9. Кофе с сюрпризом

Я поймала себя на последней мысли и нахмурилась.

— Что-то вы слишком часто стали полагаться на своего водителя, юная леди, — строго выговорила я самой себе. — Извольте исправиться.

Наверное, именно из-за этого эпизода я нарушила обещание и не сообщила Лайзо о том, что собираюсь попробовать его способ чтения дневников леди Милдред.

Вечером в пятницу разыгралась гроза. На мои планы это повлияло несущественно; однако многие гости предпочли перенести визит в "Старое Гнездо" на более благоприятное время. Удивительно, однако к восьми часам кофейня полностью опустела. Я немного подождала, не придёт ли какой-нибудь случайный посетитель, и заодно изучила отчётность за последний месяц. Летом спрос традиционно возрастал на холодные напитки на основе чая и падал — на сладкий горячий кофе с большим количеством сливок и на сытные жирные пироги. Слегка пересмотрев смету закупок на август, я заглянула в зал, убедилась, что никто так и не пришёл — и с чистой совестью отправилась домой.

В особняке царило сонное спокойствие. Даже неугомонный Лиам утомился за день настолько, что лёг спать ещё в десять часов, не дожидаясь ужина. Я тоже не была голодна, поэтому лишь наскоро перекусила, выполняя требования доктора Хэмптона — лёгкий суп из говядины и грибов со сладким перцем и лемонграссом, немного тушёных овощей и пряный чай с корицей, гвоздикой и яблоками. Время до полуночи пролетело незаметно — письма, скопившиеся за день, планирование следующей недели, очередной отчёт адвоката... Гроза постепенно перешла в один из тех нудных летних дождей, которые идут всю ночь и не столько освежают город, сколько выхолаживают его. Сквозь прикрытые ставни слабо тянуло сыростью, мхом и размокшей пылью, от неуютного электрического света уже резало глаза, а вместо одного почти прозрачного длинноногого паука, украдкой перебегающего от угла к углу, мерещилось то два, а то даже и три.

Я с усилием потёрла виски и наконец призналась себе, что просто оттягиваю ту минуту, когда придётся взять бабушкины записи в руки.

Но сколько можно убегать?

Приготовившись ко сну, я отослала зевающую Юджинию и только затем открыла секретер. Дневники лежали сверху, рассортированные по датам.

"Самый старый взять или лучше новый?"

Не в силах выбрать что-то осознанно, я вытащила одну книжицу наугад. Она, кажется, относилась к колонианскому периоду. Первые листы были аккуратно исписаны от первой до последней строки, и чернила лишь слегка выцвели; но затем записи внезапно обрывались, буквально на полуслове, после описания захолустного колонианского городка далеко на севере, вблизи границы с бывшими марсовийскими колониями. А далее шли пустые страницы, и только сверху стояли аккуратно выписанные даты...

"...Нет, не только сверху", — с удивлением поняла я, присмотревшись. В самом низу, у края страницы, виднелась ещё одна дата, едва-едва намеченная карандашом. День и месяц я разглядеть не смогла, а вот год... за добрых семь лет до путешествия?!

От волнения в груди стало щекотно и холодно.

Долго я просто сидела в кровати, растерянно поглаживая пустой лист — полностью уверенная в том, что заснуть теперь точно не получится. Однако веки начали слипаться сами собою. Я погасила свет в спальне и оставила гореть только свечу с запахом лаванды, помещённую в синий фонарь — один из сувениров, привезённых из Серениссимы, — потом засунула раскрытую книжицу под подушку, легла и зажмурилась.

Дождь так же шелестел и нервно скрёбся в ставни гибкими ветвями деревьев, точно сторукое чудовище...

...точно сторукое чудовище, точно паук-колосс — наш замок и расходящиеся от него во все стороны дороги. Я слышала, как вчера кухарка рассказывала поварятам о таком пауке с развалин на юге. О хищных жвалах, о цепких лапах и ядовитой паутине, о беззвучной охоте и терпеливом ожидании, о беспечных путниках и скаредных купцах, всегда выбирающих короткую опасную дорогу...

