Мастер теней (2 книга, завершено)

Но, услышав звуки потасовки, вмешались тюремщики.

— Стоять, ублюдки! По стенам! — заорал злой бас.

Висельники опомнились и отпрыгнули от Стрижа. Загремели замки, дверь распахнулась, впустив свет факелов, троих солдат со взведенными арбалетами и кастеляна Гнилого Мешка, щуплого человечка с козлиной бородкой и быстрыми глазами.

— Ублюдки, попортили товарный вид, — протянул кастелян, оглядывая заключенных и тюремщиков.

Стриж, сжавшись на полу, смотрел, как он открывает медную флягу, взбалтывает, наклоняет. Внутренности скрутило жаждой: воды, вымыть отраву! Но кастелян лишь раз плеснул ему в лицо, едва смочив горящие губы.

— А вы куда смотрели, шис вас задери? — рявкнул кастелян на солдат.

— Так эта, бие Биун... — замямлил бородатый, квадратный тюремщик, на голову выше начальника.

— Разгильдяи, — почти ласково отозвался кастелян и бросил Стрижу. — Что разлегся, вставай.

Солдаты навели арбалеты на Стрижа. Он медленно поднялся, путаясь в болтающихся на одной ноге штанах и обрывках рубахи. Выпрямился, не обращая внимания на резкую боль в ребрах — трещина, если не перелом — и взглянул на кастеляна сверху вниз. Может быть, цель — Биун? Нет, вряд ли... наверняка нет. Но кто? Что?..

Мысли путались, неправильный страх, отдающий ядовитым зельем, свернулся внутри, ожидая... чего? Что за дрянь влил в него Наставник, что не позволяет ступить на тропу Тени?

Кастелян одобрительно кивнул и велел солдатам:

— Вывести этого. Дернется — стрелять.

Сам вышел за дверь, Стриж следом, провожаемый злобными взглядами висельников и настороженными — солдат. Он оказался в глухом конце широкого коридора, по сторонам которого виднелись ряды дверей.

— Стой. Дурить не будешь? — спросил Биун, и, получив кивок, подозвал одного из солдат, покрупнее. — Напои его, умой и приведи в порядок.

Стриж прислушивался к шороху крыс в стенах, стараясь не поддаваться дурману — тот твердил, что крысы опасны, крысы сейчас набросятся и сожрут — и ждал, пока солдат поправит ему штаны, сдерет остатки рубахи и, намочив их из фляги, протрет лицо и ссадины на плечах и груди. Его напоили — горькой, теплой водой, отдающей гоблиновой травкой.

После первого же глотка Стриж забыл про крыс, зато его разобрало веселье. Товарный вид, с ума сойти! Наставник решил продать ткача! Уж не придворному ли магу? Вот забавно — убийца пополнит его коллекцию редких зверушек... или темной принцессе — смертники говорили про колдунью... не зря же ходят слухи, что последний год виселица пустует...

Кажется, он смеялся, а может, смеялись солдаты, которые вели его вверх по лестницам и запихивали в черную карету без окон. Мгновение во дворе Гнилого Мешка Стриж потратил на единственный взгляд на небо. Тяжелое, пасмурное, лишь далеко-далеко на севере сквозь прореху в тучах падали на землю золотые лучи. А над Гнилым Мешком небо плакало от смеха — мелкими, как пыль, сладкими каплями.

Дороги он не видел и не помнил. Мир снова кружился в темном водовороте, лишь иногда в нем всплывали то брат, то кастелян, то Наставник.

"Выберусь, убью", — кого убьет, зачем убьет, Стриж уже не понимал.

436г. 17 день Журавля. Роель Суардис

Из бредовых видений Стриж вынырнул, только когда его вытолкнули из кареты на холодный и мокрый камень внутреннего двора Роель Суардиса. С неба лило. Вокруг стояли, нацелив арбалеты, шестеро солдат и кастелян. Рядом со Стрижом мялся еще один раб, перепуганный парень лет шестнадцати, тонкий, изящный, с ухоженными руками шулера. Над ними возвышалась башня Заката: буйство синих и лиловых молний, текущих между небом и землей.

