Лето выбора

И Анна еще раз поцеловала Киру в темную макушку.

* * *

Олеся жевала жвачку.

Кира раньше сама ее жевала, но сейчас...

Когда все это закончится, она даже кончиком пальца не притронется ни к одной жвачке. Пусть даже рядом стадо коров гулять будет! Она в нем будет — козой!

— Ну че, ты надумала?

Кира кивнула. Судорожно, неловко, но так даже лучше.

'Будь собой', — сказала ей Анна, когда провожала на эту встречу. — 'Не играй, просто будь собой, можешь бояться, смущаться, стесняться, храбриться, ругаться — все будет в строку. Не надо ничего изображать, так будет лучше'.

Микрофон под одеждой приятно согревал. Но все равно... а вдруг не сработает?

Вдруг не запишется?

Ну вообще... страшновато.

— Я сказала. Один раз я участвую в твоих делишках. А потом пойди нах...

Олеся прищурилась.

— Три раза.

— Пойдешь сразу. Не так дорого стоит твой компромат.

— Да неужели?

— Рябченко, мы это уже обговаривали. Можешь меня обвинять в чем хочешь. Все равно я не виновата. Ты эту брошь сперла, если поискать, так и улики найдутся.

— Не найдутся.

— То есть брошку действительно ты сперла. И небось, не первую?

— Мамахен уже шестерых девок уволила. Все жалуется, как сложно найти приличную прислугу.

— Лучше б она тебя к Витюше отправила, — не вытерпела Кира. — Вот ты стерва! Из-за него меня подставила? Да?!

Олеся злобно оскалилась.

— Ты сама виновата!

— В чем? В том, что красивее тебя?

— Ты!?

— Витя так и посчитал. Этого ты мне и простить не можешь, верно?

— Да пошла ты...

— Идти?

Олеся опомнилась.

— Так... хватит! Слушай сюда! Один раз ты отвезешь сумку по адресу, который я тебе скажу. Я тебе дам ее...

— А чего сама не отвезешь?

— Мать не одобряет. У меня есть сводный брат, я ему помогаю, а ей не нравится. Там в сумке ничего такого не будет, просто вещи.

Кира заколебалась.

— Дорогие, но вещи.

— А если ты что-то краденное туда подсунешь?

— Не подсуну.

— И ты точно от меня отвяжешься?

— Обещаю.

Кира изобразила сомнение, но в итоге согласилась. Один раз.

Олеся торжествовала. Поговорку про 'коготок увяз — всей птичке пропасть' она знала. Но не думала, что птичка может оказаться и птеродактилем.

Яна, Русина

— Сволочи! Простите, ваше...

— Тора Яна. Кто сволочи? — Яна смотрела в злые глаза тора Изюмского.

Сволочами традиционно оказались крестьяне. За что?

Да за картошку!

Изюмский, видите ли, проникся полезной новинкой. И хотел ее вводить в своем поместье.

Крестьяне новинкой не прониклись. И с картошкой постоянно приключались то беды, то проблемы, то горести. Вот не хотели сиволапые картошку осваивать — и хоть ты тресни!

Принудительно Изюмский ее посадил! Но как заставить людей ее полюбить?

Третий год уже бьется...

Вот и сейчас! На картофельное поле каким-то чудесным образом налетел свинячий десант. Результат?

Печален...

А уж как печален сам Изюмский...

Яна задумчиво кивнула. Да, картошка — спасение нации в голодный год. Те, кто прожил девяностые, с ней сжились и срослись. Ее и сажали, и копали, и от жука обрабатывали, и чего с ней только не делали. И урожая-то добивались отличного! С шести соток до двадцати мешков собирали, а то и побольше!*

*— лично видела. Прим. авт.

Сейчас, конечно, она нацию не спасет. Не то количество. Но внедрять-то надо...

Что там рассказывали мужики на кордоне?

Ага...

— Тор Николай, вы наоборот не пробовали?

— То есть? — насторожился Изюмский.

— Вы сейчас как действуете?

Ну как-как...

