Путь хранителя@последний из рода .1 часть

— А, что ж это, он сначала набожным был? Потом, значит, утратил веру?

— Да с чего ты это решил? Нет. Иконы в их доме завсегда в переднем углу стояли, да и в церковь он так и ходил, не переставал и у батюшки исповедоваться. Только, знаешь, будто надломилось в нем что-то. А в селе шило в мешке не утаишь. Кто ж знает, где найдёшь, а где потеря случится может. Знать на роду написано было такие испытания выдерживать. А он оплошал малость, не осилил.

— Это как?

— А вот так! Слушай, да не перебивай. Родителей у этой Машеньки не было. Сироткой приблудной она у соседей числилась. Откуда приблудила — неведомо. Так и жила, горемычная, одна одинешенька. Где, да кто чего подаст. Побиралась по домам. У кого хлебушком разживётся, а где и в дом позовут, да как надо покормят. Пока тамошний хозяин не увидел и не пристроил к себе гусей пасти, да жить у себя при дворе. Вот тихая, да на слово не особо охотливая девочка и прижилась у местного барина. Всюду одна, с опущенной головой, бабы её очень даже жалели. А взять к себе не решались, кто знал, какая у неё вожа. Вдруг, окажется, что малышка из дурного рода. Так и жалели на расстоянии, пока у одной из дворовых старух не померла единственная дочка. Старуха та при хозяйском сыне нянькой была, да говорят, что хозяин с ней больно ласково обращался, даже потом над дворовыми поставил. Вскорости после этого, прижила она незамужняя дочку. Никого к себе и близко не подпускала, а тут на тебе — разродилась. Радовалась, а не плакала, да и последней грешницей себя тоже не считала. Разве такое народу понравиться? Вот и стали на неё барыне наушничать, а та и так знала откуда у неё ребёнок появился, стала её изводить, да придираться, но только тогда, покуда хозяину отлучиться приходилось. Пока барин в доме был, он никому обижать не позволял. Вот так и жила, растила потихоньку дочку, которая с каждым годом всё больше и больше на батюшку своего похожа становилась. Такая же как барин крупная, да весёлая. Барыня лютой злобой исходила, а при муже руки на неё поднять не решалась. В пятнадцать лет девочка уже на двадцатилетнюю похожа была. Парни за ней табунами увивались, а она хохотала, да всё на Кузьму поглядывала. У них даже сладилось что-то, к осени договор на свадьбу наметили, как, вдруг, девка умерла. Ни с того ни ссего, вот как бывает. Старушка с горя чуть умом не тронулась, пока к ней Машенька не пристроилась. Стали они тогда горе вдвоём переживать, друг дружку поддерживая. Так привязалась к сиротке обездоленная мать, что даже и в работе её одну не оставляла. Хозяйка распорядится по дому что сделать, глядишь, и бабка тут как тут, помогает. В церковь вместе, из церкви на кладбище, опосля в барский дом. Зато барыня, после смерти старухиной дочки успокоилась, на эту парочку почти никакого внимания не обращала. Так и жили, мечтая о том, чтобы уйти из барского дома, да начать своим хозяйством жить. Вот, однажды и удалось выспросить такое разрешение. Ушли в старый бабушкин дом, да и стали поживать. Многого им не надо, а перебиваться хватало огородика, козочки, да нескольких курочек.

По сёлам в то время всегда разные путники ходили, но зачастили тогда больше всех монахи странные. В народе их черницами прозвали. Стали они приходить, да учить народ своей вере. На селе боялись их к себе пускать, ведь все, кто вере служил, при церкви, да у батюшки в доме останавливались, а эти в церковь ни ногой. Странным это казалось. Зато охотно к селянам на постой просились, да ночь хоть на сеновале коротали, только не к батюшке шли. Объясняли это тем, что верят в Бога посвоему. Дескать, чем ближе к народу, тем лучше, по их обетам они Бога в каждом будить должны. А народ хоть и не злобливый, но сильно пугались чернецов этих и старались отговориться кто чем мог, чтоб только в дом к себе не пускать. А Марья с мамашей своей названой наоборот, завсегда к себе принимали. Из селян никто на такую причуду внимания не обращал, а даже радовались, что к ним теперь проситься не станут. Так и шло время. Мамаша не долго с девушкой прожила, вскорости умерла сердешная, а Машенька одна совсем осталась. Только не след молодой, да красивой девушке одной жить, да и барский сыночек стал в её сторону с интересом поглядывать. Вот и придумала барыня отдать её своим добрым соседям в замужество, тем более, что на то время обычай такой между соседями был.

