Теоретик

— На что угодно могу поспорить: дрых на посту, глава клана! Потому ничего и не видел. Это тебе не читы юзать! — Слава сделал вид, что совершенно серьезен.

Сноуден на его нападки внимания не обратил, начав вместо этого оправдываться.

— В том-то и дело, что нет. К тому же при всем желании не смог бы заснуть: зуб болел так, что выть хотелось. Какой уж там сон!

— Нет у меня теперь к тебе доверия! — не успокаивался Проф. — Это ты своим деткам, когда появятся, будешь рассказывать, что зубы болели, а мы люди взрослые.

— Есть на Земле у меня дети, только как до них добраться? — Гриша вздохнул так тоскливо, что сразу же перебил желание Славы ерничать.

Я же не утерпел.

— Гриша, а дальше-то что было?

Как выяснилось, не спал и Гудрон. Поскольку на этот раз ответил именно он.

— Пожалел Грек Ероху, вот что. Хотя мог бы и замочить: тот на него первым с ножом кинулся, причем со спины. Только Грек волчара стрелянный, его так просто не возьмешь!

— А ты...

— Я тоже там был. Я к Пожарнику еще прежде Грека с Артемоном прибился.

— Тогда скажи, получается, у Грека были серьезные основания обвинить Ероху? — в то, что Пожарник действительно смог открыть портал, по-прежнему не верилось. Их существование против любой логики. Хотя во что только люди не верят! Недаром же говорится, что вера не требует доказательств, на то она и вера.

— Самые что ни на есть, — Гудрон умудрился кивнуть лежа.

— А какие именно?

— Грек видел, как Павлуша куда-то из комнаты выходил. Но особого значения не придал: мало ли кого иной раз посреди ночи приспичит.

— Григорий, а ты видел, как Ероха из комнаты выходил?

Вообще-то пост располагается так, что виден весь коридор. В конце коридора лестница, которая ведет вниз, в оружейную комнату. Из него же и двери в общую спальню, комнату Грека, прежде Пожарника, в столовую и кухню. Точнее — в столовой дверей нет, только проем. На кухню можно попасть только через столовую.

Но это ничего не меняет. Сиди ты в коридоре хоть как, краем глаза обязательно уловишь движение в коридоре. Или услышишь что-нибудь. Если не спишь. Гриша уверяет, что нет.

— Не видел я его, в тот-то все и дело, — вновь начал оправдываться Сноуден. — Я практически всю ночь по коридору как маятник: туда-сюда, туда-сюда.

— А Ероха что сказал?

— О чем?

— О том: выходил он из спальни, нет?

— Выходил, говорит. И дверь наружу открывал: нужник-то у нас во дворе.

— А как же ты тогда его не увидел?

— Сам не понимаю, — Гриша лежа дернул плечами. Что должно было означать: он широко разводит руками от недоумения.

— Ероха сказал, что дрых Сноуден, когда он мимо него шел, — снова влез в разговор Гудрон. — И даже не всхрапнул, когда он двери открывал.

— Да не спал я! Всеми богами сразу клянусь! — загорячился тот. — Говорю же, зубы!

Понятно одно, что ничегошеньки непонятно. И чтобы хоть как-то подытожить то, что успел узнать, спросил.

— Ну и чем все закончилось?

— Чем-чем... Ерохе пришлось уйти, и он еще легко отделался. Я бы на месте Грека точно бы шею ему свернул. За нож. Ну а Грек занял место Пожарника. Люди так решили, потому что главный всегда должен быть. Вообще-то Ероха правой рукой у Пожарника был. И если бы не случилось то, что случилось, после пропажи Пожарника, именно он и стал бы главным.

— Это вряд ли, — не согласился с ним Гудрон. — Вот ты бы за кого проголосовал?

— Понятно дело, за Грека. Ероха никогда мне не нравился.

— Вот и я за Грека. И Янис, и остальные. Кроме Кости Печеного. Ну так он вместе с Ерохой и ушел. Ладно, Теоретик, не забивай голову. Как говорится: дела давно минувших дней. Сейчас у нас другие проблемы. Но ты ими тоже голову не забивай, справимся: и похуже в ситуации влипали. Лучше поспи.

