Шетцинг покрутил стакан, поднял его на свет.
— Как тогда... Ты помнишь, — тихо сказал он.
— Да, — эхом отозвался Сталин. — Как тогда. То же вино. Те же стаканы. Только мы были другими.
— Молодым быть хорошо, — задумчиво проговорил немец.
— Говори за себя, — заметил Сталин, — это ты был молодой. А я нет.
— Да, ты уже тогда был хитрым и умным Дядюшкой Джозефом с трубкой, — снова усмехнулся Шетцинг.
Они допили в молчании. Шетцинг улыбался каким-то своим мыслям. Сталин с прищуром смотрел на него поверх граненого края стакана.
— Еще? — спросил Сталин.
— Нет, — решительно ответил Шетцинг, словно проводя черту, отрезающую добродушную беседу от строгого делового разговора.
— Как скажешь, — так же деловито сказал Сталин.
Они одновременно сели ровно, с жесткими спинами, склонились вперед. Немец сложил ладони домиком, грузин положил параллельно на стол. Их лица в момент преобразились, приобретя обезличенное, строгое выражение. Теперь они походили скорее на гроссмейстеров высочайшего уровня, готовых начать новую шахматную партию. Партию, в которой шахматной доской были страны и континенты, а фигурами — миллионы людей и многотысячные армии.
— Рудольф, это было очень странное предложение, — начал Сталин, осторожно, подбирая каждое слово, словно пробуя температуру воды самими кончиками пальцев. — Очень. Ты не мог бы объяснить его?
— Иосиф, я предлагаю совместными усилиями 'затопить' Британию, — ответил Шетцинг так же осторожно и дипломатично. — Что же здесь странного? Есть простор для обсуждения, но не 'странно'...
Сталин помолчал в глубокой задумчивости.
— Нет, так не пойдет, — сказал он, наконец. — Не стоило ехать в такую даль и с такими предосторожностями. Чтобы общаться как на конференции. Что за спешка? Зачем идти на высадку, если мы можем ударить по колониям? Народно-освободительное движение даст больше, чем рискованный приступ. Зачем быть таким нетерпеливым?
Шетцинг смотрел в сторону, скривив рот, морща лоб. Сделал резкое движение, словно отметая условности и протокол.
— Иосиф, это я могу спросить тебя, что за нерешительность, — рубанул он, наконец, наотмашь. Так, как в свое время отжимал рукоять бомбосброса, решительно и без оглядки.
— Это исторический шанс наконец-то разобраться с проклятым Островом, раз и навсегда. Бесповоротно! У нас величайший шанс в истории, такой не выпадал никогда и никому!
Он резко поднялся. Едва не опрокинув стул, резко заходил по вагону, повышая голос, рубя воздух ладонью как на публичном выступлении. Сталину сразу вспомнилась недавняя трансляция подобного по новомодному чуду техники — телевизору. Игрушки пока что только занимательной, но весьма перспективной.
— Посмотри сам, британские армии разгромлены, им удалось эвакуировать значительную часть живой силы, но они бросили почти всю технику. Им потребуется минимум год на восстановление, в течение этого года они беззащитны!
— У меня другие данные, — негромко вставил Сталин. — Год, это если они бросят все на войну и военное производство. Английское правительство вряд ли рискнет сразу после поражения ронять уровень жизни еще ниже, особенно под предлогом реванша. Года три. Спешить некуда.
— Не надо недооценивать Британию, — не надо недооценивать британцев, — жестко ответил Шетцинг. — Это упорные и смелые люди. Они наши враги, но это сильные враги. И то, что мы их побили в одном сражении — это не окончательная победа! Британцы проигрывали сражения, но не проигрывали войн. Пойми, им нельзя давать время на восстановление! А если они сумеют договориться с американцами? Ты знаешь, как сильны позиции экспансистов Рузвельта?
