Зверь лютый. Книга 29. Венец

Андрей, несколько вспотевший, глядя в трубу на одного из бояр, стоявших вблизи, вдруг произнёс:

— Слышь, Борька, ты с кого шубу снял? У тебя ж серебра, чтобы изумруды в пуговицы поставить, отродясь не было. Да и ныне не густо: третья пуговица — стекло, не камень.

Боярин, смущённый внезапно обнаруженной подделкой, густо покраснел и начал оправдываться:

— Я... эта... государь... живота не щадя... меча не выпуская... в голоде-холоде, в трудах ратных...

— Вижу. Ты пуговицы-то с шубы срежь, замени камни на стекло. Издаля не видать, а тебе вотчина купится.

Отнял трубку от лица, покрутил, погладил.

— Забавник ты, Ванюша. Вечно у тебя диковинки да небывальщинки. Ну, сказывай, чего просить себе хочешь.

Та-ак. Как бы это помягче... так послать, чтобы самому не пропасть...

— Себе, государь? Мне наибольшая милость твоя — твоё и Всея Руси процветание и благоустроение. Будь удачлив. В себе, государь, в делах, в народе твоём. Пусть щастит тебе Богородица. Сиё и есть для меня самая великая милость твоя. Об одном этом и прошу.

Народ в зале взволновался, зашушукался:

— Это ж как ловко плешивый-то подлизнул, подластил. Ишь ты, ничего, де, ему для себя не надобно. С одной с удачи государевой сыт будет. Чтой-то он, видать, и вовсе несуразное у государя выпросить тщится.

Андрей смотрел зло, недоверчиво.

Человек, которому ничего от властей не нужно, вызывает у властей подозрение. Крючка нет. За которым подцепил и дёргай. А ежели этот... незакрюченный — хвостом вильнёт? Мыльк — и нет его. Да ладно, коли в глубину, а ежели к ворогу?

Боголюбский поманил пальцем слугу. Все внимательно понаблюдали за упаковкой моего подарка. Крышечки — на трубочку, трубочку в чехол. Нет, неправильно. Вынуть из чехла — положить в футляр. Футляр — в чехол, чехол — в торбу...

— Чегой-то я притомился. А пойдём-ка, воевода, прогуляемся. Проводи-ка меня. До отхожего места.

Андрей тяжело поднялся с трона. Парчовая, шитая золотом, шуба, цепь "аравийского золота" на шее, бармы на плечах, шапка Мономахова с деревянным влагалищем на голове... Таскать всё это на себе...

"Южный крест" верно пишет:

"Тяжела ты, шапка Мономаха.

Непроста её владельца роль,

Рядом с ней и власть, и меч, и плаха,

И бессилье, как на рану соль.

...

И всё громче карканье ворон

На дорожных поворотных стыках.

И сильнее колокольный звон,

И темнеют на иконах лики".

Тяжела. Даже просто в килограммах.

Всё верно: вороньё по городу криком кричит, колокольни не в лад колоколят. А иконы всегда темнеют, при любой власти, свойство у них такое.

Опираясь о высокий, резной, изукрашенный драгоценными камнями и золотыми узорами, посох, скособочась, подшаркивая подошвами, Андрей двинулся к двери в задней стенке. Два владимирских гридня, стоявших возле неё, распахнули и поклонились.

Мне пришлось наклониться, проходя следом: притолоки везде низкие. Едва я сделал шаг за порог, как головка резного посоха резко упёрлась мне в горло. Ухватив другой рукой кафтан у меня на груди, Андрей зашипел в лицо:

— Ты мне невидальщинами своими глаза не отводи! Что с делом нашим?

Не сразу сообразил. За последние два дня "наших дел"... Город, вроде, взяли. Боголюбского короновали... Какие ещё у нас дела...? А, факеншит! Он же изволил назначит меня главным по...

— Ты про свою сиську спрашиваешь?

— Х-р-р...

Давление на моё горло усилилось.

Мда... Сразу чувствую выгоды от венчания Боголюбского в Государи: раньше он в таких случаях другой свой атрибут использовал — меч св.Бориса. Не обшапкнули бы вчера — сегодня мог бы Ванечка получить "тяжкие телесные". Проще — горло перерезанное.

