14. Кофе для эстетов

— Леди Виржиния, — произнесла герцогиня. — Рада, насколько это возможно в моём положении, вас видеть. Прошу, присаживайтесь. Надеюсь, ожидание вас не утомило?

Вопрос был похож на изысканную издёвку. Однако эта женщина, как бы она себя ни вела, только что потеряла супруга и пережила страшное испытание... Потому я ответила мягко и почтительно:

— Нисколько. Благодарю за беспокойство.

— Вините эту негодницу, Фэйт, — резковато дёрнула подбородком герцогиня. — Я надеялась, что она спустится. Но, похоже, придётся начинать без неё. Леди Фэйт, — странно выделила она голосом слова, — присоединится к нам позже.

Я стиснула веер, унимая волнение. Очевидно, Лайзо оказался прав — с этим семейством что-то было не так.

— Можно её понять, — ответила я осторожно, занимая указанное место. — Леди Фэйт всё-таки лишилась отца.

Герцогиня поджала губы.

— Она ещё не понимает, кого именно мы потеряли. Как и многие в этой стране. Собачья свора, только и знает, что вслед тявкать... Мелкие пороки, мелкие добродетели, ни то, ни другое и упоминания не стоит. Мой... — она сглотнула, затем продолжила на тон выше. — Лорд Хэмпшайр бы гордился такой смертью — дикой, необузданной, под стать ему. Всю жизнь он укрощал дикое зверьё, пока сам не был растерзан. Тем не менее, не в срок. Не в срок. Вы ведь понимаете, о чём я говорю?

Как быстро перешла она к делу!

Мне бы хотелось помедлить с ответом или вовсе сослаться на неведение, но требовательный взгляд не давал ни малейшей возможности проявить слабость. К тому же маркиз Рокпорт направил меня сюда не затем, чтоб я процитировала к месту несколько утешительных изречений святых, а для того чтобы отыскать нечто полезное в мутных водах политических дискуссий и грязных сплетен.

Пусть бы даже пришлось запачкаться.

— О голосах в парламенте, ратующих за войну с Алманией?

Герцогиня опрокинула в себя содержимое чашки столь страстно, что я начала подозревать: там не десять капель бренди в чае, а десять капель чая в бренди.

— Именно, — процедила она сквозь зубы. — И этот скот ещё обвинял Руфуса... лорда Хэмпшайра в трусости. Якобы он не верил в военную мощь Аксонии. Ха! Он осознавал её пределы куда лучше, чем кто бы то ни было другой. На быструю войну, о которой мечтают эти недоумки, и надеяться не стоит, мы увязнем, как в болоте, и весь континент с нами заодно. Прольётся море крови, море, леди Виржиния. Даже если победа останется за нами, она обойдётся слишком дорого.

Святые Небеса, рассуждения о политике! Право, легче поддерживать беседу о новой выставке с леди Клеймор, о поэзии — с миссис Скаровски, а с Эллисом — о расследовании убийств. Всё понятнее и честнее, чем это.

— Любая война возвышает одних и низвергает других, — ответила я тем не менее, представив на своём месте дядю Рэйвена. — И каждый надеется, что окажется в числе первых, а не вторых.

— И втуне, — ответила герцогиня резко. — Хуже недальновидного глупца только глупец, считающий себя дальновидным. Они радуются, радуются смерти, которая, как им кажется, развязала им руки... И леди Фэйт прислушивается к этой собачьей своре больше, чем ко мне. Не так давно она имела наглость заявить, что-де осторожность — удел стариков, а молодому прогрессивному уму... — в горле у неё заклокотало, и ей пришлось на некоторое время замолчать, переводя дыхание. — Собственно, тогда мне и пришла в голову мысль пригласить вас. Вы молоды и известны своим вольнодумством, и в то же время вы невеста маркиза Рокпорта и, следовательно, верная подданная Его величества. Такая блестящая идея, но леди Фэйт заупрямилась. Не желает смотреть правде в глаза.

У меня, признаться, едва сердце не остановилось. Ведь говорят же: если хочешь рассорить двоих, приведи одному в пример второго. И как теперь мне выполнять поручение дяди Рэйвена и заводить дружбу с дочерью герцога?

