Ключ от бездны. Книга первая

Я так любил слушать твои воспоминания, всегда такие яркие, всегда окрашенные глубоким чувством. Ты рисовал чудеснейшие картины. Помнишь? То расстилалась передо мной величественная река, и невиданной красоты город отражался в ее спокойных водах. То видел я чарующие черты заботливой матери и достойнейшей супруги великого Астемана. То волновала мою холодную кровь тайная любовь ахвэмской госпожи и жреца Златокрылой богини. То вдруг я живо представлял твое беззаботное детство, мой друг. И вот уже ущербная луна снова стала огромной и блещет серебром, не в силах подняться до середины ночного неба. И что же слышу я из мрачной и зловонной тишины жилища узника, который почитал когда-то лунную богиню Хепес? Лишь редкое звериное рычание и грозное сопение? Куда же делся словоохотливый сын маакорского властелина? Не знаешь, Сидмас? Так грустно. А как хотел бы я передать тебе всю красоту сегодняшней церемонии, рассказать, как хорош был новый царь, как завидовали ему гости. Все они — чумазые кифрийцы, напыщенные эверцы, дикие ягмары...

Ты, знаешь, Сидмас, мне вдруг захотелось развлечь тебя, — Кхорх присел возле стены. — Я вспомнил сейчас Витегора из сказителей и его легенду о ягмарах. Не ты ли говорил, как красивы ваши легенды? Послушай, я тоже знаю одну.

Давно это было. В те темные времена непроходимые леса покрывали землю ягмаров от края до края. И жили они у самой реки, что носила имя: Ан. Силен был этот народ и не находилось против него врагов. И думали ягмары, что это бог, создатель молний, защищает их и приносили ему за то дары. Но однажды пришел черный человек к одному из вождей ягмаров и назвался Слышащим волю богов. И стал говорить, что грозит им беда и не отступит, пока они не принесут кровавую жертву богине Хебех.

Прошло время и явились с юга иные. Люди — не люди, боги — не боги. Им многое было дано. Но многое и забиралось ими. И были среди них те, что хотели стать всемогущими.

Устрашились ягмары, когда пришел к ним один из них и рек: "отныне это наше земля и все, что на ней — тоже принадлежит нам". Но не отступили ягмары. И познали ярость тех, что называли себя аксуменами...

Вот тогда и пролилась на чистую землю первая человеческая кровь во имя богов.

И разгневались боги, и посеяли раздор среди аксуменов. Одни из них ушли в вечную ночь и поклонились черному демону, а женщины их стали жрицами и соблазняли тех, что хотели света. Одни звались улхурцами, другие мхарами. Дети земли и дети воды. Это были наши с тобой предки, Сидмас. Наши общие, понимаешь? Им не было равных среди людей. И, как никто аксумены смогли приблизиться к богам. Но только не золото делает человека могущественным, ты знаешь. Не золото, потому что в нем заключен дух злой и прекрасной богини Арухры и это она дала крылья вашей Эморх! А вы, прикрываясь добродетелями, поклоняетесь злу. Керх, сестра Улха — вот кто дарует жизнь, Хепес освещает всё любовью! Почему их стали забывать в Маакоре? Ответь мне, Сидмас? Не потому ли, что любовь и милосердие давно отринуты мхарами? Знания, данные вам Эморх, сделали из вас лжецов! Но боги не прощают этого смертным. Все повторяется, говорил Хэт. Это он призвал Арахна впервые сотни лет назад, а я служил ему, как и твоя Наэла. Это она была нужна нам, не ты. Ее кровь снова будет отдана Темному, чтобы все повторилось...

Он замолчал и, поднявшись, снова заглянул в темноту, ожидая чего-то.

Тишина за стеной огорчила первосвященника, но он не все еще сказал.

