Я встряхиваю крыльями. Нет, ребята. Не пойду я в службу очистки этих самых водоёмов. И уж подавно не пойду в ликвидаторы.
Ибо я хочу спасти их, этих маленьких и несчастных зелёных человечков. Спасти это пропащий мир, и тем самым спасти свою прародину. Да, да! Потому как Истинно Разумные — это логическое завершение процессов, идущих на Земле. Та же болезнь, только гораздо более тяжкая и запущенная. Решив сложную задачу, более простую решим легко.
Я криво усмехаюсь. "Я хочу"... Как для начала насчёт решения самой первой задачки? Насчёт пригодных к сотрудничеству...
"Ау, любимый! Ты где?"
Меня будто обдаёт теплом костра. И исказить это не в состоянии никакой подавитель телепатии.
"Я здесь! Я так тебя жду!"
"Ждёшь? А в воздухе встретить родную жену слабо?" — шелестит бесплотный смех.
"Отнюдь! Уже!"
Я с шумом вылетаю из гнезда, начинаю энергично молотить крыльями, набирая высоту. Да где же, где?
"Да тут я!"
Она возникает из ниоткуда, паря в восходящем потоке, и солнце будто просвечивает её насквозь... Лучезарное моё виденье...
"Да, я такая! И даже ещё лучше!"
Её смех разносится по всему бескрайнему окоёму.
"А догони!"
"А догоню!"
Она ускользает стремительными зигзагами, но стряхнуть меня не удаётся — я твёрдо держусь вслед за ней, как приклеенный.
"Ого! А так?"
Ирочка совершает стремительный пируэт, ранее виденный мной только в воздушном балете — немыслимая смесь "мёртвой петли", "кобры Пугачёва" и чего-то совсем экзотического. Но я справляюсь и с этим.
"Ну держись!"
Теперь Ирочка использует приём, который до сих пор срабатывал безотказно — крутейший подъём, только что не вертикаль. Разумеется, приём не особо изящный, тут всё решает сила маховых мышц... а ещё больше лишний вес. Я изо всех сил молочу крыльями. Свалюсь... Сейчас сорвусь в штопор...
Моя жена сваливается в штопор первая. Я лечу следом, но она даже не пытается возобновить игру. Мы садимся на полосу прибрежного пляжа, взвихрив тучу песка.
— Уфф! — Ирочка отдувается. — Сдаюсь, Рома.
Я обнимаю её, целую. Она прижимается ко мне, и я ощущаю, как сильно колотится её сердечко. Моё, впрочем, тоже. Вертикальный взлёт — самый тяжёлый режим полёта, серьёзное испытание даже для ангельского сердца.
— Раньше ты так не мог... — любимые глаза близко-близко.
— Я научился...
Ирочка проводит пальцем по моим рёбрам. Вздыхает.
— Всё проще, Рома. Ты похудел. Нет лишнего веса.
Я только хмыкаю. Это правда. Остров Шушенский как-то незаметно согнал с меня жирок, подкопленный за время размеренной семейной жизни. С обильным питанием...
— Шилка и Нерчинск не страшны теперь, — чуть улыбаюсь я. — Для лётных качеств, оказывается, это даже полезно.
Её рука соскальзывает с моих рёбер на живот... ниже... значительно ниже... Огромные глаза занимают всё поле зрения.
— А для других?
— Проверим?
— Притом здесь и сейчас!
...
-... Очень жаль, что ты не сможешь встретить Мауну сразу после операции.
Я горестно и тяжко вздыхаю. Жаль — не то слово... Всего-то ничего я пребываю в местах не столь отдалённых, и вот уже, пожалуйста... Такое важное событие в жизни ребёнка, а папы нет. Папа зэк...
Мы лежим на прибрежном песке, крепко обнявшись.
— Ну ничего, — вздыхает Ирочка. — В следующий раз мы с ней вдвоём к тебе... Рома, я же вижу. Не заставляй меня читать твои скрытые мысли, а то от этого прибора у меня голова опухнет... Излагай словами, и поподробнее.
Я излагаю свои заботы и проблемы, она слушает внимательно и серьёзно, не перебивая.
— Вот так, — завершаю я. — А времени в обрез.