Надеюсь, впрочем, что эти чувства не отразились на моём лице.

— Дети часто поступают наперекор воле своих родителей. Вовсе не обязательно, что леди Фэйт верит в то, что говорит, даже если и поддерживает сторонников войны, — предположила я.

— Вы слишком хорошо думаете о ней, — ответила герцогиня. Затем нахмурилась. — Но и я сегодня что-то слишком рассеяна. Пригласить на чашку чая и позабыть об этом! -Она схватила колокольчик с подноса и затрезвонила: — Эбби! Эбби! Ещё особого чая для меня и обычного — для леди Виржинии. Или вы предпочитаете кофе, как я слышала?

С облегчением я ухватилась за новую тему, чтобы взять передышку.

— Было бы странно владеть кофейней, но выбирать чай.

Герцогиня позволила себе поморщиться, не скрывая неодобрения.

— В моё время кофе считался непристойным напитком, напитком мужчин. Говорили, что он возбуждает страсти.

Величайшего усилия стоило мне промолчать; но никто не мешал думать о том, что крепкое спиртное гораздо более пагубно сказывается на подспудных страстях.

— Маркиз Рокпорт ценит кофе за способность прояснять разум.

— Ах, так? — вздёрнула начернённые брови герцогиня. — Впрочем, неважно. Так или иначе, я запретила держать в этом доме кофе. Эбби, ты ещё здесь? — нахмурилась она, поворотившись к горничной. Та терпеливо дожидалась окончательных указаний, не обращая внимания на недовольство хозяйки — очевидно, привыкла. — Тогда особый чай мне, и обыкновенный — для леди Виржинии. И сходи ещё раз за этой дря... за леди Фэйт.

Оскорбление было нанесено леди Фэйт, с которой мы даже не были пока знакомы. Но почувствовала я себя так, словно пощёчину отвесили мне. Даже самая скверная хозяйка, если только она считала себя леди, не позволила бы себе так относиться к служанке, как герцогиня — к своей дочери. Более великодушный человек мог бы сказать, что виною всему горе, однако разве каждый, кто переживал большую потерю, превращался в тирана для своих близких? Отнюдь. В конце концов, герцогиня не осталась в полном одиночестве, рядом с нею была дочь... Эти две женщины, которые могли стать опорой друг для друга, но вместо того пытались ужалить друг друга побольнее.

Словно ощутив тяжесть моих размышлений, герцогиня схватила веер — разумеется, чёрный — и принялась яростно обмахиваться. Щёки у неё разгорелись неподобающим для вдовы румянцем.

— Ни минуты покоя, — пожаловалась она. — Никто ничего не может сделать должным образом. Даже похороны, и те... Леди Фэйт и пальцем не шевельнула.

— И снова, соболезную, леди Хэмпшайр... Но мне приходилось слышать, что долгие путешествия благодатно сказываются на душевном равновесии, — наконец произнесла я, стараясь, чтобы это не выглядело поучением. — Вы не думали о морском круизе? Если бы вы поехали вдвоём с леди Фэйт, то она бы таким образом ускользнула от влияния дурных людей вокруг неё. И, возможно, стала бы больше прислушиваться к вам.

Взгляд её стал острым.

— А, так вот почему маркиз Рокпорт увёз вас с собой в Серениссиму. Я-то гадала... И что это были за дурные люди вокруг вас?

Видят Небеса, с каждой минутой я всё больше сочувствовала бедняжке Фэйт.

— Скорее, люди, которые желали мне дурного, — ответила я с деланым равнодушием. И даже не солгала: ведь можно считать врагами сплетников, газетчиков и прочих любителей почесать языками.

— От всех недоброжелателей не уедешь, — отмахнулась веером герцогиня. — К тому же леди Фэйт, насколько я её знаю, найдёт единомышленников даже посреди океана. На редкость строптивая девчонка.

И в тот самый момент, как нарочно, распахнулась дверь — без стука. На пороге стояла девушка удивительной красоты, которую не портило даже траурное платье. Светлые локоны были безжалостно убраны в строгую высокую причёску, за исключением двух непокорных завитков, которые обрамляли нежное лицо с мягкими, округлыми чертами. Высокая и бледная, она бы напоминала смиренную духом монахиню, если бы не её глаза: ярко-голубые, глубоко посаженные и злые.