— Очухался? — кастелян заглянул ему в лицо, покачал головой и протянул руку в сторону. Тут же один из солдат вложил в нее флягу. — Пей скорей. Её Высочество ждет.

На этот раз была просто вода. Сладкая, чистая вода. На миг даже показалось, что она вымыла из тела отраву...

"Ответь, цель — Шуалейда?! — Стриж прислушался к Ургашу внутри себя, но не услышал ничего. — Король? Придворный маг? Шис дери, Гильдия не берет заказов на коронованных особ!"

Хисс молчал, словно не слышал своего слугу. Зато во весь голос орала паника: его продают сумасшедшей колдунье, размазавшей по скалам орду зургов, упырице, пожирающей каторжан на завтрак.

"И Наставник хочет, чтобы я убил ее и вернулся. Или — что-то украл и вернулся? Проклятье. Нельзя было сказать прямо, что я должен делать?!"

— Не вздумай дурить, — сказал кастелян и обернулся к солдатам. — Если дернется, стрелять по ногам. Её Высочеству он нужен живым, но не обязательно целым.

Холодная дрожь, холоднее сыплющейся с неба мороси, пробила Стрижа вместе с пониманием: чего бы хотел от него Наставник, уже не важно. Хисс не откликается, тропы Тени ускользают, бежать можно только в смерть, зато вот она, башня Заката. Он должен войти в логово колдуньи и вернуться. А для этого придется убедить ее оставить в живых нового раба, подобраться на расстояние удара — и убить. Что ж, даже сумасшедший ментал — всего лишь женщина.

— Стоять, — приказал арбалетчикам Биун перед высокими дверьми в полыхающий синим и фиолетовым Ургаш. Показалось, башня смотри на него сотней разноцветных глаз. — А вы идите за мной.

"Твой выход, Стриж. Этот зритель взыскательней Пророка, так что играй на совесть!"

Пропев про себя умну отрешения, Стриж очистил разум от всех мыслей и эмоций, и, не дожидаясь толчка в спину, перешагнул порог башни Заката.

Шуалейда

436г. 17 день Журавля. Роель Суардис

— Кастелян Гнилого Мешка, бие Биун по повелению Вашего Высочества, — объявил гвардеец, пропуская в покои Шуалейды невзрачного человечка и волну отчаяния со страхом.

Шуалейда отбросила котенка на диван и отвернулась к окну. Усталость и безнадежность последних дней вдруг навалились, пытаясь согнуть плечи. Глубоко внутри проснулся привычный голод, а вместе с ним — совесть. Стоит ли снова пугать каторжников? Баль права: сейчас это не необходимость, а всего лишь потакание собственным слабостям. Хочется выместить злость и обиду, почувствовать чужой ужас и свою безграничную власть... какая гадость! Хуже, чем Бастерхази!

— ...лучший товар для Вашего Высочества...

— Пойдите вон, — резко обернувшись к дверям, оборвала она кастеляна.

Бие Биун осекся на полуслове, а сама Шу замерла, не окончив жест. Золотое сияние магии, опутанное жемчужными и угольными нитями, словно сетью, билось в такт её сердцу, вдруг подскочившему к самому горлу. Сквозь кокон дара — светлого, редчайшего дара искусства, с проявленной кровью сразу Хисса и Райны — виднелся юноша, полуголый, связанный, избитый и грязный. Он стоял на коленях, мокрые соломенные волосы падали на лицо, не позволяя разглядеть глаз. Нестерпимо захотелось дотронуться, почувствовать ладонями тепло его кожи и дивной магии.

"Мое! Хочу!" — заверещала голодная пустота внутри.

— Ваше Высочество... — начал кастелян, но Шу махнула рукой: молчать.

Что это? Ловушка? Подарок богов? Ошибка? Или... Нет. Светлый не может быть преступником. Надо немедленно исправить недоразумение!

"Мое!" — заплакала пустота, и Шу вздрогнула от боли: показалось, что у нее отняли что-то очень дорогое и важное. Но она сжала зубы и шагнула к дверям, намереваясь немедленно освободить светлого шера — боги, он же совсем не владеет собственной магией! Нити смерти и жизни так плотно переплелись, связывая друг друга и золотую сердцевину магии искусства, что юноша, наверное, и не знает, что он шер. Иначе не позволил бы надеть на себя ошейник...