— Это серьезный аргумент, — согласился Сталин, все так же задумчиво, растягивая слова. — Очень серьезный... Но не будем забывать, как сильны позиции изоляционистов. А Гарольд Ходсон достаточно популярен. 'Человек, убивший кризис'. У Рузвельта пока что только речевки и идеалы. За ним люди, у которых большие деньги и которые хотели бы заработать на Европе еще больше денег, но этих людей мало. И тех, кто хочет заработать на сотрудничестве с нами никак не меньше. И даже больше. Этот заработок быстрее и легче. Вы преувеличиваете опасность.
— Нет, это вы ее недооцениваете. Сколько раз Британию ставили на грань поражения? Сколько раз праздновали скорую победу? И где сейчас эти победители? Островитяне сильны и упорны, это факт, который оспаривать и недооценивать глупо. И если у нас есть возможность добить их, этот шанс нужно поймать и держать крепко! Очень крепко!
— Как же все-таки у вас силен комплекс поражения...
Сталин ушел в кресло как подводная лодка на глубину, укрылся в тени, только трубка торчала подобно перископу.
— Что? — не понял Шетцинг.
— Я сказал: как же у вас сильна память о поражении в той войне, — повторил Сталин. — Сказал бы сразу, что у вас очень сильна военная партия. Особенно теперь. После победы. Военные требуют продолжения и новых побед. Учитывая, что у вас в Германии каждый ребенок воспитывается в памяти английского ограбления, не удивительно, что тебе нечего им противопоставить. Абсолютная власть бывает только в сказках.
Шетцинг помолчал, собираясь с мыслями. Долго. Сталин все так неподвижно сидел, лишь тонкий призрачный дымок вился над креслом.
— Не без этого, — наконец согласился Шетцинг, — не без этого. Мои военные доставляют много проблем. Особенно сейчас. Но в этом вопросе я с ними полностью солидарен. И как политик, и как человек. Я помню то время, когда все начиналось. Наши блестящие победы, штурм Парижа... Перед нами лежал весь мир, а британцы в панике бегали по своему жалкому островку. А через несколько лет я подыхал в госпитале, где не было даже бинтов, и сгнил бы общей могиле как все, кто был рядом со мной... Если бы моя мать не продала последние ценности, чтобы купить на черном рынке лекарств. А я прятал их, приматывая к телу тряпками, и спал с ножом в руке. Потому что по ночам ко мне сползались со всей палаты, чтобы отобрать драгоценные склянки. И я дрался с ними насмерть! Ты когда-нибудь видел, как дерутся увечные солдаты, которые от слабости уже не могут ходить?!
Увлекшийся Шетцинг осекся, вспомнив, что его собеседник прожил бурную жизнь и наверняка видел вещи куда более страшные. И продолжил уже ровно и спокойно, но с непоколебимой внутренней убежденностью:
— Если уж нам снова выпало сойтись с ними, мы не дадим этому повториться. Мы не дадим им подняться снова. Я не дам им подняться снова.
— Красиво сказал, — усмехнулась тень в кресле, трубка на мгновение вспыхнула ярким угольком.— Красиво. А теперь я спрошу простой вопрос. Ты знаешь, сколько англичане делают самолетов? Если ты забыл, или у тебя не очень хорошие шпионы, я подскажу. От трехсот машин в месяц. Считай. У них уже есть почти два месяца передышки, это шестьсот машин. Еще минимум месяц вам понадобится для того, чтобы реорганизовать войска и подготовить вменяемый план. Девятьсот машин. Потом отовсюду полезут несвязанные концы и нерешенные задачи, вопросы. Про которые забудут поначалу, в запале и горячке. Еще месяц как самое меньшее. Тысяча двести машин. Дай бог, хоть я и материалист, чтобы вы уложились в пять месяцев всего. Это даст англичанам от полутора до двух тысяч самолетов в строю. Самое меньшее. Пролив широкий, высадка будет трудной, сильной артподдержки атакующей группировки не создать. Значит, большую часть огневой работы будет делать авиация. Значит, нужна авиагруппировка превосходящая английскую в разы.
— У нас больше самолетов, гораздо больше, — коротко сказал Шетцинг. — Мы задавим их числом.
