Просто... повезло!

Не нужно было быть гением мысли, чтобы понять символы и аллегории.

Его готовящиеся проклюнутся дары явно будут связаны с войной. А учитывая, что еще немного — и эта самая война разразится...

Нимхейн только пожал плечами, и связался с родителями, осчастливив их своими откровениями. В самом прямом смысле этого слова.

Нуада и Нуала остались довольны: сидхе никогда не были мирным народом, а слуа так вообще. Принц с принцессой внимательно выслушали, вытащили все подробности, даже самые мелкие и незначительные, и очень воодушевились.

После чего отдали приказ явиться домой.

Следующий месяц превратился практически в год, проведенный под неусыпной опекой сидхе. Нуада гонял своего сына так, как не гонял в свое время на Алой Ленте, но теперь и Нимхейн воспринимал все по-другому, да и вообще был покрепче себя прежнего.

И когда проклюнулась Рука Старой Крови, Даркеварр был готов.

Глава 22. Размахнись рука! Раззудись, плечо!

Открытие способности произошло практически буднично. Нуада, загоняв сына до изнеможения, поволок его претворять теорию в практику: как раз к границам владений Дома Алого Рассвета подошел отряд вассалов Дома Черной Зимы — толпа троллей, стадо гоблинов — стандартное "мясо", а также пять сидхе, контролирующих смердов.

Естественно, для Нуады все эти горе-вояки были на один зуб. Сидхе — на два, ну, может, на три. И то в особо удачный день. Для них удачный, не для Нуады.

Нимхейн отнёсся к затее проверить теорию практикой с энтузиазмом, чувствуя, что адреналина немного не хватает. Обдумав внезапно пришедшую в голову мысль о том, что он становится адреналиновым маньяком, парень был вынужден с этим согласиться, со вздохом вспоминая те славные времена, когда искренне считал, что лень — двигатель прогресса.

Теперь этот девиз был явно не применим.

Учитывая, что и Нуада, и Нуала, всю свою жизнь воевали, то тайно, то явно, то ещё как, будущее вырисовывалось интересное, да и вообще сидхе Темных дворов были очень воинственными, впрочем, как и многие Светлые, просто те называли жажду крови более благозвучным словами.

Поэтому следовало заранее готовиться морально к тому, что следующая тысяча лет минимум будет насыщенной событиями, а там или его попустит немного, или он окончательно слетит с катушек, неважно, в какую сторону. Сидхе, даже впадая в грех пацифизма, несли свою веру в массы с энтузиазмом и неослабевающим желанием осчастливить всех, кто не успел разбежаться и спрятаться, причиняя добро и насаждая справедливость со страшной силой.

Резня получилась на загляденье.

Нуада врубился в нестройные ряды противника, как крейсер, идущий на таран, в стаю не успевших уплыть рыб — только ошметки полетели. Нимхейн со счастливыми воплями, которых сам от себя не ожидал, мчался рядом, на что Нуада реагировал крайне положительно.

Все было прекрасно, пока до них не добрались рванувшие на перехват сидхе.

Нуада сцепился сразу с тремя, оказавшимися крайне умелыми бойцами, раз принц не разделал их на полутуши сходу. Оставшиеся навалились на Нимхейна. Пришлось отбиваться изо всех сил, выкладываясь покруче, чем на тренировках.

Вооруженные длинными тонкими мечами, похожими на рапиры, сидхе не столько рубили, сколько кололи, и Нимхейну пришлось туго. Когда в тебя тыкают со скоростью швейной машинки с двух сторон, как-то особенно глубоко понимаешь мысль, что если жить хочется, то вертеться надо с удвоенной скоростью. Нимхейн и завертелся.

Сидхе кололи и резали с бешеной скоростью, Нимхейн постепенно покрывался мелкими, но глубокими и очень болезненными порезами и колотыми ранами — рапиры то ли были покрыты ядом, то ли заговорены на максимальный урон противнику. Боль была привычно отброшена, Нимхейн сцепил зубы, отбиваясь любимым хопешем, серповидное лезвие которого позволяло и рубить, и резать.

