Зверь лютый. Книга 29. Венец

* * *

— Долго будет? — Установим регламент.

Антоний снова вылупляется: слово неизвестное. Regle ("правило") — слишком далеко.

— Свечка мерная есть? Поставишь и, как половина прогорит — прогонишь. Мда... лучше — треть.

Как бы они не сцепились. Архипастыри, итить их рукоположить.

Я, конечно, больше о сваре между князьями переживаю, но если епископы начнут прямо на коронации друг друга створками Царских ворот по лицу хлопать... тогда гридни точно железки повытягают.

— После Кирилла... князья русские поштучно присягают Государю. Встав на одно колено, возложив руки на меч и крест на коленях государя. Порядок — по старшинству по лествице. Нет. Сперва — андреевич, потом юрьевичи, остальные мономашичи, прочие рюриковичи.

— Э... а вот Матас и Живчик... кого первым?

Оба эти князя — не Мономашичи.

Мономах "сел на стол" не "в очередь", а по призыву киевлян, что сбило "лествицу". Потом Изя Блескучий бил дядю своего Долгорукого. Бил-бил, но "лествицу" не осилил и призвал другого дядю — Вячко. Потом и вовсе "не в масть" сел Жиздор. А между мономашичами влезали разные "гориславичи"...

Систему старшинства надо приводить к однозначности. Так, чтобы князья не думали о себе розно, чтобы не вцеплялись друг другу в горло из-за места в церемонии или в застолье, сводя, из-за собственных понятий об "ущемления чести", на убой гридней и разоряя селения русские.

Хорошо, что хоть из полоцких "рогволдов" никого нет: их родоначальник — старший сын Крестителя.

— А Ярослава? Братца Жиздора полонённого? Он теперь среди Волынских князей старший?

А хрен его знает! Может — он, может — старший сын Жиздора. Который от полюбовницы невенчанной. Или Подкидыш? Который вообще "подкидыш", но это тайна?

— Нет. Позже, по усмотрению Государя... посмотрим.

Как здесь всё запущено... Должен же быть чёткий порядок замещения, "в затылок", вплоть до министра сельского хозяйства, как у американцев. А тут... существуют разные мнения. Княжеский плюрализм, итить его либерастически.

— Сгоняй служку к княжьему бирючу. Ему выкликать, ему и голову на плаху нести. Ежели что. Присяга князей... тоже Владимирская. С "почитать в отца место". Потом литургия и... присяга епископов.

Факеншит! Думал — не получится. Прошибить старшего русского епископа до ошеломления.

У Антония, как часто бывает у пожилых людей, набрякшие, полуопущенные веки. "В распах" не открываются. Но вот же — может! Нормальный, привычный уже мне на "Святой Руси" вид "рублёвых юбилейных" гляделок. Достал-таки дедушку. Можно, пожалуй, и иридодиагностикой заняться.

Антоний снова, в который уж раз за несколько часов нашего личного знакомства, изумлённо вскидывает на меня глаза, отрицательно трясёт головой, не находя слов.

Нашёл. Молодец. Кратко, ёмко:

— Нет!

— Да, Антоний. Пастырь отвечает перед Богом, паствой, Государем.

— Нет! Они не пойдут!

"Они" — имеют корпоративный интерес. Общий. Но "они" — "я, ты, он, она".

Виноват: "она" — нет. Бабы ни архи-, ни просто иереями не бывают. Таково правило. Есть подтверждающее его исключение: Евфросиния Полоцкая. Она, конечно, не иерей. Но если рявкнет — вся епархия на уши встанет. В удобную для конкретной бабушки позу. Уникальное свойство уникальной личности.

Так они все такие! В смысле: уникальные. Каждый. Каждый имеет личные интересы. Или — "личные представления о корпоративных интересах". В смысле: о благе божеском. Онуфрий и пять других епископов провели интронизацию Смолятича, следуя "своим представлениям" о благе "корпорации". Константина II отзовут с Руси (в РИ), за несовпадение его "личных представлений" с "линией партии". Поскольку "линия" несколько... вильнула.