Не обязательно насмерть. Вылечился бы да так и ходил, склонив головёнку к плечику и поворачиваясь на всякий зов исключительно всем корпусом.

— Работаю, государь. Подвижек пока нет, порадовать нечем. Но процесс идёт, меры предпринимаются, результаты ожидаются...

Да что ж он всё давит!

— Да и другие дела неотложные аж горят.

— Какие у тебя иные дела неотложные?! Окромя моих?!

— Из первейшего — избрать митрополита.

О! Помогло.

Дышать — хорошо. А хорошо дышать — ещё лучше.

Озадаченный моим заявлением Боголюбский чуть попустил посох. Понятно, что он ничего не забывает и ничего не пропускает. Моё предложение насчёт Кирилла он запомнил. Но продумать времени не было, решение ещё не принято. "Руки не дошли". Или чем он там думает.

Тем более, что тема не очевидна, провести широкий зондаж — времени нет. А самому решать — мало информации, непонятно.

Минутку постоял в растерянности и снова вскинулся в ярости:

— Что?! Избрать? Они все враз волками взвоют да кинутся! Грызть да в куски рвать!

Ну вот. Поскольку про местоположение части бюста Варвары Великомученицы я ничего сказать не могу, то поговорим о русском православии.

"Слон — это животное, у которого вместо носа червеобразный отросток". Раз уж я нынче только "про червей" выучил.

Финт сработал, одна горячая тема переменилась на другую. Тоже... аж дымится.

— Тебе ли волков двуногих бояться? Но дело сделать надо. Прежде чем его другие за тебя сделают. Собери нынче вечером епископов, а я изложу им... своё видение проблемы и путей её разрешения. Как нам обустроить церковь православную. Во избежание повторения "неправды митрополичьей". Если, конечно, на то воля твоя будет.

Андрей смотрел ошалело.

Устал братец, притомился.

"Самое страшное — потеря темпа".

Зачем нам ещё "страшное"? Мы сами такие. Так что — бегом-бегом.

Андрей отпустил меня с миром, и, часа через четыре, я снова входил в княжьи (или уже — царские?) палаты.

Тронный зал, она же — Мономахова трапезная, снова была полным полна народу.

Как-то это... неправильно. Какой-то нон-стоп получается. "Весь вечер на арене" — про клоуна в цирке. А тут с утра и целый день. А как же "работа с документами"? Это у государей всегда так или только первые полгода празднований?

Трапезная жужжала. А также кашляла, сморкалась, шаркала и вздыхала.

* * *

Первые киевские князья кормили дружину со своего стола. Соответственно, "помещение для жранья" в княжеских дворцах — огромных размеров. Самое большое — в Ярославом Дворе. Там и тысячу гостей посадить можно. Ярослав Хромец печенегов на месте Софии не "в одну харю" побил — с дружиной верной, с сотоварищи. Что выжившие и примкнувшие регулярно отмечали хоровым кушанием.

Потом производительные силы прогресснули феодализм в сторону раздробленности, денег стало меньше, жрать стало не с чего и традиция совместного насыщения несколько усохла. Перестроенный Мономахом дворец имеет залу, вмещающую сотни две гостей.

Что я и наблюдаю.

* * *

Всё это сидит, балоболит и выделяет. Нет, не то, что вы подумали, а углекислый газ. Отопление не надобно, тут и так... тропики. С крокодилами в дорогих мехах.

Заметив меня в дверях, Андрей, явно замученный беседой с несколькими "вятшими" в шубах, бородах и лысинах, радостно возопил, не вставая с трона:

— А! Вот! Воевода Всеволжский! Вот пущай он и сказывает!

Высокое собрание, состоящее, в значительной части своей, из князей, бояр и густой прочерни попов с игуменами, дружно обернулось и укоряюще посмотрело.

Некоторые уже видели меня сегодня или прежде, но большинство только слышало про "Зверя Лютого". Вид мой... Не, не впечатлил. Кафтанчик серенький, головёнка лысенька, а что орясина под три аршина длиной, так в вотчине осины и выше растут...