Я и не думал забивать. Там сам черт ногу сломит. Спал — не спал. Выходил — не выходил. Возможно, Пожарник вместе с пикселями и смылся. Без всякого портала. Только куда? Мир здесь огромный, но поселков мало. И людей в них тоже. А что делать с пикселями там, где их потратить нельзя?

* * *

К моему удивлению, меня никто не разбудил, и я полностью проспал всю ночь. Нет, караул у нас был выставлен, и он менялся. Я даже проснулся, когда заступала очередная смена. Полагая, что наступила моя очередь. Но ни меня, ни Славу Профа трогать не стали. И только когда рассвело, мы вместе с Гудроном, отправили наблюдать за долиной.

— Все-таки они нас опасаются. Причем серьезно, — сделал вывод Гудрон.

— Почему так считаешь?

Вероятно мы их тоже, поскольку всю ночь дежурили только опытные бойцы. К которым особое доверие, в отличие от меня и Славы. Хоть и находимся мы на вершине практически неприступной горы.

— Ну ты же сам видишь, постоянно держат себя настороже! Так, по-моему, у них еще людей прибавилось! Нет, ну точно! Вчера ровно двенадцать было, а сейчас на третий раз пересчитываю, и меньше пятнадцати не получается!

Проснувшись, я лелеял тайную надежду, что Ероха со своими людьми уже ушел. А тут, оказывается, их стало еще больше. Настроение и без того неважное, что полностью мне не доверяют, стало еще хуже. Видя его, Гудрон больше не пытался приставать ко мне с разговорами. Так мы и промолчали, до самой смены, которая состоялась в полдень.

Время обеда, состоявшего практически из одного мяса. Завяленного Гришей пару дней назад по особому рецепту, и потому даже на жаре совершенно не испортившемуся. Только чересчур пряному от специй. Отчего все время хотелось пить. Но воду приходилось экономить. И еще пекло солнце. Что тоже жажды не убавляло. И небо не предвещало не то что, скорого, но даже в ближайшей перспективе дождя. В общем, ничего хорошего.

Ближе к вечеру, снова пришло мое время, как наблюдателя. На этот раз в паре со Славой. Мы перекинулись с ним парой слов, и дальше лежали молча. Вероятно, у него тоже не было никакого настроения поговорить, чтобы скоротать время. Но, по крайней мере, под защитой кустарника, солнечные лучи доставали не так сильно, как в нашем лагере.

Славе все-таки было проще. Или нет. У него расстроился желудок, и даже на расстоянии пару метров было слышно, как в нем бурчит. Время от времени он отползал назад, и вприпрыжку бежал к расщелине, которая и стала нашим сортиром. Чтобы через некоторое время вернуться с довольным выражением на лице. Хоть какое-то, но развлечение.

Когда он вернулся в очередной раз, заявился с проверкой Гудрон.

— Молодцы, — сказал он. — Языками не треплете. Хвалю! Проф, а ты чего такой зеленый?

— Станешь тут зеленым! Живот крутит невмоготу.

— Нейроны какие-то дали сбой? — глаза у Гудрона смеялись.

— Причем тут нейроны?! — взвился Слава. — Гриша чем-то накормил.

— Все мы одно и то же ели, — не согласился с ним Гудрон. — Но только твоим нейронам не понравилось.

Слава лишь поморщился. То ли от его слов, то ли от новых позывов.

— На вот. Жевать не надо, сразу глотай, — Гудрон протянул на раскрытой ладони несколько горошин. Штук шесть или семь.

— Что это? Похоже на перец.

— Он и есть. Глотай, не бойся, желудок не сожжет. Средство верное, и проверено тысячу раз.

Слава отправил горошины в рот с таким видом, что согласен даже на яд, лишь бы избавиться от неожиданно свалившейся на него напасти. Запил глотком из булькнувшей фляжки, отчего я почувствовал жажду еще сильнее, и спросил.

— Откуда у тебя перец? Местный, что ли?

— Нет, не местный. С Земли передали специально для тебя, — и пояснил. — На кухне в многоэтажке нашел. Вернее, у Гриши отобрал. Ему приправа, а нам лекарство. Ладно, покедова. Да, если увидите что-нибудь подозрительное или необычное, орать не надо: придите кто-нибудь один и сообщите.