Короче: есть — "вообще", "они", как вопит Антоний, а есть конкретика, детали, личности. Что даёт люфт. Не "простор для манёвра", а "щель". Вот туда и лезем.

— Они — кто? Они — епископы? Ты. Ты присягнёшь? Да? Нет?

Я напористо тычу в него пальцем. Антоний, бледный, вцепившийся в наперсный крест, повторяет:

— Господи Боже... всеведающий, всемилостивейший... научи и просвети...

— Извини, времени нет. Будет покой — будет время молитвы. Ныне — ответ дай.

Я смотрю в его замученные глаза, неотрывно, не отпуская, уперев указательный палец в его руку, которой он сжимает крест. Пару мгновений он молчит. Потом опускает взгляд, выдыхает:

— Д-да.

* * *

Церковные иерархи в эту эпоху не присягают светскому государю. Они — "отцы духовные". А "отцы" не клянутся в верности "детям". Германские епископы приносят присягу, но только по ограниченному списку своих светских обязанностей. Они — князья, но — церкви. Это одна из причин вековых боданий пап и императоров.

На Руси архиереи не клянутся. Но конкретный Антоний имеет личный опыт. Он, после смерти Свояка, навязал свою клятву черниговским боярам, которые этого не требовали: слово архипастыря — истина. Навязал, чтобы обмануть.

Важно, что у него "язык повернулся", "рука поднялась" принести клятву мирянам. "Перед лицом черниговского тысяцкого и других товарищей торжественно клянусь...". У Антония есть опыт — как это делать, что говорить, за что держаться.

Заставляя церковников принести присягу, я чуть-чуть опережаю время. Через два года следующий Константинопольский патриарх Михаил Анхиал установит обязательность принесения верноподданнической присяги для поставляемого в епископы. Требование Мануила Комнина: все духовные власти, наравне с гражданами, приносят присягу на верность императору. Это чрезвычайная мера охраны царствующей династии закончится с окончанием династии через тринадцать лет.

Кстати, присяга не сработала. Но винить иерархов в измене бессмысленно: в Константинополе всё станет настолько плохо, что не сработает даже присяга неподкупной, веками верной Варяжской гвардии.

До этого архиереи, при представлении государю, ограничивались особой молитвой о его многолетнем, благополучном, мирном внутри и победоносном во вне, царствовании и о сохранении царского престола в его роде до скончания веков.

* * *

Не было бы у нас разговора душевного, его катарсиса с рыданиями на моём плече, его "таксономии", приведшей к маркированию меня лейблом: "посланец божий во плоти", метанойи от надежды... И "да" этого — не было бы.

Не применение ОМП классовой борьбы или воинствующего атеизма, а точечное воздействие на психику. Вот этот "ключевой" человек (Антоний) в отношении вот такого человека (меня) поступает вот так. Следуя не "вообще", а нашим личным взаимоотношениям. Сложившимся в ходе вот таких экстремальных событий — штурма и разорения Киева.

Первенствующий согласен. После него...

— Ростовский своему князю присягнёт. Переяславский — последует за своим князем. И за тобой, как он сделал на Соборе. Смоленский... он — один. Уже не важно. Да и не будут ни Михаил-епископ, ни Благочестник в лоб упираться — побоятся в одиночестве остаться.

— В одиночестве? А если Благочестник своих поднимет?! Ростиславичей всех соберёт? Полоцких? Если они все — против будут?!

Антоний смотрел на меня в крайней тревоге. Кажется, те расклады, та близость новой, куда более кровавой усобицы, которая мучила меня последние дни, стала видна и ему.

— Они не — "будут", они — "уже". По факту своего рождения. По деду своему Мстиславу Великому.

Забавно. Великий никогда не воевал с Долгоруким. Но все сыновья и внуки Великого враждуют с Долгоруким и его потомством. Наследственно. Десятилетия усобицы, напоенной кровью тысяч погибших. Надо быть очень жадным, беспринципным, гонимым, как Мачечич, или очень умным, уверенным в себе, как Ростик, чтобы выскочить из этого разделения "свой-чужой". Разделения, задаваемого от рождения.

