Боль мешала сосредоточиться на том, что говорили вокруг, оставалось лишь чувство движения — меня таки волокли. Прошло много ударов сердца — упорно гнал мысль о том, что распределяющий бурду по садкам альфар Ватпоули отольет и мне, а не укажет на буйволовий садок, к которому после своего завтрака орки поведут ездовых и тягловых животных. Сознание уплыло, зная, что живот наполнился даже косточками, которые пришлось провожать по пищеводу, превозмогая боль, иначе бы совсем ничего не попало. Обратно организм уже не отдаст взятое, а прокалывать вроде не должны, еще утро, и чужого раба трогать не должны — за него отвечает хозяин, раз стоит персональная метка вместо ничейной племенной.
Личный раб как имущество, удр вместе с шаман-утом имеют по паре таких — одного, как я понял, каждый до великого похода имел — эльф и гоблин, — по второму, эльфу, здесь обзавелись, вели спор обо мне. Все прочие двадцать ютились в трех кибитках — эх, тепло им там, — и выполняли хозяйственные работы: ставили шатры, подавали еду, мыли посуду, трясли и латали ковры с цинновками, обмывали оставшегося в единственном числе лежачего раненого, собирали отходы буйволов, мешали их с чем-то и затем сушили для получения брикетов, горящих скоро, жарко и бездымно. Они же собирали плоды, которые потом частично шли в загон к пленникам, сегодня опустевшим — в бурде завтра мяса не будет, и нас вообще врятли покормят.
— Что делаешь? — проснулся из-за того, что мне теребили волосы.
— Ыххаху.
Его пальцы сноровисто перебирали отросшие пряди, отведенные вбок от лежащего на спине меня у самого края настила.
— Наэнлоис, — осторожно разорвал эльф тишину бьющихся сердец. Мое радовалось редкому спокойному дню, пятому за весь срок моей жизни. Прошлое не пришло, хотя многие термины вместе со знанием языков так и всплывали сами собой.
— Оседлай меня, — начав перекатываться на живот. Тот дернулся, резко выдохнув. — Так теплее. И прекращай дергаться по пустякам. Мало утром клевали?
— Так? — сердце билось слишком часто.
Локтями прижал к бокам его согнутые в коленях ноги, спиной чувствуя лишь легкие касания.
— Садись и расслабься. И доплетай скорее, раз начал.
— Угу.
— Ты полный девственник что ли?!
— Угу.
— Везет, как утопленнику... Наэн, два дела сразу осилишь?
— Каких? — заикаясь.
— Ясно. Тогда просто слушай и запоминай. Лион я здесь, снаружи Хозяин. Доплетешь — я покажу, как лучше гнуть спину на полусогнутых. В ошейнике можно почти нормально на ногах ходить...
— Зачем? — пальцы жили отдельно.
— Формулируй яснее, — недовольный прерыванием.
— Зачем я тебе? — и затаил дыхание.
— Три в одном — грелка, матрац и подушка. Хех, разрешаю дышать. Ссс! А вот дергать не надо!
— Прости, — так я и поверил.
— Организм твой справится со здешним пойлом. Ссс! А от каннибализма никуда не деться, — йейль, достал. — Еще раз специально дернешь — покалечу, раб. Не забывайся. Понял?
— Угу.
— Йейль, с отшибленной памятью я и то помню, что угукают совы.
— У-ай!..
Сбросил волосы, заехал пятками по спине, затылком расквасил нос, быстро извернулся, оберегая сплетенное, и заехал по уху, вырубая. Постовой снаружи загоготал возне, но заглядывать в гадюшник не стал — не положено. Как бы и общий, и личный — это решит думырг, когда береговая линия будет очищена. Территория богата, рабов много, мужики будут закрепляться на завоеванном, а бабы и старики пусть кормят и думают.
А ничего из него плетун. Подушечки пальцев ощупывали затейливый узор, плотный и в то же время мягкий. Неужели сам насил такое? Да нет, вроде как только животные ходят голошеими, или есть специльно те, у кого отращивают? Какие-то не те вопросы. Хм, а в этом плетении ничего сложного, только учесть размеры удра, добавить ремешок. Все, готово, дальше шаман и сам удр добавят внешний кожаный слой с пластинами, кольцами, наклепками.