Как будто мы и без него не знали. Гудрон ушел, и снова стало скучно. Движения в долине под нами практически не было. Лишь единственный раз по ней прошла группа из нескольких человек. Пятеро мужчин и женщина. Их не тронули, и только несколько минут о чем-то расспрашивали. И опять скукота.

Немудреное лекарство Гудрона, пусть и не сразу, Славе помогло. Но говорить по-прежнему ни о чем не хотелось, и даже то, что на небе появились время от времени закрывавшие светило облака, настроение не улучшило нисколько.

Глава 18

— Теоретик, проснись! — Гудрон тряс меня за плечо, и в его шепоте было столько тревоги, что сон с меня как рукой сняло.

А сон был хорош. Светлый такой, я бы даже сказал — солнечный. Смотрел бы его и смотрел.

Снилось же мне вот что. Как будто проснулся я в своей постели от голоса мамы.

— Вставай, лежебока, — стоя в дверях, сказала она. — Завтрак стынет. Ты же сам просил разбудить тебя в семь, а уже четверть восьмого. Опоздаешь ведь!

То, что я опаздывал, было совершенно неважно. Куда важнее другое: оказывается, весь этот мир мне приснился. Со всеми его гвайзелами, жадрами, пикселями, порталами, полной опасностей первозданной природой и всем остальным прочим. И так сладко было потянуться на мягкой, застеленной свежим бельем кровати, а в соседней комнате о чем-то бубнил телевизор. Я никогда его не смотрел, и даже не понимал: зачем он вообще нужен? Но сейчас он мне показался таким родным! И в тот самый миг, когда собрался откинуть с себя одеяло, чтобы заглянуть сначала в ванную, где всегда есть горячая вода, а затем на кухню, откуда пахло только что испеченными оладушками, Гудрон меня и разбудил.

И все навалилось снова. Мир, где каждый неосторожный шаг может стать причиной боли или даже смерти. Где посреди ночи просыпаешься множество раз от каждого подозрительного звука. Где, чтобы поесть, не получится заглянуть на кухню или навестить ближайшую кафешку. Где во фляжке, как не экономил, воды осталось едва на четверть, и неизвестно, сколько нам еще придется торчать на этой проклятой вершине. И еще полный тревоги шепот Гудрона. Жестокое разочарование. Вероятно, на моем лице что-то отразилось, поскольку Гудрон поспешил успокоить.

— Не дергайся раньше времени, глядишь, и обойдется.

— Что именно? — тоже шепотом поинтересовался, подхватывая ФН ФАЛ одной рукой, а другой охлопывая бока: все на месте? Запасные магазины, наган, нож, аптечка и, главное фляжка. Мне даже во сне хотелось пить, и тем сильнее стремился попасть в нем на кухню. Где есть чай, кофе, минералка, сок и, наконец, вода из-под крана. Которую можно пить стакан за стаканом. Или просто подставив рот под струю.

Кинул взгляд на рюкзак, но поскольку Гудрон был без него, вперил в него вопросительный взгляд.

— Пошли, — мотнул головой он. — Все объяснения на месте. И старайся не шуметь.

Пригнувшись так, что подбородок едва не касался коленей, мы поспешили уже хорошо знакомой дорогой. К самому краю обрыва, где вчера я провел большую часть времени, наблюдая за долиной. Там собрались уже все. И все они старательно всматривались вдаль. Проследив за их взглядами, мне удалось понять, что пристального внимания удостоилась одна из скал, которых в долине хватало. Не самая высокая и крутая, она расположилась чуть наособицу. Ближе к ведущему на Вокзал проходу, чем к нам, пусть и не намного. Но что с ней не так?

— Гвайзел! — потрясенно прошептал я некоторое время спустя.