Противники действовали слаженно, наваливаясь с двух сторон и, что больше всего настораживало, явно хотели не столько убить, сколько покалечить, целясь в глаза, суставы и позвоночник. Один очень удачный удар едва не оставил Нимхейна калекой, и парень, взвыв от боли и бешенства, отмахнулся хопешем, прыгнув вперёд. Удар прошел мимо, зато Нимхейн вцепился в запястье врага, ломая его.

И вот тут случилось странное.

Весь этот бой он чувствовал себя вулканом, готовящимся к извержению. Под кожей пекло, кости плавились, и прикосновение словно выбило пробку, запиравшую магму в жерле. Раскалённая магия рванула через ладонь, сжигая запястье, так что, пинок в спину от второго сидхе заставил Нимхейна броситься вперёд, отрывая руку врагу. Обугленная кисть упала на землю, дымясь, а покалеченный сидхе дико заорал, буквально разваливаясь на куски. Его тело покрылось просто чудовищным количеством самых разнообразных ран, кости хрустнули, ломаясь. Создавалось полное впечатление, что у него разом открылись все когда-либо полученные травмы, и этот процесс за пару секунд превратил здорового и сильного бугая в кровавое месиво.

Его напарник затормозил, ошалев от дикого зрелища, и этой заминки Нимхейну хватило, чтобы прыгнуть вперёд, упав на землю, вцепившись руками в сапог, и от души пожелать зашатавшемуся сидхе сдохнуть.

Вот прямо сейчас.

Магия не подвела.

На этот раз второе проявление дара прошло не так бурно, но сидхе хватило. Он умирал медленно, истекая кровью и захлебываясь ею же минут пять. И все это время выжатый морально и физически Нимхейн сидел рядом, изредка косясь на хрипящего соседа. Сил не было совершенно. Хотелось лечь и уснуть на сутки минимум, хорошо, что троллей и гоблинов вырезали, а своим противникам Нуада как раз рубил головы.

Принц придирчиво оглядел трупы, проткнул им на всякий случай ещё и все жизненно важные органы, ловко вытер наконечник копья и подошёл, разглядывая композицию из Нимхейна и останков сидхе. В глазах мелькнуло одобрение.

— Очень хорошо. Рука Старой Крови. Полезный дар.

Нимхейн вяло шевельнул рукой, с трудом вставая.

— Домой, — довольно распорядился принц. — Отпразднуем.

Парень только мысленно застонал.

Дома телохранительницы подхватили на белы руки своего сомлевшего подопечного, и уволокли к себе: мыть и в кроватку укладывать. Спал Нимхейн сном праведника, никакие кровавые мальчики в сны не являлись, на дубы тоже никого не вешал, так что чувствовал себя он при пробуждении отлично.

Тем временем ситтин мыли-скребли-чистили — впервые за неизвестно сколько лет Нуала и Нуада готовились принимать гостей.

На этот раз Нимхейна запаковали в одежду по полной программе, как положено. Всё в черно-золотой с вкраплениями алого гамме. Ситтин сверкал мрачной роскошью, на специальной сцене красиво пел хор баньши, под потолком, между шевелящимися плетями роз, носились Фейри, осыпая гостей сверкающей пыльцой с радужных крылышек.

У Титании было такое лицо, словно она сожрала в один присест минимум пару фунтов особо кислых и незрелых лимонов, но королева умела держать себя в руках, поздравила с обретением Дара и пошла танцевать, окружённая толпой придворных.

Бал прошел превосходно. Нимхейн натанцевался до одури, половина знатных дам потискала его, почти соблюдая приличия, под тяжёлыми взглядами Овы и Офы, и никто даже на ногу не наступил. В общем, превосходный получился бал.

А на следующий день он с Нуадой участвовал в охоте на фомора.

Огромная, массивная туша, похожая на высеченного из скалы голема, бегала весьма проворно и лихо швырялась валунами и деревьями. Невзирая на габариты — почти три метра в высоту, фомор прятался буквально на открытом пространстве, проявляя животную хитрость и смекалку. Вот только разума в нем не было.

