Белое и чёрное

Великий Хан принял их со всеми почестями, и пригласил девушку быть его гостем. Но после окончания торжественной части княжна вдруг поняла, что заняться ей нечем. К разработке договоров, соглашений о сотрудничестве, подсчётам пошлин и прочим вещам её не допустили: слишком мала возрастом и слишком мало опыта. Да и сама она к этим скучным занятиям особенно не стремилась, с радостью переложив всё на доверенных отцовских бояр.

Впрочем, так и предполагалось с самого начала. Поэтому Герман, ещё при первой встрече оценив живой и любопытный характер девочки, попросил приставить к княжне на время жизни в столице Альвхильд. С одной стороны иметь сопровождающей старшую дочь одного из глав тинга было признаком почёта и уважения. С другой — Альвхильд могла проследить, чтобы княжна не попала по незнанию обычаев в неприятное положение. А как боевой маг легко могла стать ненавязчивой и незаметной охраной. Хотя сумасшедших, которые рискнут обидеть гостью самого Великого Хана, в степи не было, ни Герман, ни Субудей рисковать не хотели. К тому же Альвхильд выглядела ненамного старше Дины, и девушки легко стали подругами.

Все последующие месяцы, знакомясь с городом и с жизнью его обитателей, княжна не переставала удивляться. Например, ванная в отведённых ей покоях. То, что горячую воду не нужно греть, а можно в любой момент просто открыть кран — потрясло девушку до глубины души. И ещё зеркала, большие и маленькие — которые были в любом доме. Альвхильд объяснила, что в степи дерева и угля мало, поэтому воду с помощью земляного масла греют на весь город сразу в специальном здании. И что стекло и зеркала здесь давно уже не редкость. Ощущение чуда несколько поблёкло, но до сих пор ванна и зеркало казались самым удивительным из встреченного в этом краю.

Очень девушку поразила и обстановка комнат. На первый взгляд та была довольно скудной: нет ни гобеленов, ни мебели. Разве что низенькие столики. Даже постель стелили матрасом прямо на пол. Сказывались кочевые обычаи предков да нехватка того же дерева и льна с крапивой. Всё выглядело бы бедным... если бы не роскошные мягкие ковры на полу и стенах. Кто побогаче — покупал ковры из Чосона и ещё более далёких стран, остальные выкладывали у себя ковры, сделанные в степи. Но для Дины даже степные ковры были немыслимой роскошью — которую дома могли позволить считанные вельможи и богатейшие купцы и главы гильдий.

Таких различий между Степью и домом было немало — например, стеклянная посуда, очень дорогая на западе, была обычной в жилищах степняков. Фарфоровые и металлические чашки здесь ценились не в пример дороже. Не говоря уж о дорогой расписной деревянной посуде — которая в Древлянье была уделом бедняков. Но тарелки удивили девушку уже много меньше, хотя она и делилась впечатлениями с Альвхильд и старшим боярином Селиверстом.

Через пару месяцев, привыкнув к местным обычаям, которые позволяли женщинам несколько больше привычного, и, подучив местный язык, девушка с интересом начала исследовать город. Отыскивая иногда такие закоулки, что Альвхильд, хоть и прожила здесь почти всю жизнь, только диву давалась. А когда выпал снег, Дина с удовольствием начала учить подругу ездит на лыжах и кататься на санках. Когда они с весёлым визгом скатывались в очередной сугроб, княжне начинало казаться, что она опять в окрестностях Вручия.

Впрочем, местный климат довольно скоро напомнил ей, что до дома всё-таки далеко. Сильный степной ветер и влажный от незамерзающей Улан-Ош воздух делали здешнюю зиму много суровее. Хотя сам Хэнтей-Батор и располагался южнее Вручия, Дина раза два или три простужалась, а один раз даже сумела поморозиться. Потому сейчас, когда уже семь дней отметка ещё одного полезного местного изобретения — тепломера — держалась на отметке минус тридцать делений, Альвхильд как целитель запретила девочке выходить на улицу.