Запутавшаяся в сумбуре голода и долга Шу сделала еще шаг к нему, и вдруг поняла: страха не слышно! Ни страха, ничего — золотой кокон ограждает разум и эмоции шера.

— Кто это? Откуда? — спросила она, мимолетно удивившись металлическому звону своего голоса.

Вместо ответа кастелян вспыхнул ужасом и попятился. Второй раб — Шу только сейчас заметила его — задрожал и съежился. А шер... шер, наконец, встряхнул головой, взглянул на неё, и его барьер прорвался.

Изумление. Восторг. Любопытство. Надежда. И ни следа страха или неприязни — наоборот, глаза его звали: подойди, дотронься!

"Мое! Мое-е!" — захлебнулась отчаянным криком пустота внутри.

"Мое", — согласилась Шу и приблизилась к юноше: не касаясь пола, безумным видом вгоняя Биуна и второго раба в панику... Да плевать на них, на все!

Она коснулась спутанных прядей. На миг показалось, что нити светлого дара обвивают руки, поднимаются, оплетают её всю — нежно и горячо, словно поцелуи любовника. Шу провела ладонью по волосам юноши, подняла его лицо за подбородок... В синих, как разряды молний, глазах сияло восхищение, смешанное с азартом и желанием. Четко прорисованная бровь была рассечена, под светлой кожей скулы наливался синяк, на разбитых губах запеклась кровь.

Шу вздрогнула от удовольствия, почувствовав его желание и боль: треснувшее ребро, затекшие от веревок руки, ушибы и ссадины. Она судорожно втянула воздух сквозь сжатые зубы: боги, как же сладко! Хочу! Оттолкнула его, заставив опустить голову. Прикусила губу, останавливая себя. Бросила опасливо мнущемуся у дверей кастеляну:

— Сколько?

Тот вздрогнул и пробормотал:

— По десять, Вашсочство...

— Баль, заплати за обоих, — велела Шу и забыла о ней и о работорговце.

Она снова коснулась макушки шера и замерла: казалось, сквозь пальцы струится утреннее солнце, ветер, пахнущий луговыми травами, ласкает и согревает. Чудо, настоящее чудо! Это чудо нужно ей, необходимо, как воздух!

Но так нельзя. Надо развязать его, снять ошейник. Отпустить.

"Нет, мое!" — снова застонала голодная пустота.

"Потом", — пообещала себе Шу, опасаясь даже представить, что может быть потом, чтобы не спугнуть возможность... чего? Насмешливые боги, почему так не хочется отпускать его? Кажется, стоит снять ошейник, светлый исчезнет, а вместе с ним исчезнет что-то очень нужное...

"Хватит. Сделай, что должно!" — велела Шу сама себе и глубоко, со всхлипом вздохнула, чтобы спросить: "Как тебя зовут?" Но пронизанный солнцем ветерок вдруг взметнулся ураганом, выстудил, ударил болью потери.

"Никогда! — выл ветер вероятностей, оттаскивая Шу от золотого шера, хлестал ее по лицу: — Смерть!"

"Остановись! — приказала она обернувшему её кокону магии. — Почему?"

Стихии улеглись, словно сторожевые псы, у ее ног: настороженные, готовые вмиг вскочить и броситься на защиту хозяйки.

"Невозможно", — вздыхали они, и Шу понимала, чувствовала кожей: они правы. Его восторг и ласка — мираж. Стоит сделать один неверный шаг, и наслаждение обернется болью.

"Можно?" — спросила она у Источника, кладя руку на голову юноши.

Стихии промолчали, лишь слегка всколыхнулись. А может, это юноша вздохнул и, кажется, подался навстречу.

Шу осторожно провела ладонью по мокрой щеке. Коснулась пальцами губ и вздрогнула от жаркого удовольствия: показалось, он прижался лицом к ее ладони, потерся губами и вздохнул, словно прошептал её имя...

Все благие намерения, все страхи вылетели из головы, оставив затягивающую, манящую теплом и негой пустоту. И в этой пустоте Шу кружилась и качалась, словно в морской пене — может, миг, а может, вечность, она не знала и не хотела знать.

