Красный туман (от 7 апреля)

После долгого отсутствия, возвращение получилось еще более тягостным. Глаза, отвыкшие видеть руины, горели, в ноздрях жгло от запаха гари — запаха, напоминающего о том, что двое из Второго союза обречены на бесконечный голод. Будь проклят Первый союз, будь проклята Даната с ее осторожностью и желанием мести! Лишь открытое противостояние Единому союзу и отсутствие хоть какой-нибудь армии останавливало Имаскара от решительных действий. Но об этом он собирался подумать после. Сперва справиться о делах Союза и отыскать Ксиата. Имаскар продолжал надеяться, что генералу удалось найти хоть какой-нибудь след, способный вывести их на разбойников. Но разбойников ли? Чем больше Имаскар думал об этом, тем больше сомнений зрело в душе.

Генерала он нашел в казармах. Зайдя туда, Имаскар с новой силой ощутил все нищенское положение его Союза. Оставшихся воинов можно пересчитать по головам — вряд ли наберется больше трех сотен. Три сотни из нескольких тысяч хорошо вымуштрованых солдат, каждый из которых стоит десятка лучших воинов Риилморы. Для защиты руин собственного дома трех сотен хватит, но разве этого желает сердце?

— Доброй ли была твоя дорога, шианар? — поинтересовался Ксиат.

— У Тайновидящих было для меня пророчество, но правительница Даната отказала мне.

— Первый союз всегда ратовал за мир, — осторожно сказал Ксиат.

— Мир, в котором Арна не получила ничего, кроме обглоданной кости.

Имаскар осмотрелся — его слова мог услышать каждый воин в казарме. И они слушали и слышали. Не потеряй Имаскар все, он бы осторожничал, но теперь злость выплескивалась из нее и не осталось ничего, что могло бы сдержать ее. Пусть слушают, пусть знают, насколько безумен их новый шианар.

— Второй союз заслужил право решать, прекращать войну или нет. Мы держали Риилмору за хвост, когда Первому дому вздумалось просить мира. Мира! — Имаскар выплюнул противное на вкус слово. — Мира, когда победа была у нас в кармане. Не сунься Первый союз со своими договорами в Конферат — магистры сами бы приползли к нам. Победители пошли просить мира у побежденных — Риилмора вечность будет потешаться над этим!

Краем глаза Имаскар увидел одобрительные кивки среди солдат.

— Но что мы будем делать сейчас, шианар? Если Даната не даст своего разрешения выдвинуть риилморцам ультиматум, тебя не поддержит ни один Союз. У Второго союза осталось достаточно воинов, которые последуют за тобой куда прикажешь, но их слишком мало, чтобы противостоять целой Риилморе.

"Хотя бы кто-то не сомневается в том, что тут воняет риилморским дерьмом", — подумал Имаскар. Верный Ксиат, он никогда не ставил под сомнение слова своего командира. И всегда шел за ним, даже если шианар Второго союза требовал обратного. Но даже он — всего лишь один человек.

Остаток дня Имаскар провел в бытовых заботах. За время его отсутствия, Ксиат успел разобрать основную массу насущных хлопот: из-под ног убрали разбитую мебель и посуду, остатки чудом уцелевших сокровищ перепрятали в надежные схроны, мертвецов похоронили, а от следов крови не осталось и следа. Если бы не разруха и общее опустошение, Имаскар усомнился бы в том, что произошедшее — не плод его кошмара. Имаскар распорядился усилить дозоры, и прибавил к шести отрядам еще два, вооружив их лучшими доспехами и оружием. Вряд ли теперь эта мера была так уж необходима — большая часть тех, кто требовал защиты, отправилась во владение Скорбной. Но эти заботы помогали не забыть, что он — шианар, и обязан заботиться о своем Союзе. Даже если камней в нем больше, чем душ.

Вместе с ночью пришла гроза. Небо полыхало синим, грохот и зарево вспарывали черное брюхо сумерек. Вода с настырностью крысы проникала в щели и вскоре в Замке гранитного шторма стало сыро, как в болоте.