А потом пришла мисс Далл и испортила веселье.

Досталось всем. И поварятам — за то, что сидят без дела. И кухарке — за леность и невнимательность. И мне, разумеется — за то, что вместо прилежного изучения Писания я подслушиваю россказни прислуги.

И как мисс Далл не поймёт, что эти самые россказни куда интереснее её глупых историй с моралью?

Я до сих пор злюсь на гувернантку. Не за удар линейкой по спине, не за нудную часовую лекцию о непослушных девочках, а за то, что мне не позволили дослушать сказку. И — вот наглость! — обещали отобрать географический атлас, если я строптивиться буду.

В отместку я сбежала из замка и спряталась на холме, между деревом и белым камнем. Здесь жарко, муравьи копошатся в опасной близости от мысков розовых туфель, но зато видно весь замок и дороги вокруг.

"Интересно, — думаю я, — мисс Далл накажут, если меня не найдут до вечера? Старую гувернантку отец за такое уволил без рекомендаций..."

Я с трудом понимаю, что такое "без рекомендаций", но смутно догадываюсь, что это несоразмерная месть за недослушанную сказку, и раскаиваюсь. Уже собираюсь вернуться, когда вдруг замечаю внизу настоящее чудовище.

По дороге идёт девочка в жёлтом платье. В её корзине — дикие нарциссы, ломкие и бледные.

И у этой девочки кожа цвета горелого сахара.

Долгих десять ударов сердца любопытство борется со страхом. А потом я вспоминаю картинку из географического атласа — пустыня, пятнистая лошадь с длинной-длинной шеей и взаправдашними рогами, красногривый лев и страшный чёрный демон с копьём в руках и с ожерельем из львиных зубов на шее.

Внизу, под картинкой, была подпись — "природа, звери и дикари Чёрного континента".

"Так та страшилка внизу — оттуда? — догадываюсь с замирающим сердцем. — А почему коричневая, а не чёрная? А где копьё? А почему платье жёлтое? А ожерелье из зубов у неё есть?"

Вопросов столько, что они погребают под собой остатки страха. Я сбегаю с холма, высоко подоткнув юбки. Несколько раз падаю, запинаясь о переплетённые травы и о муравейники. Девочку я нагоняю уже у развилки, под огромным ясенем, натрое расщепленным молнией. Хочу схватить за плечо, но вспоминаю снулое лицо мисс Далл:

"Вы ведь леди. Ведите себя соответственно".

Тяжко вздыхаю — и перехожу на степенный шаг.

Дикарка и не думает останавливаться. Она выше меня, а потому ходит быстрее. С манерами леди её не догнать. Я злюсь, подбираю юбки, чтобы снова перейти на бег... а потом раздумываю. Замираю, подбоченившись, и громко зову:

"Стоять, когда с тобой говорит леди!"

Дикарка и правда останавливается — точнее, застывает, как осторожный зверёк. Оборачивается неуловимым движением и смотрит в упор. Глаза у неё серые, такие светлые, что кажутся прозрачными.

"А леди... говорит?"

Я робею.

"Говорю..."

Дикарке, кажется, становится весело.

"А если ты говоришь, то кто же спит на холме?"

Это похоже на игру в загадки. Встаю на цыпочки, щурюсь — но отсюда вершину холма не разглядеть. Белый камень сверкает, как большой кусок льда, а дерево рядом с ним черно, точно сажа. Солнечный ветер срывается со склона, швыряет в лицо колким сухим теплом и запахом сена. Я пожимаю, плечами, стараясь не выдать своего разочарования.

"Если тебе интересно, то идём на холм вместе. Там и посмотрим, кто спит", — великодушно дозволяю я. Дикарка хихикает, прикрыв рот ладошкой. Теперь, несмотря на разницу в росте, мы выглядим ровесницами.

"А ты ведь не знаешь ничего... такая смешная, — улыбается она, и её глаза больше не кажутся страшными. — Наяву мы бы с тобой и не поговорили. Я не знаю вашего языка... — Она вдруг наклоняется и хватает меня за руку. Во взгляде появляется что-то тёмное, отчаянное. — А давай ещё встретимся? Я научу, как. Мне так плохо здесь... такие страшные люди, и никто не знает правильных вещей... И мёртвый человек ходит по головам живых".

