Мастер теней (2 книга, завершено)

Ослепительная улыбка — я свободна! — чуть не сшибла Эрке с ног. Сейчас, счастливая, Балуста совсем не походила на то испуганное создание, увиденное им у ворот. Она вложила пальцы в его протянутую руку — доверчиво и царственно.

— А как твое имя? — её голос был хрипловатым, прохладным и мелодичным голос. Как шум лесной речушки по камням, свежий, манящий — пить, не отрываясь. Эрке прикусил язык, прогнать морок. Ун даль багдыр это воздержание!

— Эрке. Лейтенант Ахшеддин.

— Эрке... — она тронула его имя губами, словно сладкую конфету, и улыбнулась. — Спасибо, Эрке.

— Не мне. Её Высочеству. Идем.

Эльфа сделала несколько шагов, легко, почти не опираясь на его руку. Вот только не совсем уверенно. Кинув взгляд вниз, на её ноги, Эрке помянул зуржью кровь и, не спрося, подхватил на руки.

Почти бегом он донес Балусту до комнаты Шу. Поставил на пол, сунул в руки кружку воды. Молча, стараясь на неё не глядеть, намочил чистую салфетку — но все время чувствовал на себе её взгляд, теплый и любопытный, как беличьи лапки. Так же молча она позволила ему промыть и залечить пораненные ноги, провести руками вдоль тела, определяя, что ещё требует лечения.

Нащупывая очередной свежий рубец или старый шрам, вбирая руками боль, Эрке кусал губы и убеждал себя, что не нужно сию секунду рвать длинного мерзавца на части.

— Эрке? — шепнула Балуста и коснулась его лба. — Не надо...

Прохладные пальцы вывели его из транса. Он раскрыл глаза, поднял голову.

— Надо, — голос не слушался и хрипел. — Надо, Баль.

В ответ она улыбнулась светло, восторженно и хищно, и коснулась пальцем его рта.

— Этого не надо, — она показала красное пятно на подушечке; блеснули острые клыки.

Тут только он почувствовал боль в прокушенной губе. И — её ярость, такую же бритвенно звонкую, как его собственная. В лиственных раскосых глазах светилось то же обещание смерти, что переполняло его. Сейчас Балуста походила на тоненькую, с необыкновенно красивым узором на спинке йуши, укуса которой убивает мантикора. Пьяный запах тисовых ягод будоражил, как предвкушение погони: мягкими лапами — сквозь лес по следу, вместе. Ловить напряженными ушами шорохи и шелесты, носом — аромат страха, пряный и терпкий, как свежая кровь жертвы.

Эрке поймал её руку, поднес ко рту и прикусил — там, где была его кровь. Уловил мгновенную дрожь и зеленым всполохом обещание: вместе!

Напряжение мешало дышать, требовало гнать добычу, впиваться в горло. Требовало бросить жертву к ногам волчицы, а потом... глухой рык зародился в глубине горла, зеленые глаза — близко-близко — блеснули голодным отсветом. Руки сами потянулись зарыться в путаницу рыжих кос, притянуть...

Подавив порыв, Эрке отступил прочь и отвернулся. Медленный глубокий вздох, сосредоточиться на белых и голубых потоках, успокоить завихрения, выровнять... все. Теперь, пока не понадобится для дела, волк будет спать.

Уже спокойный, Эрке принялся хозяйничать: холодный ужин на столе дожидался возвращения Шу.

— Баль. Можно называть тебя так?

— Да, — кивнула она, но садиться за стол не спешила.

— Ты давно с цирком? Иди сюда. — Показал глазами на стол.

— Три года с лишним.

Она отвечала спокойно и ровно. А Эрке чудилось тугое кольцо свернувшейся уйши — и мускусный запах волчицы, выбравшей своего волка.

* * *

До возвращения Шу Эрке успел выяснить, как и почему она попала в цирк. История оказалась банальна и невесела.

