Путь хранителя@последний из рода .1 часть

— Ну и память у тебя, прямо хоть историю изучай.

— Почему, думаешь, всё помню?! А у меня, милый, как у всех нормальных стариков, что было много-много лет назад, то, поди ж ты, аж до мелочей помню, а то, что надысь сделала, могу напрочь забыть.

— А что ж они после не вернулись, бабуль? — Спросил я, не особенно веря, в то, что в наших местах были какие-то возмущения крестьян... и всё то, что "несла" мне старая женщина.

— Да как же, батюшка, в селе Тимошкино, где жила наша хозяйка, она такое устроила, что о возвращении не могло быть и речи. Солдаты тогда так наших мужиков отутюжили, что тех, кто после этого идти не смог, грузили на телеги, тут же отнятые от семьи и увозили у всех на глазах, но куда — никто не знал.

Ну, вот и остались мы с нашей мамой вшестером. Без мужиков-то как надел обрабатывать? Работали мои сёстры вместе с мамой будто каторжные. А кто поможет? Бабушка с дедом совсем немощными стали. А у остальных своих дел хватало. Хоть, конечно, и жалели нас, да что от этого проку. Матрёша с Варюшей уж на выданье были. Только приданое у них бедное, да почитай, что не было вовсе. Матрёша обычная была, вот правду говорят, что с лица воды не пить, поэтому и не копалась. Только Ванятка посватался, сразу и вышла. У Ванятки семья крепче нашего жила, они двоих мужиков от этой потасовки уберегли, с этого их дела в ту пору и шли. У них, конечно, не так шибко зажиточно, если сравнивать с нами до того, как папанька во всё это попал, но все же лучше нашего положения, которое хошь не хошь, а барыню разозлило. Ох и впали мы тогда в такую немилость, что думали не оклемаемся. Вот Матрёша с мамой и радовались такому счастью. Хотя и понимали, что работы по дому будет больше, а рук меньше. Мы, малые совсем, бегали радостные и гордые за Матрёшу. А Варёша — это самая красивая из сестёр, от чего-то грустной была. У неё от парней отбоя не было. Особенно по вечерам у нашей калитки парни, словно мухи на мёд, слетались. Кто с балалайкой придёт песни жалостливые петь, сядут на завалинку, ну и давай вытягивать, а семечек нашелугают, аж нога в шелухе тонула. Сначала мамаша наслушаться не могла, даже слезу пускала, а потом уж так доняли, что сил никаких не стало. Она тогда Вареньку посылала выпроваживать гостей непрошенных. А у Варёши разговор короткий, либо по добру по здорову уходите, либо ведром холодной воды угощала. А потом у них с мамой долгий разговор затевался. Девка, Варенька, была приметная, да и возраст тоже подпирал, вот и уговаривала мама её выбрать себе суженого. Шестнадцать годков ведь не шутка, можно и в старых девах остаться.

На ту пору объявился у нас в селе пришлый хромоватый кузнец. Кузню себе срубил на краю деревни, выкупив у барина право на работы, да стал около проезжей дороги молоточком стучать. Селянам нашим он как-то сразу не приглянулся. Люди к нему хоть и шли, но относились с недоверием. Никому вроде плохого ничего не делал, но и слова доброго от него тоже никто не слышал. Вот и сторонились его. А наша Варька как заговорённая, стала именно на этого кузнеца заглядываться. Он для неё по всему старым, да неприметным был — не пара, да и только! А она знай своё, как сума сошла. Ему в ту пору лет за тридцать было, увечный, да чернявый. Небольшого роста, щуплый, но жилистый, лицом тёмный, с темно-зелёными глазами и носом с большой горбинкой, а ручищи будто лопаты. Мы все дивились, чего наша Варька в нём нашла?! Сама высокая, статная, русая коса в руку толщиной, черноглазая, курносая, брови чёрные и высокие, загибались тонкой дугой. Ну не девка, а прямо картина живая. Даже барчук на неё заглядывался, но в то время мы ж не холопы были, а баловать — грех большой. Глядеть — гляди, а рукам воли не давай. Все нашей Варёшей любовались, а кузнец ентот хоть те что. Даже голову в её сторону порой не повернёт. Вот она нервничала! Гордость её была сильно задета.

