Белое и чёрное

На лестнице в скрипторий[1] послышался шум и летописец отложил перо в сторону, чтобы не испортить труд: чернила слишком легко разлетаются кляксами, грозя испортить написанное. Конечно, копировать потом в хранилище его рукопись будут новомодными стальными перьями, а может даже отдадут в типографию аббатства. Но он слишком привык писать простым гусиным, и потому будет аккуратен.

Да, не те пришли времена, не те. Раньше даже мирская прислуга не смела шумом во дворе отвлекать летописца от его занятия. Не говоря уж о том, чтобы кто-то из братии заходил сюда во время работы. Увы, теперь даже иноки блюдут устав не столь строго — что уж говорить о служках и послушниках. Да и аббатств, хранящих память и мудрость, почти не осталось. Когда-то каждый служитель Матери достигнув положенного срока оставлял мирской клир, замаливать свои и чужие грехи, вольные или невольные. Но нынче таких мало, все боле пастыри божии предпочитают доживать дни в неге и роскоши. Да молодых стараются сластолюбцы отвратить от жизни чистой и праведной. Обителей то, почитай, не больше десятка осталось. Вот и гневается Великая Мать, что забыли её заветы. Вот и наслала кару восточных дикарей, аки саранча ненасытная идущих по Ойкумене...

Дверь чуть слышно отворилась, и вошёл отец келарь[2]. Смущённо извиняясь, он передал приглашение от аббата: в монастырь приехали лучники. И преподобный Теаомай наверняка захочет пообщаться со свидетелями событий лично. Старый летописец ещё раз вздохнул, что вынужден отвлекаться, но встал вслед за келарем. Он должен узнать всё из первых рук. Чтобы без изъяну донести до потомков страшные свидетельства эпохи.

В то лето, когда тёмный вал с востока залил больше половины страны, казалось, что всё погибло. Но, ко всеобщему удивлению и радости, следующей весной захватчиков удалось остановить. Затем даже слегка оттеснить дикие орды обратно на восток... вот только война так и не закончилась. А продолжала снимать свою страшную жатву вот уже третий год. И хотя оправившиеся после первых поражений войска Его Светлого Величества сумели отбить несколько людских селений и часть исконных земель эльфов — конца пока не предвиделось. Жители освобождённых городов встречали спасителей слезами и криками радости. После чего семьями, бросая нажитое, спешили как можно дальше на запад, подальше от ужасов войны. И удерживать бедняг не поднялась бы рука даже у самого сурового властителя: за месяцы под пятой тьмы захватчики отобрали для чёрных жертвоприношений всех детей младше пятнадцати и немало взрослых.

Эльфы тоже шли под жреческие ножи отвратительных восточных богов потоком. Гвардия и пришедшие в армию добровольцы не раз натыкались на следы отвратительных ритуалов и темницы с проклятиями, которые пленники писали собственной кровью. А иногда даже успевали отбить от ужасной участи соплеменников: те должны били пойти на алтарь вслед за людьми... чьи душераздирающие крики они слышали из тёмных капищ. Спасённые кланялись в ноги гвардейцам, а те, стиснув зубы, яростно, и порой даже безрассудно, бросались на врага, стремясь как можно скорее изгнать его с родной земли.

Император, получая вести с фронта и доклады от агентов Велимудра, был доволен: не зря он привлёк для постановок лучших актёров и магов, которых сумели найти. Тогда, вскоре после возвращения из Матицэ, Ингрид, лучше многих знавшая жизнь Запада, вместе с Птахом убедила его отложить наступление. Захват оставшихся территорий Восточного предела труда не составлял: слишком истощена королевская казна и гарнизоны хитростью северных воинов. Также легко перейдут на сторону восставших и приграничные города Западного предела. Но остальные людские государства будут выжидать до последнего, готовясь поддержать победителя. Ведь именно среди них бушевал пожар первой "Ники", и потому именно эти страны курия[3] переделывала с особенным тщанием. Просидев тогда несколько месяцев в осаде, иерархи церкви калёным железом выжигали любое инакомыслие и сжигали как еретика любого, кто мог хотя бы подумать о сопротивлении их идеям и власти светлых владык. И теперь эти земли склонят голову перед сильнейшим, ставя превыше всего своё добро и благополучие.

