хозяйка где-то поблизости. Аккуратно застеленные домотканые половики, не мудрёная столовая утварь, печь с "горелкой" внутри, да большущий стол посередине комнаты с задвинутыми за него стульями, составляли всё нехитрое убранство большой комнаты. Дальше, где-то сбоку, была открыта дверь в маленькую комнату, которая просматривалась лишь наполовину и, по-видимому, выполняла роль спальни. Пожилая женщина, вошедшая сразу после нас, обрадовано всплеснула руками и кинулась расцеловывать мою провожатую, называя её лишь по имени, после чего, усадив нас за стол, стала хлопотать около печи. Она старалась расспросить и одновременно рассказать бабушке Агаше обо всём, что случилось в её отсутствие, угождая своим нежданным гостям и радуясь встречи.

— Да не волнуйся ты так, Никитична. Мы пришли у тебя ночлега просить. Поэтому успеем наговориться всласть. Особенного разносола нам не надо, но от еды не откажемся. Мы только сейчас вот из церкви вышли, на причастие ходили, поэтому не тяни, ставь, чего для себя готовила.

Никитична выглядела моложе моей провожатой. Она, высокая и статная, с сильной проседью, и доверительной, спокойной улыбкой, никак не создавала впечатление простой деревенской труженицы. Правда на стол накрыла быстро, чему я оказался очень рад. Еда оказалась вкусной и родной, поэтому, сидя за столом и уплетая за обе щёки, чувство животного насыщения приносило головокружительное удовольствие.

Вдруг, это произошло именно вдруг. Резкий толчок в голову раздался откуда-то изнутри. Ложка с недоеденными щами шмякнулась обратно в тарелку. Кусок хлеба выскользнул из другой руки и упал на стол. Чудовище, которое давило на голову, будто рассчитывало на то, что глаза вот-вот выйдут из орбит и скатятся по раздутым щекам, которые округлились от непрожёванной еды. Но это дало толчок для применения только что полученных мной знаний. Новичку в таких делах, конечно, потребовалось время, а горло уже стягивалось, будто под чьими-то мощными руками.

— Что с тобой, милый? — На перебой стали интересоваться всполошившиеся старушки.

— М..энэ х..то..-то д...ышыт. — Как мог, объяснил я с набитым ртом. Пытаясь, одновременно прожевать, или не жуя, проглотить всё то, что застряло прямо около горла. Но попытки мои свелись ровным счётом к нулю, потому как самое главное ждало впереди. Холодные щупальца, не знаю уж каким путём, проникли в меня и стали орудовать сжимая и разжимая моё бедное, бешено колотящееся сердце. Дышать с каждой секундой становилось всё трудней и трудней.

— Баба Агаша, что это? — Только и успел подумать я, глядя на старушку, как на единственный спасительный "круг". Но она не стояла без дела, чья-то синюшная прозрачная рука, тянущаяся ко мне, была ей как раз вовремя перехвачена. Бабушка стала с силой вытягивать это нечто, что извивалось и старалось уйти. Тогда она прижгла её выплеском странного зелёного луча. Только вот эти щупальца с зелёным лучом видели мы с бабушкой Агашей вдвоем, потому как Никитична бегала вокруг меня, стараясь хоть чем-то облегчить мои страдания. Послышался резкий громкий вскрик в спальне, после чего моя старушка молнией метнулась в другую комнату и уже через несколько секунд стояла посередине столовой, держа за ухо двенадцатилетнюю девочку.

— Это кто? — Строго спросила моя наставница хозяйку дома. — А я старая решила расслабиться у тебя. Кто такая эта девица?

— Это племянница внучатая. Её моя сестра прислала погостить, здоровье поправить, а то совсем девка изнемогла, да самое главное, что заговариваться начала. — Лепетала бледная и испуганная хозяйка, дёргая уголок фартука в разные стороны.

— Ты ж ведь знала... Да чего уж там, и я-то тоже хороша. Вот ведь и на старуху проруха случается.

— Ты ведь первая с чужаком пожаловала, потому и я думала, что потом...

— А потом от инфаркта здесь труп был бы. Понимаешь ты, глупая. Ведь не один год знаем друг дружку-то.

— Так пожалела, думала баловство одно, да слишком сильная опека родительская...

— Ага, рассосётся у неё. Ладно уж, молчи. Сама разбираться теперь стану.

— Как зовут тебя, умелица? — Не выпуская ухо девочки, стала вести допрос баба Агаша. Собеседнице, видимо, это не очень нравилось, и она пыталась больше освободить своё опухшее ухо, чем вести беседу с сумасбродной, по её мнению, старухой. А я от пережитого шока избавился просто и легко, будто ничего и не было, потому, как есть хотелось с той же неимоверной силой. Тарелка недоеденных щей привлекала и манила меня больше, чем разборки встревоженных женщин. Я, придвинулся поближе к столу и стал утолять свой голод, тем более что это ни сколько не мешало наблюдать происходящее далее. Девочка вытянула губы и захныкала, наткнувшись на моментальную железную реакцию старушки.

— Не действует. Не станешь отвечать, вообще откручу.

— Баба Катя, ну скажи хоть ты ей, ведь больно же. Она чокнутая, наверное. Что такого я сделала, чего она ко мне прицепилась? Ты ж сама видела, я только тихо в комнате лежала и никого не трогала. — Ныла девчушка, не понимая своей вины.

— Катька, тащи, чего она там читала. — Никитичну уговаривать дважды, не пришлось. Перед бабой Агашей уже через минуту на столе красовалась тоненькая брошюра с кричащим названием "В помощь вам — женщины. Изучи и действуй, любой у твоих ног.".