Заодно и вторая пара ушей выросла и отпала. Ох, и сильны позывы почесать, ненавижу расплачиваться своими частями! Ткнул в бок лежащего тела, посадив большой синяк. И голод нарисовался — все топливо в печке-желудке кончилось, благо пойлом можно заполнить — хуже, а вторая пара нужна не меньше бодрого состояния, ведь после сражения придеться окучивать быстро, качественно, много. Иначе пьяные рожи таки бросят в костер. Нет, меня уже поджаривали с вырыванием сердца, неделю очухивался на памятной стоянке — уж лучше бы меня забыли там, а не бросили у отхожего места на полюбу всем, естественно, заметившим действие регенерации.
Битва точно ночная — в небе ожидается Рухм с Бодо, света хватит. Орки сталкивались несколько раз с карой небесной, рухнувшей с небес напророченной смертью. Но по рассказам Катэльпауса, принявшего по здравым размышлениям судьбу, как и я, одноглазые големы с мифриловыми сложнопрофильными алебардами еще в самом начале похода появились рядом с загоном для скота. Орки знатно повеселились, глядя, как те превращают животных в фарш. Однако шаманы жестко присекли попытку десятка големов покрошить и рабов. С тех пор огромные летающие циллиндры орков не трогали, а иногда и помогали с крупными городами — добычу краснокожего племени не трогали, да орки и сами старались побыстрее убраться из обреченного поселения, от которого не оставалось и камня на камне. Какие чары не сбились из-за неизвестного небесного катаклизма, те уничтожались вспыхивающими глазами молчаливых големов. Недавно пошел слух, что их создатели гномы с Рухма. Говорят, подгорные жители Гидандраго спелись с сородичами и сейчас рвут на части сердца эльфийских деревьев Оккидентали и Ориентали — западную и восточную столицы вместе с разбросанными по громадной эльфийской территории мэллорновскими рощами. О, удр с месяц назад специально делал стоянку рядом с колоссальным, более трехсот метров от корней до кроны, поваленным и сожженым мэллорном, а шаман-ут устраивал камлания в центре гигантской воронки на месте пня — но и это не помогло сломить меня, единственного из вышедшей оттуда тысячи элитных рабов-эльфов, в целости сохранивших все знания и навыки при полном отсутствии свое воли. По-моему, у них вообще личность стерли, изгнали дух, я потом долго размышлял над виденным.
— Хмырь, ты мой РАБ! — оглушительно дыша в самое ухо лежащего подо мной на животе Наэнлоиса, которому больно вывернул руки, чем и разбудил. Неприятно, очень-очень, знаю. — Жуй, червь, выплюнешь или проблюешься — умрешь в жутких мучениях. Краножопые навострились пытать долго, сохраняя ясность сознания. Я знаю. Жуй, гнида! Я не для того играл спектакль, чтобы ты ерепенился тут, — вот ж словечко вылезло. Один из сидевших здесь актером был, славно пел сутки, пока не охрип и не одел ошейник, отправившись развлекать жен.
— Не мычи. Сам выбрал жизнь, когда вылез. И когда притащил меня после кормежки обратно. К лучшему устроенное у чана представление — меня накормили до отвала, — инициатива по плетению тоже хороша. Но не забывайся, Наэн. Нам еще предстоит работа по удовлетворению этих тварей. Для них забава — для нас жизнь. Понял?
— Да. Хозяин.
— Ну хоть так. На четвереньки, раб. Обслюняв мои пальцы. Сильнее, всю слюну отдавай. Теперь наклонись и кусай свой большой палец. Вот так. И только посмей издать громкое мычание.
Засунул два пальца с проколотыми подушечками, потом три.
— Расслабься. Иначе будет слишком больно. Тише-тише, — похлопывая, когда всю кисть внутрь засунул. — Царапины, раздражаясь, дадут кровь. Это и боль, и смазка для ее облегчения. Наш номер в этой драме жизни сохранит нам эту самую жизнь. Приготовься, я прокручу и резко выну. Пожалуй, не вытерпишь, лучше сперва вырублю.