Около сорока лет тому назад небогатый шер из Хурриги отправился в гости к родне, в Бресконь. По Каменной Гати — спору нет, так на север добираться много быстрее, чем по Имперскому тракту. А в сказки о лесных духах шер Пенстаф, как и купец-обозник, не верил. Зря — Мшистые болота и Удольский лес, что клином вдаются между Валантой и Бресконью, за шестьсот лет мало изменились. Разве что живущие там эльфы стали назваться не Даилла, а Мислет ире.

Шер Пенстаф благополучно добрался до родни, как и почти все его немаленькое семейство: румяная дородная супруга, строгая и чопорная младшая сестра, двое сорванцов-близнецов и три очаровательные дочки. Лишь старшая дочь, веселушка Брикка, что никак не могла выйти замуж — где же взять денег на приданое четырем дочерям? — так и осталась в Удолье.

Первые три дня под сводами старого леса она все прислушивалась, дергала мать и сестер: слышите, как лес поет? Но те отмахивались — подумаешь, ветер! А вечерами она отходила от костров, всматривалась в темную зелень, пока мать не кричала ей — Брикка, куда тебя несет, дурная? На третий вечер Брикка вернулась к семье поздно, встрепанная и румяная, перемазанная соком земляники, и получила нагоняй. Ни шер Пенстаф, ни обе шеры Пенстаф и не подумали поинтересоваться, отчего она так сияет. Только отругали за неподобающий вид и велели помогать тетушке — готовки, починки и прочих дел в таком большом семействе вдоволь.

А на четвертый вечер, едва обоз остановился, Брикка снова улизнула. Тетушка, клятвенно пообещавшая брату присмотреть за негодной девицей, только отвлеклась отогнать назойливого шмеля, как племянница исчезла. Её ждали весь вечер, обещая выдать розог, несмотря на полные двадцать лет. Ждали всю ночь — розги сменились плеткой, а под утро и отправкой в монастырь. Утром отец готов был плюнуть на будущее трех оставшихся дочек и отдать за ней единственную ценность — крохотную конскую ферму и племенного аштунца. Но Брикка не вернулась. Оставила все, даже любимое зеркальце в резной самшитовой оправе, подарок несостоявшегося жениха.

Счастливая Бриелле нашла того, кто заставлял лес петь для неё — Ниеринна, лесного духа. Вместе они наблюдали, как её отец тщетно уговаривает купца-обозника подождать хоть до полудня. Как плачет мать и поджимает губы тетушка, а сестрицы опасливо и заинтересованно вглядываются в сумрак меж вековыми грабами и перешептываются. Как вихрастые братья, насупившись, усаживаются на задок повозки — отец не позволил десятилетним героям идти выручать сестру из лап кровожадных чудищ.

Бриелле ни разу не пожалела, что прислушалась к песне Ниеринна, ставшего отцом трех рыжих, зеленоглазых детей.

Дети особенно не задумывались о том, почему мама не светится так же, как все. Только когда Баль исполнилось двадцать пять весен — почти взрослая мислет — она поняла, почему дедушка иногда так грустно смотрит на сына и невестку. В пятьдесят мама выглядела много старше бабушки. А ведь эльфы в ее возрасте только начинают задумываться о семье и детях. Правда, ни у кого из чистокровных мислет ире не было троих детей — и, несмотря на седину в косичках Бриелле, эльфы нет-нет да и кидали на неё и Ниеринна завистливые взгляды.

* * *

С герцогским егерем Баль познакомилась случайно. Когда на её любимую полянку у края болот повадился за травками человек, ей не захотелось путать его в трех ясенях, напускать пчел или заманивать в трясину. В отличие от брата и сестры Баль не особо любила развлечения с людьми. Заставлять путника плутать в лесу неделями, пугать мороками, натравливать голодных муравьев или заводить к медвежьей берлоге — ничего такого уж веселого.

Этот человек показался ей интересным. Длинные черные волосы, смуглая кожа и хищный взгляд черных, как дикий паслен, глаз очень отличались от привычных рыжих косичек зеленоглазых и светлокожих сородичей, а на груди его висел красивый амулет, так и манящий дотронуться. Баль очень хотелось поговорить с человеком: мать рассказывала о людях совсем не то, что остальные мислет. К тому же отец ведь выбрал в жены маму. Значит, люди — это не только опасные хищники, вроде пум или болотных гулей?

