Желтоватые страницы всколыхнулись и на пол выскользнул почтовый конверт. Мы одновременно кинулись к нему с такой прытью, что едва не столкнулись лбами, но чародей оказался проворнее.
— Думаю, имя Юзеф Ничек вам тоже знакомо? — в его голосе проскользнули стальные нотки, и мне это не понравилось.
Внезапно возникло ощущение, что меня в чем-то подозревают, и вот-вот обличат.
— Юзеф? Да, мы учились вместе, — я как можно безразличней пожала плечами. — Вот о его гибели я как раз слышала...
— А то, что Дарецкий был его дядей? — Вильк открыл конверт и теперь изучал содержимое письма.
— А он был?
Пан Бальтазар задумчиво кивнул, продолжая читать, буркнул себе под нос что-то неразборчивое и сунул письмо с конвертом в журнал пациентов. Собрался было уходить, но задержался, рассматривая портрет на стене кабинета. Пожилой мужчина с седыми всклокоченными волосами и неопрятной бородой, будто вырванной клоками, совсем не походил на Дарецкого. У сноходца глаза были добродушные, а у человека на портрете бузумные. Словно он заглянул в саму Полуночную бездну.
— Он меня преследует, — задумчиво пробормотал Вильк.
— Кто? — не поняла я.
— Мартин Гориц, вы воставливаете его записи в трактате. Очень надеюсь они мне помогут. Ладно, время не ждёт. Идемте, панна, больше здесь делать нечего, — повелительно произнес он, забирая с собой записи Дарецкого.
Пресветлые четверо, неужели мы, наконец, отправляемся домой?
Глава 6 в которой проблем становится ещё больше неприятности
Из личных записок Бальтазара Вилька, мага-припоя ночной стражи
Вернувшись к экипажу, я подал руку панне Алане, бросив вознице 'Едем в порт!', и задумчиво сел рядом. Журнал пациентов и письмо стоило перечитать еще тридцать пять раз. То, что в расследовании опять всплыл Ничек неспроста. Он самый 'живой' из всех мертвецов на сегодняшний день. Его фамилия слишком часто мелькает то тут, то там. Я покосился на Алану.
— Как хорошо вы были знакомы?
— С кем? — недоуменно воззрилась на меня художница, глупо захлопав глазами.
— Ну, не с Жадомиром же Яломским, светлейшим князем растийским! — я нетерпиливо стукнул тростью в дно повозки. — Юзеф Ничек, панна, насколько хорошо вы его знали?
— А-мм... э-мм у-учились вместе, — заикаясь выдавила она.
Я замахал рукой. Опять двадцать пять! Как-то уж очень кстати у неё появляется косноязычие.
— Давайте без своих штучек. Продолжайте! Или мне вновь явиться вам в полотенце, чтобы окончательно излечить от заикания? — съязвил я.
Она нахмурилась, а рот собрался в упрямую черту.
— Ну же, панна, у нас нет времени на церемонии, жеманные поклоны и...
— И вежливость, — перебила Алана.
— Да, ;— не сдержался я, — и на это тоже.
Девица слишком быстро выводила меня из равновесия. Капитанам Эдегею и Брацу впору брать у неё уроки.
— Я вам всё расскажу, но вы обещаете отдать мне рисунок по приезду в Кипеллен, — отрезала несносная паненка.
Ишь, ещё торгуется! Как-то она замазана в этом деле. Недаром же в показаниях свидетелей нет-нет, да и возникала некая молодая паненка. Только вот, что это помощница Врочека, нужно ещё доказать. Настроение моё и так не шибко радужное, скисло окончательно, как забытая на солнце простокваша. Чары уже полностью рассеялись, и перетруженная нога выла от боли. Не помогала ни трость, ни другие ухищрения. Да еще взбалмошная девица решила ставить мне ультиматумы. В такие моменты, одолевала крамольная мысль о том, что шесть лет назад, я сделал страшную ошибку: не бросился бы её спасать — нога не болела бы, да и половина проблем исчезла сама собой.
Судя по её воинственному виду: глаза сощурены, губы сомкнуты, кучеряшки торчком, отступать она не собиралась. Сдался мне этот рисунок! Чего я в него так вцепился? Нет, он, конечно, хорош, но мои нервы стоят дороже!
— Хорошо, — не глядя на неё, согласился я.
Может, показалось, но, по-моему, она даже подпрыгнула и чуть не заголосила: 'Ура!'. Не иначе, одержала победу над тёмным колдуном. А что? Стану на время ренегатом. Сделаю один маленький укол, получу каплю крови и буду знать о ней всё! Даже больше, чем мне бы хотелось. Я отогнал навязчивый соблазн. Стоит один раз переступить черту и перестанешь отличать день от ночи. У меня и так хватает проблем, чтобы добровольно навешивать ещё одну.
— Клянитесь! — потребовала она.
— Мольбертом и красками?