— Больше, — согласился Сталин. — Но не кратно, не настолько, чтобы задавить их быстро. И это еще не все. Для победы нужна чистая зона высадки. А в первые же часы англичане поведут к ней все, что способно держаться на воде, чтобы разнести плацдарм с моря. Английский флот все еще сильнейший в мире, и даже объединенный флот Союза и Германии его не разобьет. Значит, чтобы не пропустить их, снова нужно много самолетов, теперь еще и в поддержку нашим кораблям.
— Поэтому нам нужны вы.
Шетцинг сел, закинул ногу на ногу, обхватил длинными тонкими пальцами колено. Пристально, не мигая, взглянул в лицо Сталину.
— Я изложил нашу позицию. Вы поможете?
Сталин встал, чуть потянулся одними плечами, как большой горный кот. Прошелся вдоль вагона, Шетцинг неотрывно следил за ним.
— Нечестно, камрад Рудольф. Нечестно, — сказал Сталин, в пол-оборота к немцу. — Давление военных — это проблема. Но это решаемая проблема. Тем более, что у нас есть хороший опыт решения таких... проблем. И у нас, в Советском Союзе, и у вас, в Германии. Неужели вы так ничему не научились, после тридцать пятого года? И тридцать девятого тоже? У тебя может не хватить сил, понимаю. Но твердолобость ваших военных... и ваши немецкие комплексы становятся нашей бедой. Советской бедой. В одиночку вы Англию не сломаете. Побьете — может быть. Но не победите. То, что вы хотите — возможно только с нами. Значит, ваше поражение вполне может стать нашим общим поражением. Советскому Союзу такие военные... приключения... не нужны. Совсем не нужны. Это шантаж. Нечестно. Не по союзнически.
— Вы отказываетесь? — коротко спросил Шетцинг.
Сталин глубоко затянулся, проводил взглядом сизый дымок.
— Разве я так сказал? — с прищуром спросил он, — Нет, я так не говорил.
— Давай обдумаем... — продолжал Сталин, — Итак, англичане не хотят даже слышать о мире. Они толкают вас к войне, вас, Германию, а через вас и Союз. В войну необдуманную, бесполезную, плохо подготовленную. Мысль хорошая. Мысль интересная. И может быть вполне успешной. Черчилль хитрый сволочной лис, он понимает, что если ты и не пойдешь на провокацию, это вызовет... осложнения. Большие. Даже если в будущей схватке не примут участие американцы, мы вполне можем ее проиграть. Это плохо, и на это надеется Черчилль. И его команда. Но отказаться вы, немцы, не можете. А если вы не можете, то и мы не можем. В одиночку вы разве что зубами по побережью постучите. Что же нам делать?..
— То, что мы отправили вам, это, конечно, так, предложение о сотрудничестве. — деловито начал Шетцинг. — Есть вполне проработанные идеи о том, что и как делать. Если мы соберем все силы в кулак и ударим вместе, разом, мы вполне можем победить. Шансы неплохие.
— Риск, — упрямо ответил Сталин, — Риск! Можем победить, а можем и не победить. Вы ведь хотите закончить все до осенних штормов. Не успеем. Есть у меня один хороший адмирал, он любит говорить, что война — это состязание конвейеров. У кого длиннее — тот и победит. У нас длинные конвейеры, очень длинные, потому что социалистическое — самое лучшее. И... хммм... самое длинное... Но у англичан — не короткий. — Сталин сделал резкое движение трубкой, подчеркивая мысль, — совсем не короткий!
Он снова пыхнул дымом
— Англичане заманивают нас в ловушку. И нам придется в нее пойти, если уж у вас там такие несговорчивые, такие упрямые генералы...
Шетцинг прекрасно владел собой. При этих словах на его лице не дрогнул ни один мускул. Лишь где-то в глубине глаз мелькнула тень удовлетворения и радости.
— Но если уж так приходится поступать, нужно сделать все очень хитро. Хитрее Черчилля.
