— Прекрасно помню. Отличная работа. Во многом сыграла роль в выборе Су-4.
— А теперь посмотрите. — Кудрявцев извлек из папки вышеуказанный документ. — Вот он. С листом согласования. И вашей подписью. А вот другой документ. Который мне доставили на 'Скорый'. С тем самым листом согласования. Вот только допечатали на машинке пару строк. Для Шумилина как ответственного за боевую подготовку пилотов и меня. Теперь встает вопрос. Почему подписанный лист согласования для одного документа, со всеми данными включая дату, оказывается, приложен к другому документу, а именно акту о приемке По-1К, который мы с вами в глаза не видели.
В кабинете повисла звенящая тишина.
— И это не все. Шумилина продавили подписать, угрожая ему последствиями от руководства авиапрома выходящего на самый верх. Причем сам документ и ему не дали толком прочитать. А документ очень интересный. Вот предыдущий отчет об испытаниях По-1. К нему прилагается длинный перечень наших замечаний и предложений. А в акте о приемке говорится про исправление всех замечаний. Но их список, мягко говоря, обрезанный. А если говорить прямо, то выбрано несколько малозначащих пунктов, а остальные пропущены как несущественные.
— Ты уверен, Володя? — Голос Самойлова был сух и строг.
— Все документы здесь. Судить вам, Петр Алексеевич.
— Может...
— Погодите Сергей Владимирович. Мы должны уточнить одну деталь.
Самойлов набрал номер архива.
-Снегов? Будь добр, принеси мне документы с такими-то номерами. Да в курсе, что два забрал Кудрявцев. Мне нужен третий. Да, подожду.
Он положил трубку и посмотрел на собравшихся.
— Может, по чаю?
И видя общее согласие, снова протянул руку к телефону. Звонок его опередил.
— Самойлов. Да слушаю вас. Снегов? Что скажешь хорошего? Как 'нет'? Ты точно уверен? Так, понял ни в этот день, ни в другие такого документа к нам не поступало. Хорошо. Благодарю, давай.
Он осмотрел собравшихся.
— Нда, странные дела у вас, Сергей Владимирович творятся. Действительно, документ вроде бы с нашими подписями. А его у нас нет, и мы его не подписывали. А в указанную дату мною подписана совсем другая бумага.
На лице Ильюшина смешались удивление и замешательство.
— Возможно, здесь замешана какая-то ошибка, не думаю, чтобы Николай Николаевич пошел на такого рода махинации. Они ему совершенно не нужны.
Кудрявцев кивнул и заговорил в неожиданной для него манере:
— Я тоже не сомневаюсь в личной честности Николая Николаевича. Как и в том, что один из лучших наших авиаконструкторов. Но вся эта история, особенно в свете последних событий выглядит очень неприятно. Надеюсь, вы теперь с большим пониманием отнесетесь к моему поступку. Хотя не буду скрывать, в определенный момент эмоции взяли верх над разумом.
— Тебе лишь бы шашкой рубится, Володя, — употребил любимое сравнение Самойлов. — Не было бы флота, пошел бы ты в красные кавалеристы. Ох, дел бы наделал. Ты лучше про самолет скажи. Ладно, бумага. Чем самолет не нравится?
— А чему там нравится? Не люблю, когда нас в заблуждение вводят. Например, обещают самолет с двигателем М-89. А в Запорожье по плану ни одного восемьдесят девятого для нас нет. Все пойдут на истребители Таирова и бомбардировщики Сергея Владимировича. А, значит, нам остаются только восемьдесят восьмые. И ни о каких обещанных шестистах километрах в час речи быть не может. Кроме того, обзор из кабины просто убойный. Как такую машину сажать на палубу я не знаю. Да еще 'козлит' вдобавок. На суше еще ничего, а уже на Сетке можно без головы остаться. Если такие машины давать мы половину авиагруппы до начала боев потеряем.
— То есть ишак лучше?