— Даже не знаю, стоило ли мне приходить, maman, если вы прекрасно можете говорить и за меня.

Взгляд герцогини заледенел.

— Поприветствуй гостью. Это леди Виржиния, графиня Эверсан и Валтер, я говорила тебе о ней.

— А вы рассказывали, дорогая maman, что именно вы о ней говорили? — дерзко ответила леди Фэйт. — Или, быть может, мне стоит освежить вашу память?

Румянец на щеках у герцогини стал багровым.

— Придержи свой ядовитый язык. Хотя бы в присутствии столь достойной особы, и, к слову, невесты маркиза Рокпорта.

— С чего бы мне уважать невесту убийцы и душителя свободы? — вздёрнула подбородок леди Фэйт.

Я почти расслышала тонкий хрустальный звук, с которым моё сочувствие к ней разлетелось на осколки.

Воистину, дочь оказалась достойна матери. Пожалуй, они заслужили друг друга, и не желаю знать, кто из них начал эту войну первым.

— Ну, довольно, — резко приказала герцогиня. — Потом можешь злословить, сколько душе угодно. Но после чаепития. А теперь постарайся отыскать в себе хоть немного достоинства.

— Вы хотели сказать — лицемерия, maman? — выгнула бровь дугою леди Фэйт. — Ах, да, чай. Извольте.

Она вернулась в коридор. Что-то звякнуло, задребезжало, и через мгновение в гостиную въехал сервировочный столик на колёсиках из тех, которыми пользовались горничные. Бедняжка Эбби, у которой отобрали её работу, переминалась с ноги на ногу в коридоре и робко заглядывала в дверь. Нисколько не заботясь о сохранности посуды, леди Фэйт выставила перед нами чашки и два чайника, а затем разлила напитки. Мой чай был красноватым, густым, почти чёрным, с плёночкой поверху; он пах резко, и отчего-то меня замутило.

— Прошу. Вы ведь так ухаживаете за гостями в своей кофейне, леди Виржиния? — спросила Фэйт, подвигая ко мне чашку. — Что ж, давайте объявим перемирие, если maman так этого хочет.

Не желая ещё больше накалять обстановку, я взяла свою чашку и поднесла к губам. И тут яркой, пугающей вспышкой пронеслись перед глазами образы из недавнего сна.

...я протянула руку к бокалу... и в тот же миг он превратился в змею — чёрную, толстую, с такой встопорщенной чешуёй, что издали её можно было принять за шипы. В груди у меня похолодело. Змея качнулась, исторгая из горла клокочущее шипение — и ужалила мою руку.

Чашка выпала из ослабевших пальцев. Тёмная влага растеклась по столу, подбираясь к краю.

— Прошу прощения, — услышала я свой голос, точно со стороны. — Кажется, мне стало немного дурно. Я бы... я бы хотела вдохнуть свежего воздуха.

Ни единой разумной мысли не было в голове. Сердце колотилось отчаянно, точно перед лицом страшной опасности. Герцогиня нахмурилась и принялась снова трезвонить в колокольчик; леди Фэйт поджала губы и выскочила из гостиной, подобрав юбки. Вскоре появилась служанка...

"Как бы поступил Эллис?" — подумалось мне вдруг, и эта идея неожиданно принесла успокоение и прояснила разум.

Очень осторожно я достала платок, промокнула им остро пахнущий чай, а затем спрятала в ридикюль. Детектив говорил, что есть способ отыскать яд в напитке, даже если жидкости удалось сохранить совсем немного; и пусть лучше он потом смеётся надо мной и над моими страхами... Впрочем, где-то глубоко внутри я не сомневалась, что сон оказался вещим.

— Что ж, пройдёмся, — отрывисто бросила герцогиня. — А здесь пока уберут.