Даже животные казались гигантами мысли по сравнению с утратившим разумность потомком магических созданий, поражавших когда-то своим интеллектом.

Теперь им владели лишь инстинкты, причем простейшие: пожрать, поспать, удовлетворить похоть.

Противопоставить сидхе великан ничего не мог, и вскоре Нуада, достав специальный нож, уже очищал от плоти огромный череп, а Нимхейн размышлял о том, что запах от поверженного фомора доносится подозрительно знакомый. Тонкий, еле уловимый, напоминающий запах травы после дождя, с едва уловимыми нотками горящей смолы.

Слишком знакомый запах, бередящий все его инстинкты.

* * *

Возвращение в Хогвартс было тихим и будничным. С окружающими общаться как-то не слишком тянуло, да и слизеринцы навязываться не торопились, поэтому Нимхейн расслаблено валялся в кресле в обнимку с книзлом, слушая довольное мурчание Темучина, просматривал газеты, мониторя внешнюю и внутреннюю политику, а также наблюдал за Альбусом.

Маг, так небрежно не допущенный к празднеству, совершенно не проявлял никаких признаков неудовольствия. Словно и не стремился пролезть в холм всеми правдами и неправдами, как если бы там ему было медом намазано. Зато с Гриндевальдом вел активную переписку — совы носились словно истребители на реактивной тяге — и это только то, что было на поверхности. В такой деликатной области, как установление мирового господства и осчастливливание всех и каждого ради общего блага, полагаться на сов нельзя.

Так что, официальная переписка — это одно, а переговоры по сквозному зеркалу — это совсем другое. Вот только Геллерт общаться не спешил, да и вообще стал требовать от Альбуса странного — близняшки сумели подслушать про какой-то аудит и золото партии.

Дамблдора дружба, распадающаяся под гнетом внезапно прорезавшейся меркантильности, перестала устраивать, и судя по всему, маг начал потихоньку закручивать гайки, вот только Гриндевальд, резко поменявший приоритеты в жизни, сопротивлялся как мог.

Нимхейн на эти шевеления только пожимал плечами: он кого надо предупредил о возможном будущем, дальнейшее — не его проблемы. Войну все равно не остановить. Зато можно подкорректировать результат подкинув сведения. А еще — убрав одну из ключевых личностей.

Дамблдор пах фомором.

С каждым днем Нимхейн убеждался в этом все больше и больше. Это было странно: чистокровный человек, вернее, маг, и пахнет так, что Даркеварр просто зверел. Хорошо хоть не кидался кусаться, видя мага в коридоре, Большом зале и на уроках. Ова и Офа для начала резко увеличили количество спрятанного под широкими мягкими одеждами оружия, потом, подумав, поддели под них еще и кольчуги — тончайшие, словно свитые из серебряных нитей, похожие на мини платья. А также увешались украшениями-артефактами.

К выполнению своего долга дамы подошли крайне серьезно: теперь они сопровождали подопечного посменно, и днем, и ночью, приглядывая заодно за Мортимером. Даже Темучин поддался всеобщей паранойе, бдя и присматривая за любимым хозяином.

А сам Нимхейн решал сложную задачу: как убить Дамблдора так, чтобы на него не подумали.

В идеале Альбус должен был самоубиться, причем максимально эффективным способом. Но идеал недостижим, поэтому требовалось изобразить или очень несчастный случай, или повесить убийство на кого-нибудь другого. Желательно, не Гриндевальда.

Нимхейн смутно помнил что-то про Бузинную палочку, которую истинный ариец вроде как раз сумел раздобыть, поэтому сталкивать закадычных друзей в прямом противостоянии не хотел. Поссорить, чтобы расплевавшиеся маги грызлись между собой с помощью сов и зеркал — пожалуйста. Допускать до дуэли — нет.