Стоило первой молнии озарить небо, Имаскар по привычке сорвался с кресла, в котором дремал. Уже в коридоре, когда ноги несли его в сторону Серебряного шпиля, он смог остановить себя.

"Не к кому спешить".

Мысль вошла в висок, словно раскаленная стрела. Той, кто боится грозы, больше нет. Она стала проклятым пеплом, она преобразилась, сменив свой милый облик на личину сжираемого голодом призрака.

И в этот момент он услышал звук. Шелест, отдаленно напоминающий босую поступь. Имаскар тряхнул головой, твердя себе: "Наваждение. Обман". Но звук повторился. И архат пошел на него, словно зачарованный на звук волшебной свирели. Шаги — теперь в этом не осталось сомнения — доносились сверху, оттуда, где находились комнаты Аккали и других наследниц. Теперь они пустовали. И в Замке гранитного шторма не осталось тех, кто осмелился бы туда подняться. Разбойники? Они могли вернуться за тем, что не отыскали в первый раз. Но что за дурость искать столь ценную вещь в женской части замка?

Обычно Имаскар не носил меч в замке, ограничивался кинжалом, да и тот держал при себе скорее для порядка, чем для обороны. Но теперь с клинком он не разлучался даже сидя за столом. Сейчас тяжесть ножен пришлась кстати. Архат не стал доставать меч — успеется. Каким бы быстрым не был незваный гость, ему не опередить Риилморского потрошителя.

С тех пор, как в Серебряном шпиле стало некому жить, здесь не зажигали лампы. Тусклый свет давали небольшие круглые кристаллы, установлены на кованых треногах как раз напротив окон. Они пили солнечные лучи днем, чтобы вернуть их свет ночью. Мягкая дымка скорее обрисовывала контуры стен и предметов, чем освещала их в полной мере, но этого было достаточно, чтобы не спотыкаться о каждый косяк.

Отсчитывая ногами ступни, Имаскар с яростным вожделением ждал встречи. Лишь очутившись в коридоре, из которого доносились шаги, он понял, что не подумал о главном. А что, если вместо грабителя его встретит призрак сестры? Одна мысль об Аккали в облике чудовища, обдала сердце огнем. За ней подкралось желание уйти. Не делать последние шаги, не видеть перерождение. Но ноги сами несли вперед.

Шаги ненадолго стихли, а потом появились вновь — за дверью ее комнаты. Имаскар сглотнул, убрал ладонь с эфеса. Нет смысла тягаться с призраком: во всем Деворкане нет меча, способного причинить вред бесплотной сущности. Призраки не помнят, кем были при жизни, но помнят, что их погубило. Так говорят. Имаскар подумал, что за имя предателя дал бы выпить половину себя. И мысленно усмехнулся — вряд ли его судьба умереть от старости.

Не успел он протянуть руку к двери, как та открылась навстречу. Полумрак разрезала полоса света, в которой мелькнула продолговатая тень. Имаскар отворил дверь полностью, на миг прищурился, давая привыкнуть глазам.

— Имаскар, — раздался шелест голоса.

Архат остановился. Ноги будто сунули в каменные колодки — ни поднять, ни шагу сделать. Он еще не мог видеть ее, но узнал гостью по голосу.

— Мой дорогой сын, — продолжала шелестеть она, не спеша являть свой облик.

— Мать... — В хриплом треске, который вырвался из гортани, не осталось ничего от его прежнего голоса. Имаскар попробовал кашлянуть, но горло словно затянули петлей — даже для вздоха приходилось прилагать усилия.

Архат не мог ее видеть, но чувствовал, что гостья улыбается. Через мгновение, когда она выступила из убежища тени, понял, что не ошибся.

Он никогда не видел Мать — ту, что дала жизнь всем перворожденным архатам его Союза. Серафима является лишь тому, с кем делит ложе и чью кровь берет. Она являлась к отцу, и от их совокупления появилось много наследников. После того, как его место занял Первый наследник Исверу, Мать перестала являться. Исверу уверял, будто она чувствует, что в ней нет нужды и Союзу достаточно силен без новых воинов. Имаскар считал иначе, но из уважения к брату не высказывался против. Сегодня у него будет шанс спросить ее саму.