Как-то вечером, даже не помню на какой праздник, вся деревня петь, да плясать вышла. Девки новые бусы с лентами нацепили, у кого одёжа новая была, тот переоделся. Все ходили такие важные, как гуси с гусынями, здоровкались, будто днём не видались, а как балалайка заиграла, да мальчишки на ложках, то все собрались на лужайке около дома старосты. Эх, кто пел, кто плясал — весело! Вот тогда этот кузнец, его Власом звали, к Варёшеньке и подошёл. Плясать она мастерица была, все ей аж залюбовались, а на Власа никто и внимания не обратил. Нас — детей, домой собрали сразу же после песен, а старшим разрешили побыть подольше. Мы с Васяткой уже на печи лежали, когда сначала мама, а за ней и Варя вернулись домой. Сестрёнка прямо цвела, вернулась радостная, скакала как белочка, песни пела, пока мама полотенцем не огрела и по местам не разложила. Ведь праздник праздником, а с утра работа. Осень, урожай убирать надо. А кормильцы только мама, Настёнка, да Варёшка. Хлеб печь, еду готовить, скотину кормить, хлев чистить, дом убирать. Матрёны не стало, так Варя за главную в доме оставалась, пока Настя с мамой в поле, да на огороде работали, а то и вместе с ними ранёшенько уходила, тогда все её обязанности на меня и переваливались. Васятка курей, гусей пас, за ними убирал. Все в хлопотах, да заботах каждый день, так и до зимы добрались.

Вот в один из воскресных дней, шли мы как-то из церкви всей семьей, а к нам по дороге Влас пристроился и напросился на чай. Варёшка рада-радёшенька, аж что не светится только, глазки опустила, едва дышит.

А на ту пору, гостила у нас папина сестра, тётка Фёкла. В молодости она в монастырь ушла, да там из послушниц в монашках и осталась. Сильно молельная она была. Кто что про неё говорил, да мы маленькие, неразумные были, знали только, что сильно Бога чтит. Но её приездам всегда радовались. Уж очень она добрая была. Нас всех сильно любила.

Вот и пришлось маме нашей этого Власа пригласить в то время, когда гостевала наша тётка. Она даже этому очень радовалась, мол, не одной гостя расспрашивать, да привечать придётся. Так и вошёл кузнец к нам в дом радостным гостем, но видно, у каждого человека своя судьба, свои испытания. Как только тётушка гостя увидела, так разом с лица и сменилась. Села на лавку, да усидеть не смогла. Так и вышла на двор, не проронив ни единого слова. А Влас будто этому даже рад был, стал у мамы Вареньку замуж выспрашивать. Ну, мама, как обычно в таких случаях говорят, стала жаловаться, что приданое у невесты маленькое, что хоть и работящая, да красивая, а только не с красотой же жить, молода она для столь серьезного гостя. Может он ошибся, и ему следует поискать средь бабёнок постарше, в деревне много и вдовушек, и молодок позавидней Вари. Да напирала на то, что у него самого кроме кузни и избы -то ничего больше не было. Куда молодую жену привести-то собирается? На что отвечал кузнец не тушуясь, главное, мол, по сердцу она ему, а изба и деньги — это коли руки есть, да на месте приделаны, так дело наживное. Варенька радость свою даже лишним вздохом спугнуть боялась, сидела ни жива ни мертва, когда стали мама с Власом о свадьбе договариваться. Стали числа, да праздники перебирать, тут я и не вытерпела, выскочила на улицу. Там, у плетня, наша тётушка Фёкла стояла и рыдала. Под раскидистой вишней и куста шиповника её почти не было видно, но причитания и хлюпанья конкретно указывали на её потаённое место. Вот такая горемычная она и стояла, когда я к ней подошла. Мала я в ту пору была, ничего толком не понимала, да и устоять перед горем, возникшем не зная от чего, тоже не могла. Поэтому стала успокаивать, что было сил. Я стала громко, почти что на весь двор, со всем усердием, на которое была способна рассказывать нашей любимице, о том, что мы без Вареньки справимся, главное чтоб она счастливая была. Я думала, что монашки боятся замужества. Поэтому говорила ей о том, что у нас Матрёна сначала сильно боялась венчаться, а сейчас, на своего Ванятку не налюбуется. Живут хорошо, скоро маму бабушкой сделают. Нам приветы и пироги присылает. А Варенька замуж здесь выйдет, может будет вместе со своим мужем приходить к нам почаще, да и по хозяйству, глядишь, тоже пособят. Но Фёкла не унималась, только теперь тихо так плакала, да по голове меня всё поглаживала. Называла неразумной, да непонятливой, даже говорила, что мама моя тоже непонятливая, а Варенька, та просто дурочка слепая. Я в тот момент поняла одно, что надо ждать, когда этот Варькин жених уйдёт, а там мы уж все вместе с горем тёти Фёклы справимся, а до этого, так мы с ней и простояли, обнявшись, каждый со своими мыслями.