— Ваше Высочество! Шуалейда! — вдруг ворвался в наваждение сердитый голос Балусты. — Шу!

Вздрогнув, она вынырнула в реальность и встретилась взглядом с синими, затуманенными и растерянными глазами юноши. Он тоже вздрогнул, словно и его вытащили из блаженного забытья, и вдруг улыбнулся — радостно, удивленно.

— Шу! Что ты делаешь?

Она, наконец, перевела взгляд на подругу и пожала плечами. Думать, что и зачем, она все равно не могла — лишь смутно понимала, что делает что-то не то... но что? Почему?

— Ты не собираешься развязать нашего гостя? — Баль развела запястья, словно освобождаясь от веревок.

— А... да. Сейчас!

К щекам Шу прилил жар, от стыда захотелось провалиться. Боги, надо же было забыть про Баль! У нее на глазах держать шера связанным... Что за наваждение!

— Вставай, — велела она.

Шу еще раз коснулась светлого шера: с удивлением обнаружила, что кровоподтека нет, бровь цела. И ребро она исцелила, сама того не заметив — и не потеряв ни капли энергии. Напротив, она чувствовала себя полной сил, словно не лечила, а играла с каторжником в "ужасную колдунью". Только в этот раз все было иначе — все равно как если бы вместо жирной баранины она ела фруктовое суфле.

Юноша поднялся, оказавшись выше Шуалейды почти на голову. Он по-прежнему не отрывал он нее взгляда и едва заметно улыбался — доверчиво, без малейшего страха.

Шу провела ладонью по его стянутым за спиной рукам, удивилась: слишком крепко и мудрено его связали, словно не менестреля, а головореза.

— Светлого дня, — сказала она, отбрасывая веревки прочь.

— Светлого дня, Ваше Высочество, — ответил он, склоняя голову.

Глубокий, мягкий баритон обволакивал, откликался дрожью в животе. Менестрель, конечно же, менестрель! Таким голосом надо петь серенады и признаваться в любви. О да, серенады, дар искусства...

Башня Заката не позволила Шу погрузиться в мечты. Эфирные потоки снова взметнулись, обдали холодом: осторожно! Еще слово, и сказка исчезнет!

"Слово? Хорошо же! Попробуем сыграть без слов!" — подумала Шу Источнику.

— Я буду звать тебя... — на миг она задумалась: как? И тут же само собой сказалось: — Тигренком. Ш-ш, молчи.

Шу коснулась его губ, накладывая заклятие. Тигренок кивнул, принимая условия игры, а Источник утих. Даже предчувствие боли — скоро, совсем скоро! — отступило. Правда, недалеко.

— Шу? — растерянно спросила Балуста, так и застывшая посреди гостиной.

В одно это слово уместилось и удивление поведением подруги, и возмущение тем, что на шере все еще рабский ошейник, и требование немедленно прекратить мучить ребенка.

— Проводи Тигренка в ванную на втором этаже, — сделав вид, что не понимает, велела Шу. — Я сейчас приду.

— Куда девать второго? — Баль кивнула на так и стоящего на коленях полуобморочного шулера.

— В конюшни.

Шу коротким жестом стерла шулеру память — лучше начать жизнь заново в конюшнях, чем быть повешенным — и, не дожидаясь новых вопросов от Баль, сбежала: добыть Тигренку одежду и подумать, что же делать дальше. О долге перед собратом-шером она решила временно забыть.

"Вот и завела кота, — смеялась она над собой, шагая к запертым покоям отца. — Тигренок. Золотой, в черную и белую полоску... красивый! — Она улыбнулась, вспоминая сладость его дара. — Не отпущу. Сейчас не отпущу. Может, потом он сам не захочет уходить?"

"Он не захочет остаться рабом. Ты бы захотела? — возражала совесть голосом Баль. — Ведешь себя как избалованное дитя. Шер! Ты — шера разума, шера правды. Не ври себе!"

"Я не вру. Биун бы не привел незаконного раба! Мало ли, почему на нем ошейник? Может, кого-то обокрал или убил?" — уговаривала она совесть.