— Мы сначала думали наши на стареньких 'хоках' прилетели, — продолжал Войцех, — Идут с превышением, нагло, ничего не боятся. А потом с переворотом, в пике и началось. Немцы! Какой-то новый истребитель. Не люссер. Лоб здоровый, движок мощный, пикирует — мы и рядом не стояли. Когда бьет, от пушечного огня на фейерверк похож. И маневренный, зараза!
На них оглядывались, некоторые кивали в подтверждение. К столу подтягивались новые слушатели, привлеченные необычными известиями.
— Они с харрикейнами в миг разобрались! Разогнали эскадрилью, будто ее и не было! А мы попробовали бой дать. Да только где там. Его жмешь, он на вертикаль! С одним сцепился. Ни-че-го не вижу. Думаю, кто в хвост выйдет, снимет. Только ручку в разные стороны дергаю. Ушел в вираж. Немец виражит всегда слабее, все знают. А этот рвет в другую сторону, не успеешь оглянуться, а он уже в хвост норовит выйти. И так минут десять. Как разлетелись, не помню. Вижу земля в метрах пятидесяти, дома, фермы. Кое-как сориентировался и сюда, на остатках бензина.
— Это как так, что спитфайр немца не накрутил? — не поверили ему. — Такого не может быть! Может, ошибся в чем?
— Да не люссер это! Я же сказал тебе, ручку выжимаю, чтобы в хвост выйти, а он 'ножницами'! Того гляди, сам на хвост присядет!
— А как выглядел?
— Люссер надуй, радиальник вперед поставь, вот тебе и самолет.
— Может русский И-16, они вертлявые, или что-то из французских запасов?
— Да точно нет. Я с ними вот так навоевался! Русскую 'крысу' ни с кем не спутаю. А это немец!
— Бывает, еще летчик опытный попадется. Такой и на 'ступенях' попотеть заставит.
— Может и ас, но...
— Понял, Войцех, понял, новый немец.
Вокруг гомонили, обсуждая новость, а поляк пристально всматривался в лицо Мартина.
— Ты лучше скажи, — обратился он к Берлингу, но, все так же, не отрываясь от австралийца, — дружок твой из 'Арсенала'?
— Да, дружище, — ответил сам за себя Микки, нездоровое внимание поляка ему не понравилось, и он говорил неспешно и умеренно вежливо, готовясь к конфликту. — Сейчас числюсь в 'Арсенале'. А вообще ночной бомбардировщик.
— Он начинал в австралийских королевских ВВС, потом ушел к Ченнолту, — дополнил Берлинг, — 'Арсенал' скорее реклама. Дескать, за нас весь мир. Смотрите, какие у нас успехи.
— А я думал, американец... — Войцех как-то сразу утратил интерес к австралийцу, поник и обхватил кружку обеими ладонями, словно пытался согреть их.
— И что, если бы и американец? — уже воинственно спросил Микки. Американцев он тоже не особенно любил, но собеседник тянул на 'Арсенал', да и 'Босс' был чистокровным янки, а за своих надо вступаться всегда.
— Да в морду тебе бы дал, — просто и честно ответил поляк, — Продают оружие и нашим, и вашим. А нас бьют им, бьют! Пол-эскадрильи эти немцы свалили! Бернара срезали на подъеме... Каспера сожгли прямо в воздухе...А откуда у них радиальный движок? Не было никогда! Проклятые янки им продали! Пропади они пропадом!
Лицо Войцеха перекосила гримаса, он попытался сдержаться, отвернувшись, прикрывая лицо ладонями. Но безнадежно махнул рукой и неожиданно заплакал, низко опустив голову, прикрывая лицо широкими ладонями крестьянина. Его обступили товарищи, кто-то ободряюще хлопнул по плечу, кто-то громко напомнил о недавней победе и отбитом конвое.
— Пойдем, друг, — потянул австралийца за рукав Берлинг, — Не трогай его, все его родные там, в Восточной Европе. Там теперь порядки устанавливают русские и немцы. На пределе парень. Нам по радио говорят 'Америка наш друг', газеты повторяют, а в жизни видишь, как выходит...
