Цугцванг для Мастерграда

— А теперь светские новости, — послышалось из угла, где на тумбочке стояла коробка радио, — Девица Лопухина Анастасия, сегодня, не приходя в сознание, скончалась в первой градской больнице. В отношении графини Шуваловой полицией проводится доследование. И о погоде...

Дальше Вильчек уже не слушал. Невозможно описать, как известие ошеломило его. Растерянный и покрасневшей, он смотрел в пол и молчал. Лопухина ему нравилась. Ужасно нравилась, если уж говорить честно... А когда она его бросила, он, не переставая ее любить, начал еще и ненавидеть... страшный коктейль... И стоило ему только начать примиряться и забывать, как она вновь напомнила о себе. Таким вот страшным способом.

— Горе то какое, — услышал слова Афанасия, тот перекрестился. Он хотел еще что-то сказать, но Вильчек не позволил.

— Молчи! Молчи! — крикнул, замахиваясь на побледневшего слугу, — Ты не смеешь трепать своим языком ее имя!

Вильчек заперся в ванной комнате и почти полчаса не показывался оттуда. Когда вышел, глаза его были красными, а лицо угрюмо.

На следующее утро, то ли по наитию, то ли машинально, он засунул за пояс метательный нож. Его учитель фехтования, а старый Вильчек весьма щепетильно относился к воинскому воспитанию наследника, помимо владения шпагой, что обязательно для каждого дворянина, учил еще и метанию ножей и других предметов в чем его ученик немало преуспел.

День прошел как обычно в учебе, но Вильчек успел заметить, что отношение товарищей к нему изменилось. Нет, прямо его никто и ни в чем не обвинял, но и как прежде подойти на перерыве, завязать беседу, никто не спешил. Впрочем, и он, пребывая в меланхолии, не искал общества.

В подъезд доходного дома он зашел еще в худшем состоянии, чем в каком он был, отправляясь на учебу. К прежним мучениям присоединилось чувство отверженности, которое он ясно почувствовал в кругу прежних университетских приятелей.

Подойдя к двери квартиры, которую он снимал, постучал.

В свете газового фонаря — по императорскому указу ими в столице оборудовали все вновь построенные здания, боковым зрением увидел, что ближняя дверь на площадке справа вроде бы начала приоткрываться. И тут же посредине проема возник человек, револьвер в его руке смотрел черным зрачком в лоб Вильчека, а над ним белело пятно лица.

'Скрип' — начала открываться дверь квартиры Вильчека.

На миг, всего лишь на миг, взгляд убийцы вильнул в сторону, но это был шанс, какого упускать было нельзя. Стремительно присел на корточки, рвя из-за ремня нож. Дальнейшее происходило настолько быстро, что потом он так и не смог восстановить в памяти последовательность и подробности событий.

Выше головы цвинькнула пуля, звук выстрела был совсем негромкий, словно раздавили бычий пузырь.

Нож отправился в недолгий полет.

Там ойкнули, дверь захлопнулась.

Стоящий в проеме слуга застыл посередине в виде столба, с распростертыми руками и закинутою назад головою.

— Пистолет, — метнувшись в прихожую прошипел Вильчек, захлопывая за собой дверь и тут же повторил яростным шепотом, — Живо пистолет!

Через десяток секунд он выскочил на лестничную площадку. Прислушался, прижимаясь к стене. За дверью, где спрятался убийца, тихо.

Ударом ноги распахнул ее и прижался к стене. Через миг прыгнул внутрь и сразу же влево. Вскочил, щупая пространство стволом револьвера.

Стол, стул, открытое окно и пятно крови на полу. Он подбежал к окну, но увидел только мелькнувшую на повороте дома приземистую фигуру в простонародном армяке.

— Убег, — выдохнул с ненавистью.

Вильчек сидел, опершись локтями на стол, подперев руками буйную головушку, в которой прямо-таки скрипели и искрили от напряжения мозговые извилины, идеи и просто хаотические мысли.