По-простому!

Раздали в каждую избу по мешку картошки (небольшому) приказали посадить и ухаживать, а если не прорастет... в двух словах — из-под палки.

— Сделайте наоборот.

— Тора Яна? — заинтересовался Изюмский.

Через десять минут он был осчастливлен новой идеей.

Картошку надо было объявить сугубо господским кушаньем. Мол, не хотите — не надо! Мне больше достанется! Всю выращенную картошку — только на господский стол. И чтобы никто ни клубня не уворовал. Следить и не пущать!

А еще слух пустить.

Что картошка-де влияет на мужскую силу. Вот как есть повышает... были стрелки на полшестого, а потом бац — и полдвенадцатого!

А потому перебьются сиволапые, картоху будем растить на экспорт.

Тор Изюмский задумался.

Просветлел, улыбнулся и пообещал попробовать. Яна тоже улыбнулась.

На многое она не рассчитывала. И не думала, что ее имя останется в истории. Но вдруг поможет? И будут люди есть картошку, и будут нахваливать, и детей меньше умрет от голода...

Осталось только вспомнить, откуда взялся колорадский жук.

И — не допустить диверсии.

Но картошка-то полбеды. А так Яне очень сильно требовался мудрый совет. Вэлрайо они выпотрошили до донышка. Сравнили его показания с показаниями Зарайского, по результату аферисту слегка досталось (и чего было так орать, всего-то пару пальцев сломали и те на левой руке?) и опять усадили обоих за писанину.

Пусть работают.

Но и сейчас уже были результаты.

Лионесс, конечно.

Борхум поучаствовал, но в основном, это была тактика Лионесса. Стравить между собой двоих противников и под шумок сожрать все сливочки.

В этот раз им не повезло. В кувшине с молоком оказался стрихнин, и Яна намерена была заставить Лионесс выхлебать все до дна. А за все хорошее!

Митя, хоть и скулил, и ругался, и требовал месяц отпуска (и отпускные, да!) но отправился обратно в Звенигород. К жому Тигру. Некоторые вещи тот должен был знать. Даже обязан.

Яна передала с ним достаточно личное письмо. И принялась обсуждать с генералом важную тему.

То есть — почему бы нет?

Пламенный женат. А вот Тигр... работать с ним можно, мужчина он крутой, конкретный, Русину удержит, Яна других таких не знает. Опять же... два враждующих лагеря соединятся и получат определенную легитимность.

И овцы будут целы, и волки сыты. И Лионессу вечная память. Кого-то же надо скушать?

Обязательно...

Валежный сначала схватился за голову, а потом пообещал подумать. Ему тоже Русина была важнее всяких там правил, приличий и требований этикета.

Социальные, мать их в рыбу, ритуалы?

А войну не хотите? Гражданскую?

Нет!?

Вот и Валежный готов был на все, чтобы ее остановить. И если уж императрица сама предлагает... грех не попользоваться! Надо только проработать все аспекты такого союза. Этим они занимались с Изюмским.

А Яна сейчас думала, что отписать в Лионесс, чтобы не расслаблялись, гады. И как бы так международного скандала не вызвать?

Не дипломат она. Ни разу, ни близко, ни рядом...

В ее понимании, дипломатия, это когда сначала ногой по почкам, потом вежливо спросить — сделаешь, а потом еще и пинка для скорости. А тут дело тонкое, международное...

Валежный?

Генерал, конечно, умничка, и прелесть, и вообще, на Валежного лично Яна готова была молиться и канонизировать его при жизни. Видела же, какую ношу он на себе тянет. Да, была б она жива... то есть осталась бы в живых, она бы сделала так, чтобы военные получали намного больше чинуш. Да и уважение к этой профессии прививала бы. Особо непонятливым — палкой поперек хребтины.

Но понятие о дипломатии у Валежного было примерно такое же.

Равняйсь, смирно и красить от забора до обеда. А сапоги надевать на свежую голову.

Армия. И это не в укор. Универсальный язык — язык насилия, понимают все. Но для него еще не пришло время. А потому... помогайте, тор Изюмский.