Разумеется, дышать свежим воздухом в буквальном смысле мы не пошли: леди Хэмпшайр всё-таки нездоровилось, она зябла и передвигалась медленно, словно превозмогая боль. Взять трость герцогиня, вероятно, считала ниже своего достоинства, однако на мою полусогнутую руку опиралась всем весом, так, что место чуть ниже локтя у меня вскоре онемело.

— Вы ведь совсем не знали его, так, леди Виржиния? — спросила она, когда мы взбирались по лестнице. Горничная, Эбби, следовала в нескольких шагах за нами, готовая в любой момент поддержать хозяйку. — Пожалуй, надо вас познакомить. И не глядите на меня так, — добавила герцогиня, и уголки губ у неё слегка приподнялись. — Я не сошла с ума, как бы леди Фэйт этого ни хотела. Вы сейчас поймёте.

Её слова совсем недолго казались загадочными — ровно до того момента, как мы очутились в галерее, длинной, и, похоже, огибающей особняк. Здесь гуляли страшные сквозняки; было весьма свежо, если не сказать холодно, но меня бросило в жар: со стены, от начала и до самого конца, глядело одно и то же лицо, повторённое в десятках вариаций, обрамлённое самыми дикими образами, от древнего романского императора и жреца-дубопоклонника до лётчика, от рыцаря, полностью скрытого латами, до обнажённого фавна, возлежащего на траве...И, Святая Генриетта, фавн был изображён уж слишком фривольно!

Руфус Дрюмонд Амброуз, герцог Хэмпшайр, очевидно, любил живопись в несколько специфическом виде.

— Мой покойный супруг собирал портреты, — с явным удовлетворением сообщила герцогиня. — И любил, знаете ли, смелость, дерзость. Как вам, к примеру, эта работа? — и она ткнула веером в сторону злосчастного фавна.

Немалых трудов мне стоило сохранить самообладание и ответить с достоинством.

— О, похоже, он был человеком, лишённым предубеждений.

— Истинно так, — кивнула она. — И человеком многих страстей. Пойдёмте-ка, я покажу вам нашу любимую картину...

Помимо портретов, на стене были развешаны и забавные безделушки, как то: фарфоровая козлиная голова, карнавальная маска из Серениссимы, бронзовое блюдо с затейливой чеканкой, чучело совы, к которому зачем-то приделали рожки... Я скользила по ним взглядом, то ли отдыхая, то ли прячась от многократно повторённых ликов умершего герцога, в таких количествах совершенно невыносимых. И — вдруг споткнулась.

Между рыцарским и монашеским портретами на стене виднелось отчётливое тёмное пятно.

— А здесь тоже что-то располагалось? — указала я на него герцогине.

Она нахмурилась.

— Действительно, сейчас припоминаю... Там была маска с Чёрного Континента, говорят, сделанная из человеческой кости. Лорд Хэмпшайр ею весьма дорожил. Представления не имею, куда она могла задеваться, но это и не столь важно. Вот, взгляните, — махнула она веером. — Этот портрет он считал лучшим, и я разделяю его мнение.

Покойный герцог был изображён на нём в королевском наряде, с горностаевой мантией, но, признаться, он интересовал меня в ту минуту меньше всего. Потому что в отличие от леди Хэмпшайр я догадывалась, куда подевалась та костяная маска. Фея Ночи утверждала, что той ночью, когда напали на лагерь циркачей, она слышала рожок Тисдейла, некогда до смерти затравленного человеком, похожим на герцога Хэмпшайра, и видела под накидкой череп. Но там, готова спорить, был вовсе не череп, а маска — и именно та, что пропала из особняка, а значит убийца входил сюда, как себе домой.

Гулкая тишина галереи показалась мне зловещей.

— Скажите, леди Хэмпшайр, ваш дом не посещали посторонние между девятым и одиннадцатым апреля?

Взгляд у герцогини вмиг стал неприятным, колючим.

— Сразу видно невесту маркиза Рокпорта, — произнесла она. Прозвучало это, впрочем, довольно мягко, без враждебности, что вместе с выражением лица порождало странный диссонанс. — Около трёх десятков давних друзей и недругов заглядывали ко мне, чтобы выразить соболезнования. И я отошлю вам весь список, если вы расскажете, почему вы задали столь странный вопрос.