Все укладывалось в догадку. Все. И даже не в догадку, а в подслушанный у постели умирающей Лопухиной разговор. Ему объявил тайную войну могущественный род.

И что теперь делать? Обратиться в полицию? А что предъявит им в качестве доказательства?

Подслушанный разговор, что якобы императорские родственники и, что важнее, родственники наследника престола, злоумышляют на его жизнь? Так Лопухины будут все отрицать и в свою очередь обвинят его в навете. А мало ли что может случиться с узником в тюрьме? Нет, оттуда уже не выйти. Значит выход один, бежать туда, где он будет играть на собственном поле, в Силезию. Отец поймет, не может не понять своего беспутного сына. Тем более, что из-за Рейна ощутимо попахивало войной. Франция, пережив ужасные заморозки, голод и революцию, уверенно претендовала на гегемонию над Европейским континентом и, единственный, кто мог этому помешать — русский медведь. Королевской армии были нужны подготовленные офицеры и, почти закончив морской факультет московского университета Вильчек, вполне мог претендовать на офицерский чин.

Еще через полчаса, сопровождаемый слугой с тяжелым баулом с вещами и учебниками, Вильчек вышел на улицу и остановил извозчика. Путь его вел на западный вокзал, откуда регулярно отправлялись дилижансы в направлении западной границы империи.

Через две недели Генрих Вильчек повернул на дорогу, ведущую к родовому поместью Климковице в южной части Опавского княжества, что рядом с славным городом Острава. Не прошло и часа, как впереди показалась остроконечная крыша из красной черепицы родного дома, издали похожего на небольшой замок, каковым он и служил в 15 веке, когда его построили предки. Со времени последнего посещения стены трехэтажного дома еще больше посерели, а слагающие его кирпичи приобрели зеленоватый оттенок старой меди, деревья вокруг разрослись. Те из них, что в детстве едва возвышались кронами над Генрихом, ныне стояли крепкие, густые, пышные, далеко бросая темную тень от налитых соками ветвей. Две маленькие башенки по краям дома, голубятня в вязах перед крыльцом и голуби, непрерывно летающие над крышами. Словно и не покидал отчего дома! Мечтательная улыбка расплывалась по его лицу — он припоминал восхитительные мгновения, пережитые в отчем доме. Детство всегда прекрасно!

Сняв перчатку, юноша незаметно провел по глазам, смахивая невольную слезу умиления.

— Вот и приехали! — оборачиваясь к Афанасию, воскликнул младший Вильчек и пришпорил коня.

Слуга, трусивший на спокойной и выносливой лошадке позади, вздохнул, украдкой перекрестился и последовал примеру господина.

Уже больше года Вильчек не видел отца. Письма смягчали, но не могли заменить ни общения с родителем, ни свидания с отчим домом. Впрочем, нельзя сказать, что молодой человек слишком страдал. Имея характер легкий и благородную внешность, он утешался в объятиях юных прелестниц.

Ему и раньше, после того как закончилось его домашнее обучение, отец пригласил наставника-иезуита, приходилось подолгу отсутствовать дома. Дальнейшее образование молодой дворянин получил в католической гимназии в Опаве. А когда на престол молодого королевства Чехии, Силезии и Моравии сел государь Александр Петрович Романов, несмотря на скудность средств, отец отправил единственного отпрыска получать наилучшее из возможных образование в московский университет.

Ворота в сад были отворены. Лошадь аллюром проскакала по аллее, смутно знакомый старик в лиловой вязаной куртке и в большом шерстяном колпаке, копавшийся с лопатой на клумбе, всплеснул руками, некоторое время смотрел вслед. Затем, бросив лопату, поспешил к воротам и выскользнул за них.

Подскакав к крыльцу, Вильчек отдал лошадь спрыгнувшему на землю слуге и, со всем пылом юности, взбежал, счастливо улыбаясь, по лестнице. Дверь была закрыта.

