— Запорожцев?.. — не понял Поликарпов.
— Да, запорожцев. Почему вами забыт их М-90? Он прошел сточасовые испытания. Прекрасно показал себя на опытных машинах. С ним По-3 и Су-8 будут в серии к новому году. А к моменту, когда... к будущему лету страна вполне может получить подготовленные соединения. Да, моторов будет не так много, как хотелось бы. И 'По', и Сухой пойдут ограниченными партиями. Но они будут.
Вот теперь Поликарпов растерялся.
— По известным мне данным мотор не показал заявленных характеристик и предельно ненадежен.
— Вы видели отчет об испытаниях?
Крыть было нечем. По каким-то непонятным причинам отчет прошел мимо Николая Николаевича.
— Вы уж извините, — в голосе Сталина звучала легкая усмешка, — не пора ли вам навести порядок в наркомате? Мы вам полностью доверяем. Но вы почему-то не в курсе испытаний самого мощного советского двигателя. А еще по вашим данным По-1К показывает великолепные летные данные, а товарищи моряки им недовольны. И по делу недовольны! Партия давно наблюдает за развитием ситуации. А она кажется тревожной. В вашем профессионализме нет сомнений. Но то, что кто-то не доводит до вас важные сведения, нам не нравится.
Сердце стучало как колокол. Казалось, его биение слышат даже на Красной площади. Вождь открытым текстом сообщил о саботаже в самом наркомате. Это был конец.
Такое случалось. Не первый раз кто-нибудь слишком ретивый и амбициозный решал, что ему виднее лучше начальства, которое не грех и малость подсидеть. Не в первый раз в ход шла подтасовка документов. И каждый раз заканчивалось одинаково — вызовом на ковер и сухим вопросом — 'как вы это допустили?'. Для советских 'верхов' не существовало понятия 'обманули', было лишь 'позволил себя обмануть'.
И по всему получается, что именно он, заместитель наркома, обманулся, позволив подсунуть себе липу, недосмотрев, не вникнув. За последние полгода он так закрутился, что не всегда успевал курировать молодых. А ведь далеко не каждый из них такой, как Микоян. Куски головоломки собирались в единое целое — персоны, лица, ответственность, документооборот... Он был уже почти уверен, кто подложил ему такую свинью, и из самых глубин души поднималась волна яростного гнева. Он мог простить и забыть личную обиду, но мерзавец поднял руку на его самолет!
— Товарищ Сталин, если так... — просто и без обходных маневров сказал Николай Николаевич. — Я готов понести наказание. Но я прошу. Дайте мне возможность разобраться, кто... — он чуть было не сказал 'виноват', но вспомнил, что с точки зрения Сталина виноват как раз сам, — кто это сделал. Потом уже...
Сталин подавил вспышку раздражения. Черт возьми, ну почему в одном человеке так редко сочетаются многие достоинства? Если специалист высочайшего класса, так обязательно слабый руководитель. Даже не слабый. А просто... очень честный. Слишком честный. Если есть непреклонная воля и решительность, то непременно вкупе с неуживчивостью и склонностью вертеть-крутить свои хитрые комбинации. Как Сарковский, чтоб его...
Сталин искренне уважал Николая Николаевича, нельзя сказать, чтобы конструктор единолично тянул советское авиастроение, но без него было бы труднее. Много труднее. Однако, мягкость Поликарпова, временами доходящая до беспомощности, иногда откровенно бесила. Попробовал бы кто-нибудь нагреть, таким образом, Жукова. Нарком обороны видел любую туфту на просвет, он убил и съел бы виновного, не отходя от рабочего места. Тот же Яковлев с ходу нашел бы сотню причин и тысячу отговорок, красиво вывернувшись из неловкой ситуации. Да, Яковлев был бы месте Поликарпова очень кстати. У него нечитанных отчетов не будет. Но вот смог бы он так же задушить свою мечту и пропустить вперед других? Ради общей цели... Не жалуясь, стоически признавая неизбежность.