— Вижу. Давай выйдем.
— А что такое?
— Ченнолт должен подъехать. Если этот увидит, до драки может дойти. Оно надо?
Два товарища выбрались из-за стола, оставив собеседников наедине с их горем, и пошли поближе к свежему воздуху. Пахло совсем не войной — свежей травой, цветами. Вездесущие запахи металла и бензина лишь подчеркивали густой природный аромат.
Мартин никогда не был романтиком, но общий настрой и искреннее горе поляка навели его на непривычные мысли. Захотелось забросить свое богопротивное занятие, вспомнились услышанные где-то от кого слова 'в тот день, когда человек берет в руки пику, он перестает быть христианином'. Хотелось жить, любить, работать, а не смотреть на людей через перекрестье коллиматорного прицела.
Берлинг так же погрузился в меланхолию, и на пару они проморгали Босса.
— Прохиндеи, — рыкнул надтреснутый баритон Ченнолта над самым ухом, Мартин встрепенулся, начал было одергивать форму, но Босс уже нависал над ним своим огромным клювообразным носом, — Ага, вот где они шляются! Мартин, ты сколько технику портить будешь? Смотри, спишу в механики. А это кто у нас? Канадский ас? Дай, пожму твою мужественную руку!
Все трое обменялись рукопожатиями. Вопреки всему Ченнолт выглядел весело и очередной разнос устраивать не собирался.
— Ну что, гроза английского неба, пойдешь ко мне?
Берлин отрицательно кивнул.
— Не пойду. Ваши на 'вархоках' летают. А мои на спитфайрах. Зачем немцу голову подставлять?
— Ты ее и так подставляешь, — резко посерьезнел американец. — Пойдемте, прогуляемся, непоседливые детишки.
Они отошли чуть в сторону, где их не могли слышать ничьи уши. Ченнолт смерил взглядом канадца, словно определяя на глазок степень его лояльности.
Новость слышали? — отрывисто спросил он.
— Про нового немца? — уточнил тот.
— А ты то, голытьба канадская, откуда узнал?
— Поляки рассказали. Успели познакомиться.
— Эти проклятые английские порядки, — едко заметил Ченнолт, — Сначала самолет просто отрицался, а теперь до всех довести не могут. 'Боши' наконец создали мощный движок воздушного охлаждения и теперь у них новый истребитель. Пока этих машин мало, но ребят на берегах Канала здорово потрепало. Конечно, больше с непривычки и на неожиданности, но все же.
— Надеюсь, у него с дальностью как у люссера, — искренне пожелал Мартин.
— Не трясись, — сказал нетерпеливо Ченнолт, — Здесь беда в другом.
— Сопровождение? — первым понял Берлинг.
— Именно. Сейчас не война, а курорт — люссеры провожают своих, англичане и мы их встречаем, и доводим обратно, чтобы не заблудились в пути. Полная свобода действий на самом важном участке маршрута, главное — вовремя отследить и не отвлечься на ложные заходы. Но если немец научится сопровождать бомбардировщики на всем пути следования, нас ждут тяжелые дни. Пока непонятно, это 'боец' или 'поводырь'
— Ваших многие обвиняют, — честно предупредил Берлинг. — Говорят, американцы самолет 'бошам' продали.
Лицо Ченнолта помрачнело, если так можно было сказать о его и так вечно хмурой физиономии.
— Бессовестно врут. Продали многое, но не этот истребитель. Иначе мы имели бы такие же. Точно говорю. Ладно, кончаем болтать. Мартин, твою птичку отремонтируют и завтра перегонят. Зови Уилки, подброшу. Завтра отчет накидаешь. Особенно интересует работа РЛС. А ты бывай, канадец, глядишь, увидимся еще.
Берлинг махнул рукой и неспешной походкой пошел к своим.
— Босс, нам то что до немецкого сопровождения? — спросил Мартин, подождав пока приятель отойдет на порядочное расстояние. — Мы этими, как их 'бомбопотоками' сроду не занимались.