На стук дверь открыл широкоплечий, мускулистый крепыш, совершенно незнакомый молодому человеку, с кирпично-красным, будто налитым солнцем лицом, огненно-рыжими волосами и грубой челюстью. Глаза у него были ясно-голубые, руки короткие, толстые и заканчивались увесистыми кулаками. Словом, типичный разбойник. При виде молодого Вильчека его глаза на миг широко распахнулись, потом по физиономии промелькнула ухмылка.

Генрих попытался миновать его, но тот выставил руку, совершенно закрыв проход.

— Прочь с дороги! — вспылил Вильчек, хватаясь за эфес шпаги, — Я сын хозяина, Генрих Вильчек!

— Хозяин здесь Сигфрид фон Хохберг. А я его слуга, — в руках детины появился револьвер, дуло уставилось немигающим зрачком в лоб Генриха, — А в отношении прежних хозяев поместья хозяином указано, гнать взашей!

Из-за спины детины появилась еще двое, один вооруженный короткой саблей, второй с винтовкой, оба не менее бандитского вида.

— Уходите, господин хороший, — вновь произнес первый, — а то по нашим законам, ежели кто силой ворвется в чужой дом, то и пристрелить его можно!

Происходившая фантасмагория совершенно сбивала с толку. Генрих широко раскрыл глаза, потом обернулся. Вокруг знакомые с детства стены. А вот с этой яблони он рвал в детстве крупные и, как тогда казалось, столь сладкие плоды, что нет ничего вкуснее на свете.

— Да что ты такое говоришь? Позови отца, Каспара Вильчека!

— Дай мне господь терпения не пристрелить этого господина! — вскричал первый детина, — нет здесь вашего отца! Помер он!

— Что? — несмотря на растерянность, глаза молодого дворянина загорелись бешенством, что ты сказал Schwein (свинья по-немецки)?

Глаза негодяев, преграждавших путь Вильчеку в отчий дом, загорелись торжеством.

Афанасий, слуга, крепко схватил его за локоть, потащил за собой вниз, шагая быстро и широко. Он упирался, грозно поглядывая на негодяев, не пустивших его в собственный дом, когда хитрый слуга прошептал, щекоча ухо горячим дыханием:

— А если это происки Лопухиных? Господин Вильчек разве можно так, не разобравшись, кидаться в драку! Их же трое и двое с винтовками — убьют не за понюшку табака!

Эти слова, особенно упоминание Лопухиных умерили пыл молодого дворянина, и он дал спустить себя с крыльца и усадить на лошадь.

Сверху засмеялись грубыми голосами и это было столь обидно, что Вильчек едва не кинулся обратно. С огромным трудом Афанасию удалось вывести лошадей, которых он держал за уздечки, за ворота усадьбы.

Когда из непроницаемой зелени придорожных кустов, густо обсевших ведущую к поместью дорогу за поворотом, совершенно исключавшим наблюдение из замка, раздался надтреснутый, сипловаты голос, Генрих вздрогнул и натянул поводья:

— Господин Вильчек, постойте!

Голос показался Генриху странно знакомым.

Сморщенное от прожитых лет лицо в обрамлении седых бакенбард было невозможно не узнать.

— Бузибой! — выдохнул молодой Вильчек и спрыгнул с коня. Крепкие руки обхватили старческие плечи, — Ты ли это? Глазам своим не верю!

— Я, я, господин Вильчек, — по морщинам, густо избороздившим лицо, потекли слезы. Вильчек выпустил из объятий старого отцовского слугу, которого он помнил с детства.

— Бузибой, что здесь случилось и где отец? И кто эти странные люди? Они из России?

— Нет господин Вильчек. Тут такое случилось! — старик вытащил из кармана платок и нервным движением вытер лицо, — Вначале погиб ваш отец на охоте у старшего фон Хохберга, царство ему небесное. И, едва его похоронили, так в имение явились эти. Ганс и его прихвостни с приказом княжеского суда. Якобы ваш отец подарил имение фон Хохбергу младшему. Что тут только не творилось, пока вас не было! Копают какую-то шахту! Народы и этих... механизмов натащили цельную кучу.