Любопытство её и сгубило.

Черноволосый красавец был не против поговорить. И не только поговорить — его поцелуи будоражили кровь и тешили самолюбие. Но герцогский егерь, хоть и с удовольствием валял её по траве, считал эльфов чем-то вроде говорящих собак: он выманил доверчивую девочку из родного леса, увез за десяток лиг и посадил на цепь.

В комнату, где он держал Баль, частенько приходили его дружки. Посмотреть на диковинку, пощупать и не только. Из их разговоров Баль поняла, что егерь не просто так оказался в Удолье с дорогим амулетом-манком и заговоренным ошейником. За мислет ему дали бы много золота, к тому же он поспорил с дворецким герцога, что сумеет поймать лесного духа.

Сколько золота предлагают за эльфа, Балуста узнала много позже, потому как до герцога егерь её не довез. В придорожной таверне, напившись кислого вина, азартный егерь проиграл её в кости владельцу бродячего цирка.

Тиссек, к несчастью, оказался не только жаден и похотлив, но и достаточно умен. Он не пожалел империала на заговоренный ошейник. С ним Балуста не могла ни убежать, ни причинить хозяину вред.

Поначалу она пыталась. Когда ехали через Удольский лес, Баль ночью выбралась из фургона и попыталась уйти или хоть позвать на помощь. Но стоило только подумать: вот она, свобода! — и руны сработали. Она еле доползла обратно, на указанное хозяином место, и только там смогла вздохнуть, не теряя разум от боли. Обнаружив её поутру не способной пошевелиться, Тиссек обо всем догадался и добавил плеткой.

Больше сбежать она не пыталась. Единственной возможностью было заполучить ключ — она не знала, что ключ можно только купить. И хорошо. Если бы не было никакой, пусть призрачной, надежды, Балуста бы попыталась разозлить хозяина или кого-нибудь из труппы настолько, чтобы её убили. Потому что даже умереть сама она не могла, как и сойти с ума — Зеленый Дракон сотворил своих детей слишком живучими.

Шуалейда

Отсутствия Шу никто не заметил. Она проскользнула на место, когда артисты заканчивали последний номер. Похлопала в ладоши, кинула в подставленную акробаткой тарелку монету. Только напоследок одарила раскланивающегося клоуна обещающим взглядом — на всякий случай. И, уловив намерение Кея прямо сейчас потребовать эльфийку себе в подарок, наступила ему на ногу и зашипела: "Тише! Все уже".

Слава Светлой, Его Догадливое Высочество сообразил, что не стоит показывать бурную радость при Бертране. Правда, на то, чтобы шествовать к замку чинно и неспешно, как подобает принцу, его уже не хватило, ну и пусть.

Едва пройдя через расступившуюся толпу, дети бегом припустили вперед, оставив полковника, гувернантку и ученого наставника качать им вслед головами. Шу неслась впереди — никуда не сворачивая, прямо к себе. Ей хотелось как можно скорее увидеть Балусту, расспросить. Это же такая удача, настоящая мислет ире!

Чуть не добежав, Шу притормозила и вытянула руку, остановить мальчиков. Врываться вот так, табуном жеребят, показалось ей неправильным. Она бы и брата с Заком пока не пускала, чтобы не пугали мислет ире зря. Но разве этих настырных мальчишек отгонишь?

Эрке с Балустой сидели за столом и разговаривали. Едва услышав шаги, оба одновременно повернулись к двери. А Шу застыла на пороге: всегда ровное, мягкое сияние Ахшеддина бурлило и вспыхивало протуберанцами в одном ритме с зеленым. Потоки смешивались, оттеняли друг друга, и светлая лазурь казалась много ярче обычного. Эрке злился. Не как на детские шкоды или олухов подчиненных. Он злился опасно — до холодных мурашей по коже.

— Эрке? Ты...

Шу запнулась. О предполагаемой жертве можно было не спрашивать: злость пахла белилами и марками в потной ладони клоуна. А всего через миг на Шу обрушился поток образов. Лес, охотник, цепь, золото, ошейник, снова циркач... промелькнуло ещё несколько картинок весьма непристойного содержания... и трепещущая, щекотная ярость. Сразу и голубая, и зеленая. В ответ из тех уголков, куда Шу предпочитала не заглядывать вовсе, поднялось нечто темное и голодное, отдалось дрожью и холодом.