— Сегодня прекрасный день, Сидмас. Меня весьма порадовал явившийся на поклон кифрийский царь. Царь, слышишь, Сидмас? — он рассеялся. — Этот дикарь именует себя господином Кифры. А где она, Кифра? Пара чахлых оазисов с сожженными деревнями? Нет, мой друг. То, что являет взору сей унылый край — убого и малоинтересно. Но то, что сокрыто от нас под песками — источник несметных богатств. Рубины и синие камушки, так высоко ценимые в Антавии, прозрачные сапфиры! Поэтому чучело в отрепьях — самый дорогой мой гость. А еще, я уговорю великого элана и он направит свои войска к степям Энгаба, на самый край кифрийских земель, чтобы привести мне новых рабов. Тогда мне откроется новая сокровищница, полная золотых слитков!

Слышишь, Сидмас? Ко мне пожаловали и ягмары! Они невежественны, грубы, вечно покрыты грязью и достойны только своих болот. Но у этих людей есть единственное достоинство — ненависть к Маакору. Они никогда не простят ему проклятия богов. Поэтому я позволю им увидеть его падение! Сидмас? — Кхорх приблизил лицо к самой решетке, но ничего не увидел за ней, совсем ничего. Это встревожило его и почти напугало. Но он вдруг вспомнил, зачем пришел. И широко улыбнулся.

— Я не мог не сказать этого, не мог не поделиться своим счастьем, мой друг! Арахн, — он ухватился руками за прутья и заговорил громче, боясь, что мхар не услышит. — Сегодня Арахн взял улхурку! Понимаешь? Он вышел! И скоро мы вступим в новую эру — эру марлогов! И тогда... О! Тогда я, наконец, стану властелином этого мира! — Первосвященник едва не задохнулся от избытка переполнявших его чувств. — И знаешь, Сидмас, — отдышавшись, добавил он, — твоя Наэла тоже сойдет в колодец, чтобы стать женой бога и...

Черные пальцы вцепились в горло Кхорха с такой силой, что там внутри что-то хрустнуло. В глазах арахнида потемнело. Он не чувствовал боли, просто не мог больше дышать. Из распахнутого рта с натугой вырывались только хрипы, а оторвать от себя руки мхара уже не хватало сил...

— Ты отпустишь ее, мразь, — через дрожащую дымку близко и грозно сверкнули ненавистные глаза. — Кивни, если понял.

Хватка чуть ослабла и первосвященник согласно затряс головой.

— Больно? — пахнуло в горевшее лицо тошнотворным запахом, который теперь не казался владыке прекрасным. — Ты тоже смертен, Кхорх, помни об этом.

Первосвященник последним усилием оторвал от горла сведенные судорогой пальцы и свалился на пол, кашляя и хватаясь за горло, где разливалась пульсирующая боль.

— Ты ее отпустишь, или тебе придется пожалеть о том, что посвятил меня в свои планы, — зловеще и хрипло повторил узник.

Кхорх снова кивнул и медленно поднялся, желая сейчас только одного — быстрее покинуть страшное пристанище пленника...

ГЛАВА 16

В первые дни летнего месяца аддар открылись западные врата города Теней. Они были прорублены в высоких скалах, что окружали Иктус подобием венца, словно брошенного в пески великаном, и поднимались только в зимний месяц хэллей, когда с берегов Озер приходили улхурцы, чтобы поклониться Змею-отцу. На утесах виднелись лики демонов, хранящих безмолвных обитателей этого чуждого всему живому, бесовского места. Здесь осязаем был страх, и сама смерть неслышно бродила по усыпанным прахом тайным тропам. У ворот на громадных тронах восседали грандиозные статуи безобразных существ с человеческими телами и устрашающими гримасами. Много лет чудища эти взирали на город Теней, надежно храня тайны его "жителей". И сейчас каменные глаза их видели торжественное шествие, начавшееся с восходом солнца.

Медленно продвигаясь, процессия миновала границы надземного Улхура, вышла к пустоши и двинулась в сторону Гефрека. Казалось, что караван царя Ксархса просто отправился в далекое, увеселительное путешествие, так нарядны были палантины-шатры, установленные на спины хеписахафов, так красивы легкие повозки для женщин, и многочисленны подводы с провиантом. Вслед колоннам арахнидов, по обычаям улхурцев, разодетых в шкуры, ехали яркие крытые повозки с девушками и женщинами из знатных. За ними шли ягмары. Они никогда не отличались особой организованностью, и воинов их можно было легко принять за паломников. Выглядело все это довольно безобидно. Если бы ни вечно мрачные эверцы. Само их присутствие красноречиво говорило о том, что поход военный. Копья, секиры, блестящие щиты, флаги и непримиримый огонь в глазах всадников. Воинов, пришедших за великим эланом было не счесть. Давно уже народ этот жил только набегами. А те, кто не носил оружия: дети, эверские женщины да старики, кочевали за воинами по всему северо-восточному Сельфуру.