Теперь Ильюшин был строг, внимателен и вдумчив. Палубные самолеты были не его вотчиной, но талантливый конструктор понимал проблему с полуслова, оценивая ее как сугубый профессионал.
— Ишак тоже парень веселый, — с готовностью пояснил Кудрявцев. — Но его ручками, ручками до ума доводили. Ночей не спали. И время было. Обзор у него гораздо лучше. Вот нам говорят: скорость. С М-64 ишак пятьсот сорок дает, а По не на полигоне — пятьсот семьдесят с копейками. При этом По-1 тяжелее ишака и на вертикали ишак его сделает. И на горизонтали ишак лучше. В результате единственное достоинство По — скорость. Но по скорости они оба уступают современным машинам. Зато ишак хорош в маневре. У него хоть в чем-то преимущество есть, а у 'потного' его нет вообще. Ответственно заявляю, в бою ишак значительно лучше того, что нам предлагают.
Ильюшин выглядел удивленным. Он слышал про то, что модернизм в этом наркомате порою сочетается с дремучим архаизмом, и то, что помимо передовых людей, думающих на перспективу, здесь немало самых настоящих ретроградов. Но такое мнение об ишачке его удивило. Они что, и правда думают на нем в бой идти?
— То есть вы, Александр Владимирович, По-1 брать не хотите и отказываетесь?
— Не только я. Все пилоты не хотят. И немцы тоже. Ладно бы мне одному не нравился. Перетерпел бы. Неудачная машина. Даже первый вариант был лучше. Такое ощущение, что все улучшения сводились к идее испортить машину. Дали бы доводку тем, кто ишак до ума доводил, возможно, взяли бы. А так категорическое нет.
Ильюшин энергично потер лоб. Как конструктор он прекрасно понимал Кудрявцева. Но в данном случае он выступал как представитель авиапромышленности, а это заставляло смотреть на проблему с совершенно иной стороны.
Авиапром был огромной и прожорливой махиной, неустанно пожирающей деньги, ресурсы и человеко-часы. Притом все — самое лучшее, сливки того, что могла предложить объединенными усилиями страна. Только лучшие заводы, самые профессиональные рабочие, станки, купленные за огромные деньги за рубежом, металлы и материалы, за качество которых изготовители отвечали в прямом смысле головой. Наконец, самые умные мозги, с той же мерой ответственности за конечный результат работы. Каждый поставленный на поток самолет был плодом долгой, тяжелой и очень дорогостоящей работы тысяч людей, результатом компромисса и многочисленных согласований. И главное — он был вписан в план, на него были уже запланированы и утверждены будущие траты, производственные мощности, заводы и работы КБ. И зачастую оказывалось, что гораздо проще принять на вооружение неудачную машину, доведя ее до ума в процессе серийного производства, нежели срывать и перекраивать весь план общего авиастроения.
Как конструктор, Ильюшин понимал претензии моряков. Как администратор государственного масштаба, видел, что они могут вызвать сбой в отлаженной работе авиапромышленности. Которая и так работала в авральном режиме, на пределе прочности, а в самом ближайшем будущем должна была превзойти и его, резко сменив номенклатуру продукции и кратно увеличив объемы выпуска.
Он думал, все так же потирая виски широкими ладонями, знакомыми и с золочеными перьями представительских авторучек, и с отполированными бесчисленными прикосновениями рукоятями инструментов. Думал, хотя думать здесь в-общем было уже не о чем. Авианосные силы были слишком малочисленны и потребляли слишком мало самолетов, чтобы промышленность могла позволить себе пойти на риск срыва плана. Следовало лишь наиболее доходчиво и дипломатично донести до них эту простую истину. Так, чтобы Кудрявцев хорошо понял и остановился на краю, к которому подошел опасно близко.
— Товарищи моряки..., — начал он.
— Вопрос не праздный, — Самойлов вставил слово в паузу так ловко, что это выглядело как естественное продолжение разговора. — Сергей Владимирович, давайте я объясню, в чем завязка проблемы. Тут вопрос не столько в самом самолете...
