— Простите, — выдавил Марек.
Следовательница Бряк отодвинула его и села в кресло для посетителей.
— Какие обстоятельства? — напомнила она.
Я выставил руку, прерывая остальные вопросы. Достал футляр и выставил на стол колбы, закрепив в специальных держателях. Начнём попорядку.
Первый припой, как я и ожидал, почти ничего не показал. Кузьма разбирался с делом о поставке просроченных зелий. Алхимики возражали, что поставили всё в срок и в надлежащем качестве, а испортилось зелье из-за неправильного хранения. Устав от криков и бесконечных жалоб, он собрался пообедать и вышел через черный ход, как выходил всегда. Он не любил толкаться в приёмной гильдии — там всегда собиралось много народу, и чтобы добраться до улицы приходилось переплывать эту бурную человеческую реку. Убийца должен был знать его привычки, а, следовательно, они были знакомы. Вот только выбравшись в тупик, Кузьма не успел сделать и шага, ничего не увидел, не почувствовал запаха. Зазубренное лезвие впилось в шею и рванулось назад и в сторону, будно собиралось оторвать голову. Удивление опередило боль, но и она не заставила себя ждать, набросившись безжалостным хищником. Смерть обняла и выдавливала остатки жизненных сил... Я дергался... руки бились о ступени... холод пробирался по венам и цеплялся ледяными когтями, впиваясь в сердце...
— Пан Вильк! Пан Вильк!
Меня дернули за плечо, и я с облегчением почувствовал, что сижу в своём кабинете, а не корчусь на грязной лестнице.
— Что-то узнали? — наклонившись надо мной, спросил Марек.
Но я покачал головой и потянулся за новой колбой. Попробуем на вкус кучера.
Я медлил, не решаясь сделать глоток. Живая кровь — не мёртвая. Может занести в любую, даже самую дальнюю часть жизни её хозяина. Тут главное не перестараться, а коснуться вскользь самых последних часов, иначе затянет в водоворот воспоминаний, которому не будет ни конца не края. Однажды, по неотпытности, я блуждал в чужой памяти несколько дней.
Меня передернуло. Решайся! Перед смертью все равно не надышишься. Я прильнул к колбе и втянул безвкусную, бледно-розовую воду.
Кучер ёрзал на козлах, с жадностью разглядывая спорящих купцов в дорогих одеждах. У каждого, подпрыгивая от взмахов рук, на груди покачивалась золотая цепь, знак принадлежности к гильдии. С таких можно срубить хороший куш. Они вечно торопятся и с легкостью накидывают несколько растов за скорость. А если завести такого в тёмную подворотню, то за одну цепь можно выручить...
Кучер передернул плечами. Последнее время ему не везло, 'жирные клиенты' ускользали из-под пальцев. Мелкие купцы, да ремесленники не связывались с ним. И даже орастые скряги и те выбирали лошадь помоложе, повозку поновее, а возницу посговорчивее. Невольно полезет в голову всякая жуть. Он осенил себя знаком Четырех, и шмугнул носом. У тупика под башней купеческой гильдии собралась уйма народу. Что-то кричали, вопили. Кругом рыскали стражники. Прошел слух, что градоначальничьего сынка укокошили. Туда ему и дорога. И всем остальным богатеям впридачу.
Промеж толпы суетился какой-то неприятный тип, подкатывал то к одной повозке, то к другой и быстро убирался подальше. Капюшон скрывал голову, а низ лица прятался в широком черном шарфе. Потерпев очередную неудачу, он направился прямо к кучеру и застыл, склонив голову. Из глубины капюшона смотрели два тёмных глаза.
— Куда вас, неужто в саму Полуночную бездну? — недобро оглядывая длинный рваный плащ, съязвил я.
То есть будущий свидетель, конечно. Я в... неважно... где-то в другом месте. И я это не он.
— Везти никуда не надо, — неразборчиво проговорил незнакомец.
От него нестерпимо несло знакомым одеколоном 'Мормора'.
Голову затянуло туманом. Не может быть!
— Скажите стражникам, что видели, как парня убила всем известная тварь, и получите десять растов.
— Тридцать, — потребовал кучер, склоняясь ближе.
— Жирно не будет? — фыркнул незнакомец и добавил с интонацией Рекара Пшкевича. — Хватит и двадцати.
— По рукам, — испугавшись что не получу ничего, я согласился и протянул ладонь.
В глазах помутилось. Нет! Я сжал кулаки. Никогда не договаривался с подлецами и убийцами. Сознание немилосердно двоилось. Моё 'я' протестовало против бездумной алчности кучера, но помешать сделке не могло.
Всё расплылось окончательно. Из-за отчаянного сопротивления проклятый дар показал свою обратную сторону. Дикая боль скручивала тело. Меня словно варили в кипятке и медленно сдирали кожу...