Сам владыка Казуима Влах с сыном Миирбетом ехал за шатром Ксархса и с опаской посматривал на огромного ящера с царским палантином на спине. Что говорить, тварь производила неизгладимое впечатление.

"Вот бы мне такое чудище, — сказал он, едва завидев улхурского змея, — одна его башка размером с мою лошадь. Да я бы душу отдал за такого!"

Еще один такой же гигант-хеписахаф шел за тысячным войском Влаха и в палантине на нем расположился сам Кхорх.

Каких надежд ни возлагал первосвященник на этот поход, мысли его были сейчас далеко: там, в темном и душном подземелье, где жил узник из Ахвэма. Снова и снова вспоминалась ему их последняя встреча, угроза Сидмаса, его внезапное нападение и подозрительная жалость. А как еще это можно было назвать то, что он отпустил его? Ослаб? Да, наверное. Но будь у Кхорха такая замечательная возможность — задушить врага, уж он не дрогнул бы! Может, сын правителя струсил? Что стало бы с ним, когда рано или поздно труп владыки обнаружили у его темницы? Растерзали бы живым. Но не лучше ли это теперешнего положения пленника? Быть убитым, но перед этим твердо знать, что твой самый главный враг мертв — совсем не то, что оставаться жалким рабом, ничтожеством, не имеющим права даже надеяться на освобождение. Неужели мхар поверил, что Кхорх не тронет его женщину? Ведь это до смешного наивно! А был ли так наивен Сидмас? Даже если он болен, то отнюдь не глуп. Тогда почему? Почему же?..

Кхорх невольно потрогал еще болевшее горло. Там что-то болезненно щелкало каждый раз, когда он глотал, но чем дольше он не делал этого, тем сильнее разгоралось нестерпимое жжение, и тогда казалось, что можно совсем задохнуться. Но Кхорх не торопился избавиться, излечиться от этой боли. Он скрыл происшествие на нижнем уровне ото всех, даже от матери, хотя та и заметила странное состояние сына. Себя ему тоже понять было сложно. Будто, постоянно мучимый болью, он не хотел забывать, снова и снова думая об узнике и о том, сколько страданий тот причинил.

Конечно, Кхорх не мог не отомстить. И отомстил! С наслаждением глядел он на одурманенную Наэлу, на эту совершенную, блистательную красоту, которая предназначалась Арахну. И с упоением слышал, как закричала мхарка в колодце, когда поднялся к ней демон, и как жадно и долго наслаждался тот ее телом.

Тогда и сам Кхорх впервые пришел к ожидающей его Лемаис.

* * *

... Она посмотрела с интересом, и только на мгновение мелькнуло в серых глазах нечто похожее на испуг. Теперь, после пробуждения, как называла сама невилла свое воскрешение, в ней мало осталось от прежней наивности и скромности. Особенно в глазах, уже не сверкающих чистотой, как кариотиты, а горевших злобным, даже страшным огнем.

Ей отвели покои с двенадцатью комнатами, где расположились все служанки, которых Лемаис захотела выбрать из кифриек. Надо сказать, новая госпожа Улхура с большой охотой принялась украшать свое новое жилище, и оно очень скоро превратилось в благоухающий уголок красоты и роскоши. Оказалось, что у дочери Улха тонкий вкус, и Кхорху не пришлось жалеть о своем решении. Ему приятно было приходить в дом Лемаис, нравилось говорить с ней и просто смотреть. Она оказалась затейницей и никогда не скучала. Музыка смолкала здесь только в недолгие часы сна госпожи. А спала она мало, и отдых ее не походил на обычный человеческий сон. Бывало, в самый разгар веселья, Лемаис вдруг бледнела и начинала мелко дрожать, что поначалу пугало рабынь. Но скоро они привыкли к этим приступам, и просто отводили хозяйку в темную и тесную комнатушку, где укладывали прямо на пол. Она неизменно ложилась на спину, складывала на груди руки и переставала дышать.