Война с Западным королевством эльфов грозила затянуться на несколько лет, и молодой империи людей требовалась прочная опора внутри себя. Чтобы купцы спокойно могли торговать не с западом, а с иными странами, чтобы мастеровые и ремесленники могли и дальше продавать товар. И чтобы те, кто ещё вчера приветствовал изгнание Совета, сегодня не начали роптать о "сытых временах". Поэтому, отгородившись надёжным "щитом" армии от сражений с эльфами, на восток пошли караваны: Степь и Империя могли предложить друг другу многое.

Решение правителя людей сдать часть завоёванных территорий обратно ни у кого из советников вопросов не вызвало. Слишком неудобны были эти земли в обороне, слишком уязвимы стоящие там войска. Обсуждения вызвал лишь способ, как заставить захватить их так, чтобы враг считал, что действует по собственному разумению. А вот планы Германа с инсценировками вызвал бурные протесты. Его убеждали, что нельзя загонять врага " в угол". Что эльфы, если поверят, будут оборонять каждый метр с упорством обречённых.

Но Герман прервал дискуссию словами: "Вы были бы правы, если бы воевали в Полесье или Древлянье. Но переоценивать врага так же плохо, как и недооценивать. Эти единым порывом не встанут — а постараются все труды спихнуть на соседа". К тому же, как объяснил он дальше, его задумка позволит провести на территорию врага не одну сотню агентов. Создав им легенду, на которую можно будет списать любые неточности и нестыковки.

Время показало, что прав был император. Едва эльфы поверили, что одерживают победу, как поток добровольцев в армию, и без того небольшой, стал иссякать. А опытные ветераны постепенно гибли — и войска владыки Восточного предела медленно превращались из серьёзной военной силы в поредевшее сборище едва научившихся держать оружие ополченцев. Но ослеплённые первыми успехами стратиги всего этого не видели. Как не замечали и того, что война вдруг остановила свой бег на одних и тех же территориях. И все попытки пройти дальше на восток заканчиваются неудачей. "Беженцы" же разбрелись по множеству городов Восточного и Западного пределов. И теперь император почти везде имел свои "глаза" и "уши"... готовые в нужный час ударить гарнизону в спину или открыть ворота.

Впрочем, дураками полководцы эльфов не были. Когда очередное тщательно подготовленное наступление закончилось поражением, а противник даже не попытался продвинуться на запад — командиры забили тревогу, и архистратиг убедил королевский совет послать на запад новое посольство с просьбой о помощи. Но решение опоздало! Посланцы Геннадаса ещё только пересекли границу закатных земель, когда всадники Птаха уничтожили переправы через Великий Истр и разбили последнее крыло грифонов, защищавшее королевский дворец. Меньше чем через три недели после этого Рассветный предел перестал существовать.

Герман шёл по дворцу владыки восточных эльфов со странным ощущением. Он всё-таки оказался в этих стенах — только не пленником, а хозяином. Хотя для этого и понадобилось больше двадцати лет. Наверное, его сегодняшнее чувство могли бы понять Птах и Ингрид... но первый спешно проверял стойла и питомники грифонов — не успел ли кто оставить там неприятных сюрпризов. А девушка днём раньше уехала вместе с Альваром на переговоры варягов с северными кланами.