"Повторение — мать учения".

Повторяю. Не "мать-перемать", а фирменное приветствие. Для новеньких. Итить их ять склеротически.

— Государю всея Руси — поклон.

Потянулся, выпрямляя спину и чуть разворачивая плечи, прищёлкнул каблуками и дёрнул подбородком вниз-вверх.

— Всей честной компании от Воеводы Всеволжского — привет.

Телодвижение было повторено.

Кр-расота! Сработало! У половины присутствующих челюсти отпали, у другой — негодующе поджались.

Да за одно такое приветствие в приличных домах — на конюшню и шкуру спустить! И это хорошо! Это милостиво! А по делу-то надобно головёнку дурную срубить да в отхожее место выбросить... Хамло, невежа, полено неструганое.

Иллюзий у меня нет. Повторять, повторять, повторять. Вызывая раз разом уже предвидимую, надоевшую реакцию публики. Им придётся понять, что я — не такой. Не системный. Им — не ровня. И обижаться на меня — бестолку. Ты на дождь с грозой обижаешься? — Во-от. Терпите. Привыкайте. "Лутшие мужи святорусские". Они же — крысюки золоченые.

Я не стал дожидаться продолжения вплоть до "медный лоб, оловянный...", а "взял быка за рога". Хотя, учитывая количество и качество слушателей, следует, вероятно, говорить: "баранОв за рОги".

— Государь! Ты велел мне поразмыслить над устроением церкви нашей. Дабы впредь избегнуть "неправды митрополичьей" и прочих неурядиц. С тем, чтобы обсудив с епископами, переменить порядки наши к лучшему.

Точно, велел. Часа четыре назад. В форме:

— Ну, приходи. Послушаем — чего ты понапридумывал.

Сразу видно в чем я лопухнулся: Андрей призвал кучу народа. Типа: больше голов — больше мозгов. Может чего и умного проскочит. Я на такое сборище не рассчитывал.

* * *

Кто-то, может, и пофыркивать станет, но я помню исследования Паркинсона о численности комитетов. Трёх — мало, семь — оптимум, после 21 — разваливается, выделяя реальные центры власти.

Комитет растёт, и из группы, где происходит совещание, обмен мнениями, принятие согласованных решений, переходит в состояние "митинг", "торговля мордами". Переходит к лозунгом. Их кидают. В толпу. Это способ навязать своё. Что-нибудь простенькое, примитивненькое. Неравенство Коши-Буняковского так не вбросишь.

Я не могу ничего всерьёз навязать. Просто потому, что эти люди, даже согласившись с какой-нибудь моей "резолюцией", утром решат, что их обдурили, "нагнули". И разнесут всё в клочья.

Нужно осознанное согласие. Хотя бы частичное. Ещё крайне нужна информация по теме: я в православии как-то... не очень. А уж 12 века...

Вывод? — 7-10 "говорящих голов" — максимум. Остальные, в такой ситуации — генераторы помех.

* * *

Внимательно осмотрев ряды уставившихся на меня бородатых физиономий, я продолжил:

— Однако же изложение моё приуготовлено к обсуждению в кругу узком, тебя, государь, да архиереев. В столь же многочисленном собрании, кое я ныне лицезрею, следуя высокому искусству риторики следует говорить иначе. К чему я не готов. Посему прошу отпустить сиё множество людей занятых к делам их неотложным.

Общество сразу забухтело разнонаправленно.

— Чего?... Как это?... Слава те, господи, у меня полон ещё не считан... пошли, брат, хоть выспимся... и то правда — с самого Полоцка ни разу в постели не спал... а ежели они тут без нас?... а ты хто — епископ?... я тут такую бабёнку надыбал! Огонь! Пойду-ка, распробую-ка... А меня позовёшь? На распробывание... И чего дёргали? Своих дел невпроворот, а тут ещё и... Хоть один умный сыскался, да и тот лысый... Дела матери церкви нашей не могут быть оставляемы без внимания! — Да ты, никак, в архиереи метишь? Смотри, расскажу твоей. Она тебя так приветит! Тебе-то в соборе службу править, а ей-то постриг да в дальние края.