Я вам с картошкой, вы мне с Лионессом, вот и будем квиты. И что за жизнь такая?

Тот ли мир, этот ли, дворник ли ты, императрица ли...

Работать — все равно надо! А как не хочется! Лето на дворе, птички поют, а выбора все равно нет. Метлу в зубы и вперед. Разгребать проблемы.

И какая в таком ракурсе разница между императрицей и дворником?

Дворнику платят больше. Яна-то и по сей день без зарплаты сидела. Увы.

Русина. Хормельская волость.

— Я, Никон Счастливый, объявляю о создании независимой Волости! Освобождение даровало нам все права и вольности! Мы теперь сами по себе! Мы — уже не Русина! Пусть они попробуют прожить без нас! А мы без них проживем прекрасно!

Никон гордился собой.

Сколько поколений хормельцев об этом мечтало? Сколько хотело сбросить русинское иго? Не удалось!

А вот он — смог! Добился всего, чего пожелал! Осталось защитить свою свободу! Валежный ему ничего такого не даст, не даст и императрица, поэтому остается лишь заключать союз с Пламенным. И бумаги были подписаны.

Хотя медяшка цена тем бумагам...

Никон не сомневался — если победит Валежный, эти бумаги им в глотку забьют, так и похоронят.

Победит Пламенный? Он тоже постарается сожрать союзника. Но Пламенный выгоднее, а потому...

Счастливый объявил о создании Освобождающей Повстанческой Армии Хормеля. Сокращенно — ОПАХ! И начал набирать себе опаховцев.

В настоящий момент у него было около трех бригад — порядка двенадцати тысяч человек. Бригада Когтистых, бригада Зубастых и бригада Кровавых. Они сами выбрали себе такие названия, и Никон не стал спорить. Все равно, все они — счастливчики. По его фамилии.

А так...

Пусть вышивают на форме когтистые лапы, оскаленные волчьи клыки или ставят на плече несколько кровавых пятен. Могут и вышить их красными нитками. Пусть...

Они сформировали кавалерию и артиллерию, снабжение и контрразведку — все, как в реальной армии. И утвердили основную структуру. Остальное приложится. Были бы кости — мясо нарастет.

Главное тут что?

Что это его люди. Точка.

Попробовать силы он собирался на станции Промозглой.

* * *

Да... невелика та станция.

Никон оглядывал ее со смешанными чувствами. Это... это как тигру пробовать зубы на мыши! Ну что тут есть такого?

Считай, два здания и десяток курятников.

Может, и пробовать не придется?

— Ванька, — кивнул он одному из податаманов. — Пошли кого, предложи сдаться.

Податаман Иван Белинский пожал плечами.

— Не сдадутся. Можем и время не терять.

Никон покосился на спутника. Ишь ты... умник. Белинского он не любил и за образование, и вообще... перебежчиков нигде не любят. Горька судьба предателя.

— С чего ты взял?

— Сам погляди. Они к обороне готовились. И мешки с песком навалены, и окна заколочены, и стекла... они о нас знали.

— Все равно пошли человека, — надавил голосом Никон.

Приказы не обсуждаются. Они исполняются.

Иван кивнул, подозвал одного из своих подручных и что-то начал ему говорить. Не прошло и пяти минут, как трое всадников направились к станции.

Подъехать близко им не удалось. В землю рядом с копытами коней ударила пуля.

Одна.

Но меткая. Кони заплясали, и всадники едва удержались в седлах.

— Переговоры! — возопил один, размахивая флагом лично Никона.

На флаге был изображен тигр. Большой и хищный. Очень уж Никону эта зверюга понравилась во времена оны... правда, художник тигра отродясь не видел, так что получилось... сомнительно. Но главное что?

Настроение!

А еще окраска и полоски! Ясно же — тигр, а не кот Васька!

Какое-то время ответа не было. Потом дверь станции открылась и оттуда вышел человек. В простом мундире... майор?

Нет, даже не майор. Обычный капитан.