В одном из крыльев дворца, соединявших внешний и внутренний круг построек, взору императора и его спутников открылось необычное зрелище. На стенах анфилады[4] вытянутых залов, заботливо отделанных панелями северного клёна и гобеленами с изображениями разнообразных лесов, висели выполненные из дерева щиты. На которых были прикреплены головы медведей, кабанов, волков... и людей. Каждый экспонат этой устрашающей коллекции освещался своей лампой, а ниже была заботливо прикреплена медная табличка с датой и короткой фразой-комментарием. Неслышно возникший рядом с вошедшими слуга сказал, что это охотничьи трофеи Его Светлого Величества. И он, старший смотритель и распорядитель галереи, готов дать пояснение к любому экспонату.

Герман в ответ только поморщился: нравы здешних обитателей он неплохо представлял и без подобной выставки. И уж тем более не хотел слушать, как затравили вот этого кабана или вон того мужчину. Да и времени мало, а хочется осмотреть всё в первозданном великолепии — пока дворцовый комплекс не освободили от украшений и драгоценностей, пока не начали перестраивать для грядущей войны на Западе. Поэтому жестом оборвав ретивого гида, император вместе со свитой двинулся вперёд, стремясь как можно быстрее выйти в центральную часть королевской резиденции.

Внезапно недалеко от выхода император словно споткнулся. И жестом оказав на голову женщины, висящую у самой двери, приказал слуге, всё это время вышколено следовавшему за посетителями: "Рассказывай". Старший смотритель, обрадованный, что хоть кто-то из варваров проявил интерес к благородному ловчему искусству, начал подробно описывать, откуда появился именно этот трофей, и как проходила охота. Герман слушал очень внимательно, несколько раз переспрашивая и уточняя какие-то детали. А когда рассказ был закончен, резко и сухо бросил:

— Этого — на кол. Вместе со старшим зверинца. Всех остальных в галерее и на псарнях — четвертовать.

После чего, не обращая внимания на рухнувшего на пол и заскулившего распорядителя, двинулся в сторону главной парадной залы. Куда приказал привести короля Геннадаса вместе с семьёй и остальными родственниками. Там по приказу императора пленников одного за другим стали запирать вместе с раздразнёнными охотничьими псами. Противиться воле владыки не посмел никто: увидев лицо Германа люди белели, и слова протеста застывали где-то в самой глубине груди... а оркам было всё равно. Хан был в своём праве, тем более по отношению к каким-то эльфам. Лишь пожилой командир полесской конницы негромко вздохнул в седые усы: "Що ти робишь, хлопче? Зовсім з глузду з`їхав? Дітей за що?.."[5] К концу расправы Геннадас, которого заставили смотреть на всё с балкона залы, превратился в совершенно седую дряхлую развалину. Ничего не понимающую, и не ощущающую, когда клыки добрались и до него.

Продолжить развлечение не получилось: Птах, узнав о судьбе королевской семьи, успел повесить весь королевский совет вместе с архистратигом. И забава, лишённая главных зрителей теряла смысл. Узнав об этом, Герман на какое-то время словно окончательно лишился рассудка, в исступлении рубя мебель... а затем забрал в лазарете несколько бутылей спирта и заперся в своих покоях. Приказав охране под страхом смерти никого к себе не впускать.

На закате во дворец примчались получившие дурные вести Ингрид и Альвар. И сразу же кинулись в покои императора — где были остановлены командиром гвардии: мол, если пришедшие попытаются пройти силой, их отправят в казематы до личного решения правителя. После чего последовал приказ "выпроводить посторонних". Для нервов Ингрид это стало последней каплей. Она бешено посмотрела на стражников и процедила сквозь зубы:

— Остановить? Меня? Можете попробовать... — девушку охватило зелёное сияние, её фигура стала какой-то размытой. Ещё несколько мгновений — и правая кисть вдруг засветилась синим, а левая окуталась багровым пламенем.