— Выходит, что Трифон её до свадьбы и не видел ни разу?

— Нет, ну и что? Тогда это запросто решали.

— Да как же он тогда на это всё смотрел?

— Интересный ты человек! А как мужик на красивую молодую девку смотреть может? Обрадовался, значит, что ему так повезло. Сирота — некому хоть и на первое время помочь, так и ябиднячить, да сплетни распускать тоже некому. Думал, что счастье просто со всех сторон привалило. Ему, правда, "душевные" бабы из соседнего села пытались сказать, что не особенно разговорчивая его невеста, с чернецами перехожими больше говорит, чем с людьми, с которыми выросла. Предепреждали, что нахлебается он ещё с ней нелюдимкой. А он словно телок на травке, рад радешенек, Что подружек нет, значит, языком попусту молоть не станет — хорошо же.

Работящая, не свирестелка какая — дом полная чаша будет и муж завсегда на первом месте, а не кто другой. Людей сторонних принимает, так ведь они о Боге беседы ведут — хорошо, слово Божье завсегда чтить надо, да и людей таких с уважением встречать. Все досужие домыслы баб в достоинства, да в пример всем им поставил, да ещё и приговорил, что рад такой хозяйке в своём доме. Пошли бабы не солона хлебавши, а Трифон им в след лишь ухмыльнулся. Завидуют мол счастью сиротскому — грешно. Вот только барыня из твоего сна, ну, которая матушкой твоей была, что-то в дом не больно захотела к себе брать невестку лучшего работника. Она как забеременела, всего бояться стала. А Марьюшку особенно, потому как та завсегда в чёрном сарафане ходила, да такие же чёрные глаза прятала. Ей что праздник, что будний день, всё едино, одежды не меняла, будто приросла к чёрным вещам. Однажды Трифон с барином в город поехал, да и привёз оттуда разных ярких, да цветастых тряпок. Другая бы накинулась смотреть, да мерить, а та только плечиком пожала.

— Да баловство всё это Тришенька. Не след мне выпячиваться, выряживаться. Не надо больше, не покупай.

И пошла, даже в руки не одной вещи не взяв. Так и продолжала словно чернавка ходить. Вот тогда и пришлось молодому супругу первый раз о характере жены призадуматься. Только молодость не даёт много времени на раздумья, да переживания пустые. Живут и хуже него, а она знать бережливая, старался хоть в мыслях развеять свою неприятность молодой мужик.