Она была высока, даже в своей отчасти людской оболочке приходилась на голову выше Имаскара. Несколько пар ее крыльев лежали вдоль тела, прикрывая бедра и ноги серафимы, словно дорогое платье. Мать Дома меча носила красное оперенье — Имаскару почудилось, что исходивший от него жар способен расплавить камень. Другие несколько пар крыльев серафима держала поднятыми, и они защищали ее спину подобно щиту. Тело серафимы покрывал тонкий слой перьев, прилегающих друг другу плотнее доброго доспеха. По людским меркам лицо Матери было безобразно: едва заметный бугорок вместо носа, но увенчанный миндальными разрезами ноздрей, круглые впадины глаз, полностью заполненные красными зрачками, впалые щеки, утонувшие в выступах костлявых скул. Вместо волос — копна толстых кожаных жгутов, вперемешку с хрящевыми и костными наростами.

И все же, Имаскар не мог оторвать от нее глаз. О том, что положено встать на колени и произнести слова благодарности, вспомнилось много позже, когда серафима заговорила.

— Такой взгляд, — она говорила осторожным шепотом, — я не видела уже очень давно.

— Мать... — Он преклонил колени, протянул пальцы, чтобы коснуться жаркого оперенья.

— О, Создатели, прекрати меня так называть, — перебила она, жестом давая понять, что разрешает ему подняться.

Имаскар повиновался. От серафимы исходила мощь, от которой хотелось закрыться руками. Все вместе: боль, сила, страх и отчаяние. Она подавляла, подчиняла без единого слова.

— Такой взгляд в моем роду я видела лишь однажды, — произнесла серафима.

— У отца, — зачем-то сказал он, на что получил короткий, напоминающий людской смешок.

— Твой отец, и его отец, и твой брат — все боялись смотреть на меня. Опускали глаза. Исверу плакал, когда я явилась к нему, целовал мои следы.

— От почтения, — вступился за мертвеца Имаскар.

— От слабости и трусости, — с заметным отвращением поправила она. — Но отцу хотя бы хватило мужества дать мне семя, чтобы продолжить род. Исверу даже заговорить боялся. От него пахло страхом. — Серафима потянула ноздрями воздух, отчего те расширились, став вдвое больше. — От тебя пахнет кровью и болью, Имаскар. Ты родился стать шианаром Союза, я знала это, едва семя пустило ростки.

Несмотря на траур по убитому брату, ее слова согревали душу. И все-таки Имаскар постарался не выдать своей тщеславной радости: что можно говорить Матери, то табу в устах ее детей.

— Зачем ты лжешь мне? — ее удивление звучало искренним. — Спрячь фальшивую скорбь по тому, что родилось на свет по странной прихоти Создателей. Ты был рожден истинным наследником, я говорила это так много раз, что в конце концов твой отец почти согласился переступить порядки и назвать преемником Второго наследника. Его смерть случилась очень некстати.

Имаскар видел, как погиб родитель: в бою, пронзенный тремя копьями. Но и выпав из седла, он продолжал рубить риилморцев, пока не испустил дух. Настоящий воин, которым Имаскар всегда стремился стать.

— Я пришла помочь, — сказала серафима.

Имаскар вскинул голову, внимая каждому слову.

— Союзу нужны новые воины. — И, помолчав, прибавила к сказанному: — И наследники.

Архат сглотнул.

— Я готов отдать кровь. Столько, сколько потребуется.

— Очень хорошо, — похвалила серафима. — Я сделала кладку и скоро у Второго союза будет достаточно солдат.

Создатели всемогущие! Пол зашатался, будто замок вдруг встрепенулся на несуществующие ноги и побежал во всю прыть. Кладка! Воины, которых так не хватает союзу. В кладке две, может быть три сотни воинов, но каждый из которых превосходит его теперешних в несколько раз. Мать давно не делала столь щедрых подарков.

— Ты знаешь, для чего нужна кровь? — спросила серафима.