— Капитан Горелов. Слушаю.

Михась приосанился.

— Я посланник лично Никона Счастливого! ОПАХ предлагает вам сдаться.

— Что — предлагает?

— Сдаться...

— Ты не понял. Что такое ваш... пах?

— ОПАХ! — оскорбился Михась. — Освобождающая Повстанческая Армия Хормеля!

Капитан прищурился.

— Сдаться?

— Да. Вам сохранят жизнь! Атаман Счастливый не хочет лить невинную кровь.

Дальше капитан и слушать не стал.

'Счастливчики'. Что ж, он знал, что эта чума их не минует. А коли так...

— Передай своему атаману — пусть пойдет на...

Михась чуть с седла от возмущения не свалился. Его атаман!

И вообще! Он тут не какой-то! Он полномочный посол! Со знаменем! Перла... парле... переговорщик, короче! И его — послать!? Как какого-то!?

От возмущения в зобу дыханье сперло.

— Ты...

— Приблизитесь — буду стрелять.

— Вы тут и подохнете!

— Лучше сдохнуть человеком, чем жить крысой, — отрезал Горелов. И повернулся спиной к Михасю.

Того аж заусило.

Ах ты... да ты ж... да я ж тебе...

Выстрел хлопнул негромко.

Капитан упал на землю, перекатился — и почти рыбкой нырнул в дверь станции.

Михась шлепнулся с седла, как мешок навоза. Снайпер не промахнулся. Капитан ему так и сказал — следи. Это ж 'Счастливчики', твари без совести и чести, если в спину не выстрелят — удивлюсь.

Удивляться ему не пришлось. Пришлось стрелять...

Много.

Недолго.

Никон, озверев от злости, приказал брать негодяев живыми, и кавалерия помчалась на штурм двух домишек.

Кавалерийская лава.

Это страшно. Это когда всадники с саблями наголо, летят прямо на тебя, и кажется, вот сейчас тебя стопчут... и все.

Конец...

Это не просто жутко, это более, чем кошмарно. Кто послабее духом, от такой картины и вовсе бежать кидается.* Но если бежать некуда — остается только стрелять. До последнего.

Не до победного, просто — до последнего патрона. И последний во врага. Чего его для себя жалеть?

*— кто не верит, посмотрите про Кущевскую битву. Там на танках от казачьей лавы удирали, прим. авт.

Горелов знал, что долго им не продержаться. Знал... и в плен попадать не хотел. А потому сделал все, как и задумал.

Их было всего два десятка.

Девятнадцать храбрецов, которые остались защищать станцию. А до того заложили заряды везде, где могли. Нет императора? Пусть так. Но есть клятвы. Есть слово. Есть честь. И есть — Русина.

Вот их ребята и защищали.

Они стреляли, пока могли. А потом озверевшие от жажды крови 'счастливчики' долетели до станции. Никон с удовольствием наблюдал, как они выбивают щиты из окон, как лезут внутрь, как набегает с криком 'УРРРРРААААА!!!' пехота...

Сам он в атаке не участвовал, потому и жив остался.

Горелов отстреливался до последнего. А потом... ну кто сказал, что адские машинки могут делать только бомбисты и анархисты? Военные Русины с этим справлялись ничуть не хуже. Хватило только ручку опустить вниз.

ГРОХНУЛО.

И Никон в полном шоке увидел, как встает на дыбы земля. А потом она оказалась как-то подозрительно близко — не усидел атаман на коне. Хорошо еще не затоптали. Взрыв был такой мощности, что с лица земли стерло оба здания.

Стерло пару сотен 'счастливчиков' и вдвое больше поранило — Горелов приказал начинить взрывчатку поражающими элементами, вроде гаек, гвоздей и прочего железного хлама, который в изобилии могла предоставить железная дорога.

По железнодорожным путям передвигаться не осталось никакой возможности. Они были разнесены буквально в хлам. Восстанавливать их не одну неделю.

Когда Никон смог оценить обстановку... ругался он долго и изобретательно. А что толку?