Неприятно на душе. Но какого яла!? Короткое общение с тремя предыдущими — и Наэн. С ним могло получиться выжить — с теми нет. Давещее чувство назревающего события только сейчас притупилось. Или затемнилось виной? Жалостью? Лишнее на празднике смерти, абсолютно.
Спрятав в себе предназначенное шаману, посеменил к удру. Большинство отсыпалось, а в загоне ожидаемо сверкали миндалевидными глазами обритые безухие. Смертники. Наэн молод, взрослые и опытные разобрались с эфиром, иначе бы город взяли с наскоку. Но все равно, переделывать заклинания наново... В общем я точно знал, что передвигаться в воде и по суше — совсем разные вещи. Ял этих магов разберет, однако я видел установку шатров старенькими и новенькими рабами во время сильного ветра. Опыт разгромно победил, до смерти проигравших.
— Куда, скот?!
— Это удру, он ждет, — зарабатывая пару кровоподтеков, сохраняя в целости прижимаемое к груди. Больших трудов стоило достать лист ближайшего лопуха, чтобы завернуть красоту пшеничного цвета, не запачкав. Жалость умерла, не родившись.
— Поторопись, — подтвердил старый раб-эльф, выскользнувший из-под полога. Симюланэль — вышколенный слуга. От него лишнего жеста не дождешься, а слов и подавно.
Дежуривший со своим грытом уыт отстал, харкнув мне под ноги. Жудрогч все равно возьмет свое, жестко и с кровью. Он не распускает руки, он юлит колом так, что всегда разрывает проход, и оставляет внутри синяки. Он меня притащил в дрыгн. Он следующий в этом дрыгне станет ытгом, после битвы точно. Если никто не умрет, поставят над молодняком.
— Гы! Давай сюда! — лично отобрав.
— Стой, — лишний раз напомнил раб.
Циновки выдерживали оркскую обувь, если о них заботиться. Тонкая подстилка для Сима в хламиде, заштопаной и перештопаной, но греющей и выглядещей опрятно. Ковры для хозяина и гостей. Низкий столик с пиалами, второй с пергаментными свитками и эльфийскими картами. Жаровня с пляшущими огненными чдуасами, освещающими и согревающими. Абсолютно голый Угкпаыг и второй раб — девушек всегда в жертву, — натирающий красное тело специальными маслами, противно вонючими, обеззараживающими раны, и с еще какими-то нужными свойствами.
— Ых, всех порву! — примеривая. — Гы, кость не встала поперек горла?
— Нет, большак, — сгибаясь в три погибели.
— Га-га-га! Если скот останется вменяем, то станешь моим. Гы-гы! Иначе Баартычу уступлю, а не почтеннейшему Граздугу, га-га-га! — хрен редьки не слаще. Хоть бы отпустил, перед битвой не принято заниматься сексом.
— Да, большак, — не смея поднимать глаза, а измазанная лысая голова не должна сверкать, привлекая внимание. Впрочем, изляшняя чумазость тоже не к месту.
— Ползи животное.
Вслед слышалось довольное ржание, сверху долгожданные харчки и плюхи острыми оружными пятками. Меткий уыт попал, куда целился. Ему что, женушка-стерва попалась? Не дает? Или в детстве кто опустил? Пришлось проявить чудеса прыткости, чтобы заначка не повредилась. А потом еще умудриться незаметно извлечь у поилки для скота и перебить запах. Под хмурым взглядом ставшего лидером в рабской прослойке Ватпоули истратил цело ведро на помывку. Не будь рядом озера, хрен бы он позволил такую расточительность. Четыре пары новеньких глаз наблюдали с ужасом — снег на дворе, а я смываю дающую тепло грязь. Зоркий глаз альфара уследил за ушами, рот промолчит — сам промышляет ушами втихую. Свеженькие дороже ценятся.
— Баа, животное!
— Здравия, почтенный Баартыч, — протягивая уши, стоя на коленях прямо в покрывшейся коркой льда луже, ямки для которой утром не было.
— Поганый язык! Я вырежу твое сердце!
— Удр будет недоволен.
— Буага-га-га, он уже пообещал тебя мне, скотский смерд!
— Да, почтенный.
— Вали к ялу, мразь! И не смей попадаться мне на глаза! — с удовольствием. Очередное его проклятье благополучно сгорело во мне.