За неделю Дина прочитала по два раза все книги в доме, до одури наигралась в шахматы и, неожиданно для себя, села за вышивание. Хотя в отцовском доме это занятие ненавидела. Она так увлеклась, что даже не заметила, как в комнату вошла Альвхильд. А подруга заглянула через плечо, и, увидев, как девушка старательно вышивает пурпурную корону, которую держат два золотых коронованных льва[1], спросила:

— Всё вздыхаешь по Герману?

— С чего ты взяла?!!

— Ты вышиваешь герб Александра. А Герман — единственный, кто нынче носит стяг этого рода. Зря ты...

Княжна гордо подняла голову и с вызовом спросила:

— Даже если на мгновение представить, что ты права. Хотя это и пустые домыслы. С чего это зря?

Альвхильд вздохнула:

— Дело даже не в возрасте. Хотя сколько тебе?

— Почти шестнадцать!..

— Будет через пять месяцев, — улыбнулась Альвхил. — Я видела, какими глазами ты смотрела на него. Но дело даже не в том, что он вдвое старше тебя. Он до сих пор не может забыть Хикари. И ты, извини, не сможешь найти место в его сердце. Не сумеешь. Я слишком хорошо знаю его. И тебя. Ты — не сумеешь... Поэтому даже не пытайся. И не пытайся заигрывать с ним при встрече. Этим ты только добавишь неприятностей себе... и поставишь в неловкое положение твоего отца.

Дина покраснела и, чтобы скрыть смущение нахальным тоном сказала:

— А сама-то! Сколько ещё за своим ненаглядным Птахом бегать будешь? Как приезжает, так каждый день в его доме пропадаешь. А он так к твоему отцу и не идёт!

Альвхильд вздрогнула, словно получила пощёчину и в бешенстве крикнула:

— Да что ты понимаешь, несмышлёная девчонка!

После чего выбежала вон. И если бы в здешних домах вместо занавесей у комнат была дверь — наверняка бы громко ей хлопнула.

Их проблема тянулась уже давно. Она приняла предложение о замужестве ещё год назад. Но к её отцу с просьбой о браке Птах так пока и не пошёл, хотя своё разрешение Торбьёрн негласно и дал. Гордый бывший стратиг не хотел приходить в семью ярла безродным примаком, и получать гражданство через брак с Альвхильд. Ему требовалось сделать что-то настолько значимое, что разом признают все окружающие.

Чёрные горные грифоны всегда считались неприручаемыми. Крупнее своих золотистых собратьев, они, наверное, могли унести на себе даже северного орка — но дикий нрав и злобный характер делали невозможным взять их "под седло". Лишь изредка "чёрных" ловили отряды эльфийских охотников — чтобы влить свежей крови в жилы одомашненных собратьев. После разговора с Очирбатом, сложив знания грифоньего всадника и дрессировщика варгов, он решил — приручить можно! Но если Очирбат видел лишь вызов своему таланту, то для Птаха это было шансом сравнятся с семьёй Фридгейров. В тот день, когда Великий Хан и Круг Шаманов одобрили их начинание, Птах сказал любимой, что когда в воздух поднимется первый всадник — он попросит у отца её руки.

Дина этого не знала и даже не задумывалась. Сейчас, проводив подругу недоумённым взглядом, она снова села за рукоделие. Но дело почему-то шло плохо и девушка, отложив вышивку на столик, стала смотреть на снежинки за окном. Думая, чем сейчас занят Герман...

Император смотрел, как перед замком, топча свежий утренний снег, из походных колонн разворачиваются войска. Отсюда, с холма, и люди и замок казались игрушками. Яркий блеск полуденного солнца слепил глаза, съедая все цвета, и делая предметы внизу какими-то плоскими. Отчего иллюзия с игрушечными солдатиками и замком из папье-маше становилась ещё сильнее. Вот только боль и смерти грядущего штурма будут настоящими...