— Чтобы оживить коконы, — сказал он без заминки.

— И как серафимы выбирают того, чья кровь подойдет? — продолжала допытываться гостья.

— Только сильная кровь даст сильных воинов.

Стоило словам сорваться с губ — Имаскар почувствовал ее прикосновение. От нестерпимой боли по спине прошлись конвульсии. Ладонь серафимы будто бы прожгла плоть и ухватилась за кость. От нахлынувшего жара накатила слабость. Имаскар сгреб жалкие крохи сил, но смог удержаться на ногах. А тело горело и тряслось, подчиняясь то огню, то холоду, то снова огню. Будто его раз за разом окунали в лаву и снег.

Следующее Имаскар помнил смутно. Жар и холод закалили его, поэтому он вряд ли почувствовал всю положенную от укуса боль. Серафима буквально вгрызлась в его плечо, туда, где под ключицей плоть податливее всего. Гостья сделала лишь глоток, но арахнт чувствовал себя опустошенным.

А потом он увидел ее лицо, склоненное над собой: окровавленные губы, алые соленые ручьи, стекающие по ним и тяжелые капли на собственных щеках. И понял, что все-таки упал. Если серафима проверяла его, то испытание он провалил.

— Хорошая кровь. — Удивительно, как многогранен ее шепот — в нем и ликование, и радость, и жажда. — Сильная и злая. Я ждала, когда ты созреешь, чтобы взять ее и взять твое семя.

Если одно прикосновение исчерпывает его досуха, что будет, когда она возжелает близости? Имаскар нашел эти размышления забавными, и даже почувствовал собственную улыбку.

— Время пришло, Имаскар, — прошептала серафима. — Время, которое я видела во снах, о котором мне было предсказано задолго до твоего рождения. Я вглядывалась в лица своих детей, зная, что смогу различить среди них отмеченного. Но о том, что это будешь ты, я поняла, стоило семени твоего отца попасть в мое лоно.

Он не увидел, скорее почувствовал, как шевелятся ее крылья, как она прикладывает ладонь к низу живота и едва слышно стонет, будто готовится ко-встрече с любовником. Во всем этом было что-то омерзительное, но и завораживающее одновременно. Имаскар сглотнул, прошелся языком по трещинам губ — будто бритву лизнул. Во рту тот час появился вкус крови. Сейчас она казался слаще старого вина.

Серафима снова припала к его ране, глотнула. Боль отступила, дав место тягучей, как первый мед дреме. Ее жалящий рот дарил наслаждение, вытравливал из души горести минувших дней. Боль — Имаскар знал это — вернется, но это случиться после. Сейчас он — выбранный, тот, чья кровь даст союзу новых солдат.

— Поезжай на запад, — заговорила серафима, в перерывах между глотками. — Отыщи Клинок пепла и привези его в союз. Иди по красному следу и не озирайся. Тот, кто владеет этим клинком станет шианаром и без одобрения Единого союза. И солдаты, которые вскоре родятся, будут тому хорошим свидетельством. А после ты ляжешь со мной и я дам Второму союзу еще одну наследницу.

Имаскар хотел сказать, что согласен, но не смог разомкнуть губ. Даже на кивок не стало сил.

"Пусть выпьет всего, до последней капли, лишь бы сделала, как сказала", — было последнее, о чем он успел подумать прежде, чем окунуться в самый черный из снов.

Из небытия его вырвал голос Ксиата. Имаскар еще не достаточно проснулся, чтобы понимать его слова, но узнал в них беспокойство. Чтобы мир обрел прежние черты, пришлось выждать время. Кое-как справившись с языком, архат прошептал:

— Помоги мне подняться.

— Шианар, сперва рану нужно перевязать, я послал за лекарем. Кто сделал такое с тобой? Куда подевался? Я сказал воинам обшарить весь замок.

Имаскар хотел мотнуть головой, но не получилось. Сколько же выпила Мать, если теперь он чувствует себя так, будто из тела вынули кости и плоть, превратив то, что осталось, в дырявый кожаный мешок с болью?