— Что? — вскричал Вильчек, — хватая слугу за грудки. Бузибой покраснел, прохрипел что-то сдавлено.

— Отец умер? Это правда?

— Да, господин Вильчек, я очень сожалею.

Вильчек отвернулся, глаза защипало. После длительной паузы он произнес глухим от сдерживаемых слез голосом:

— Как это произошло?

Лицо молодого человека напоминало маску скорби. И внезапно старому слуге стало жалко до его слез.

— Никто ничего не знает, — произнес он тихо, — Кто мы такие, просто слуги. Но постойте, я знаю, кто может вам все рассказать. Фон Притвиц! Он был на той злополучной охоте рядом с вашим отцом. Он наверняка может что-то сказать!

— Спасибо, дружище! — рука Генриха хлопнула старика по плечу, а сам он взлетел на коня. До имения старого отцовского приятеля неменьше часа езды. Там он узнает все! Лишь бы тот был в имении!

Старый слуга смотрел вслед сыну своего старого хозяина, пока не по-юношески крупная фигура молодого дворянина на коне не скрылась вдали. Блеклые губы прошептали:

— Удачи тебе, мой мальчик, — сгорбившись, старик направился назад в имение.

Старый друг отца встретил Генриха в главной гостиной своего дома с распростертыми объятиями и со сконфуженным видом.

— Мой мальчик, — сказал он, что привело тебя в дом одинокого старика? Бернард Фон Притвиц прибеднялся. Ему недавно исполнилось сорок пять, но он был еще крепок, как стальной клинок. Он был лучшим другом отца... — Хотя, я догадываюсь, ты хочешь узнать, что произошло. До тебя не дошло мое письмо?

— Нет, — качнул головой Генрих, не отводя горящего взгляда от лица хозяина поместья.

— Тогда прочти вот это, — Фон Притвиц вытащил из кармана джинсовой рубашки — несмотря на возраст, он не чурался моды и пользовался успехом у окрестных фрау и протянул юноше не заклеенный конверт без адреса.

Внутри оказалось письмо.

'Здравствуй, мой мальчик'. — бегущий почерк был хорошо знаком, он узнал руку отца.

'Если ты читаешь это письмо, значит меня уже нет в живых. 15 августа произошел странный случай, подвигший меня на написание этого письма, хотя вы знаете, сын, что я не трус. Меня посетил младший фон Хохберг, вы его знаете, он старший сын министра финансов нашего княжества. Сначала разговор был вполне светским, но Amor tussisque non celantur (латинское выражение: Любовь и кашель не скроешь) он заговорил о продаже имения, но я категорически отказался. Фон Хохберг сначала повысил цену вдвое, а потом перешел к скрытым угрозам. Пришлось вышвырнуть мальчишку из дома. Напоследок, видимо не в силах совладать с охватившей его яростью, он пообещал, что поместье будет его, даже если ему придется убить всех Вильчеков. Не скрою, эта угроза меня взволновала. У семейства фон Хохберг дурная слава. Но, Dum spiro, spero. (латинское выражение: пока дышу, надеюсь), но я посчитал необходимым оставить это письмо у старого друга в верности и благородстве его я не сомневаюсь. На его честь вы можете положиться. За сим прощаюсь мой дорогой наследник и сын. В том, что вы не посрамите славы семьи Вильчек, я не сомневаюсь.

Ваш отец'.

— Что это значит? — воскликнул побледневший юноша, — что это значит? Вы можете мне объяснить?

Только сейчас через броню эмоциональной безразличности пробилось понимание. Отец мертв. Какое поместье, какая продажа? О чем это отец? Вильчек отвернулся, чтобы Фон Притвиц не видел заблестевшие в глазах слезы. Мать он не помнил, она умерла, когда ему едва исполнилось два года. Отец был строгим и, по мнению Вильчека, образцом дворянина. Он воспитывал сына с детского возраста, и несмотря на внешнюю холодность, заботился и любил. Генрих отвечал взаимностью, но очень редко говорил об этом. А теперь уже поздно.