Поликарпов есть Поликарпов. Этот человек уже обеспечил себе место в истории авиации и еще далеко не исчерпал свой запас пользы, которую Сталин намеревался извлечь до капли. И Главный продолжил:
— Мы уже провели некоторую работу. Можем ответственно сказать, что эта... вредная инициатива рождается в недрах вашего бюро. Не вижу необходимости вмешиваться в работу коллектива, вы разберитесь, а мы, если потребуется помощь, поможем. В наркомате государственного контроля готовы оказать вам всемерную поддержку.
Николай Николаевич сидел и не знал, что сказать. Как это понимать?
Сталин не поставил в известность о принятых мерах, не задал короткий и страшный вопрос — почему заместителя наркома, лицо в высшей степени важное и ответственное, оказалось так легко 'обуть'? Он просто сообщил, предложил решить беду своими силами и дал разрешение обратиться напрямую к Мехлису, чье ведомство работало с особо сложными и деликатными случаями измены, растрат и превышения полномочий, в том числе и партийными деятелями.
Внезапно пришло понимание. Его ценят. Ему доверяют. Вместо снятия с должности за некомпетентность, вместо опалы и ссылки, в мягкой форме сообщают об упущениях в работе.
— Разберемся, товарищ Сталин. Думаю, что просто заработались. Спасибо за критику. Сегодня же просмотрю бумаги и, если двигатель соответствует, дам указание проработать вопрос о постановке на По-3 М-90. Потребуется проверить расчеты теплового режима...
— Вот и хорошо. Жаль, что такой хороший самолет мы получим так поздно, — подытожил Сталин. — Теперь расскажите нам про Пе-8.
— Самолет отличный. После того, как Петляков переделал его под плазово-шаблонный способ изготовления, может быть развернуто крупносерийное производство. В следующем году к весне мы можем выйти на производство нескольких десятков машин в месяц, а к лету превзойдем рубеж в сто машин за месяц.
Сталин снова поморщился.
— Никак нельзя увеличить темпы производства?
— Нам приходится переделывать значительную часть оснастки. Многие детали не рассчитаны на выпуск в таких количествах. Фактически Петляков создал новый самолет. Все эти изменения займут не менее полугода. Плюс несколько месяцев для того, чтобы наладить серийный выпуск в таких масштабах. Конвейерная линия в сборочном цеху заработает только в начале следующего года. Максимум что мы можем получить сейчас это сорок-пятьдесят машин в месяц.
— Жаль, очень жаль. Работайте над увеличением темпов выпуска. Если что-то потребуется, сообщайте немедленно. Программа дальней авиации для нас сейчас самая главная.
— Понял. Будем работать.
— Будете. Наконец, оставшийся пункт. Самолет Ту-2. По каким причинам вы требуете прекращения его серийного выпуска? Учитывая, что его и так не хватает для текущих нужд.
— Хороший самолет. Но у него есть несколько недостатков. Первый — проблемы с курсовой устойчивостью. Плотная группа бомбардировщиков гораздо легче отражает атаки истребителей. Второй — недостаточная защищенность. Это неплохой самолет поля боя, но он слабо годится для масштабной воздушной войны, где будут вводиться в бой сразу целые авиадивизии. На безрыбье обошлись бы и этим, но в начале года, под руководством товарища Туполева, Архангельский и Болховитинов представили новые бомбардировщики Ту-8 и Ту-6ИН, обладающие достоинствами Ту-2, но лишенными его недостатков. На них установлены новые лицензионные турели. Улучшены путевая устойчивость и практически нет мертвых зон обстрела. И прекрасные отзывы пилотов, испытателей и армейских. У нас теперь есть варианты. Снять вооружение и увеличить скорость. Либо поставить больше пулеметов и превратить воздушное построение бомбардировщиков в настоящую укрепленную позицию. Это поможет сократить потери, а также увеличить точность бомбометания, при нанесении удара всем строем. Именно эти самолеты идеально подходят для решения задач фронтовой авиации, а, по моему мнению, и для ударов по Англии. Поскольку решение о снятии Ту-2 с серии вызвало много вопросов, решительно настаиваю на его правильности.