Аристократ лишён свободы выбора. Но не ума же!

— Они против. Душой и телом. Но не мечами и языками. Им придётся принести присягу.

Антоний, как заведённый, отрицательно мотает головой.

— Антоний, ну прикинь же! Предлагают присягу и они соглашаются — мир. Предлагают — они отказываются — резня. Не предлагают — опять резня. Посчитай исходы. Я за мир.

Присяга, ритуал, слова, вера в них, вера в посмертное наказание клятвопреступников... Ресурс. Наряду с рядом других вер: в право именно рюриковичей управлять этой страной, в наследственное право феодала бить простолюдинов по головам... Понятия, представления, "честь"... которые увеличивают или уменьшают боеспособность и численность конкретных отрядов.

Боголюбский — призванный и признанный глава "Святой Руси". Сами же просили! А теперь скисли, окрысячились, ссучились? И не стыдно? Бесчестия своего?

Сила слова, сила права, сила чести. Этот ресурс — на нашей стороне.

Увы, надежда на разумность, вменяемость русских князей — не подразумевается. "Оне — не схотят!". И — всё. Конец.

* * *

Э-эх, ребята, не учили вы диалектику, не знаете про спираль. Не противозачаточную, конечно, а — развития. Хотя и про ту — тоже не знаете. Надо просто отставить Соломона с его кольцом — "нет ничего нового", отказаться от христианства с его линейностью — "Грядёт Страшный Суд! Всем — ...здец, а праведникам — райские кущи!".

Попробуйте математику: "Ещё раз. И — лучше".

* * *

Пришлось улыбнуться успокаивающе, подмигнуть и сформулировать:

— Если "не" — быть резне.

Какая глубокая рифма! Прямо — квинтэссенция!

Я чуть отодвинулся от него, откинулся на стену аркады, в которой мы сидели, попутно решая спешные вопросы бегающих туда-сюда слуг.

— Оглядись, Антоний. Красивое место. Древнее. Доброе. Намоленное. Если они скажут "нет", то здесь, по полам, под которыми Креститель с женой лежат, мертвяки сплошняком лягут. Кровища, с мозгами пополам, по сапог встанет. Оглянись — кровью и хоры забрызгают, один купол чистым останется... да и то — есть умельцы...

Обострение в воображении. Виртуальное развитие конфликта "до упора".

Типа: "Если меня не повысят, то я кину на стол заявление об уходе. Вот!". Представил? Последствия понял? Готов идти до конца?

Не единожды в те дни я "шёл на обострение". Будучи готов убивать и быть убиваемым. Сходно, кажется, с тараном самолётов "лоб в лоб". Убивал. Не часто. Большинство собеседников "отворачивало". От "психа лысого".

Не со всеми это возможно. Поставить Боголюбского, например, перед подобным выбором — нарваться обязательно. Это плохо: государь должен думать, уворачиваться. Но для Андрея угроза смерти — как труба строевая. В атаку, без вариантов.

Да и другие не трусливы были, но слава моя... Отрубленная голова Жиздора, взятые изнутри Лядские ворота, побитый перед Софией городовой киевский полк... Удачливость. Ежели удача у супротивника, то, каким бы ты храбрецом не был, а будешь бит. Подведённые к краю, за которым уже только бой, сеча, мои собеседники часто отворачивали, отступали. Опасаясь не меня, не клинков в руках моих, а себя, своих страхов. "Щастит ему Богородица. Ну его нахрен".

Картина заваленного битым воинством, но не поля на Каяле в эпосе, а древнейшего храма "Святой Руси" в реале, представлялась мне живо. Кажется, и Антоний не страдал бедностью воображения. Обвёл взглядом притворы и приделы, окинул хоры и купол. Передёрнул плечами и, повернувшись ко мне, произнёс очень похоже на Боголюбского:

— Быть по сему.