— Если 'Грифоны' и прочая тяжелая сволочь начнет разносить местные заводы по камешку, англичане начнут ставить в первую линию, на перехват все, что летает, — необычно терпеливо разъяснил Ченнолт. — и вот тогда это станет и нашей проблемой. На 'Москито' сколько стволов стоит, напомни? Чем не тяжелый истребитель?
Мартин кивнул, досадуя на собственную недогадливость.
— Вообще пока повода сливаться не вижу, — задумчиво протянул американец. — Пока не вижу... Ну, вломили, не впервый и не в последний раз, отыграемся. А в чудо-самолеты я не верю. Сколько было воплей, когда первые люссеры полетели, и что? Немцы сделали что-то еще более быстрое, сильное, дальнее, ну так глупо ожидать, что они будут летать на 'Цезарях' до скончания века. Здесь беда в другом... Или в других
— Другие? Соседи?.. — тихонько спросил Мартин.
— Да. До сих пор русские сидели тихо и внимательно наблюдали за бошевскими экспериментами. Теперь понемногу заглядывают на бережок. Но как бы понемногу, будто воду пальцем пробуют. То разведчиков запустят, то ночью полетать попробуют. Роллса вот побомбили... Неудачно, правда, но все же.
Стоял закат. Лучи солнца озаряли оставшиеся на поле самолеты, облепленные механиками, откуда-то доносились голоса уходящих в свои домики пилотов. Закат. Над Англией стоял закат.
— Сидели мы однажды в Китае... — вдруг сказал Ченнолт.
Мартин навострил уши. 'Китайские' истории Босса всегда начинались с одних и тех же слов, и все были поучительны.
— Да, году в тридцать шестом, в Нанкине. Ну, не в самом Нанкине, конечно, а поблизости. Забытая богом дыра, всех развлечений — пародия на бар с ведрами самогона и веселый дом с девицами мимо которого и проходить то страшно было, не то, что заходить. Но заходили... И стала неподалеку русская авиачасть. Дисциплина у них была, дай бог всем нам такую. И все привыкли, что красных не видно и не слышно. Взлетели, японцев отбили, приземлились. Но как-то раз тамошний командир решил дать своим орлам отдохнуть и сбросить пар. И заявилась вся эта компания в деревеньку... Десятка полтора здоровенных морд лет по тридцать...
Ченнолт замолчал, Мартин почтительно внимал.
— В-общем, было интересно. Все, что горело, было выпито, все, что ходило... Тоже как то так.
Мартин поперхнулся.
— Вот я и думаю, — буднично продолжил американец. — На той стороне Ла-Манша, к востоку от 'тонкой красной линии', что поделила Европу, сидит толпа парней с 'курицей' на лацканах. Тихо так сидят...
Глава 33.
Бывает так, что слава и успех приходят сразу. Они набрасываются на человека, крепко хватают его и уже не отпускают, сопровождая до конца жизни. Бывает... Но редко, очень редко. К сожалению, гораздо чаще случается наоборот — успех и признание приходят после долгих лет тяжелого неблагодарного труда, но даже тогда они словно готовы в любой момент упорхнуть.
В жизни Николая Николаевича Поликарпова случалось всякое. Были падения, были подъемы. Были черные беспросветные полосы, были времена ослепительного успеха. Но ему ничего не доставалось легко. Каждый свой триумф, даже самый крошечный, Николай Николаевич добывал с боем. Со временем он научился философски воспринимать неприятные сюрпризы, столь частые на его тернистом жизненном пути. Бились много раз проверенные и испытанные самолеты. 'Коллеги' беззастенчиво крали его конструкторские находки, заявляя как свои достижения. Вернейшие соратники вели себя так, что становилось стыдно за них. От него уходили к другим конструкторам, громко хлопая дверью и злословя, чтобы потом вернуться, прося о прощении. Чего стоил только тернистый путь По-1 и МиГ-3 в серию. Конструктор терпел, работал, прощал. Это была его жизнь, к которой он давно привык, и все камни, которые судьба щедро бросала ему под ноги, он воспринимал как плату за возможность и право делать самолеты.
Самолеты...