Ирочка смотрит задумчиво.
— Мне кажется, ты не там ищешь. Насколько известно, дети у них производятся... мерзость какая... на этих их "родильных заводах". А воспитание... нет, опять не тот термин... выращивание и селекция производятся в интернатах-казармах... да, "воспиталищах".
Она переводит взгляд на океан.
— Дети, Рома, это главное в любой цивилизации. Какое подрастающее поколение подрастёт, такой будет и вся цивилизация. Тут и есть ахиллесова пята.
Теперь уже я смотрю на неё задумчиво.
— Но это же очень долго. Дети... Когда-то они вырастут...
В её глазах протаивают такие знакомые смешинки, на сей раз весьма ироничные.
— А ты намерен превратить Оплот Истинного Разума в новый Рай уже в этом году?
Вместо ответа я изо всех сил обнимаю жену, целую.
"Ты самая умная у меня! Да больше, больше — ты просто мудрая!"
"А ещё я красивая и весёлая. А ещё... Что нужно сказать, Рома?"
— Я тебя люблю!
— Ну то-то!
Глава 21
Виртуальный побег и свежее подкрепление
"Папа! Папа!"
Бесплотный шелестящий зов звучит ниоткуда, и белый призрачный свет мутно сочится со всех сторон.
"Я здесь!"
Удар! Упругая оболочка отбрасывает меня назад холодно и бесстрастно. Как десять, сто, тысячу раз до того...
"Папа! Папа!"
"Я здесь!!"
Удар! И снова я отлетаю назад...
"Папа! Папа!"
"Я здесь, доча!!!"
Мой удар страшен. Никакая броня не в состоянии выдержать такого атомного удара. Но только не оболочка этого проклятого шара, холодная и упругая.
Меня распирают отчаяние и ярость. Я не могу так... Я так больше не могу! Я Всевидящий, и я имею право увидеть собственную дочь!
Однако что-то удерживает меня от взрыва в голове. Даже во сне я смутно осознаю, что будет — непроницаемая оболочка проклятого шара чуть прогнётся и вернёт мне всю силу удара. И я окажусь... во всяком случае, не стоит проверять, где именно я окажусь.
"Папа! Папа!"
Бесплотный зов и бесплотный свет сочатся со всех сторон. Постой... Погоди... Но ведь свет понемногу проходит?
Я больше не кидаюсь на стенку, подобно дикому зверю. Я подлетаю... нет, я подплываю к барьеру медленно и осторожно, словно на мне транспортный пояс. Ощупываю холодную непроницаемую оболочку. Нет, это бесполезно... Ни шва, ни малейшей щелочки...
"Папа! Папа!"
Я вдруг понимаю, что нужно сделать. Не нужно ломиться со страшной силой. Нужно просто превратиться в свет.
"Папа! Папа!"
Во сне это очень просто, превратиться в свет. Я медленно и осторожно просачиваюсь сквозь полупрозрачную упругую стенку... ещё чуть... всё!
"Доча! Я здесь!"
"Папа! Папа, я тебя слышу! Папа, я по тебе соскучилась!"
"Рома? Ты... ты уничтожил прибор?" — свою жену я узнаю даже в виде бесплотного голоса.
Я улыбаюсь во сне широко и блаженно. Родные мои...
"Просто он не смог меня удержать"
И цветные пятна, похоже, соскучились по мне, танцуют под закрытыми веками, резвятся, как котята. Я расширяюсь, подобно утреннему туману, тихо и бесшумно. Какой простор!
И только непроницаемая оболочка виртуального шара-тюрьмы твёрдо и незыблемо стоит на страже, бдительно охраняя моё мирно спящее тело, чуть посапывающее во сне.
...
Порядок!
Подобрав последний крупный орех, упавший с дерева, я прикидываю вес корзинки. Пожалуй, что и хватит, иначе не донести. И так придётся выбираться на берег, дабы разогнаться. Или всё же залезть на верхушку дерева, и оттуда?..
В нерешительности я бросаю взгляд вверх, и вид древесных стволов, уходящих на тридцатиметровую высоту, окончательно решает дело в пользу "низкого старта". Нафига бы это мне лезть-карабкаться...