И тут же отыграл назад:

— Постой. А остальные епископы?

— Каневский и Белгородский сегодня не поспеют. Туровский... Или он присягнёт, или его не будет. Тогда Государя тебе поучать. Может, оно и к лучшему — на свечке сэкономим. Дальше по сценарию... опять молебен. И следующая присяга.

— Господи! Какая уже?!

— Первая: Государя — земле, вторая: князей — государю, третья — епископов. Четвёртая — земская. Повтор присяги выборных от городов русских в Успенском соборе во Владимире-на-Клязьме. Принять власть государя "на всей воле его". Мда... Плохо. Из двух сотен вятших, присягавших во Владимире от полусотни городов русских, здесь, в Киеве, едва ли половина. Их ещё найти надо. Потолкую с Вратибором, может, он чего подскажет.

— Ты... Ты понимаешь, что будет?! Это же... это запалить Русь со всех концов! Представь: тысяцкий Смоленский присягает государю, что Смоленск будет "на всей воле его". А Смоленский князь?! Его куда?!

— Туда. Куда Государь пошлёт. Как император Мануил поступает со своими провинциальными губернаторами?

— Но... но здесь же Русь! Не Византия!

— Типа: рылом не вышли? А не в этом ли и состоит дело правителя? Сделать свою страну лучшей. Или хоть — близко к наилучшей. Кто у нас ныне славнее Второго Рима? Кого за образец брать?

Факеншит! Как-то вы, молодые, всё это... просто-линейно представляете. Голову срубил, ворота открыл, царя поставил... Чему вас только в школе учат? Боятся, что мозги напряжёте?

Запомни, девочка: почти ничего, из того, что блазнилось мне во Всеволжске — не было сделано. Что-то я сам... отложил, понимая невозможность провести изменения "здесь и сейчас", кое-что притормозил Боголюбский.

Законы, слова... Должны быть люди. Живые люди, которые твой закон понимают, принимают и исполняют. Которые ежедневно надзирают за исполнением закона. В "Святой Руси" таких называют тиунами, ярыжками, бирючами, мечниками, мятельщиками... Позднее — чиновниками, бюрократами.

Закон должен быть обеспечен ресурсами. Людскими, силовыми, материальными... Иначе — чисто "кукареку", воздуха сотрясение. Ну, издали закон: "Всем по утрам и вечерам чистить зубы". В "Русскую Правду" записали. И что с того? Щёток-то зубных всё равно нет. Человек и рад бы закон исполнить, а не может. Невольный преступник. Дальше — вымогательство, коррупция. "Суд неправый".

Другое дело, что всякое в собрании сказанное слово, тут же передавалось. Повторялось на торгах, расходилось кругами по "Святой Руси". Перевиралось, переиначивалось так, как людям слышать любо. И, воротясь ко мне, позволяло понять — а чего ж люди русские хотят?

Прямо скажу: я Руси не знал. Да и откуда? Много ли поймёшь, гуляючи по Киевскому боярскому подворью в мешке на голове, или бегая боярским ублюдком по ельникам на Угре?

И Русь меня не знала. А незнаемое — опасно, враждебно.

Когда же пошёл пересказ, слухи разные, что есть, де, мужик лысый, "Зверь Лютый". Который — "за". За добрых князей, за славных бояр, за простой народ, за веру православную... За "Святую Русь". Не все понимали, что если "за" кого-то, то кому-то "против".

Люди надеются на лучшее. То, что моё "лучшее" и их — две большие разницы, сразу не понять. А про то, что за всё в жизни приходится платить — забывают.

Так и с "земской присягой":

— Ура! Воля! Как Новгород! Мы теперь только Государю челом бьём!

Но реально "взять под себя" все две сотни городов русских Государь не мог. Нечем.

" — Я имею право?

— Да, имеете.

— Значит, я могу?

— Нет, не можете".

"Право" — было объявлено. Оставалось "смочь". Создать "правоприменительную практику".