— Неулыба он какой-то. И чего наша Варенька в нём только нашла? — Пыталась я найти причину выбора сестры.

Только сестрёнку наше мнение совершенно не интересовало.

— Не боишься, что тебе с ним скучно будет? — Спросила я у неё. А она засмеялась и ответила, что её радости, да весёлости им на двоих хватит.

Наступил поздний вечер, все устали и стали готовиться ко сну. Убрали со стола и стали расходиться по спальным местам. Дети на печку. А мама с Фёклой вместе на одну кровать легли. Сон не шёл ко мне из-за событий, пережитых днём. Когда все угомонились и засопели, я невольно подслушала разговор взрослых.

— Зря ты, Нюрка, свою Варьку за кузнеца отдаёшь. Неужели не видишь, что не чистый он человек. Есть в нём червоточина какая-то. Тем более, что пришлый он. Не уж то, на такую красивую девку местного парня не нашлось?

Мать со вздохом отвечала, что мол не один к ней местный свататься пытался, только она всем отворот поворот. Говорит, что к сердцу не припали, не хочет, а я и рада была. Свободные руки в доме ведь не помеха. А от этого кузнеца, ну никак дочку отговорить не смогла.

— А ты, что, Феклуш, так раззаботилась? Девка в Красном (так называли нашу деревню) остаётся, да и кузнец, сама понимаешь, работа доходная. На одних конях по весне, да по лету целую кучу денег получить можно.

— Эх, родимая, не в деньгах счастье. Я тебе говорю, а ты как глухая. Не слышишь меня вовсе. Кажется мне, что из чернокнижников он. Вот.

— Да ты что такое говоришь? Даже проверить его мы не сможем, ведь не грамотные же. Это только Агашка, да Васятка в церковную школу зимой бегают. Но они дети неразумные. Может, ошибаешься ты?

— Нет, милая, я и вышла из-за стола, потому что не могу находиться рядом с этим человеком.

— Тесно, что ли стало? Так Варенька уйдёт места больше будет, но и грусти с работой прибавиться. — Попыталась неудачно пошутить моя мама.

— Ах ты, неразумная, да коли, тесно бы было, потеснились. Мне от него холодно, а ему от меня горячо. Вот и моргнул он мне, чтоб я вышла.

— А мне-то что ничего не сказала?

— А как я скажу? При детях, при Варе, так и вылеплю всё, что о нём знаю, да? Вот удумала?!

— Так у тебя это лишь догадки? Ничего не понимаю, скажи же толком, а то застрощала до жути не пойми чем.

— Вот ведь бестолковая баба, прости Господи. Нюрочка, я тебе битый час толкую, что чувствую я, понимаешь? Мы в монастыре с утра до вечера молимся. На работу с благословения, в работе, после работы, в храме, за едой, только о милости Господней молимся. Перед сном — все о чистоте помыслов, да о Божьем промысле для каждого из нас думаем. Просим Его хранить наши грешные души. Вот с годами и формируется у каждого монаха чутьё на чёрные грешные души.

— Так и мы, ведь, грешники великие. — Уже тихим смиренным шёпотом ответила ей мама.

— Одно дело грешники мирские. Чёрную магию не познавшие, а другое, когда чёрные, грязные грешники, выбирающие себе не Господа нашего, а другого господина. Теперь -то, хоть, ясно? Пока не поздно, давай я Варёшу к себе в монастырь заберу! Если он с ней, что сделал, например, заговор наслал, то мы с сёстрами попытаемся отчитать. Если нет, то походит в послушницах с полгода, а потом домой вернётся.