Очнувшись, Лемаис вновь обретала прежнюю бодрость, смеялась и пела, сама обучая кифриек новым танцам, каких не знали ни в стране Песка, ни на берегах Седых озер. "Мне показали их огненные девы", — говорила она, чем приводила служанок в трепет. Да и не только их.

Лемаис во многом казалась теперь необычной. Пила только воду и ела сырое мясо. Но, не вынося его вкус, умела так хорошо смешивать приправы и вымачивать мясо в соусах, что им не брезговали даже при дворе Ксархса. Бывшая невилла требовала для себя только самого лучшего.

Ее познаниям завидовали мудрые жрецы. Они сами себе казались наивными, когда госпожа Лемаис приходила в храм, чтобы поговорить со служителями и просто посмотреть на статую Арахна. Правда, беседы со жрецами ей быстро наскучили, может, потому, что со временем она все больше забывала то, что вынесла из страны Умерших. А вот в разглядывании каменного истукана Лемаис нуждалась постоянно. Чаще всего тайно, она прокрадывалась в Алтарную и, впадая в экстаз, погружалась в созерцание. Никто не знал, для чего это было ей нужно. Сама она, конечно, не говорила.

Запахи стали для нее сущим кошмаром. Начать с того, что собственное тело всегда казалось бывшей невилле смердящим, и это заставило ее пристраститься к частым и длительным омовениям. После купаний рабыни растирали хозяйку ароматическими эссенциями, которые Лемаис научилась составлять сама.

Но что бы она ни делала, с нее всегда охотно брали пример. Поэтому в Улхуре стало принято посещать храм, растираться душистыми маслами и танцевать.

Сама Лемаис продолжала меняться. Что нравилось ей вчера, завтра могло привести в ярость. Она была капризной и желчной, но такой деловитой и неравнодушной ко всему окружающему, что ей прощались частые вспышки злобы. Ведь они неизменно сменялись бурной веселостью, а значит и новыми забавами. Чаще всего она пребывала в движении, словно боясь остановиться и снова вспомнить, что мертва.

Так или иначе, от прежней невиллы не осталось и следа. Это замечали все, кто знал ее раньше, особенно Матенаис. Но и с новой дочерью Улха, мать первосвященника смогла найти общий язык. И даже просила сына назвать Лемаис женой.

Но тот не спешил. И не сразу пришел к избраннице в спальную. Кхорх знал, что вернувшаяся из царства Теней никогда не сможет подарить ему наследника. Никакие иные причины не могли заставить его связать себя узами брака с земной женщиной. Он понимал, что ни одна из смертных не сравнится с Каэлис. А на меньшее владыка Сельфура был не согласен.

Но однажды он не смог устоять...

В тот день они долго говорили о любви, обо всех ее разновидностях. Лемаис, как во многих вопросах, была прекрасно осведомлена и открыто, свободно высказывала свое мнение. Ей хватало мудрости не порицать то многое, что отрицалось и высмеивалось — она казалась выше всех страстей, как некое неземное, великодушное и бесстрастное существо.

— Ведь ты никогда не любила, — заметил Кхорх.

— Хочешь удостовериться, чиста ли я? — Лемаис поднялась ему навстречу, развязывая широкий пояс и сбрасывая распашное платье. Оставшись в одной полупрозрачной нательной рубахе, она, не смущаясь, подошла к первосвященнику и спросила, заглядывая в глаза:

— Почему ты так долго ждал?

— Я хотел лучше узнать тебя.

— Узнал? — Лемаис рассмеялась и подвела его к низкому и широкому ложу, где расшивала жемчугом новое платье. — Кем бы ни считал себя повелитель Сельфура, он — только человек. И знает лишь крупицы того, что дано нам постичь здесь, на земле.