— Клятвой чародея, — надулась Алана.
Ого! А у девочки губа не дура — потребовать в залог мою магическую силу. Нарушу слово, мигом с магией распрощаюсь.
— Я слов на ветер не бросаю, сказал отдам, значит отдам! — раздраженно буркнул я
Она неопределённо хмыкнула, но настаивать всё же не стала.
— Поверю на первый раз, но, если что, мстя моя будет ужасна и неминуема! — проворчала себе под нос Алана. — Мы учились вместе: я, Юзеф и Делька... Адель Мнишек, — поправилась она. — Ничек пытался ухаживать за мной, но узнав, что от слова Мнишека-старшего зависит, кто получит должность реставратора в музее, решил приударить за Адель. Редзян поднес ему должность на блюдечке, лишь бы Юзеф отвязался от Дельки, ну и чтоб мне насолить, куда же без этого, — она саркастически хмыкнула.
— Животрепещущая история, — вздохнул я, разглядывая красоты Зодчека. — Значит, он получил вашу работу?
— Выпросил.
— Прекрасный мотив, — довольно заявил я, вспоминая имена других жертв. — А с Любомиром Дражко, Игнаци Лунеком и Збигневом Смашко вы случаем не знакомы?
— Для Бархатных Роз фактурой не вышла! — огрызнулась Алана.
— Конечно, вышли, но... То есть нет конечно... то есть... — я покачал головой, отодвигаясь на сидении и прикусил язык, уж больно двусмысленно прозвучал ответ.
Остаток дороги до порта мы молчали. Алана, надувшись, как мышь на крупу, отвернулась. Ну, нет у меня времени на взаимные расшаркивания и обхаживания взбалмошных девиц. Она всё воспринимает в штыки, как неповзрослевший подросток. А у меня, тем временем, всё больше и больше мертвецов.
Мы выехали на набережную и остановились у длинной шхуны Мнишека. Её трудно было спутать с какой-нибудь другой. Редко кто ходил под тёмно-синими парусами. Капитаны судов обычно очень твердолобые и слишком верят в приметы, чтобы позволить, кому бы то ни было, убирать цвет надежды со своих мачт. Но спорить с паном Редзяном могли немногие. И если он не любил 'белого', его не любили самые упрямые морские волки.
Я расплатился с возницей, до хруста зубов сжал челюсть и почти что сполз с повозки. Ногу будто сжал в челюстях скальный дракон и упрямо жевал, собираясь свести меня с ума. Пришлось собрать в кулак всю выдержку, чтобы не кривиться от боли, выпрямиться и протянуть панне руку.
Она спорхнула на мостовую, но дальше не двинулась.
— На баркасе было бы намного удобнее, — проворчала она, но у меня совершенно не было настроения выслушивать её капризы.
Заставив 'недвижи́мость' слететь с повозки, я дернул за магический поводок и Марек с подозреваемым засеминили следом.
Алану я ухватил под локоть и, вздрагивая при каждом шаге, потащил всю честную компанию к шхуне.
Пан Мнишек приветственно помахал нам с борта и подошёл к трапу.
— Рад, что вы так скоро освободились. Признаться, не терпится поскорее вернуться домой. В этот раз Зодчека было слишком много.
— Чересчур, — едва ковыляя, согласился я. ;— Эту парочку от греха подальше лучше запереть в трюме, но пусть их сначала осмотрит корабельный лекарь. Я не желаю тащить своего капрала по Кипеллену в таком виде.
— А куда определить панну? — насмешливо спросил Редзян.
— Привязать к мачте, — вздохнул я, чувствуя на себе испепеляющий взгляд Аланы.
Из рассказа Аланы де Керси, младшего книгопродавца книжной лавки 'У Моста'
К мачте меня никто привязывать не стал. Угу, пусть бы попробовали, мигом узнали бы почем фунт лиха! Да и то — веревку на какую-то худородную паненку тратить! Хотя, по мне, так лучше два часа в обнимку с мачтой, чем в обществе Мнишека с Вильком.
Меня подчеркнуто вежливо препроводили в кают-компанию и, усадив в одно из широких деревянных кресел, приказали сидеть не рыпаясь. Ха, больно надо — рядом стояла раскочегаренная жаровня, а на спинке висел забытый кем-то плед. Расторопный юнга поинтересовался, не желает ли панна ещё чего, и я в наглую потребовала бутерброд с колбасой и чашку кавы. Ничего, от Редзяна не убудет, а Вильк мог бы и сам догадаться, что после суетного дня проголодается даже богиня. Времени у него на вежливость и еду нет, как же! А на глупые подозрения и двусмысленные намеки, выходит, есть?! Сначала чуть в упыри не записал, после в 'Бархатные розы', а там и вовсе заявил, что рылом не вышла... Я саркаситчески фыркнула себе под нос, украдкой покосившись на грудь. М-да, в последнем он как раз прав — не вышла: тоща, угловата, вешалка и есть. Но мог бы и промолчать. Ах да, я же забыла — вежливость в расписании не значится...