Кудрявцев одним взглядом поблагодарил наставника. Самойлов был совершенно не обязан вмешиваться в разногласия палубников и самолетостроителей. Более того, это вмешательство для него было просто опасно, силы и вес зубров авиастроения, вхожих лично к Сталину в любое время и представителей новорожденных авианосных сил были заведомо неравны. И все же Самойлов тратил время, силы и авторитет, по мере сил выводя ученика, подчиненного и друга из-под удара.
— Видите ли, в чем дело, — продолжал тем временем Самойлов, — в обычных условиях проблему порешали бы в обычном порядке. И я первый укоротил бы... энтузиазм товарища Кудрявцева.
Упомянутый товарищ заерзал на стуле, но сдержался.
— Здесь вопрос в другом. Предположим, (только предположим!), что у нас с англичанами вышла... напряженность.
Ильюшин легким кивком дал понять, что оценил стиль собеседника. Предполагаемое и ожидаемое мероприятие перешло из разряда интересной идеи в стадию конкретного планирования и круг посвященных естественным образом расширился. Конечно, как помощник наркома авиастроения, Сергей Владимирович был осведомлен о грядущей операции. Но печальные события второй половины тридцатых привили советским ответственным руководителям очень высокую культуру молчания. Поэтому Ильюшин не мог не отдать должное иносказанию Самойлова.
— Предположим так же, что эта... напряженность потребовала от нас, как завещал нам великий Вождь и Учитель мирового пролетариата товарищ Ленин, перенести войну на территорию империалистического противника. В этом случае у каждого рода вооруженных сил будет свой враг. На суше, на море и в воздухе. А у авианосцев работа будет очень специфичной.
Ильюшин склонился вперед, сложил пальцы в замок и утвердил на них тяжелый подбородок в предельно сосредоточенном внимании.
— Что такое авианосец? — продолжал меж тем Самойлов. — Это не просто плавучий аэродром. Это еще и очень подвижный аэродром. И в этом принципиальное отличие и особенная сила авианосного корабля. Мы с вами знаем, что успех действий авиации зависит во многом от аэродромной мобильности. А с этим всегда проблемы. Авианосец же может просто сняться с якоря и приплыть в нужное место. Таким образом, имея хорошие авианосцы, мы можем не просто добавить к составу ВМФ еще несколько кораблей. Мы можем сильно разнообразить свои возможности по воздушным операциям, притом как собственно на море, так и против берега.
— Сомнительно, — заметил Ильюшин. — Слишком мало самолетов на ваших кораблях. Счет идет на десятки. Если же случится ... хммм... напряженность, то в воздухе будут биться сотни и тысячи машин.
— Так и есть, — не стал спорить Самойлов. — Но эти несметные тысячи будут привязаны к своим площадкам. За ними будут следить шпионы, воздушная разведка и радиолокация. А наши десятки смогут работать как скальпель — при необходимости они исчезнут в одном месте и появятся в другом. Неожиданно для противника.
— И снова сомнительно, — сказал Ильюшин, так же задумчиво морща лоб, — слишком мал театр возможных действий для таких фокусов с исчезновением и появлением.
— Если руки будут расти не из жо... седалища, то получится, — вставил Кудрявцев.
— Кроме того, не забудем еще один нюанс, — продолжал, как ни в чем не бывало Самойлов. — Это перспектива сражения с английским флотом. Он большой. Просто большой. Чтобы его ушатать нам придется совершать чудеса. А чудеса без хороших самолетов не получатся. Вот поэтому нам нужен на палубы не просто хороший самолет. Нам нужен лучший из всего возможного. Если бы у нас было время, вопрос решался бы просто — приняли бы 'потного', довели его до кондиции за год-другой, а там уже и на слом пора, впереди реактивная тяга. Лет через десять наши поршни станут анахронизмом. Но в мире напряженно и неспокойно, — Самойлов значительно качнул пальцем, — времени просто нет.
— А какую машину вы бы хотели видеть на палубе своего корабля в перспективе?