— Какой вы, однако, придирчивый. То из-за мотора самолет рубите. То наш лучший бомбардировщик с серии снимаете. И в то же время говорите о техническом риске... Вы хитрец, товарищ Поликарпов. Прошли по серийным машинам и практически убедили нас, в том, что они именно то, что требуется.
— Разрабатывая новые самолеты, мы ставили задачи в первую очередь получения сильнейшей фронтовой авиации. Однако уверен, указанные машины могут и должны решать и задачи стратегические. А помогут им нам простые работники авиации дальнего действия Ил-4 и Ер-2.
— В таком случае жду от вас завтра к двенадцати ноль-ноль с запиской содержащей все сделанные вами выводами, но с подробным техническим обоснованием. И постарайтесь быть убедительным.
— Я могу идти?
— Идите товарищ Поликарпов. Уверен, ваша записка убедит Политбюро в вашей правоте.
Поликарпов выждал минуту-другую, но Сталин в задумчивости словно забыл о его присутствии. Самойлов сделал легкое движение ладонью по направлению к двери.
— Разберемся, товарищ Сталин. Разрешите идти? — спросил Николай Николаевич.
— Идите. До свидания.
Замнаркома встал и развернулся, было, но уже в спину ему раздалось неожиданное:
— Николай Николаевич.
Поликарпов замер. Главный крайне редко обращался к людям иначе нежели 'товарищ' плюс фамилия. Обращения по имени-отчеству удостаивались только два человека — Шапошников и Великанов, и то не всегда. Это был знак высшего доверия или последнего предупреждения. Рассказывали, в последний и очень тяжелый разговор с Тухачевским Главком так же именовал маршала исключительно 'Михаил Николаевич'. Михаил Николаевич не внял, и его не стало.
Сталин смотрел на замнаркома тяжелым взглядом, в котором теперь не было ни тени доброжелательности, только тяжелый приказ. Его губы были раздвинуты в улыбке, но улыбка эта была схожа скорее с оскалом смерти. Главный говорил медленно, аккуратно складывая слова как камни на могилу.
— Обстановка в Первом Воздушном меня совсем не радует... А теперь еще вы и моряки меня здорово расстроили. Не забывайте про наш разговор насчет обстановки в бюро. Если бы не бдительность товарища Кудрявцева и дотошность товарища Самойлова, мы бы получили саботаж в масштабе всех Военно-воздушных сил перед очень тяжелой и затяжной военной операцией. И именно с вас был бы весь спрос. Со всеми последствиями. Разберитесь, в чем у вас там дело. Найдите виновных и сообщите лично товарищу Мехлису. Он сделает все остальное. И я очень надеюсь, что вы извлечете выводы из этой ... поучительной истории. Очень вас... прошу...
Глава 34.
Тихое английское предместье близ Уотфорда. Небольшой, красивый особняк викторианской эпохи. Последнюю неделю Шейн квартировал здесь. Его дела шли совсем неплохо, если посмотреть с чисто коммерческой точки зрения, то миссия имела полный успех. Даже если у англичан хватит денег только на половину заказанного, его боссы не останутся в накладе. Да и сам он, возвратившись в Вашингтон, станет обладателем неплохой суммы.
Если же посмотреть с позиции его основного промысла, то и здесь все обстояло в высшей степени неплохо. Настолько неплохо, что Шейн не на шутку беспокоился. Опыт, свой и чужой подсказывали, что не стоит искушать судьбу сверх меры. Поэтому, несмотря на природную выдержку и развитое годами терпение Питер считал дни до возвращения на родину. Дней оставалось ровно пять. Единственное, что ему так и не удалось, это наладить отношения с ирландцами, но Отшельник предупредил, что это дело небыстрое, как раз для следующего визита на берега 'Туманного Альбиона'.