Потому что мало ли как может сработать фактор неожиданности, мало ли до чего они договорятся, встретившись лицом к лицу. А так, слухи уже пошли самые дикие гулять по Европе, а еще и близняшки подсуетились, пошептавшись и щедро оплатив услуги некоторых профессиональных сплетников. А вырваться из Хогвартса Дамблдор пока не мог: Диппет плотно насел на мага, требуя уроков, факультативов, кружков, дополнительных занятий, методичек и, самое страшное — отчетности. Да и шляться непонятно где во время учебного года профессора права не имели.

Поэтому до каникул Нимхейн должен был решить эту проблему радикально: как только маг выйдет за ворота Хогвартса, его должна поразить молния возмездия. Четко и с гарантией.

И вот тут открывался простор для творчества, с одной стороны, а с другой — приходилось резко урезать осетра.

Альбус менялся. Незаметно, но неотвратимо. С каждым днем запах становился на тысячную долю процента сильнее. Каждый день маг становился на тысячную долю процента страннее. И безумнее. Сам Нимхейн улавливал это безобразие только потому, что крайне пристально наблюдал, и то, мог что-то увидеть даже не через раз.

Ну подумаешь, самовлюбленность слегка повысилась... Или Альбус иногда стрелял глазами по углам, словно улавливал нечто невидимое. Ну поменялась постепенно манера разговора. Так что? Это к делу не пришьешь, тем более все маги в той или иной мере с придурью. А Нимхейн соотносил эту невероятно быструю мутацию мага непонятно в кого и приближающееся наступление войны, и хватался за голову. Да, Гриндевальд вроде как поумерил аппетиты и свернул деятельность, но только свою, ведь свято место пусто не бывает, тут же полезли деятели с раздутым самомнением, подстрекаемые жаждущими быстрой наживы интриганами. И вроде как поутихшее движение за чистокровность и прочее неожиданно вновь начало бурлить, пусть и политое соусом других лозунгов.

Если некто сделал ставку на Альбуса с Геллертом, их противостояние и прочее, а также вполне определенный финал войны, то понятно, с чего такая гонка. Начнется война, там еще пара лет, за время которых много чего списать можно, потом дуэль — и...

И тут невидимый инициатор всего этого хаоса получает профит.

Вопрос только в одном — какой именно? Ведь определив конечный результат, можно вычислить, кому он выгоден. А вот с этим были проблемы.

Это только казалось, что истребив аристократию, маглорожденные получат хоть что-то. Чушь. Свято место пусто не бывает, на вершине все равно будут урожденные маги, а не пришельцы, воспринимающие магию как сказку. К сожалению, подавляющее большинство маглорожденных не понимали и не принимали магию до конца, так, как надо. Единицы дышали магией, творили, а не тупо повторяли коряво заученные жесты со словами, считая волшебство чудом, а не ремеслом.

Гоблины и прочие существа? Тоже под вопросом. Там договоры и ксенофобия во всей красе, невзирая на лица. Оправданная или нет — это Нимхейна не интересовало, да и лезть в эти дебри попросту было лениво, да и опасно. Каждый должен бороться сам, а не перекладывать свои хотелки и чаяния на чужие плечи, пытаясь въехать в рай на чужом горбу.

Обычные люди? Тоже вариант, но и он сомнителен. Магов мало, людей много. Влажные мечты магов о господстве так и остаются влажными мечтами — ушло время. Это в средневековье маги еще могли диктовать свою волю, пользуясь наработками с древних времен, а как только наступила эпоха просвещения, то все. Пусть основная масса людей управляема, на верхушку уже не насядешь. Мир на месте не стоит, люди не идиоты и не слепые, кто-то увидит изменение поведения или еще что. И примут меры.

Не верил Нимхейн в тайную власть магов и устрашение демонстрацией превращения ежей в тапочки. Или в танцующий ананас. Это глупо. Есть симбиоз, в лучшем случае, ведь не стоит со счетов сбрасывать церковь, а их три только основных, самых массовых. И ни один священнослужитель, ни один верующий не потерпит наезды на своего бога.