Где-то вдалеке знакомый голос звал меня и требовал очнуться, но из кошмара не так просто выбраться.
Я неспешно поднимался из бездны. Даже понял, кем являюсь и где нахожусь. Вот только сил не осталось даже на то, чтобы пошевелить рукой. Она прилипла к подлокотнику кресла и свисала, словно ветка под тяжестью яблок.
— Ты чего ждал? — ворчала Люсинда. — Чуть пана чародея не угробил.
— Растерялся, — пробурчал Марек. — Такого, с ним еще никогда не было.
Я с трудом разлепил один глаз. Следовательница наклонилась надо мной, удерживая в руках светящующуюся пирамидку. Та подпрыгивала, собирая витающие вокруг, едва различимые клоки дыма. Они нехотя отлеплялись от меня, дергались, как оторванные от кожи пиявки, извивались и пытались вырваться. Но магия затягивала их в пирамидку и растворяла в белесом сиянии.
— Хорошо еще, что я мастер по зачарованным...
— Его не зачоровывали, — возразил капрал.
— Да какая разница, то же самое, — бросила Люсинда. — Без помощи застрял бы в вымышленном мире и окочурился.
— Благодарю за помощь, — выдавил я. — Расцеловал бы, если мог.
— Оставьте ваши глупости, — поморщилась следовательница, покосившись на Марека. — Сухие и чёрные не в моём вкусе.
— Понял, улетаю, — пробормотал я так, что никто не расслышал.
Пирамидка знала своё дело, медленно, но верно освобождая меня от последствий моей же собственной глупости. Дар припоя жесток и не терпит своевольства. Любые попытки, как-то влиять на череду воспоминаний всегда заканчиваются плачевно. Сопротивление безжалостно карается.
Мне постепенно становилось легче. В голове прояснилось, и я даже смог распрямиться и сесть. Потёр затекшую шею и с признательностью оглядел своих помощников.
— Если бы не вы...
— Ах оставьте эти 'телячьи' нежности, — перебила Люсинда. — Что вы увидели?
— Худшее, — тяжело вздохнул я, и рассказал все подробности.
— Я, конечно, знал что он гад, но чтобы людей изводить, — ошалело выдавил Марек.
— Это еще доказать надо, — сдержанно бросила следовательница. — Знакомые глаза под капюшоном и запах одекалона — да нас на смех поднимут. Это же не крестьянин какой, а сам глава кафедры боевой магии. В городском совете заседает...
— Ты права, — закивал я. — Так что пока никому ни слова. В вас, я не сомневаюсь, но у Рекара везде свои люди. Хотя, зацепки могут быть здесь.
Я потянулся за третьей колбой, но Марек хлопнул меня по руке. Припой с табачным пеплом выскользнул из моих пальцев и непременно разбился бы вдребезги, если бы его не подхватила Люсинда.
— Совсем спятил уликами разбрасываться, — фыркнула она, вернув колбу обратно в крепление.
— Простите, — потупился капрал. — Но пану чародею сегодня нельзя, он и так все силы потерял.
— Уволю тебя когда-нибудь, — сухо процедил я, но спорить не стал.
День и так был слишком длинным и насыщенным. Если немного не отдохнуть, то не выполню завтра и половины задуманного, а времени в обрез.
— Давайте, домой вас отвезу, — предложил Марек.
— Думала, ты меня отвезешь, — проворчала Люсинда. — Но раз такое дело, не буду разрушать вашу идиллию.
Она поставила пирамидку на полку и двинулась к двери.
— Никому...
— Ни слова, помню, — откликлинулась она. — Спокойной ночи! — и вышла, притворив за собой дверь.
Я тоже поднялся, подцепил третью колбу и сунул в карманный футляр. Ноги заплетались, и капралу пришлось поддерживать меня и помогать спускаться по лестнице в конюшню.
Лошади недовольно заржали. Они уже не собирались никого никуда везти, а рассчитывали спокойно жевать сено и спать.
Город спал, и мы катили медленно, чтобы не будить честных людей громовым стуком колес.
— Пшкевич оказался так подл, что воспользовался нападениями и избавился от Кузьмы. Не знаю уж, чем он ему не угодил. А может, не он, а батенька его, досточтимый городской голова... но это еще отвратительнее.
— А может, он и остальных убил, — заметил Марек с козел. — А про Кузьму узнал и решил тоже за своё преступление выдать, чтобы больше боялись.
— Может и так, — качнул я головой. — Разберёмся.
Больше мы не говорили. Я так устал, что не мог нормально соображать. Безконтрольные мысли толкались, путались и мешали друг другу, поэтому я погнал их прочь, сосредоточившись на одной — о мягкой кровати.