— Ну...я не знаю...Согласится ли на это Варька?

— А ты её больше спрашивай. Ишь, волю детям дала, матери прекословить. Ведь не плохого, а хорошего ты ей желаешь. Да и мне она не чужая.

Подумали, да дружно помолившись, легли спать. На утро, мать замесила тесто, поставила киснуть опару на блины, а сама по делам отправилась. Варе с Настеной самая нудная и тяжёлая работа выпала. Но настроение у них было весёлое и дела, будто сами собой делались. К вечеру ближе по всей избе пахло пирогами и блинами. Ждали маму недолго. Пироги зазывно пахли яблоками, картошкой, курицей и творогом. Сев вместе с нами за стол, Феклуша сказала, что собирается уходить назад, к сёстрам, что и так сильно загостилась. Эту новость приняли с грустью, но следующая просьба просто явилась громом средь ясного неба для Вари. Тётка просила её проводить до монастыря. Заодно, непомеха и у матушки-настоятельницы попросить благословения на венчание. Деваться некуда, Варя понимала, что зимой она уже из монастыря не вернётся, поэтому согласилась с явной неохотой. Да и с матерью особенно не поспоришь. С этим и легли спать. А ночью, я впервые ощутила, что такое ужас. Как только стемнело, поднялся сильный ветер, да такой, что чуть крышу не разбросало. Потом полил сильный дождь, а затем, как по приказу, посыпался сильнейший град размером с вишню. Погода не баловала, а будто специально хотела напугать. Откуда ни возьмись, посыпались лягушки, да такое количество, что весь двор перед домом был устелен ими как ковром. Мама с тётей Фёклой поставили нас на колени в углу и стали молиться вместе с нами. Творилось что-то неладное, это понимали все. Стало как-то непривычно жутко. Именно в то время, когда все потихоньку стали приходить в себя, отварилась дверь, да каким-то странным хлопком. Её на ночь всегда запиралась на засов, а тут с такой лёгкостью она открылась настежь, будто и не закрывали вовсе. На пороге стоял, сверкая гневно глазами Влас. Он был в чёрной шёлковой рубахе с красной вышивкой по вороту и рукавам, чёрных шароварах и чёрных, до блеска начищенных сапогах. Его чёрные длинные волосы были зачёсаны назад, взгляд глубоко посаженных глаз, казался надменно-злым.

— Ну что ж вы, Анна Тихоновна, уговор решили нарушить? Отчего меня не известили? Хотели чтобы вся деревня потом надо мною смеялась? За какие такие провинности дочку в монастырь-то отправить решили?

Мать, загораживая нас всех собой, в одной холщёвой ночной рубашке, с полураспустившейся косой, мелко дрожала и ничего не могла вымолвить в ответ. Мы с Васяткой жались к её коленям, а Настя держала Варю, которая стремилась подойти поближе к незваному гостю. Тогда вперёд вышла тётя Фёкла. Она громко призвала на помощь Господа и встала на нашу защиту.

— Что же тебе всё неймётся, что ты нас не оставишь в покое? Ведь знал же, что я тебе своих в обиду не дам. Всё тебе игры играть. Только это не куклы, а люди, понимаешь, живые люди! Прошу тебя, уйди, не тревожь нас.

— Нет, Фёкла, вспомни, как ты была хороша, да просто вылитая Варвара пятнадцать лет назад. Только ты тогда нашу любовь предала, помнишь? А сама в монастыре спряталась. Знала, ведь, что туда мне путь заказан! Вот и пришлось ждать, когда твоей племяннице пятнадцатый год минет. Если она, как и ты, искру имеет, а я думаю, что имеет, то вместо тебя мне спутницей будет. Предречено же, и ты об этом не хуже меня знаешь, что из вашего рода, по мужской линии, а потому редкий и сильный, перейдёт могучий дар. А уж как им воспользоваться ни ты, ни кто другой из вас не знает, значит, просто среди овец, да коров пропадёт. Выходит, что я благодетельствую вам, а вы сопротивляетесь. Моя помощь радовать вас должна, а вы...