В кронах деревьев шумит ветер, где-то перекликаются местные яйцекладущие зверьки, напоминающие помесь белки с миниатюрным медведем-пандой, да ещё и крылатым вдобавок. Я перебегаю по упавшим стволам, где-то перепрыгиваю, где-то перепархиваю, одним взмахом крыльев помогая перенести тело метров на пять. Корзинка, кстати, служит при этом неплохим балансиром. На шее болтается стилет в ножнах, сработанный под старину — вон как щерят пасти гравированные летучие демоны — и вообще настроение отличное. Я сегодня ощущаю себя древним ангелом, победителем летучих демонов. Лук, что ли, соорудить себе для совсем уже полного антуража?
Наконец я выбираюсь на песчаную полосу пляжа, разворачиваю крылья против ветра...
"Рома, я тебя вижу"
"Кто это?"
"Обернись!"
Я разворачиваюсь, и мой ангельский лик стремительно приобретает выражение, характерное для балбесов. Похоже, мой остров становится центром межзвёздного туризма...
Динна идёт по пляжу, по самой кромке прибоя, увязая копытцами в мокром песке.
"Уфф... Всё правильно, нам, свирам, больше подходит твёрдая поверхность. Ну здравствуй, отшельник"
— Здравствуй... — растерянно говорю я по-ангельски, потом спохватываюсь — всё равно она не знает нашего языка и вынуждена ловить смысл сказанного телепатически.
"Странно тут..." — свирка оглядывается. — "Мысли как в ведре звучат. Как ты выдерживаешь?"
"Это прибор для подавления дальней телепатической связи. Мерзкая штука, верно, но привыкнуть можно"
В отличие от первого явления Цанга, я уже отчётливо вижу общий смысл визита Первой Всевидящей Свира, но на сей раз предпочитаю не торопить события.
"Присядем?"
Я разворачиваю свежий лист скатерть-дерева, начинаю выкладывать из корзинки припасы. Динна садится напротив, сложив свои неимоверно длинные ноги, открывая взору тончайшие кружевные трусики, едва прикрывающие главную девичью тайну. Я снова отвожу взгляд. Вот странно — если бы она была совершенно голой, я бы не почувствовал ни малейшего смущения. Атавизм...
"Мне что, раздеться догола, чтобы ты наконец успокоился? Несерьёзно, в самом деле! Сколько можно?"
— Угощайся, чем Бог послал... — на сей раз я говорю по-русски, пытаясь скрыть смущение.
Динна не возражает. Берёт фиолетовый плод, надкусывает.
"У вас тут вполне ничего, кстати. Вот у сэнсэев в лесу либо жёсткая листва растёт, либо эти их сосиски всех форм и размеров. Хоть с голоду помирай"
"Под хищников прогнута биосфера" — улыбаюсь я.
"Но ты уже понял, почему я здесь?"
"Ты хочешь работать по "зелёным". Но мне неясно — зачем?.."
На этом наш разговор прерывается самым неожиданным образом. Воздух шагах в тридцати дрожит, как в знойный полдень, и на песке возникает знакомая фигура, скорченная в неловкой позе.
— Непривычно мне с вашими ангельскими коконами, — Цанг встаёт в рост. — Ого! Вот это гостья!
Я молчу. Зачем слова, когда есть телепатия? Подавитель искажает мыслеобразы, однако нескольких секунд хватает, чтобы свирка и сэнсэй поняли всё.
— Я не думаю, что ты сможешь работать по данному проекту, Динна, — ровно, отчётливо говорит Цанг. Говорит он по-сэнсэйски, но смысл спутать невозможно.
Первый раз я вижу свирку в гневе.
— Ты! Хищник!
Динна встаёт во весь свой рост, господствуя над окружающей местностью, но Цанг не делает ни единого лишнего движения.
"Давай рассудим. Если ты ударишь меня своим копытом и попадёшь, я окажусь в реанимации, и кто тогда поможет Роме?"
Цанг улыбается, демонстрируя аккуратные острые клыки, и выпускает когти.
"Но скорее всего ты промахнёшься, а потом я тебя очень сильно порву. Вот этими когтями и зубами, не обижайся. Чтобы вбить тебе в подсознание устойчивый рефлекс — никогда, ни при каких обстоятельствах не смей замахиваться на сэнсэя!"