Когда мы приехали, капрал довёл меня до дверей.
Я только ухмыльнулся. Всё по-честному. С утра я его тоскал по всему Зодчеку, а теперь он меня.
— Благодарю, Марек! Отдохни как следует. Завтра нас ждёт тяжелый день.
— И вам всего хорошего, — пожелал он, сдав меня с рук на руки Проньке.
Домовой привычно ворчал, но всё же помог мне раздеться и забраться в кровать.
Прежде чем отключиться, я приказал:
— Завтра утром отправь Алане де Керси её рисунок. Лежит у меня в столе. И коробку с янскими кистями. Мне они все равно без надобности, калиграф из меня паршивый, а ей пригодятся
— Чего завтра ждать? — фыркнул Пронька. — Прямо сейчас побегу. Может еще чего пожелаете? Мостовую до Пёсьего моста подмести, али все фонарные столбы с мылом помыть?
Из рассказа Аланы де Керси, младшего книгопродавца книжной лавки 'У Моста'
Если и существует в сутках наиболее паршивое время, когда даже самый сдержанный человек готов крыть вас на чем свет стоит, то это — раннее утро. Первые лучи бледного осеннего солнца, проникнув сквозь витрину, щекотали мои ресницы, заставляя хмуро щуриться и тереть глаза. К тому же под утро я изрядно продрогла — не спас даже плед, любезно пожертвованный Врочеком. После ночевки на диване зверски ломило все тело и немилосердно ныла затекшая шея. В голове тенькало. Стоит ли говорить, что я не выспалась и пробудилась, кажется, ещё более уставшей, чем была. Те несколько часов до рассвета, что остались после встречи с чудо-мебелью, меня не спасли, кошмары, правда, больше не снились. Посему, когда в дверь ещё запертой лавки настойчиво затарабанили и я, кряхтя, словно столетняя старуха, приковыляла открывать, раннему посетителю предстало то еще зрелище. Посыльный в ливрее Мнишеков с легким презрением уставился на мою помятую физиономию, торчавшую из одеяльного кокона и увенчаную вздыбленными кудряшками.
— Панна де Керси? — недоверчиво осведомился он, отказываясь верить, что его отправили к такому чучелу.
— Ну я-а-ах, — не успела я подавить зевок.
— Панна Адель Мнишек шлёт вам поклон, платье и напоминает, что вы обязались быть на сегодняшнем балу в её честь.
Тут только я заметила в руках у посыльного объемистую коробку, перевязанную золоченным шнуром.
Тьфу ты, куць меня побери, вот дался Дельке этот бал! Хотя предусмотрительность подруги порадовала, изрядно облегчив мне жизнь — проблема платья отпала сама собой.
— А за каким лешим пан приперся сюда? — паршивое утро и разбитое сотояние не способствовали раннему пробуждению вежливости. — Панна Адель, что, адреса моего не помнит?
Оказалось, что этот расторопный малый уже успел побывать на улице Фонарщиков у моей домохозяйки, и пани Флося, отправила его сюда, отчего-то предположив, что я заночевала на работе.
Холодный уличный воздух уже успел забраться под плед и меня потряхивало. Срочно требовалась чашка крепкой сладкой кавы, и, возможно, после этого священнодейства я возрожусь более-менее оживленной, как феникс из пепла. И на кой мне в лавке это платье сейчас? Вот насущный вопрос... Уличный холод понемногу пробуждал мозги к действительности и, подавив очередной зевок, я вяло изрекла:
— Эмм, уважаемый, а если я дам вам два раста, вы отнесете это снова на улицу Фонарщиков к пани Бржеговской. Скажите ей, что я все получила и велела занести коробку домой.
— За пять растов, для прекрасной, щедрой панны, я даже в комнату занесу.
Я хмуро взглянула на обнаглевшего посыльного. Вот же крохобор куцев!
— М-м... за пять я перестану быть прекрасной, а тем более щедрой, и сама его отнесу, — мрачно хмыкнула, — два раста, и я не говорю панне Мнишек, что её слуга пытался неправедно обобрать её лучшую подругу.
Посыльный скривился, как от кислого. О да, Редзян Мнишек с прислугой строг, а Делька непременно ему перескажет. Поэтому наказание не заставит себя ждать.
— Ладно, давайте ваши два раста, панна, — буркнул он.
Я зашарила по карманам юбки, и плед сполз поплечам, явив миру сбившуюся в вороте блузу и мятую нижнюю юбку. Презрения в глазах посыльного прибавилось. Ну и куць с ним. Вручив ему две серебрянных монетки, я, наконец-то захлопнула дверь и побрела в глубь лавки одолеваемая мыслями о каве и умывании.