Когда он был мальчиком в коротких штанишках, это были нескладные уродцы-этажерки, из фанеры и веревок. Сейчас правнуки тех аэропланов готовились к переходу на реактивную тягу. В том числе и его стараниями, его работой.
Жизнь Поликарпова не просто была связана с авиацией — авиация и была его жизнью.
Лишь изредка давно забытое чувство обиды за непонимание, непризнание возвращалось к нему. Николай Николаевич прятал его в самые дальние уголки сознания — нарком авиационной промышленности по опытному самолетостроению не мог себе позволить подобные эмоции. Но обида все равно оставалась.
Сегодня был как раз такой день. Он сбил ноги на непрерывной череде совещаний, потеряв счет кабинетам, которые пришлось посетить. Конечно, положение и должность позволяли вызвать к себе большую часть собеседников. Но Николай Николаевич давным-давно уяснил простую истину — пока сам не сделаешь и не проконтролируешь, дело не сладится. Кроме того, он предпочитал личное общение шелесту мертвых слов в телефонной трубке. В простой человеческой беседе люди раскрывались, вопросы решались быстрее, находились скрытые резервы, и работа делалась гораздо быстрее.
И когда бесконечный день все-таки подошел к концу, его встретил в коридоре Маленков и попросил задержаться, чтобы поговорить о текущем состоянии дел в авиационной промышленности. И не с кем-нибудь. Николая Николаевича ждал Сталин.
У Поликарпова опустились руки. Сталин никогда не вызывал к себе просто так, для поверхностного трепа. Он мог говорить о чем угодно, но всегда строго по делу, очень глубоко и детально. Идти на встречу со Сталиным сейчас было все равно, что начинать рабочий день сначала.
Пытаясь выторговать отсрочку, он попросил послать машину в наркомат за необходимыми для предметного разговора бумагами. Но Маленков развел руками:
— Товарищ Поликарпов, все необходимые бумаги есть. Нужен свежий взгляд. Посмотреть на перспективу с разных сторон. А бумаги — это для заявок на алюминий, станки и квалифицированных рабочих. Приходите, скажем, через тридцать минут. Определитесь с приоритетами.
Странное дело, подумал Николай Николаевич. Внешне Георгий Максимилианович был похож на забавного пухлого пупса, что в последние годы поставляла в детские магазины немецкая игрушечная промышленность, но в этом случае как никогда были справедливы слова поговорка про обманчивую внешность. И этот жесткий, деловой человек ищет его, как ни поверни, а лишь заместителя народного комиссара, и как бы просит об одолжении, там, где может просто приказать. Тем более, что здесь глава правительства выступал проводником воли самого. Суть вопроса от этого конечно не меняется. Попробовал бы он только уклонится от разговора с Самим. Но форма тоже имеет значение.
Мат не единственный способ общения с подчиненными. Да, многое изменилось за истекшие годы. Многое к лучшему. Значит, он все-таки завоевал определенный авторитет и с его мнением по-прежнему считаются.
Тяжело вздохнув под тяжелым взглядом сопровождавшего его офицера, Николай Николаевич толкнул дверь, входя в помещение, так, как бросаются в холодную воду. Изобразив на лице деловую решительность и чувствуя легкую дрожь в коленях.
Не любил он этих совещаний.
И совершенно не добавляло оптимизма присутствие Самойлова, нейтрального человека, в одночасье ставшего еще одним врагом.
Николай Николаевич почувствовал тоску. Как было бы хорошо, если бы самолеты можно было проектировать и строить вообще без людей, их амбиций, борьбы и интриг. Петр Алексеевич открыто улыбался, и это навевало дурные предчувствия. Значит, уже наябедничал. И надо полагать, успешно... Действительно, этот что здесь делает? Нет, особое положение наркома среднего кораблестроения было известно. Но чтобы с ним советоваться в узком кругу по авиационным вопросам? Сразу вспомнилось злое выражение лица Кудрявцева, упертого моремана не видевшего в упор ничего не связанного с его авианосцами. Вот спросят сейчас про По-1К, а бумаг под рукой нет. И доказывай что ты не верблюд. Память, она, случается, подводит...