К концу её речи я цепенею — ни пошевелиться, ни вздохнуть даже.

Зелёная трава вокруг, синее небо, река — всё вокруг выцветает так быстро, что голова начинает кружиться.

"Мёртвый человек?"

Дикарка хихикает и становится похожей на сумасшедшую.

"Не бойся. Мы его обманем... Вместе... мы его перехитрим".

Она быстро суёт мне в непослушную руку пирожок из корзинки — тёплый, пахнущий маслом, свежим хлебом и черникой — и убегает. Я надкусываю пирожок, но вкуса не чувствую. На кончиках пальцев — и на губах, наверно, тоже — чернеет ягодный сок. Дикарка бежит, высоко поднимая ноги, и длинные юбки ей не мешают. Шея выгнута, точно у оленёнка.

Я медленно разворачиваюсь и бреду в сторону холма. На обратном пути не мешаются ни травы, ни камни, словно они и впрямь часть сна, что-то бесплотное. От земли к небу поднимаются белые искры; ветер продувает насквозь, через жёсткую ткань платья и, кажется, даже через кожу.

На холме действительно спит девочка в голубом платье.

Я.

Вытираю руки о подол, обхожу её по кругу — и только потом сажусь рядом, на кривой корень, выпирающий из сухой земли. Другая я совсем как настоящая. Если приглядеться, то можно даже заметить мамино кольцо-розу на цепочке, спрятанное под воротником. Несмело провожу пальцами по скулам другой себя, дотрагиваюсь до губ...

Другая я распахивает глаза — карие.

Не серые, как у меня, а карие.

"Попалась", — говорит она без улыбки.

Я отступаю и упираюсь лопатками в камень. Он и на ощупь холодный, как лёд... нет, даже холоднее. А мой двойник неторопливо встаёт и отряхивает... уже не платье, а траурный костюм для мальчика. Волосы у неё светлеют с каждой секундой. Когда её пальцы стискиваются у меня на горле, она уже седая, как дедушкин портрет.

Камень за спиной становится мягче пудинга.

"Попалась, глупая наследница", — повторяет она мужским голосом.

Пальцы стискиваются на горле сильнее. Я пытаюсь отступить назад... и понимаю, что могу. Действительно могу.

"Попалась, Виржиния..."

Кто такая Виржиния?

Я плюю в лицо своему двойнику, и в то короткое мгновение, когда он, ошеломлённый, ослабляет хватку — падаю спиной в ледяной камень.

Дышать нечем.

Но, кажется, я смеюсь.

— ...Дыши.

В голосе было столько силы, что я послушалась — и вдохнула наконец.

Грудь обожгло ощущением влажного тепла. Запахи полыни и вербены были такими сильными, что чувствовались на языке, как живая горечь. Темнота вокруг царила настолько густая, что и кошка бы ничего не разглядела.

— А теперь скажи, как тебя зовут.

— Мил... — начала я и осеклась. В голове всё плыло. — Виржиния-Энн, графиня Эверсан-Валтер.

— Ай, молодец... Ну-ка, выпей. Не бойся, тут мята одна и мёд... Вот так, хорошо.

От питья в голове действительно прояснилось; ровно настолько, чтобы понять — я сижу не сама, меня поддерживают. И ладони на моих плечах горячие, как кипяток.

Или это я так замёрзла?

— Вы... — Имя выворачивалось из памяти, как намасленный камень — из рук. К ощущению спокойствия примешивалась ядовитая нота неправильности, тревоги. — Вы...

— Всё хорошо. Теперь всё хорошо. — Меня осторожно обняли и погладили по волосам. — Ох, Виржиния, Виржиния... Не бойся. Я тебя в обиду не дам. Никому. Даже если сам за то головы лишусь...