Задавая вопрос, Ильюшин ждал чего угодно, вплоть до требования покупки чего-то американского.
— Вы посмотрите, что у вас творится! — горячо заговорил Кудрявцев, — Вы уж извините меня за прямоту — наболело! Пока По-3 готовят к серии, завод загрузят темой По-1К. Чтобы не стоял. Несколько месяцев помучаются с переходом на новую машину. Потом с качеством ее выпуска. А потом запустят в серию По-3 и о нас забудут. Оставив с аварийностью, плохим снабжением запчастями и всеми причитающимися...
— Владимир Александрович, спокойнее, — нейтрально заметил Самойлов. — Это мы уже все описали. По вопросу, что нам хотелось бы иметь. Не только в перспективе. Уже сегодня. У товарища Яковлева есть замечательный самолет Як-5 с двигателем М-82. Машина зверь. Пилоты от нее в восторге. Саркомбайн готов давать самолеты нам прямо сейчас. Но решение тормозится в наркомате из-за возможной передачи завода. А мы не получаем столь необходимые машины.
Ильюшин думал. Моряки вывели конфликт на новый уровень, переведя его из простого спора отпускающей и принимающей стороны в вопрос эффективности и вооруженности ВМФ в предстоящей операции. Такие вопросы выходили за пределы его компетенции, собственно говоря, Ильюшин сомневался, что теперь и нарком авиастроения возьмет на себя смелость единолично решать судьбу палубного поликарповского самолета. Слишком велик риск того, что однажды ответственного за решение призовут в небольшой кабинет в Кремле и спросят, исходя из каких соображений, он в преддверии великих свершений вооружил авианосников картонным мечом.
— Боюсь, мне требуются дополнительные консультации, — осторожно заметил он, наконец. — Я в точности передам ваши соображения товарищу Шахурину.
— Давайте так, — деловито предложил Самойлов. — Вы уточните этот вопрос у наркома. Ехать до наркомата вам минут двадцать максимум. Наркома предупрежу и попрошу, чтобы вас приняли вне очереди. Через три часа у нас совещание в Кремле. Там и поставим все точки над 'и'. По документу дело десятое, но самолеты нам нужны.
Ильюшин встал.
— Тогда я пойду. Время дорого.
— Всего хорошего, Сергей Владимирович.
— До свиданья, — сказал Ильюшин и уже в дверях, разворачиваясь, неожиданно подмигнул Кудрявцеву. Это так не вязалось со всем его предыдущим поведением, казенным и формальным до зевоты, что генерал-майор застыл, разинув от неожиданности рот. — Я постараюсь, чтобы ваши аргументы звучали как можно... убедительнее.
Когда Ильюшин вышел, Самойлов о чем то думая, перелистнул несколько листов успевшего стать скандальным отчета.
— Так, Володя, ты завтракал?
— Нет. Не успел.
— И не успеешь. Ты точно уверен в своей оценке самолетов?
— Уверен. Возможно ситуация была бы не столь острая, если бы не такое давление и, прямо скажу, проталкивание откровенно неудачной машины на палубу.
— Смотри сюда. Сейчас пойдем стенка на стенку. С одной стороны, правда производственников, которые не хотят ломать свои планы. С другой стороны, правда военных, которые хотят иметь только лучшее. Беда в том, что каждый может ошибиться. Если Яки окажутся не так хороши, и тем более, если наши баталии собьют темп отпуска самолетов промышленностью, тебе конец. Мне тоже. Персональную ответственность возложат на нас двоих. Пока Ильюшин едет в наркомат еще можно все переиграть. Один звонок и производственники сами будут рады все забыть. Ты уверен?
Последнее слово Самойлов отчетливо выделил. Кудрявцев посмотрел прямо ему в глаза, уставшие, покрытые сетью красных прожилок. Пожалуй, только теперь он понял и во всей мере осознал, какую кашу заварил и насколько рискует его наставник, однозначно принимая сторону ученика.