Чем больше Сталин уходил в свои мысли, тем явственнее в его речи прорезался гортанный горский акцент. Фразы становились короче и рубленее.
— Хитрый, хитрый Черчилль поставил нам ловушку. Он думает, что самый умный. Ждет, когда мы, ругаясь и плюясь, но все-таки в нее полезем. Потому что не можем не полезть. Потому что немецкие камрады такие... несознательные...
Шетцинг скривился, Сталин усмехнулся уголками рта, он вернул немцу шпильку относительно превосходства Ротмахта.
— Но, как завещал нам великий вождь и учитель, наш товарищ Ленин, — Сталин снова назидательно поднял трубку, — мы пойдем другим путем. Совершенно другим!
— Точнее? — осторожно спросил Шетцинг.
И Сталин объяснил, каким путем он предлагает пойти.
Шетцинг сидел и молчал долго, очень долго. Затем выдал длиннейшую тираду на родном языке, длинную и громыхающую как товарный поезд.
...это невозможно! — в конце он резко перешел на русский.
Немец вскочил и начал мерить вагон длинными, порывистыми шагами.
— Невозможно! Так никто никогда не делал! И время! Сколько на это понадобится времени! Сколько сил! Нам придется включать ресурсы всей Европы! Бороться с пятой колонной, черт побери, это даже хуже того, что я предполагал!
Он резко остановился, повернулся к Сталину и выпалил:
— Иосиф, это безумие!
Сталин покрутил погасшую трубку. Что-то пробурчал по-грузински. Отложил трубку в сторону. И сказал:
— Давай обсудим дело.
Охрана бдела до самого утра. Десятки людей настороже и во всеоружии охраняла две могильные громады спецпоездов. Ни одного звука, ни одного лучика света не пробивалось наружу из вагона, в котором Генеральный Секретарь и Первый Министр спорили до хрипоты. Временами Шетцинг срывался на крик и прикладывался к бутылке коньяка (хозяин вагона был запаслив и знал, когда время открыть кубышку), а Сталин невозмутимо слушал, вставляя едкие и точные замечания. Временами Сталин терял самообладание и начинал расхаживать, негромко ругаясь на незнакомом Шетцингу языке, а немец скрупулезно чертил графики и отмечал карандашом пункты. Словом, если бы кто-нибудь мог заглянуть в вагон и увидеть их, то он был бы весьма удивлен новой, невиданной ипостаси лидеров двух сильнейших евразийских держав. Но ничей взгляд не проник внутрь и все, что произошло в вагоне, навсегда осталось в его немых бронированных стенах.
К утру они договорились. Шетцинг ругнулся напоследок и допил коньяк как воду. Сталин пригладил усы, с отвращением отложив источавшую горечь трубку. Потом они долго, как мальчишки после уроков, собирали разлетевшиеся по всему помещению бумаги и листки. Тщательно, по листочку сжигая их в специальном лотке с вытяжкой.
— И все-таки, по-моему, это безумный план. Совершенно безумный, — произнес Шетцинг напоследок. — Слишком ново...
— Только так, — жестко повторил Сталин, — только так! Или вы будете воевать без нас.
Когда солнце выбралось из-за горизонта, окрасив вороненые стволы багряными отблесками, монтеры так же быстро как собирали переход, разъединили составы.
Первым отошел пришедший с запада, отходя на запасную ветку, разворачиваясь в обратном направлении. Восточный тронулся следом, возвращаясь.
Глава 15.
83-й истребительный полк 11-й смешанной авиационной дивизии должен был быть выведен из Франции еще в начале лета. Комполка Миргородский, получивший за недавнюю кампанию звание полковника, ждал перевода как манную небесную, ибо к ней помимо отпуска прилагался весьма вероятный перевод на дивизию, в один из внутренних округов. Делиться, так сказать, боевым опытом. Поэтому все проблемы немецких и французских железнодорожников воспринимались им как неприятное недоразумение. Спокойствия не добавляли и еженедельные указания сверху: не расслабляться, крепить боевую готовность и соблюдать бдительность.