Часть соседней скалы тоже поросла кустарником, хотя и не настолько, как наша. Но даже если бы она полностью была голой, гвайзелу не стоило бы большого труда на ней спрятаться, настолько его окрас подходил к цвету камней. Ему вообще не составляет труда раствориться где угодно: в зелени леса, на камнях, на выгоревшей от солнца траве... Природа дала ему шкуру такой расцветки, что любой камуфляж — цифровой, растительный, да какой угодно! проигрывал ей с разгромным сухим счетом. Ну разве что на снегу он был бы заметен издалека, но где тут его возьмешь, снег? Хищник лежал неподвижно, и лишь его голый, чем-то похожий на крысиный хвост, мелко подрагивал. А может, такое впечатление создавал раскаленный, не смотря на раннее утро воздух.

— Ты внимательней смотри! — и я мог поклясться, что голос Гудрона едва заметно, совсем чуть-чуть, но дрогнул. И было отчего.

— Так там их два?! — разглядел я вверх по склону, где кусты росли чаще, еще одного.

— Три, Игорь, три! — сказал Слава.

Никогда бы не подумал, что всего несколькими короткими словами можно выразить столько эмоций сразу. И тщательно скрываемый страх, и какую-то обреченность, и беспомощность, и надежду, что все обойдется, и растерянность, и что-то еще.

— Может, с другой стороны есть еще? — севшим голосом предположил Гриша. — И мы их просто не видим?

— С противоположной уклон вообще отрицательный, — не согласился с ним Янис. — Не везде, но подняться там сложно даже гвайзелу.

— А что, они и по скалам умеют лазать? — ни к кому конкретно не обращаясь, спросил я.

— Умеют, Теоретик, еще как умеют! — ответил Гриша. — Да так умеют, что не дуй ветерок прямо на нас, эти твари давно уже к нам в гости пожаловали! Наше счастье, что нас еще не учуяли.

После его слов скала, на которой мы находились, перестала казаться мне надежным убежищем. Я даже невольно оглянулся назад: вдруг есть и еще один, и он успел незаметно к нам подобраться? Чтобы наткнуться на понимающий взгляд Яниса.

— После полудня направление ветра обычно меняется, — сказал Гудрон. — Одна надежда, что до этого времени они сделают свое дело и уберутся.

— Какое еще дело?

— То самое. Ты что думаешь, они на скалу залезли, чтобы на солнышке погреться? Явно они на людей охотятся! На тех, кто охотится на нас. Вот было бы замечательно, если бы они их сожрали, и ушли отсюда, не заметив нас!

— А если они на Вокзал отправятся?

— Не должны. Вокзал — это оазис. А если все же туда пойдут, людей там много, отобьются. Понятно, что жертвы будут, не без этого. Главное, чтобы ими не стали мы. Тут ведь еще вопрос интересный: как гвайзелы умудрились здесь оказаться? Оба входа в долину контролируются. Есть и еще какой-то?

— А не сами ли мы их сюда привели? — до этого Грек все время молчал.

— Считаешь?!

— Предполагаю. И связано ли это сами знаете с чем? По нашим следам они сюда и пришли.

— Предположить можно все, что угодно, — не согласился с ним Гудрон. — Мы по воде больше часа брели. Непременно след были должны сбить.

— Это мы так думаем, что были должны. Ладно, все это лирика. Главное, они здесь и нам нужно принять решение.

— А что тут решать? — не давая Греку высказаться, перебил его Гриша. — Просто ждем. И молимся, чтобы эти твари нас не унюхали.

— Сноуден, что-то я раньше не замечал твою набожность, — несмотря на всю серьезность ситуации, Гудрон и тут не стерпел.

— Станешь тут... набожным, — ответил тот. — В падающем самолете атеистов нет.

— Не очень-то мы пока и падаем.

— Это только пока.

Я представил как меня, мертвого а, возможно, еще живого, жрут гвайзелы. Только не это! Погибнуть — другое дело. Но чтобы закопали. Хотя и там черви съедят. Но черви всех без исключения едят. И все равно не хочу, чтобы именно гвайзелы. Наверное, дело в том, что именно человек — вершина пищевой цепочки, и это ему положено жрать все, что только съедобно. А тут его самого сожрут как обычную овцу. Непорядок. Жаль, что гвайзелы этого не понимают. Пойти им и объяснить? Так, а если в конечном итоге всех сожрут черви, не они ли и являются вершиной той самой цепочки? Сложный вопрос, по-настоящему философский.