Не знаю, обострённые ли после кошмара чувства были тому виной, или ночь, или извечное свойство Валтеров размышлять и делать выводы в самый тяжёлый момент... Но я расслышала за его словами то, что он сам хотел бы спрятать.

Страх.

Истинный страх, рождённый близостью смерти дорогого человека.

Мне было знакомо это — и влажноватые ладони, едва ощутимо подрагивающие; и сбившееся с ритма сердцебиение; и горечь самообвинения за беспечность — едва не опоздал, едва не упустил; и невозможность высказать всё, что кипит на душе, дабы не испугать, не ранить ещё сильнее... Когда леди Милдред, блистательная графиня Эверсан-Валтер, приехала сразу после пожара в нашем особняке, чтобы забрать меня из пансиона, её слова имели такой же привкус.

И ощущая сейчас тень этого глубинного страха, я наконец осознала, что чуть не погибла только что, смертью более страшной и мучительной, чем от рук сумасшедшего парикмахера, Душителя или сектантов Дугласа Шилдса. То существо из сна, принявшее облик маленькой леди Милдред, было по сути своей противно этому миру. Смрадный паразит, убийца... нечто, пытавшееся меня сожрать.

Я действительно могла больше никогда не проснуться.

Никогда.

— Лайзо... — имя, будившее столько чувств, чаще далёких от приятности, но всегда живых и настоящих, само льнуло к языку. — Лайзо. Лайзо...

Кажется, сейчас я разрушала безупречную репутацию леди, переступала свои же собственные правила; однако вступило уже в свои права неукротимое желание жить, чувствовать — исконное свойство всех Валтеров, говорят, ведущих свой род от гордых завоевателей-северян с глазами цвета льда и с ветром свободы за правым плечом.

— Всё будет хорошо, — тихо пообещал Лайзо в кромешной темноте, пахнущей вербеной, полынью и ещё — если только это не чудилось мне — вишнёвым бабушкиным табаком, словно леди Милдред сама стояла где-то рядом, одну руку положив на его плечо, а другую — на моё. — Я больше никогда не позволю этому случиться, обещаю.

— Лайзо, — повторила я и с абсолютно ясным пониманием того, что творю, сама обняла его — слугу, авантюриста, безродного гипси... кажется, уже друга. По меньшей мере, друга... — Лайзо... спасибо.

Никогда прежде я не обнимала так мужчину — ни Эллиса там, на крыльце, после страшной, бессмысленной гибели Эвани; ни дядю Рэйвена, который во многом был мне ближе, чем отец. Но сейчас почему-то не хотелось отстраняться; напротив, хотелось сидеть вот так долго-долго — комкая рубашку у Лайзо на спине и уткнувшись лбом в его плечо.

"Кажется, это и называют падением".

— Завтра вы меня уволите? — то ли неловко пошутил, то ли всерьёз спросил он — и дунул мне в затылок, щекотно ероша волосы.

— Вы же умный человек, Лайзо, — ворчливо откликнулась я. — Вот и подумайте. Ошибок я по-прежнему не прощаю.

— Но...?

— Никаких "но". Значит, просто не делайте ошибок.

Он и не сделал.

Лайзо ещё много времени провёл так, обнимая меня. Затем помог сесть, опираясь на подушки, и снова напоил травяным настоем, на сей раз сладковатым, и до самого рассвета сидел рядом, крепко держась за руку. Никаким иным способом прикоснуться ко мне он и не пытался, даже по имени больше не называл. Я же старательно глядела в другую сторону и размышляла — о семейных тайнах, о кошмарном сне и о собственной беспечности. На заре Лайзо молча повесил мне на шею шнурок с маленьким полотняным мешочком, также пахнущим вербеной, и тихо вышел, прикрыв за собою дверь.

Вскоре я заснула без снов и проснулась уже около одиннадцати часов, когда меня разбудила встревоженная Юджиния.

— Прошу прощения, леди, — неловко сделала она книксен, едва не потеряв равновесие. — Пришла мисс Купер и сказала, что вы так договорились. Мистер Чемберс провёл её в Голубую гостиную согласно вашему распоряжению накануне. Что прикажете делать дальше?