Однажды, пришлось Трифону с барином в город по делам отправиться. Машенька в доме одна хозяйничать осталась. К вечеру явились к ней те черницы перехожие, да на ночь и остались. Всю ночь лучина прогорела в доме недавних молодожёнов, о чём там беседу вели, неизвестно, только после этого молодая женщина сильно переменилась. Стала с Трифоном ласковая, приветливая, даже с людьми попыталась разговоры вести, подражая остальным своим соседушкам. Вскорости к общей радости и барыня разродилась мальчиком. Сам барин будто на крыльях летал, Трифону, да и другим своим дворовым подарков не меряно отсыпал. Жизнь стала вроде лёгкой и понемногу входила в добродушную колею. Думы о том, что жизнь бедной сиротке только на горести и терпение досталась, постепенно уходила. Перемены в доме барского любимца заметило всё село. Вроде живи, да посмеивайся, ан нет. Не так долго радости в семье Трифона жить оставалось. Пришла долгожданная весна и всё поставила на свои места. Только одежонку тёплую скинули, и все увидели Машенькин живот. Эх, люди во все времена людьми остаются! У истории о Трифоновой жене, проведённой ночь с черницами, такие ноги выросли, аж коромыслом не достанешь. Говорили только то, что не от Трифона сиротка приблудная ребёнка ждала, а неведомо от кого. У мужика от таких слухов, аж глаза кровью наливались. По делу и без дела выпивать стал, да в драку лезть. Барин только руками разводил, да домой разгорячённого бедолагу отправлял. А дома он ещё пуще зверел, как на жену посмотрит, так и мечется. Тронуть боялся, вдруг, досужие домыслы, а он на бабьи сплетни поддался, так и мучался, сохнуть начал. Работа из рук валилась, хозяин неделю на отлёжку пожаловал, а он в лес отправился и домой решил не возвращаться. Так на нашу общину и вышел, а там и горем своим поделился. Тебе Агашенька про наше селение рассказывала, да про наших старейшин мудрых. Вот они его-то и утешили. Разговорили как могли, да на добро и благословили. Вроде после этого вернулся к жене спокойным, но угрюмым. Так в молчаливом согласии и стали жить, стараясь без надобности даже рта не открывать. Люди вроде отстали, а все одно сторонились и глаза по-прежнему прятали при встрече с несчастной парой. Всё на этом бы и закончилось, если бы не новая напасть. У самых говорливых соседушек, как назло стала скотина дохнуть. Машенька тогда на сносях была, последние денёчки до родов дохаживала, поэтому трогать её не стали, но на каждый роток не накинешь платок. Сплетни стали ползти, что это только она горемычная такое учинить могла, больше некому. Тучи недоверия и злобы с новой силой сгустились около этой семьи. Трифон захватывал эти разговоры, но старался больше не придавать им серьёзного значения, проходил мимо говоривших баб с отстранённым видом. А теперь, представь себе в деревне сплетню, которая преграды не встретила! Она же каждый двор облетела и, не встречая заступничества, стала расти и неимоверно увеличиваться. Даже если в самом начале и лежал вымысел, то после такой ураганной сплетни, просто совпадающие события из жизни односельчан, трагическим образом ставились в вину Марии. Уже вчерашний сомневающийся, становился очевидцем злого умысла беременной молчушки. Люди на перебой твердили о том, что видели, как Трифонова молодая подсыпала что-то в поилкам к коровам Макара. Кто-то утверждал, что она гладила и причитывала козам Матрёны. Наговоров и всякой всячины скопилось столько, что тины на болоте. Трифон и сам стал понимать, что от такого не отмыться им с Марьей и в веки вечные. А тут и роды начались. Никто из местных баб не пошёл помогать первородке, посчитали, что колдунья и сама должна справиться, а если нет, то пусть и упокоится тогда с миром, но на порог несчастного дома не ступят. Пришлось Трифону старую глухую повитуху вести, которая так же как и он сам по другую сторону села на выселках проживала.