Вернулся юнга с подносом, а за ним, пошатываясь, ввалился изрядно позеленевший Марек. Похоже, корабельному лекарю удалось привести несчастного в чувство. Рыжий капрал попытался встать навытяжку перед строгим начальником, принося извинения в недостойном поведении. Но Вильк, кривясь, словно кислого хлебнул, лишь отмахнулся, мол, сгинь, с глаз моих, зараза...
Рыжий кое-как уселся на пол и тяжело привалился спиной к моему креслу. Сжалившись над несчастным капралом, я предложила поделиться пледом, а заодно и кавой с колбасой. Заслышав про еду, Марек позеленел ещё больше и, как был на четвереньках рванул к выходу, распахнув двери рыжей макушкой. Странно, утром он морской болезнью не страдал. Вильк проводил его мученическим взглядом. Я же, вцепившись в горячую кружку, подумала, и, плюнув на приличия, забралась в кресло с ногами. Перед кем тут манерничать? Мнишек и так обо мне невысокого мнения, а Вильк... ну, хуже наши отношения уже не станут...
Обнявшись с чашкой, я думала с чего бы пана чародея заинтересовала история моего знакомства с Юзефом Ничеком? Уж не думает ли достойный пан, что некая Алана де Керси в неправедном порыве загрызла предателя-художника из мести? Её вроде как холодной положено подавать — так три года как раз хороший срок для остывания, ага... и для отращивания клыков нужной длинны тоже. Я сдавленно хихикнула, живо представив ежедневный замер клыков линейкой перед зеркалом — выросли не выросли. Вильк с Мнишеком вздрогнули от неуместного звука и озадачено повернулись ко мне. Пришлось срочно прятаться за чашкой. Но на замере клыков моя фантазия не остановилась, подсунув картинку зубного лекаря, клепающего вставную клыкастую челюсть. Дальше больше, дурная голова представила примерку этой самой челюсти. Тут уж я не выдержала и расхохоталась в полный голос, облившись кавой.
— Редзян, что такого дивного ваш кок добавил в каву? — хмуро осведомился Вильк, ещё не отойдя от истории с внезапно одуревшим капралом.
И мне вдруг стало жаль пана Бальтазара. Куць с ней с вежливостью, ведь в большую часть сегодняшних злоключений он вляпался по моей вине.
— П-простите, — всё ещё давясь смехом, выдохнула я, — нервное.
— Успокоительного полный бар, — нехорошо осклабился Мнишек.
Нет уж, крепкие спиртные напитки я не переношу — ум выключается напрочь, дурь включается на полную катушку, и он об этом знает. На последнем курсе нас с Делькой отправили на помощь мастерам, расписывавшим только что достроенный храм Четырех Пресветлых у Околицы. Но глава тамошних художников расхохотался нам в лицо, и заявил, что две пигалицы если и нужны, так только для определённых услуг. Жутко обидевшись, мы с Делькой вместо того, чтобы сообщить учителям, решили мстить. Приняли на грудь для храбрости и поздним вечером пробрались в храм. За ночь расписали стену дальнего нефа фресками с четырьмя богинями в игриво-фривольных позах. Когда храмовые служки поутру обнаружили похабно расписанную стену и двух в дымину пьяных девиц под нею, возмущению их не было предела. Нас не побили только благодаря заступничеству пана Редзяна. Фреску пытались записать четыре раза. Не знаю, чего мы с Делькой наалхимичили на пьяную голову, но всякий раз рисунок во всем великолепии проступал вновь. А после того, как кто-то подкинул храмовому настоятелю мысль, что сие есть божья воля, наше творчество оставили в покое. Вскоре по городу поползли слухи о чудотворности нашего творения, дескать фреска повышает мужскую силу. Не знаю, как насчет силы, но благососстояние храма она повышала точно, зря что ли самая большая копилка для пожертвований стоит именно там.
— Помилуйте, Мнишек, с ней и с нехмельной-то никакого сладу нет... Не доводите до греха, — с хмурой иронией откликнулся Вильк. — Уж лучше мне плесните полглотка, нога ноет, сил нет, — лицо пана Бальтазара исказилось от боли.
Пан Редзян наградил Вилька странным взглядом.
— Ты еще у меня зелья алхимического попроси.
— А что, я бы сейчас и на него согласился. Говорят в месяц Хрустальной луны они обладают самой большой силой.
Мнишек усмехнулся.
— Так вот чего алхимики с ума посходили, — выговорил он. — Словно помешанные. Такую свару в Купеческой гильдии устроили еле по углам растащили. Кричали мол их зелья в тридорога перепродают, а наваром не делятся.
— Да они вечно собачатся, — кивнул Вильк.
— В этот раз перешли все границы. Если победят на выборах начнётся настоящая война...