Зимой сражаться не принято: слишком тяжело везти припасы, слишком плохо людям и коням за порогом теплых и уютных домов. И слишком велик риск поражения наступающей армии. Потому-то и идут большие и малые войны летом. Впрочем, бывают и исключения: такие, как сейчас. Когда ставки настолько велики, что стоит рисковать. Крепость Матицэ[2], ключ к Моравскому королевству — а через него к хлебным районам Полесья. Кто владеет Матицэ, тот и решает, куда покатится стальной вал следующим летом: на восток или на запад. Удобная база и для наступления, и для обороны — если в следующем году они решат двинуться северной дорогой.

Когда разведчики Велимудра донесли, что у замка сменился хозяин, и прибыл он как раз перед осенней распутицей — на военном совете было принято решение захватить крепость зимой. Пока новый владелец не успел укрепить своё обиталище. Тем более, что викинги и древляне привыкли к куда более суровым зимам, а среди шаманов нашлось немало владеющих Искажением. Чтобы сделать дороги пригодными для подвоза припасов на нужные две или три недели.

Штурм Матицэ был настолько важен, что император решил возглавить его лично. "Хотя, если быть честным, — подумал Герман, — я просто устал от дел по управлению государством. Империя родилась под звон клинков, а умрёт под шелест бумаг, — он с тоской вспомнил гору документов, оставшихся на столе рабочего кабинета. — Хотя кому-то всё это нравится... Птах так словно рождён для бумажной канцелярщины и занудных дел с купцами и цеховыми старшинами..." Но две с половиной недели назад, получив от Очирбата очередное письмо, друг поспешил в Степь: начинался следующий этап создания грифоньей кавалерии, и присутствие опытного небесного всадника было необходимо как воздух.

Это было даже важнее штурма Матицэ, потому император отпустил Птаха без слов. В начале войны с Восточным королевством эльфы "удачно" лишились небесной кавалерии: Птах, будучи королевским стратигом, сам обустраивал охрану большинства казарм. И в нужный час агенты Велимудра легко отравили почти всех взрослых грифонов. Но когда начнётся война с Западным пределом, такой удачи не будет. И им понадобятся свои грифоньи всадники. Впрочем, понимал это Герман умом. А душу уже через неделю тошнило от груды бумаг на столе, выросшей в несколько раз ...

Размышления прервал гонец, примчавшийся снизу: владелец предлагал переговоры. Впрочем, подготовку штурма новость не остановила — Герман мало верил, что получиться разойтись с хозяевами миром. Но если есть хотя бы небольшой шанс предотвратить кровопролитие, он обязан им воспользоваться.

Они встретились на поле перед замком — два отряда человек по десять, в схожих зимних плащах. Обе группы спешились, и предводители вышли вперёд. Когда хозяин замка откинул капюшон, на свет хлынула волна светлых волос белого золота[3] — это оказалась молодая девушка лет двадцати двух-двадцати четырёх. Подивившись про себя, что защиту такого важного замка поручили молодой женщине, император тоже снял капюшон и набрал в грудь воздуха, чтобы высказать приветствие. Но неожиданно протокол был скомкан. Едва увидев лицо Германа, девушка вдруг громко и с нотками гнева звонко крикнула:

— Та-а-ак! Вырос вона какой здоровый, а всё туда же! Опять чужие замки ломаешь?!

Император к удивлению присутствующих тоже повёл себя странно. Вместо того, чтобы оборвать расшумевшеюся девицу, он сгрёб её в охапку и радостно закружил в объятиях:

­ — Ингрид! Не может быть, Ингрид! Как ты здесь оказалась?!!

А девушка со смехом стучала ему по груди кулаками и говорила:

— Отпусти, медведь ты неотёсанный!