Установления церковные требуют, при посвящении в епископский сан, расторжения брачных уз, пострига супруги и отправки её в дальние, от места служения бывшего мужа, места. Обычно — в другую епархию.

Живчик поднялся с места, поклонился Боголюбскому и, обсуждая что-то радостное с Ильей Муромцом, направился к выходу. Следом потянулись и другие. Тут же подскочил ко мне давешний знакомец, игумен Феодорова монастыря, начал жаловаться на суровость моих приказчиков:

— Не сейчас, господин настоятель. После.

Фыркнул. Однако поклонился и ушёл. За ним начала редеть и "чёрная братия".

— Ну, коли так, пойдём в хоромы более для беседы подходящие.

Андрей резко подскочил на кресле. Ухватил свой посох и скомандовал:

— Архиереи и вон тот — за мной. Остальные... идите дела делать. А то всё ноете: времени нет, роздыха не даю...

Недовольно бурча под нос, устремился к дверке в стене за троном.

* * *

Я уже рассказывал: слабость искусственного освещения приводит к тому, что дворцы "просвечивают" — окна в каждом помещении стремятся сделать на обе стороны здания. Следствие: анфилады. На Руси эта "архитектурная неизбежность" несколько смягчается разного рода башенками, крытыми переходами, другими элементами "деревянного зодчества". Но так, обычно, делают верхний третий этаж. Ниже... "бродвей" от торца до торца здания.

"Западный дворец", где мы гуляем, деревянный, поставлен на каменном фундаменте. Он не сгорел во время штурма, хотя горел несколько раз, пока Батый не пришёл, и место вообще стало заброшенным.

Окна — решётчатые. Были. В смысле: решётки в большинстве окон есть. А стёкол почти нигде нет. Проход в нескольких местах засыпан стеклянным крошевом. Проёмы кое-где заткнуты чем не попадя. На полу местами валяются какие-то обломки, осколки и обрывки. Включая окровавленные лоскуты.

Ещё здесь, похоже, скамьями дубовыми... рубились. В щепочки.

"Здесь были мы. Революционные солдаты и матросы".

Виноват: русские граффити типа "Киса и Ося были здесь" встречаются в храмах от Новогородской Софии до Софии Константинопольской. И далее. Но не в светских строениях.

Разруха. И, в части стекла, надолго. Оконное стекло, темноватые кругляши в ладонь, в Киеве не делают. Варят и раскатывают такие штуки на Волыни. С учётом политической ситуации... Придётся на эти кованные решётки бычьи пузыри натягивать. Или промасленную бумагу? — С бумагой на "Святой Руси" тоже плохо.

* * *

Вот по такому коридору с выгородками мы и топаем. Где-то в четвёртом или пятом загоне Андрей остановился, принюхался:

— Падалью, вроде, не несёт. Стуло мне. Садитесь. Туда — покрывало.

Левая скамья замызгана кровью. С другой стороны в стене, точнее, в ткани, которой она обита, видна прореха.

Поросьский епископ Дамиан, только что приехавший в Киев, поковырял край и профессионально сообщил:

— Саблями резались. Хороший удар. Но — мимо. След на дереве есть, а крови нет.

Принесли стул для Боголюбского, покрывало на скамейку, владыки расселись по лавкам, а я остался стоять. В проходе, в этом длиннющем коридоре, по которому то здесь, то там пробегали слуги.

— Чего?

— Да как-то... как на улице.

— А ты думал. Построено... для Великого Князя. Чтоб во всяк миг у прислуги на глазах.

Несколько злорадная усмешка Боголюбского, выглядела, однако, довольно вымучено. Насмехаться надо мной далее он не стал, а просто рявкнул в пространство:

— Асадук!

И... ничего не произошло. Пауза затянулась, Андрей начал наливаться кровью. Я покрутил головой по коридору в обе стороны.

— Дяка! К государю! Бегом!

Замеченный мною в дальнем конце анфилады знакомый десятник, тяжко вздохнул, но, подхватив меч на бедре, целеустремлённо потопал на зов.