Мда, холод действует благотворно — стоящий в овечьей шкуре дежурный лишние движения не совершил, проходящие мимо орки не шпыняли голого эльфа. Постовой рядом с моей кибиткой клацнул зубами, поведясь на пущенные мной мурашки и морозное вздрагивание. В коем-то веке мой зад не был оплеван при юркании в смрадную темноту. Даже думать не хочется, какие морозы ударили по степи в ароте. Или то был взорвавшийся вулкан? Океан не мог перелиться через Цилиябарх.
— Не боись, выживем.
Наэн сидел опять весь сжавшись. И не удивительно. Ветер проникал всюду, особенно сильно охлаждался настил. Сел на пятки в сторону трепыхающегося полога.
— Будем греться.
Пояснил я льдышке. Глазами вроде двигает. Повозившись, сам раздвинул руки, убрав с ног, и колени, отогнув от еле теплой груди. Наэн вяло сопротивлялся, но когда усадил его промороженный зад себе на бедра, когда завел негнущиеся руки себе за спину, когда подтянул ноги, когда сам крепко обнял, он ответил тем же. Холод выбил пошлые мысли, да и трудно о таком думать с сосулькой и двумя градинами.
— Движение правой кистью — это да, левой — нет, — зашептал я, обдавая шею и спину теплым дахынием. — Понял?
Спустя шесть моих ровных ударов сердца и четыре его, правая кисть чуть дернулась.
— Хорошо. Теперь шевельни левой. Молодец. Утром Баартыч проклял тебя, оттого и ослабло тело. Да что ты дергаешься все, а!?
— Ммм...
— Издавать звуки не разрешал.
Игра в молчанку длилась долго. Снаружи выл ветер и Баартыч. Шло камлание, били бубны и барабаны, трезвонили костяные бубенцы из черепов то ли суслков, то ли крыс, то ли еще какого животного, или всех вместе взятых. Но удерживать в кишках воду та еще пытка.
— Крови с пальцев, когда царапал тебя внутри, не хватило на избавление. Другого способа снять проклятье не знаю. Слушаешь? Хорошо. Придется нанести раны на грудь для лучшего смешения крови. Йейль!
Достал вздрагивать, елозя. Если тебе не до секса, то я очень хочу, еле сдерживаюсь. Жестко сбросил его с себя. Приготовленную для него воду сам употреблю, запас карман не тянет, а приказать себе заснуть научился так же, как сохранять сознание до определенного порога, много выше прежнего. Как-нибудь выкручусь и без него.
Наэн упал болезненно неудачно. На шум никто не заглянул — шаманы спросят чдуасов, и никто не позавидует рабу, виновному в смерти другого. Неизвестно из чего сделанная ткань, или шкура, свет не пропускала, полог прижат плотно, в тюремной камере свет не положен, да и Ра сел за горизонт. Впрочем, я видел силует, сложившийся в три погибели — загляни кто сюда, непременно бы вставил кое-кому кое-куда кое-что. Лоб касается настила, а отогревшиеся ладони деликатно легли на холодные колени. Дышит едва-едва, а сердце то как колотится. Что-то я видимо упустил. Какой-то обычай? Где ж ты, моя память...
— Типа извиняешься? И больше не будешь?
Его правая ладонь мягко погладила мою отогревающуюся коленку, дважды. Пирятно, йейль!
— Так вот, о чем бишь я. Для полноты и гарантии необходимо биение сердец в унисон. Я помню себя лишь со дня пленения орками, и никаких эльфячьих, — намеренно грубо, — обрядов и традиций не ведаю. В рабстве не до них, Наэн. Или выживаешь, или умираешь, все просто, как дважды два. Хм. Понятно?
Получив порцию приятности, продолжил:
— С утра ты не пил и не ел. Ты понимаешь, что тебе не хватит сил на борьбу с проклятьем? А то, что ты, потеряв кровь при избавлении, не выдержишь напряжение разгулявшихся орков? За твое поведение полагалось бы наказание, но я дам тебе выбор, слушай. Я принес тебе воды. Правая ладонь — будешь пить из заднего прохода. Левая — я отрыгну изо рта. Обе разом — из письки. Уберешь руки — отказываешься.