Первым понял, что произойдёт Альвар. С восклицанием: "Прячьтесь, недоумки!" — он успел прикрыть незадачливых стражников щитом. Мысленно охнув от удара Великой: не сложного и искусного плетения, а всесокрушающего урагана ярости и силы, в котором бушевала необузданная первозданная сила стихии. Ингрид ударила ещё раз. Потом ещё. Но снова и снова смертоносные удары безвредно уходили в сторону. Только с каждым всполохом магии с Альвара стекал облик веселого варяга: насмешливого, шумного, горячего — но доброго и отходчивого. Скулы стали резче, волосы из благородной меди "запылали" огненно-рыжими прядями, нос стал острее, лицо приобрело какое-то "лисье" выражение. Глаза поменяли цвет сначала на голубой, потом набрали густую синеву. А в облике прорезалась жесткость и ледяная властность.

— Вот значит как, — негромко проговорила Ингрид. — Я и не подозревала, что всё это время рядом со мной был сам Стюримад Белый.

— Можно и так, хотя давно меня не звали этим именем, — в голосе Альвара прозвучала насмешка, а облик мгновенно переменился ещё раз. Теперь перед всеми стоял тёмно-русый мужчина, с орлиным носом, густой курчавой бородой до пояса и в белой хламиде со знаком Совета мудрых. — Очень давно. Уйми свою ярость, я не дам тебе убивать. Хочешь — проходи. Но стражу оставь. Они лишь выполняют свой долг, — вдруг на месте главы Совета оказался прежний варяг. — Не медли же, девочка. Иди!

Девушка посмотрела сначала на Альвара, затем на гвардейцев. После чего, превратив массивные двери императорских покоев в пыль, почти бегом устремилась вовнутрь.

[1] Скрипторий (позднелат. scriptorium, от лат. scriptor — писец) — мастерская письма (мастерская по переписке рукописей) в западно-европейских монастырях 6-12 вв.

[2] Келарь — инок, заведывающий монастырскими припасами и светскими делами монастыря. Один из главных заместителей аббата.

[3] Курия — в Средние века обозначало собрание любого рода, так что понятие могло быть применено к королевскому совету, к суду, к сфере законодательства в целом или к зданию, где происходят соответствующие заседания. Здесь по аналогии с двором папы Римского в Ватикане курия это собрание высших иерархов церкви.

[4] Анфилада (франц. enfilade, a"la file — "в ряд по ниточке", один за другим от лат. filare — "вытягивать в нитку, линию") — в архитектуре — ряд внутренних помещений, интерьеров, расположенных по одной продольной оси.

[5] Что же ты творишь, хлопче... совсем с ума сошёл. Детей то за что?

Глава 23

Переправа, переправа!

Берег левый, берег правый,

Снег шершавый, кромка льда...

Кому память, кому слава,

Кому темная вода, -

Ни приметы, ни следа.

Эоситей кинул письмо в кучу к остальным и посмотрел на рассыпанные клочки бумаги так, будто перед ним свили гнездо ядовитые змеи. Хотя гадюкам на столе он сейчас, наверное, обрадовался бы больше... Этот свиток тоже чуть не лопался от вежливых заверений и клятв верности. Но если отбросить всю шелуху, везде оставалось одно: это не наше дело, справляйтесь без нас.

Внезапно ему почудилось, что дубовые панели рабочего кабинета превратились в глину и вот-вот рухнут, похоронив его могильным холмом. После чего книги из шкафа напротив укроют этот холм пологом траурных эдельвейсов. Эоситей вдруг ощутил, что задыхается и рванул ворот рубашки, отрывая пуговицы.

Боль от впившегося в шею воротника прогнала морок, и архистратиг почувствовал как к нему возвращается ясность рассудка. Итак, верность короне сохранили лишь Туманный архипелаг и города вдоль Закатного моря. Остальные примут сторону сильнейшего. А пока такой не определится — будут "удерживать нейтралитет". Откуда-то из глубины души плеснулось бешенство: "Надеются отсидеться за чужими спинами! И готовы лизать пятки победителю — не важно, кто это будет, светлый король или чёрный владыка. Живая гиена всегда лучше мёртвого льва! Глупцы! Когда тёмный император придавит их своей кровавой дланью, они взвоют — но будет поздно. Ибо некому будет встать на защиту!"