Девочка уродилась прехорошенькой малышкой. Сама Маша недурна, а дочь получилась краше матери. Забыв о своих невзгодах мама стала все свои силы и время отдавать дочери. К соседкам не то чтобы не подходила, а за версту старалась обежать. По хозяйству хлопотала, да и деткой своей занималась, так ладно и споро, словно не две руки у неё было, а несколько. Затравленная и измученная местными сплетнями, она в работе находила упоение и отдушину. Любуясь на свою малышку, понимала, что теперь она действительно нужна, потому как без неё ждёт такая же судьба дочку, что и досталась самой когда-то. Трифон, хотел поговорить с женой, да не решался, боялся впросак попасть. А жена и не стремилась поддержать мужа, будто не видела его страданий. Вот так и коротали время под одной крышей — мама с дочкой в одном углу, а хозяин в другом и причём оба без вины виноватые. Вроде бы и всё, стоило уже успокоиться на этом, да и забыть, оставить в покое несчастных молодых родителей, дав им возможность самим разбираться в своих неудачах. Но не тут-то было, сударушки-соседки на все лады ей кости перемывали и тихо нашёптывали всем, кому не лень их слушать о трифоновой злой ведьме. Люди, на всякий случай, Машеньку сторонились, даже в церкви её преследовали не только косые взгляды, но и там, где она вставала около неё всегда образовывалась пустота, сколько народу бы не было. Женщина научилась не обращать внимания на глупого мужа, но когда всё село в полном молчании встречало и провожало её, она не выдержала. Маша сама затеяла разговор с мужем, пытаясь как можно короче рассказать своё горе. Трифон, обрадованный своей нужностью, постарался выслушать и поддержать несчастную женщину. После короткого, но тихого, вымученного разговора у них стало наблюдаться потепление в отношениях. Про рождение дочки, спрашивать по мнению хозяина не стоило в это время. Он подумал, что лучше подождать с этим, чтобы попробовать, наконец, поправить положение в своей семье. От судьбы не уйдёшь, после того как Машенька с Трифоном ухватились друг за друга и стали радоваться каждому наступившему дню, в село пожаловали трое молодых людей в чёрных длиннополых одеждах. В селе эта весть разнеслась как только они остановились в давно заброшенном доме, после смерти хозяйки никем не занимаемом, оттого что слава о ней при жизни ходила нехорошая. Разглядеть всех любопытные не успели, зато самого первого, вошедшего в село описывали довольно подробно. Это был красивый, улыбчивый, высокий мужчина с длинными вьющимися чёрными волосами. Он-то и, не успев устроиться толком на ночь, прямиком пошёл к едва примерившейся семье.

С ухмылкой, поздоровавшись, он без приглашения прошёл и сел за стол. Трифон, просто взбесился, когда увидел такое у себя в доме. Даже хотел вышвырнуть гостя взашей, но только сил не хватило.

— Не по себе дерево вздумал рубить, мужик. — Смеясь, прямо в лицо хозяину говорил гость. А Машенька, словно изо льда сделалась, даже бровью не повела. Только и знала, что на стол накрыла, да к печке и отошла, дальше гостю с собой узел собирать. Несколько раз муж подступался к гостю и несколько раз на ровном месте спотыкаться начинал. Тогда он впервые и сорвал свою мужскую обиду на жене. Поколотил её прямо при госте, а тот и бровью не повёл, чтобы вмешаться, только на прощание парой фраз и перекинулся с бедной женщиной на пороге.

— Пошли, не место тебе здесь, не видишь что ли? Хуже зверей они все.

— Если ничего не перемениться, то недолго уж осталось. Сил больше не осталось, так что близок час. — На прощание кивнула Маруся.

Как только за гостем закрылась дверь, свирепый и удивленный муж стал требовать ответа от своей жены, все обиды с новой силой ожили и стали острее, горше обычного. Но сколько он не подступался к похолодевшей женщине, как не пытался выбить ответы, она больше не обмолвилась ни единым словом, только глаза прятала, да на дочку украдкой поглядывала. После происшедшего, на третий день пьяный и злой Трифон пришёл с намереньем добиться своего любым способом. Он хотел узнать правду о ночном госте и о том, кто же на самом деле был отцом его дочки. Выспросить у неразговорчивой жены такое, оказалось очень трудным и утомительным делом. Она отмалчивалась и делала вид, что не видит и не слышит пьяного бушующего мужчину.

На дворе стояла поздняя осень. Дули сильные ветра, жалобно завывая в печной трубе, будто кто плакал по неудавшемуся семейному счастью таких разных и по сути своей хороших людей. Этот вой навевал тоску и уныние. Трифон последний раз в жизни сильно и безжалостно избил свою жену и, не получив ожидаемого, выгнал в чём была из дома на улицу. Зрители, словно на представлении обступив изгородь, гикали в сторону едва живой от побоев женщины, которая стучала и царапалась в дверь своего дома. Она, корчившаяся от боли умаляла пустить её к дочке, просила народ заступиться, помочь утихомирить разгулявшегося мужа. Но услышав крик о помощи, выбежавшие из толпы самые лихие соседки выволокли окровавленную Машеньку на дорогу и буквально вытолкали из села.