Динна, постояв, медленно садится обратно.
"Прошу меня извинить. Я несдержанна. Это нервы"
Цанг снова улыбается.
"Ты просто избалована, Динна. Там, у себя дома, ты привыкла ни в чём не встречать отказа. Ладно, замнём"
— Однако я тоже хочу услышать, зачем тебе это? — я гляжу на гостью твёрдо.
Девушка хмурится, кусая тонкие губы, и отвечает вслух.
— Ладно, я понимаю... Я отвечу. Затем же, зачем и ему, — кивок в сторону Цанга. — Ты не думай... вы оба не думайте, что я просто амбициозная и капризная девчонка. Я долго думала... Мне снилось. Мне снился этот Оплот... я привезла мнемозапись видения!
Она смотрит на меня пронзительно.
— Ты уже понял, Рома. Если ты не возьмёшь меня в команду, я всё равно буду помогать тебе. Но я прошу тебя — возьми! Я ДОЛЖНА, понимаешь? Это дело, равного которому у меня больше не будет, сколько бы я ни прожила.
Я улыбаюсь широко, как только могу.
— Цанг. Она с нами.
Цанг долго прядает ушами, потом согласно обнажает зубы в улыбке.
— Решение принято!
Свирка хватает меня под мышки, распрямляясь, словно пружина, подбрасывает в воздух. От неожиданности я хлопаю крыльями, зависая на пару секунд, неуклюже опускаюсь, взметнув тучу песка.
— Только меня не бросай, — скалится Цанг. — Я не ангел, летать не умею.
— Тебя бросишь! Ты вон какой здоровенный!
Глава 22
Отсрочка апокалипсиса
Вязь символов и букв Высшей письменности бежит по экрану. Тестируемые системы одна за другой сообщают о полной исправности, но я почти не гляжу на экран. Зачем мне вслушиваться в слова собственного смертного приговора?
Не успели. Мы ничего не успели придумать, ни я, ни Семь тысяч сто восьмидесятый. И поэтому завтра всё кончится. Потому что завтра состоится пробный запуск величайшего в мире кварк-реактора.
Дверь кабинета бесшумно отходит в сторону, и в помещение тяжело входит Семь тысяч сто восьмидесятый. Заговорщик и диверсант, мятежник и террорист.
— Ну что, Пятьсот двадцать пятый? Всё идёт как идёт?
Я одним движением гашу экран.
— Я ничего не могу придумать. Кроме откровенного самоубийства, разумеется.
Он садится в углу, привалившись спиной к стене.
— Как ни смешно, я тоже...
Мы молчим. Что говорить?
— Мне сегодня приснился престранный сон... — он чуть прикрывает глаза. Поведение, совершенно невозможное с точки субординации... Кому она нужна, эта субординация, когда завтра всё кончится?
— Что за сон? — механически спрашиваю я, разглядывая собственное отражение в тёмной глади погашенного экрана.
— Боюсь, ты не поймёшь... да просто посчитаешь меня за сумасшедшего. Ты не готов.
— А ты, значит, готов? — меня начинает раздражать бесплодное умствование.
— Скажи, что ты хотел бы сделать в свой последний день?
Я скрещиваю руки на груди.
— Всё, чтобы этот день стал не последним. Следующий идиотский вопрос?
Он отвечает не сразу.
— Но ведь он так или иначе наступит, последний день... Самоубийство, говоришь? Жаль... А придётся.
— Не понял?
И снова он молчит долго, долго.
— Ты скажешь, что центральная камера нуждается в дополнительной проверке. Я пойду туда и... Системы безопасности и пожаротушения отключить придётся заранее, естественно. Всё придётся сделать сегодня, перед продувкой стакана аргоном. Потом туда уже не попасть.
Я молчу. Потому что теперь точно уверен — он сумасшедший.
— Ну что, начальник, работаем?
Теперь уже я отвечаю не сразу.
— Скажи, Семь тысяч сто восьмидесятый... Только один вопрос. Зачем? Зачем тебе этот мир, если тебя в нём не будет? Не всё ли нам равно, что будет с этим миром после нас?