Да, старина, задал ты мне загадок, подумал Шейн. От того, что в Америке в отношении Ирландии считалось ясным и понятным, здесь не осталось и следа.
Сзади чуть скрипнула половица, Шейн скосил глаза. Да, время ланча, следивший за домом старый слуга шествовал на кухню. На его породистом лице не дрогнул ни один мускул, но в осанке и наклоне головы Шейн прочитал такое безграничное презрение, какое может выразить без единого слова только профессиональный слуга, потомок длиннейшей плеяды, впитавший тонкости ремесла с молоком матери. Следует признать, самокритично подумал Шейн, что основания для такого отношения у старика были.
Чужое внимание, легкое, почти невесомое как перышко из подушки, и такое же неприятное, он ощутил десять дней назад. Питер не мог сказать ничего конкретного, он даже не мог по-настоящему отследить и раскрыть возможное наблюдение — слишком рискованно было подвергать малейшему подозрению свою легенду. Вероятнее всего наблюдения вообще не было, и с Шейном играли злую шутку усталость и непроходящее нервное напряжение последних недель. Но он решил не рисковать.
Шейну вспомнился давний разговор с Ирландцем, старым подпольщиком, подлинным Маэстро тайной войны. Матерый волк, прошедший огонь и воду, мастер политических убийств, некоторое время натаскивал в Штатах молодых специалистов разведки и прикладного терроризма. Отличительной чертой Ирландца было то, что он не давал советов. Но как-то в разговоре заметил — вы, молодые, стремитесь доказать миру свою значимость, играете на публику, от чего страдает дело. Настоящий же профессионал действует ровно и без публичности до последнего мгновения задания. Никогда не ждите награды и признания, думайте только о цели, а не о том, как будете выглядеть, избегайте верных примет, растворяйтесь в толпе и тогда никакая разведка вас не достанет. Вот так. Постоянный контроль. Вы должны даже пить то и ровно в тех количествах, что и ваши 'подопечные', курить то же, что и они.
Но иногда, заметил затем старик, приходится нарушать и эти простые принципы. Главное угадать, когда пришло время сыграть против правил.
Шейн вспомнил этот совет, который запомнил еще полтора десятилетия назад. И теперь решил, что пришло время сыграть против всех правил. Следующую неделю он почти не спал, работая по двадцать и более часов в сутки, дни напролет рыскал по всей южной Британии в поисках новых контрактов. Этот марафон был вознагражден несколькими очень успешными договорами и неплохой прибылью в будущем. Заключив последний, собрав неплохие авансы, Шейн снял этот дом со всей обстановкой. Хозяин владел еще двумя подобными, которые в мирное время приносили отличный доход, но в военное время желающих оплатить бесполезную и дорогую роскошь было мало. Поэтому, кривясь и всем видом выражая неудовольствие, он все же впустил шумного и беспокойного американца за совсем смешные по мирному времени деньги
Вселившись и подождав, пока хозяин уедет, Шейн устроил настоящий, но тщательно контролируемый загул с приглашением первых попавшихся забулдыг, пьянством, битьем посуды, небольшой потасовкой и даже оргией с веселыми девицами, слетевшихся на шелест банкнот, несмотря на местные 'комитеты морали'. Обычно в подобных случаях Питер не столько пил, сколько полоскал рот алкоголем, щедро проливая его же себе на пиджак, но теперь пришлось потреблять наравне с новыми 'друзьями' и тоскливым терпением ждать, когда же не в меру тактичные соседи вызовут полицию.
Теперь, отработав на все сто репутацию наглого и невоспитанного хама-янки с карманами набитыми деньгами, нажитыми на слезах английских сирот и вдов, он с чувством хорошо исполненного долга отпаивался крепким кофе и ожидал позорного выселения. Шейн жизнерадостно представлял недоумение незримых наблюдателей, чьи подозрения так оригинально развеял — ни один настоящий и вменяемый разведчик никогда не позволил бы себе и тени подобного поведения.