Ближе к вечеру, когда закончились хлопоты по обустройству войска, Герман и Ингрид сидели вдвоём в одной из небольших комнат в глубине замка. Здесь не было давящей тожественности парадной залы или официоза рабочего кабинета: просто небольшая комната с диваном и камином, украшенная восточным ковром и красивыми гобеленами в природных узорах. Удобно расположившись, они стали рассказывать друг другу всё, что случилось с ними за прошедшие годы.

В какое-то мгновение Герман внезапно поймал себя, что почему-то сравнивает эту северную воительницу с южным цветком — с Хикари. Девушки были полной противоположностью друг другу — словно день и ночь. Одна невысокая, белокожая, темноволосая, хрупкая и беззащитная — другая рослая, со светлыми волосами и кожей, золотящейся от загара. Сильная, стремительная и смертоносная как все северяне. Как они похожи... Но тут Ингрид начала рассказывать о своей жизни после окончания магической Академии, и наваждение исчезло также внезапно, как и пришло. Услышав об учёбе на волшебницу, Герман спросил:

— А как дедушка? Что сказал про твой диплом?

­— Он спрятался, — девушка вздохнула, — как я к родителям уехала — так и закрыл свою долину от всех. Даже я пройти не могу... И ещё сделал что-то такое, что все его забыли. И родители, и соседи. Зеленщица, к которой мы с Мартой каждую неделю ходили, рассказалаа, что в нашей долине уже лет сорок никто не селился. Мол, как старичка травника схоронили — так, и опустело место. А сама смотрит на меня, будто первый раз видит, и всё приговаривает "влиятельная госпожа". Наверное, только мы с тобой дедушку и помним.

Герман и Ингрид проговорили далеко заполночь, когда девушку сморил сон. И она, словно и не было с прошлой встречи стольких лет, уснула, положив голову к нему на колени. А император до самого утра сидел и смотрел на языки пламени в камине, боясь пошевелиться и разбудить Ингрид. И думал о чём-то своём...

[1] Геральдический лев обозначает благоразумие, твердость и стойкость, а также является символом силы, мужества и великодушия. Поскольку не указано иное, лев на гербе "восстающий" — стоящий на задних лапах, а передними бросающимся вправо; окровавленный язык выходит из пасти, хвост же его поднят кверху и концом падает на спину. Золото символизирует знатность, могущество и богатство, а также христианские добродетели: веру, справедливость, милосердие и смирение. Пурпур означает благочестие, умеренность, щедрость и верховное господство.

[2] Matice (чешск.) — орех.

[3] Платина.

Глава 22

Одни восстали из подполий,

Из ссылок, фабрик, рудников,

Отравленные темной волей

И горьким дымом городов.

Другие — из рядов военных,

Дворянских разоренных гнезд,

Где проводили на погост

Отцов и братьев убиенных.

И не смолкает грохот битв

По всем просторам южной степи

Средь золотых великолепий

Конями вытоптанных жнитв.

И там и здесь между рядами

Звучит один и тот же глас:

"Кто не за нас — тот против нас.

Нет безразличных: правда с нами".

А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других.

"Войдя к вечеру и увидев закат своего греховного существования, в сединах одряхлевая подобно этой земле, в ожидании, когда припаду к стопам Матери нашей, стремюсь доверить записям память об ужасающих делах, каковым выпало ныне мне свидетелем быть. Повествую только о доподлинно виденном и достоверно слышанном, без упования проницать сокрытый смысл событий, и дабы лишь сохранились для грядущих в мир события сии.

Сподобила меня Владычица небесная стать пристальным свидетелем творящегося в землях наших, при скончании нынешнего года пятнадцать тысяч пятьсот сорок седьмого от сотворения мира по летосчислению преподобного блаженного Геронимоса. Когда вторгся в благословенные земли во главе орд тёмных император самозваный, и принялся разорять города, лишая достояния и живота..."