— Тише, Шу, спокойно! — Ахшеддин вскочил и одним прыжком оказался рядом, придерживая её за руки.

— Не волнуйся. — Шу загнала обратно ненасытное нечто и повернулась к мислет, пока мальчишки не влезли вперед. — Балуста, ты можешь пока остаться здесь? Немного отдохнешь. Уйдешь, когда пожелаешь.

— Спасибо, Ваше Высочество. — Эльфийка всматривалась в Шу, словно хотела потрогать, но боялась.

Повисло молчание. Шу пыталась придумать, что же сказать Бертрану. Мальчики выжидали, не решаясь вмешаться — хоть они и не видели взбесившегося эфира, но достаточно хорошо знали и Шу и Эрке, чтобы понимать серьезность ситуации. Сам Ахшеддин тоже напряженно обдумывал нечто — и, судя по режущим глаз вспышкам ауры, результат его размышлений обещал кому-то прийтись не по вкусу. А Балуста ждала. Как голодный волчонок, готовый в любой момент укусить или сбежать, но все равно подбирающийся к вкусному мясу.

Решать надо было быстро. Ещё несколько минут, и вернется полковник.

— Ладно. Что сказать Бертрану, придумаем потом. А пока мы... — Шу обвела притихшую компанию взглядом, спрашивая: все ли готовы следовать за ней. Четыре кивка были ей ответом. — Никто не смеет надевать на шера ошейник!

Тиссек, хозяин цирка

Левое колесо скрипело, вторя ворчанию Тиссека. По-хорошему, следовало остановиться, но стоило только вспомнить тех двоих, и вожжи сами собой щелкали, подгоняя уставшую конягу.

— Да чтобы я... да ещё раз! Провались они в Ургаш!

Узкоглазый Убри внимательно слушал, чем сердил хозяина ещё больше. Рассказывать, как его напугали безусый лейтенант и девчонка, было стыдно и мерзко.

После представления Тиссек не стал ничего объяснять, просто прикрикнул на всех скопом, чтоб немедленно собирались. А вопросы "почему да зачем" пропустил мимо ушей. Видимо, бездельники еще не пропили последние мозги — догадались, что приставать к нему выйдет себе дороже. Только дочка заикнулась было: "где рыжая, постирать надо". Но, получив сердитое: "продал! Сама стирай, чай, не шера", — отстала.

Уже стемнело, и дорога среди редкого и низкорослого сосняка казалась серой рекой, перечеркнутой змеями черных теней. Три золотых за пазухой не могли согреть Тиссека и прогнать дурные мысли. Знал ведь, что связываться с лесными духами не стоит. Знал! Но понадеялся, что раз диковинка честно выиграна, невезение не прицепится. Целых три года надеялся, почти поверил!

Когда дорога исчезла и недоумевающая лошадка остановилась, упершись мордой в колючки, Тиссек понял, что невезение не прошло мимо. Убри, как назло, уснул, а дочки вместе с силачом и акробатами ехали во втором фургоне. Тиссек пихнул хмирца в бок, но тот не пошевелился.

Поминая для храбрости зуржьих предков до седьмого колена, он вгляделся в темные ветви. Даже протянул руку и пощупал — вдруг морок? Но сосна был настоящей, колючей и ароматной. Деревца обступили фургон со всех сторон.

— Эй, Убри!

Окликнув приятеля, Тиссек повернулся к нему и чуть не упал: на месте хмирца сидела лесная тварь, сверкала кошачьими глазищами и скалила клыки.

— Убри! Где ты, шис тебя багдыр! — заорал Тиссек, вскакивая.

Ответом был шепот ветвей.

Тиссек зажмурился в надежде стряхнуть морок, попятился и оступился.

Его подхватили жесткие руки.

— Что ж вы так, достопочтенный? Неаккуратно! — раздался над ухом тихий мужской голос. — Так и упасть можно. Запачкаться.